Шрам: Легионер

Глава 6

Разведка засекла здание в четверг вечером — старый административный центр на окраине Киддаля, четырёхэтажная коробка советской постройки, бетон серый, окна выбиты, крыша частично обвалилась. Заброшено лет десять, но теперь обжито. Спутниковые снимки показали движение, тепловизор вертолёта насчитал тридцать две тепловые точки внутри. Боевики, укрывающиеся после разгрома в городе, ждущие сигнала вернуться, ударить по французским патрулям, взорвать что-нибудь, устроить резню.

Леруа дал задачу утром в пятницу, брифинг короткий, без лишних слов:

— Здание зачистить полностью. Пленных не брать, они всё равно не сдадутся. Две группы — первая с севера, вторая с юга, одновременный вход, блокируем выходы, давим этаж за этажом. Снайпера на соседних крышах прикрывают периметр, снимают тех, кто попытается сбежать. Артиллерия не работает — здание прочное, минами не возьмёшь, только пехота. Сапёры проверят подходы на мины, потом идём. Начало операции в десять ноль-ноль, подход в девять тридцать. Первая группа — Дюмон командует, двадцать человек, русскоязычные в составе. Вторая группа — я командую, ещё двадцать. Снайпера — Шрам, Ларош, Мартинес. Вопросы?

— Гражданских там нет? — спросил Андрей.

— Нет. Разведка проверила, здание в пустыре, ближайшие дома в трёхстах метрах. Только боевики. Ещё вопросы? Нет? По местам, подготовка.

Шрам получил задачу снайперскую, но Дюмон попросил:

— Мне нужен опытный боец в группе. Русские новички, первый серьёзный штурм. Ты можешь идти с ними, командовать отделением? Снайперов двое справятся.

Легионер подумал. Снайперская работа привычнее, безопаснее. Но Дюмон прав — русским нужен опытный, кто покажет, как зачищать здание правильно, кто не даст паниковать. Андрей умный, но неопытный. Остальные из семёрки тоже — двести часов учений не заменят реальный бой. Кивнул:

— Иду с ними.

Группу собрали к девяти. Двадцать легионеров, в том числе семеро русскоязычных — Андрей, Данил из Воронежа, Виктор-татуированный из Владивостока, Нуржан-казах, Рустам-узбек, Игорь из Киева, Олег откуда-то из Сибири. Плюс Милош, албанцы из отделения Арбена, французы несколько. Дюмон командует всей группой, Шрам — русским отделением, семь человек под его контролем.

Выдали экипировку: полная боевая выкладка, бронежилеты усиленные, каски, наколенники, налокотники. Автоматы проверены, по восемь магазинов на бойца, плюс общий боезапас в рюкзаках. Гранаты — по четыре штуки каждому, две осколочные, две наступательные. Фонарики тактические на стволах, лазерные целеуказатели. Противогазы на случай, если боевики применят химию или устроят пожар с дымом. Аптечки индивидуальные, жгуты, морфин.

Пьер собрал свою семёрку отдельно, проверил снаряжение каждого. Андрей всё правильно, молодец, научился. Данил забыл пристегнуть подсумок с гранатами — поправили. Виктор автомат держал неправильно, ремень перекручен — исправили. Остальные нормально.

— Слушайте, — сказал Шрам по-русски, тихо, чтобы только они слышали. — Сейчас будет по-настоящему. Не учения, не стрельбы по мишеням. Там тридцать человек, которые хотят убить нас, и мы должны убить их первыми. Правила простые: держимся группой, не отрываемся, не лезем вперёд геройствовать. Я иду первым, за мной Виктор, потом остальные, замыкает Андрей. Входим в комнату — граната первой, после взрыва вход, я справа, Виктор слева, остальные прикрывают. Огонь короткими очередями, три-четыре выстрела, не тратьте патроны. Если кто ранен — кричите, тащим с собой. Если кто убит — оставляем, заберём потом, живые важнее. Вопросы?

— Если они сдаются? — спросил Данил, молодой, ещё с иллюзиями.

— Не сдадутся. Джихадисты до конца дерутся. Но если кто руки поднял, оружие бросил — вяжем, оставляем, передаём второй волне. Не убиваем сдавшихся, это военное преступление. Но таких не будет, поверь мне.

— Понял.

— Все поняли? — обвёл взглядом. Кивали, серьёзные, напряжённые. — Хорошо. Пойдёмте делать работу.

Колонна выдвинулась в девять тридцать. Два БТР довезли до пятисот метров от здания, высадили, дальше пешком. Жара сорок пять градусов, солнце в зените, пустыня вокруг, песок и камни. Здание торчало на горизонте, серое, угрюмое, окна чёрные, как глазницы черепа. Сапёры пошли первыми, проверяли подходы миноискателями. Чисто, мин нет. Группа дошла до здания, разделилась — Дюмон с первой группой на север, Леруа со второй на юг.

Шрам с русскими прижался к стене у входа северного, двери выбиты, коридор внутри тёмный. Снайпера на крышах соседних домов заняли позиции, доложили готовность. Дюмон посмотрел на часы, отсчитывал секунды. Без пяти десять. Четыре. Три. Два. Один.

— Вперёд!

Ворвались. Шрам первый, автомат на изготовку, фонарик режет темноту. Коридор длинный, двери по бокам, лестница в конце. Тишина, только топот сапог, тяжёлое дыхание, звук затворов взводимых. Первая дверь слева — Пьер пнул ногой, открылась. Комната пустая, мусор, обломки мебели. Вторая дверь справа — тоже пустая. Третья слева — закрыта. Легионер показал жестом: граната.

Виктор выдернул чеку, держал три секунды, бросил под дверь. Взрыв, дверь вылетела, дым. Ворвались — трое боевиков внутри, контуженные, дезориентированные. Шрам дал очередь в первого, три выстрела, в грудь, упал. Виктор второго, тоже в грудь, упал. Третий полез с ножом, Милош ударил прикладом в лицо, кости хрустнули, боевик рухнул, Милош добил ножом быстро, в горло.

— Три ликвидировано! Дальше!

Коридор, лестница. Поднимались осторожно, прижимаясь к стенам. Второй этаж, коридор такой же, двери закрыты. Справа выстрелы — группа Леруа тоже наверху, работает с южной стороны. Перекличка по рации:

— Север, первый этаж чист, три трупа. Идём на второй.

— Юг, первый этаж чист, пять трупов. Идём на второй.

Дюмон скомандовал:

— Вторая и третья комната справа — наши. Четвёртая и пятая слева — группа Арбена. Шрам, вперёд.

Вторая дверь справа — закрыта, из-за неё стрельба, пули пробивают дерево, свистят в коридоре. Засели, укрепились. Граната не подбросишь, дверь на себя открывается. Шрам показал жестом: подрыв. Нуржан-казах достал пластит, лепёшку взрывчатки, прилепил на петли, вставил детонатор, отбежали.

Взрыв, дверь вылетела с петель, дым, крики. Ворвались — пятеро боевиков, двое убиты взрывом, трое стреляют. Русский дал очередь в ближайшего, попал в голову, череп взорвался. Виктор второго, в грудь, упал. Третий спрятался за перевёрнутый стол, стреляет из-за укрытия. Шрам бросил гранату за стол, взрыв, боевика разнесло.

— Пять ликвидировано! — Андрей докладывал по рации, голос дрожит, но держится.

Третья комната — та же процедура. Подрыв, вход, зачистка. Четверо боевиков, все убиты за минуту. Патроны расходовались быстро, Пьер уже второй магазин вставил, первый расстрелян, тридцать патронов. Гранаты кончались — одна осколочная осталась, одна наступательная.

Третий этаж. Узкий, потолок низкий, коридор забаррикадирован столами, шкафами. За баррикадой боевики, стреляют, не дают подойти. Дюмон приказал:

— Гранаты! Все! Одновременно!

Десять гранат полетело через баррикаду, десять взрывов почти одновременно, грохот, дым, стены дрогнули. Баррикада разнесена, трупы за ней, может десять, искромсанные осколками. Перелезли, пошли дальше.

Комната большая, зал какой-то, может, конференц-зал. Двадцать метров длиной, столы, стулья, окна без стёкол. В конце зала последние боевики, человек пятнадцать, заняли оборону, стреляют через перевёрнутые столы. Легионеры залегли у входа, перестрелка, пули свистят, бьют в стены, в мебель, рикошетят.

— Нужна огневая поддержка! — Дюмон в рацию. — Южная группа, зайдите с фланга, окна!

Через минуту с южной стороны, через окна, полетели гранаты, взрывы за спинами боевиков. Паника, боевики развернулись, стреляют в окна. Легионеры с севера поднялись, побежали вперёд, стреляя на бегу. Шрам вёл свою семёрку, орал:

— За мной! Огонь по секторам! Не кучкуйтесь!

Добежали до середины зала, боевики отстреливаются отчаянно. Данил закричал, схватился за руку, кровь течёт, пуля в предплечье. Упал за стол, Игорь потащил его в укрытие, перевязывал. Остальные стреляли короткими очередями, профессионально. Андрей работал чётко, спокойно, целился, стрелял, не паниковал. Виктор рядом с Шрамом прикрывал слева. Олег бросил последнюю гранату, взрыв, ещё трое боевиков упало.

Оставалось человек пять. Сопротивление сломалось, они побежали к лестнице, на четвёртый этаж, последний. Легионеры следом. Лестница узкая, стреляли вниз по поднимающимся. Милош получил пулю в бронежилет, керамика трещина, остановила, но контузило, упал, кашлял. Арбен вытащил его обратно.

Четвёртый этаж — крыша частично обвалилась, половина под открытым небом, жара невыносимая, солнце бьёт сверху. Последние боевики окопались в углу за обломками бетона. Отстреливались, кричали молитвы, «Аллах Акбар», готовились умереть.

Дюмон приказал:

— РПГ! Разнесите их позицию!

Гранатомётчик вышел, встал на колено, выстрелил. Граната прошила воздух с шипением, ударилась в бетон, взрыв огромный, обломки взлетели, пыль закрыла всё. Когда осело — тишина. Боевиков нет, разнесло, куски тел валяются.

— Зачистка окончена! — Дюмон доложил по рации. — Все этажи чисты. Противник уничтожен полностью. Наши потери — двое раненых, Данил и Милош, не критично. Здание удерживаем.

Группа Леруа вышла с южной стороны, встретились в зале. Подсчитали — тридцать четыре трупа боевиков, все ликвидированы, никто не сбежал. Снайпера доложили — трое пытались выбежать через окна, все трое сняты. Операция успешная, здание взято, угроза устранена.

Легионеры сели на пол, спинами к стенам, пили воду жадно, снимали каски, вытирали пот. Руки тряслись от адреналина, уши звенели от взрывов. Проверяли оружие — стволы горячие, патроны кончились у многих, магазины пустые. Данила перевязали туго, морфин кололи, эвакуируют вертолётом. Милош сидел, держался за грудь, дышал тяжело, контузия, но живой.

Шрам собрал свою семёрку, осмотрел каждого. Андрей целый, форма в крови чужой, лицо закопчённое, но глаза живые, ясные. Виктор целый, ухмыляется, адреналин ещё бурлит. Нуржан, Рустам, Игорь, Олег — все целые, царапины, синяки, но живы. Данил на носилках, но выживет, ранение чистое, кость не задета.

— Хорошо сработали, — сказал Пьер по-русски. — Профессионально. Не паниковали, слушали команды, прикрывали товарищей. Первый серьёзный бой, и вы справились. Горжусь вами.

Андрей усмехнулся слабо:

— Спасибо, земляк. Без тебя бы не справились. Ты показывал как, мы только повторяли.

— Повторяли правильно. Значит, научились. Следующий раз сами сможете.

— Надеюсь, следующего раза не будет скоро, — Виктор закурил, руки дрожали. — Страшно было, хоть и не показывал. Думал умру раз двадцать.

— Все думали. Страх нормально. Главное работали, не замерли. Это главное.

Сидели, курили, молчали. Вокруг трупы, кровь, обломки, гильзы, осколки. Запах пороха, крови, дерьма — кишки вспороты, смрад. Мухи налетали тучами, жужжали, облепляли трупы. Жара давила, пятьдесят градусов на открытой крыше, солнце в зените. Но легионеры сидели, отдыхали, восстанавливались. Задача выполнена, враги мертвы, товарищи живы почти все.

Дюмон подошёл, присел на корточки:

— Отличная работа, Шрам. Твоё отделение отработало чётко, без потерь серьёзных. Рекомендую тебя на сержанта, заслужил. И ребят твоих на поощрение, первый бой, кровь увидели, не сломались.

— Спасибо. Они хорошие, научатся, станут профессионалами.

— Уже стали. В огне закаляются, это лучшая школа.

Сержант ушёл отдавать распоряжения. Легионеры начали эвакуацию — выносили раненых, собирали оружие трофейное, документы, телефоны с трупов. Разведка изучит, может, найдут ценное. Трупы оставили, сапёры заминируют здание, подорвут, похоронят всех под обломками. Проще, чем вывозить, хоронить по правилам.

К полудню эвакуировались полностью. Сапёры поставили заряды, вывели шнуры, все отошли на безопасное расстояние. Подрыв — здание рухнуло в облаке пыли, четыре этажа превратились в кучу бетона и арматуры. Тридцать четыре боевика похоронены под тоннами обломков, никто не откопает, останутся там навсегда.

Вернулись на базу к вечеру. Русская семёрка шла вместе, молча, устало. В лагере разошлись по палаткам, снимали снаряжение, чистили оружие, мылись. Андрей подошёл к Шраму, когда легионер сидел у палатки, курил:

— Слушай, земляк. Хотел сказать… спасибо. За науку, за то что вёл сегодня. Без тебя бы кто-то точно умер из нас. Ты знал, что делать, мы только следовали. Ты… наставник, что ли. Учитель. Ценю это.

Русский посмотрел на него, кивнул:

— Не за что. Я же говорил — в Легионе ветераны учат новичков. Традиция. Ты хорошо сработал сегодня, Андрей. Спокойно, профессионально. Это важнее смелости — спокойствие под огнём. У тебя есть, развивай дальше.

— Постараюсь. Пойду отдыхать, завалюсь спать как мёртвый.

— Спи. Заслужил.

Андрей ушёл. Шрам сидел, докуривал, смотрел на закат. Ещё один бой, ещё одна зачистка, ещё тридцать четыре трупа на счёт. Сколько всего за годы службы? Сотни, может. Не считал, не важно. Важно, что товарищи живы, что задачи выполнены, что война продолжается.

Русская семёрка прошла крещение огнём. Семь минус один, Данил ранен, но выживет, вернётся через месяц. Шесть остались целы, опытнее, жёстче, профессиональнее. Андрей повзрослел сегодня, перешагнул черту между учениями и реальностью. Виктор тоже, из бандита превратился в солдата. Остальные так же.

Легион плавил людей, перековывал из гражданских в воинов. Сегодня переплавка прошла успешно. Семёрка стала отделением боевым, надёжным, проверенным.

И Шрам был их наставником, учителем, тем, кто провёл через огонь и сохранил живыми. Это была его роль, его задача, его вклад в машину войны.

Учитель убийц. Проводник в ад. Ангел смерти с русским акцентом.

Приказ выполнен. Миссия продолжается. Война не кончается.

Легион идёт дальше, сквозь кровь, сквозь смерть, сквозь пустыню, к следующей цели, к следующему бою, к следующей жертве.

А Шрам идёт с ними. Потому что выбора нет. Потому что это единственная жизнь, которую он знает.

Потому что приказ есть приказ.

Всегда.

Приказ пришёл в среду утром, неожиданный, странный. Не зачистка, не штурм, не разведка. Патруль. Обычный пеший патруль по городу Сегу, в двухстах километрах южнее Киддаля. Сегу не воевал, боевики туда не дошли, французы заняли превентивно, без боя. Город живой, мирный, функционирующий. Задача легионеров — присутствие, демонстрация силы, контакт с населением, сбор информации о настроениях. Полицейская работа, по сути, не военная.

Шрам получил задачу вести своё отделение — семь человек, русскоязычные плюс он сам. Маршрут через центр города, рынок, жилые кварталы, два часа ходьбы, возвращение на базу к полудню. Лёгкое вооружение — автоматы, пистолеты, без бронежилетов тяжёлых, только разгрузки. Выглядеть менее агрессивно, не пугать население. Инструктаж от Моро был короткий: улыбайтесь, здоровайтесь, покупайте что-нибудь на рынке, показывайте что французы друзья, не оккупанты. Пропаганда, мягкая сила.

Выехали в восемь утра на джипе, высадились на окраине Сегу. Город встретил тишиной непривычной — не взрывов, не выстрелов, а уличного шума обычного. Голоса, смех, музыка из радио, стук молотков, мычание коров, крики торговцев. Жизнь текла нормально, как будто войны нет в двухстах километрах, как будто Мали не горит в огне джихада.

Легионеры шли цепью по улице, интервалы три метра, автоматы на ремнях, стволы опущены, но пальцы у спусковых скобок. Привычка, рефлекс, выработанный боями — всегда готов, всегда насторожен, даже в мирной обстановке. Шрам впереди, за ним Андрей, потом Виктор, Нуржан, Рустам, Игорь, Олег. Семеро в форме пыльной, лица загорелые, глаза усталые, движения экономные, профессиональные. Воины среди мирных, волки среди овец.

Город был другим. Не разрушенным, не выжженным, а целым. Дома глинобитные стояли нетронутые, крыши целые, окна со стёклами, двери на петлях. Улицы чистые относительно, мусор убран в кучи, дети подметали. Стены без пулевых дыр, без следов осколков. Странное ощущение, как будто попал в параллельный мир, где войны не существует.

Люди на улицах смотрели на легионеров настороженно, но не враждебно. Мужчины кивали, женщины отводили взгляды, дети прятались за матерей. Страх был, но не паника, не ненависть открытая. Просто осторожность, привычка — солдаты есть солдаты, даже если не стреляют сейчас.

Андрей шёл рядом с Шрамом, оглядывался, шептал по-русски:

— Странно как-то. Привык что везде руины, трупы, тишина мёртвая. А тут люди живут обычной жизнью. Как будто войны нет вообще.

— Война есть, — ответил Пьер тихо. — Просто сюда не дошла пока. Или уже прошла, не знаю. Но ощущение временное. Рано или поздно боевики придут, или мы уйдём, начнётся резня. Так всегда.

— Цинично.

— Реалистично.

Прошли мимо школы — дети во дворе играли, орали, гоняли мяч. Учитель стоял у ворот, пожилой мужчина в очках, в чистой рубахе. Увидел легионеров, поздоровался по-французски:

— Добрый день, господа солдаты. Спасибо что защищаете нас.

Шрам остановился, кивнул:

— Добрый день. Дети учатся?

— Да, школа работает. Пока вы здесь, боевики не придут, родители спокойны, водят детей. Это много значит.

— Хорошо. Продолжайте.

Пошли дальше. Виктор сказал сзади, ломано:

— Видел как он смотрел? Благодарность в глазах. Непривычно. Обычно или страх, или ненависть. А тут спасибо говорят.

— Потому что здесь ещё не воевали, — Милош, присоединившийся к патрулю, хмыкнул. — Не видели что мы делаем, когда воюем. Не видели трупов, разрушений, расстрелов. Видели бы — спасибо не говорили. Боялись бы или ненавидели, как везде.

Молчание. Правда была жестокая, но правда. Легион освобождал города огнём и кровью. Потом уходил, оставляя руины и могилы. Местные благодарили сначала, потом считали убитых, потом начинали ненавидеть. Цикл повторялся в каждой стране, в каждой войне.

Рынок был шумный, пёстрый, живой. Ряды прилавков с овощами, фруктами, тканями, посудой, мясом, рыбой. Торговцы зазывали, кричали цены, спорили с покупателями. Запахи смешивались — специи, жареное мясо, рыба вяленая, пот, пыль, навоз. Люди толпились, торговались, смеялись. Нормальная жизнь, будничная, далёкая от войны.

Легионеры прошлись по рынку, медленно, внимательно. Шрам наблюдал лица, реакции, слушал обрывки разговоров. Большинство игнорировали солдат, занимались своим. Некоторые смотрели с любопытством, дети показывали пальцами, шептались. Один торговец, продавец фруктов, подозвал жестом:

— Господин солдат! Купите манго, свежее, сладкое, лучшее в городе!

Русский подошёл, осмотрел фрукты. Манго спелые, жёлто-красные, пахнут сладко. Давно не ел свежих фруктов, только консервы из пайков, приевшиеся до тошноты.

— Сколько?

— Для вас, защитника, двести франков килограмм!

— Дорого.

— Но вкусно! Попробуйте!

Торговец протянул ломтик, сочный, ароматный. Шрам попробовал — действительно сладкое, спелое, тает во рту. Кивнул, достал деньги, купил два килограмма. Разделил между отделением, ели на ходу, сок стекал по пальцам, по подбородкам. Вкус жизни, вкус мира, вкус нормальности забытой.

Андрей жевал, улыбался, первый раз за неделю:

— Вкусно, блин. Когда последний раз нормальную еду ел, не помню. Месяц назад, может, в Марселе.

— Война не место для гурманов, — Нуржан смеялся, вытирал сок с бороды. — Но манго зачётное, согласен.

Шли дальше, через жилой квартал. Улицы узкие, дома близко, люди сидели у порогов, пили чай, играли в нарды, курили. Женщины стирали бельё в тазах, развешивали сушиться. Дети бегали, гоняли кур, дразнили козу привязанную. Картина идиллическая, мирная, почти пасторальная.

Но легионеры не расслаблялись. Глаза сканировали окна, крыши, углы. Руки у оружия, готовые вскинуть мгновенно. Тела напряжены, инстинкты обострены. Даже в мирном городе, даже среди детей и коз — солдат остаётся солдатом, готов к засаде, к выстрелу, к взрыву.

Игорь сказал тихо:

— Не могу расслабиться. Постоянно жду что сейчас из окна выстрелят или граната прилетит. Параноишь, да?

— Нормально, — ответил Шрам. — Называется посттравматический рефлекс. После боёв мозг переключается в режим выживания, видит угрозы везде. Пройдёт со временем, когда привыкнешь к миру. Или не пройдёт, останешься параноиком навсегда. У многих ветеранов так.

— У тебя?

— У меня так. Четыре года службы, десятки боёв. Не расслабляюсь нигде — ни в городе мирном, ни в казарме, ни в баре. Всегда настороже, всегда жду подвоха. Может это спасает жизнь, может просто мешает жить нормально. Не знаю.

Прошли мимо кафе, где мужчины играли в домино, пили кофе, смеялись громко. Один поднял руку, крикнул:

— Эй, французы! Идите, выпейте с нами! Кофе хороший!

Шрам посмотрел на Андрея:

— Иди, поговори с ними. Разведка среди местных, узнай настроения. Мы прикроем.

Андрей подошёл к столику, поздоровался, сел. Легионеры остановились поблизости, наблюдали. Разговор шёл по-французски, медленно, с акцентами с обеих сторон. Мужчины спрашивали откуда, зачем, надолго ли. Андрей отвечал уклончиво, общими фразами. Потом спросил сам — как жизнь в городе, есть ли проблемы, слышали ли о боевиках.

Ответы были осторожные, обтекаемые. Жизнь нормальная, проблем особых нет, о боевиках слышали, но далеко, на севере, здесь спокойно. Пока французы здесь — будет спокойно, надеются. Но когда уйдут — страшно, может боевики придут, начнут мстить за поддержку французов. Всегда так было — армии приходят, обещают защиту, потом уходят, оставляют людей на растерзание. Цикл бесконечный.

Андрей вернулся, доложил тихо. Шрам кивнул, запомнил. Информация стандартная, но подтверждающая — население настроено нейтрально, не враждебно, но и не доверяет полностью. Боится что французы уйдут, боевики вернутся. Реалистичные страхи, обоснованные историей.

Прошли ещё километр, вышли к реке Нигер. Широкая, медленная, грязно-коричневая, несёт воду на север. Берег пологий, песчаный, женщины стирали бельё, мужчины чинили лодки, дети купались, орали, плескались. Рыбаки закидывали сети, вытаскивали улов скудный — рыба мелкая, костлявая, но съедобная.

Легионеры остановились, смотрели на реку. Виктор снял каску, вытер пот, сказал задумчиво:

— Красиво. Мирно. Если забыть про войну, можно жить здесь, рыбачить, растить детей. Просто жить обычной жизнью.

— Можно, — согласился Шрам. — Если забыть про малярию, дизентерию, засухи, голод, коррупцию, бандитов, боевиков, племенные войны и то, что средняя продолжительность жизни здесь пятьдесят лет. Но да, красиво.

— Опять цинизм.

— Опять реализм.

Милош сел на песок, закурил, смотрел на воду:

— Видел я таких мирных городов дюжину. Босния, Косово, Чад, Конго, везде. Выглядят мирно, люди улыбаются, дети играют. Потом через месяц, полгода, год — начинается резня. Соседи режут соседей, которые вчера пили вместе чай. Потому что племя не то, вера не та, политика не та. Африка, Балканы, не важно где — везде одинаково. Мир временный, война постоянная. Только прерывается иногда, потом возвращается.

Молчание. Все знали что он прав. Видели достаточно, чтобы не верить в мир долгосрочный. Война была нормой, мир — исключением. Легионеры существовали в промежутках между боями, не в мире, а в паузе войны.

Олег спросил, глядя на детей купающихся:

— А они знают что их ждёт? Дети эти? Что через пять, десять лет может быть они будут боевиками или трупами в яме?

— Не знают, — ответил Пьер. — Дети не думают о будущем, живут настоящим. Это счастье, в какой-то степени. Не знать что впереди. Мы знаем, потому видели, прошли. Они узнают позже, когда вырастут, когда война придёт. Некоторые умрут не узнав, быстро, от пули или болезни. Это тоже счастье, может, большее — не видеть ужасов, не носить их в памяти.

— Философствуешь, земляк, — Андрей улыбнулся грустно. — Не по тебе это.

— Мирный город располагает к философии. В бою не до размышлений, только инстинкты, рефлексы. Здесь можно думать, наблюдать, анализировать. Редкая возможность.

Посидели десять минут, отдыхая, наблюдая за рекой, за людьми, за жизнью текущей мимо. Потом встали, пошли обратно. Время возвращаться на базу, патруль заканчивается, задача выполнена.

Шли обратно тем же маршрутом, через рынок, через жилые кварталы, к окраине где ждал джип. Город провожал так же как встречал — настороженно, но спокойно. Никаких инцидентов, никаких угроз. Мирный патруль в мирном городе.

Но в голове у Шрама крутилась мысль навязчивая, тяжёлая: всё это временно. Город живёт, люди улыбаются, дети играют, но где-то в двухстах километрах на севере идёт война. Боевики готовят атаки, собирают силы, ждут момента. Французы рано или поздно уйдут, как всегда уходят — задача выполнена, деньги кончились, политика изменилась. И тогда Сегу станет таким же как Киддаль, как Банги, как десятки других городов — разрушенным, выжженным, мёртвым.

Легионеры сядут в самолёты, улетят в Марсель, получат медали, отпуска, новые приказы на новые войны в новых странах. А люди Сегу останутся здесь, будут умирать, резать друг друга, хоронить детей, бежать в пустыню. Никто не вспомнит что французы защищали их когда-то, обещали безопасность. Вспомнят только что французы ушли, бросили, предали.

Цикл повторяется бесконечно. Легион освобождает, Легион уходит, хаос возвращается. Солдаты выполняют приказы, не спрашивая зачем, потому что ответа нет. Есть только задачи тактические — взять город, зачистить квартал, убить боевиков. Стратегии нет, смысла нет, будущего нет. Только настоящее, только приказ, только выживание до следующего дня.

Сели в джип, поехали на базу. Город остался позади, исчезал в пыли дороги. Легионеры молчали, каждый думал о своём. Андрей смотрел в окно, лицо задумчивое, может вспоминал Россию, Воронеж, дом который покинул. Виктор дремал, качался на ухабах, руки на автомате даже во сне. Нуржан пил воду, экономил, привычка пустынная. Остальные просто сидели, пустые взгляды, усталость в глазах.

Шрам смотрел вперёд, на дорогу. Мирный город позади, военная база впереди. Переход из мира в войну, из жизни в смерть, из нормальности в безумие. Граница тонкая, легко пересекается, невидимая для глаз, но ощутимая для души.

Он солдат, живёт в войне, существует для войны, умрёт на войне. Мир чужой, непонятный, некомфортный. Даже патруль по мирному городу был напряжением, не отдыхом. Постоянная настороженность, невозможность расслабиться, ожидание засады которой нет. Война въелась глубоко, изменила мозг, переписала инстинкты. Вернуться к миру невозможно, даже если захочет. Даже если война кончится завтра — он останется солдатом навсегда, параноиком, калекой душевным, неспособным жить обычной жизнью.

Может дети купающиеся в реке тоже станут такими. Если выживут, если попадут в войну, если станут солдатами или боевиками. Сломаются, как он сломан, как все легионеры сломаны. Машины для убийства, не люди больше.

Грустные мысли. Тяжёлые. Но честные.

Джип въехал на базу, остановился у ворот. Легионеры выгрузились, сдали оружие на проверку, разошлись по палаткам. Патруль окончен, задача выполнена, доклад отписан. Всё по уставу, всё правильно.

Шрам лёг на койку, закрыл глаза. Перед глазами всплывали картинки дня — школа с детьми, рынок с манго, река с рыбаками, мирный город живущий обычной жизнью. Красиво, спокойно, почти нереально.

Завтра будет новая задача. Может патруль, может зачистка, может засада. Война вернётся, заполнит собой всё пространство, вытеснит воспоминания о мире. Так всегда.

Мир временный. Война постоянная. Легионер знает это точно.

Потому что прожил достаточно, чтобы не верить в сказки.

Потому что видел достаточно, чтобы понимать правду.

Потому что он часть машины войны, винтик механизма, который крутится бесконечно, пока не сломается.

А пока работает — делает работу. Убивает, освобождает, уходит, забывает.

Она появилась в четверг вечером, когда Шрам сидел у палатки, чистил наган. База в Гао, жара спала до тридцати пяти, солнце село, сумерки наползали быстро. Легионеры ужинали, кто-то играл в карты, кто-то писал письма. Обычный вечер между операциями.

Караульный окликнул у ворот, потом привёл женщину. Чадра чёрная, закрывает всё кроме глаз. Глаза знакомые — чёрные, большие, с поволокой. Фатима. Из Киддаля, та самая, с которой провёл ночь, из-за которой убил Омара и двух дружков.

Шрам поднялся медленно, спрятал револьвер за спину, напрягся. Опасность? Месть? Караульный стоял рядом, автомат наготове, ждал команды. Легионер показал жестом — всё в порядке, отойди. Караульный ушёл, но наблюдал издалека.

Фатима подошла ближе, откинула чадру с лица. Та же красота смуглая, те же губы полные, те же глаза с поволокой. Но лицо усталое, тревожное, синяки под глазами.

— Ахмед? — спросила тихо, используя его легенду из Киддаля. — Это ты?

— Я, — ответил по-арабски, коротко. — Как нашла?

— Искала. Долго. Спрашивала в Киддале, где французский лагерь, где солдаты. Мне сказали — в Гао, большая база. Пришла, спрашивала про человека со шрамом на лице, высокого, говорящего по-арабски с акцентом. Караульный привёл.

— Зачем пришла?

Молчание. Смотрела в глаза, долго, серьёзно. Потом сказала, голос дрожал:

— После той ночи… после того как Омар исчез… мне плохо стало. Его друзья искали, спрашивали, угрожали. Говорили если узнают кто убил — отомстят. Я боялась, что про нас узнают, что меня обвинят. Ушла из Киддаля, к родственникам в деревню, прячусь месяц. Но не могу забыть тебя. Ты единственный кто был… добрым. Нежным. Не бил, не унижал. Омар бил, другие били, все били. Ты нет. Ты любил как мужчина любит женщину, не как собственность, не как шлюху. Хочу ещё раз. Хочу быть с тобой, хоть немного. Потом уйду, не буду мешать.

Шрам слушал, лицо непроницаемое. Внутри что-то шевелилось — не любовь, не привязанность, но что-то человеческое, давно забытое. Жалость, может. Или просто усталость от войны, желание хоть на час забыть кровь, трупы, выстрелы. Побыть мужчиной, не солдатом. Почувствовать тепло, мягкость, близость женщины.

Риск был. Она могла быть приманкой, ловушкой, подосланной боевиками чтобы убить его. Но интуиция говорила — нет, искренняя. Глаза не врут, страх настоящий, желание настоящее. Просто женщина, ищущая защиту, ласку, забвение на ночь.

Кивнул:

— Подожди здесь.

Зашёл в палатку, переоделся в гражданское — штаны тёмные, рубаха светлая, куртка. Револьвер под куртку, нож на пояс, спрятанный. Вышел, сказал караульному:

— Ухожу в город, вернусь утром. Если что — на связи.

Показал рацию карманную. Караульный кивнул, записал в журнал. Вышли с Фатимой через ворота, пошли в город пешком. Сумерки сгустились, небо фиолетовое, звёзды начали проявляться. Шли молча, она впереди, он на полшага сзади, смотрел по сторонам, проверял нет ли слежки.

Привела в дом на окраине, маленький, одноэтажный, глиняный. Не её дом, сказала — родственников, уехали в деревню, оставили ключи. Зашли внутрь, закрыла дверь, зажгла лампу керосиновую. Комната простая — койка, ковёр, стол, стулья. Чисто, пахнет ладаном и мятой.

Фатима стянула чадру, распустила волосы — длинные, чёрные, волнистые. Сняла платок, показала шею, плечи. Смотрела на него выжидающе, робко. Ждала первого шага.

Шрам подошёл медленно, обнял за талию, притянул к себе. Поцеловал в губы, долго, глубоко. Она ответила жадно, руки обвились вокруг шеи, тело прижалось. Целовались минуту, две, нежно, без спешки. Он гладил спину, волосы, шею. Она дрожала, выдыхала прерывисто.

Раздевали друг друга медленно, осторожно. Её одежда — слоями, много ткани, завязок, застёжек. Его одежда — проще, но оружие мешало, пришлось положить на стол, рядом, на всякий случай. Легли на койку, она под ним, смотрела снизу вверх, глаза влажные, губы приоткрыты.

Любил её долго, внимательно, заботливо. Целовал всё тело, гладил, ласкал. Входил медленно, плавно, ждал когда она привыкнет, расслабится. Двигался ритмично, глубоко, но не грубо. Смотрел в глаза, читал реакции, подстраивался под неё. Это была не механическая связь как в борделях, не быстрое удовлетворение инстинкта. Это было внимание, забота, дарение удовольствия женщине которая привыкла к боли.

Фатима стонала тихо, царапала спину, кусала плечо. Кончила первой, выгнулась, закричала, замерла. Он продолжал, медленнее, нежнее, дождался пока она расслабится, потом ускорился, кончил сам, глубоко внутри, тихо, без крика. Остался лежать сверху, тяжело дышал, сердце стучало.

Она обнимала его, гладила по спине, целовала в шею, в плечо, шептала что-то по-арабски нежное, благодарное. Он лежал молча, чувствовал тепло её тела, запах кожи, волос. Странное ощущение — близость, интимность, которой не было годами. Привык быть один, закрыт, защищён панцирем солдата. Сейчас панцирь треснул, под ним оказался человек уязвимый, нуждающийся в прикосновениях.

Потом откатился на спину, рядом с ней, смотрел в потолок. Достал сигареты, закурил. Фатима прижалась боком, голова на его груди, рука на животе, нога переплелась с его. Молчала минуту, потом начала говорить, тихо, медленно, по-арабски:

— Ты не такой как другие. Не знаю кто ты настоящий — Ахмед-туарег или французский солдат. Может ты русский, как мне кажется по акценту, может ещё кто. Не важно. Важно что ты человек, добрый внутри, хоть и убиваешь. Омар бил меня каждый раз, когда хотел. Говорил что женщина должна терпеть, что это её роль. Другие мужчины тоже били, использовали, выбрасывали. Я привыкла думать что мужчины все звери, дикари, которым нужно только тело, не душа. Но ты… ты гладил, целовал, смотрел в глаза, спрашивал хорошо ли мне. Кто так делает? Никто. Только ты. Первый за всю мою жизнь.

Шрам курил, слушал, молчал. Не знал что сказать. Признаться что он использовал её для информации в первый раз? Что близость была тактикой, способом развязать язык, узнать секреты? Что убил Омара не ради неё, а потому что тот раскрыл бы прикрытие, угрожал миссии? Правда была жестокой, говорить её — ранить женщину которая ищет хоть каплю доброты в мире полном насилия.

Молчал. Пусть думает что хочет. Пусть верит что он благородный, что любил её, что защищал. Ложь добрая лучше правды жестокой. Иногда.

Фатима продолжала, голос тихий, задумчивый:

— Я знаю что ты солдат. Знаю что ты убивал людей, может много. Руки твои сильные, жёсткие, мозоли от оружия. Глаза твои холодные, пустые иногда, как у человека видевшего смерть. Но в постели ты нежный, осторожный, заботливый. Как два человека в одном — убийца и любовник. Не понимаю как это совмещается, но совмещается. Может все мужчины такие, раздвоенные, просто не показывают. Может только ты.

Затянулся, выдохнул дым в потолок. Она права, не зная того. Два человека в одном — солдат и мужчина, машина и человек, зверь и джентльмен. Легион выжигал человечность, оставлял только профессионализм, инстинкты, агрессию. Но где-то глубоко, под слоями брони психологической, оставался кто-то другой. Тот кто любил женщин нежно, тот кто читал Стругацких, тот кто смотрел на звёзды и думал о бессмысленности. Этот кто-то проявлялся редко, в моменты слабости, в объятиях женщины, в тишине ночи. Потом прятался обратно, уступал место солдату.

— Останешься со мной? — спросила Фатима, подняла голову, посмотрела в глаза. — Хоть несколько дней? Я буду готовить, стирать, ухаживать. Не нужны мне деньги, не нужны подарки. Только ты, рядом, живой, тёплый. Чтобы засыпать в твоих руках, просыпаться от твоих поцелуев. Чтобы хоть немного побыть женщиной счастливой, не шлюхой избитой.

Шрам покачал головой медленно:

— Не могу. Завтра утром возвращаюсь на базу. Через два дня новая операция, уезжаем на север. Война не ждёт, приказы не отменяются. Я солдат, моё место там, с товарищами, с оружием. Здесь я чужой, временный гость. Не могу остаться, даже если хочу.

— Хочешь? — переспросила, надежда в голосах.

Помедлил. Хотел ли? Может быть. Усталость от войны накопилась, тело требовало отдыха, душа — покоя. Провести несколько дней в тишине, с женщиной, без выстрелов, без крови. Заманчиво. Но невозможно. Легион не отпускает, приказ есть приказ. Дезертир — предатель, охота на него, трибунал, тюрьма или расстрел. Плюс товарищи — Андрей, Милош, Малик, русская семёрка. Они рассчитывают на него, без него они слабее, уязвимее. Не может бросить их ради нескольких дней с женщиной.

— Не важно хочу или нет, — сказал жёстко. — Важно что не могу. Пойми это. Я не свободный человек, я собственность Легиона. Легион купил меня когда я вступил, дал новое имя, новую жизнь. За это я служу, убиваю, умру когда прикажут. Это контракт, нарушить нельзя.

Она заплакала тихо, лицо уткнулось ему в грудь, плечи тряслись. Он гладил её по волосам, по спине, успокаивал не словами, а прикосновениями. Понимал её боль — искала защиту, ласку, стабильность, нашла солдата который уйдёт утром, исчезнет навсегда. Жестоко, но честно. Лучше расстаться сейчас, чем давать надежду ложную.

Плакала минут пять, потом успокоилась, вытерла слёзы, посмотрела на него:

— Вернёшься когда-нибудь? В Гао, в Мали? Найдёшь меня?

— Не знаю. Война непредсказуема. Может вернусь через месяц, может через год, может не вернусь вообще. Может умру на следующей операции, пуля в голову, всё кончится. Не строй планов вокруг меня, живи свою жизнь. Найди мужчину хорошего, выходи замуж, рожай детей. Забудь меня.

— Не смогу забыть. Ты первый кто любил меня по-настоящему.

— Забудешь. Время лечит. Я всего лишь солдат, их тысячи, все похожи. Заменяемый, безликий, одноразовый. Найдёшь другого, лучше меня.

Она покачала головой, но не спорила. Легли обратно, она прижалась, он обнял. Лежали в тишине, слушали ночные звуки города — собаки лают, муэдзин поёт призыв к молитве, далёкие голоса, смех, музыка. Жизнь текла мимо, равнодушная к их маленькой драме.

Шрам не спал, смотрел в темноту, думал. Эта ночь — аномалия, вспышка нормальности в море войны. Завтра вернётся к солдатам, к оружию, к смерти. Фатима останется здесь, будет помнить, ждать, может плакать. Он забудет через неделю, занятый боями, зачистками, патрулями. Жестоко, но такова природа солдата — привязанности временные, эмоции подавлены, память избирательная.

Под утро она заснула, дыхание ровное, лицо спокойное. Он осторожно высвободился, встал, оделся. Взял оружие, проверил, спрятал. Посмотрел на неё последний раз — красивая, спящая, уязвимая. Жалко её, но ничего не изменить. Война не щадит никого, ни солдат, ни женщин, ни любовь.

Вышел из дома тихо, закрыл дверь. Рассвет начинался, небо светлело, воздух прохладный. Пошёл к базе быстрым шагом, руки в карманах, револьвер под рукой. Улицы пустые, город спит. Добрался за двадцать минут, прошёл через караул, вернулся в барак.

Андрей проснулся, увидел его, усмехнулся:

— Где гулял, земляк? Всю ночь нет.

— В городе. Личные дела.

— Женщина?

— Не твоё дело.

— Понял, не лезу. Только осторожнее. Здесь опасно с местными связываться, могут подставить.

— Знаю. Справлюсь.

Лёг на койку, закрыл глаза. Устал не физически, а морально. Ночь с Фатимой вытащила эмоции которые держал под замком. Нежность, жалость, может что-то близкое к привязанности. Сейчас надо запереть обратно, вернуться в режим солдата, машины, профессионала.

Через два дня новая операция. Снова кровь, снова смерть, снова приказы. Фатима останется в памяти как приятный эпизод, тёплое воспоминание, не больше. Место для привязанностей в жизни легионера нет. Есть только служба, товарищи, война.

Приказ есть приказ. Даже если приказ — забыть женщину которая любила тебя единственную ночь.

Даже если внутри что-то протестует, болит, сопротивляется.

Солдат не слушает внутренний голос. Солдат делает что должен.

Всегда. Без исключений. Без жалости к себе.

Потому что жалость — слабость. А слабость на войне — смерть.

Разведка подтвердила информацию через неделю после того, как Шрам добыл её в притоне Киддаля. Горы Адрар-де-Ифорас, в ста шестидесяти километрах северо-восточнее Гао, система пещер естественных и расширенных, укрепление боевиков. Спутник засёк активность, тепловизор показал скопление людей — около ста человек, может больше. Склады оружия, боеприпасов, продовольствия. Командный пункт региональный, откуда координируются атаки на французские конвои и малийские города.

Массон собрал совещание в субботу, карта гор на столе, офицеры вокруг. Полковник ткнул пальцем в красный круг:

— Приоритетная цель. Уничтожить это гнездо — сломать хребет «Ансар Дин» в регионе, лишить их базы, запасов, командования. Задача сложная: горы труднодоступные, пещеры защищённые, противник укоренился. Штурм в лоб — большие потери. Нужна хитрость, знание местности, проводники. Нашли троих туарегов, согласились вести за деньги. Говорят, знают тайные тропы, знают где входы в пещеры, сколько их. Верить им полностью нельзя, но выбора нет. Операция через три дня, выдвижение ночью, подход к рассвету, штурм утром. Две роты — сто пятьдесят легионеров, вертолётная поддержка, артиллерия мобильная. Вопросы?

Леруа спросил:

— Тактика штурма? Пещеры узкие, защищать легко, наступать трудно.

— Выкуривание, — ответил Моро, капитан разведки. — Классическая тактика против пещерных укреплений. Блокируем выходы, запускаем дым внутрь, может слезоточивый газ, заставляем выйти. Кто выходит — расстреливаем или берём. Кто остаётся — задыхается или штурмуем вглубь. Плюс гранаты, огнемёты если нужно. Жестоко, но эффективно.

— Огнемёты есть?

— Два, старые, но рабочие. Возьмём.

Шрам слушал молча. Бой в пещерах — специфика особая. Узкие проходы, темнота, эхо, рикошеты опасные. Граната в замкнутом пространстве убивает не только врагов, но и своих, если близко. Огнемёт выжигает воздух, можно задохнуться. Дым слепит обе стороны. Высокий риск, но альтернативы нет — оставить боевиков в горах значит продолжение атак, новые жертвы.

Подготовка заняла три дня. Выдали экипировку специальную: фонарики мощные, противогазы обязательно, верёвки, карабины для спуска если нужно. Патроны увеличенный запас — по десять магазинов на бойца, пещеры глотают боеприпасы, расход огромный. Гранаты — только осколочные, фугасные слишком опасны в замкнутом пространстве. Ножи, сапёрные лопатки, аптечки усиленные. Воды по три литра — горы жаркие, обезвоживание смертельное.

Проводники прибыли во вторник. Трое туарегов — старший Мохаммед лет пятидесяти, жилистый, лицо изрезанное морщинами, глаза жёлтые от малярии. Младшие Ибрагим и Юсуф, оба за тридцать, крепкие, молчаливые. Одеты традиционно — тагельмусты синие, покрывающие головы и лица, робы свободные, сандалии кожаные. Вооружены старыми винтовками, ножами длинными, кривыми.

Моро их допросил через переводчика, проверил знания. Мохаммед рисовал карты на песке — тропы, входы в пещеры, расположение камер. Рассказывал что туареги использовали эти пещеры веками, для укрытия от врагов, для хранения воды, для захоронений. Боевики пришли год назад, выгнали местных, заняли. Мохаммед потерял племянника — убили боевики за отказ присоединиться. Поэтому согласился вести французов, за деньги и за месть.

Верить ему? На пятьдесят процентов. Может говорит правду, может лжёт, ведёт в засаду. Но выбора нет, без проводников в горах заблудятся, потеряют время, преимущество. Риск рассчитанный.

Выдвинулись в среду в два часа ночи. Колонна: двенадцать грузовиков, шесть БТР, сто пятьдесят легионеров. Ехали без огней, ночью, по GPS, медленно. Дорог нет, пустыня переходит в холмы, холмы в горы. К рассвету дошли до подножия Адрар-де-Ифорас — горы чёрные, зубчатые, древние, выветренные миллионами лет. Высота до тысячи метров, склоны крутые, камни острые, растительность почти нет. Мёртвые горы, враждебные жизни.

Высадились, оставили технику под охраной, пошли пешком. Проводники впереди, Мохаммед ведёт, Ибрагим и Юсуф по бокам, проверяют маршрут. Легионеры следом, цепью, молча, осторожно. Шрам с русской семёркой в середине колонны, Андрей за ним, остальные гуськом. Рассвет наступил быстро, солнце выскочило из-за горизонта, ударило жарой. Через час было уже сорок градусов, через два — пятьдесят. Камни раскалились, воздух дрожал, дышать трудно.

Поднимались два часа, по тропе еле заметной, местами карабкались по скалам, цепляясь за выступы. Высота около пятисот метров над пустыней. Мохаммед остановился, показал вперёд:

— Там. Вход главный. Видите?

Легионеры присели, смотрели. Впереди расщелина в скале, метра три шириной, высотой пять, уходит вглубь в темноту. Вокруг следы обжитости — вытоптанная земля, кострища, обломки ящиков, гильзы. У входа двое боевиков, в чёрном, с автоматами, курят, разговаривают.

Леруа через бинокль осмотрел подходы, шепнул в рацию:

— Снайпера, работайте. Часовых снять тихо, одновременно.

Ларош и Мартинес заняли позиции, прицелились. Два выстрела почти одновременно, глушители приглушили звук. Часовые дёрнулись, упали. Мёртвые.

— Вперёд!

Легионеры побежали к входу, пригнувшись, быстро. Ворвались в расщелину, фонарики включены, режут темноту. Внутри коридор естественный, стены неровные, потолок высокий, пахнет сыростью, летучими мышами, чем-то гниющим. Пол усыпан костями животных, пеплом от костров, мусором.

Первая развилка — коридор раздваивается, налево и направо. Мохаммед показал налево:

— Там главные камеры, много людей. Направо — склад, оружие, еда.

Колонна разделилась. Первая группа Леруа налево, вторая группа Дюмона направо. Шрам с русскими пошёл с Дюмоном, на склады. Коридор сужался, потолок опускался, идти пригнувшись. Двадцать метров в темноте, фонарики выхватывают стены, пол, тени. Вышли в камеру большую, природную, метров десять на пятнадцать, высота шесть метров. Вдоль стен ящики, мешки, бочки. Склад, точно.

Охраняли четверо боевиков, сидели у костра, грелись, варили чай. Увидели легионеров, вскочили, схватились за оружие. Поздно. Дюмон дал очередь, уложил двоих. Милош третьего, Шрам четвёртого. Все мертвы за три секунды.

— Зачистка! Проверить всё!

Легионеры рассредоточились, обыскивали склад. Нашли: пятьдесят автоматов АК, ящики с патронами, гранаты, РПГ, мины, взрывчатку. Продовольствие — мешки с рисом, мукой, сахаром, консервы, вода в бутылях. Медикаменты, радиостанции, документы. Богатый склад, на месяцы осады рассчитан.

— Минируем, — приказал Дюмон. — Взрываем при отходе, чтобы ничего не осталось.

Сапёры установили заряды, вывели провода. Отметили точку на карте. Пошли дальше, через другой коридор, глубже в пещеры.

Слева слышны выстрелы, крики, взрывы. Группа Леруа наткнулась на основные силы боевиков, завязался бой. Дюмон по рации:

— Леруа, обстановка?

— Контакт! Камера большая, человек пятьдесят боевиков, укрепились, отстреливаются! Нужна поддержка!

— Идём! Держитесь!

Побежали на звуки боя, коридор петляет, поднимается, спускается. Вышли в огромную камеру — высотой метров двадцать, потолок теряется в темноте, сталактиты свисают, пол неровный, камни, расщелины. В глубине камеры боевики засели за естественными укрытиями — валунами, уступами, стреляют по легионерам группы Леруа у входа. Капитан с бойцами залёг, отстреливается, не может продвинуться — убивающий огонь, открытое пространство до укрытий метров тридцать.

Дюмон оценил обстановку:

— Заходим с фланга! Там проход, в обход!

Мохаммед показал узкую расщелину справа, ведёт вдоль стены камеры, выводит в тыл боевикам. Легионеры пошли туда, гуськом, по одному, тесно, темно, стены давят с обоих сторон. Протиснулись, вышли на уступ высокий, над позициями боевиков, сбоку. Идеальная позиция для обстрела сверху.

— Огонь! — Дюмон дал команду.

Двадцать автоматов ударили сверху, по боевикам в укрытиях. Те не ждали атаки с тыла, с высоты, паника. Разворачивались, пытались стрелять вверх, но поздно. Легионеры косили их очередями, методично, профессионально. Шрам работал короткими очередями, три выстрела, новая цель, ещё три. Андрей рядом, тоже стреляет, спокойно, попадает. Виктор, Нуржан, Игорь — все работают слаженно, как научили.

Группа Леруа использовала момент, поднялась, пошла в атаку с фронта, добивали. Бой длился минут пять, потом стих. Боевики мертвы, все пятьдесят, лежат между камней, в лужах крови. Легионеры без потерь, несколько царапин от рикошетов, не критично.

Но это была только одна камера. Пещеры уходили глубже, разветвлялись, спускались в недра горы. Разведка говорила о ста боевиках, убили пятьдесят четыре, осталось около пятидесяти где-то внутри.

Моро приказал:

— Группа Дюмона, блокируйте дальние выходы, Мохаммед покажет где. Группа Леруа — готовьте дымовые шашки, запускаем внутрь, выкуриваем оставшихся.

Мохаммед повёл отделение Шрама через лабиринт коридоров, вниз, в глубину. Спускались осторожно, проверяя каждый поворот. Температура падала, внизу холоднее, градусов двадцать, сыро, скользко. Воды сочится по стенам, капает с потолка. Прошли метров триста, вышли к другому входу — узкому, метр шириной, выходит на склон горы с южной стороны. Здесь тоже следы использования — вытоптано, костровище.

— Блокируем, — сказал Шрам. — Занять позиции, никого не выпускать. Кто выйдет — стреляем без предупреждения.

Русская семёрка разошлась, заняла укрытия вокруг выхода. Пулемёт поставили, прицелили в дыру. Ждали.

Наверху, в главной камере, легионеры Леруа зажигали дымовые шашки — военные, густой дым белый, едкий, въедается в глаза, лёгкие, вызывает кашель, слезы, рвоту. Бросили двадцать шашек в коридоры ведущие вглубь, дым пополз, заполнил проходы, камеры, потянулся вниз по законам физики — тёплый воздух вверх, дым вниз.

Через пять минут из нижнего выхода начали выползать боевики — кашляющие, задыхающиеся, слепые от дыма и слёз. Вылезали по одному, по двое, дезориентированные. Легионеры открыли огонь. Пулемёт застрочил, автоматы добавили, расстреливали в упор, метров десять дистанция. Боевики падали у выхода, громоздились горой, остальные лезли через трупы, тоже умирали.

Двадцать человек вылезло, все убиты. Потом поток прекратился. Тишина, только дым валит из дыры, серый, густой.

— Ещё остались? — спросил Андрей.

— Может. Может задохнулись внутри, может глубже спрятались. Подождём.

Ждали десять минут. Тишина. Дым редел, выветривался. Из дыры звуки не доносились — ни выстрелов, ни голосов, ни движения.

Дюмон по рации связался с Леруа:

— С нашей стороны двадцать трупов. Остальных не видим. Проверяйте пещеры, может ещё где засели.

Три отделения пошли зачищать глубокие коридоры, осторожно, в противогазах, с фонариками. Находили трупы — задохнувшихся от дыма, лежащих в коридорах, в камерах, скрюченных, синих. Десять так умерли. Нашли ещё пятерых живых, забившихся в тупиковую камеру, руки подняли, сдались. Связали, вывели наружу. Остальные коридоры пустые, мёртвые.

К полудню зачистка закончена. Подсчёт: девяносто четыре трупа боевиков, пять пленных. Легионеры потеряли одного убитым — французский новобранец, поймал рикошет в шею, истёк за минуту. Четверо ранены, не критично.

Сапёры установили заряды по всем пещерам, в ключевых точках. Вывели всех наружу, на безопасное расстояние. Подорвали. Взрывы последовательные, мощные, гора дрогнула, со склонов посыпались камни. Пещеры обрушились, входы завалены тоннами породы. Склады, оружие, документы, трупы — всё похоронено под завалами. Извлечь невозможно, навсегда.

Легионеры спустились к технике, погрузились, поехали обратно. Пленных пятерых везли отдельно, связанных, в наручниках. Их допросят, выжмут информацию, передадут малийским властям или судят военным трибуналом.

Вернулись на базу к вечеру, усталые, грязные, но довольные. Операция успешная, гнездо боевиков уничтожено, региональное командование обезглавлено. Через неделю-две боевики соберутся снова, выберут новых командиров, но будут слабее, дезорганизованнее. На какое-то время французы получили передышку.

Шрам сидел у палатки, чистил автомат. Руки чёрные от пороха, форма в пыли, на лице царапина от острого камня. Устал, но удовлетворён. Боевики выкурены, похоронены в их же крепости. Символично, справедливо.

Андрей подошёл, сел рядом:

— Тяжёлый был бой. В пещерах страшно, темно, тесно. Думал задохнёмся от дыма, хотя противогазы были.

— Привыкнешь. Пещеры, здания, траншеи — везде свои особенности. Главное не паниковать, следовать инструкциям, держаться группы. Ты справился хорошо, все справились.

— Спасибо, земляк. Без тебя сложнее было бы.

— Я только показываю дорогу. Идёте вы сами.

Милош присоединился, усмехнулся:

— Хорошая охота была. Выкурили крыс из норы, перестреляли. Жалко только что пленных взяли, надо было всех убить, без исключений.

— Приказ брать пленных если сдаются, — напомнил Шрам. — Военное право, конвенции. Нарушишь — трибунал.

— Знаю, знаю. Но боевики конвенций не соблюдают, почему мы должны?

— Потому что мы не боевики. Мы армия, профессионалы, представляем Францию. Должны быть лучше врага, не опускаться до их уровня.

— Идеализм, — Милош покачал головой. — Но ладно, ты старший, тебе виднее.

Легионеры сидели, курили, отдыхали. Вокруг лагерь жил обычной жизнью — кто-то готовил ужин, кто-то писал рапорты, кто-то спал после дежурства. Рутина армейская, успокаивающая после боя.

Мохаммед с проводниками получили деньги, поблагодарили, уехали в горы обратно, к своим. Выполнили договор честно, не предали. Доверие оправдано, на будущее можно использовать ещё раз.

Моро зашёл к Шраму вечером, присел:

— Хорошая работа сегодня. Твоё отделение отработало чётко, без потерь, выполнило задачу блокировки. Плюс информация твоя изначальная про горы помогла организовать операцию. Рекомендую на повышение, сержант как минимум, может старший сержант. Заслужил.

— Спасибо. Делал что положено.

— Делал больше чем положено. Разведка под прикрытием, бои, обучение новобранцов, снайперская работа. Универсальный солдат, ценный. Легион нуждается в таких.

Капитан ушёл. Шрам остался сидеть, смотреть на закат. Солнце садилось за горами Адрар-де-Ифорас, окрашивая их в красное. Горы мёртвые, пустые теперь, очищенные огнём и сталью. Девяносто четыре человека умерли там сегодня, похоронены в камне, останутся там навсегда. Ещё сотни, тысячи умрут в этой войне, с обеих сторон. Бессмысленная, бесконечная резня, без победителей, без проигравших. Только трупы, руины, память которая выветривается как песок в пустыне.

Но это его работа. Убивать врагов, зачищать крепости, выполнять приказы. Машина войны работает, винтики крутятся, кровь льётся. Остановить невозможно, да и не нужно. Легионер существует для войны, без войны он никто, бесполезен, выброшен.

Война даёт смысл. Страшный, жестокий, но смысл.

Приказ есть приказ. Пещеры зачищены. Боевики мертвы. Задача выполнена.

Завтра будет новая задача. Послезавтра ещё одна. Бесконечный цикл.

Легионер живёт, пока воюет. Воюет, пока живёт.

Всё просто. Всё ясно. Всё правильно.

Для машины войны. Для солдата без имени. Для Шрама.