Шрам: Легионер

Глава 5

Брифинг назначили на шесть утра, в большой палатке штаба, когда солнце только поднялось над горизонтом, но жара уже начала наливаться тяжестью. Вторую роту построили перед входом, сто пятьдесят человек в полевой форме, при оружии, разгрузка на плечах. Внутри палатки было душно, пахло брезентом и потом, вентиляторы на генераторе крутились, но толку мало — гоняли горячий воздух по кругу.

На столе расстелили карту большую, метр на полтора, север Мали во всех деталях. Леруа стоял у карты, рядом полковник Массон, майор Дюпон из штаба операции, капитан Моро из разведки. Лица жёсткие, серьёзные. Легионеры стояли полукругом, молча, смотрели на карту, запоминали ориентиры, рельеф, названия.

Массон начал без вступлений, голос глухой, усталый — видимо, всю ночь не спал, планировал:

— Господа. Обстановка следующая. Джихадисты группировки «Ансар Дин» контролируют три населённых пункта на севере: Киддаль, Тессалит и Агельхок. Общая численность противника в регионе — от восьмисот до тысячи двухсот боевиков, точно неизвестно, разведка работает. Вооружение: АК, пулемёты, РПГ, миномёты, есть информация о ЗУ-23, техника — пикапы с пулемётами, несколько БТР захваченных у малийской армии. Тактика: партизанская, рейды, засады, минирование дорог, использование гражданского населения как щита. Пленных не берут, казнят на месте, видео выкладывают в интернет. Женевские конвенции не соблюдают. Мы тоже.

Пауза. Никто не удивился последним словам. На войне с джихадистами правила не работали, это все знали.

— Наша задача, — продолжил Массон, ткнув пальцем в карту, — взять Киддаль. Город небольшой, две тысячи населения, стратегически важен — узел дорог, контроль над регионом. Боевиков там около двухсот, укрепились в центре, превратили мечеть и рынок в опорные пункты. Гражданское население частично эвакуировалось, частично осталось. Ожидаем что будут использовать их как живой щит, заминируют подходы, устроят засады в домах. Стандартная тактика.

Моро, капитан разведки, подошёл к карте, показал маршрут:

— Подход к городу с юга, по дороге RN19. Расстояние от Гао сто двадцать километров, время в пути четыре часа с учётом разведки маршрута на мины. Конвой: двенадцать грузовиков, шесть БТР, два миномёта восемьдесят два миллиметра. Авиаприкрытие: два вертолёта «Газель» с ракетами, будут патрулировать фланги, подавлять засады если обнаружат. Разведка докладывает о трёх возможных минных полях на маршруте — здесь, здесь и здесь, — тыкал в карту. — Сапёры идут впереди, проверяют, но стопроцентной гарантии нет. Будьте готовы.

Шрам стоял в третьем ряду, смотрел на карту внимательно, запоминал. Дорога RN19 — прямая, открытая, вдоль неё редкие деревья и кусты. Идеальное место для засады. Минные поля на подходах — стандарт. Противотанковые мины под грузовики, противопехотные вдоль обочин. Вертолёты помогут, но не всемогущи — джихадисты умеют прятаться, сливаться с местностью.

Леруа взял указку, показал на город:

— План штурма. Фаза один: артподготовка, миномёты бьют по окраинам, подавляют огневые точки, десять минут. Фаза два: БТР заходят с трёх сторон — запад, восток, юг. Север оставляем открытым, может быть они побегут, отлично, меньше работы. Фаза три: пехота входит за БТР, зачистка квартал за кварталом, дом за домом. Ожидаемое сопротивление — высокое, будут драться до конца, смертники возможны. Снайпера на крышах, РПГ в окнах, мины-растяжки в дверях. Стандартная процедура: граната первой, потом вход. Гражданских — на улицу, проверить, отдельно. Подозрительных — задерживать. С оружием — ликвидировать без предупреждения.

Дюмон поднял руку:

— А если не сдадутся? Забаррикадируются в мечети?

— Тогда мечеть штурмуем, — ответил Леруа жёстко. — Я понимаю политическую чувствительность, но это война. Если они превратили святое место в крепость — это их выбор, их грех. Мы выполняем задачу. Берём мечеть, уничтожаем сопротивление. Пресса потом разберётся, нас это не касается.

Милош, стоявший рядом с Шрамом, хмыкнул, сказал тихо по-сербски:

— Как в Боснии. Мечеть штурмовали, потом ООН плакала. Но мы живы, они мертвы, кто выиграл?

Русский не ответил, но понимал. На Балканах была та же история — религиозные здания превращались в укрепления, их брали штурмом, потом политики кричали о святотатстве. Но солдаты не выбирают где воевать, только как выжить.

Майор Дюпон добавил:

— Сроки. Выдвижение завтра в пять утра. Подход к Киддалю к девяти, начало операции в десять. К вечеру город должен быть взят, к ночи — зачищен полностью. На следующий день закрепление, патрулирование, передача малийской армии. Мы остаёмся в городе неделю, контролируем, потом возвращаемся в Гао, готовимся к следующей цели.

— Следующая цель? — спросил кто-то из задних рядов.

— Тессалит, — ответил Массон. — Город крупнее, боевиков больше. Но сначала Киддаль, потом увидим.

Моро развернул фотографии, прикреплённые к доске рядом с картой. Спутниковые снимки, аэрофотосъёмка. Город с высоты — скопление домов глинобитных, мечеть в центре с минаретом, рынок, несколько улиц. Отмечены красным — баррикады, огневые точки, предполагаемые позиции. Фотографии боевиков — бородатые мужики в чёрном, с флагами, с оружием. Выглядели фанатично, готовыми умереть.

— Главарь в Киддале — Ияд аг Гали, — Моро показал на фото мужика лет пятидесяти, худого, с чёрной бородой и взглядом безумным. — Туарег, местный, командует отрядом «Ансар Дин». Харизматик, фанатик, ненавидит французов, христиан, всех кто не поддерживает шариат. За его голову малийское правительство обещало сто тысяч долларов. Если увидите — ликвидировать приоритетно. Вот его заместители, — ещё три фото, все похожи, бородатые, злые. — Тоже приоритетные цели.

Андрей стоял слева от Шрама, слушал внимательно, лицо напряжённое. Первая настоящая операция для него, для всей семёрки русскоязычных, для албанцев. Банги у них не было, только учения и охрана в Джибути. Здесь будет по-настоящему — штурм города, зачистка под огнём, смерть рядом. Русский видел как парень сглатывал, как руки дрожали немного. Нормальная реакция, страх перед первым боем. Главное чтобы не парализовало, чтобы работал когда надо.

Леруа обвёл взглядом роту:

— Распределение. Первая секция — штурмовая, идёте с запада, Дюмон командует. Вторая секция — с востока, я командую. Третья секция — резерв, поддержка, эвакуация раненых. Снайпера — Шрам, Ларош, Мартинес — занимаете высотки вокруг города, прикрываете наступление, снимаете их стрелков. Миномётчики — по командам, работаете с корректировщиками. Сапёры — проверяете дома на мины, растяжки, СВУ. Медики — в БТР, готовность номер один. Все понятно?

— Так точно! — хором ответила рота.

— Вопросы по операции?

Арбен, албанец-капрал, поднял руку:

— А если население не эвакуируется? Прячется в домах, мешает?

— Выгонять силой, — ответил Леруа. — Мы не можем рисковать жизнями своих ради того, что они не хотят уходить. Выгонять на улицу, проверять, отводить в безопасную зону. Кто сопротивляется активно, кто мешает операции — задерживать. Кто с оружием — понятно что делать.

— Понял.

Шрам поднял руку:

— Дистанция для снайперской работы?

Моро глянул в бумаги:

— Высотки на окраинах, от четырёхсот до восьмисот метров до центра. Хорошая видимость, открытые сектора. Займёте позиции до начала штурма, прикрываете подход колонны, потом смещаетесь ближе, работаете по целям в городе. Связь по рации, канал три, позывной «Орёл» для тебя, «Ястреб» — Ларош, «Сокол» — Мартинес.

— Принято.

Массон обвёл всех тяжёлым взглядом:

— Ещё раз. Операция сложная, противник фанатичный, местность незнакомая. Ожидаем потери, будьте готовы. Но задача однозначная — взять город, уничтожить боевиков, закрепиться. Франция смотрит на нас, малийское правительство рассчитывает, мировое сообщество ждёт результатов. Легион не подводит. Вы не подводите. Выполняйте приказы, прикрывайте товарищей, возвращайтесь живыми. Всё. Подготовка оружия и снаряжения до вечера, отбой в десять, подъём в четыре тридцать. Свободны.

Рота вышла из палатки, рассредоточилась. Жара накрыла как одеялом, сорок градусов уже, к полудню будет пятьдесят. Легионеры пошли к своим палаткам, обсуждали операцию, строили планы, проверяли что взять, что оставить.

Шрам шёл молча, рядом Андрей, Милош, несколько албанцев. Дошли до палатки, сели на ящиках в тени. Достали воду, пили, курили. Молчали минуту, переваривали информацию.

— Жёстко будет, — сказал Андрей тихо по-русски. — Двести боевиков, укреплённый город, мины, снайпера. Первая операция такая… как-то страшновато.

Шрам посмотрел на него:

— Страх нормально. Главное не паниковать. Слушай команды, держись товарищей, стреляй точно. Первый бой самый тяжёлый, потом привыкнешь. Или умрёшь, тогда вообще не важно.

Андрей усмехнулся нервно:

— Оптимист ты, земляк.

— Реалист. Видел много первых боёв. Кто слушает, кто думает — выживает. Кто паникует, кто геройствует — умирает. Ты умный, образованный, значит шансы хорошие. Просто делай что говорят и не лезь на рожон.

Милош затянулся, выдохнул дым, сказал на ломаном французском:

— Я был в шести штурмах городов. Босния, потом Чад, потом Банги. Каждый раз одинаково — страшно, кроваво, хаотично. Но если ты профессионал, если отделение работает слаженно — выкарабкаешься. Я вот выкарабкался шесть раз, значит и в седьмой выкарабкаюсь. Или нет, тогда хотя бы красиво умру.

Засмеялись, коротко, без веселья. Солдатский юмор, чёрный, помогающий снять напряжение.

Арбен подошёл, присел на корточки:

— Шрам, совет нужен. Моё отделение, албанцы, они хорошие бойцы, но опыта ноль. Как мне их провести через это? Как сделать чтобы все вернулись?

Русский посмотрел на албанца, увидел искреннюю озабоченность. Арбен стал капралом, получил ответственность, чувствовал груз. Хороший признак, значит созрел, понимает что командир отвечает за жизни.

— Держи их рядом, — сказал Пьер. — Не дай разбежаться, не дай кому-то оторваться от группы. В городском бою одиночка — труп. Только группой, прикрывая друг друга. Впереди самый опытный, сзади второй опытный, между ними новички. Гранату бросаешь ты или кто-то проверенный, не доверяй новичку — может промахнуться, граната прилетит обратно. Входить в дом первым — твоя задача, показываешь пример, они следуют. Если кто-то ранен — не бросайте, тащите с собой, даже если тяжело. Бросишь одного — остальные поймут что ты их тоже бросишь, доверие сломается. Понял?

Арбен кивнул, запоминал:

— Понял. Ещё что?

— Боеприпасы. Проверь у каждого сколько магазинов, сколько гранат. Если у кого мало — перераспредели. Вода — обязательно полная фляга у каждого, жара убивает быстрее пуль. Аптечки — проверь что есть жгут, бинты, морфин. Если кто забыл — дай из резерва. Это всё мелочи, но мелочи спасают жизни.

— Хорошо. Спасибо.

Албанец ушёл. Остальные сидели, курили, смотрели на лагерь. Везде шла подготовка — легионеры чистили оружие, проверяли снаряжение, заправляли БТР, грузили боеприпасы в грузовики. Механики возились с техникой, медики раскладывали инструменты, сапёры проверяли миноискатели. Лагерь гудел как улей перед роением.

Шрам встал, пошёл к своей палатке. Достал СВД, начал чистить ещё раз, хотя чистил вчера. Привычка перед боем — чистить оружие до одержимости, проверять каждую деталь, каждый винтик. Потом FAMAS, та же процедура. Потом гранаты — чеки, взрыватели. Потом нож — заточить ещё раз, хотя острый. Потом разгрузка — магазины разложить в правильном порядке, проверить карабины, ремни.

Андрей сидел на соседней койке, делал то же самое. Учился у Шрама, перенимал методичность, внимательность. Остальные русскоязычные тоже готовились, молча, сосредоточенно. Албанцы у своих коек проверяли снаряжение под присмотром Арбена.

К вечеру все были готовы. Оружие чистое, снаряжение упаковано, экипировка подогнана. Поужинали рано — рис, тушёнка, хлеб, чай. Ели молча, быстро. Потом сидели у палаток, курили, разговаривали тихо. Кто-то писал письма домой, кто-то молился, кто-то просто лежал с закрытыми глазами.

Русский сидел на ящике, смотрел на закат. Солнце садилось за пустыней, окрашивая небо в кроваво-красный. Завтра будет бой, первый в этой ротации. Может последний для кого-то. Статистика проста — в штурме города всегда есть потери. Пять процентов, десять, иногда двадцать. Из ста пятидесяти легионеров может погибнуть десять, пятнадцать. Кто именно — неизвестно. Может Андрей, может Арбен, может он сам. Или все выживут, если повезёт.

Не загадывал. Бесполезно. Просто готовился, делал что мог, остальное судьба, случай, удача. Пуля летит куда летит, осколок рвёт кого рвёт. Солдат только увеличивает шансы — подготовкой, вниманием, профессионализмом. Но гарантий нет. Никогда не было, не будет.

Отбой объявили в десять. Легли спать, кто мог. Шрам лежал, смотрел в темноту палатки. Рядом храпел Милош, кто-то ворочался, кто-то тихо молился. Заснул поздно, тяжело. Снилась тайга, снег, тишина. Проснулся в четыре тридцать от рёва дизелей, грузовики заводились, готовились к выходу.

Операция начиналась.

Завтра Киддаль. Завтра штурм. Завтра узнают кто выживет, кто нет.

Приказ есть приказ. Легионеры готовы. Машина войны запущена, остановить невозможно.

Пошли делать работу. Грязную, кровавую, необходимую.

Потому что это Легион. Потому что это война. Потому что выбора нет.

Подъём в четыре тридцать, когда небо было ещё чёрным, звёзды яркими, а воздух относительно прохладным — двадцать пять градусов, единственное время суток когда можно дышать нормально. Легионеры вскакивали по команде, натягивали форму, хватали снаряжение, выходили из палаток как автоматы. Никто не завтракал — перед боем еда в желудке лишняя, вырвет от стресса или осложнит ранение если в живот попадут. Только вода, большими глотками, заполнить организм перед маршем через пустыню.

Шрам надел разгрузку, затянул ремни, проверил вес. Тридцать килограммов — шесть магазинов к FAMAS, четыре гранаты, вода две фляги, аптечка, нож, запасная коробка патронов к СВД в рюкзаке. Винтовку взял в чехле, на плечо, FAMAS на грудь. Каска, бронежилет с керамикой, наколенники, перчатки. Полная боевая выкладка, тяжёлая, но привычная. Тело давно срослось с этим весом, носило его как вторую кожу.

На плацу колонна выстраивалась в темноте, фары грузовиков резали ночь жёлтыми конусами. Двенадцать машин тяжёлых, борта наращены металлическими листами против пуль и осколков, кузова набиты легионерами, ящиками с боеприпасами, водой, продовольствием. Шесть БТР рычали дизелями, башни поворачивались, пушки двадцатки проверяли наводку. Два грузовика с миномётами, стволы торчали из-под брезента как пальцы скелета. Сапёры впереди на двух джипах с миноискателями, радарами, щупами. Всего человек двести в колонне — сто пятьдесят легионеров второй роты, тридцать сапёров, двадцать артиллеристов, экипажи техники.

Леруа обходил строй, проверял готовность. Остановился у Шрама, Лароша и Мартинеса — троих снайперов, стоявших отдельно.

— Вы пойдёте в головном БТР, высадитесь первыми, займёте высотки до подхода основных сил. Связь постоянная, доклад каждые десять минут. Видите цель приоритетную — докладываете, получаете разрешение, работаете. Боеприпасы?

— По семьдесят патронов, — ответил Шрам.

— Достаточно. Экономьте, стреляйте только по важным целям. Вы там глаза и уши, без вас наступление слепое. Вопросы?

— Нет.

— По машинам.

Снайперы залезли в головной БТР, втиснулись внутрь между сапёрами и ящиками. Тесно, душно, пахло соляркой и металлом. Люки закрыли, темнота. Только красные лампочки аварийного освещения, лица вокруг призрачные, напряжённые. БТР дёрнулся, двинулся, колонна потянулась за ним.

Ехали медленно, тридцать километров в час, сапёры впереди проверяли дорогу миноискателями. Каждые пятьсот метров останавливались, ждали, пока разведка осмотрит подозрительные места. Находили мины — китайские противотанковые, закопанные в асфальт. Обезвреживали осторожно, тащили на обочину, подрывали контролируемо. Взрывы глухие, столбы пыли, колонна стояла, ждала, двигалась дальше.

Рассвело быстро, как всегда в тропиках. Небо из чёрного стало серым, потом розовым, потом ослепительно синим за пять минут. Солнце выскочило из-за горизонта, ударило в глаза, начало нагревать воздух. К семи утра было уже тридцать пять, к восьми — сорок два. Внутри БТР пекло как в духовке, броня раскалялась, воздух стоял мёртвый. Легионеры сидели молча, пили воду маленькими глотками, терпели. Некоторых мутило, выблёвывали в пакеты, мат сдавленный, запах рвоты добавлялся к вони солярки.

Шрам сидел у люка, смотрел в щель наружу. Пустыня тянулась бесконечно — песок красноватый, камни чёрные, кусты колючие редкие, акации скрюченные. Иногда мимо проносились деревни мёртвые, покинутые — глинобитные дома с провалами вместо окон, заборы разрушенные, колодцы засыпанные. Жизнь ушла отсюда, осталась пустота, страх, война. Дорога петляла, огибала дюны, спускалась в вади пересохшие, поднималась обратно. На обочинах валялся мусор войны — остовы машин сгоревших, воронки от снарядов, обгорелые покрышки, гильзы.

Первый контакт случился в восемь двадцать, на семьдесят втором километре. Колонна проходила узкое место между двумя дюнами высокими, дорога сжималась до пяти метров, идеальная засада. Сапёры впереди прошли, доложили чисто, колонна двинулась. И тут с гребня левой дюны ударил пулемёт, длинная очередь, трассеры прошили воздух, били в головной джип сапёров. Лобовое стекло вдребезги, джип свернул, врезался в обочину. Второй пулемёт с правой дюны, крест огня, бил по второму джипу. Тот развернулся, пытался уйти, получил в колесо, встал.

— Контакт! Засада! — орал кто-то в рацию.

БТР Шрама остановился резко, легионеров внутри кинуло вперёд, ударились о стенки, о ящики. Башня завращалась, пушка подняла ствол, дала очередь по левой дюне. Снаряды двадцатки рвались на песке, фонтаны пыли, но пулемёт стрелял дальше. Второй БТР обошёл справа, дал по правой дюне. Грузовики остановились, легионеры выскакивали, ложились у колёс, отстреливались.

— Снайперам, высадка! — приказ Леруа по рации. — Подавить огневые точки!

Люк БТР открылся, Шрам вылез первым, прыгнул на песок горячий, обжигающий через перчатки. Побежал к обочине пригнувшись, упал за камень большой, вытащил СВД из чехла. Ларош справа, Мартинес слева, тоже заняли позиции. Пулемёты били, пули свистели над головами, били в камни, высекали искры.

Русский поднял винтовку, посмотрел в оптику. Левая дюна, гребень, метрах в трёхстах. Видел вспышки пулемёта, силуэты двоих боевиков — один стреляет, второй подаёт ленту. Прицелился в стрелка, компенсация на ветер слабый, на расстояние. Выдох, пауза, спуск. Выстрел, отдача. Глушитель сработал, звук приглушённый, но всё равно слышный. Смотрел в оптику — стрелок дёрнулся, упал назад, исчез с гребня. Подносчик схватил пулемёт, попытался продолжить. Шрам досылал патрон, прицелился заново, выстрел. Попал в плечо или грудь, подносчик упал тоже.

Пулемёт на левой дюне замолчал. Оставался правый. Ларош работал по нему, два выстрела, пулемёт захлебнулся, затих.

— Огневые точки подавлены! — доложил Шрам в рацию.

— Пехота, вперёд! Зачистить дюны! — командовал Леруа.

Два отделения побежали к дюнам, разделились, полезли вверх по склонам. Добрались до гребней, короткие автоматные очереди, крики. Через минуту доклад:

— Левая дюна чиста! Четверо убитых боевиков, пулемёт ДШК трофейный!

— Правая чиста! Трое убитых, РПК!

Колонна двинулась дальше. Сапёры пересели в целые машины, раненых из подбитых джипов погрузили в БТР, трупов двое — водитель и наводчик первого джипа, накрыли брезентом, положили в грузовик. Первые потери, даже до города не доехали.

Шрам залез обратно в БТР, винтовку вытер — песок везде, в механизмах, на стекле оптики. Два патрона использовал, осталось шестьдесят восемь. Нормально. Впереди ещё долгий день.

Ехали дальше, осторожнее теперь, медленнее. Каждую дюну проверяли, каждый поворот. Находили ещё мины — пять штук на протяжении тридцати километров. Обезвреживали или подрывали. Ещё одна засада на сотом километре — снайпер одиночный, выстрелил из кустов, попал в лобовое стекло грузовика, не пробил, бронестекло выдержало. Мартинес засёк вспышку, ответил, снайпер свалился из кустов, больше не стрелял.

К девяти тридцати вышли на последний отрезок, двадцать километров до Киддаля. Дорога прямая, открытая, видно далеко. На горизонте появился город — серое пятно на красном песке, минарет мечети торчал иглой в небо. Колонна остановилась в десяти километрах, развернулась для атаки. БТР выдвинулись вперёд, грузовики остались сзади, миномёты сняли с платформ, установили, навели стволы по координатам.

Снайперов высадили окончательно. Шрам, Ларош и Мартинес побежали к холму низкому в километре от города, высота метров двадцать над равниной, обзор хороший. Вскарабкались, заняли позиции, устроились между камнями. Русский расстелил плащ-палатку, лёг, установил винтовку на сошки. Достал бинокль, осмотрел город.

Киддаль был маленький, сжатый, типичный сахельский городок. Дома глинобитные одноэтажные, крыши плоские, улицы узкие. Мечеть в центре, минарет высокий, старый. Рынок рядом, площадь пустая. На окраинах баррикады из мусора, машин, мешков с песком. Движения почти нет — город мёртвый, население спряталось или ушло. Но на крышах мелькали силуэты, боевики занимали позиции, готовились. На баррикадах видел стволы пулемётов, РПГ. Считал быстро — минимум пятьдесят боевиков видимых, значит всего около двухсот как разведка говорила.

— Орёл на позиции, — доложил по рации. — Город под наблюдением. Противник готов, занял оборону.

— Принято, — голос Леруа. — Ястреб, Сокол, доклад.

— Ястреб на позиции, юго-запад, вижу рынок и мечеть.

— Сокол на позиции, северо-восток, вижу окраину и дорогу на север.

— Отлично. Держите сектора. Через пять минут начинаем. Артиллерия отработает десять минут, потом идём.

Шрам смотрел в оптику, искал цели приоритетные. Нашёл командира на крыше дома у рынка — высокий, в белой одежде, махал руками, отдавал приказы. Отметил мысленно. Пулемётчик на баррикаде западной, ДШК тяжёлый, опасный для БТР. Ещё один. Снайпер на минарете, высоко, метров тридцать над землёй, хорошая позиция. Приоритетная цель номер один.

Проверил винтовку ещё раз — патрон в патроннике, затвор работает плавно, оптика чистая. Приготовился. Ждал команды.

Внизу миномёты подняли стволы под углом семьдесят градусов. Заряжающие опустили мины в стволы, отскочили. Командир артиллерии поднял руку, опустил.

— Огонь!

Восемь стволов выплюнули мины одновременно, глухие хлопки, стволы дёрнулись, отдача ушла в землю. Мины взвыли в воздухе, полетели дугой, исчезли из виду. Пять секунд полёта. Потом взрывы в городе, оранжевые вспышки, столбы дыма и пыли. Первый залп лёг на окраину, по баррикадам. Второй залп, ещё восемь мин, полетели. Взрывы ближе к центру. Третий, четвёртый, пятый. Город задымился, взрывы гремели непрерывно, здания рушились, баррикады разлетались, люди бегали в панике.

Шрам смотрел в оптику, отслеживал эффект. Баррикада западная разнесена, пулемёт молчит, расчёт мёртв или разбежался. Несколько домов на окраинах горят, крыши провалились. Но центр целый, мечеть стоит, минарет не тронут. Снайпер на минарете всё ещё там, видел силуэт, прижался к парапету, пережидает обстрел.

Десять минут артиллерии. Восемьдесят мин, методично, квадрат за квадратом накрыли город. Потом тишина, только треск пожаров, крики, где-то вой раненого.

— Артиллерия, прекратить огонь! — приказ Леруа. — БТР, вперёд! Пехота, следом!

Шесть БТР двинулись на город, растянулись в линию, башни вращались, искали цели. Пехота бежала сзади, пригнувшись, цепью, интервалы по пять метров. Сто пятьдесят легионеров наступали на Киддаль, через дымящуюся пустыню, через воронки от мин, через обломки и трупы.

Боевики открыли огонь с пятисот метров. Автоматные очереди, пулемёты, РПГ. Гранаты летели в БТР, промахивались, взрывались рядом. Одна попала в борт БТР, взрыв, машина остановилась, дымилась, но экипаж живой, продолжал стрелять. Пехота залегла, отстреливалась.

— Снайпера, работайте! — приказ в рации.

Шрам нашёл снайпера на минарете в оптику. Тот высунулся, целился вниз, в наступающих. Дистанция семьсот метров, ветер усилился, слева, три метра в секунду. Коррекция четыре щелчка вправо, два вверх на падение пули. Прицел на грудь, центр массы. Выдох медленный, пауза, сердце между ударами. Спуск плавный.

Выстрел. Винтовка дёрнулась, приклад в плечо. Смотрел в оптику не отрываясь. Снайпер на минарете дёрнулся, схватился за грудь, качнулся, упал вперёд через парапет. Летел долго, тридцать метров, ударился о землю, не двигался больше.

— Орёл, снайпер на минарете ликвидирован.

— Принято, отличная работа.

Досылал патрон, искал следующую цель. Пулемётчик на крыше дома, бил по пехоте. Прицелился, выстрел, попал в голову, пулемётчик рухнул. Командир в белом, тот что отдавал приказы. Бежал между домами, организовывал оборону. Прицелился, выстрел, попал в спину, упал лицом в песок.

Ларош и Мартинес тоже работали, выстрелы методичные, боевики падали один за другим. Сопротивление ослабевало, ломалось. БТР дошли до окраины, ворвались в город, пушки строчили по домам, по баррикадам. Пехота следом, гранаты в окна, автоматные очереди, крики.

Штурм начался. Операция пошла. Первая кровь пролилась, первые трупы легли на песок.

Шрам продолжал работать, спокойно, методично, профессионально. Ещё выстрел, ещё цель упала. Ещё выстрел, ещё труп. Счётчик в голове не вёл, просто делал работу.

Внизу легионеры врывались в Киддаль, дом за домом, улица за улицей. Где-то кричал Дюмон, командовал своей секцией. Где-то рвались гранаты. Где-то стонал раненый.

Война продолжалась. Миссия выполнялась. Приказ есть приказ.

Пустыня пила кровь. Африка забирала жизни. Легион делал то для чего существует.

Убивал врагов Франции. Любой ценой. Без жалости. До конца.

Киддаль взяли к трём часам дня. Зачистка продолжалась до вечера — дом за домом, подвал за подвалом, крыша за крышей. Нашли и убили сто двадцать боевиков, ещё тридцать сбежали на север, в пустыню, преследовать не стали — жара, расстояния, засады возможны. Остальные пятьдесят то ли затаились среди гражданских, то ли погибли под завалами после артиллерии. Легионеры потеряли одиннадцать убитыми, двадцать три ранеными. Тяжело, но в рамках ожиданий. Город взят, задача выполнена.

К ночи установили периметр, выставили посты, заняли несколько домов на окраине под временную базу. Раненых эвакуировали вертолётами в Гао, убитых накрыли брезентом, сложили в мечети — утром отправят обратно. Остальные легионеры устроились где придётся — кто в домах, кто в грузовиках, кто просто на земле, на плащ-палатке, под открытым небом. Ужин был скудный — сухпаёк, вода тёплая, сигареты. Все устали смертельно, тела болели, уши звенели от взрывов, глаза слипались от пыли и дыма.

Шрам не мог уснуть. Лежал в грузовике час, ворочался, пытался отключиться, но сон не шёл. Перед глазами мелькали картинки дня — лица в оптике, выстрелы, тела падающие. Семнадцать выстрелов сделал за день, четырнадцать попаданий точных, может пятнадцать если считать тот сомнительный когда боевик исчез за стеной и неясно попал или промах. Не важно. Много. Плюс зачистка вечером, когда спустился с холма, присоединился к отделению, штурмовал дома. Там убил ещё троих, автоматом и ножом один раз, когда патроны кончились и боевик выскочил из-за угла.

Встал, вышел из грузовика, пошёл на окраину лагеря. Часовые кивнули, пропустили, знали его, не останавливали. Прошёл за периметр метров на сто, сел на камень большой, достал сигареты. Закурил, смотрел на город. Киддаль лежал чёрным пятном на фоне пустыни, кое-где тлели пожары, красные точки в темноте. Пахло гарью, сгоревшей плотью, порохом. Мёртвый город, освобождённый огнём и кровью. Завтра придут малийские солдаты, поднимут флаг, объявят победу. Легионеры уедут, начнут готовиться к следующей операции. Колесо крутится.

Небо было огромное, первобытное. Звёзды ярче чем в Марселе в тысячу раз, Млечный Путь рекой разливался от горизонта до горизонта. Созвездия южные, незнакомые некоторые, но красивые. Скорпион низко над горизонтом, Центавр высоко, Южный Крест на востоке. Луны не было, новолуние, темнота абсолютная. Только звёзды, миллиарды огней в пустоте, горящих миллионы лет, равнодушных к тому что происходит на песчинке под названием Земля.

— Не спится?

Голос сзади, тихий, знакомый. Шрам не обернулся, узнал по акценту. Малик. Алжирец прошёл вперёд, сел рядом на песок, вытянул ноги, откинулся на руки. В левой руке держал пистолет «Глок», в правой книжку потрёпанную — Коран в кожаном переплёте, маленький, карманный, зачитанный. Странное сочетание — оружие и святая книга.

— Не спится, — ответил русский. — Адреналин ещё в крови, мозг не отключается.

— У меня так же, — Малик положил пистолет на колени, открыл Коран на закладке, читал при свете фонарика маленького. Губы шевелились, шёпот тихий, арабские слова непонятные. Читал минуту, закрыл книгу, выключил фонарик. Посмотрел на небо, молча, долго.

— Почему читаешь здесь? — спросил Шрам. — После боя, ночью. Молитва?

— Не совсем, — Малик усмехнулся, горько. — Привычка скорее. Успокаивает. Слова знакомые, ритм мерный. Как мантра для буддистов, понимаешь?

— Понимаю. У каждого свои ритуалы. Кто-то читает, кто-то пьёт, кто-то просто сидит и смотрит в небо.

— Ты во что веришь? — алжирец посмотрел на него, глаза тёмные, усталые. — В Бога? В судьбу? В что-то?

Легионер затянулся, выдохнул дым, подумал. Вопрос сложный, требующий честного ответа. Можно соврать, отшутиться, уйти от темы. Но Малик спрашивал искренне, после боя где оба могли умереть, в ночи где ложь не имеет смысла.

— Не знаю, — сказал наконец. — Раньше верил, может, когда ребёнком был. Дед рассказывал про войну, про то как молился перед боем, как Бог спас его несколько раз. Но потом… — замолчал, вспоминал. — Потом увидел слишком много смертей. Хороших людей, плохих, детей, стариков. Умирают все одинаково, без разбора. Где там Бог? Если он есть, то либо не всемогущий, либо не добрый. Либо вообще не вмешивается, сидит где-то наверху, смотрит как мы режем друг друга. Какой смысл в таком Боге?

Малик кивнул, понимающе:

— Теодицея. Проблема зла. Классический вопрос. Если Бог всемогущ и благ, откуда зло? Богословы бьются над этим века, придумывают объяснения — свободная воля, испытание, непостижимость замысла. Но на войне эти объяснения звучат пусто, как издевательство.

— Ты тоже задаёшь себе этот вопрос?

— Постоянно, — алжирец погладил Коран, как живое существо. — Я вырос в Алжире, в семье религиозной. Пять молитв в день, пост в Рамадан, всё по Шариату. Отец был имамом, строгим, праведным. Учил меня что Аллах видит всё, судит всё, воздаст каждому. Я верил тогда, искренне. Потом попал в армию, воевал с исламистами. Они тоже верили, искренне, кричали «Аллах Акбар» и резали горла мирным. Я убивал их, тоже с именем Аллаха. Оба кричали одно и то же, оба считали себя правыми. Кто из нас прав? Кого Аллах поддерживает? Или он вообще не выбирает, смотрит как мы убиваем друг друга во имя его?

— И что решил?

Малик посмотрел на небо, на звёзды, молчал долго. Потом сказал тихо, почти шёпотом:

— Решил что Бога нет. Во всяком случае такого Бога, какого нам описывают. Нет всемогущего судьи, нет рая и ада, нет воздаяния. Есть только мы, люди, на маленькой планете, в огромной вселенной, пытающиеся выжить и придумывающие смыслы чтобы не сойти с ума от бессмысленности.

Шрам посмотрел на него удивлённо. Малик всегда казался верующим — молился пять раз в день, читал Коран, соблюдал правила. И вот оказывается…

— Но ты молишься, читаешь Коран, — сказал русский. — Зачем, если не веришь?

— Потому что это часть меня, — алжирец открыл книгу снова, провёл пальцем по строкам. — Я вырос с этим, это язык моего детства, моего отца, моего народа. Когда читаю Коран, слышу голос отца, вижу мечеть где молился ребёнком, чувствую связь с прошлым. Это не вера, это память, корни. Плюс ритм успокаивает, слова красивые, поэзия. Не обязательно верить чтобы ценить красоту текста.

— Понимаю, — Шрам кивнул. — У меня тоже есть воспоминания, связанные с религией. Дед водил в церковь иногда, на Пасху, на Рождество. Я не верил даже тогда, но атмосфера нравилась — свечи, пение, запах ладана. Спокойствие какое-то. Но потом всё оборвалось, я ушёл, вырезал прошлое. Теперь даже в церковь захожу редко, когда совсем тоскливо. Сижу в последнем ряду, смотрю на распятие, пытаюсь понять что чувствуют верующие. Не получается.

Малик усмехнулся:

— Мы оба потерянные. Без веры, без родины, без корней. Легионеры — армия призраков, людей которых нет. Мы умерли в прошлой жизни, родились в новой, но не живём по-настоящему. Просто существуем, выполняем приказы, убиваем, ждём когда убьют нас.

— Мрачно сказано.

— Но правдиво.

Молчали, курили, смотрели на звёзды. Город позади дымился, в лагере кто-то храпел, часовой окликнул кого-то, получил ответ. Жизнь текла, война продолжалась, мир вращался безразлично.

— А звёзды? — спросил Шрам. — Ты смотришь на них часто. Что видишь?

Алжирец откинул голову назад, смотрел в небо широко открытыми глазами:

— Вечность. Бесконечность. Равнодушие вселенной. Эти звёзды горели миллионы лет до нас, будут гореть миллионы лет после. Им плевать на наши войны, на наши боги, на наши жизни. Мы для них как бактерии на песчинке. И это… странно, но успокаивает. Когда понимаешь что ничего не важно в масштабах космоса, перестаёшь бояться. Смерть — это просто переход в небытие, возвращение в звёздную пыль из которой мы состоим. Не страшно, не больно, просто конец. Ты о чём-то подобном думаешь когда смотришь на небо?

Русский кивнул медленно:

— Да. Дед говорил мне то же самое, когда был жив. Ветеран войны, дошёл до Берлина, видел горы трупов, сам чудом выжил. Говорил: «Звёздам на нас плевать, мы для них как мухи». Тогда я не понимал, сейчас понимаю. Вся наша суета, вся наша важность, все смыслы которые придумываем — это иллюзия. На самом деле мы ничего не значим. Родились случайно, живём случайно, умрём случайно. И это либо ужасает, либо освобождает.

— Ты выбрал освобождение?

— Пытаюсь. Не всегда получается. Иногда всё-таки ужасает — особенно когда вижу товарища убитого, когда понимаю что завтра может быть я. Но потом смотрю на небо, вспоминаю деда, думаю что всё равно рано или поздно умрём все, так какая разница завтра или через пятьдесят лет? Результат один — небытие. И становится легче.

Малик повернулся к нему, посмотрел внимательно:

— Ты нигилист, Пьер. Чистый нигилист. Отрицаешь смысл, ценность, будущее. Живёшь только настоящим, делаешь что приказано, не спрашиваешь зачем. Это опасная философия. Может привести либо к святости, либо к безумию.

— А ты кто? — ответил Шрам. — Читаешь Коран не веря в Аллаха, носишь пистолет вместе со святой книгой, убиваешь единоверцев за деньги. Ты не лучше меня.

— Я? — алжирец засмеялся тихо, без радости. — Я прагматик, циник, наёмник. Не притворяюсь что у меня есть принципы. Просто выживаю, использую что помогает выжить. Коран помогает — читаю. Пистолет помогает — ношу. Легион платит — служу. Завтра предложат больше — может уйду. Нет привязанности ни к чему. Свободен, как песок в пустыне, гонимый ветром.

— Тогда мы похожи, — сказал русский. — Оба без веры, без корней, без иллюзий. Просто дрейфуем по жизни, пока не кончится.

— Да, — Малик кивнул, закрыл Коран, спрятал в карман. Взял пистолет, проверил затвор, вернул в кобуру. — Похожи. Поэтому и разговариваем сейчас, под звёздами, после боя. Потому что понимаем друг друга без слов. Легионеры-призраки, солдаты пустоты.

Встал, отряхнул песок с формы. Посмотрел на Шрама сверху вниз:

— Спасибо за разговор. Редко встретишь человека с кем можно говорить честно. Обычно все врут — себе, другим, Богу. Ты не врёшь. Это ценно.

— И ты не врёшь, — ответил Пьер. — Ценю это.

Малик пошёл обратно в лагерь, растворился в темноте. Шрам остался сидеть, смотреть на звёзды. Разговор был странный, глубокий, неожиданный. Два солдата, два циника, два нигилиста нашли общий язык в ночи после резни. Оба не верят в Бога, но ищут утешение — один в словах Корана, другой в безразличии космоса. Оба убивают за деньги, оба знают что умрут скоро или поздно, оба не видят смысла но продолжают жить, потому что альтернативы нет.

Философия выживания. Легионерская мудрость. Не спрашивай зачем, просто делай. Не ищи смысла, его нет. Живи пока жив, умри когда придёт время. Звёзды равнодушны, Бог молчит, мир не заботится. Остаётся только ты, твоё оружие, твои товарищи, твой приказ.

Русский докурил, встал, пошёл обратно. Лёг в грузовик, закрыл глаза. Теперь спать было легче. Разговор помог, выпустил напряжение, систематизировал мысли. Малик оказался неожиданно глубоким, умным, честным. Хорошо иметь такого в отделении. Можно довериться, можно поговорить когда тяжело.

Заснул под утро, час до подъёма. Снились звёзды, бесконечные, холодные, прекрасные. И голос деда, говорящий: «Мы все звёздная пыль, внук. Пришли из космоса, вернёмся в космос. Круг замкнулся.»

Проснулся от рёва дизелей. Новый день, новые задачи. Но разговор с Маликом остался, отложился в памяти, стал частью опыта.

Два призрака под звёздами. Два нигилиста с оружием и книгами. Два солдата без Бога, без родины, без надежды.

Но с пониманием. С честностью. С уважением.

Иногда это важнее веры.

Иногда это всё что есть.

Идея пришла от капитана Моро, офицера разведки. Третий день после взятия Киддаля, город формально зачищен, но информация нужна — куда ушли боевики, где укрываются, кто среди местных поддерживает, кто помогает. Допросы дают мало — люди боятся, молчат или врут. Нужен другой подход.

Моро вызвал Шрама в штаб, маленькую комнату в доме на окраине, карты на стенах, рация трещит в углу.

— Тебя рекомендовал Леруа, — сказал капитан, осматривая русского. — Говорит ты спокойный, наблюдательный, не паникуешь. Нужен человек для работы под прикрытием. Сутки, может двое. Опасно, если раскроют — убьют медленно, на камеру. Справишься?

— Что конкретно? — Шрам стоял ровно, лицо непроницаемое.

— Переоденешься в местного, пойдёшь в город, в кварталы где мы не контролируем плотно. Там живут люди, которые видели боевиков, может укрывают, может знают планы. Ты смешаешься, посидишь в чайханах, на рынке, послушаешь разговоры, поучаствуешь. Арабский знаешь?

— Базовый. Малик учил, можно говорить просто, понимать больше.

— Достаточно. Легенда: ты туарег с севера, пришёл после боёв, ищешь работу или родственников. Шрам на лице объяснишь как хочешь — война, драка, неважно. У многих здесь шрамы. Лицо европейское, но загорелое, сойдёт за смешанную кровь, таких тут полно. Главное — держись естественно, не выделяйся, слушай больше чем говоришь. Если палево — уходи тихо, не геройствуй. Рация будет, но использовать только в крайнем случае, если засекут сигнал — конец. Деньги возьмёшь, местные франки, можешь играть, пить с ними, что угодно чтобы разговорить. Готов?

Шрам подумал секунду. Риск высокий, но не безумный. Он видел достаточно местных за годы службы, знал повадки, манеры, как двигаются, как говорят. Лицо подходит — смуглое от африканского солнца, черты жёсткие, глаза серые непонятные. Шрам сойдёт за боевое ранение, таких тысячи.

— Готов.

Подготовка заняла два часа. Отмыли грим военный, отрастил щетину за три дня — подровняли, оставили бороду короткую, неопрятную. Одежда: лохмотья собранные с убитых и пленных — штаны мешковатые серые, рубаха грязно-белая с дырами, безрукавка тёмная, сандалии потрёпанные. Тюрбан на голову, синий выцветший, обмотали по-туарегски. Нож спрятали под одежду, маленький, незаметный. Рацию в пояс, под рубаху, миниатюрную, с наушником который выглядит как слуховой аппарат. Пистолет не дали — слишком рискованно, найдут при обыске. Только нож.

Малик пришёл, осмотрел, кивнул одобрительно:

— Похож на местного. Говори мало, низким голосом, с акцентом туарегским — они картавят, проглатывают слова. Если спросят откуда — скажи из Тессалита, город далеко, никто не проверит. Если спросят про боевиков — говори что бежал, не хотел воевать, устал. Жалуйся на жизнь, на войну, на французов. Они поймут, примут. Не умничай, не задавай прямых вопросов. Пей с ними, проиграй немного денег, пусть расслабятся. Потом слушай. Удачи, призрак.

Шрам вышел из базы вечером, когда солнце село и жара спала до тридцати градусов. Прошёл через патруль, легионеры не узнали, остановили, он пробормотал что-то по-арабски, показал пропуск фальшивый, его пропустили. Пошёл в восточный квартал, где французы контролировали слабо — несколько патрулей в день, но ночью не лезли, слишком опасно, засады возможны.

Квартал был живой, шумный. Люди выползли после дневной жары, сидели у домов, курили, пили чай, играли в кости. Дети бегали, орали, гоняли мяч из тряпок. Женщины в углах готовили ужин на кострах, запах лепёшек и тушёного мяса. Никто не обратил внимания на нового человека, таких бродяг после войны полно — идут, ищут родню, работу, кров.

Русский шёл медленно, сутулясь, прихрамывая немного — изображал усталость, ранение старое. Смотрел по сторонам, запоминал лица, планировку улиц, где выходы, где укрытия. Нашёл чайхану — навес из брезента, под ним ковры старые, подушки, низкие столики. Человек двадцать сидело, пили чай, курили кальян, играли в домино и кости. Хозяин старый, толстый, с бородой седой, разливал чай из большого чайника.

Шрам подошёл, сел на краю, на свободную подушку. Хозяин посмотрел, кивнул:

— Чай?

— Да. Сколько?

— Сто франков.

Достал мятые купюры, протянул. Хозяин налил стакан, чай зелёный горячий, сладкий приторно. Русский пил маленькими глотками, смотрел вокруг. Рядом четверо играли в кости — простая игра, бросают два кубика, ставят на сумму, кто ближе к двенадцати выигрывает. Ставки маленькие, сто, двести франков.

Один из игроков, молодой парень лет двадцати пяти, с лицом острым и глазами быстрыми, посмотрел на Шрама:

— Ты новый здесь. Откуда?

— Тессалит, — ответил Пьер низко, с картавым акцентом который слышал у туарегов. — Пришёл после боёв. Ищу работу.

— Работы нет, — парень сплюнул. — Война всё убила. Французы пришли, разбомбили город, убили людей, уехали. Теперь что? Ничего. Руины и голод.

Остальные закивали, заворчали согласно. Шрам молчал, пил чай, слушал.

— А ты воевал? — спросил другой, старше, лет сорока, с бородой чёрной. — С «Ансар Дин»?

— Нет, — легионер покачал головой. — Не хотел воевать. Война глупая, убивают за ничего. Я торговец был, продавал ткани. Боевики пришли, заставляли идти с ними, я отказался, сбежал. Теперь вот здесь.

— Правильно сделал, — старший кивнул. — Война это смерть. Мой брат воевал, убили французы. Зачем? Он просто защищал дом, а они пришли, разбомбили, убили. Говорят мы террористы. Мы просто живём здесь, это наша земля.

Шрам слушал, кивал сочувственно. Не спорил, не защищал французов, не задавал вопросов. Просто слушал, соглашался общими фразами. Допил чай, заказал ещё. Молодой парень показал на кости:

— Хочешь играть? Ставка двести.

— Давай.

Сел к ним, достал деньги. Играли час, русский проигрывал специально, но не очевидно — бросал кубики, иногда выигрывал, чаще проигрывал. Терял медленно, тысячу франков за час. Игроки расслаблялись, шутили, рассказывали истории. Хозяин принёс кальян, табак яблочный, сладкий. Курили по кругу, дым густой, голова кружилась немного.

Потом принесли бутылку. Старший достал из-под стола, спрятанную, самогон местный, прозрачный, воняющий спиртом чистым. Разлили в стаканы, по глотку каждому.

— Пей, — сказал молодой. — Мусульманам нельзя, но мы не фанатики. Аллах простит, война тяжёлая, надо расслабляться.

Шрам выпил. Самогон обжёг горло, крепкий как водка, градусов шестьдесят, неочищенный, с привкусом фиников. Запил чаем быстро. Остальные засмеялись, подлили ещё. Пили, говорили громче, откровеннее.

— Французы ублюдки, — сказал молодой, пьянея. — Пришли как хозяева, убивают нас, говорят освобождают. От кого освобождают? «Ансар Дин» тоже малийцы, наши братья. Да, строгие, да, Шариат жёсткий, но они не бомбят с неба, не сжигают дома.

— Мой племянник с ними, — добавил третий игрок, тихий до этого. — Ушёл в горы, воюет. Говорит французы скоро уйдут, а они останутся, вернутся, возьмут всё обратно. Просто ждут, собирают силы.

— Где собирают? — спросил Шрам осторожно, как бы между прочим. — Далеко?

— В горах Адрар-де-Ифорас, на севере, — третий махнул рукой. — Там пещеры, французы не найдут. Сотни человек там, оружие, запасы. Ждут. Через месяц, два, французы уйдут, они спустятся, вернут города.

Старший ударил его по плечу, шикнул:

— Не болтай лишнего. Он чужой, может шпион.

Напряжение. Игроки посмотрели на Шрама подозрительно. Русский сделал вид что пьян, помахал рукой:

— Я не шпион, я торговец. Мне плевать на политику, на войну. Хочу работать, жить. Кто правит — не важно, лишь бы не убивали.

— Покажи руки, — потребовал старший.

Протянул. Осмотрели ладони — мозоли есть, но не от оружия, от работы, может. Старший ощупал плечи, проверил на синяки от отдачи автомата. Нет, чисто. Шрам готовился — три дня не стрелял специально, синяки сошли. Обыскали под рубахой — нашли нож, вытащили.

— Нож зачем?

— Защита. Дороги опасные, бандиты.

Посмотрели нож — самодельный, тупой, ржавый, купили на рынке специально, не боевой. Вернули. Проверили пояс, нашли рацию. Вытащили, показали:

— Это что?

— Радио, — Шрам изобразил пьяную растерянность. — Слушаю музыку. Батарейки сдохли, не работает. Нашёл в мусоре.

Старший покрутил, нажал кнопку. Рация молчала — Моро настроил так что включается только длинным нажатием, коротким не реагирует. Похоже на сломанное радио. Старший швырнул обратно:

— Ладно. Может и правда торговец. Но молчи о том что услышал, понял? Иначе проблемы будут.

— Понял, понял. Я ничего не слышал, я пьяный.

Расслабились, засмеялись. Налили ещё самогона. Играли дальше, разговоры пошли на другие темы — женщины, еда, жалобы на жизнь. Шрам слушал вполуха, запоминал главное: горы Адрар-де-Ифорас, пещеры, сотни боевиков, ждут ухода французов. Ценная информация.

Сидел до полуночи. Проиграл три тысячи франков, выпил четыре стакана самогона — притворялся что пьян сильнее чем был, шатался, мычал. Встал, поблагодарил, пошёл. Игроки проводили взглядами, вернулись к игре.

Вышел на улицу, пошёл в темноту между домами. Убедился что не следят, зашёл в переулок тёмный, достал рацию, нажал долго. Включилась, писк тихий в наушнике.

— Орёл на связи, — прошептал по-французски. — Информация получена. Жду инструкций.

— Принято, — голос Моро. — Возвращайся на базу, через южный патруль, пароль "акация". Доложишь подробно.

Выключил рацию, спрятал. Пошёл к южному краю квартала, осторожно, проверяя не идут ли за ним. Чисто. Дошёл до патруля французского, легионеры вскинули автоматы, он поднял руки, сказал пароль. Провели на базу.

В штабе Моро ждал с Леруа. Шрам разделся, смыл грязь, вернул форму легионера. Сел, доложил всё — разговоры, информацию о горах, количество боевиков, планы. Моро записывал, кивал:

— Отличная работа. Это подтверждает разведданные со спутника. Горы Адрар-де-Ифорас, там скопление активности. Передам командованию, организуют операцию. Ты готов пойти ещё раз? Завтра, в другой квартал?

Шрам подумал. Риск был, чуть не раскрыли, повезло что прокатило. Но информация ценная, работа нужная. Кивнул:

— Готов. Но легенду меняем, другая одежда, другая история. И самогона меньше, голова раскалывается.

Засмеялись. Леруа похлопал по плечу:

— Молодец, Пьер. Не каждый способен на такое. Рискованная работа, но важная. Спас может десятки жизней — зная где боевики, ударим точечно, не вслепую.

Русский кивнул, вышел. Пошёл в барак, лёг на койку. Тело уставшее, нервы натянутые — три часа притворялся, играл роль, каждую секунду мог быть раскрыт, убит. Но сработало. Профессионализм, подготовка, актёрские способности которые не знал что есть.

Легион учил многому. Не только стрелять и убивать. Но и притворяться, вживаться, обманывать. Шпионские навыки, разведка под прикрытием. Полезные навыки для солдата который хочет выжить, хочет быть ценным, незаменимым.

Заснул быстро, тяжело. Снилась чайхана, кубики, самогон, лица подозрительные. Просыпался дважды от кошмара что раскрыли, режут на камеру. Но это был только сон. Реальность была другая — задача выполнена, информация добыта, он жив.

Завтра пойдёт снова. Ещё один квартал, ещё одна легенда, ещё одна роль. Призрак среди призраков, шпион среди врагов, актёр на сцене войны.

Потому что приказ есть приказ. Потому что Легион требует, используй любые способы, любые таланты, любые жертвы.

Шрам играл роль. И играл хорошо. Потому что жизнь зависела от качества игры.

А жизнь — единственное что у него осталось.

Моро отпустил его на следующий день после доклада, сказал отдыхать, но Шраму не сиделось. Информация из первого вылазки была ценная, но неполная. Нужно больше — конкретные имена командиров, сроки атак, маршруты поставок оружия. Разведка донесениями довольна, но аппетит растёт. Легионер решил вернуться сам, без приказа, без прикрытия. Рискованно, но эффективно.

Переоделся вечером в те же лохмотья, другой тюрбан — зелёный, грязный. Лицо загримировал углём, растёр, добавил грязи. Легенда новая: туарег-беглец, искал работу, не нашёл, спустился до пьянства и азартных игр. Деградация быстрая, правдоподобная для войны. Взял деньги больше — пять тысяч франков, рацию, нож. Пистолет опять не взял — слишком палевно.

Вышел через южный патруль, пароль сказал, легионеры пропустили молча. Пошёл в восточный квартал, но не в ту чайхану где был вчера — туда нельзя, слишком подозрительно. Свернул северней, в переулки глубже, где французские патрули вообще не ходят. Нашёл другое место — полуподвал в разрушенном доме, спуск по ступеням обвалившимся, внутри тускло светят лампы керосиновые, дым густой, воздух спёртый. Притон, по сути. Человек пятнадцать внутри, пили самогон, курили гашиш, играли в карты и кости.

Зашёл, сел в углу, ждал. Хозяин подошёл — худой мужик лет пятидесяти, с глазом белым, слепым, шрам через пол-лица. Ветеран какой-то войны, может ещё против французов в пятидесятых.

— Чего хочешь?

— Выпить. Играть.

— Денег есть?

Показал пачку купюр. Хозяин кивнул, принёс бутылку мутную, самогон местный, два стакана. Налил, выпили. Крепко, тошнотворно, но согревает.

Игра шла за столом дальше — карты, французская колода потрёпанная. Пятеро играли, ставки высокие, по пятьсот, по тысяче. Проигравший орал, бил кулаком по столу. Выигравший смеялся, загребал деньги.

Шрам подошёл, сел, положил деньги:

— Можно к вам?

Посмотрели, оценили. Один кивнул:

— Садись. Правила знаешь?

— Какие?

— Покер простой. Пять карт, комбинации, ставка, вскрытие. Блеф разрешён, читерство — смерть.

— Понял.

Раздали карты. Играл осторожно, не выигрывал много, не проигрывал сразу. Держался в середине, строил образ — неопытный игрок, но везучий иногда. Пил с ними, самогон за самогоном. Притворялся пьяным, но контролировал дозу — пил медленно, незаметно выплёскивал половину под стол.

Через час пришёл новый игрок — молодой, лет тридцати, одетый лучше остальных, чистая рубаха, борода ухоженная, пистолет на поясе открыто. Командир какой-то, может боевик, может просто бандит. Сел во главе стола, достал револьвер старый, русский наган, семизарядный, барабан отполирован.

— Играем по-настоящему? — сказал, вращая барабан. — Рулетка. Один патрон, шесть пустых. Крутишь, приставляешь к виску, стреляешь. Выжил — выиграл сто тысяч франков. Не выжил — проиграл жизнь.

Молчание. Все смотрели на револьвер, на патрон латунный который он вложил, закрыл барабан, раскрутил. Безумная игра, но на войне люди делают безумное — адреналин, отчаяние, желание почувствовать себя живым через близость к смерти.

— Кто первый? — спросил командир, улыбка хищная.

Никто не вызвался. Боялись. Шрам посмотрел на револьвер, на патрон один из семи камор — шанс один к семи умереть. Вспомнил разговор с Маликом, про звёзды, про бессмысленность, про то что всё равно умрём. Подумал — почему бы нет? Если умрёт — всё кончится, не больно, один выстрел. Если выживет — сто тысяч франков, авторитет, доверие, плюс револьвер может забрать как трофей.

— Я, — сказал, поднял руку.

Командир посмотрел удивлённо, подал револьвер. Тяжёлый, холодный, пахнет маслом и металлом. Шрам взял, раскрутил барабан сам, не проверяя где патрон. Закрыл, приставил к виску правому. Все замолчали, смотрели, затаив дыхание.

Спуск. Щелчок. Курок ударил по пустой каморе. Тишина. Живой.

Выдохи вокруг, смех нервный. Командир хлопнул в ладоши:

— Смелый! Или сумасшедший! На, твоё!

Протянул пачку денег — франки КФА, сто тысяч, толстая пачка. Шрам взял, спрятал. Револьвер положил на стол, командир забрал, но легионер сказал:

— Хочу ещё. Револьвер на кон. Два патрона, два выстрела, два игрока. Кто выживет — забирает револьвер и все деньги на столе.

Командир усмехнулся:

— Ты точно сумасшедший. Но интересный. Ладно. Я играю против тебя. Два патрона в барабан, семь камор. Крутим, стреляем по очереди. Согласен?

— Согласен.

Зарядил два патрона, раскрутил барабан, закрыл. Подал Шраму:

— Ты первый.

Русский взял, приставил к виску. Все вокруг встали, образовали круг, смотрели как загипнотизированные. Спуск. Щелчок. Пусто. Передал командиру. Тот взял, раскрутил заново — правила такие, каждый крутит сам. Приставил к виску. Спуск. Щелчок. Пусто.

Ещё круг. Шрам взял, раскрутил, приставил. Спуск. Щелчок. Пусто. Три пустых подряд, шансы меняются. Командир взял, раскрутил, нервничает уже, рука дрожит. Приставил. Спуск.

Выстрел. Голова командира взорвалась, мозги брызнули на стену, тело рухнуло назад, конвульсии, хрипы, смерть.

Тишина абсолютная. Все застыли. Шрам встал, поднял револьвер с пола, вытряхнул гильзу и оставшийся патрон, спрятал в карман. Забрал деньги со стола — ставки игроков, ещё тысяч двадцать. Посмотрел на тело:

— Он проиграл. Я забираю револьвер.

Никто не возразил. Мёртвый командир без друзей здесь, просто пришлый. Его проблема что рискнул. Хозяин притона кивнул:

— Забирай. Ты выиграл честно. Помоги вынести труп.

Вместе с двумя другими вытащили тело в переулок, бросили у стены. Утром кто-нибудь уберёт, или собаки сожрут. Война, смерть обычное дело. Вернулись внутрь, продолжили пить, играть, как будто ничего не было.

Шрам сидел, осматривал револьвер. Наган М1895, царская Россия, семизарядный, семь миллиметров шестьдесят два. Старый, но рабочий, механизм смазан, ствол не гнилой. Патронов нет, кроме того одного что остался. Нужно найти боеприпасы.

Спросил хозяина тихо:

— Где достать патроны к нагану?

Хозяин почесал подбородок:

— Трудно. Калибр редкий, советский. Но знаю человека, торгует оружием на чёрном рынке. Живёт в северном квартале, дом с синей дверью. Скажешь что я послал.

— Спасибо.

На следующий день, днём, Шрам вышел из притона, пошёл в северный квартал. Нашёл дом с синей дверью, постучал. Открыл старик, маленький, сухой, глаза умные, цепкие.

— Тебя прислал Одноглазый? — спросил.

— Да. Нужны патроны к нагану, калибр семь шестьдесят два.

Старик впустил, закрыл дверь. Внутри склад оружия — автоматы на стенах, ящики с патронами, гранаты, мины. Торговец серьёзный.

— Наган редкость, — сказал старик. — Патроны есть, но дорого. Пятьдесят штук — десять тысяч франков.

— Беру. И глушитель нужен, если есть.

Старик усмехнулся:

— Для нагана глушитель делают редко, но у меня есть. Самопал, но работает. Ещё пять тысяч.

— Беру.

Заплатил, получил коробку патронов и глушитель — цилиндр кустарный, резьба подходит. Проверили — накрутили, сидит плотно. Старик показал как разбирать, чистить.

— Будь осторожен, — сказал на прощание. — Это оружие убивает тихо, но если найдут — убьют тебя громко.

Шрам кивнул, ушёл. Спрятал револьвер и патроны под одеждой, вернулся в притон вечером. Игра продолжалась, пил с местными, разговаривал. Слушал больше чем говорил. Узнал имена трёх командиров боевиков в горах, узнал что через неделю караван с оружием придёт из Алжира, узнал что планируют атаку на французский конвой. Информация ценная, запоминал всё.

Поздно вечером, когда все напились, заметил женщину в углу. Молодая, лет двадцать пять, красивая — лицо смуглое, глаза чёрные огромные, волосы тёмные под платком, фигура пышная под одеждой свободной. Сидела одна, пила чай, смотрела на игроков скучающе. Проститутка, может, или просто любительница мужской компании.

Шрам подошёл, сел рядом:

— Одна сидишь? Скучно?

Посмотрела, оценила. Увидела деньги в его руках, револьвер за поясом, шрам на лице. Улыбнулась:

— Скучно. Ты новый здесь. Как зовут?

— Ахмед. А тебя?

— Фатима. Ты смелый, слышала как играл в рулетку, убил Юсефа. Ты не боишься смерти?

— Смерть неизбежна, зачем бояться?

Понравился ответ. Философский, циничный. Она придвинулась ближе:

— Купишь мне выпить?

— Конечно.

Заказал два стакана самогона, выпили. Ещё два. Она пьянела быстро, смеялась, трогала его руку, плечо. Игра понятная, древняя. Шрам поддерживал, но расчётливо. Нужна информация, женщины знают много — мужчины болтают им в постели, хвастаются, рассказывают секреты.

— У тебя есть место где остановился? — спросила Фатима, глаза затуманены алкоголем.

— Нет. Ночую где придётся.

— Пойдём ко мне. Недалеко, дом на окраине. Будем… говорить.

Встали, вышли из притона. Она вела его по переулкам тёмным, держалась за руку, шатаясь. Дом действительно близко, глинобитный, маленький, комната одна. Внутри койка, ковёр, лампа керосиновая. Зажгла, закрыла дверь.

Легионер не терял времени. Обнял, поцеловал, руки скользили по телу, снимал одежду медленно, ласково. Она отвечала, жадно, давно не было мужчины видимо. Любили долго, страстно, на койке узкой, потом на полу на ковре. Пьяная, она громко стонала, царапала спину, кусала плечо. Он работал профессионально, без эмоций внутри, но с техникой хорошей — годы опыта, бордели, случайные связи, всё научило как доставить удовольствие женщине.

После, когда лежали, она прижалась, говорила сонно:

— Ты хороший… останешься?

— Может быть. Расскажи мне о городе, о людях. Кто здесь главный? Кто опасный?

— Зачем тебе?

— Просто интересно. Не хочу проблем.

Она рассказывала, сонно, обрывками. Имена, связи, кто с кем, кто боевик, кто просто бандит. Упомянула Махмуда — главного поставщика оружия, связь с боевиками в горах. Упомянула дом где прячут раненых боевиков, лечат, прячут от французов. Ценная информация, Шрам запоминал всё. Когда она заснула, он лежал рядом, смотрел в потолок, планировал. Ещё день-два здесь, выжать максимум информации, потом уходить.

Заснул под утро, чутко, как всегда.

Разбудил стук в дверь, громкий, требовательный. Рассвет, солнце только встало. Фатима проснулась, испугалась:

— Это Омар! Мой… он ревнует, говорит я его женщина!

— Открывай, — сказал Шрам спокойно, вставая, натягивая штаны. Револьвер взял, спрятал за спину.

Дверь открылась, ворвались трое. Омар впереди — здоровый мужик, бычья шея, борода чёрная, глаза бешеные. За ним двое дружков, помельче, но тоже крепкие, с ножами.

— Шлюха! — Омар ударил Фатиму, она упала, заплакала. — Ты с кем спала? С этим бродягой?

Шрам стоял молча, руки опущены, револьвер за спиной. Омар развернулся к нему:

— Ты! Выходи наружу! Поговорим!

Легионер кивнул, пошёл к двери. Омар схватил за руку, потащил. Дружки следом. Фатима осталась в доме, рыдала. Тащили по улицам, на север, к окраине. Рассвет был серый, холодный, люди не проснулись ещё. Никого вокруг.

Пришли на кладбище — мусульманское, могилы простые, камни и песок. Омар остановился, развернул Шрама лицом к себе:

— Ты трахнул мою женщину! Теперь я тебя убью, зарою здесь, никто не найдёт!

Начал орать на арабском, диалект малийский, быстрый, злой. Шрам не понял слов, но смысл ясен — угрозы, унижения, обещания медленной смерти. Дружки окружили, ножи достали.

Русский ждал момент. Омар орал, подошёл вплотную, ткнул пальцем в грудь. Тогда легионер двинулся — левой рукой отвёл палец, правой выхватил нож из-под рубахи, ударил снизу вверх, под рёбра, в сердце. Лезвие вошло глубоко, до рукояти. Омар выдохнул, глаза расширились, упал на колени, хрипел. Шрам вырвал нож, ударил ещё раз, в горло, артерия хлынула, кровь фонтаном.

Дружки замерли на секунду, шок. Легионер не мешкал — выхватил револьвер, навинтил глушитель быстро, двумя движениями. Первый дружок справа бросился с ножом, Шрам выстрелил, в грудь, глушитель сработал — хлопок тихий, как книгу захлопнули. Дружок упал. Второй слева побежал, пытался сбежать. Выстрел в спину, между лопаток, упал лицом в песок, дёрнулся, замер.

Тишина. Трое трупов на кладбище, кровь пропитывает песок. Шрам осмотрелся — никого вокруг, кладбище пустое, дома далеко. Повезло. Начал копать — песок мягкий, могилы свежие рядом, инструменты валяются, лопата старая. Копал быстро, яму неглубокую, метр глубиной. Скинул трупы, закопал, разровнял песок. Инструменты спрятал. Кровь на земле затоптал песком, размешал. Через час всё выглядело как обычное кладбище.

Вернулся к дому Фатимы — пустой, она сбежала, испугалась. Забрал свои вещи, ушёл. Идти в притон нельзя, там знают что Омар забрал его, не вернётся — будут вопросы, подозрения. Образ сожжён, легенда мертва. Нужно менять внешность или вообще уходить из жилых кварталов на время.

Пошёл на юг, к французским позициям. Зашёл через патруль, вернулся на базу. Смыл грязь, переоделся в форму легионера. Пришёл к Моро, доложил — информация, имена, планы, плюс инцидент с Омаром.

Капитан выслушал, кивнул:

— Хорошая работа, но палево серьёзное. Три трупа, даже закопанные, найдут рано или поздно. Омара будут искать, друзья, родня. Тебя могут вычислить, если кто-то видел. Больше туда не ходи, минимум месяц. Информации достаточно, организуем рейд в горы, ударим по караваны с оружием. Ты отдыхай, заслужил.

— Револьвер оставлю себе? — Шрам показал наган с глушителем.

— Оставь. Трофей честный, плюс полезный — бесшумное оружие пригодится. Только патроны береги, достать сложно.

Русский кивнул, ушёл. Вернулся в барак, лёг на койку. Тело уставшее, руки в крови Омара ещё, хотя мыл. Под ногтями застряла, тёмная. Почистил тщательно, вытер нож, вычистил револьвер. Три человека убил сегодня утром, хладнокровно, быстро. Плюс переспал с женщиной для информации, использовал, бросил. Цена разведки, цена войны.

Чувствовал ли вину? Нет. Омар был бандит, ревнивец, убил бы первым если б мог. Дружки помогали, значит тоже виноваты. Фатима… она проститутка или около того, переспала за выпивку, рассказала секреты пьяная. Её выбор, её жизнь.

Заснул тяжело, без снов. Проснулся вечером, пошёл к Малику. Алжирец сидел у палатки, чистил автомат. Увидел Шрама, кивнул:

— Слышал ты снова ходил в город. Один, без разрешения. Леруа не рад, но Моро защитил, сказал информация ценная.

— Ценная, — подтвердил русский. — Три трупа закопал на кладбище, образ сожжён, месяц не могу туда.

— Три трупа за информацию. Дорого.

— Дёшево. Информация спасёт десятки жизней наших, стоит трёх врагов.

Малик усмехнулся:

— Прагматично. Звёзды одобряют, наверное. Им всё равно.

— Им всё равно, — согласился Шрам.

Сидели, курили, смотрели на закат. Револьвер лежал на коленях русского, тяжёлый, надёжный, трофей с того света. Наган, царское оружие, пережил века, империи, войны. Теперь служит легионеру в Мали, убивает врагов Франции. История циклична, оружие вечно, солдаты меняются.

Малик посмотрел на револьвер:

— Красивый. Старый, но рабочий. Подходит тебе — ты тоже старый внутри, хотя молодой снаружи.

— Спасибо, философ, — Шрам усмехнулся.

— Всегда пожалуйста, убийца.

Засмеялись коротко, вернулись к молчанию. Товарищество без слов, понимание без объяснений. Два призрака, два циника, два профессионала.

Война продолжалась. Задачи выполнялись. Враги умирали.

Приказ есть приказ. Даже если ты дал его себе сам.