Штурм Рейхстага

Такими узлами были, к примеру, знаменитая тюрьма Моабит, дом Гиммлера (гестапо), рейхстаг.

В Берлине была проведена сплошная (тотальная) мобилизация мужского населения. Солдатами Гитлера стали даже юнцы шестнадцати — семнадцати лет. Фашистская пария призвала на защиту немецкой столицы самых отъявленных своих головорезов из всех больших и малых городов Германии.

Вот в этих условиях советским войскам и пришлось штурмовать Берлин.

Вечером 28 апреля я был вызван к командиру корпуса.

Его командный пункт находился в подвале какого-то старинного особняка. У генерала были воспаленные от бессонницы глаза, щеки ввалились. На большом письменном столе перед ним лежала карта Берлина.

— Слушайте меня внимательно, Самсонов, — сказал он мне после коротких взаимных приветствий. — Мы с вами сейчас находимся вот где, — показал генерал точку на карте. — Цель нашего наступления — рейхстаг здесь. На пути к нему лежат три крупных узла сопротивления — тюрьма Моабит, мост через Шпрее и дом Гиммлера. Обойти их невозможно. Придется штурмовать. Однако в мелкие стычки с незначительными силами противника можно не вступать, если двигаться не по улицам, а по крышам домов, проломами зданий, проходными дворами. Даю вам рацию для связи со мной, дивизией и полком. Даю вам проводника, который знает Берлин, как свои пять пальцев. Главная цель — рейхстаг. Такие же задачи получили батальоны Давыдова и Неустроева. Вопросы есть? Нет! Тогда желаю удачи…

Укрепленным зданием тюрьмы Моабит батальон овладел сравнительно легко, потому что враг был застигнут врасплох. Сотни немецких антифашистов, советских, французских английских и американских военнопленных были освобождены нами из средневековых казематов этой страшной тюрьмы.

Отсюда бесстрашный антифашист Карл Детингер повел батальон к Шпрее. В ночь на 29 апреля взвод лейтенанта Крутых атаковал мост через реку. Когда к Шпрее подтянулись основные силы батальона, мост уже был в наших руках.

Докладывавший мне об этом бое старшина Седов вдруг закрыл лицо руками и зарыдал.

— Что с вами, старшина? — растерявшись, спросил я.

— Наш лейтенант пал в бою.

Батальон прошел мимо сраженного героя, сняв каски. Мысленно каждый из нас дал в эти минуты клятву с честью и доблестью закончить дело, за которое отдал свою жизнь лейтенант Крутых.

Оставив для обороны моста группу солдат, мы взорвали стены вставшего на нашем пути сгоревшего дома и очутились рядом с домом Гиммлера.

Гестапо и Гиммлер! Сколько страданий немецкому народу принесли они! Сколько невинной крови пролито фашистскими палачами в оккупированных областях Советского Союза и во многих странах Европы!

Сопровождавший нас Карл Детингер, вооруженный до сих пор одним пистолетом, попросил у меня винтовку.

— Я хочу войти в этот проклятый дом вместе с вами, чтобы первым из всех немцев отомстить гестапо за то зло, которое оно причинило нашему народу, — решительно, не в силах скрыть волнение сказал антифашист.

Мы ему дани русскую трехлинейную винтовку.

Бой с гестаповцами длился почти сутки. Плечом к плечу с нами дрались наши саперы, артиллеристы, танкисты, даже связисты.

Вечером ко мне привели пленного майора Пауля Хеншеля. Он командовал сводным отрядом СС, оборонявшим дом Гиммлера. Циничная откровенность его меня поразила.

— До войны охранял тюрьму Моабит, — давал показания Хеншель. — В войну служил во Франции, Югославии, на Украине. Полгода был в Киеве, несколько месяцев во Львове, потом в Кракове.

— Советских граждан расстреливали?

— Лично не расстреливал. Для этого были солдаты.

— А поляков?

— Поляков приходилось.

— Где ваша семья?

— Была здесь, в Берлине.

— Где сейчас?

— Вчера жена и двое детей отравились…

— А вы почему решили жить?

— Я думал еще быть полезным Германии.

…Рано утром 30 апреля мы увидели рейхстаг. Вот что писали о рейхстаге наши агитаторы в листовке, которая ходила по рукам солдат батальона:

«Берлинский рейхстаг является общегерманским парламентом. Всю свою историю этот парламент служил верой и правдой правящим кругам Германии — прусским юнкерам и промышленным и финансовым королям Рура. В 1914 году рейхстаг послушно проголосовал за войну, развязанную Германией против России, Франции и Англии. В конце войны он помог задушить германскую революцию. После этого всеми своими действиями рейхстаг способствовал приходу к власти в Германии фашистов. В тридцатых годах Геринг поджег здание рейхстага, и этот пожар был сигналом к разгрому всех противников Гитлера. Позднее рейхстаг санкционировал захват Германией Австрии и Чехословакии. В руках Гитлера немецкий парламент был послушным орудием одурманивания народа. В 1939 году он одобрил на падение Германии на Польшу, в 1941 году — нападение фашистских полчищ на нашу Советскую Родину. Германский рейхстаг — оплот фашизма, оплот Гитлера. Вперед на разгром этого разбойничьего гнезда немецкого империализма!»

Каждый из нас хорошо понимал, каким моральным ударом явилось бы для гитлеровцев известие, что рейхстаг пал, что он в руках советских войск. Рейхстаг в их сознании был олицетворением мощи гитлеровского государства, силы его армии. Фашистские правители Германии самонадеянно говорили о том, что их берлинский рейхстаг по своему историческому значению выше Московского Кремля, выше Вестминстерского аббатства в Лондоне, выше Капитолия в Вашингтоне.

И вот он перед нами, этот рейхстаг. Не знаю почему, но мне тогда его массивное, грязно-серое здание показалось похожим на паука. Облупленные стены рейхстага вызывали чувство брезгливого омерзения.

Однако долго разглядывать немецкий парламент было некогда. Для нас была дорога каждая минута.

Пленные показывали, что рейхстаг окружен глубоким рвом, заполненным водой, что в самом здании укреплены и забаррикадированы все этажи, комнаты и лестницы. По одним данным, гарнизон немецкого парламента состоял из двух тысяч гитлеровцев, по другим — достигал трех тысяч…

Было ясно, что один наш батальон с задачей овладеть рейхстагом не справится. Поэтому мы связались с подразделениями Неустроева и Давыдова и решили вести штурм общими силами. Генерал приказал всем артиллеристам и минометчикам корпуса перед атакой открыть огонь по рейхстагу.

Когда все приготовления к штурму были закончены, я приказал старшине Иванову снять чехол со знамени, которое батальон должен был водрузить над берлинским рейхстагом.

Тридцатого апреля 1945 года выдался удивительно погожий день. Ярко светило солнце, было тепло и безветренно. А Красное знамя Родины с ленинским портретом у древка сделано этот день праздничным. Солдаты обнажили головы, встали на колени перед боевой святыней.

В эти минуты не нужны была ни музыка, ни взволнованные речи, чтобы подчеркнуть величие и торжественность момента. Говорили сами глаза воинов, гимн Родине пели их сердца.

Под такими знаменами мы испытывали горечь боевых неудач. Мы склоняли их над могилами павших. Края их целовали и смачивали слезами вызволенные нами из гитлеровской неволи советские граждане. Мы пронесли их по пылающим городам и селам России, Литвы, Польши. Они были свидетелями нашего победоносного шествия по Германии. Сейчас Красное знамя звало нас на решительный и, может быть, последний штурм.

— Младший сержант Еремин! Рядовой Савенко! — громко прозвучала команда. — К знамени!

Лучшим из лучших, храбрейшим из храбрых вручил батальон свое знамя.

В другом подразделении перед атакой из рук полковника Зинченко Красное знамя получили прославленные полковые разведчики — русский воин Егоров и грузин Кантария. Москва — Берлин — таков боевой путь смоленского колхозника Егорова; Моздок — Берлин — боевой путь Кантарии.

В батальоне Давыдова знамя было доверено, сержанту Кулиничу и рядовому Курмангалиеву.

До атаки оставалось сорок минут. Надо было выходить к исходному рубежу. И, как только первый солдат батальона скрылся в проломе, стены, за Шпрее ударила наша артиллерия.

Рейхстаг и всю площадь перед ним окутало дымом и пылью. Артиллерийская подготовка штурма была вполне достойна момента. Артиллеристы на минах и снарядах мелом делали надписи «Гостинец от москвичей», «Подарок Урала», «Посылка с. Поволжья». Много снарядов и мин всадила наша артиллерия в стены, окна, колонны и крышу немецкого парламента. И если часом раньше он был похож на паука, то после артподготовки рейхстаг имел вид весьма жалкий.

Я посмотрел на часы. Было без десяти девять. Батальон лежал за укрытиями на площади перед рейхстагом, готовый к решительному и грозному прыжку.

Вот правее нас грянуло «ура» — это пошел в атаку батальон Неустроева. Раздался боевой клич над батальоном Давыдова. Выскочили из своего укрытия паши знаменосцы Еремин и Савенко. Я указал командирам рот направление атаки и тоже устремился вперед.

Враг ожесточенно бил по атакующим из всех видов оружия. Свистели пули, с воем и треском летели и рвались мины. На сильные раскаты грома походили взрывы фаустпатронов. Рядом со мной упал на камни мостовой сержант Воскобойников. Схватился за простреленную грудь рядовой Симбирцев. На носилках в тыл унесли санитары лейтенанта Березиниева…

Вскоре батальону удалось достичь рва. Без команды, в едином и неудержимом порыве десятки, сотни солдат с ходу прыгали в мутную воду и, чтобы выбраться наверх, вставали друг другу на плечи, карабкались по камням и на той стороне с криками «ура» сквозь огонь и дым пробивались вперед к рейхстагу.

Кто-то крикнул:

— Наши танки!

Я обернулся и увидел серые грозные «Т-34», которые на большой скорости спешили на помощь нам со стороны Шпрее. В это же время загудело небо. Это шли знаменитые советские, штурмовики.

И вдруг я увидел, что Еремин, бежавший со знаменем впереди боевого порядка батальона, как-то неестественно подпрыгнул и упал. Больно сжалось сердце. Что с ним? Знамя подхватил Савенко, оно снова звало вперед. Расстояние, отделяющее батальон от рейхстага, уменьшалось с каждой секундой.

Не успел я сделать и десяти шагов, как ко мне подбежал запыхавшийся санитар и проговорил:

— Еремин ранен, но в санбат идти отказывается. Прошу удалить его с поля боя силой.

Когда я приблизился к сидящему на земле младшему сержанту, он заканчивал перевязку головы. Воин был бледен, по правой щеке из-под повязки тоненькой струйкой сочилась кровь, а выражение лица и особенно глаз говорило о его твердой решимости остаться в строю. Я на минутку присел около него, поправил ему повязку. Он улыбнулся и сказал:

— Это пустяки, жалко только, что не наше знамя будет над рейхстагом. А, впрочем, здесь все знамена наши, советские. Так ведь, товарищ командир? Я себе всю жизнь не прощу, если не побуду вместе с вами в рейхстаге…

И, не выслушав моего ответа, он побежал догонять батальон.

Все же первым достиг главного входа рейхстага рядовой Савенко. Он прикрепил знамя к каменной колонне и гранатой высадил половину двери.

— Ура! За мной! — воскликнул Савенко.

И вот «ура» гремит уже внутри здания немецкого парламента.

Мы с капитаном Неустроевым остановились за дверью и договорились, что его батальон будет очищать левую часть рейхстага, мой — правую.

В бою внутри здания важную роль приобретают индивидуальные качества и навыки каждого отдельного солдата. Управлять таким боем трудно. Чаще всего воину приходится самому принимать решение, так как командир не может оказаться рядом с каждым солдатом. Тяжелое оружие внутри здания применять было нельзя. В ходу были автоматы, винтовки, гранаты, пистолеты, а порой и штыки.

К двум часам дня верхние этажи рейхстага были очищены от врага. И мне даже теперь, спустя десять лет после этих боев, трудно сказать, кто из солдат и офицеров проявил больше храбрости, настойчивости, смекалки. Все дрались отчаянно и самоотверженно. Савенко только на одной лестнице гранатами и штыком уничтожил семь гитлеровцев. Раненый младший сержант Еремин вместе с рядовыми Басовым и Галиевым отбили попытку немцев пробиться из подвала на второй этаж. В батальоне Неустроева старший сержант Сьянов заменил выбывшего из строя командира роты. Мой заместитель по политической части старший лейтенант Малинский дважды водил в атаку солдат. Старшина Иванов гранатами уничтожил пулемет, мешавший продвижению второй роты в зал заседаний рейхстага.

Штыками и гранатами пробивали себе путь к куполу здания полковые разведчики Егоров и Кантария.

Знамя они несли поочередно, и фашисты, видимо, поняли, что они выполняют важное задание. Трижды враг бросал в них фаустпатроны. Однако знаменосцы укрывались то за каменными колоннами, то во-время отходили вниз по лестнице. На третьем этаже путь Егорову и Кантарию был прегражден огнем снайпера. Он залег за сваленными в кучу столами и креслами, и стоило только разведчикам шевельнуть рукой или ногой, как в стену, у которой они присели, тут же впивалась пуля.

— Вот что, Мелитон, — сказал Егоров, — держи знамя, а я немца уложу гранатой.

— Что ты, — усомнился Кантария, — разве на такое расстояние можно бросить гранату?

— Когда нужно — можно. Держи знамя.

Егоров вынул предохранительную чеку из гранаты и с силой бросил ее. Раздался взрыв.

— За мной! — крикнул Егоров.

Важно было преодолеть несколько ступенек лестницы, чтобы уже выйти из зоны снайперского огня.

— Эй, кто там? — крикнул кто-то снизу.

— Мы, разведчики! — крикнул Кантария.

По лестнице с ротой поднимался старший сержант Сьянов.

Восемь раз еще пришлось Егорову и Кантарии вступать в бой с врагом, и каждый раз им на помощь приходили солдаты из роты Сьянова.

В 14 часов 25 минут Егоров и Кантария достигли купола здания и укрепили на нем знамя, бережно расправив его складки. Потом обнялись и крикнули сверху:

— Знамя Победы над рейхстагом установлено!

— Знамя Победы над рейхстагом!

Весть эта с быстротой молнии облетела сражающиеся батальоны. Она еще более подбодрила каждого из нас, вдохновила на новые усилия.

Но что делать с гитлеровцами, которые забаррикадировались в подвалах рейхстага?

Держим совет — Неустроев, Давыдов и я. Неустроев предлагает послать к ним парламентера, который объяснил бы бесполезность дальнейшего сопротивления и предложил капитулировать. Я предложил кандидатуру Иванова.

— Старшина не годится, нужен офицер, — заметил Давыдов.

— Старший лейтенант Берест хорошо знает немецкий язык, — сказал Неустроев.

Берест охотно согласился.

Минут через сорок он вернулся из подвала.

— С такими наглецами просто бесполезно вести переговоры, — сказал старший лейтенант. — Я им говорю, что у них нет другого выхода, кроме гибели или капитуляции, а они говорят, что скоро должны будем сдаваться мы…

Я вышел на улицу подышать свежим воздухом. Солнце было уже высоко. Над рейхстагом медленно колыхалось красное полотнище.

Следует заметить, что к этому времени на колоннах и крыше рейхстага алели десятки знамен и, флагов. Тут были флаги артиллеристов, танкистов, саперов, минометчиков, связистов, даже химиков. И удивительного в том ничего не было. Рейхстаг был целью наступления многих частей и соединений Советской Армии.

Скоро к рейхстагу прибыли старшие воинские начальники. Мы их спросили.

— Что делать с немцами в подвале?

— Выкуривать.

— Может быть взорвать?

— Ни в коем случае. Вы сами говорите, что там сотни раненых. Бдительно следите за фашистами, время от времени беспокойте. Скоро капитулируют не только ваши гитлеровцы, но и весь Берлин…

Действительно, 2 мая Берлин полностью капитулировал. По его улицам потянулись длинные колонны сдавшихся в плен фашистских войск. Пленные шли по Унтер-ден-Линден, по Фридрихштрассе, по улице Вильгельма, по всем центральным магистралям поверженной немецкой столицы.

Впереди каждой дивизионной колонны шагали генералы и офицеры. Толпы женщин, стариков и детей выстроились у домов, на площадях, у мостов. Тысячи тревожно-внимательных глаз были устремлены на капитулировавшее гитлеровское войско. Часто раздавались возгласы:

— Герман! Пауль!

— Генрих!

Это женщины узнавали своих мужей, сыновей, отцов.

Берлин, по-моему, никогда не забудет этого своеобразного и последнего «парада» фашистских войск.

Дымились дома. Мостовые загромождали камни, битое стекло, исковерканное железо. Маленькие, побольше и просто гигантские воронки чернели на асфальте. В дырявых стенах свистел ветер. Шел не по-весеннему холодный и мелкий дождь. Погода переменилась еще накануне, вечером 1 мая.

По улицам уныло брели кривые, шатающиеся ряды грязных, закопченных и ободранных немецких солдат. Лица худые, изможденные, ноги еле двигаются, руки или заложены за согнутую спину, или болтаются, как плети. Ни один солдат не смел взглянуть в глаза берлинцам.

Заслуженный позор немецкой фашистской армии, позор столицы гитлеровской империи! С гордостью победителей смотрели советские воины на врагов, сокрушенных в суровом и трудном бою. Черная сила фашизма была сломлена и раздавлена нашей доблестной армией.

В то же время Берлин внимательно и настороженно смотрел на нескончаемые колонны советских войск. Наиболее любопытные и смелые берлинцы подходили к огромным серым советским танкам и спрашивали:

— Из Америки?

Танкисты не без удовольствия и гордости отвечали:

— Нет, это из России, с Урала.

Немцы качали головами и обращались к артиллеристам:

— Английские?

Командир тяжелого орудия, которое тащили два мощных трактора «Сталинец», строго говорил:

— Нам такие Сибирь присылает.

Особенно удивляла немцев «катюша». Три года с лишним в письмах и рассказах фронтовиков они слышали жалобы на этот страшный вид оружия. Сейчас они его видели своими глазами и далеко обходили каждую машину, шепотом передавая друг другу пугающее слово «катюша».

В небе над Берлином кружили сотни советских самолетов. Жители задирали головы, искали там знакомые им силуэты английских и американских самолетов. Не найдя ничего похожего, опять спрашивали:

— Англия и Америка вам самолеты дают?

Им отвечали:

— Конечно, союзники нам помогают.

— Но вот те самолеты ваши или американские?

— Русские…

Обманутые долгими годами гитлеровской пропаганды, немцы не верили своим глазам. Но доказательство мощи и силы советской державы они видели перед собой. В Берлин пришли не англичане, не американцы, а русские. Это ли не доказательство превосходства нашего советского оружия!

Вечером 2 мая перед маршем на Эльбу воины батальона впервые за многие дни собрались в тесный кружок и смогли отдохнуть.

Солдаты чистили оружие, стирали белье и гимнастерки, пришивали воротнички. Настроение у всех было самое хорошее, самое умиротворенное. Каждому было ясно, что войне конец, и поэтому многие мысленно были уже дома, среди родных и близких. Я прошел по комнатам дома, который был отведен для отдыха нашим подразделениям. Старшина Иванов писал письмо любимой девушке. Савенко с увлечением беседовал с Ереминым, он звал его к себе на Украину.

— Подберем тебе черноокую дивчину, будет она тебя любить. Посадишь сад — вишни, груши, яблони. Красота!

Еремин слушал друга с улыбкой.

— Нет, Савейко, родную Волгу я не променяю ни на какие края. Едем к нам: уйма рыбы, плывут по великой реке пароходы, плоты. Научу тебя рыбачить, сеять рожь, печь калачи. Женю тебя на голубоглазой волжанке… А?

Старший сержант Синцов серьезно говорил товарищу:

— Поеду к сыну, он у меня в далекой бухте Тикси начальником связи. Там мирную жизнь начну, есть где руки приложить…

Третьего мая мы покинули Берлин и День Победы — 9 мая — встретили на берегах Эльбы.