Штурм Рейхстага

Мы тогда наслаждались желанной тишиной с таким же упоением, с каким маленькие дети лакомятся любимыми конфетами.

Но по ночам многим из нас еще долго снились военные кошмары — бомбардировки, артиллерийские обстрелы, рукопашные схватки.

Настоящий праздник в батальоне начался лишь тогда, когда из родных мест от близких и знакомых начали прибывать письма с поздравлениями с победой. Эти письма читались сообща и вслух, никто не стыдился радостных слез, не обижался на шутки.

С затаенным дыханием мы внимали рассказам товарищей о родных городах и селах, о первых буднях мирной жизни.

Я с особым нетерпением ждал письма от Сергея Васильевича Пешехонова. И дождался. Мне его принесли прямо на стрельбище, когда мы впервые вернулись к боевой учебе. Я прилег в тени благоухающего куста сирени и разорвал дорогой конверт.

«Дорогой мой покоритель Берлина, свершилось! — писал Сергей Васильевич дрожащей рукой. — Сегодня я собственными ушами слышал по радио сообщение о капитуляции Германии. Что делается, Константин, в сердце! Что творится на улицах! Нет, недаром нас воспитывал Ленин, недаром его ученики вели по ленинскому пути. Ну, скажи, Константин, что бы было с нами, если бы в России, как в прошлую войну, не хватало патронов, винтовок, снарядов, мало было пушек, не было своих самолетов, автомашин, танков? Если бы мы надеялись „забросать немцев шапками“, а не побить Их своим уменьем, превосходством техники, крепостью тыла, зрелостью военной науки? Нет, недаром мы порой недоедали, недосыпали, а воздвигали такие гиганты, как наш Челябинский завод, как Магнитогорск, Уралмаш и другие!

Не обижайся на эту высказанную тебе истину. Душа, Константин, поет славу нашей партии, нашему правительству и всему советскому народу-богатырю. Разве можно не думать об этом именно сегодня мне, большевику ленинского призыва, потомственному московскому и уральскому рабочему!

Сегодня мы низко кланяемся Москве и еще ниже кланяемся седому дедушке Уралу. Урал, Константин, — великан в великой нашей стране.

И слава, громче всех слава вам, воинам нашей армии, освободителям земли русской, польской, чешской, болгарской, югославской, и прочая, и прочая!

Но, друг, верь мне, верь моему опыту и сердцу: держите порох сухим! В мире капиталистов не любят слабых, там воспользуются любым ослаблением нашей бдительности.

Наговорил я тебе много, а главного не сказал. Сегодня я со всей семьей въехал в новую квартиру. Еще в дни войны строился наш дом. Четыре больших комнаты, ванна, душ и всякая другая приятная всячина. Вот какая забота о рабочем человеке. Дети и девушки со всего квартала натаскали цветов. Сижу, как в саду. В саду и сижу, ей-богу! Вместо соловья поет душа. А за окном дымит и дымит завод — мой отец, мой кормилец. Война ведь только закончилась, а завтра с нашего конвейера сходит первый мощный гусеничный трактор.

Ставлю точку на этом, Константин. Обнимаю и целую всех вас, покорителей Берлина. Кстати, ты знаешь, что мы с тобой можем скоро встретиться в Москве? Мне сегодня сказали, чтобы я готовился ехать в столицу. Зачем еще не знаю, но намекают, что будет праздник в честь победы. Увидимся, если ты, конечно, будешь послан туда…»

Я уже знал, что в Москве готовится парад Победы, но не уверен был, попаду ли на него.

А пока, чтобы проверить, не разучился ли стрелять в эти торжественные дни, я вышел на линию огня, взял у рядового Савенко винтовку, прилег, прицелился — и трах, трах, трах!

Желающих посмотреть, как стреляет командир батальона, нашлось много. А вдруг я промазал?

— Две пули в десятке, одна в девятке! — доложил старшина Иванов.

«Порядок, Сергей Васильевич! Не беспокойтесь, оружие в верных руках!» — мысленно сказал я себе и улыбнулся.

Через несколько дней — вызов в штаб. В приемной у генерала застал Неустроева, Сьянова, Кантарию, Егорова. У них ликующие, радостные лица.

— Едем на парад Победы в Москву!

— Везем Знамя Победы в Москву!

Значит, встретимся, дружище Пешехонов!

…Москва. На аэродроме толпа народа. Вижу лицо жены, но добраться до нее не так легко. Кто-то из незнакомых обнимает, кто-то целует. Кто-то сует букеты цветов.

— Костя, Костя! — зовет жена. — Отдайте моего Костю!

На следующий день я с утра до вечера бродил по столице и впервые так сильно ощутил, насколько дорога, близка и любима мне она. Около Мавзолея В. И. Ленина хотелось опуститься на колени и стоять так долго, вспоминая дорогой образ великого вождя и учителя, первого большевика, великана мысли и дела, создателя нашего Советского государства.

Над Большим Кремлевским дворцом трепетало на ветру красное полотнище Советского государственного флага. Так же трепетало в груди сердце.

— Родная столица, прими привет от воина, который только вчера шагал по поверженной нами вражеской столице!

Среди участников Парада Победы было много знакомых, а еще больше незнакомых товарищей. Батальон, которым я командовал в Берлине, в сущности песчинка в огромном море войск, которое захлестнуло и затопило гитлеровскую Германию. Я видел перед собой узкий участок фронта, передо мной ставились сравнительно небольшие тактические задачи. Я знал ограниченный круг людей. А тут тысячи героев один красивее другого!

Знакомлюсь со старшиной Ходысевым. Он знаменосец одной из гвардейских дивизий. У него Золотая Звезда Героя, орден Ленина, два ордена Красного Знамени, медаль «За отвагу». Это на одной стороне груди. На другой ордена Отечественной войны первой и второй степени, два ордена Красной Звезды. Каждая награда — подвиг, а то и ряд подвигов. Каждая награда — риск, отвага, храбрость. За войну Ходысев дрался у Одессы, в Сталинграде, под Курском, атаковал Гомель, брал Брест, Варшаву, Познань. Специальность его — разведчик. На счету старшины — двести одиннадцать уничтоженных фашистов, сто «языков».

А вот кавалер всех трех степеней ордена Славы сержант Шулейкин. Он командир противотанкового орудия. В боях с фашистами орудие Шулейкина подбило и сожгло пятнадцать вражеских танков.

Подполковник Владимир Николаевич Макаров — летчик, Герой Советского Союза. Последний свой боевой вылет на истребителе он совершил 1 мая. Над Берлином атаковал два немецких самолета и один из них сбил.

— Это был тридцать четвертый сбитый мной самолет противника, — улыбаясь, говорит подполковник.

Богат боевыми делами послужной список подполковника Георгия Матвеевича Ленева. В 1944 году полк Ленева первым форсировал Вислу. За это его наградили орденом Александра Невского. Позднее полк Ленева первым подошел к Одеру и первым форсировал его. За это ему присвоили звание Героя Советского Союза. За бои в Берлине Ленев награжден орденом Суворова 3-й степени.

— А первый свой орден, — рассказывает Ленев, — Красного Знамени я получил за оборону Москвы. Тогда я командовал ротой.

Герой Советского Союза Василий Борисович Миронов в боях под Москвой водил тяжелый танк. В Берлин он ворвался во главе полка танков.

Вот с какими людьми мне пришлось шагать в одном строю но Красной площади на Параде Победы 24 июня 1945 года!

День был солнечный и светлый-светлый. Настроение тоже можно назвать солнечным.

Гремела музыка. На улицах Москвы толпы народа. Улыбки, как солнце, как звезды, как цветы.

Исторический музей. Входим на Красную площадь. Иду вторым от трибун. И вдруг, не доходя Мавзолея, слышу громкий голос:

— Константин Самсонов, привет из Челябинска!

Сергей Васильевич! Стоит рядом с каким-то генералом рука у козырька, грудь в орденах, седые усы, очаровательная русская улыбка…

— А что ты думал, дорогой, — говорил он мне потом. — Я от имени рабочего класса принимал парад своей армии. Мне так на заводе и сказали: поедешь, Пешехонов, принимать парад Победы. Ясно!?

На трибуне Мавзолея — руководители партии и правительства, маршалы Советского Союза, прославленные генералы.

Никогда не забудутся минуты, когда наши воины бросали к подножию гранитных трибун знамена и штандарты разбитых, плененных и уничтоженных частей и соединений гитлеровской армии. Среди них были знамена дивизии «Мертвая голова», гренадерского полка «Великая Германия», особого эсэсовского корпуса, авиационного соединения «Ристгофен», армии фельдмаршала Паулюса, германской имперской бронетанковой академии, дивизии альпийских стрелков, испанской «Голубой дивизии», знамена сотен других полков, дивизий, корпусов и армий. Корчились под ногами победителей прусские орлы, баварские бизоны, рыцарские кресты, уродливые и крикливые ордена и медали сгинувшего на веки фашистского рейха, извивалась раздавленная проклятая свастика.

Победители шли твердым шагом, и в каждом взмахе рук, в каждом движении плеч, в сверкающих очах было много силы, воли, много, много жизни…

Потом опять московские улицы, цветы, солнце, улыбки, бодрые песни.

Москва сердечно нас обласкала. Мы разъехались по своим частям проникнутые еще большей любовью к нашей социалистической отчизне, к нашему народу.

По пути в Берлин мы посетили госпиталь в одном из польских городов, где лежал наш Степан Семечкин.

— Товарищ командир! — воскликнул он, увидев меня.

Я ему рассказал о последних боях в Берлине, о его друзьях и товарищах, вручил ему многочисленные подарки. На прощание спросил:

— К нам вернешься или поедешь домой?

Семечкин задумался.

В это время в палату вошла женщина в белом халате, показавшаяся мне очень знакомой. Семечкин посмотрел на нее и улыбнулся.

— Не узнаете? — спросил он меня. — Даша, моя жена и друг. Маршал Жуков разрешил ей ухаживать за мной.

Ну, конечно, она мне знакома! Семечкин не один раз показывал нам фотографию своей Даши.

Даша почему-то смутилась, а когда оправилась, сказала:

— Вы уж не обижайтесь на Степу, если он не заедет в свою часть. Нам маршал товарищ Жуков приказал из госпиталя ехать прямо домой… У нас ведь с ним четверо детей. Ждут-то как папу! А работы сколько дома!

Не верилось, что надо прощаться со Степаном Семечкиным навсегда. Ведь мы были больше чем родные!

— Ну что же, Степа, выздоравливай и не забывай наш полк! — сказал я ему.

Он обнял меня, поцеловал, а Даша тихонько всплакнула.

До свидания, богатырь, живи долго, на совесть трудись, расти для Родины своих ребят… Знаю, на таких людей, как ты, можно положиться!..