Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство

Furor belli: шум, наводящий страх

Керамические снаряды яйцевидной формы, примерно 1100 штук. Они лежат вразброс в руинах дома, обрушившегося 5500 лет назад. Две дюжины абсолютно новых керамических ядер сложены аккуратными рядами – пращник из древнего Хамукара ими так и не воспользовался. Американские археологи, проводившие раскопки в Северной Месопотамии (современная Сирия), обнаружили глиняные ядра в 2006 г. и сразу поняли, что этот след оставила война. И не просто война. Если интерпретация находок верна, то перед нами склад боеприпасов[19], и он может быть свидетельством организованных боевых действий, происходивших за 3500 лет до н. э. – древнейшей из известных на сегодняшний день войн.

Война – это акустическое насилие. Она оглушает, приводит в ужас, травмирует, но в то же время может возбуждать, побуждать к действию и подогревать пыл. Мировая литература и историография полны описаний войны и ее звуков.

Уже в Античности на поле боя сходились многотысячные армии. Схватку сопровождали стук мечей о щиты, боевые вопли, громыхание колесниц, конское ржание, сигналы труб. Ближний бой звучал плотно и отчетливо, римские легионеры могли на слух определить, где и что происходит. Оружие дальнего боя, напротив, ассоциировалось (и ассоциируется до сих пор) с неопределенностью, тревогой, коварством. Снаряды, выпущенные из баллист и катапульт, свистели в воздухе и поражали цель внезапно. Как гром с ясного неба обрушивался на солдат жужжащий град стрел, выпущенных вражескими лучниками. Яркое описание римской атаки с применением этого оружия дает историк Иосиф Флавий, еврей по происхождению, в своей хронике Иудейской войны 66–71 гг. Разрушительный эффект имели выстрелы из баллисты – полевого орудия торсионного действия, которое могло метать тяжелые дротики и болты; один такой снаряд мог убить сразу несколько человек. Камни, пущенные из катапульт, пробивали бреши в крепостных стенах и башнях.

Но особенно боялись в древности пращников. Их снаряды, каменные или свинцовые, могли поразить цель в любой момент и даже пробить доспехи. Иосиф Флавий в красках описывает атаку римского войска под предводительством Веспасиана, будущего императора, на крепость Иотапату (Йодфат) в 67 г.: «…до того ужасна сила камнеметов. Но еще более устрашающими, нежели осадные орудия и их снаряды, были свист летящих и грохот падающих камней. Постоянно раздавался стук от падения тел, сбрасываемых одно за другим со стены, а в городе женщины подняли пронзительный крик, которому вторили со стены стоны умирающих мужчин»[10][20].

Гомер писал о легендарной Троянской войне – но ориентировался, очевидно, на реалии современных ему сражений. Вот описание схватки троянцев и греков:

Греция, родина философии, поэтического искусства, классической архитектуры и демократии, была в первую очередь театром боевых действий. В течение 600 лет, пока расцветала греческая культура, просвещенные эллины вели бесконечные войны. Иногда против внешнего врага (в частности, персов, а позже – римлян), но по большей части друг с другом. Утонченные предводители городов-государств – Афин, Спарты, Фив, Коринфа – не стеснялись добиваться своих целей с применением грубой силы. Шум войны был грекам привычен и многократно отражен в произведениях литературы. Им восхищались, его воспевали.

Шум бывал и оружием. Он мог стать фактором устрашения или внезапности. «Иногда полезно вступать в сражение с шумом… ибо телодвижения, крики и звук оружий могут поколебать твердость духа сопротивников», – пишет греческий полководец Онасандр (I в. до н. э.) в своем трактате «Стратегикос» (XXIX)[12][22]. Римские легионы шли в бой, ритмично, в такт ударяя мечами по деревянным щитам. Должно быть, шум поднимался адский; иногда он заставлял противника пасть духом еще до начала схватки. Свою лепту вносили трубачи, в распоряжении которых были громко гудящие медные рога (корну) и сигнальные трубы (литуусы), звучащие высоко и пронзительно. Частью экипировки был пояс-цингулум, украшенный металлическими подвесками и пластинками, которые гремели и бряцали при ходьбе. Дополняют картину солдатские сапоги, подбитые железными гвоздями. Все вместе создавало акустический образ, который определенно достигал своей цели – смутить и устрашить противника.

Их противники, однако, тоже умели использовать шум. В своем сочинении «Германия» римский историк I в. Тацит сообщает, что германские племена перед атакой поют бардит (barditus), специальный боевой напев[13]. Мужчины подносят щиты ко рту и начинают тихо гудеть. Постепенно звук нарастает и дополнительно усиливается, отражаясь от поверхности щита, пока не превращается в мощный рев, сопровождающий атаку. Этот прием германцы использовали на протяжении столетий, о чем свидетельствует историк IV в. Аммиан Марцеллин: «Начинаясь в пылу боя с тихого ворчанья и постепенно усиливаясь, клич этот достигает силы звука волн, отражающихся от прибрежных скал»[14][23]. В создании шумового эффекта германским воинам помогали женщины. Греческий историк Страбон (ок. 63/64 до н. э. – ок. 23/24 н. э.) в своей «Географии» рассказывает о жрицах племени кимвров: «Во время сражений они били в шкуры, натянутые на плетеные кузова повозок, производя этим страшный шум»[15][24].

С римскими легионами шум войны распространился по всему известному тогда миру – от Британии до Северной Африки, от Испании до границ Индии. Кажется, будто эта первая мировая держава воевала непрерывно. На самом деле большинство римских граждан, не исключая даже легионеров, жили преимущественно мирно. Однако выступление в поход римской армии, которая в лучшие свои времена насчитывала до 30 легионов общей численностью приблизительно 200 000 человек, было внушительной демонстрацией силы. Возьмем для примера печально известную битву при Каннах, состоявшуюся 2 августа 216 г. до н. э. недалеко от побережья Адриатического моря, к югу от Рима. На поле боя встретились 86 400 римлян (историки смогли подсчитать точную численность войска) и 60 000 карфагенян во главе с Ганнибалом. Это громкое событие закончилось сокрушительным поражением римлян. Почти 55 000 человек погибли.

Эволюция шума как психологического оружия шла совершенно неожиданными путями. Самое позднее в VI в. до н. э. в Индии стали использовать боевых слонов – в первую очередь как средство устрашения. Их рев, фырканье и топот должны были приводить противника в смятение и обращать в бегство. Этим, очевидно, и ограничивалась эффективность слона как боевой единицы. Из Индии данная новинка перешла в Персию. Первым из европейцев, кто познакомился с устрашающими животными, был Александр Македонский, а вовсе не римляне. Достаточно уверенно можно говорить о том, что 1 октября 331 г. до н. э. в битве при Гавгамелах войско Александра встретилось с боевыми слонами персидского царя Дария III.

В 218 г. до н. э., когда карфагенский полководец Ганнибал совершил свой знаменитый переход через Альпы, 37 его боевых слонов были римлянам уже не в диковинку. На 60 лет раньше они уже сражались в Южной Италии с царем Пирром Эпирским – и потерпели поражение, одной из причин которого стали 20 боевых слонов Пирра. Однако победа заморского царя оказалась обманчивой. В битве погибло множество его солдат. «Еще одна такая победа – и все мы погибнем!» – якобы воскликнул он. Отсюда пошло крылатое выражение «пиррова победа». В раннем Средневековье боевые слоны, громко трубя, сошли со сцены европейской истории и окончательно превратились в легенду.

Как функционировала система связи в огромных армиях древности, не имевших ни радио, ни полевых биноклей? Мы близки к пониманию того, как это было. Поскольку в шуме сражения речевая коммуникация была практически невозможна, римляне делали ставку на зрительные и звуковые сигналы. Последние находились в сфере ответственности военных музыкантов – энеаторов (aeneatores). Приказы передавались подразделениям с помощью определенных сигналов рога. Наблюдая за движением знамен (signum), полководцы могли следить за выполнением своих распоряжений. Трубачи всегда стояли возле знаменосцев (signifer). Их роль в войске была одной из важнейших. Если знаменосец погибал, его немедленно сменял новый легионер. Сложную сигнальную систему дополняли также высокие резкие звуки литууса, низкое гудение тубы и громкий хриплый рев буцины. Вот как Полибий описывает войну, которую римляне вели с кельтами в 225 г. до н. э.: «Действительно, число трубачей и свирельщиков было у них невообразимо велико, а когда все войско разом исполняло боевую песню, поднимался столь сильный и необыкновенный шум, что не только слышались звуки свирелей и голоса воинов, но звучащими казались самые окрестности, повторявшие эхо»[16][25].

Мегаполис Рим: шум кружит голову

Я живу плохо даже по римским меркам – на пятом этаже, под самой крышей. В двух моих комнатушках достаточно места, но жить здесь – то еще удовольствие. Окна не закрываются, а стены настолько тонкие, что я слышу ссоры соседей и сбоку, и снизу, да во всех подробностях. Хотя я живу очень высоко, мои комнаты наполняет уличный гвалт. За окном целыми днями надрываются торговцы, а плотник, у которого я работаю, начинает громыхать инструментами именно тогда, когда я отдыхаю. И ночью покоя можно не ждать, ведь в это время на улицу выезжают повозки. Щелканье кнутов, грохот окованных железом колес, крики и склоки возниц… Кто попадает в Рим, оказывается воистину в царстве Гадеса, даже перевозчику платить не надо. Полночи на первом этаже шумит таверна, а когда последние гуляки разбредаются по домам, начинаются занятия в школе через дорогу. Вход в нее прикрывает лишь тонкая занавеска. С утра пораньше звонкие голоса начинают скандировать длинные стихи; иногда кто-то из учеников вскрикивает, потому что его (или ее) ударил учитель. На Бычьем форуме третий день разбирают развалины инсулы, которая рухнула посреди ночи со страшным грохотом. Из всех жильцов уцелели только трое. Что ж, нет худа без добра – мой дом хотя бы частично выстроен из обожженного кирпича.

История Рима началась с кучки глиняных хижин меж знаменитых семи холмов. Типичное захолустье. В 509 г. до н. э. римляне изгоняют своего последнего царя, этруска Тарквиния Гордого; с этого момента начинается возвышение Рима и превращение его в мировую державу. Тогда никто еще не подозревал, насколько шумным станет впоследствии этот город. Римский историк Тит Ливий (59 до н. э. – 17 н. э.) уже знал о какофонии на берегах Тибра. И он записал знаменитую легенду о том, как шум спас Рим на заре его истории, – о капитолийских гусях[17], что предупредили римлян о нападении кельтов, войско которых подошло к городу в 387 г. до н. э. Гусиный гогот разбудил солдат как раз вовремя, чтобы они могли защитить святилища Капитолия. Конечно, гуси были не простые, а священные – птицы богини Юноны. Римляне были обязаны жизнью благосклонности богов, явленной в шуме. Впоследствии шум будет портить им жизнь.

Почти тысячу лет город на берегах Тибра был центром, в котором творилась история Европы, Северной Африки и Передней Азии. Он достиг такого уровня развития культуры, техники, науки, военного искусства, торговли и транспорта, что его влияние на европейскую цивилизацию заметно до сих пор. А вот что еще достигло небывалого уровня: шум, наполнявший городские улицы и уже поразительно напоминавший современный мегаполис. Грохот, крики, стук и гул – просто беспримерные. Рим шумел ровно, непрерывно, неутомимо, и днем, и ночью. Он раздражал, оглушал, сводил с ума, как ни один город прежде. Огромные толпы, узкие улицы, плотное движение, многоэтажные дома, бурная деятельность, развлечения, кровавые игры и скачки – целая лавина звуков обрушивалась на беззащитных жителей города.

Пешеходы, паланкины, всадники и повозки заполняли улицы так, что не протолкнешься. Оглушительно грохотали колеса, окованные металлом. Уличные торговцы перекрикивали друг друга; ремесленники стучали, пилили и громыхали у всех на виду. Специальные рабы громко требовали дать проход их хозяйке или хозяину, а посреди суматохи бегали бездомные собаки. На рассвете к обычному городскому шуму присоединялись пекари: рабы начинали толочь в ступе зерно, чтобы сделать муку. Сапожники, столяры, стекольщики, гончары, мастера серебряных дел и изготовители инструментов работали прямо под спальнями обывателей. Ремесленники, по большей части свободные бедняки и амбициозные вольноотпущенники, были зачастую не богаче тех плебеев, которые вынуждены были терпеть их громкое соседство. А поскольку ремесленники жили там же, где работали, они сами превращали свою жизнь в акустический кошмар. На протяжении столетий Рим оставался самым шумным городом мира, и после его падения прошли еще столетия, прежде чем у него появился достойный преемник.

Рим был первым в истории городом-миллионером. В точности неизвестно, когда именно численность населения достигла миллиона человек. Некоторые авторы полагают, что уже в I в., по мнению иных – только в 330 г. Вместе с численностью населения рос и уровень шума. Звуковой ландшафт Рима можно достаточно надежно реконструировать, опираясь на археологические находки, древние городские планы, сохранившиеся здания и свидетельства современников, таких как Ювенал или Марциал.

Одним из наших источников будут сочинения римского поэта Горация (65–8 до н. э.), который описывал городской шум детально и живо. Два тома его «Посланий» были опубликованы в начале правления императора Августа. Жизнь метрополии представлена в них чрезвычайно красочно. Своему другу, романизированному галлу Юлию Флору, Гораций писал: «Кроме того, неужели, по-твоему, можно поэмы / В Риме писать среди стольких тревог и таких затруднений?»

Шум делает жизнь поэта невыносимой, а творческую жизнь – невозможной:

Римский сатирик Ювенал описывал шум императорского Рима с иронией и сарказмом:

Богатые римляне старались избегать неблагополучных районов, таких как пресловутая Субура – квартал бедняков и проституток, лежащий к востоку от Императорского форума. Днем и ночью там было грязно, опасно и невыносимо шумно. Прямо по улицам разгуливали куры, собаки, коровы и свиньи, а также ослы, мулы и даже верблюды. Чтобы удовлетворить потребность горожан в мясной пище, через Рим гнали целые стада.

Все жители императорского Рима нуждались в крыше над головой. К их услугам были многоэтажные дома – инсулы, уже обладавшие всеми акустическими недостатками многоквартирных жилищ. Постройки такого рода существовали уже в эпоху республики. Ко времени империи они так выросли, что могли насчитывать шесть и более этажей. Рим рано начал расти в высоту, поскольку возможности его расширения по горизонтали были ограничены. С увеличением числа инсул росла и шумовая нагрузка на их жителей, которую создавали беспокойные соседи, скверная шумоизоляция, высокая плотность населения и близость мастерских к жилым помещениям.

По приблизительным подсчетам, в эпоху поздней империи в Риме было более 46 000 многоэтажных домов. Большинство римлян арендовали жилье, только богачи могли позволить себе отдельный дом. Таких особняков в городе насчитывалось всего 1800. Некоторые виллы находились вдалеке от многолюдных плебейских районов, однако шум города был слышен и там. Богатые семьи старались оберегать покой хотя бы в своих владениях. Иные могли позволить себе особого раба, силентиария (silentiarius), который отвечал за тишину и порядок в потоке повседневных дел. Начиная с I в. свидетельства существования таких рабов обнаруживаются и в Риме, и в провинциях. Силентиариев отличали, многие из них смогли выслужить себе свободу и стать вольноотпущенниками (liberti).

Тишина стала предметом роскоши, доступной лишь богачу, и то не всегда. Аристократ или просто зажиточный гражданин, всадник или сенатор – стоило ему переступить порог собственного дома, он вновь оказывался во власти хаоса.

Бегство из городов

Уже в те времена, в Риме, выяснилось, кто больше всего страдает от шума. На него жаловались в первую очередь писатели, поэты, ученые и прочие работники интеллектуальной сферы – ситуация, характерная и для наших дней. Для Франца Кафки, Генриха Гейне или Артура Шопенгауэра (подробнее о них и еще о многих других страдальцах речь пойдет дальше) Рим был бы адом на земле. Очень трудно думать и записывать свои мысли, когда город буквально захлебывается криком, словно перевозбужденный младенец.

Пытаясь дать научное объяснение феномену звука, античные философы и ученые зашли в тупик. Что такое шум? Каким образом мы слышим? Пифагор Самосский (ок. 570—ок. 490 до н. э.), сформулировавший всемирно известные законы геометрии, был также автором идеи, согласно которой небесные светила, вращаясь, издают звуки, высота которых зависит от расстояния между телами и скорости их движения. Обычное человеческое ухо не в состоянии услышать эту «гармонию сфер». Аккорды земной музыки, однако, устроены по образу и подобию небесной.

Известна античная легенда о Пифагоре в кузнице[20]. В ней говорится, что великий философ и математик однажды остановился у мастерской, привлеченный гармоничным звоном кузнечных молотов. Ему удалось установить связь между красотой созвучия и весом инструмента. Массы двух гармонично звучащих молотов находились в таком же отношении друг к другу, как высота производимых ими звуков. Так впервые были математически описаны чистые интервалы: октава, кварта и квинта. Хотя современная наука опровергла существование якобы обнаруженной Пифагором связи, его до сих пор считают основателем математического анализа музыки. Скорее всего, и это не так, однако именно он впервые заявил, что мир звуков имеет свою организацию и механизм действия. Он проложил путь современным исследователям акустики, саунд-дизайнерам и уполномоченным по защите от шума[21].

Древнегреческий историк Страбон упоминает самое «громкое» живое существо, известное в Античности. Его длина всего несколько миллиметров[22], но внешность обманчива. Чтобы привлечь партнершу, самец певчей цикады сокращением мышц приводит в колебание звуковую мембрану, расположенную на брюшке. Извлекаемый таким образом звук может достигать громкости 100 дБ – громче, чем иная газонокосилка. В своей «Географии» Страбон называет его «самым звучным» (VI, 1, 9), а Платон сравнивал цикад с певчими птицами и считал их помощниками муз. Судя по их описаниям, в Античности звон цикад многим нравился. Честно говоря, у меня есть некоторые сомнения по этому поводу.

Поэт Марк Валерий Марциал (ок. 40 – ок. 103/104) родился в тихой испанской провинции, поэтому до конца своих дней так и не привык к римскому шуму. Переехав в столицу, первые несколько месяцев он провел на третьем этаже инсулы на Квиринале, примерно там, где сейчас стоит знаменитый фонтан Треви. По его словам, ночью там стоял такой грохот, будто по спальне марширует вся римская армия. В своих знаменитых «Эпиграммах» он жалуется: «Ладно, коль будят пять раз, вовсе ж не спать тяжело» (IX, 68, 10)[23][28].

Покровительство состоятельных людей позволило ему впоследствии купить маленький дом в сельской местности, где он мог хотя бы время от времени укрываться от городского шума. Его эпиграмма позволяет представить себе, от чего он бежал:

Негодование поэта вызывала в числе прочего расположенная по соседству начальная школа. В таких небольших частных заведениях учителя (litteratores или grammatici) за скудное вознаграждение преподавали детям письмо, чтение и счет. Помещения были обычно открытые, от улицы их отделяла только тонкая занавеска. Декламация хором, удары палок, крики учителя – все эти звуки беспрепятственно проникали наружу и вливались в общий гвалт.

Две эпиграммы Марциала целиком посвящены школам. В первой он предлагает некоему учителю деньги, сколько тот получает за свой многошумный урок, чтобы на сей раз помолчал. А в другой рекомендует ему немедленно, в июле, отпустить детей на каникулы – и лучше сразу до октября. «Ночи молчанья петух хохлатый еще не нарушил, как раздаются уже брань и побои твои», – жалуется невыспавшийся поэт.

Почти болезненно восприимчив к шуму был Луций Анней Сенека (ок. 4 до н. э. – 65 н. э.). Искренний приверженец философии стоицизма, он терял стоическое спокойствие, если дело касалось шума. В Байях, курортном местечке на берегу Неаполитанского залива, ему приходилось жить над термами, всегда полными посетителей. В одном из писем своему другу Луцилию он жалуется на беспрестанный шум многолюдной купальни. В ней, мол, поднимается такой гвалт, что невозможно собраться с мыслями. Особенно досаждали ему массажисты, игроки в мяч и фитнес-фрики (такие были и в древности). «Когда силачи упражняются, выбрасывая вверх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, будто трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыханье, выдохи их пронзительны, как свист; попадется бездельник, довольный самым простым умащением, – я слышу удары ладоней по спине, и звук меняется смотря по тому, бьют ли плашмя или полой ладонью. А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, – тут уж все кончено» (56, 1)[24][31].

Выщипывание волос особенно нервировало нашего героя. Эпиляцию делали не только женщины, но и мужчины, как свидетельствует поэт Овидий в своем «Искусстве любви». С помощью воска и пинцета древние бьюти-мастера удаляли волосы с ног и подмышек. Эта косметическая процедура явно не предназначалась для чувствительного слуха: «Вспомни про выщипывателя волос, который, чтобы его заметили, извлекает из гортани особенно пронзительный визг и умолкает, только когда выщипывает кому-нибудь подмышки, заставляя другого кричать за себя» (56, 2).

Крики, плеск воды, когда в нее прыгает купальщик, голоса торговцев: нервы Сенеки на пределе. «К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сладостями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар. – Излив душу, он спокойно и грустно заканчивает: – Ты железный человек! Ты, видно, глух, если сохраняешь стойкость духа среди всех этих разноголосых нестройных криков» (56, 3)[32].

Трибуны ораторов: распространение новостей

Приятно звучащий голос – это дар и подспорье. Если человек заикается или голос его звучит плохо, и даже самое лучшее образование ему не поможет. Когда Марк Туллий Цицерон (106–43 до н. э.), пожалуй известнейший римский оратор, публиковал свои трактаты «Об ораторском искусстве», он точно знал, в чем заключается это искусство. Для него важны «чистота и ясность языка» и «чистота речи», говорит герой трактатов, учитель Красс[25][33]. Чрезмерно мягкая, женственная манера речи столь же неуместна, как подчеркнуто «мужицкая». Однако главная задача всех античных риторов и ораторов, от Демосфена до Катона, заключалась в том, чтобы их вообще услышали – без микрофонов, мегафонов и громкоговорителей.

В распоряжении древних ораторов был только собственный голос и акустические особенности места, и это все. В качестве усилителей звука выступали площади и здания, такие как агора в Греции, римские театры или форумы столичных городов. Так что государственные мужи (например, Перикл) во время своих выступлений могли рассчитывать на то, что их будет слышно. Римский полководец и оратор эпохи республики Марк Порций Катон (234–149 до н. э.) якобы заканчивал каждое свое выступление фразой «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam» («А кроме того, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен»). Он повторял это так часто, что в конце концов его слова дошли до всех без исключения.

Тем не менее массовая коммуникация существовала и была массовой в прямом смысле слова. Тысячи человек собирались вместе, чтобы узнать последние новости. Они должны были оказаться в одном месте, чтобы получить информацию из первых уст. Римляне и греки (как и египтяне, и шумеры) делали ставку на природные или искусственно созданные резонаторы в местах сбора. Лишь в этом случае присутствующие могли услышать, что говорит сенатор, полководец или император, – точнее, лишь часть присутствующих и лишь при условии, что остальные в этот момент будут соблюдать хотя бы относительную тишину. Пророки христианства впоследствии взяли на вооружение приемы своих угнетателей-римлян. Павел Тарсийский проповедовал, полагаясь лишь на свой голос. А Иисус совершенно не случайно выбрал местом своей Нагорной проповеди возвышенность на Северном берегу Генисаретского озера.

И сегодня на Форуме можно увидеть остатки ростр Августа – ораторской трибуны, с которой политики и магистраты выступали перед гражданами. В начале 2010-х гг. сотрудники Университета Гумбольдта (Берлин) провели эксперимент, чтобы проверить, действительно ли слышали оратора те десятки тысяч человек, которые могли собраться на площади. Местом его проведения стала трибуна, установленная Юлием Цезарем на открытом пространстве перед входом в Сенат в 44 г. до н. э., незадолго до гибели. Там могло поместиться до 40 000 слушателей. Согласно результатам эксперимента, примерно 12 000 человек могли слышать, что им хотел сказать политик. Это число могло увеличиться до 20 000, но только если все стояли тихо (чего едва ли можно было ожидать во времена гражданских войн). Остальные 20 000–30 000 присутствовавших довольствовались обрывками речи и отдельными словами[34].

Кого кузнецы довели до белого каления: первый закон о тишине

Шум коварен, и отгородиться от него очень сложно – это было известно еще до Гомера. С присущим ему хитроумием Одиссей защитил свою команду от смертельно опасного пения сирен. Он залепил уши своих спутников воском, а сам, привязанный к мачте, с любопытством слушал чудесный напев. Этакие античные беруши, которые помогли Одиссею избежать негативных последствий встречи со сладкоголосыми волшебницами.

Для римского политика Цицерона скрип пилы был одним из худших в мире звуков. «А глухота – такое ли уж она бедствие?» – вопрошает он в «Тускуланских беседах», написанных на рубеже эр. «Да, однако глухим недоступно пенье кифареда», – отвечает его собеседник. Цицерон возражает: «Это так; зато недоступен ни скрип пилы на оселке, ни визг поросят, когда их режут, ни шум ропщущего моря, который мешает им заснуть»[26][35]. Во времена Цицерона звук пилы был еще в новинку, а сама она являлась последним словом техники. Хотя пилу изобрели еще в Египте, римляне и греки усовершенствовали ее. Римские ремесленники пилили не только дерево, но и камень: песчаник, известняк и мрамор. Без пилы были бы невозможны ни строительство гигантских городов и храмов, ни расцвет кораблестроения в Греции, Финикии и Риме. Именно тогда она превратилась в привычный нам инструмент: остро заточенная, прочная и невыносимо визжащая.

https://www.hu-berlin.de/de/pr/nachrichten/archiv/nr1606/pm_160615_00

3. Звуки Древнего Рима

Речь на Форуме (реконструкция)

Технический прогресс не щадил и уши поэта Лукреция (ок. 94–55 до н. э.). Тот причисляет шум к числу вещей неприятных, тому, «что нам представляется горьким и терпким, / Из крючковатых частиц образуется, тесно сплетенных, / А потому и пути к нашим чувствам оно раздирает, / Проникновеньем своим нанося поранения телу». Для пил римских каменотесов у него не нашлось доброго слова:

Античная стратегия защиты от шума заключалась прежде всего в том, чтобы находиться как можно дальше от его источника. Иных средств просто не существовало – ни технических, ни юридических. Восковые беруши не в счет. Правовой защиты от шума, которая сейчас существует практически во всех индустриальных странах Северного полушария, в древности еще не было. Были предприняты лишь первые робкие попытки юридически ограничить шумовую нагрузку на горожан. Одна из них связана с именем Гая Юлия Цезаря (100–44 до н. э.).

Рим в эпоху поздней республики окончательно погрузился в хаос. В 45 г. до н. э., за год до своей насильственной смерти, Цезарь издал постановление, которое сейчас кажется удивительно современным. Он запретил движение транспорта в пределах городских стен в течение дня. Днем на улице могли находиться только пешеходы[37]. Разрешался также проезд телег со стройматериалами, погребальных процессий, пожарных и уборщиков улиц. Нет полной уверенности в том, что защита от шума была подлинной целью данного постановления, ведь теперь транспорт выезжал на улицы вечером и оставался там всю ночь напролет, что имело самые губительные последствия для сна обитателей переполненных улиц и инсул. Грохот колес и громкие препирательства возниц создавали невероятный шум. До самого рассвета повозки и телеги громыхали по дорогам, ведущим к рынкам и складам на берегу Тибра, не давая сомкнуть глаз многим гражданам Рима.

Гораздо отчетливее, чем Цезарь, выразили свое намерение авторы древнейшего в истории закона о тишине, принятого в городе Сибарис – греческой колонии, расположенной на восточном берегу Апеннинского полуострова, в Калабрии. Торговля и сельское хозяйство были основой легендарного благосостояния его жителей. Примерно в 600 г. до н. э. городской совет издал постановление, защищавшее горожан от шума, производимого ремесленниками за работой. Мастерские кузнецов, каменотесов, плотников и гончаров отныне должны были находиться за городскими стенами. Кроме того, власти запретили держать в черте города петухов, которые могли бы потревожить сон сибаритов[38].

Ничего больше об этом постановлении мы не знаем, неизвестно также, соблюдалось ли оно вообще. Зато сохранились другие истории, скорее курьезного свойства. Жителей Сибариса сами греки считали изнеженными и чрезмерно чувствительными. «Сибаритом» в Античности называли человека избалованного и слабого, привыкшего к роскоши. Афиней назвал крупнейшим культурным достижением сибаритов ванну и ночной горшок, отчего сложившееся о них мнение должно было только укрепиться. Противникам шума всегда жилось нелегко.

Хлеб и зрелища: предсмертные крики и шум толпы

Радость жизни также выражается в шуме. Чем больше радостных людей – тем громче. В Риме шум торжеств был частью повседневности. Веселились в тавернах, в частных домах, на многочисленных ежегодных праздниках в честь богов, императоров или каких-либо памятных событий. Календарь рядового римлянина изобиловал играми (ludi), музыкальными фестивалями, праздниками урожая и торжественными жертвоприношениями. Поэт Овидий в своих «Метаморфозах» описывает разнузданные празднества, посвященные полубогам. Он в красках представлял себе те совершенно оглушительные действа, в которых участвовали его современники: «В край ты какой ни придешь, везде клик юношей вместе / С голосом женщин звучит, ладоней удары о бубны» (IV, 28–29)[28][39].

Сатурналии, древнейший из римских праздников, были очень масштабным и очень шумным событием, во время которого вино лилось рекой, а люди пили и веселились до упаду. То же самое творилось по множеству других поводов: на женский праздник ноны Капротины (Nonae Caprotinae), на украшенные весенними цветами флоралии (Ludi Florales) или луперкалии, праздник плодородия и очищения, в ходе которого статую бога Фавна облачали в козью шкуру. Пожалуй, самым разнузданным весельем сопровождались знаменитые вакханалии, посвященные богу вина и виноделия Вакху. Разгул, распущенность, много шума и алкоголя – так отмечали вакханалии на Авентине ежегодно в середине марта начиная со II в. до н. э. Вообще же в римском календаре насчитывалось до 90 различных празднеств. С течением времени они могли изменяться или вовсе исчезать, но их все равно было очень много. Почти каждую неделю у римлян находился повод для массовых гуляний и бурного веселья.

Повсюду звучала музыка – в таверне, во время домашнего застолья в триклинии (пиршественном зале), в театре, на арене, а также на поле брани и на триумфе вернувшегося с победой полководца. Она была поистине вездесущей и время от времени очень громкой – иначе ее легко заглушал городской шум. Тимпаны, систр или кимвалы задавали ритм, в то время как духовые инструменты – такие как корну, туба или литуус – использовались преимущественно в армии или на официальных торжествах, устроенных императором и Сенатом.

Шум императорского Рима достигал пика вовсе не на радостных праздниках жизни, а при созерцании торжественно обставленной смерти. Рев бушующей массы зрителей, наблюдающих бой гладиаторов, травлю зверей или гонки колесниц (между прочим, тоже связанные с риском для жизни), – никакой другой звук в сознании современного человека так прочно не ассоциируется с Древним Римом. При этом никто из нас никогда не слышал эту толпу, если не считать современные экранизации исторических романов, вроде «Камо грядеши». Звуки Древнего Рима утрачены безвозвратно. В нашем распоряжении лишь письменные свидетельства современников, и они, что удивительно, не противоречат нашему представлению. Рев толпы был в самом деле инфернальный, нечеловеческий, в нем звучали возбуждение, жажда крови и острых ощущений.

https://youtu.be/HtZtIaHeh1M?si=JBYlztJGn1lLG_Vz

4. Античная музыка

Римский рог-корну, II в. (реконструкция)

Не всем в Риме нравились эти кровавые спектакли. Сенека, например, презирал гладиаторские бои, шумные игрища и состязания колесниц. В своих «Нравственных письмах к Луцилию» он жаловался: «Вот с ристалища донесся громкий крик и, хоть не сбил меня, однако отвлек и сам стал предметом сопоставления. Я подумал про себя: как много людей упражняют тело и как мало – душу! Сколько народу сбегается смотреть потешное и мимолетное зрелище… Как немощны духом те, чьими плечами и руками мы любуемся!» (80, 2)[40]. Находиться возле Большого цирка (Circus Maximus) философу было весьма неприятно из-за сильного шума, что и нашло отражение в его письмах.

Большой цирк был и остается крупнейшей ареной в истории проведения массовых мероприятий. Размеры его ипподрома (600 м в длину и 200 м в ширину) побили все рекорды, и не только античные. По сообщению историка Плиния Старшего, вместимость цирка могла достигать 250 000 мест («Естественная история». XXVI, 102). Даже если это число значительно завышено, ни один современный стадион все равно не выдерживает сравнения с римским гигантом.

В Большом цирке, предназначавшемся в первую очередь для гонок на колесницах, было наверняка чудовищно шумно. Приблизительное представление о тогдашней обстановке можно получить, побывав на футбольном матче. Рев переполненных трибун, крики фанатов, поддерживающих своего фаворита, к тому же звуки с ипподрома – щелканье кнута, стук колес, топот десятков копыт. Нередко можно было услышать грохот столкновения и падения колесниц, крики и стоны пострадавших возниц. В одной из своих сатир Ювенал пишет:

В формировании акустической обстановки состязаний уже активно участвовали фанаты. Как в наше время на гонках «Формулы-1», футбольных и бейсбольных матчах, римские болельщики встречали возниц своей любимой конюшни неистовыми и оглушительными воплями. Уже в империи существовали четыре равнозначные цирковые партии, каждая со своей группой поддержки: зеленые (прасины), синие (венеты), красные (руссаты) и белые (альбаты). Их поклонники начинали бушевать еще до начала гонок: песни и кричалки создавали невероятный шум, знакомый практически всем крупным городам Римской империи, где только был цирк.

Строительство Колизея (собственно Амфитеатра Флавиев) означало наступление новой эры в истории шумных зрелищ. Возведенный в 75–80 гг. при императорах Веспасиане и Тите, он и сейчас является самым большим амфитеатром в мире. Естественно, он сразу стал центром огромного города. Его было видно и слышно издалека, особенно если на кровавое представление собирались все 50 000 зрителей, которых он мог вместить. Историк Дион Кассий (между 155 и 164–235) рассказывал, что игры в честь открытия Колизея продолжались целых 100 дней, в течение которых гладиаторы сражались друг с другом и с дикими животными. На арену в один день выпускали до 5000 зверей, а всего здесь было убито до 9000 домашних и диких животных[30]. Даже привычные к зрелищам римляне были наверняка поражены этим акустическим шоу: рычание львов, рев слонов и медведей, звон оружия и возгласы ужаса на трибунах. Поэт Марциал незадолго до своего сорокалетия, вероятно, присутствовал на открытии Колизея и отразил в одной из своих эпиграмм, как зрители встречали императора: бесчисленные «Рукоплескания… и крики в полном театре, / Если внезапно народ Цезаря лик увидал» (VI, 34)[42].

В 79 г. некоторые римляне невольно стали свидетелями природной акустической трагедии – извержения Везувия, под пеплом которого оказались погребены четыре города на берегу Неаполитанского залива: Помпеи, Геркуланум, Оплонтис и Стабии. В этой катастрофе погиб Плиний Старший, племянник которого Плиний Младший (61/62 – ок. 112 или 114) оставил детальный отчет о произошедшем. Он удивительно мало пишет о звуках, сопровождавших извержение, зато очень много – о человеческих голосах. Пылающий город наполняли вопли женщин, плач младенцев и крики мужчин. Одни звали родителей, другие – жен, третьи – детей. Всюду плач и жалобы; иные в отчаянии молились, чтобы к ним поскорее пришла смерть (Письма Плиния Младшего. IV, 20)[43].

Благодаря извержению до наших дней сохранилось одно примечательное граффито. Законсервированное под вулканическим пеплом, оно донесло до нас свидетельство о том, что курортный город Помпеи бывал таким же беспокойным, как столичный Рим. Некто Мацериор нацарапал свою жалобу на кирпичной стене дома по виа Стабиа, одной из главных улиц Помпей. Он призывал эдилов (магистратов, ответственных за общественный порядок) следить за тем, чтобы люди не шумели на улицах и не мешали другим спать[44].