Шум ветра

Беглец Повесть

В поздний вечерний час в полумраке с шумом и грохотом проносятся поезда. Постукивают колеса, кричат гудки. Весело светятся окна вагонов, бегущих из темноты к желтой россыпи веселых огней большого города.

И вот уже впереди различается поднятое над высокими домами, ярко пламенеющее, неоновое слово «Москва».

На платформах вокзала обычная возбужденная толкотня. Пассажиры и встречающие спешат с чемоданами, сумками и рюкзаками. Идут разные люди: старые, среднего возраста, молодые и дети.

Затертый в толпе, движется мальчик лет двенадцати с сумкой на плече, в серой кепке, в клетчатой куртке. Напряженно смотрит по сторонам, идет, как в опасную разведку. Это Юра. Вид у него усталый и растерянный.

Людской поток медленно стекает с платформы, тянется в широкие двери вокзала, уплывает в подземные ямы метро и увлекает с тобой Юру.

На рассвете на Комсомольской площади усатый дворник, подметающий асфальт, увидел на скамейке спящего мальчугана в клетчатой куртке, остановился. Махнул рукой шагающему невдалеке дежурному милиционеру.

Дворник и милиционер остановились у скамейки, смотрели на мальчика, который спал сладким сном, подложив под голову потрепанную сумку. Мальчик, видимо, озяб и свернулся калачиком, зажав руки между коленями.

Милиционер наклонился над мальчиком, толкнул его в плечо. Мальчик открыл глаза, сонно смотрел на милиционера и дворника.

— Выспался? — мирно спросил милиционер.

Мальчик поднялся и протянул руку к сумке.

Милиционер выпятил грудь, поправил широкий ремень на животе.

— Не воображай, что видишь милиционера во сне. Я настоящий. И дворник — тоже.

Мальчик оторопело съежился, осмотрелся по сторонам и вмиг кинулся в кусты. На его пути мелькнула высокая решетка ограды. Он кинулся влево — уперся в стену, бросился вправо — там густой колючий кустарник. Дальше бежать было некуда — тупик. Мальчик остановился.

И тут к нему подошел тот же милиционер и добродушно улыбнулся.

— Зачем убегаешь, зайчонок? Никто тебя не обидит. Приезжий?

Мальчик кивнул головой.

— Пойдем, погреемся. Весь посинел от холода.

Милиционер взял мальчика за руку и повел к вокзалу.

В детской комнате вокзала дежурила молодая женщина Нина Петровна Карпова, которой очень шла милицейская форма с погонами. Она усадила мальчика к столу, налила в стакан чаю из никелированного чайника, подвинула сахарницу и баранки. Мальчик не притронулся ни к чему, отвернув нахмуренный взгляд.

Карпова и милиционер Смирнов вели разговор с мальчуганом.

— Давно путешествуешь? — спросил Смирнов.

Мальчик молчал.

— Отвечай же, — сказала Карпова мягким голосом. — Невежливо молчать, когда старшие спрашивают. Как тебя зовут?

Мальчик шмыгнул носом, ничего не ответил. Смирнов нетерпеливо постучал пальцами по столу.

— Придется задержать, пока не расскажешь, что ты за птица. Так и запишем в протоколе: задержан, как бездомный бродяга.

Мальчик сверкнул обиженными глазами.

— Не имеете права бродягой называть.

— А почему на скамейках ночуешь? — спросила Карпова.

— Я приехал к отцу, — ответил мальчик.

— Почему же он не встретил тебя?

— Откуда ему знать, что я приехал. Он меня не звал.

— А где живет твой отец? — спросил милиционер Смирнов.

— В Москве, — сказал мальчик.

— На какой улице?

— Не знаю.

— Где работает?

Мальчик пожал плечами.

— Мне вообще повидаться с ним надо. Сказали, что он живет в Москве.

Карпова участливо спросила:

— А мама твоя где?

— Давно умерла.

— Как же ты про отца узнал? — спросил Смирнов.

— Люди сказали. Отец и сейчас живой, в Москве находится.

Карпова положила в стакан сахару и подвинула мальчику.

— Возьми баранку.

— Я ничего не хочу, — угрюмо отодвинул он стакан.

— Как же тебя зовут?

Мальчик молчал.

— Д-да! — сказал Смирнов. — Не оригинальный ты сочинитель. «Мама померла, папа живет в Москве!» Разжалобить хочешь?

Карпова перебила Смирнова.

— Выключите, пожалуйста, чайник, товарищ Смирнов.

Смирнов молча выдернул штепсель, сочувственно сказал мальчику:

— Да ты ешь, не стесняйся. Небось голодный. На вот конфету, возьми.

Он достал из кармана конфету, дал мальчику. Мальчик взял ее в руку, но не стал есть. Карпова подвинулась к мальчику.

— Может, тебе наврали, а ты и поверил?

— Не наврали, правду сказали, — настаивал мальчик.

— Откуда приехал?

— Ну, оттуда, где жил.

— Как называется местность?

— А зачем вам? Я не знаю.

Смирнов шумно вздохнул.

— Вот так фокус. Не знает, как называется город, где он живет!

— А может, это деревня? — сказал мальчик.

— Ну, хоть и деревня, есть же у ней название?

— Если бы помнил, сказал бы. Все вылетело из головы.

Смирнов скептически усмехнулся.

— В эту сказку я тоже не верю, — сказала Карпова. — Ты не похож на беспамятного.

— Ваше дело не верить, а я точно говорю. Я вон, это самое, головой ударился в поезде, об полку. Аж искры из глаз посыпались… и память отшибло.

Смирнов шутливо причмокнул губами.

— Даже имя свое забыл?

— Ага, — кивнул мальчик.

— Если знаешь фамилию и имя-отчество отца, можно найти, где он живет. Помнишь, как отца зовут?

— Забыл, — сказал мальчик. — Как стукнуло по голове, все из памяти выскочило.

Карпова улыбнулась мальчику.

— Хитришь ты, по глазам вижу. Так все и выскочило из головы?

Юра прятал глаза, молчал.

— Да чего от него ждать? — махнул рукой Смирнов. — Все выдумал, и шишки никакой нет.

— Какой шишки? — спросил мальчик.

— А на голове. Об полку, говоришь, ударился, всю память отшибло, а никакой шишки нет.

Смирнов ощупал ладонями голову мальчика.

— Все на месте.

Карпова сделала последнюю попытку расположить к себе мальчика.

— Так что же, дружок, скажешь, как тебя зовут?

Карпова встала из-за стола, прошлась по комнате, оглядела мальчика со всех сторон. Он упрямо молчал.

— Придется поместить тебя в детский приемник. Поживешь там, может, что-нибудь вспомнишь. Или ты уже вспомнил, как зовут отца?

Мальчик колебался, но не проронил ни слова.

— Ну, говори же, вспомнил?

— Нет, — упрямо сказал мальчик. — Не вспомнил.

В детском приемнике Юру отвели в баню, выдали чистое белье.

Мылся он с двумя незнакомыми мальчишками, которые также были задержаны в это утро на других вокзалах. Один из них, Мишка, круглолицый, низкого роста, с большими ушами, а другой — Димка — высокий и тонкий, с узким лицом и длинным носом. Они с удовольствием намыливались и плескались теплой водой, осторожно перекидывались словами, как заговорщики.

— Совсем раскололся? — спросил нашего героя длинноносый.

— Чего?

— Раскололся, говорю? Все о себе рассказал?

— Не-е, — хитровато подмигнул Юра.

— Толково! — похвалил его круглолицый.

— Один раз я все рассказал контролеру в поезде, — шепнул ребятам Юра, — а он взял и в милицию донес. Меня враз зацапали и хотели домой отправить. Повели на станцию, темно было. Потом уложили спать, утреннего поезда дожидаться. Да я не дурак, деру дал — и будь здоров. На подножку другого поезда скакнул и — айда в Москву! Целая история была.

— Законно! — засмеялся Мишка, натираясь мочалкой.

— Ты им ври побольше, — посоветовал Димка. — Не признавайся, как зовут и откуда приехал. У них такая привычка — сразу домой отправлять. Меня самого два раза ворочали, теперь я не дурак. Другую фамилию придумал и такую историю расскажу, слезами зальются.

— Я к отцу приехал, — сказал Юра ребятам. — Искать его буду.

— А чего он ховается? От алиментов бегает?

— Да нет. Я у тетки жил, а мать умерла.

— А я от батьки сам убежал, — сказал Мишка. — Он пьяница и всех нас бьет чем попало. Гляди, какие узоры разрисовал!

Мишка показал рубцы на своем теле.

— Ого!

— Теперь-то я навру, будь спокоен. Пока разберутся, поживу на казенных харчах. Без вранья до своей цели не дойдешь, точно знаю. Накидай им в уши всякой брехни, пока будут голову ломать, ты в Москве задержишься, выскочишь за ворота и батьку найдешь.

Умытые, свежие мальчики в чистой одежде направились в общежитие, где пожилой воспитатель с усталым лицом, в очках, спокойным голосом поздоровался с ними и сказал:

— Садитесь, рассказывайте, кто такие и откуда прибыли. А лучше, возьмите бумагу и напишите. Понятна задача?

Мальчики взяли по листку бумаги, стали усердно писать.

Обливаясь потом, взъерошивая волосы, кряхтя и сопя, Юра порвал недописанный лист, принялся писать на новом. Наконец он подошел к воспитателю и, скривив в вымученной улыбке испачканное чернилами лицо, протянул листок.

— Возьмите, дяденька.

Воспитатель пробежал глазами написанное.

— Так. Устал с дороги? Иди обедать и отдыхать, потом разберемся. И зови меня не «дяденька», а Григорием Романовичем.

— Ладно, — буркнул Юра.

Отобрав у других ребят объяснительные записки, Григорий Романович кивнул дежурному:

— У меня все. Идите.

Дежурный открыл дверь. Двое сразу пошли за ним, а наш беглец задержался на пороге, повернулся к воспитателю, который уже уселся на свое место у окна и углубился в чтение объяснительных записок.

— Дяденька, — тихо сказал беглец. — Григорий Романович, то есть, вы не думайте, что я наврал. Все так было.

Мальчик старался быть убедительным, но опытный взгляд педагога сразу уловил растерянность и колебание мальчика.

— Разве я сказал, что не верю тебе? — сказал воспитатель.

— Да нет, я так, — опустил глаза мальчик. — До свидания.

Дверь захлопнулась, и воспитатель остался один. Он еще раз пробежал глазами объяснительную записку нашего героя, подержал в руках, положил перед собой на стол, замурлыкал себе под нос какую-то песенку.

Григорий Романович вошел в столовую, остановился у буфетной стойки. Украдкой смотрел в зал, где обедали дети. В столовой было шумно, за каждым столиком сидело по три, по четыре человека, все по очереди подходили к раздаче и сами уносили тарелки к столам.

Сегодняшних новичков Григорий Романович увидел не сразу. Они устроились за колонной, и ему пришлось переменить место у стойки, чтобы хорошо видеть ребят.

Мишка и Димка ели с аппетитом, оживленно разговаривали, а Юра был растерян и лениво подносил ложку ко рту.

Сидящий за дальним столиком крутолобый мальчуган скатал хлебный шарик и незаметно запустил в новичков, попал в лицо нашему герою. Мишка вскочил с места и кинулся на крутолобого, двинул его так, что тот слетел со стула на пол. За него вступились товарищи. Димка кинулся на помощь Мишке, завязалась потасовка.

Григорий Романович подошел к ребятам.

— Эй, петухи! По местам!

Драка прекратилась.

— Вы не нарушайте порядка, — строго сказал Григорий Романович новичкам. — Здесь не балаган.

— Зачем они Витьку трогают? — сказал круглолицый.

— Кого?

— Да его же, Витьку, — сказал он про Юру.

— Его? — переспросил Григорий Романович. — Так он же не Витька, а Сергей.

— Ну да, — спохватился Мишка. — Я и говорю, что его ударили, Серегу.

Юра молчал.

— Он даже аппетита лишился, — вмешался в разговор Димка. — Ешь, не стесняйся, Сергей. Хочешь, я тебе котлеты принесу?

— Не надо, — сказал Юра.

Григорий Романович положил руку на плечо мальчика.

— Напрасно отказываешься от обеда. Небось давно не ел горячего? Ты что больше любишь — котлеты или биточки?

— Плов с бараниной, — ответил мальчик.

— И шашлык? — спросил Григорий Романович.

— Ага. И компот с урюком.

— Не дурно, — сказал Григорий Романович. — Только этого в сегодняшнем меню нет. Ты же не телеграфировал нам, что приедешь.

Ребята засмеялись. Улыбнулся и беглец.

— А пока ешь котлеты, они тоже вкусные. Да, между прочим, Сергей, на каком вокзале тебя задержали?

— На Казанском.

Ребята взяли тарелки, пошли за котлетами.

Вернувшись в свой кабинет, Григорий Романович набрал номер телефона.

Звонок раздался на столе дежурного детской комнаты Казанского вокзала. Трубку сняла Карпова.

— Дежурная детской комнаты Казанского вокзала Карпова слушает. Да, был такой. Не назвал своего имени и не сказал откуда. Говорит, приехал искать отца, который, по его словам, живет в Москве…

Через час Григорий Романович сидел в небольшом уютном кабинете начальника детского приемника.

— Вот объяснение этого мальчика. Взгляните, Людмила Васильевна.

Начальник детского приемника Людмила Васильевна — приятная молодая женщина лет тридцати трех, почти все время ходила по кабинету, двигалась как-то изящно и плавно и совсем не была похожа на начальницу казенного учреждения. На ней был темный костюм джерси с матовыми пуговицами и черные туфли на высоких каблуках. В прическе было что-то чуть-чуть кокетливое, но в то же время удерживалось на грани строгости, соответствующей положению и должности Людмилы Васильевны.

Она взяла бумагу, надела очки и стала вслух читать объяснение беглеца:

Людмила Васильевна взяла красный карандаш, размашисто подчеркнула ошибки в записке.

— Всего три ошибки: две запятых и в слове керосин вместо «е» написал «и». Сколько ему лет?

— Двенадцать, — сказал Григорий Романович.

— Что вы думаете о нем?

— Мальчик чем-то встревожен и не доверяет взрослым. Не говорит правду, сочиняет наивные вещи.

— Неплохое образование получил на чердаке. Видать, не менее пяти классов окончил.

— И говорит хорошо, не по-деревенски.

— А что, если в самом деле дом поджег?

— Где-нибудь слышал сказку и переделал на свой лад. Верующий отец-мракобес и сын-бунтарь. На сочувствие бьет.

— На каком вокзале задержан?

— То-то и оно, что на Казанском. Пишет, жил под Иркутском, а не знает, что из Иркутска в Москву на Казанский вокзал не приезжают. А второе тоже выдает его. Спрашиваю в столовой, какое кушанье любишь? А он говорит: плов с бараниной и компот с урюком.

— Вот так сибиряк, — усмехнулась Людмила Васильевна. — Выходит, из Средней Азии приехал?

— Скорее всего так, — сказал Григорий Романович. — Да и фамилию не свою написал: сам типичный русак, а пишет Мурадов. Фамилия никак не сибиряцкая.

— На вокзал звонили?

— Звонил. Им тоже ничего не сказал, даже имени не назвал. Путал следы, молол какую-то чушь, будто приехал в Москву искать родного отца. А нам пишет, что спасался от верующего отца.

— И в одной и в другой версии — отец. Только нам говорит, что бежит к отцу, а тут пишет, что спасается от отца. И там и тут — отец.

Людмила Васильевна подошла к окну, отодвинула занавеску. Отсюда ей был виден двор с высоты второго этажа. Во дворе дети разного возраста подметали дорожки, убирали мусор.

— Он здесь? — спросила Людмила Васильевна.

Григорий Романович тоже подошел к окну, стал смотреть на ребят. Все мальчики были одеты в школьную форму, трудно было отличить их друг от друга. Наконец он увидел нашего беглеца.

— Вот он, сметает пыль со скамейки. Интеллигентный мальчик, а щеткой орудует запросто.

— Все носят гимнастерки навыпуск, а он заправил в брюки, — заметила Людмила Васильевна. — Что-то прячет под рубашкой, видите, как оттопырился живот?

— Хитрюга.

Ребята притащили шланг, стали прилаживать его к водопроводу, поливать цветочные клумбы. Вода брызгалась в разные стороны, мальчики с визгом убегали от водяной струи.

В это время на дорожке появилась Людмила Васильевна. Ребята, занятые возней со шлангом, не замечали ее.

Наш герой стоял у водопровода и закручивал кран. Людмила Васильевна тихо позвала:

— Мурадов!

Мальчик не обернулся на ее зов. Она снова окликнула:

— Мурадов!

На этот раз мальчик обернулся.

— Вы меня? — нерешительно спросил он.

— Конечно, тебя, если ты Мурадов.

Мальчик неуверенно закивал головой.

— Я Мурадов. Сергей Мурадов.

— А меня зовут Людмила Васильевна, — улыбнулась она ему. — Здравствуй, Мурадов.

— Здравствуйте. А кто вы будете?

— Я здесь работаю. Хочу с тобой познакомиться. Ты из Средней Азии приехал?

— Не-ет, — сказал мальчик. — Я из-под Иркутска.

— Я, кажется, все перепутала. Ты тот самый, у которого верующий отец?

— Да, — кивнул головой мальчик.

— Он тебя бил и заставлял учить молитвы?

— Заставлял.

— И много молитв выучил?

— Я не считал.

— Все наизусть знаешь?

— А что особенного?

— Прочти хоть одну.

Мальчик смутился.

— А зачем? Они длинные.

— Ну, хоть одну строчку. Читай же!

Мальчик насупился, с обидой сказал:

— Отец заставлял молиться, и вы тоже неволите? Я все позабыл, головой ударился, всю память отшибло, а вы заставляете.

— Я не заставляю, а прошу. Если забыл, значит, забыл. А что это у тебя за поясом под гимнастеркой?

Мальчик вынул из-за пояса книгу.

— Книжка. Разве нельзя?

— Дай-ка взглянуть.

Мальчик не сразу подал книгу.

— Смотрите, пожалуйста.

Людмила Васильевна взяла книгу. Это был «Мир приключений». Она полистала книгу и увидела вложенный листок с рисунком. На листке детской рукой было нарисовано лицо мужчины.

— Отдайте! — решительно сказал мальчик.

— Кто это?

— Это мое. Я сам рисовал. Отдайте.

Она вложила листок в книгу и вернула мальчику.

— Пожалуйста, читай, если нравится. Ты любишь книги?

Людмила Васильевна улыбнулась мальчику и ушла.

Он стоял на месте и смотрел ей вслед. Водяная струя из шланга ударила ему в лицо. Он закрылся книгой и отскочил в сторону.

Ночью в спальне у мальчиков раздавалось тихое сопение, кто-то храпел. На койке у окна лежал Юра, не смыкал глаз. Справа и слева от него посапывали на своих постелях его новые товарищи по несчастью: Мишка и Димка.

— Здорово мы обвели их вокруг пальцев, — тихо сказал Димка. — Королевскую житуху схлопотали, тепло и мухи не кусают.

— И жратва приличная, — сладко потягиваясь, сказал Мишка. — Пирожков нагрузил полный карман, держи.

Он протянул Юре пирожок. Тот не взял, молча отвернулся.

— Не хочешь, не надо.

Мишка сам стал жевать, аппетитно причмокивая.

Юра лежал в темноте и смотрел в потолок, где медленно раскачивалось бледное квадратное пятно от уличного фонаря. То справа, то слева доносились слова дружков.

— Им-то ври, сколько влезет, а от нас правды не скрывай. Как тебя на самом деле зовут?

— Скажи, не выдадим.

— Я подписался Григорием Клементьевым, — сказал сосед справа, — а на самом деле меня зовут Димкой. И вовсе я не от батьки убежал, просто люблю угонять чужие машины, интересно мне путешествовать по новым местам. Подстерег в Тамбове у одного жлоба «Москвича», драпанул по шоссе, и будь здоров. Под Москвой съехал в лесок, оставил железную конягу в кустах и на электричке укатил в столицу.

— И не боишься? — спросил Мишка.

— Пускай воробей коршуна боится. Меня два раза ловили, и ничего. Прочтут мораль и отпустят. Только один мужик по шее долбанул, будь любезен!

— А где ты живешь? — спросил круглолицый.

— Тебе не все равно? Сам даже имя свое скрываешь, а меня выспрашиваешь.

— Думаешь, я жлоб? — обиделся товарищ. — Мишкой меня зовут, из Курска.

— А тебя как по правде звать? — спросил Димка у беглеца.

— Написал Сергей, так и зовите Сергеем, чего пристали? Спите!

— Сергей — Пантелей, — хихикнул Димка и отвернулся.

Юра уткнулся лицом в подушку, натянул одеяло. Ребята затихли.

Юра смотрел на потолок, где качалось и качалось бледное пятно от уличного фонаря.

И как видение из темноты возник сад за высоким кривым забором.

Размахивая кетменем, Юра пробивал на сухой земле узкую канавку, по которой змейкой тянулась вода из арыка. Обнаженное до пояса тело мальчика потемнело от загара, лицо покрылось потом.

Железный кетмень гулко ударял по сухой земле и отскакивал от нее, как от камня.

Мальчик перевел дыхание, вытер мокрый лоб, устало прислонился к забору.

За забором в тени деревьев послышалась какая-то возня.

Мальчик стал смотреть в щель и увидел мужчину и женщину. Женщина преградила дорогу мужчине, стараясь сдержать крик, злобно шептала:

— Не ходи к ней! Не пущу!

Мужчина пытался отстранить женщину, подвигался к калитке, так же тихо, но спокойно сказал:

— Не срамись перед людьми, уйди!

— Образумься ты, господи! — в отчаянии застонала женщина, хватая его за руку. — Я же не калека какая-нибудь, давно бы свадьбу справили, детей бы тебе нарожала. На что она тебе сдалась с чужим ребенком?

— Да ты сбесилась, Настя? Разве я давал тебе повод для таких разговоров? Иди домой, успокойся!

Она отстранилась с дороги и с ненавистью сверкнула глазами.

— Катись, падай в пропасть, доктор! Подбирай баб с чужими детишками, если своих неспособный иметь.

Она закрыла лицо руками и ушла, а он, проглотив обиду, прошел вдоль забора, стукнул в калитку.

Юра бросился к калитке, навалился всем телом, не хотел открывать. Калитка была высокая, мужчина никого не видел, продолжал настойчиво стучать.

Тогда мальчик приоткрыл калитку и зло крикнул:

— Чего надо?

Мужчина приветливо улыбнулся.

— Я к Надежде Ивановне.

— Нету дома. И можете совсем не ходить к нам.

— Что с тобой, Юра? — удивился мужчина.

— А ничего! Ясно? — он сердито захлопнул калитку и закрылся на крючок.

Стоял в растерянности и смятении. Мужчина не стучался и не настаивал. Вскоре послышались его удаляющиеся шаги. Юра взял в руки кетмень, пошел к дому.

На веранде его встретила Надежда Ивановна. Она прихорашивалась и была немного смущена.

— Почему ты не открыл калитку?

Юра упрямо и решительно сказал:

— Пусть больше не ходит к нам этот доктор. И пускай не говорят всякие глупости, не хочу я их слушать.

— Про кого ты, сынок? — насторожилась Надежда Ивановна.

— Да ну их! И так тошно, кетмень притупился, от земли отскакивает.

Надежда Ивановна сняла с головы нарядный платочек, опустилась на ступеньку крыльца, села рядом с мальчиком.

— Утомился, бедненький?

Мальчик смотрел на нее, обиженно молчал.

— Давай мне кетмень, я помогу.

Мальчик не двинулся с места, молча сидел. И вдруг он порывисто кинулся к женщине, заглянул в глаза, спросил ее:

— Почему они сказали, что я чужой? Это правда?

Она обняла мальчика.

— Ну что ты выдумал? Ты же мой сынок. Мой. Чей же еще?

Юра успокоился, взял кетмень и пошел в сад, с новой силой начал пробивать канавку в твердой земле.

Надежда Ивановна стояла на крылечке и грустно смотрела на Юру.

В воскресенье днем Юра вбежал с улицы во двор, помчался к дому.

На веранде за столиком сидели Надежда Ивановна в новом платье и доктор в парадном костюме. На столе стоял торт и бутылка шампанского. Доктор разливал вино в бокалы.

Надежда Ивановна смутилась, усадила мальчика за стол, сказала ему:

— Выпей за наше счастье, сынок. Дядя Кира останется у нас и будет жить с нами.

— Я люблю твою маму, — сказал Кирилл Николаевич. — И буду твоим отцом. Ты хочешь, чтобы у тебя был отец?

Мальчик растерянно смотрел на мать и на Кирилла Николаевича. Он не сразу понял, что произошло в их доме. И вдруг страшная догадка осенила его: мать выходит замуж! Он порывисто выскочил из-за стола, бокал опрокинулся, на скатерть разлилось вино.

Поздно вечером мальчик лежал в постели в своей комнатке, а Надежда Ивановна сидела на краю его кровати, ласково говорила:

— Ты на меня сердишься, Юра?

Юра молчал.

— Довольно нам жить сиротами. Кирилл Николаевич хороший человек. Он тебя любит и станет твоим отцом. У всех мальчиков есть отцы, теперь и у тебя будет папа. Ты любишь Кирилла Николаевича?

— Не выходи замуж, мама. Жили с тобой одни и проживем, никого нам не нужно.

Надежда Ивановна горько улыбнулась.

— Глупенький ты мой! Я тебя всегда буду любить, что бы ни случилось. Слышишь, сынок?

Юра отвернулся к стенке, затих.

Мать заплакала, прижалась к нему.

Утром Юра шел в школу. Грустно было у него на душе, он все еще думал о том, что произошло в эти дни в его семье.

В переулке навстречу ему вышла та женщина, которая спорила с Кириллом Николаевичем у калитки.

— Подойди ко мне, мальчик, — поманила она пальцем.

Юра остановился, удивленно смотрел на женщину.

Женщина таинственно оглянулась по сторонам и, наклонившись к мальчику, зашептала в лицо:

— Тебя жестоко обманывают, Юрочка. Надежда Ивановна для тебя совсем чужой человек. Тебе, миленький, грех называть ее матерью.

— А ну вас! — крикнул мальчик. — Пустите!

Женщина крепко держалась за его рукав и продолжала шептать:

— И Кирилл Николаевич не может быть твоим отцом, все это обман, не верь им. Твоя настоящая мать умерла, а Надежда Ивановна — ее сестра, взяла тебя маленьким на воспитание и незаконно назвала своим сыном.

— Пустите меня! — вырвался Юра.

Но женщина крепко держала его:

— А твой отец живет в Москве. Геолог он, много путешествовал. Зовут его Семерихин Герман Агапович. Он приезжал за тобой, когда ты был маленький, а его обманули и не дали тебя.

Пораженный страшной новостью, мальчик с ужасом смотрел на женщину, не знал, что сказать. Наконец он затопал ногами и закричал:

— Это неправда! Зачем придумываете? Неправда!

— Все правда, мальчик. Запомни, как родного отца зовут: Семерихин Герман Агапович. И живет он в Москве. Ступай себе с миром.

Но мальчик теперь не убегал, стоял на месте, как пораженный громом. И вдруг истерическим голосом завизжал:

— Вранье собачье! Неправда! Неправда!

От этого крика проснулся Димка.

— Ты что, чудик? Боишься темноты?

Юра соскочил с койки, ошалело смотрел на товарищей.

— Бежать отсюда надо, — наконец сказал он ребятам.

— На кой ляд? — спросил Мишка.

— Отца искать. Я знаю фамилию и имя с отчеством.

— А мне и с отцом не сладко живется, — тяжело вздохнул Мишка. — Пьяный на улице валяется, вечно в милицию попадает, с матерью дерется и всякими словами обзывает. Стыдно мне жить с таким, третий раз убегаю из дома.

— Ты большой, мог бы за мать заступиться, — сказал Юрка.

— Подрасту еще малость и дам батьке сдачи. А что, если он дерется?

— Тише вы, психи, — зашипел на них Димка. — Спать мешаете.

Мальчики пошептались и замолкли, Потом Юра встал, пошел на цыпочках к окну. Кто-то тоже зашлепал босыми ногами, встал рядом с Юрой. Это был Димка. Оба легли грудью на подоконник, стали смотреть вниз.

— Высоко, — сказал Димка. — Враз голову расшибешь об камни.

— А как ищут людей, если знают фамилию? — спросил Юра.

— Очень даже просто. Подойдешь к справочному бюро и спросишь, где, мол, такой-то живет. Там сразу скажут, какая улица и номер дома с квартирой. А кто такой твой батька?

— Не знаю, — пожал плечами беглец.

Утром после физкультурной зарядки беглец подошел к воспитателю Григорию Романовичу.

— Как тебе спалось, Сережа? — спросил Григорий Романович. — Я правильно тебя назвал? Не ошибся?

Мальчик опустил голову, насупился.

— Неправильно, — сказал он. — Я неправду вам написал в записке.

Григорий Романович не выразил никакого удивления, спокойно спросил:

— Историю про верующего отца сам сочинил?

— В поезде слышал, один дяденька рассказывал.

— Как же тебя на самом деле зовут?

— Юра, — сказал мальчик, поколебавшись.

— Хорошее имя. Ну, что же, Юра, пойдем к Людмиле Васильевне. Там и расскажешь всю правду.

Людмила Васильевна и Григорий Романович сидели в кабинете в непринужденной обстановке, слушали признание мальчика.

— Эта женщина сказала мне, как зовут отца, — сказал Юра. — Семерихин Герман Агапович. Помогите узнать его адрес.

— Да, может, она все выдумала? Вздорные люди наболтали, а ты и поверил?

— Разве нельзя верить людям? — буркнул мальчик.

— Нужно верить, если говорят правду.

— А как узнать, где правда, а где обман?

— Ты прав, Юра, можно и ошибиться. И все-таки я предпочитаю верить людям.

— Вот и я поверил.

— Если ты вспомнил имя отца, наверное теперь вспомнишь, из какого города приехал?

— Разве не все равно, — насторожился мальчик. — Мне нужно искать отца, а вы про город.

— Не хочешь поверить нам до конца? — спросил Григорий Романович. — Сам же сказал, что людям надо верить.

— Не хотите искать, я сам найду, убегу от вас.

Людмила Васильевна дружелюбно улыбнулась мальчику.

— Ладненько, Юра, мы поищем твоего отца. Только это дело не одного дня, придется тебе пожить у нас. Иди в группу.

Когда Юра вышел, Людмила Васильевна сказала Григорию Романовичу:

— Попробуем, поищем этого Семерихина Германа Агаповича.

— А не врет мальчишка?

— Не думаю.

— Почему же он так упорно не хочет сказать, откуда приехал?

— Не знаю, но, видимо, чего-то боится.

— Наверное, натворил что-нибудь и боится, что вернем его домой, а там накажут. Вот и придумал историю про отца. Пока будем искать, немало пройдет времени, а там все утихнет, можно и домой вернуться.

— С чего это вы взяли?

— Предполагаю.

— Но есть же в его словах хоть сколько-нибудь правды? Я думаю — есть. Начнем с того, что поверим мальчику.

— А не лучше ли дать рюкзак, установить, кто он, откуда и отослать домой?

— Нет, попробуем искать отца. Семерихина Германа Агаповича.

Однажды после обеда, когда шел дождь, группка ребят собралась в спортивном зале.

Юра одиноко стоял у окна, тоскливо смотрел на дождь.

— Иди прыгать, Серега, — кричал Димка, забравшись верхом на коня. — Брось хандрить.

Димка подошел к Юре, молча стал рядом. Оба смотрели на высокую стенку, мокрую от дождя.

— Я все рассказал Людмиле Васильевне, — сказал Юра. — Обещали найти отца.

— Эх, ты! — сказал Димка. — Не больно верь, что найдут. Никто и пальцем не шевельнет, пока сам не разыщешь.

— А как я разыщу?

— Сам же говорил, бежать надо. В Москве на каждом углу справочное бюро.

— Убежишь, как же! Вон какие стены. И ворота закрытые, я смотрел.

— Попался ты им, как кролик удаву. Говорил тебе, не признавайся. Нашел кому верить.

— Давай сделаем подкоп под стеной, — предложил Юрка. — И вместе убежим.

— А мне зачем бежать? Мне и тут хорошо, — сказал Димка. — Я им наврал, что мой батька с матерью на самолете разбились, а я остался живой, только, мол, сильно контуженный. Не верят, конечно, но пока разберутся, я поживу на ихних хлебах да на компотах. А надоест, угоню чью-нибудь машину и уеду в Севастополь. Ты видел Черное море?

— Никакого моря я не видел. Может, достанем веревку или лестницу и ночью перелезем через стену?

— Где тут такую веревку достанешь? Надо поискать щель или дырку в ограде. Видал кино про графа Монте-Кристо? Во хитрый мужик был, из тюрьмы убежал.

Юра с тоской смотрел на мокрую стену за окном.

Внизу под навесом сидели девочки, чистили картошку, бросали в большую кастрюлю. Дождь развеселил их и отвлек от дела.

— Какой сильнющий дождина! — с восторгом воскликнула черноволосая, непоседливая девочка лет пятнадцати, с лукавыми глазами. — Смотрите, какая лужа! А пузырьки как прыгают!

— А я боюсь дождя, — сказала другая девочка в пестрой косыночке. — Меня один раз в поле застал дождь с грозой, я чуть не умерла.

— Подумаешь, трусиха! — ответила первая.

— А ты храбрая? Сама боишься.

Девочки засмеялись и обступили черноволосую.

— Боишься, Наташка? Слабо?

Наташа порывистым движением сбросила с ног башмаки и выскочила из-под навеса на дождь. Запрыгала по теплой луже, подставила лицо летнему ливню, весело закричала:

— Кр-расота, девочки! Чудо! Дождик, дождик, припусти, мы поедем под кусты!

Она с удовольствием подставляла дождю свое красивое возбужденное почти детское лицо, острые плечи, вытянутые руки и, подпрыгивая в луже, вся моментально промокшая, весело смеялась и выкрикивала слова детской песенки.

Подставляя лицо дождю, она взглянула на окно и увидала там лицо Юры. Их взгляды встретились. Она крикнула ему:

— Иди сюда! Не бойся, иди!

Юра смутился и отошел от окна.

Людмила Васильевна стояла на сцене в клубе и смотрела, как воспитатель разучивал с хором песню. В переднем ряду стояли девочки, сзади — мальчики, а воспитатель дирижировал.

В клуб вошел Григорий Романович с потертым портфелем. Остановился в пустом зале, слушал песню. Когда кончилась песня, Людмила Васильевна увидала Григория Романовича.

— Перерыв на пятнадцать минут, — сказала воспитателю Людмила Васильевна и пошла в зал к Григорию Романовичу.

— Есть новости? — спросила Людмила Васильевна.

— Есть, да еще какие!

— Пойдемте в комнату.

Они прошли за сцену в небольшое служебное помещение, где никого, кроме них, не было.

— Кажется, нам повезло, — сказал Григорий Романович с видом человека, провернувшего удачное дело. — Семерихиных в Москве оказалось не так уж мало, зато Германов Агаповичей, к нашему счастью, куда поменьше.

— Нам нужно не больше одного, — сказала Людмила Васильевна.

— Путем исключения отчислили всех Германов Агаповичей, не подходящих к нашему случаю по возрасту. В итоге осталось три. Изучил эту тройку и установил, что интересующий нас Герман Агапович Семерихин работает старшим научным сотрудником, женат, проживает в Филях. Вот название учреждения, адрес и даже служебный телефон.

— Вот видите. А вы сомневались, — сказала Людмила Васильевна. — Не хотели поверить мальчику.

— Мы еще хлебнем с ним горя. Тут не все просто, чует мое сердце.

— А мальчик очень надеется на нас, переживает. Вчера приходил в библиотеку, просил книгу Дюма «Граф Монте-Кристо». И знаете, у нас ее не оказалось, он был страшно огорчен.

— Романтик, — сказал Григорий Романович. — Так что будем делать с Германом Агаповичем?

— Говорите, он женат?

— Да. Я случайно обратил внимание на одну важную подробность. Во всех документах и анкетах он указывает троих детей, а в заявлении на получение новой квартиры пишет, что детей у него четверо.

— Где это заявление?

— В райжилотделе. У Мироновой.

— А как Семерихин выглядит?

— Я с ним не встречался…

— Что о нем говорят?

— Благополучный служака, исполнительный. Иногда выпивает, правда, без скандалов.

— Условимся, Григорий Романович, вот о чем: не будем говорить Юре до нашей встречи с Семерихиным и до выяснения всех обстоятельств. Семерихин тоже не должен знать, что мальчик в Москве.

— А может, не тянуть резину, приехать к нему и все рассказать? У нас других дел по горло, вы же знаете.

— А вдруг окажется, что мальчику нельзя жить в семье Семерихина?

— Нельзя, так отправим обратно. Отец скажет, откуда приехал мальчишка.

— Как это у вас всегда все просто, — с укоризной сказала Людмила Васильевна.

— А что вы предлагаете? — удивился Григорий Романович. — Он у нас не один, чтобы столько им заниматься.

— Вы знаете мой принцип: я не люблю, когда всех детей рассматривают оптом. Надо к каждому найти подход.

— У нас с вами жизни на это не хватит.

— Так не будем же терять время на отвлеченные разговоры. Считайте, что я уже взяла на себя встречу с Семерихиным, — сказала Людмила Васильевна. — И для начала попросим помощи у работников райжилотдела, у Мироновой.

В подъезд райисполкома вошел высокий мужчина лет сорока, одетый как-то небрежно и не по моде. Вынул изо рта папиросу, бросил под ноги, придавил ботинком и стал подниматься наверх. Спросил у незнакомой женщины:

— Не скажете, как пройти к Мироновой?

Женщина была чем-то расстроена, сердито ответила:

— Третья дверь направо.

В комнате сидели две женщины: одна ближе к двери, другая в углу, отвернувшись, уткнулась в бумаги.

— Здравствуйте, — сказал вошедший. — Кто будет товарищ Миронова?

— Я, — подняла голову ближняя женщина. — Слушаю вас.

Мужчина представился.

— Семерихин, из научно-исследовательского института. Вызывали?

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Миронова, ставя стул таким образом, чтобы Семерихин сел спиной ко второй женщине, которая до конца разговора не повернулась.

Мужчина вежливо улыбнулся, сел на предложенный стул.

— Я пригласила вас в связи с вашим заявлением. Кое-что нужно уточнить.

— Чего тут неясного? Прошу трехкомнатную квартиру, треугольник института поддерживает. До каких пор мне жить в развалюхе? Старший научный сотрудник, а печку топлю дровами и воду ношу из колонки. И жена работает, семья большая.

— Сколько человек?

— Я с женой и четверо детей, — произнес он заученную фразу.

— Вы написали в заявлении и вот сейчас говорите, что у вас четверо детей, а по другим данным детей у вас трое.

Семерихин полез в карман за сигаретами, но не решился закурить, сунул пачку обратно.

— Один ребенок живет не с нами. Но он все равно мой, и жилплощадь ему положена.

— Где же он живет?

— Это, по-моему, никого не касается.

— Вы же знаете, что жилплощадь предоставляется только тем, кто фактически проживает в семье. Если ваш ребенок не живет с вами в старом доме, значит, вы не возьмете его и в новую квартиру.

— Что гадать о будущем? — сказал мужчина. — Вам со стороны легко судить, а вы в мою шкуру влезьте, тогда и скажете, могу я сына взять в новую семью или нет?

— И давно он не живет с вами?

— С самого дня рождения. Двенадцать лет собираюсь взять, и каждый раз возникают препятствия. Как ни кинь, а все выходит, лучше ему оставаться у чужих, чем ехать к родному отцу.

Семерихин снова вынул сигарету, стал мять ее пальцами.

— Разрешите? — спросил он.

— Курите, курите.

— Благодарю вас.

Зажег сигарету, глубоко затянулся. Полез в карман, вытащил платок, стал вытирать вспотевший лоб и лысину.

— Вы не думайте, что я какой-нибудь, знаете, хлюст, что ли, уклоняюсь от отцовского долга. Уверяю вас.

— Почему же вы не берете его к себе?

— Кто знает, может, и возьму.

Семерихин пытался расположить к себе собеседницу, перешел на более задушевный тон.

— У сына нет матери, умерла при родах. Мальчик остался на руках у ее сестры. Женщина бездетная, медицинский работник. Она и воспитывает его как родного. Я честно скажу, виноват перед покойной женой. Нехорошо поступил, до сих пор мучаюсь. Работал я механиком на рудниках, часто уезжал в командировку, ну и связался с одной женщиной. А жена в то время была беременная. Связала в узелок бельишко, оставила мне старшего сына и подалась на станцию в пургу и лютый мороз. Чудом живая, добралась за пятьсот верст к своей сестре, там родила и скончалась.

Он погасил окурок и закурил новую сигарету.

— И вы до сих пор не можете решить судьбу сына.

— А как решить? То сам был бездомный, со старшим Колькой намаялся, а после общие дети пошли. Вторая жена с первого дня невзлюбила мальчишку, и он на нее все время волчонком скалится. Гляжу на него и мучаюсь, куда, думаю, еще младшего брать?

— Выходит, отказались от сына?

— Почему же? Просто ему там не плохо живется.

— Зачем же вы в заявление его вставляете? Пускай и живет у чужих, вырастет счастливый, про вас и знать не будет.

— Легко указать, — вздохнул Семерихин. — Ну и что же, что вставил? Он же мой ребенок?

Миронова с удивлением смотрела на Семерихина.

— Вы даже не написали, где живет ваш сын. Все-таки официальный документ.

— Проверять будете? Не выдумал ли я сына для лишней жилплощади? Действуйте, как хотите, только не бередите детскую душу. Жилплощадь ему полагается по закону, я и написал. И вы не имеете права исключить из состава семьи моего законного сына. Я могу идти?

Семерихин с вызовом смотрел в лицо Мироновой.

— Вы ответили на все мои вопросы, и я вас больше не держу, — спокойно сказала она.

Он кивнул головой и пошел к двери. Когда он вышел, женщина, сидящая в углу, быстро поднялась с места. Это была Людмила Васильевна.

— Вы первый раз видите этого человека? — спросила она Миронову.

— Первый, — сказала Миронова. — Жалко мальчика. Бежать за тысячи километров и найти такого отца!

Людмила Васильевна подошла к окну, взглянула на улицу из-за занавески. Миронова подошла к ней. Отсюда женщины увидали, как Семерихин пересек улицу, подошел к старенькому «Москвичу», стоящему в тени у тротуара, не торопясь открыл дверцу, сел в кабину и уехал.

На другой день утром Людмила Васильевна зашла в книжный магазин, остановилась у прилавка, спросила продавца:

— У вас есть «Граф Монте-Кристо»?

— Пожалуйста, — сказал продавец. — Вам какое издание?

— Любое.

Он достал с полки книгу, принял деньги от Людмилы Васильевны, дал сдачу, завернул книгу в белую бумагу.

— Прошу вас.

— Спасибо. До свидания.

— До свидания.

Людмила Васильевна ушла из магазина с покупкой. После обеда в своем кабинете она беседовала с Юрой.

— Я хотела спросить у тебя, Юра, ты знаешь, кто твой отец?

— Геолог и путешественник, — с гордостью сказал Юра. — Он по всей земле ездит, в горах и пустынях ищет полезные ископаемые. У него есть ружье, собака овчарка, походная палатка, надувная лодка с мотором и автомобиль.

— Откуда ты знаешь?

— Я так думаю. У настоящего геолога все снаряжение имеется, иначе как же? Разве вы не читали про путешественников и искателей?

— Читала. А ты уверен, что твой отец не забросил геологию? Может, уже и не путешествует, а спокойненько живет себе на какой-нибудь улице.

— Ну что вы! — засмеялся Юра. — Он настоящий, знаете, какой смелый и сильный. Вот когда найдете, сами увидите.

— Боюсь, не найдем мы такого отца. Что тогда делать?

— Куда ему деться? Найдете.

Юра недоверчиво покосился на Людмилу Васильевну.

— А вы не перепутали фамилию? Семерихин Герман Агапович.

— Не перепутала. Тебе хорошо жилось у тети?

— Хорошо, — сказал Юра. — Она добрая.

— Ты сказал ей, что уезжаешь в Москву?

— Чего еще говорить? — нахмурился Юра.

— Думаешь, ей все равно, что с тобой случится? Наверное, теперь места себе не находит, ищет тебя, а ты спокойненько укатил в Москву. Да еще адрес скрываешь, мы бы ей послали телеграмму, успокоили ее. Почему не хочешь сказать, откуда приехал?

Юра опустил голову, молчал. Сомнения мучили его.

— Из Средней Азии? — спросила Людмила Васильевна.

— Не помню, — сказал Юра. — Вы ищите отца как следует. А не хотите, так отпустите меня, сам буду искать.

Мальчик решительно направился к двери.

Когда он дошел до дверей, Людмила Васильевна спросила его:

— Ты любишь книги?

— Люблю. У меня дома целая библиотека.

Она подошла к шкафу, открыла дверцу.

— Выбирай, какая понравится.

У Юры загорелись глаза, когда он увидел полки с книгами.

— Можно любую?

— Какую хочешь, — сказала Людмила Васильевна и с равнодушным видом отошла к столу.

Юра осмотрел полку, увидал толстую книжку в переплете. Это был «Граф Монте-Кристо».

— Разрешите эту?

— Пожалуйста, бери.

В большой комнате научно-исследовательского института за столами работали четыре человека: две женщины и двое мужчин.

Зазвонил телефон. Рука полной белокурой дамы потянулась через стол, подняла трубку.

— Слушаю. Сейчас… Вас, Герман Агапович, какая-то симпатичная жгучая брюнетка.

Женщина засмеялась своей остроте и положила трубку на стол.

К телефону подошел Семерихин, улыбнулся своей сослуживице. Сказал в трубку:

— Слушаю. Да, да. Семерихин, Герман Агапович.

В трубке заговорил женский голос, и Семерихин стал внимательно слушать. Оглянувшись на своих товарищей, прикрыл трубку ладонью.

— А что выяснять? — сказал он в трубку. — Конечно, понимаю. Встретиться? Могу приехать к вам. На нейтральной почве? Не совсем удобно. А что говорит? Понимаю, Людмила Васильевна. Хорошо.

Белокурая дама, лысеющий круглощекий сотрудник и молодая некрасивая женщина многозначительно переглянулись.

— Да перестаньте вы! — сердито сказал им Семерихин и тут же пояснил в трубку: — Это я не вам. Ну, где назначите, там и встретимся.

— Попрошу вас прийти в отделение милиции, где вы прописаны, — продолжала по телефону Людмила Васильевна. — Завтра в три.

— Обязательно приду, — сказал Семерихин. — До свидания.

Он повесил трубку и тяжело опустил руки, на стол. Достал из кармана платок, стал вытирать пот с лица.

Сотрудники вновь переглянулись, но уже не с издевкой, а в недоумении.

На второй день Людмила Васильевна и Семерихин встретились в отделении милиции. Разговор для Семерихина был неприятный и тревожный. Как он ни старался сохранить спокойствие, это ему не удавалось.

— А почему именно вас заинтересовал мой сын? — спрашивал Семерихин. — Я не понимаю, почему обязан давать вам объяснения о своих детях?

Он с вызовом замолчал.

— Видите ли, Герман Агапович, — мягко сказала Людмила Васильевна, — дело в том, что ваш сын Юра убежал из дома разыскивать своего отца.

Семерихин резко повернулся к ней.

— Юра убежал из Ташкента? Ну, знаете ли! Как же это?

— Кто-то сказал мальчику, что он воспитывается в чужой семье и что у него есть родной отец.

— Эх, люди! — зло сказал Семерихин. — Посочувствовали мальчику, пожалели!

— Вы знаете, дети в таком возрасте впечатлительны. Как всякий мальчик, Юра захотел увидеть своего отца.

— Вам точно известно, что он убежал?

— Иначе я не стала бы вас беспокоить. Мне хотелось выяснить у вас один вопрос: когда мальчика найдут, куда его направлять? В Ташкент или к вам?

Семерихин растерялся и не сразу ответил.

— Я, безусловно, согласен. Но у меня семья. Вторая жена никогда не станет для Юры родной матерью. Это я точно знаю, по старшему сыну.

— Вы когда-нибудь говорили с женой о Юре?

— В первые годы нашего брака говорил не раз, а потом сам понял, что Юре лучше остаться в Ташкенте. Ему там хорошо, приемная мать работает в больнице, заботится о Юре. К тому же я дал слово никогда не пытаться, помимо ее воли, связаться с мальчиком.

Он закурил, но тут же погасил сигарету, вдавил ее в пепельницу.

— Надо быть подлецом, чтобы поступить иначе, — сказал Семерихин, все более волнуясь. — К тому же у меня постоянно материальные трудности, я не смогу его обеспечить.

Людмила Васильевна внимательно слушала, а когда Семерихин замолчал, сказала:

— Может, попытаться убедить мальчика, что разговоры о том, будто у него есть родной отец, не основательны? Сказать ему, что нет отца, не нашли.

— Конечно, — кивнул Семерихин, — дети верят всему. Но тогда я должен буду навсегда забыть, что у меня есть сын Юрий.

— Именно так. В этом случае вам надо навсегда уйти из его жизни.

Семерихин снова закурил, жадно затянулся, поперхнулся, закашлялся. И вдруг засмеялся нервным смехом.

— Ловко вы подвели. От родного сына заставляете отказаться!

— Да вы сами давно от него отказались. Мальчик фактически не жил с вами ни одного дня.

— Фактически так, — согласился Семерихин. — А юридически? Отец я ему или нет?

— Если Юра не усыновлен приемными родителями…

— Я никогда не отказывался от своего отцовского права. Случайно, не райсовет подослал вас ко мне? Откажись, мол, от сына, а потом и не заикайся о трехкомнатной квартире? Да черт с ними, пусть дают двухкомнатную, из-за этого я не отрекусь от сына.

Он оскалился нервной раздраженной улыбкой.

— Вы, кажется, совсем не поняли, в каком сложном положении находится ваш сын. Прежде чем возвращать его в Ташкент, ему должны объяснить, что вас не было и нет на свете.

— Нет уж, извините! Объяснять я буду сам, а вы сначала найдите мальчишку!

— Найдем, человек не иголка.

— Прошу вас, поймите меня правильно. Все эти двенадцать лет я помнил о нем. А может, мне еще раз поговорить с женой?

— Поговорите. И когда примете решение, позвоните мне по этому телефону.

Она написала на листке блокнота номер телефона и подала ему. Он встал, примирительным тоном сказал:

— Если узнаете что-нибудь новое о Юре, сообщите мне на службу. Могу я рассчитывать?

— Обязательно. До свидания.

Он пожал протянутую ею руку, пошел к двери. Но у самого выхода остановился, с неожиданным чувством спросил:

— У вас есть дети?

— Есть. Девочка, в четвертый класс перешла.

— В таком случае, вы поймете мои переживания. Сын хочет видеть отца красивым и мужественным, а перед ним встанет тусклый и примятый человек. Ирония судьбы!

Он грустно улыбнулся и хлопнул дверью.

— Жалкий, нерешительный человек, — говорила о Семерихине Людмила Васильевна, расхаживая по своему кабинету перед Григорием Романовичем. — Представьте, я точно угадала, что думает о нем сын. Пытается острить, кривляться. Обыкновенный трусливый мещанин. Нашкодил и спрятался в свою конуру, самого себя боится. Между прочим, сказал, что мальчик живет в Ташкенте.

— Ага! Все-таки Средняя Азия? — воскликнул Григорий Романович. — Послать телеграмму родителям?

— Он не назвал ни адреса, ни фамилии.

— Сообщим в Ташкентскую милицию. Наверняка родители заявили об исчезновении сына. Пусть знают, что Юра у нас.

— Потерпите еще денек, может, Юра сам подскажет, как поступить.

В тихом, глухом углу двора группка ребят, среди которых Таня к несколько других девочек, сбились в кучу, тесно окружили Юру, который сидел на груде камней и читал вслух «Графа Монте-Кристо».

— «…Дантес затрепетал от радости. Он быстро съел суп и говядину, которую по тюремному обычаю обычно клали прямо в суп. Потом, выждав целый час, чтобы убедиться, что тюремщик не передумал, он отодвинул кровать, взял кастрюлю, всунул конец железной ручки в щель, пробитую им в штукатурке, между плитой и соседними камнями и начал действовать ею как рычагом. Легкое сотрясение стены показало Дантесу, что дело идет на лад. И действительно, через час камень был вынут: в стене осталась выемка фута в полтора в диаметре. Дантес старательно собрал куски извести, перенес их в угол, черенком кувшина наскоблил сероватой земли и прикрыл ею известку…»

— Ничего не выйдет, — перебил Юру Димка. — С такой техникой сто лет проковыряешься.

— Заткни свой граммофон, — грубо оборвал его вихрастый паренек, похожий на цыгана. — Чего понимаешь в этом деле?

— Не меньше твоего.

Ребята готовы были сцепиться. Но Юрка сам закрыл книжку и сказал:

— Димка прав. Какие-то кастрюли, черепки от кувшина, а стена вон какая толстенная, разве убежишь?

— Не отчаивайтесь, ребята, — сказала Наташа. — Я завтра выйду на волю, куплю в хозяйственном магазине веревку и переброшу через стену на это место.

— Завтра, завтра! — передразнил вихрастый. — А сегодня что будем делать?

— А ты кто такая? — сердито оборвал Наташу Юрка.

Все девочки дружно засмеялись. А белокурая Люся сказала:

— Не знаешь, кто такая Наташка? Она же артистка, из дому убежала в Москву, чтобы в кино сниматься.

— А почему здесь живет? — удивился Юра.

— На киностудию не приняли, а деньги все кончились, — пояснила сама Наташа. — Пошла на вокзал, хотела без билета уехать домой в Оршу и налетела на милицию.

— Наташу Ростову хотела играть? — засмеялся Димка. — Подходишь.

— На эту роль я опоздала. Да мало ли ролей еще будет, все равно стану актрисой, через год опять убегу.

— А теперь как же? — спросил Юра.

— Завтра папа приедет за мной.

— Везет же тебе.

— Ну и пусть. А веревку я вам куплю и переброшу через стену. Ждите после обеда.

— А деньги? — спросил Юра.

— Папа даст.

— У меня есть рубль. Возьми, пожалуйста. И письмо опустишь в ящик, я напишу, а то дома волнуются, ищут меня.

— И мое опустишь, в Курск напишу, — попросил Мишка. — Глупость я сделал и сгинул без вести, пускай знают, что живой.

— А может, этим ломиком продолбим? — предложил Мишка, показывая какую-то железяку, найденную во дворе.

Он размахнулся железкой и стал долбить стенку, которая совершенно не поддавалась ударам.

— Чепуха! — сказал вихрастый. — Один только стук. Читай дальше, Юрка. Интересная же книжка, может, какой другой способ вычитаем. Убежал же этот граф из тюрьмы!

— Убежал! — мечтательно подтвердил Юрка.

— Вот и читай.

Юрка раскрыл книгу, и ребята опять обступили его. Слушая Юркин голос, Димка враждебно смотрел на неприступную стену.

— «…Потом, чтобы не терять ни одной минуты этой ночи, — читал Юрка, — во время которой, благодаря случаю или, вернее, своей изобретательности, он мог пользоваться драгоценным инструментом, он с остервенением продолжал работу…»

Димка слушал и медленно скользил взглядом по гладкой каменной плоскости, поднимая глаза к зубчатому краю стены, за которым сверкало синее-синее небо.

В небольшом ресторанчике сидел Семерихин, пил водку и рассказывал своему сослуживцу, лысеющему полнощекому Николаю Павловичу Сугробину, историю своей жизни. Оба были изрядно выпивши.

— А ты подумал, что я свидание с бабой назначаю?

— Натуральная мысль, — хихикнул Николай. — Ты по этой части еще в институте славился.

— Доисторические времена. Исчезли юные забавы как сон, как утренний туман. Тяпнем еще по одной?

— Давай.

Они выпили, смачно закусили. Посмотрели друг на друга, будто давно не видались.

— А ты, брат, большие надежды подавал, — с грустью сказал Сугробин. — А что теперь?

— Да и ты в Кулибины метил. А что вышло? Сидим два гения в одной комнате с глупыми бабами и роемся в пустых бумагах.

Сугробин ничего не ответил, махнул рукой, стал ловить на тарелке закуску, стараясь поддеть ее вилкой.

— А все через баб, — сказал Семерихин. — Если бы Ольга не ушла тогда от меня, не уехал бы я с рудников и теперь уже был бы главным инженером, ворочал бы большими делами. Не шуршал бы тут пыльными бумагами как канцелярская крыса.

— Бабы тут ни при чем, — махнул рукой Сугробин.

— То есть как ни при чем?

— В самом себе ищи вину, так честнее будет, ей-богу.

Сугробин наконец подцепил закуску, сунул в рот, засмеялся.

— А я вчера так и подумал: с бабой, мол, договаривается. Выходит, ошибся. Оказывается, сынок у тебя объявился. Неужели супруга станет возражать?

— Мне легче острый нож в собственное сердце воткнуть, нежели говорить с ней на эту тему.

— Что она у тебя, зверь какой?

— Кольку вон поедом ест, а как еще Юрку возьму? Много лет решаю эту задачу и никак не решу. Однажды взбрела в голову мысль, на охоте. Зарядил я ружье, сижу в кустах, жду лисицу. Ветер вдруг поднялся, завьюжило. И будто послышался писклявый Юркин голосок, зовет меня на помощь. Эх, думаю, жизнь моя горькая. А не разрядить ли ружьишко в собственную грудь? Хотел было так и сделать, да заяц, проклятый, помешал.

Сугробин осуждающе посмотрел на Семерихина.

— Это ты брось, выкинь подобные мысли из головы. Хватит, шабаш!

Он отодвинул тарелки, встал из-за стола.

— А может, не в жене твоей дело? Себя еще раз спроси. Стареем мы, брат, а дети растут. Пора нам умнеть, побесились — и будет.

— Нет, ты послушай, что я скажу. Перед тем как жениться второй раз, я ездил к Юрке в Ташкент. Жарища была страшенная…

И Семерихин подробно рассказал, как было тогда.

Он шел по ташкентской улице с чемоданчиком в руках. Остановился у калитки незнакомого дома, стал смотреть через ограду в сад, где на качелях качался мальчик лет семи. Это был маленький Юра.

— Подойти ко мне, мальчик, — поманил Семерихин. — Надежда Ивановна дома?

— Мамка! — закричал мальчик. — Тебя дяденька спрашивает.

На веранду вышла Надежда Ивановна. Увидела Семерихина, с испугом кинулась к Юре.

— Иди, играй, — подтолкнула она мальчика. — Беги в сад.

Мальчик убежал к качелям. Надежда Ивановна окинула Семерихина суровым взглядом.

— Зачем заявился? Детскую душу смущать? Ольгу не пожалел, так хоть сына оставь в покое.

— Не гони меня сразу, Надежда, выслушай, что скажу. Не изверг я.

— Да и не ангел. Откуда черти принесли?

— Я с миром, а ты сразу в штыки. Пойдем в дом, потолкуем.

Она пошла впереди, он последовал за нею.

Затем они сидели на веранде, мирно разговаривали.

— Как бы там ни было, а жить надо, — говорил Семерихин. — Решил я жениться. Колю, безусловно, заберем от бабушки, она уже старенькая, ей трудно. А насчет Юры хочу с тобой посоветоваться. Если тебе трудно, отдадим его в детский дом.

— Ни за что на свете! — запротестовала Надежда Ивановна. — Я никому не отдам Юру. Сестра перед, смертью просила меня заменить Юрочке мать, и я выполню ее последнюю волю.

— Ты так говоришь, будто он не мой сын.

— Он называет меня матерью. Я всю жизнь отдала ему. Ты можешь убедиться, что Юре у меня хорошо. Поживи у нас денька два, приглядись. Я тебе постелю в Юриной комнате, скажу ему, дядя, мол, в командировку из Москвы приехал. Только, смотри, ни словом, ни намеком кто ты.

— Да что уж там? Не враг я своему сыну.

На ночлег Семерихина устроили в комнате мальчика. Юре постелили на кроватке, а Семерихину поставили раскладушку.

Мальчик сидел за столом, рисовал в альбоме веселые рожицы. Карандаш бегал по бумаге легко, озорно.

Семерихин внимательно разглядывал комнату. Все здесь было просто, аккуратно, уютно. Над столиком висела полочка с книгами, на тумбочке стоял будильник и репродуктор. На полу стояла лошадка-качалка, лежала коробка с конструктором и две-три заводные игрушки.

— Богато живешь, — сказал Семерихин. — Игрушек у тебя как в магазине.

— Мамка накупила. И дядя Кира приносит.

— Кто? — насторожился Семерихин.

— Дядя Кира. Он доктором в маминой больнице работает.

— А-а.

— Хотите, нарисую ваш портрет? — предложил мальчик. — Сидите смирно, не мотайте головой.

Он перевернул листы альбома, приготовился рисовать на чистом листе.

— Не шевелитесь.

Семерихин откинул голову, сидел неподвижно.

Посматривая на лицо Семерихина и на альбом, мальчик старательно рисовал.

С листа бумаги проглядывало лицо, похожее на Семерихина, с удивленным взглядом и большими ушами.

— Похож! — восхищенно сказал Семерихин. — Да ты художник. В семь лет так рисовать, надо же!

Семерихин одобрительно и с нежностью смотрел на сына.

— И читать умеешь? — спросил он.

— Ага. Вон сколько у меня книг. А эту на день рождения подарили.

Мальчик достал с полки книгу, стал громко читать:

«Жили себе дед да бабка, была у них курочка Рябка, нанесла она яиц полное лукошко, да еще немножко…»

— А здесь что написано? — взял Семерихин другую книгу с полки.

— Бременские музыканты, — прочитал мальчик.

— Грамотей! — одобрил Юру Семерихин. — В шахматы умеешь играть?

— У меня их никогда не было, где мне научиться?

— А я прихватил с собой. Хорошие шахматишки.

Семерихин полез в чемоданчик, достал шахматы, завернутые в бумагу и перевязанные шпагатом, он только теперь купил их в магазине.

— Бери насовсем.

— Спасибо, дядя.

— А еще я хотел подарить тебе географическую карту. Ты любишь географию?

— Не знаю, — откровенно сказал мальчик.

Семерихин достал из чемоданчика карту, развернул ее и повесил над Юриной кроваткой, прикрепил к гвоздям, которыми был прибит коврик.

— Вот здесь вся наша страна, реки, моря и горы. Все города. Я за свою жизнь много поездил и чего только не видал. Здесь вот, в горах Казахстана искал молибден, металл такой, очень ценный. Ходил по Алтаю. На Урале тоже не одну дорожку протоптал. И здесь бывал, на Карпатах. Красивые места!

Рассказывая, где он бывал, Семерихин показывал все на карте.

— Удивительнее всего Сибирь, бескрайняя тайга, бурные реки, медведи.

Мальчик с восхищением слушал рассказ.

— А кем вы работаете, дядя? — спросил он.

— Геологом. Слыхал про таких людей? Геолог-разведчик я, путешественник, искатель полезных ископаемых, земных богатств. Я, брат, всю землю обошел, все уголки знаю, как ты в своей комнате.

— Интересно? — засверкал глазенками мальчик.

— Фантастически интересно, — сказал Семерихин и отвернулся от карты. — Однако сыграем в шахматы?

Семерихин разложил доску, расставил фигуры. Мальчик с интересом смотрел на шахматы.

— Каждая фигура, — стал объяснять Семерихин, — имеет свое название и по-особому передвигается по доске. Вот это пешки. А это король, это королева. Два слона, или офицера, две ладьи, или туры, и два коня. Начинают игру белые фигуры.

Вдруг он замолчал и забыл про шахматы. С каким-то грустным выражением смотрел на Юру, а потом спросил:

— А как ты живешь, вообще?

— Хорошо, — сказал мальчик.

— Не скучаешь?

— А по ком скучать? У нас все дома.

— А тебя не бьют?

— Про кого это вы? Про Сережку Мурадова или про Катьку Свиридову с соседнего двора?

— Да нет, я про твою маму.

— Она меня никогда не бьет. Зачем драться? Это же больно. Давайте играть в шахматы.

Семерихин будто очнулся от тяжких мыслей.

— Конечная цель шахматной игры — поставить мат королю.

На этих словах мы покидаем Семерихина и маленького Юру в Ташкенте в момент их тайного свидания и переносимся на пять лет вперед. Мы застаем взрослого Юру за шахматной доской в детском приемнике в Москве. Он сидит в саду на скамейке, играет в шахматы с Димкой и словно продолжает рассказ:

— Он-то и научил меня играть в шахматы. Тогда мне и в голову не пришло, что это был мой отец.

— Ты узнал бы его теперь, если бы встретил?

— Спрашиваешь! У меня даже его портрет сохранился.

Юра достал из кармана бумажку, аккуратно развернул ее, чтобы не порвать на сгибах.

— Смотри.

Ребята наклонились над старым Юриным рисунком, смотрели на смущенное, жалостливое лицо Семерихина.

— Твой батька?

— Смешной мужик.

За спиной у мальчиков в это время появился Григорий Романович. Остановился, никем не замеченный, смотрел на рисунок.

— Кто рисовал? — спросил он ребят.

— Я, — сказал Юра.

— Это его батька, — сказал Димка.

— Дай-ка сюда, — протянул руку Григорий Романович. — Давай, давай, я его не съем. Посмотрю и верну.

Юра неохотно отдал рисунок.

С этим рисунком Григорий Романович пришел в кабинет к Людмиле Васильевне. Она посмотрела на рисунок и улыбнулась.

— Я видела, Юра показывал. Действительно, напоминает лицо Семерихина. Что-то характерное схватил. Теперь он постарел, стал тусклый и примятый. Это он сам так сказал о себе.

— Не звонил еще?

— Наверное, завтра позвонит. Думает.

Ребята играли во дворе, в том месте, где накануне пытались сделать подкоп под стену.

Кудрявый и смуглый, как цыганенок, мальчик играл на губной гармошке, Димка дул на расческу, обернутую бумажкой, кто-то гремел кастрюлей. Под дикую музыку и звонкие выкрикивания танцевала Люся. Она сама придумывала танцы, двигалась с задором, приятно было на нее смотреть.

Ребята выкрикивали какие-то бессвязные слова, подражая английским песенкам битлов, прихлопывали ладошками, топали ногами, визжали и подсвистывали.

Люся отчаянно танцевала в бешеном ритме, раскидывая руки и развевая по ветру прямые белокурые волосы.

Все неистовствовали, кричали.

Только один Юра грустно стоял в стороне с шахматной доской в руках.

В самый разгар танца прямо через стену перелетел большой моток новой веревки для белья и упал к ногам Люси.

Танец прервался. Юрка бросился к веревке, подхватил ее и запрыгал от радости.

— Молодец, Наташа. Спасибо! — закричал он на стену, откуда упала веревка. — Сдержала слово. Молодец.

Мальчишки обступили Юру, стали рассматривать веревку. Все хором закричали Наташе:

— Спа-си-бо, На-та-ша! Спа-си-бо!

Семерихин возвращался с работы. Подошел к своему бревенчатому домику в Филях, остановился у ворот, где стоял «Москвич». Взглянул на машину, погладил рукой радиатор, оставив полосу, смахнул пыль.

Решительно толкнул ногой калитку. Во дворе гуляли две девочки-близнецы, дочери Семерихина — Римма и Мира. Они играли с собакой, запрягали ее в старую детскую коляску. Услышали стук калитки и побежали навстречу Семерихину.

— Папка пришел! Папочка!

Отец присел на корточки, вынул из кармана леденцы, насыпал дочерям в ладошки.

— Золушки вы мои. С Барбосом играете?

Он ласково смотрел на девочек, на их растрепанные волосики, расцарапанные коленки.

— А где мама? Пришла?

Девочки сосали конфеты, укоризненно уставились на отца.

— Ты опять пьяный? — сказала одна.

— От тебя водкой пахнет, — сказала другая.

Семерихин рассердился.

— Где мать, я спрашиваю? Отвечайте!

Девочки испуганно насупились.

— В школу вызвали. У Кольки опять двойки и сплошные прогулы.

— И дневник потерял, — сказала одна девочка.

— Мама ему по щекам надавала, — добавила другая.

Семерихин огорченно смотрел на девочек, гладил их по головкам.

— А Коля где? — спросил он после молчания.

— На речку пошел.

— Купается?

— С ребятами под лодкой сидит.

— В карты играют и папиросы курят.

Семерихин сел на траву, привлек к себе девочек. Грустно смотрел на собаку. Девочки прильнули к отцу, притихли.

— Ну, ладно, — сказал он мирным тоном. — Пойдемте, бедняжечки. Покормить же вас надо.

Он вытер девочкам носы, поправил волосы, повел в дом.

Утром он пришел на работу, когда сослуживцев еще не было в комнате. Набрал номер телефона.

— Людмила Васильевна? Говорит Семерихин. Здравствуйте. Ничего нового? Как было… решил, решил! По этому поводу и звоню вам. Плохо ему будет в моей семье. Очень плохо. На всякий случай, знайте мое мнение.

Людмила Васильевна опустила трубку, возбужденно отодвинула стул, нервно зашагала по кабинету.

В дверь постучались и, не дождавшись ответа, вошли Григорий Романович и милиционер Смирнов.

— Разрешите? — спросил Григорий Романович.

— А, здравствуйте, товарищ Смирнов, — встала она из-за стола и подала руку Смирнову. — Чем порадуете?

— Да вот новое дело открылось, — сказал Григорий Романович. — Милиция еще одного беглеца опознала. Помните, Михаилом назвался, из Курска. С Юрой и Димкой дружит?

— Помню, и что?

— Пришел запрос из Курска, — вмешался Смирнов. — По всем приметам выходит, что этот парнишка участвовал в ограблении ларька в Курском парке культуры и отдыха.

— С чего вы взяли, что это именно он? Миша на грабителя не похож. У него отец пьяница, избивает мать и детей, вот он и сбежал.

— Кабы так-то, — сказал Смирнов. — Из Курска верную примету указывают. На левой руке у него наколка. На каждом пальце написано по одной букве, а все вместе читай «Миша».

— Вы видали? — спросила Людмила Васильевна у Григория Романовича.

— Не заметил.

— Ну, вот видите. Я тоже не заметила.

— Легко проверить, — сказал Смирнов. — Позовите его сюда, все станет ясно.

— Хорошо, зовите.

И вот они все четверо в одной комнате. Мальчик стоит у порога и с испугом смотрит на взрослых, ждет, когда начнут спрашивать.

— Здравствуй, Миша, — спокойно сказала Людмила Васильевна. — Проходи сюда, садись.

Миша робко прошел к дивану, сел на краешек.

— Это правда, что ты из Курска? — спросила она.

— Правда.

— Курская милиция прислала запрос о тебе.

— А как они узнали, что я здесь? — удивился Миша.

— Ты же сам писал своему приятелю, чтобы предупредил родителей, что ты жив и здоров, — сказал Смирнов. — Писал?

— Писал, — потупился Миша. — Но я не сообщал обратного адреса.

— А милиция по штемпелю узнала, что твое письмо отправлено из Москвы с Павелецкого вокзала. Возникло предположение, что ты здесь, в приемнике, они прислали нам запрос и не ошиблись.

Миша вдруг зашмыгал носом и заплакал.

— Не выдавайте меня, Людмила Васильевна. Я не хочу в тюрьму.

— При чем тут тюрьма? — успокоила его Людмила Васильевна. — Ты же говорил, что у тебя отец алкоголик, избивает мать, тебя, от этого ты и убежал из дому. Я же поверила твоим словам.

Миша всхлипнул и вытер рукавом слезы.

— Это неправда, — сказал он. — Я все наврал. Мы с ребятами сломали замок на ларьке и ограбили. Я боялся, что меня будут судить.

— Вот видите, — сказал Смирнов.

— А вы всем верите, Людмила Васильевна, — вставил Григорий Романович. — По нему же сразу видно, что за птица.

— И что вы взяли в ларьке? — ровным тоном спросила Людмила Васильевна.

— Ящик лимонаду и десять пачек папирос.

— Зачем же ты так сделал?

— Я вместе с ребятами, это они уговорили. Заступитесь за меня, Людмила Васильевна.

— Как же я заступлюсь, если ты вор?

Мальчик затрясся весь от обиды.

— Я не вор! Никогда ничего не крал. Это я по глупости, никогда больше не буду. Поверьте мне, честное слово!

— Ты понимаешь, что натворил? — спросила Людмила Васильевна. — Ты уже большой, должен отвечать за свои поступки. И об отце так нехорошо говорил.

— По дурости я, — сказал Мишка. — Сделал глупость и убежал от страху. Провались этот лимонад и папиросы. Простите меня, заступитесь.

— А я не поверила, когда мне сказали про твои похождения. Теперь вижу — все правда. Что это у тебя на руке?

Она взяла левую руку мальчика, прочла наколку. На каждом пальце с тыльной стороны темнели большие буквы: М-И-Ш-А.

Милиционер и Григорий Романович с удовлетворением прочли татуированную надпись.

— Давно расписал? — спросила Людмила Васильевна.

— Ребята подговорили, не буду я с ними больше дружить. Заступитесь за меня.

— Ладно, иди в свою группу, потом разберемся, — сказала Людмила Васильевна.

Миша посмотрел на всех раскаянным взглядом, тихо вышел за дверь.

Взрослые остались одни и молчали.

— А вы жалели его, верили басням, — сказал Григорий Романович.

— Что делать? — виновато пожала плечами Людмила Васильевна. — Лучше в одном человеке обмануться, чем всех подозревать. Я и сейчас думаю, что он неплохой мальчик, нечаянно оступился.

— Отправим в Курск, там разберутся, — сказал Смирнов. — Дело ясное.

— Я прошу вас, напишите самое положительное наше впечатление о мальчике и изложите нашу просьбу не выносить строгого приговора. Надо дать полную возможность мальчику исправить свою ошибку.

— Я с вами согласен, — сказал Смирнов.

— А вас, Григорий Романович, я попрошу самому съездить в Курск вместе с мальчиком и помочь товарищам правильно разобраться в его судьбе. И, если я в чем ошибаюсь, поправьте меня.

Людмила Васильевна пересекла двор детского приемника, направилась к белокаменному зданию мастерских. Здесь работали дети, человек сорок. Из тоненьких струганых реек ребята сбивали ящики для посылок.

У освещенной белой стены стоял Юра и черным углем рисовал портреты своих товарищей. Там уже красовалась целая галерея знакомых лиц: Димки, Мишки, вихрастого цыганенка, маленького паренька из Херсона.

Юра увидал Людмилу Васильевну, бросил уголь, отошел к своему верстаку и принялся стучать молотком.

— Здравствуйте, дети! — сказала Людмила Васильевна.

Дети поздоровались, не прекращая работы.

Она смотрела на размалеванную стену, узнавала знакомых ребят.

— Пойди-ка сюда, Юра, — позвала Людмила Васильевна.

Юра нерешительно подошел.

— Нарисуй, пожалуйста, меня. Сумеешь?

— Зачем же? — смутился Юра.

— Рисуй, — повторила она.

Юра взял уголь, стал рисовать.

Прекратился стук молотков, ребята бросили работу, смотрели на Юру.

А Юра быстрым росчерком в одну минуту нарисовал портрет Людмилы Васильевны и отошел от стены.

— Похожа? — спросила ребят Людмила Васильевна.

— Похожие, — крикнул один паренек, и другие сразу поддержали его. — Законный портрет.

— Точно.

— Похожая.

— Молодец, Юра, хорошо рисуешь, — подхватила Людмила Васильевна. — Зайди ко мне после обеда, есть одно дело.

Юрины глаза сверкнули надеждой.

— Нашли отца? — спросил он.

— Придешь, все узнаешь.

В кабинете их было трое: Людмила Васильевна, Григорий Романович и Юра.

— Так и не вспомнил, откуда ты? — спокойно спросила мальчика Людмила Васильевна.

— Не вспомнил.

— Почему не хочешь сказать, что приехал из Ташкента? — прямо спросила Людмила Васильевна.

Юра от неожиданности забеспокоился, но ничего не ответил.

— Правда же ты из Ташкента? — спросила она еще раз.

— Правда, — сказал Юра, не поднимая глаз. — А не признавался, чтоб не отправили обратно.

— На какой улице живешь?

— Самаркандская, двадцать семь.

— Как зовут родителей.

— Еремеева Надежда Ивановна. Ну, еще Кирилл Николаевич.

Он теперь ничего не скрывал и только боялся, что его отправят домой.

— Что же нам делать, Юра? — сказала Людмила Васильевна. — Похоже, никаких результатов насчет гражданина Семерихина мы не добьемся. Придется возвращаться в Ташкент. Там же тебе хорошо жилось? Ну, что ты молчишь?

— Хорошо, — тихо сказал Юра. — Меня не обижали.

— Мама любит тебя. Правда же?

— Я тоже люблю ее. Только она мне не мама, — дрожащим голосом ответил Юра. — Моя мама умерла.

— Она воспитала тебя как сына. Она теперь стала тебе самым близким человеком. Зачем ты ее обижаешь?

Юра вскочил с места и упрямо сказал:

— Я не обижаю ее, я люблю маму. А в Ташкент не поеду, буду искать отца.

— Найдешь ли такого, какого ищешь?

— Всю землю пешком обойду и всех людей спрашивать буду. Куда он денется? Найду!

Людмила Васильевна молча смотрела на Юру. Подошла к нему, сочувственно покачала головой. Когда он успокоился, сказала:

— Послушай моего совета. Я желаю тебе добра.

Юра демонстративно отвернулся от нее и сердито насупился.

Людмила Васильевна от растерянности замолчала. Решила переменить тактику.

— Извини меня, — мирно сказала она. — Я ни на чем не настаиваю. Не хочешь возвращаться, живи у нас. Будем искать отца. А теперь успокойся, иди к ребятам.

Юра направился к выходу.

— До свидания, — буркнул он в дверях. — Только ищите как следует.

Людмила Васильевна и Григорий Романович остались вдвоем.

— Напрасно вы не настояли на своем, — сказал Григорий Романович. — В этом положении самое лучшее — купить билет и отправить мальчика в Ташкент.

— Не рубите сплеча, — возразила Людмила Васильевна. — Дети очень хорошо чувствуют обман. Мы же сказали ему неправду. Отца-то мы нашли.

— Иногда святая ложь лучше горькой правды, — сказал Григорий Романович, довольный своими словами.

— Не прячьтесь за напыщенную мудрость. Мальчик уже знает, что у него есть отец, и не успокоится, пока не выяснит все до конца. А что касается правды и лжи, то, по-моему, любая правда всегда лучше, чем ложь, даже святая. Попробуем еще раз встретиться с Семерихиным.

Григорий Романович молча пожал плечами.

— А как с Ташкентом? Послать телеграмму?

— Сообщите матери, что мальчик у нас, пусть не беспокоится.

Григорий Романович взял папку с бумагами и вышел из кабинета.

Людмила Васильевна подошла к окну, посмотрела во двор.

По дорожке вдоль цветочных грядок шли девочки, несли стопки чистого постельного белья. Они о чем-то весело переговаривались и смеялись. В стороне на скамейке сидел одинокий Юра. Он нахмурился и отвернулся от девочек. Девочки посмотрели на Юру и засмеялись.

Людмила Васильевна подошла к столу, сняла трубку телефона, набрала номер.

— Герман Агапович? — спросила она в трубку. — Говорит Людмила Васильевна. Мне необходимо повидаться с вами. Да, очень важно. Приезжайте ко мне на службу. Если можно, завтра утром. Я объясню, как доехать. От Павелецкого вокзала на трамвае в сторону Даниловского рынка. Совершенно верно. Приезжайте. Я буду вас ждать. Обязательно!

На другой день Семерихин пришел к Людмиле Васильевне встревоженный и настороженный. Не успел побриться, небрежно повязал галстук. Он сидел на стуле, она ходила по ковру.

— Мы люди взрослые, Герман Агапович, будем говорить прямо и откровенно.

— Я не барышня, — сказал Семерихин. — Не упаду в обморок. Говорите, в чем дело?

— Вы сказали, что не хотели бы брать Юру в свою семью. Это окончательное решение?

— Да. Я все взвесил. Ради его же счастья.

— Но дело осложняется тем, что Юра категорически отказывается вернуться в Ташкент. Он хочет жить у родного отца.

— Откуда вы знаете? — спросил Семерихин. — Это ваши предположения?

— Я это знаю от самого Юры. И позвала вас сегодня, чтобы сказать вам, что ваш сын находится здесь.

— Где это — здесь? — вскочил он со стула. — Где Юра?

— У нас, в детском приемнике. Хотите его видеть?

Семерихин растерянно закивал головой.

— Подойдите сюда. Поближе. Она подвела Семерихина к окну, где висела штора, и слегка отодвинула занавеску. Отсюда открылся вид на двор. Внизу под окнами шумели ребята, играли в волейбол.

— Смотрите, там ваш сын.

Семерихин пристально смотрел на ребят, волнение мешало ему сосредоточиться. Наконец он воскликнул:

— Второй справа, у сетки? Вот прыгнул за мячом. Он.

— Значит, вы помните сына? Это он, ваш Юра.

Семерихин долго стоял у окна и смотрел на сына.

Людмила Васильевна отошла в глубь комнаты, села в кресло, поглядывала на Семерихина.

После долгого молчания Семерихин отвернулся от окна и, словно убеждая себя, сказал:

— Как вырос. Совсем большой.

Подошел к столику, налил из графина воды, залпом выпил весь стакан.

— Можно поговорить с ним? — спросил Семерихин.

— Ни в коем случае, — сказала Людмила Васильевна. — Сначала надо решить главный вопрос: возьмете вы его или нет? Мальчик приехал за тысячи километров…

— Вы сказали ему, что нашли меня?

— Нет. Я уговаривала его вернуться в Ташкент. Он наотрез отказался. Говорит: хочу видеть отца.

Семерихин молчал, опустившись в кресло.

— Я согласился бы, — тихо сказал он. — Но жена… у меня от нее двое детей, девочки-близнецы: Римма и Мира. И с Колей большие трудности. А жить надо так, чтобы в семье было согласно, верно?

Она слушала его сбивчивые слова и мучительно думала о том, как помочь этому человеку.

— А вы скажите жене, что Юра в Москве. У нее же не каменное сердце?

Семерихин встал, подошел к окну, посмотрел из-за занавески во двор. На волейбольной площадке уже никого не было.

— Я не буду вас торопить, — сказала Людмила Васильевна. — Буду ждать вашего ответа до понедельника.

Когда Семерихин, покидая детский приемник, подходил к воротам, он заметил двух мальчиков, вскапывающих лопатами цветочную грядку в скверике двора. Это были Димка и черномазый паренек из Херсона.

Прикуривая сигарету, Семерихин посмотрел на мальчиков и пошел к тяжелым глухим дверям. Димка толкнул черномазого и уставился на Семерихина.

— Узнаешь?

— Кого?

— Да этого дядьку!

— Первый раз вижу, — сказал черномазый.

— Эх ты, шляпа. Айда!

Димка бросил лопату на грядку и побежал к жилому корпусу. Черномазый помчался за ним.

Мальчики с шумом вбежали в спальню. Прямо с порога Димка закричал:

— Слышь-ка, Юрка! Мы твоего батьку видели. Точь-в-точь похож на твой рисунок, гад я буду, если вру.

Юра поднялся из-за стола, где играл с ребятами в домино.

— Брось врать!

— Честное слово! — поклялся Димка. — Пошли, покажу.

Мальчики сорвались с места и побежали во двор к воротам. Но там уже никого не было.

Димка и Юра толкнули дверь. На их стук открылось окошко в середине двери и женщина-вахтер строго сказала:

— Выходить нельзя. Не разрешается!

Окошко захлопнулось.

В субботу с утра шел мелкий дождик. Во дворе детского приемника стояла тишина. Вдоль монастырской стены, где росли деревья с густой листвой, шел Григорий Романович. Вдруг он остановился и прислушался.

За сараем, в углу двора, раздавались глухие удары и позвякивание железа. Ребята рыли подкоп под стеной. Димка и Люська долбили кирпичи в стене молотком и зубилом, а Юра с черномазым пареньком Плошкиным разгребали землю железными лопатами. Все работали напряженно и молча.

Григорий Романович осторожно вышел из кустов, заметил надзирательницу у проходной, молча поманил ее. Она пошла к нему, увидала, что делается за сараем, сунула в рот свисток и что есть духу засвистела.

Ребята сразу всполошились, кинулись бежать. Но на пути у них встал Григорий Романович и надзирательница, загородили проход между сараем и стеной.

— Что же это вы, а? — сказал Григорий Романович. — Подкоп делаете?

— Кто зачинщик? — наступала на ребят надзирательница. — Небось Плошкин, здоровый бугаина? На тебе бочки с водой таскать, а ты даром казенный хлеб лопаешь. Ты еще ответишь за это!

Вперед выступил Юра, весь перепачканный землей, бледный и перепуганный.

— Это я виноват, — решительно заявил он. — Они для меня делали подкоп.

Григорий Романович усмехнулся.

— Похвально защищать товарищей, — сказал он Юре, — да только совсем не лестно обманывать старших. В этом никакой доблести нет. Придется отвечать за такие поступки.

— А чего нас держат под замком? — зашумел Плошкин. — Юрке нужно искать отца.

— А вы не пускаете, — сказал Димка.

— Молчать! — рассердился на ребят Григорий Романович. — Ступайте за мной!

На шум и крик стали собираться другие ребята. Неожиданно тут же появилась и Людмила Васильевна.

— Вот, полюбуйтесь на них, — строго сказал Григорий Романович. — Подкопщики, бежать собрались. А этот оказался главным, художественный руководитель. Что у тебя за книга? Дай-ка сюда!

У Юры за поясом была книга «Граф Монте-Кристо». Он протянул ее Григорию Романовичу.

— Ну и берите, — недовольно сказал он.

Людмила Васильевна посмотрела на ребят, укоризненно покачала головой.

— На кого вы похожи? Как черти чумазые. Сейчас же идите в баню, а после — в столовую обедать.

— То есть как это в баню? — удивился Григорий Романович. — За такие штуки строго наказывать надо.

— Пусть идут в баню, Григорий Романович, — твердо повторила свои слова Людмила Васильевна. — И отдайте, пожалуйста, Юре книгу. Возьми, Юра.

Григорий Романович отдал Юре книгу, с неудовольствием пожал плечами.

Надзирательница увела подкопщиков в баню. Все стали расходиться.

Людмила Васильевна и Григорий Романович медленно шли по аллее к административному корпусу.

— Я вас не понимаю, Людмила Васильевна, — обиженно говорил Григорий Романович. — С такими детьми нужна строгость и неуступчивость, а вы как-то нелогично поступили, да и меня поставили в глупое положение.

— Разве вы не видите, как мальчик страдает?

Григорий Романович молча развел руками. Он был недоволен ответом. И еще с большим недоумением и осуждением посмотрел на свою начальницу, когда она сказала:

— Я, кажется, возьму его завтра к себе на дачу. Хочу попросить мужа, пусть посмотрит, как мальчик рисует. Он сам увлекается этим делом. И Аленка моя будет рада, Не возражаете?

— Вам виднее, вы начальство. Я лично глубоко убежден, что либерализм никогда и никому не приносил добра, в том числе и в педагогических экспериментах.

Вся спальня дружно просыпалась рано утром, и ребята наперегонки бежали в умывальню. Юра чистил зубы, обливался водой, натирался полотенцем. Подошел к зеркалу, старательно приглаживал волосы.

К нему подбежал Димка.

— На собственной машине везут тебя на дачу? — спросил Димка.

— Ага. На зеленой «Волге», — похвалился Юра.

— Слышь, Юрка, попроси за меня Людмилу Васильевну. Скажи, хочу вместе с другом, со мной, значит. У меня грандиозная идея. Вмиг твоего батьку найдем. Мне бы только на свободу. Попроси, она согласится.

— Ладно, — сказал Юра. — Пошли.

Ребята заторопились.

Через час они уже сидели в машине и ехали на дачу. Юра сидел сзади с Людмилой Васильевной и ее десятилетней дочкой Аленкой. Впереди с хозяином машины Олегом Антоновичем сидел Димка.

— Нравится Москва? — спросил Олег Антонович.

— Красивая, — ответил Димка.

Юра молча смотрел в окошко, Людмила Васильевна следила за Юрой, поглядывая на него сбоку.

Димка все время косился глазами на руль, смотрел, как Олег Антонович держит ноги на педалях, следил за приборами.

Дача стояла на опушке леса, красивая и нарядная, как на картинке в детской книжке.

Машину оставили на полянке в тени деревьев, откуда начиналась тропинка к дачному участку.

Олег Антонович и Юра ушли к пруду с мольбертами. Олег Антонович учил Юрку, как правильно держать кисть и накладывать на холст краски.

— В природе не бывает чистых красок, — говорил он мальчику. — В синем пруду отражаются зеленые деревья. Яркий солнечный луч просвечивает листья и бросает зеленый цвет на коричневый ствол. Цвета перемешиваются, образуя сложную гамму.

— У вас здорово получается, — сказал Юра, оценивая взглядом картину Олега Антоновича. — Даже листик на воде плавает.

— Не зря я двадцать лет балуюсь кистями. У тебя тоже когда-нибудь получится, начни с малого. Видишь эту старую сосну? Присмотрись к ней хорошенько, попробуй написать.

Юра стал разглядывать сосну. Приготовил кисти и краски, положил первые мазки на холст.

Художники замолчали, каждый занимался своим делом.

Издали к ним доносились веселые звонкие крики Аленки и ломающийся, глуховатый голос Димки. Они с азартом играли в бадминтон. Когда воланчик упал у машины, Димка проворно подбежал за ним, осторожно, как будто между прочим, открыл дверцу машины и снова закрыл.

К калитке вышла Людмила Васильевна, крикнула всем:

— Идите пить чай! Самовар поспел.

— Слышим, — громко ответил Олег Антонович. — Бросай дела, Юра, пошли к самовару.

На веранде гостей ждал накрытый стол.

— Несите сюда самовар, ребята, — сказала Людмила Васильевна. — Смотрите не обожгитесь, осторожно берите за ручки.

Димка и Юра пошли к самовару. Приноравливаясь, как лучше взяться за ручки, они тихо разговаривали.

— Выбирай момент и незаметно смывайся к машине, — таинственно шептал Димка.

— Зачем?

— Ключ в моих лапах, понял? Драпанем по шоссе, пока очухаются, мы с тобой на край света укатим.

— Не мели чепуху, неси самовар, — оборвал его Юра.

Димка хотел сказать еще что-то, но тут мимо них пробежала Аленка с корзиночкой ягод.

— Самовар горячий, не ошпарьтесь, — предупредила она ребят и придержала перед ними дверь на веранду.

За чаем Димка толкал под столом ногой Юрину ногу, но тот делал вид, что не понимает, чего от него хочет товарищ, невозмутимо пил чай.

— Заведи музыку, Алена, — сказал Олег Антонович. — Там новые пластинки.

Алена завела проигрыватель.

Все слушали музыку, а Олег Антонович уселся в мягкое кресло, стал читать газету.

— Я пойду в лес, — сказал Димка. — Грибы собирать. Можно?

— Иди, — тихо ответила Людмила Васильевна. — А мы послушаем музыку.

Димка ушел с веранды, кинув взгляд на Юру. А музыка гремела, пластинка сменилась другой. Юра забеспокоился и вышел вслед за Димкой.

— Куда ты, Юра? — спросила Людмила Васильевна, принимаясь мыть чашки.

— Я сейчас… Я тоже за грибами.

— И я хочу за грибами, — капризно сказала Аленка.

— Только недолго, — разрешила ей мать. — Возьми лукошко.

Когда Юра подбежал к машине, Димка уже сидел за рулем и завел мотор.

— Скорее! — с досадой торопил он Юру. — Плетешься, как мокрая курица.

Юра схватился за дверцу.

— Не смей угонять! Не смей!

— Отстань, слизняк! — толкнул его Димка. — Уйди с дороги, задавлю!

Не раздумывая ни минуты, Юра набросился на Димку, стащил его с сиденья, свалил на землю. Началась отчаянная потасовка.

К мальчишкам подбежала Аленка, в ужасе закричала:

— Что вы делаете? Перестаньте драться!

Она кинулась разнимать драчунов. Увидав, что Юра отчаянно дубасит Димку, она навалилась на Юру, Димка тем временем ловко вывернулся, вскочил в кабину. Юра сильно оттолкнул Аленку и успел ухватиться за другую дверцу машины, открыл ее и влез в машину уже на ходу.

Дверца захлопнулась, Юра повалился на заднее сиденье.

Димка сидел за рулем, машина мчалась по дороге.

— Останови, гад! — кричал Юра в отчаянии. — С нами как с людьми, а ты по-свински? Остановись!

Но Димка выводил машину к шоссе, вырвался к повороту, помчался по гладкой широкой дороге.

— Стой, гадина! Разобьемся! — кричал Юра, не зная, что предпринять.

— Молчи, дурак, — зашипел Димка. — Машинка теперь наша, погуляем с ветерком. Батьку твоего разыщем, честно говорю. Чего слюни пускаешь?

— Я не хочу быть вором. Остановись!

— Сопливая тряпка! Держись!

Он круто съехал с автострады, свернул на проселочную дорогу, убегающую в лесную чащу.

И вот машина уже катится через густой тенистый лес по узкой проселочной дороге.

Димка уверенно держит баранку и, как заправский водитель, поглядывает вперед и по сторонам. Юрка сидит рядом с ним, нахмуренный и злой.

Они выезжают на опушку леса, где дорога делает петлю, и вдруг натыкаются на неожиданное препятствие. В этом месте дорога оказалась перегороженной. Димка резко затормозил. Впереди был вкопан щит с надписью: «Объезд. Ремонт моста».

За щитом несколько дорожных рабочих разбрасывали гравий и уравнивали грунт. Один из парней в кепке бросил лопату и направился к машине.

— Есть закурить? — крикнул он на ходу.

Димка резко крутнул руль, дал газу. Сильным рывком машина перевалилась через кювет и помчалась по накатанному грунту в ту сторону, куда указывала стрелка на щитке с надписью «Объезд».

— Сигареты жалко? — громко крикнул парень в кепке и с удивлением остановился. — Жмоты!

Машина быстро удалялась, поднимая пыль и прыгая по ухабам.

Ехать было неудобно, но Димка не сбавлял скорости, боясь таких непредвиденных остановок.

— Держись, — смеялся Димка над Юрой, которого качка бросала из стороны в сторону. — Запросто расшибешь лоб или нос расквасишь. Э черт, как прыгает.

Димка обругал машину и чуть сбавил скорость.

— Зачем свернул в лес? Надо было ехать к Москве, — сказал Юра.

Димка опять засмеялся.

— Чудило ты, Юрка. На большой дороге таких, как мы, сразу остановят. У них знаешь какое чутье? Как у пограничных овчарок.

— А тут что?

— На проселочных дорогах ни одного милиционера не встретишь, хоть на край света поезжай, — пояснил Димка.

— А говорил, всю Москву объездим, будем искать отца, — недовольно насупился Юра.

— Не все в один день. Подожди, не то еще будет.

Машина опять выехала на гладкую дорогу и нырнула в зеленую чащу векового леса.

Вечером, в сумерках, ребята остановились у небольшого пруда, за которым виднелись деревенские избы.

— Где ночевать будем? — спросил Димка у Юры.

— Засвети фонари и дуй дальше, — сказал Юра. — Мне совсем не хочется спать.

— Думаешь, я железный? — сказал Димка. — Без отдыха день и ночь шпарить?

— Устал? — спросил Юра.

— Глазам больно. Наскочим на дерево или на встречную машину, костей не соберешь.

— Тогда поедем в деревню. Попросимся, у кого-нибудь на ночлег, — предложил Юра.

— Любая старушка догадается, откуда у нас машина. Продадут нас, иуды.

Юра озадаченно молчал.

— Что же нам делать? — почесал он затылок.

— Жрать хочется, хоть помирай, — сказал в ответ Димка.

— Мне тоже, аж голова кружится от голодухи.

На дороге сзади появилась машина, остановилась рядом.

Водитель крикнул в окошко:

— Мотор заглох? Помочь?

— Ничего не надо, — громко сказал Димка каким-то утробным, не своим голосом.

Машина рванулась и укатила к деревне.

— Какой сердобольный, — ухмыльнулся Димка. — Поехали отсюда к чертовой бабушке. — Переночуем в лесу, не пропадем.

Он завел мотор и стал медленно разворачиваться.

— Постой! — схватил его за руку Юра. — Видишь, утки сидят? Хоть одну бы нам!

Димка озорно сверкнул глазами, хлопнул рукой по плечу Юры.

— Молодец!

Ловко развернул машину, рывком налетел на утиную стайку. Утки закрякали, метнулись в разные стороны. Димка остановил машину, крикнул Юре.

— Быстро мотайся. Смотри сзади машины.

Юра выскочил из машины, увидел на траве раздавленную утку, остановился в нерешительности. Потом схватил утку за шею, быстро побежал к машине. Дверца захлопнулась, и машина сразу рванулась с места.

В лесу было темно, как в подземелье. Ребята развели костер и жарили утку. Сообразительный Димка прикрутил проволокой утиную тушку к железному ломику, подвесил ее на березовых подставках над огнем. Обгорающие перья распространяли зловоние. Отблески пламени высвечивали стволы деревьев и стоящую рядом машину.

Ребята голодными глазами смотрели на утку, которая смолилась на костре. Капли жира падали в огонь, вспыхивали и, потрескивая, сгорали.

В лесу закричала птица. Стало страшно.

Ребята затоптали огонь, положили утку на газету, разодрали ее, стали есть, обжигаясь.

Ранним утром, еще до восхода солнца, по лесу шли старик и старуха с лукошком, собирали грибы. Незаметно приблизились к тому месту, где стояла машина. Старик с любопытством посмотрел на оставшийся от костра пепел, увидал обглоданные птичьи кости и утиную голову.

Подошел к машине, заглянул через стекло внутрь. На переднем и на заднем сиденье спали два мальчика. Старик посмотрел на них, хотел было отойти, но нечаянно стукнул палкой по крылу машины. От стука проснулся Димка, поднял голову, настороженно осмотрелся. Старик кивнул ему, спросил:

— Вы тут сами по себе, ребята, али с отцом?

Не открывая окна, Димка смотрел на старика и на его лукошко с грибами.

— С батькой, конечно, — сказал он старику. — А то как же?

— Что же я его не вижу?

— А он там… в лесу… Грибы собирает, — соврал Димка.

Старик с сомнением покачал головой, отступил к старухе и тронулся с ней дальше, в густые заросли леса.

Димка сразу же стал будить Юрку.

— Протри глаза, Юрка! Хватит дрыхнуть.

— Что? А? — проснулся Юра.

— Драпать надо, пока не накрыли. Уже приходил один любопытный старикан, — сказал Димка и стал заводить мотор.

— Куда поедем? — спросил Юра.

— Дорога сама приведет.

— В Москву.

— Заткнись ты с Москвой. Там нас с тобой раздавят, как утят. Понял?

Юра недовольно нахмурился.

И вот они опять ехали по гладкой дороге вдоль лесного массива. С другой стороны расстилались просторы лугов, извивалась сверкающая лента реки.

— Не будь дурнем, со мной не пропадешь, — рассудительно говорил Димка своему спутнику. — Доберемся к морю, бросим эту железную конягу и подадимся к рыбакам. Там, брат, шаланды, полные кефали, и так далее. Поступим в рыбацкую артель, заработаем денег, вернемся в Москву не с пустым карманом, тогда и найдем твоего батю.

— Я никогда не видал моря, — сказал Юра задумчиво. — Чего я заработаю.

— А мы по-другому добудем денег.

— Как?

— Украдем, — сказал Димка. — Или угоним машину на Кавказ и продадим.

— А как в тюрьму попадем? — испугался Юра.

Димка в ответ ему рассмеялся.

— Нема дураков, мы малолетние. Понял?

— Может, вернемся в Москву, поставим машину Людмиле Васильевне во двор и будем искать отца?

— Не засоряй мозги пылью, — оборвал Димка товарища. — Опять пошла плохая дорога, зараза.

Машина запрыгала по выбоинам и сбавила скорость. Доехали до перекрестка, где стоял щит, указывающий направление на Москву и Дмитров.

— Вертай на Москву, — крикнул Юра.

Но Димка со злостью оборвал его.

— Заткнись!

И повернул в другую сторону, где стелилась гладкая ровная дорога, пробиваясь сквозь лес.

За поворотом, на самом узком месте на дороге стояли люди и размахивали руками, загораживали проезд.

— Стойте! Стойте! — кричали они и плотной стеной преградили путь.

Димка затормозил машину, испуганно взглянул на Юрку, остановился.

К машине бросилось несколько человек, молодая женщина в белом халате.

— Помогите нам, граждане. Довезите мальчика до больницы, лошадь ударила его, челюсти выбила.

— Мы не знаем, где больница, — сказал Димка.

— Я покажу, я с вами поеду. Несите его скорее, — сказала женщина парням, которые подняли с травы и несли к машине мальчика с разбитым, окровавленным лицом.

— Машину запачкаете, — заволновался Димка.

— Мы осторожно, я постелю халат.

Женщина быстро сняла с себя халат, застелила сиденье. Парни втолкнули мальчика в машину, уселись с ним рядом, поддерживая его с обеих сторон, притиснули испуганного Юру. Женщина села впереди, рядом с Димкой.

— Скорее везите. Прямо, а там направо, я скажу где. Люди расступились и пропустили машину.

Димка напряженно держался за баранку, не спуская глаз с дороги.

— Как же это его? — спросил он у женщины.

— Жеребца запрягал, зашел сзади, а тот его и двинул.

Мальчик стонал и всхлипывал от боли.

— Скорее, милый, — попросила женщина и с удивлением оглядела Димку. — А что это вы одни на машине, без взрослых?

— У меня есть права, — спокойно сказал Димка. — Мы недалеко, там нас отец встретит.

— Направо! Направо! — прервала его женщина. — Чуть не проехали. Вот так и держи, сейчас за деревьями будет переезд, а там и больница покажется.

Машина лихо неслась по дороге. Как вихрь влетела на переезд и проскочила мимо шлагбаума, почти перед самым поездом, не обращая внимания на сигналы человека, размахивающего флажком. Длинный состав долго тянулся через переезд. Сигнальщик вскочил на мотоцикл и ждал, пока пройдет поезд, чтобы пуститься вдогонку машине.

А машина тем временем уже подъезжала к больнице, остановилась.

Женщина и двое парней помогали мальчику, поддерживали его и вытирали кровоподтеки. Мальчик стонал и никак не мог вылезти из машины.

Тогда Юра подтолкнул его в спину и, не обращая внимания на стоны, выпихнул из машины.

— Димка, Димка, жми! За нами гонятся!

Он уже на ходу выбросил в окошко белый халат. Машина рванулась и выехала с больничного двора, оставив людей, хлопотавших вокруг раненого мальчика.

— Гони на асфальт, — крикнул Юра. — Там не догонит, жми на все сто.

Машина помчалась по деревенской улице, поднимая пыль и разгоняя кур.

Из подворотни выскочила большая лохматая собака, набросилась на мотоциклиста, вцепилась в штанину. Мотоцикл повалился набок, а мотоциклист, преследовавший машину, упал на пыльную дорогу, потом вскочил и на всю улицу стал кричать на хозяина собаки, показавшегося у ворот.

Димка и Юра спешили уйти от погони. Машина мчалась по узкой проселочной дороге, свернула в одну сторону, потом в другую, выскочила на полянку и снова помчалась к лесу, переехала по деревенскому мостику через ручей. Мелкий гравий шуршал под колесами, дорога бежала на горку, то петляла, то выпрямлялась и снова уводила в лес.

Вдруг за крутым поворотом показалась высокая телега с молочными бидонами.

Димка начал сигналить, пытался объехать телегу. Испуганная лошадь рванулась в сторону, возница спрыгнул на землю, побежал прочь, а телега развернулась так, что загородила дорогу машине. Машина врезалась в телегу, сбила ее.

Зазвенели стекла, с грохотом покатились по земле бидоны с молоком. Машина фыркнула и перевернулась набок в кювет.

Димка яростно толкал плечом дверцу, она никак не поддавалась. Юрка с расквашенным носом вылез в открытое окошко, кинулся бежать в лес, но тут же вернулся и стал помогать товарищу, пытаясь вытащить его из машины.

Но к машине уже подбегал возница, еще какой-то человек и подъезжал злополучный регулировщик на своем мотоцикле.

На другой день мальчиков привезли в детский приемник в закрытой милицейской машине. Людмила Васильевна, надзирательница и еще кое-кто из персонала стояли на крыльце и смотрели, как выходили из машины пойманные беглецы. У Димки на голове белела полоска бинта, у Юры порваны брюки, сквозь дыры виднелись запекшиеся царапины на коленях. На лице были синяки и ссадины. Он увидел Людмилу Васильевну, опустил голову.

— Простите, Людмила Васильевна.

В это время подошел Григорий Романович.

Людмила Васильевна посмотрела на побитые коленки мальчика, вздохнула.

— Вы же могли насмерть разбиться, — сказала она. — Не ожидала я от тебя, Юра. Иди.

Она повернулась к Григорию Романовичу.

— Слыхали, что они натворили?

— Слыхал. И подумал: вот нам с вами наглядный урок о вреде либерализма.

Он не мог скрыть ехидной улыбки и с каким-то превосходством посмотрел на Людмилу Васильевну.

— Не слишком ли поспешны ваши выводы?

— До выводов еще далеко, Людмила Васильевна. А пока дело с этим художником окончательно запутывается.

— Что вы имеете в виду?

— Сегодня утром из Ташкента прилетела его мать. Она сидит у меня в кабинете и просит свидания.

— Пойдемте! — решительно сказала Людмила Васильевна и быстро пошла, не оглядываясь.

Надежда Ивановна с измученным лицом сидела в кресле перед столом Людмилы Васильевны и вытирала слезы.

— Извините, пожалуйста, я сейчас успокоюсь. Покажите мне Юрочку. Он живой?

Григорий Романович молчал.

Людмила Васильевна мягко сказала:

— С Юрой все в порядке, Надежда Ивановна. Так, кажется, вас зовут?

— Спасибо вам за телеграмму. Я чуть с ума не сошла. Оказывается, он уехал искать отца, а того не знает, что у меня точный адрес имеется. Нашли? — спросила она.

— Нашли, — сказала Людмила Васильевна.

— Что же он думает? Возьмет Юру? — спросила Надежда Ивановна.

— Обещал завтра дать окончательный ответ.

— Может, и не надо настаивать? — сказала Надежда Ивановна. — Юрочка знает, что нашли отца?

— Нет, — сказала Людмила Васильевна. — Не знает.

— Скажите, что не нашли, и пусть возвращается к нам.

— Юра уже большой и, пока не узнает всю правду, не сможет жить так, как жил раньше.

Надежда Ивановна согласно закивала головой.

— Я обманула его, не сказала всей правды. Простит ли он? Разрешите хоть повидаться с ним?

— Мальчику будет тяжело с вами говорить, — сказала Людмила Васильевна. — Свидание причинит Юре лишнее волнение.

— Если сейчас нельзя, я потерплю.

Надежда Ивановна бессильно опустила руки на стол.

— Чем же все это кончится?

— С течением времени все разъяснится, — неопределенно утешил ее Григорий Романович. — Вы нам доверьтесь, ваш случай не первый, уверяю вас, потерпите.

В конце летнего дня Людмила Васильевна шла по тихой зеленой улочке в Филях, где еще доживали свей век за кривыми заборами кособокие деревянные домишки.

Не торопясь, она приблизилась к дому Семерихина, зашагала вдоль забора, где росли высокие и густые кусты рябины.

Сквозь дырявый забор просвечивал двор. На дворе стояла красивая женщина средних лет, вешала белье на веревку. Голос у женщины был резкий и громкий, я Людмила Васильевна отчетливо слышала, как она ругала кого-то:

— Житья от тебя нет, окаянный. Целый день без дела шляешься, а воды из колонки принести не можешь, боишься, руки отсохнут. Твои же штаны да рубахи стираю, больше всех в грязюке возишься.

В кустах за забором прятался мальчик лет пятнадцати, он не заметил Людмилу Васильевну. Мальчик смотрел во двор через щель забора, и когда женщина развесила белье и ушла в дом, сгреб две горсти земли, со злостью обсыпал чистое женское белье.

— Что ты делаешь? — крикнула ему Людмила Васильевна.

Он мигом убежал в кусты.

Людмила Васильевна завернула за угол, открыла калитку. К этому времени женщина снова вышли во двор с тазом выстиранного белья. Подошла к веревке, взглянула на забрызганные грязью сорочки, вскрикнула:

— Ах ты, хулиган! Я тебе руки-ноги поломаю, мучитель ты этакий!

Она кинулась назад от веревки, схватила палку, хотела гнаться за кем-то и увидала незнакомую женщину у калитки.

— Здравствуйте, — сказала вошедшая.

Хозяйка молча кивнула ей.

— Вы Семерихина Тамара Николаевна?

— А что?

— Мне нужно поговорить с вами. Я из управления милиции.

— Господи! Вам-то что от меня нужно?

Она устало опустилась на скамеечку и провела ладонью по измученному лицу.

Людмила Васильевна села рядом.

— Я по важному делу. Ваш муж говорил с вами о младшем сыне Юре?

Тамара Николаевна вздохнула, посмотрела на Людмилу Васильевну, поняла, что разговор будет не праздный. Серьезно и спокойно сказала:

— Говорил, как же, и не один раз. Вчера выпивший с работы пришел и опять с этим вопросом. Не знаю, правду сказал или нет, будто этот Юра сбежал от приемных родителей, ищет родного отца. А как я его приму, посудите сами? Один сынок бандитом растет, да еще второй заявится. Его же сразу видно, какой он, если из дома убегает. Замучают они меня, боюсь я, скажу вам откровенно. А у меня две девочки растут, такие красавицы, зачем им грубость и всякое хулиганство в доме? Видите, вон что делает старший? Я стираю, а он пылью обсыпает. А отец не может снять ремень или палку взять в руки да проучить как следует. Скажу ему, что сын хулиган, он молча насупится, как бык, а то еще возьмет да напьется.

— А где ваши девочки?

— К тетке с утра отвела. Днем за ними смотреть некому, я на фабрике с восьми до четырех. А придешь домой, не знаешь, за что браться. И сготовить надо, и в магазин сбегать, и постирать. Да вы сами женщина, знаете, как нам живется. А к тому еще недостатки. Раньше муж хорошо получал, перспективным инженером был, а потом покатился вниз, на производство идти не хочет, сидит в конторе на дурацкой должности. А он хороший специалист по горному делу. Знающие люди говорят, выдающийся проект задумал, да так и забросил, все чертежи свернул в трубочку, пятый год за шкафом пылятся.

— С чего же он так?

— А кто его знает? К дому совсем никакого интересу не имеет.

— А вы пробовали создать интерес?

— Что я ему, нянька? У меня вон сколько дел, не до него тут с его сыночком разлюбезным.

— Как вы думаете, ваш муж любит детей?

— Которых? Моих?

— И ваших.

— Кто его разберет? В девчонках души не чает. И за Кольку всегда горой. А что я сделаю, если Колька лишний у меня с самого начала. А там своих родила двойню, так третьего, да еще чужого, и замечать перестала.

— Почему чужого? Вы должны заменить ему мать. Вы же знали, когда сходились с Семерихиным, что у него был сын и жена ждала второго ребенка?

Тамара Николаевна откровенно ответила на вопрос:

— Надеялась, что он обоих детей своей жене оставит и будет платить алименты.

— Вы разбили семью, стали женой Семерихина, обязаны стать и матерью его детей.

Тамара Николаевна вдруг закрыла лицо руками и заплакала.

— Я никому не хотела зла. Я ж полюбила этого человека.

— И что же теперь? Устали от жизни?

— Не знаю, — устало сказала женщина и поднялась с места. — Судите сами как хотите.

Людмила Васильевна тоже встала. Спокойно и с сочувствием сказала Тамаре Николаевне:

— Я вас очень прошу, поверьте мне, я редко ошибаюсь в детях. Уверяю вас, Юра прекрасный мальчик. Его приход в вашу семью будет радостью. Подумайте об этом и поговорите с мужем еще раз.

Людмила Васильевна улыбнулась ей на прощанье. Но Тамара Николаевна не ответила улыбкой, молча смотрела на уходящую женщину смятенным, страдающим взглядом.

А Людмила Васильевна пошла по тропинке мимо сараев и самодельных гаражей, опустилась к реке.

На перевернутой старой лодке сидели подростки, курили, играли в карты. Среди них был и Коля Семерихин. Увидев незнакомую женщину, ребята притихли, кое-кто спрятал папиросу.

Людмила Васильевна остановилась на бугорке, позвала Колю.

— Семерихин! Коля Семерихин! Подойди, пожалуйста!

Коля раздавил ногой дымящуюся сигарету, нерешительно пошел к незнакомой женщине.

— Иди поближе, мне с тобой надо поговорить.

— Насчет прогулов, что ли? — спросил Колька и остановился.

— Совсем о другом. Иди сюда.

Коля подошел ближе. Теперь их никто не слышал.

— Я была у вас дома и видала, как ты обсыпал пылью чистое белье. Зачем ты это сделал?

— А так, чтобы позлить ее. Чего она меня все время ругает, житья не дает?

— Кто это она?

— Ну, мать. Не родная она мне, мачеха.

— Другой матери у тебя нет, считай ее родной.

— А вы кто такая, что я должен вам все рассказывать?

— Я педагог. Хочу тебе кое-что посоветовать. Ты в каком классе учишься?

— В седьмом. На второй год оставили.

— Почему на второй год? Трудно тебе или неинтересно?

— А чего интересного? Дома все время ругают, учителя тоже без конца пилят. Что я им?

— А отец?

— Ему самому не сладко живется.

— А ты помоги отцу.

— Что я могу сделать?

— Например, брось курить, тебе еще рано. Не играй в карты, помогай матери, не ссорься с ней. За сестренками присматривай. Ты любишь их?

— Они не вредные.

— Чем ты увлекаешься?

— Ничем особенным. Автомашины люблю.

— Хочешь, я помогу тебе устроиться учеником в авторемонтную мастерскую? И не нужно будет ходить второй год в седьмой класс, где тебе скучно, пойдешь в вечернюю школу.

— А когда устроите?

— Когда решишь, тогда и устрою. Поговори с отцом. Скажи, Людмила Васильевна советовала. Если он согласится, пусть позвонит мне, я все устрою.

Они шли по берегу, удаляясь от лодки, где сидели ребята. Кто-то из мальчишек крикнул:

— Колька! Иди сюда!

Коля остановился.

— Ну, я пойду.

— Не ходи к ним, Коля. Лучше иди домой, помоги маме, ей трудно. До свидания.

Коля остановился на бугре.

Надежда Ивановна разыскала учреждение, где работал Семерихин, и ждала его у подъезда. Был конец занятий. Она увидала, как Семерихин вышел на улицу, пошла за ним по тротуару, и когда он свернул за угол, тихо позвала:

— Герман! Герман Агапович!

Он обернулся, посмотрел на нее и, когда понял, кто перед ним, испугался.

— Зачем ты явилась? Я все сказал тебе по телефону.

Она примирительно осмотрела его и, скорее с сожалением, чем с осуждением, покачала головой.

— Как ты постарел, Гера. Трудно тебе живется?

— Видала Юру? — спросил он.

— Не разрешают мне, ждут твоего ответа.

— Я же им сказал: не могу взять сына, — волновался Семерихин. Ему было тяжело говорить об этом.

— Пройдемся, — мирно сказала Надежда Ивановна. — Поговорим спокойно.

Семерихин зашагал в сторону сквера. Они медленно шли, молчали.

Потом он спросил:

— Как ты узнала мой телефон?

— В детском приемнике, Григорий Романович сказал. Ты не сердись. Надо, чтобы Юре было хорошо. У него впереди целая жизнь.

Он тяжело опустился на скамейку, закурил.

— У меня ему будет плохо, — сказал Семерихин. — Пусть возвращается к вам. Скажите, что не нашли меня. Что нет у него отца. А я приму еще один удар судьбы, тяжелую плату за ошибки прошлого.

— Прошу тебя, скажи это начальнице детского приемника. И не беспокойся за Юру, пока мы с Кириллом живы.

— Ты вышла замуж?

— Да. Кирилл любит Юру как родного сына. Он будет ему отцом.

Семерихин поднялся со скамейки, подавленно смотрел на Надежду Ивановну.

— Ты согласен, Гера? Пусть Юра живет у нас?

Он кивнул головой.

— Такси! — крикнула Надежда Ивановна проезжающему таксисту. — Остановитесь, пожалуйста.

Машина резко затормозила.

Через полчаса они уже были в кабинете Людмилы Васильевны.

Тут же был и Григорий Романович.

Семерихин говорил прерывистым голосом, не скрывая своего глубокого волнения.

— Я устал от проблем. Каждый день, на каждом шагу проблемы. Я согласен.

— Это окончательное слово? — спросила Людмила Васильевна.

— Если бы у меня был другой выход! — вздохнул Семерихин.

— И вы не сомневайтесь, — успокаивающим тоном сказала Надежда Ивановна. — Юрочка у нас будет роднее родного сына.

Семерихин отвернулся к стене, видимо, ему было тяжело продолжать разговор. Он подошел к столу, слегка отодвинул занавеску, выглянул во двор, где недавно видел сына. На дворе никого не было. Он опустил занавеску.

— Можно еще раз взглянуть на сына? — спросил он Людмилу Васильевну.

Людмила Васильевна посмотрела на Григория Романовича, который уже готов был исполнить ее приказание.

— Только не сегодня, — сказала она. — Может быть, вы увидите Юру. Мы подумаем.

Семерихин в растерянности стал прощаться.

— Извините, конечно. Прощайте.

Надежда Ивановна провожала Семерихина тревожным взглядом, боялась, что он неожиданно переменит свое решение. Но Семерихин как-то особенно посмотрел на нее и ушел.

Людмила Васильевна молча стояла у окна. Она смотрела, как Семерихин вышел во двор, оглянулся по сторонам, постоял у того места, где видел сына, и нерешительно пошел к проходной.

Григорий Романович подошел к Надежде Ивановне, ободряюще сказал ей:

— Вот и разрешился вопрос, в вашу пользу.

Она молча кивала головой, одновременно выражая на лице и свою радость и сострадание к Семерихину, который ушел с большим горем в душе.

Людмила Васильевна в раздумье ходила по кабинету. Все молчали. Наконец Надежда Ивановна прервала молчание:

— Большое спасибо вам. Можно идти на вокзал за билетами? Или сначала разрешите повидаться с Юрой?

Людмила Васильевна остановилась перед Надеждой Ивановной.

— У меня к вам большая просьба. Я разрешу свидание с Юрой, только с одним условием. Если Юра спросит, где живет его отец, скажите ему адрес Семерихина.

— Да как же я скажу? — удивилась Надежда Ивановна. — Это будет похоже на то, что я сама оттолкну его от себя.

— Скажите, что в Москве много Семерихиных и что мы никак не можем разобраться, а вы точно знаете. Мальчик должен узнать всю правду об отце. Тогда он сам решит, в какой семье ему жить.

— А если Юра сразу согласится вернуться в Ташкент?

— Тогда оставим все, как было. Оставим до того момента, когда он спросит вас или вашего мужа об отце. И вы должны будете рассказать ему всю правду. Рано или поздно это придется сделать.

— Хорошо, — мужественно сказала Надежда Ивановна и взяла с кресла свой узелок. — Я поняла вас и согласна с вами. Я пойду к Юре.

Григорий Романович повел ее на свидание с мальчиком.

Они пришли к спальной комнате мальчиков. Григорий Романович открыл дверь, пропустил вперед Надежду Ивановну, а сам остановился у дверей и до конца свидания молча стоял в стороне.

Она сразу увидела Юру. Он сидел у окна с повязанной головой и читал книжку. Надежда Ивановна, провожаемая удивленными взглядами других мальчиков, находящихся в комнате, быстро подошла к Юре сзади и взволнованным голосом окликнула его:

— Юрочка! Мальчик мой!

Он повернул голову и, словно не веря своим глазам, смотрел на Надежду Ивановну.

Она протянула к нему руки, прижала к себе забинтованную мальчишескую голову.

— Бедненький мой!

Юра с криком кинулся к ней, обнял руками за шею.

— Прости меня, мама. Я не хотел тебя обижать.

Надежда Ивановна с тревогой смотрела на Юру.

— Я получила твое письмо и сразу поехала. И что это ты надумал, сынок? Миленький мой. Вот тебе яблоки привезла, ешь на здоровье и товарищей угости. И собирайся домой, завтра купим билеты и поедем. А хочешь, на самолете полетим, ты никогда не летал, это так замечательно. Полетим?

Юра отрицательно покачал головой.

— Нет, мама, я не могу. Я должен искать его.

Надежда Ивановна поднесла платок к лицу, незаметно вытерла глаза и сквозь слезы улыбнулась.

— Конечно, Юрочка. Делай, как решил. Ты уже большой, все понимаешь. Только напрасно ты убежал тайком, не посоветовался со мной. Ты хочешь видеть папу?

Юра молча кивнул головой.

— Мне больно с тобой расставаться, ты самый близкий для меня человек, как родной сын. Я не обижусь, как хочешь, так и решай. Ты знаешь, где живет твой папа?

— Говорят, его не нашли, — сказал Юра. — А я найду. Сам найду.

— Напрасно ты не спросил у меня адрес. Он живет в Филях, под Москвой, на Багратионовской улице, дом пятнадцать. Запомнишь?

— Ага, — сказал Юра. — Фили, Багратионовская улица, дом пятнадцать. Отвези меня, пожалуйста!

— Я не могу, Юрочка. Я дала слово. Я хочу, чтобы ты жил у меня. А ты сам реши. Постарайся, Юрочка. Как пошлют тебя за чем-нибудь в город, ты и убеги. Явись к отцу неожиданно. Как снег на голову. Понял? А я буду приходить сюда каждый день. Ты должен знать, что я здесь. Буду ждать, как ты решишь.

— Хорошо, мама.

— До свидания, милый. До завтра.

Она пошла к выходу. А Григорий Романович ободряюще кивнул Юре и скрылся за дверью.

Часом позже Людмила Васильевна вышла в сад.

Навстречу ей шагал Григорий Романович.

— Ну что? — спросила она. — Как прошло свидание?

— Мальчик отказывается возвращаться в Ташкент.

— Она сказала адрес отца?

— Сказала.

— Где сейчас Юра?

— В классной комнате.

Людмила Васильевна прошла мимо дневального, открыла дверь в классную комнату. Там сидели Юра, Димка с забинтованной головой и еще двое ребят, ели яблоки. Ребята увидали Людмилу Васильевну, встали, поздоровались.

— Почему не пошли в мастерские?

— А мы на минутку, — сказал Димка. — К Юре из Ташкента приехали, он нас яблоками угощает.

— Идите в группу.

Ребята ушли.

— Юра! — позвала Людмила Васильевна.

Юра остановился.

— Ты прочел «Графа Монте-Кристо»?

— Прочитал. Могу вернуть.

— Послушай, Юра, — сказала она. — Тебе не трудно съездить в город?

Юра насторожился.

— В город? В Москву?

— Я сегодня прямо с работы уеду на дачу. Отвези завтра эту книжку ко мне домой. Я объясню, как проехать, и дам денег на дорогу. Поедешь?

— Я с удовольствием, — сказал Юра.

Во дворе у домика Семерихина в Филях даже в воскресный день не было никого, кроме девочек-близнецов да лопоухой собаки. Стояла жара. Девочки бегали по двору босыми ногами и заставляли собаку прыгать через опрокинутое пустое ведро. Тут же лежало перевернутое корыто и стояли ведра.

— Хоп, Штурман! Хоп! — кричала Римма, помахивая лозинкой перед собачьей мордой.

Собака лениво прыгала и опускалась в траву.

— Хоп! Еще раз! Хоп, — толкала ногой собаку Мира. — Хоп!

Собака еще раз прыгнула, задела ведро задними лапами, неловко растянулась в пыли. Девочки от хохота повалились на землю.

В это время в калитку вошел Юра. Опасливо посмотрел на собаку, подошел к девочкам, которые поднялись на ноги и стали отряхивать пыль с одежды.

— Скажите, пожалуйста, здесь живет Семерихин?

— Вам Колю? — переспросили девочки.

— Нет. Мне Германа Агаповича.

— Его нет дома.

— Он поехал с мамой в магазин за этажеркой.

— А вы кто такие? — пристально вглядывался в девочек Юра.

— Мы тоже Семерихины. Римма и Мира.

Юра даже немного растерялся.

— Семерихины? А почему вы одинаковые?

— Потому, что мы близнецы.

— Которая из вас Римма, а которая Мира?

— Я Римма Семерихина.

— А я Мира Семерихина.

Юра еще раз придирчиво оглядел девочек.

— А если Семерихины, почему такие чумазые? С собакой в пыли возитесь. Есть у вас водопроводная колонка?

— Есть, за углом, — сказала Римма.

— Тащите мыло и полотенце и полезайте в корыто. Живо.

Он взял ведра, пошел к калитке.

Девочки побежали в дом, сбрасывая на ходу сарафанчики. Через минуту они выбежали во двор в темных трусиках.

Собака с удивлением смотрела, как Юра сливал в корыто воду, гремел ведрами. Потом в воду погрузились голые ножки девочек, Римма и Мира с веселым визгом начали плескаться.

А Юра высоко поднял ведро и стал лить воду прямо на худенькие тельца девочек. Девочки визжали от удовольствия.

— Ой-ю!

— У-ух!

— Ага! Ага! — покрикивал Юра. — Не бойся!

В щель забора со стороны сада выглянула голова Кольки. Он с удивлением заглянул во двор, тут же прыгнул через забор и с воинственным видом подбежал к Юре.

— Ты что тут распоряжаешься? Баню устроил? Кто такой?

— А тебе чего надо? Я ихний брат!

— Катись ты! — толкнул его Коля. — Это я брат, видали таких.

— Я тоже брат, — упрямо сказал Юра.

— Чего врешь? — Колька замахнулся кулаком. — Поставь на место ведро.

— Иди ты!

— Ах так? Получай! Получай!

Колька налетел на Юру с кулаками. Юра стал защищаться. Завязалась драка. Загремели ведра. Голые девочки повыскакивали из корыта, завизжали на весь двор.

В это время ко двору подкатил старый «Москвич», остановился. Из машины поспешно вышли Семерихин и его жена Тамара Николаевна.

Женщина кинулась к дерущимся мальчикам и испуганным девочкам. Схватила незнакомого мальчика за вихор, оттащила от Кольки, шлепнула его по щеке.

— Убирайся отсюда, хулиган!

Юра задиристо смотрел на незнакомую женщину. Потом поправил разорванную рубаху, вытер грязь на щеке. Сказал Кольке:

— Помогли тебе, да? Все на одного навалились, давайте!

Тамара Николаевна еще раз замахнулась на него и хотела ударить, но ее руку остановил Семерихин.

— Не трогай. Уйди.

Он внимательно посмотрел на мальчика, подошел к нему, тихо сказал:

— Юра? Ты?

— Боже мой! Кто это? — с недоумением сказала Тамара Николаевна. — Кто это, Коля?

— Это он, — сказал муж. — Юра. Юрочка из Ташкента.

Семерихин виновато смотрел на жену.

Тамара Николаевна, Колька и девочки обступили Юру, стали рассматривать его так, будто только что увидали.

Ночью отец подошел к Юриной постели, наклонился над мальчиком.

— Не спишь? Выйдем во двор, поговорим.

Юра молча поднялся.

Отец и сын сидели в темном дворе на скамеечке.

Отец стал закуривать, обжег пальцы спичкой, бросил ее к ногам, затоптал. Затянулся несколько раз табачным дымом, закашлялся, но не начинал разговора, будто обдумывал что-то, подыскивал нужные слова. Наконец сказал:

— Это хорошо, что ты приехал. Совсем большой стал, самостоятельный.

— Боялся, не застану тебя, — тихо ответил сын. — А вдруг ты уехал бы на Памир или на Камчатку. Ты теперь весь свет объездил, правда?

— Где там! — лениво махнул рукой отец. — Давно уже никуда не езжу. Сижу вот тут.

— Почему? — разочарованно спросил Юра. — Вам не интересно?

— Не в том дело, — сказал Семерихин. — Не получилось у меня так, как хотелось, а подделываться под других не стал. Бросил временно якорь вот здесь да и застрял. Жизнь, она сложная, Юра, ты не поймешь, мало еще на свете прожил.

— Я все понимаю, — возразил Юра.

— Да мне и в Москве неплохо, — улыбнулся отец, переводя разговор на оптимистический лад. — Замечательный город! Вот повожу тебя по музеям да по театрам, сам увидишь. Тут совсем недалеко изба Кутузова стоит, хоть завтра сходим. И Бородинскую панораму посмотрим, красивое зрелище. А может, ты любишь рыбалку? Это у нас запросто, возьмем удочки, на весь день уедем на озеро. Я знаю хорошее место. Ты умеешь рыбачить?

Юра молча посапывал, поглядывая на отца исподлобья.

— У меня до сих пор висит на стене ваша карта и все путешествия отмечены, — тихо сказал он. — Я хотел взять ее с собой в Москву.

— Подумаешь, ценность какая, — сказал отец. — Правильно сделал, что оставил ее в Ташкенте. Тебя мать, Надежда Ивановна, не звала обратно? Она ведь прилетела за тобой, я знаю. Поедешь?

— Я к вам приехал.

Отец был тронут словами сына, положил руку на плечи мальчика, обнял его.

— Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку. Ты же мне не чужой, а родной сын. Поживешь у нас, посмотришь Москву вдоволь, а потом поедешь к бабушке, будешь у ней жить, как принц. Она никогда не видала тебя, все спрашивает, как тебе в Ташкенте живется. А бог с ним, с Ташкентом, не пропадешь.

Юра молчал, нервно кусал губы.

— Курить еще не научился?

— Нет.

— И не надо, плохая привычка. У бабушки тебе будет хорошо, она ласковая, добрая старушка. Пойдем спать?

Юра поднялся со скамейки. Отец взял его за плечи, повел в дом. Прошли веранду. Юра вдруг остановился на пороге и высвободил плечи от отцовских рук.

— Что ты? — тревожно спросил отец.

— Не хочу в этот дом.

— Расстроился, Юра? Устал? Это пройдет. Жизнь, она, знаешь, как учит людей.

Юра рванулся из рук отца и побежал назад. Ударился об стеклянную дверь веранды, разбил стекло.

— Куда ты, Юра? — закричал отец.

Юра выскочил во двор, побежал в темноту, хлопнул калиткой.

Отец бросился за ним, наскочил на ведра, упал.

В темноте тоскливо заскулила собака.

С отчаянной силой бились сжатые кулачки в железную дверь детского приемника. Высокая, глухая, как стена, дверь гудела от ударов. Детские руки схватили камень, громко били по железным дверям.

Тревожный стук разбудил надзирателей, гулко разносился по двору.

— Гу! Гу! Гу! — донеслось в открытое окно комнаты, где за столом при ночной лампе работала Людмила Васильевна.

Она прислушалась к гулу, поднялась из-за стола.

А детские кулаки сжимали камни и колотили в железную дверь. Камни разбивались в пыль, из детских пальцев сочилась кровь.

— Откройте! Откройте!

При лунном свете к воротам сходились люди. Из окон спален высовывались детские головки, тревожно сверкали глаза. Проснулся Димка, Женька, Черномазый.

А детские руки, разбитые в кровь, колотили в ворота.

Наконец ворота заскрипели и медленно стали отворяться.

Кто-то засветил фонарь.

Луч света выхватил смятенное лицо Юры. Прижимая к груди разбитые в кровь кулаки, он бросился к людям. Увидал Григория Романовича, а потом Людмилу Васильевну, кинулся к ней.

Людмила Васильевна прижала к себе мальчика, погладила по голове.

— Успокойся, Юрочка, успокойся. Нашел отца?

— Нет у меня отца. Нету!

Все молча обступили Юру.

— Нету отца! — кричал Юра. — Я хочу домой.

Людмила Васильевна обняла руками голову мальчика.

Мальчик плакал. Потом она высоко подняла фонарь, закрыла ворота и повела Юру к белевшему в темноте высокому зданию, где были детские спальни, и все пошли за ней.