Шум ветра

Дыня Рассказ

Экономист Евгений Сергеевич Бурков в этот день задержался на работе позже обычного времени. Его жена Вера Михайловна, успевшая приготовить ужин, уже более часа нетерпеливо выглядывала в окно на третьем этаже, несколько раз выходила на балкон и наконец увидала, как муж подъехал к дому, оставил на стоянке машину и с озабоченным видом направился к парадному входу. Когда она открыла дверь на звонок Буркова, он молча прошел мимо жены, будто ее и не было в прихожей, швырнул на тумбочку портфель и шляпу, снял пиджак, скрылся в ванной, принялся мыть руки.

— Что так поздно? — спросила Вера Михайловна из прихожей, прислушиваясь к шуму воды.

Открыв дверь, вытирая пестрым полотенцем розовые пальцы, Евгений Сергеевич сказал усталым тоном:

— Задержался на заседании фабкома. Сто двадцать два вопроса в повестке дня. Ты же знаешь, у нас любят поговорить.

— Это точно. Сама на педсовете просидела с трех до пяти. И все проблемы, проблемы. Садись к столу, ужин стынет.

Потянувшись за хлебом через стол, он нечаянно задел локтем стакан, который упал на пол и разбился. Евгений Сергеевич в досаде толкнул ботинком осколки.

Вера Михайловна молча вышла на кухню, принесла веник и совок, убрала осколки.

— У тебя какие-нибудь неприятности? — спросила она мужа.

— Большая радость! Сюрприз! От кого бы ты думала?

Она не стала гадать, вздернула плечами.

— Представь — от Гришки Акулова. Показал пример принципиальности и неподкупности, так сказать, бескорыстной преданности гражданскому долгу.

Он говорил раздраженным тоном, сопровождая слова шаржированными жестами рук.

— Чем же отличился твой Акулов? Ты всегда говорил, что он честный скромняга, порядочный человек.

— Вот именно: великий гражданин! Ловчила!

— Как говорит наш завуч: «Объясните толком, товарищ», — перебила мужа Вера Михайловна, стараясь умерить его сердитый тон.

— Понимаешь, Вера, оказывается можно обмануться даже в самом близком человеке. Ты ему веришь как самому себе, а он однажды обернется такой стороной, что противно на него смотреть. Я как-то рассказывал тебе, какие у нас творятся безобразия с пионерским лагерем и домом отдыха, деньги угробили, а все осталось в полном развале. Общественность, понятно, давно возмущается. Наконец придумали что делать: поручили Акулову провести ревизию и выступить на фабкоме с принципиальной критикой. Так вот сегодня и произошло это историческое событие. Наш председатель фабкома хитрец Новожилов, видно, прослышал, что на него готовится атака и, как говорится, сделал упредительный маневр. В самом начале заседания, будто между прочим, предложил утвердить список на получение автомашин в первую очередь. Все, конечно, согласились.

И когда зачитали список первоочередников, Новожилов перебил своего зама и спрашивает:

— А почему в списке нет Акулова?

— Он же во вторую очередь записан, — говорят ему.

А председатель настаивает на своем.

— Акулов хороший работник, записать его в первую очередь.

— И записали? — спросила Вера Михайловна.

— Конечно, раз сам председатель настаивает. Без звука утвердили.

— И шут с ним, что тут такого? — сказала Вера Михайловна.

Евгений Сергеевич саркастически посмотрел на жену.

— Эх ты, простота. А то получилось, что этим самым предзавкома купил Акулова. Он, разумеется, рассчитал, что Акулов после такого подарка не посмеет его критиковать. Я сразу раскусил этот ход.

— А как же Акулов? Поймался на удочку?

— Еще бы! Крутился, вертелся, да так и промолчал до конца заседания. Я ему и так сигналю и этак, записку даже прислал: «Выступай», а он как в рот воды набрал. Правда, бросил какую-то невнятную реплику, вроде того, что не мешало бы культсектору устранить кое-какие непорядки. Ясно, заткнули ему рот подачкой. Хотел я ему выдать за это при всех, да не успел перехватить его после заседания, пока добрался до выхода, Акулова уже и след простыл. Сподличал неподкупный наш активист.

— А ты сам что же не выступил? Видишь, такое дело, взял бы слово и сказал.

— Не мог я, Верочка. Голословное было бы выступление, все факты у Акулова записаны, он же проверял, вникал в дело конкретно, а я так, в общих чертах знаю. На одних эмоциях не обоснуешь критику.

— Это наша беда, — вздохнула Вера Михайловна. — Обещания, посулы житейских благ да подарочки нашего брата педагога развращают. То коробкой конфет, то цветами или еще какими-нибудь невинными дарами заставляют кривить душой, идти против своей совести.

Евгений Сергеевич, подогретый негодованием, встал из-за стола и пошел к телефону.

— Сейчас позвоню этому хлюсту Акулову, выдам все начистоту. Такие выходки нельзя прощать, надо в корне пресекать.

— Не горячись, Женя. Стоит расстраиваться из-за такой чепухи? И не телефонный это разговор, лучше сказать прямо в лицо.

Но Евгений Сергеевич уже набирал номер.

— Нет, я скажу сегодня. Сейчас же! Пускай глотает.

В телефон ответила старушка, мать жены Акулова, сказала, что Григорий уехал на дачу и вернется в понедельник утром.

Евгений Сергеевич в досаде бросил трубку, сердито глядя на телефон, стал закатывать рукава, будто собирался драться.

— Каков хлюст, а? Жаль, что на даче у него нет телефона, я бы и там достал хитрюгу. Все рассчитал, знает, что до понедельника весь пыл пройдет. Нарочно удрал, скрылся с глаз. Нет, друг любезный, так не пойдет. Я сам к тебе завтра приеду, явлюсь как гром с ясного неба.

Жена с нежной улыбкой смотрела на негодующего мужа, готова была рассмеяться, но сдержалась.

— Как же завтра, Женя? Мы же собирались в театр на дневной спектакль?

— Пойдем в другой раз, — твердо сказал муж. — Или звони своей сестре, она любит театры, а я поеду к Акулову. Как же иначе? Один жизненный урок важнее десятка нравоучительных примеров в театре или в книгах. Нас с самого рождения учат и учат высокой морали, так пора же нам на деле утверждать высокие принципы. Не только на словах, а в каждом поступке, в большом или малом.

— Дался тебе этот Акулов. Подумаешь, какое историческое событие!

Вера Михайловна перестала улыбаться и с некоторой тревогой смотрела на мужа, не зная, как его остановить.

— Компромиссы губят нас, Верочка, — громко и горячо говорил муж, шагая по комнате, бросая сердитые взгляды на телефон. — Обязательно поеду и все выскажу Гришке в лицо. Точка!

Она пыталась возразить ему, но он не дал ей сказать и полслова, решительно крикнул:

— Все, Верочка! Все! Я сделаю так, как сказал!

Утром Евгений Сергеевич сел в машину и отправился на дачу к Акулову.

Погода стояла теплая, сухая, на сером асфальте кое-где лежали еще не примятые желтые листья, большей частью кленовые и липовые. Легкий ветерок веял осенней прохладой, в тени на траве поблескивала роса, начинался листопад.

По случаю субботы на загородном шоссе было мало грузовых машин, да и легковые попадались не часто. Приятно было ехать в такое время и смотреть сквозь стекло, как проносится слева и справа освещенная солнцем, поникшая желтеющая зелень лугов, прохладная синева прудов, пестрая нарядность леса. Все радовало глаз, вселяло в душу умиротворение и покой, чего так не хватало Евгению Сергеевичу именно теперь, когда он кипел негодованием, думая о предстоящем разговоре с приятелем. Он упрямо сопротивлялся усыпляюще-благотворному чувству, которое пробуждало в нем это тихое осеннее утро, настраивало на лирический лад и чуть было не заставило Евгения Сергеевича отвлечься от сурового драматического накала, охватившего его со вчерашнего вечера. Евгений Сергеевич старался поменьше смотреть по сторонам, и чтобы заглушить распиравший душу восторг перед красотой природы окружающего мира, он старался не спускать глаз с дороги, пристально уставился на ровную гладь шоссе. Сухой асфальт шуршал под колесами, километр за километром оставался позади. Уже приближался поворот направо, где Евгений Сергеевич должен был съехать на проселочную дорогу, ведущую к даче Акулова. Преодолев подъем и спускаясь вниз, он увидел стоящую на обочине машину, хотел проскочить мимо, как вдруг от машины отделилась фигура и выбежала на проезжую часть, поднимая руки.

Евгений Сергеевич нажал на тормоз, остановился, едва не наехав на фигуру, которая оказалась молодой, белокурой женщиной в темном спортивном костюме.

— Простите, ради бога, — подбежала к нему женщина с раскрасневшимся лицом и испачканными руками по самые локти. — Взгляните на мою машину, не могу завести. Выручайте бесталанного автолюбителя.

Она кокетливо улыбнулась и кивнула в сторону своей машины.

— Пожалуйста! Я, разумеется, заплачу. Честное слово.

Евгения Сергеевича неприятно резануло бесцеремонное «заплачу» и тот самоуверенный тон, с которым произнесла это слово симпатичная женщина, уверенная во всемогуществе этого слова. Ему захотелось тут же немедленно включить скорость и умчаться своей дорогой, но естественное желание помочь человеку в беде остановило его. Он съехал на обочину, хлопнул дверцей, пошел за женщиной. Вишневый «жигуленок» стоял на траве у края кювета с поднятым капотом. У левого переднего колеса валялась сумка с инструментами. За ветровым стеклом покачивалась на шнурке серая обезьянка с оранжевыми глазами и красным задом.

— Что случилось? — спросил Евгений Сергеевич, заглядывая в мотор.

— Не знаю, — пожала плечами женщина и тихо засмеялась. — Не могу разобраться. Бестолковая я. Водить умею запросто, а как что-нибудь заест, ни фига не смыслю. Разберитесь, пожалуйста.

Она сделала маленькую паузу, но тут же поспешно добавила:

— Я заплачу, сколько скажете.

Он бросил на нее укоризненный взгляд, сердито отвернулся.

— Извините, — засмеялась она. — Теперь никто ничего бесплатно не делает.

Он не ответил на ее слова, наклонился, копаясь в моторе. Она топталась рядом, с любопытством старалась посмотреть, что он трогает, за какую деталь берется. То приседала, просовывая голову под его рукой, то поднималась на носках, заглядывала через плечо мужчины.

— Дайте какую-нибудь тряпку, — сказал он, не поднимая головы, и протянул руку.

Она быстро открыла дверцу, взяла с переднего сиденья пеструю майку.

— Возьмите. Это Кирина маечка, пошла в расход. Кирочка, моя доченька, вон там на заднем сиденье свернулась, как сурок. Взгляните же на нее — смешная девочка. Семь лет. Я нынче устроила ей праздник, свозила к морю. Целый месяц провалялись на пляже в Евпатории. Какое чудо!

Евгений Сергеевич поднял голову, взглянул через стекло в машину, увидел на заднем сиденье остроносую девочку с длинными прямыми волосами, дремавшую на свернутом одеяле.

— Измучили ребенка. Укатали.

— Правда, хорошенькая? — щебетала женщина. — Представьте, с первых дней научилась плавать и ныряет как рыбка. Прелесть!

Евгений Сергеевич не слушал, что говорит женщина, ее визгливый, экзальтированный голос раздражал его. Он сосредоточенно возился в моторе.

— Сядьте за руль и включите зажигание, — сухо сказал он женщине. — Так. Ну-ка еще! Еще!

На третий раз мотор заурчал, тихо зафыркал, завелся.

— Все в порядке, — сказал он, вытирая руки детской майкой и подбирая инструменты с земли. — Можете ехать.

Женщина выпрыгнула из кабины, озорно и радостно выхватила из рук мужчины инструменты, кинула в багажник и протянула ему руку.

— Вы гений! Не знаю, как вас отблагодарить, честное слово. Не обидитесь, если предложу десятку?

Евгений Сергеевич неприязненно поморщился.

— Как вам не стыдно? Машина исправна. Езжайте!

Но женщина не отпускала его.

— Нет, нет. Я так не могу. Я понимаю, что я была неправа, когда сказала, что теперь бесплатно никто ничего не делает. Я знаю, что на свете есть добрые, бескорыстные люди. Я не хотела вас обидеть, но должна же быть простая благодарность. Верно? Не хотите денег, возьмите хоть это.

Она нырнула в багажник и вынула большую желтую дыню.

— Вот. Прекрасный подарок жене. Да вы не сердитесь, я же от всей души.

Евгений Сергеевич не взял дыню, повернулся и пошел к своей машине. Но женщина опередила мужчину и положила дыню в его автомобиль.

— У меня есть еще две таких. Возьмите, прошу, вас, вы же меня выручили и отказывайтесь от платы.

— Какая плата? Мне ничего не нужно, — протестовал он, доставая дыню из машины. — Я не нанимался к вам. Простая человеческая услуга.

— И слышать вас не желаю. Как же иначе?

Она ловко выхватила из его рук дыню и как волейбольный мяч бросила на сиденье и, отбежав в сторону, крикнула:

— Пожалуйста, постойте минутку, не уезжайте, пока я не тронусь с места. Вдруг что-нибудь опять заест. Прошу вас.

Он стал ждать, когда женщина заведет машину. Она села за руль, включила зажигание. Мотор сразу завелся, но работал неровно, толчками. Она включила скорость. Машина дернулась рывком и остановилась.

— Идите сюда! — крикнула женщина, высунувшись из кабины. — Опять барахлит.

Он подошел к машине, открыл дверцу.

— Пустите меня за руль.

Она подвинулась.

Он проверил приборы, включил зажигание, немного послушал, как работает мотор, повернул рычаг скорости. Машина тронулась с места, пошла легко и плавно.

Проехав немного вперед, он остановился, включил задний ход и, не разворачиваясь, подкатил к своему автомобилю.

— Не забывайте вовремя снимать тормоза, и все будет в порядке, — сказал он женщине, уступая ей место.

Но женщина не села за руль и вышла из кабины. Щуря глаза от солнца, она взглянула на свою машину со стороны и громко засмеялась.

— Боже мой! — всплеснула она руками и замотала головой. — Какая грязнющая. Пожалуй, с такой и из пустят в Москву.

Он тоже взглянул на машину, засмеялся.

— Красиво! Где вы ее так размалевали?

— Вчера под дождем в деревню за молоком сворачивала. Пришлось через поле ехать, едва выбралась. Какой срам! Что же делать, дорогой товарищ?

Она кокетливо повернула к нему свою легкую овальную голову на длинной белой шее и пошла вокруг машины танцующим шагом, легко изгибая все свое тело, как в шутливом танце.

— Ол-ля-ля! — запела она. — Что нам делать? Как нам быть? Как машиночку помыть?

Он смотрел на молодую женщину без раздражения и злости. В ней даже было что-то милое, симпатичное. В самом деле, какая-то славная, как ребенок. Как такая свежая, чистая заявится в Москву в ужасно грязной машине?

— Грязнее не бывает, — сказал он, глядя на машину. — Надо помыть. Вон и речка рядом.

Она неожиданно повернулась и прыгнула как кошка, оказавшись совсем рядом с ним.

— Как же быть? Я не умею. Честное пионерское.

Он с сочувствием смотрел на маленькую, хрупкую женщину и почему-то заметил, что у ней тонкие гибкие руки с нежной матовой кожей.

— Будьте же рыцарем до конца. Сделайте доброе дело.

Он уловил в ее голосе какую-то подкупающую, почти детскую искренность и, неожиданно для себя, грубовато сказал:

— Есть у вас ведро? И мочалка?

Она так же, как за минуту перед этим, мягкими кошачьими прыжками перескочила через дорогу, открыла багажник и извлекла синее ведро и красную губку.

— Я принесу воды, а вы будете мыть. Идет?

Не дожидаясь ответа, прыгнула через кювет, побежала через густую жесткую траву к синевшей реке.

Он снял куртку и, засучив рукава, мыл машину. Машина была сильно заляпана глиной, пришлось основательно скрести ее мочалкой и смывать водой. В азарте он не заметил, как облил рубашку и запачкал новые серые брюки. Она принесла уже третье ведро воды и, стоя в стороне, весело выкрикивала, показывая рукой:

— Потрите вон там, справа. И наверху. Поберегите рубашку, снимите ее. Такая красивая, жалко.

Он подчинился ей, снял рубашку и бросил женщине на руки.

— Держите!

Она поймала рубашку и засмеялась.

— Хоп! Я хорошо ловлю. Я волейболистка. Возьмите мой фартук, клеенчатый, непромокаемый. Вот он, держите.

Она достала из машины синий с белыми полосками фартук, швырнула его через машину на голову доброхотного мойщика.

В тот момент, когда он, облачившись в кургузый женский фартук, с азартом принялся мыть крышу автомобиля, на дороге появилась легковая машина, и кто-то, высунувшись из кабины, помахал ему рукой и шутливо крикнул:

— Привет Евгению Сергеевичу! Подрабатываешь в выходной день? Желаю успеха!

Он оглянулся и узнал знакомого мужчину из своего учреждения.

— Эй-эй! Стой-ка!

Он хотел объяснить ему ситуацию, но машина, не сбавляя скорости, быстро удалилась.

— Знакомые? — спросила женщина, державшая его рубашку как флаг.

— Бухгалтер наш. Балабол. Завтра весь институт будет знать, что я мыл чужую машину на дороге.

Он сердито выплеснул на крышу остатки воды, бросил ведро и губку в багажник.

— Готово! Можете ехать.

Женщина благодарно смотрела на него, озорно подмигнула, как заговорщица.

— Плевать нам на болтунов. Правда?

Пока он надевал рубашку и приводил себя в порядок, она бросилась к багажнику и достала бутылку крымского муската.

— Вы милый человек, — сказала она, улыбаясь сияющей улыбкой. — Вы мой спаситель. Я готова вас расцеловать. Возьмите еще вот это.

Она ловким прыжком опередила мужчину и сунула в его машину бутылку с вином.

— Не сердитесь, товарищ. Счастливого вам пути!

Он не успел возразить, как она уже уселась в свою машину и тронулась с места. В маленьком зеркале она долго видела стоящего на дороге мужчину в запачканных брюках, в порванной рубашке. Закурила, иронически скривила губы.

— Деньгами не берет. Натурой принимает.

Свернув на проселочную дорогу, Евгений Сергеевич продолжал свой путь.

«Бывают же такие, — думал он о женщине-автомобилистке. — Легко живут, никаких проблем. Смеются и улыбаются. Позавидуешь. Однако, черт возьми, зачем я взял у нее дыню и вино? Глупо! Какую услугу ей сделал? Автомобилист выручил автомобилиста на дороге, и не более того. Обычное нормальное дело. Как же можно за это брать плату? И она тоже дура, с деньгами полезла. Так и привыкает человек смотреть на все глазами оценщика или купца: это, мол, столько стоит, а это столько. Выходит, простое человеческое внимание, доброта, бескорыстие ставятся ни во что. «Никто теперь ничего бесплатно не делает!» Ловко унизила меня эта милая, белокурая улыбающаяся красотка. Не вышло сунуть десятку, так она дыней и бутылкой вина откупилась. Возьми, мол, добрый человек, мы в расчете, больше я тебе ничего не должна. Не жди от меня в ответ ни чуткости, ни доброты, ни какой такой бескорыстной помощи. Если тебе когда-нибудь понадобится что-либо от меня, заплати и ты мне за услугу. Вот как порой выглядят простые невинные вещи. Ты мне, я тебе, и иного расчета между людьми нет? Да что же это, как не та самая акуловщина, с которой так решительно я жажду сразиться?

Он переехал железнодорожную линию, свернул с асфальта на ухабистую, грунтовую дорогу. Где-то здесь должна быть дача Григория Акулова. Строго говоря, это была не настоящая дача, а всего-навсего небольшой садовый домик, окруженный десятком фруктовых деревьев. Григорий в шутку называл его имением или «Акуловкой». И досталась она ему тоже, помнится, не прямым законным путем, а дана была как подачка. В те годы Гришка добивался квартиры в новом доме. Желающих было много, а всем не хватало. Гришка, правда, жил плохо, ему полагалась новая квартира, и все сотрудники отдела стояли за него горой, даже коллективное письмо в дирекцию написали, и дело было уже на мази, почти совсем выгорело, как вдруг Гришка сам же всех посадил в галошу. Явился он однажды из фабкома и говорит товарищам в отделе:

— Не сражайтесь за меня, ребята, я согласился уступить квартиру другому. Подожду, пока новый дом построят.

— Как так? Почему? — спрашивают его товарищи.

— А мне, — говорит Гришка, — фабком предложил садовый участок, где можно соорудить дачку и проживать за милую душу целое лето. Вот и прибавка к основному жилью. Временно, конечно. Меня устраивает.

Не понял простак, что от него откупились, и нам всем рот заткнули: не шумите, мол, братцы, ваш товарищ всем предоволен. Да и другие в то время не раскусили хитрый ход, как говорится, сложили оружие и разошлись.

Позже Гришка и квартиру, получил и, пожалуй, выгадал: теперь у него и дача с садом и городская трехкомнатная квартира. И машина скоро появится. А кто же будет бороться за общественный интерес? За пионерский лагерь, за дом отдыха, хорошую столовую, за накопление общественных фондов предприятия?

Думая обо всем этом, Евгений Сергеевич накалялся, как усиленно подогреваемая печка.

«Если мы будем прощать друг другу подобные зигзаги поведения, что же станет с нашей идеей коллективизма и гражданской сознательности? — думал он. — Как хочешь, Акулов, а я скажу тебе прямо в глаза все, что думаю. Обижайся, как знаешь, дуйся на меня, но принцип превыше всего».

Наконец он остановил машину у невысокого зеленого штакетника, прошел через калитку в сад, где отливался ядовитой оранжевой краской фасад небольшого домика.

Акулов как раз в это время стоял на стремянке под деревом и снимал яблоки с веток, отдавая их жене, которая была внизу и подставляла плетеную корзинку. Они не замечали вошедшего гостя.

— Привет работягам! — громко крикнул Евгений Сергеевич, подойдя к самому дереву. — Не ждали?

Хозяева весело рассмеялись.

— Вот молодец! — засуетился Акулов, слезая на землю. — Какими судьбами? Давай, заходи! Так и надо, ей-право, взял и приехал, без всякого приглашения.

— И Верочку привез? — спросила хозяйка, смущенно прикрывая фартуком старое потертое платье. — Где же она?

— Ей некогда, — перестал улыбаться Евгений Сергеевич. — Я, собственно, не в гости, а по делу.

Акулов внезапно встревожился, отложил в сторону яблоки.

— Что-нибудь случилось, Евгений? Какое дело? Пойдем в дом.

В голове мелькнули разные мысли: «Зачем приехал Евгений? Что ему понадобилось?»

Акулов сразу же вспомнил вчерашний фабком и подумал, что Евгений, наверное, рассердился на него. Однако не такой уж это выдающийся случай, чтобы ехать в выходной день за пятьдесят километров и объясняться? Верно, что-нибудь поважнее стряслось, вон какая серьезная физиономия. «А может, приехал уговаривать меня в свои заместители? — подумал Акулов. — Недавно опять намекал: ты, говорит, Гриша, засиделся на месте, пора подниматься на высшую ступеньку. А я в таком виде принимаю друга».

— Разреши переодеться, Женя, — засуетился Акулов. — Неудобно так. Как ни считай, а ты мой гость. Извини, я на минутку.

Его полнеющая, грузная фигура, обтянутая синим трикотажным костюмом, подчеркивающим толщину живота и кривизну ног, исчезла за дверью летнего домика.

Присев на скамейку и придерживая на коленях корзину, хозяйка выбрала большое спелое яблоко, протянула Евгению Сергеевичу.

— Угощайся, пожалуйста. Очень вкусно.

— Спасибо, Люсенька, — отказался Евгений, озабоченный какой-то своей мыслью. — Ты хорошо выглядишь. Свежий лесной воздух на пользу?

Она улыбнулась, махнула рукой.

— Где там! Годы идут. Серьезный разговор к Григорию?

— Ничего особенного. Дела как дела.

Она спокойно поднялась, сказала:

— Пойду приготовлю чай. И вареньем своим угощу.

— Не стоит. Я не надолго.

Из дому вышел Григорий в костюме, при галстуке, разглаживая круглую, черную бородку и обвисшие усы, крикнул гостю:

— Проходи-ка, Евгений, в наш дворец. Хоть и невелик, а приятен. Уют и тишина. В тени дерев, как сказал поэт.

Евгений Сергеевич последовал за хозяином и оказался на веранде с разноцветными стеклами и невысоким потолком.

— Здесь и погутарим, — весело сказал хозяин, указывая на простой стол, накрытый клеенкой, на длинные сосновые лавки, поставленные вдоль стен. — Садись, дружище, я очень рад. Сейчас Людмила принесет закусок, самовар. Ты когда-нибудь пил чай из настоящего самовара?

— Пил. В детстве в деревне только самоваром и пользовались. Ты не хлопочи, я на минутку.

Они молча сели к столу друг против друга. Евгений Сергеевич разглядывал веранду, самодельную люстру, а Григорий искоса посматривал на гостя, ожидал, когда тот начнет разговор.

«Какую важность напускает, — думал Григорий о Евгении. — Однако начинал бы, чего тянуть».

— Неплохо устроился, — сказал Евгений Сергеевич. — И ребят сюда на лето привозишь?

— А как же? Вон какое раздолье.

Опять наступила пауза. Хозяин первый нарушил молчание:

— Хорошо бы бутылку на стол, да у меня нет, а магазин откроется через час. Послать Людмилу?

Евгений Сергеевич вспомнил про дыню и бутылку вина, и неприятное чувство поднялось в нем. Поколебавшись, он встал и буркнул Григорию:

— У меня есть бутылка. Сейчас принесу.

Он пошел к машине и вскоре вернулся с дыней и бутылкой муската.

— Ого! — торжественным тоном воскликнул Григорий. — Прекрасно! Давай эту роскошь на стол.

На веранду вышла Людмила, переодетая в чистое платье, принесла на подносе банки с вареньем и закуски к чаю.

— Самовар скоро поспеет. О, у вас чудная дыня и вино. Отлично. Сейчас принесу самовар.

Она поставила на стол поднос и ушла. Григорий быстро разрезал дыню, откупорил бутылку, разлил в бокалы.

— Ну что, брат, со свиданием? — весело сказал он, поднимая бокал.

— Подожди, — остановил его Евгений. — Поставь рюмку. Я приехал по серьезному делу, наш разговор должен быть прямой и трезвый. Без пошлых тостов, без выпивки. И вообще, к чертовой матери эту дыню и это вино, не купленное и не оплаченное мной! К дьяволу эту гадость! Вон со стола!

Евгений Сергеевич сердито выплеснул за окно из бокалов вино, швырнул туда же бутылку и дыню. Акулов изумленно смотрел на товарища.

— Что с тобой, Женя? Зачем ты?

— А затем, чтобы самому очиститься от скверны и заявить тебе, что вчера на фабкоме ты вел себя унизительным образом. Ты капитулянт и соглашатель!

— Позволь! Позволь! — заерзал на скамейке Акулов, багровея от прилива крови. — Аккуратнее выбирай выражения. Возможно, я не прав, растерялся, так сказать, не сумел выполнить общественной миссии, порученной мне, но…

Евгений резко перебил его.

— «Возможно, виноват!» Не возможно, а точно не выполнил общественного и гражданского долга. Почему ты не выступил с критикой и ушел в кусты? Всех нас подвел и дело провалил, потому что твой личный интерес для тебя оказался дороже общественного.

— Господи! Что ты мелешь? Какую ерунду понес, ей-богу. Как же это я променял общий интерес на личный? — ахнул Акулов.

— Ты же с ходу продался Новожилову. Попался на его посулы, как рыба на крючок.

— Это ты чересчур. Как так продался?

— Он пообещал тебе машину в первую очередь, ты и растаял в благодарности и струсил выступить с критикой Новожилова. Разве не так?

Евгений стукнул кулаком по столу, а Григорий тут же подскочил на лавке, будто приятель ударил его по лицу.

— Что ты попрекаешь меня машиной, Евгений? Сам вон уже давно ездишь на новеньком «жигуленке»!

— Я три года честно ждал своей очереди. Как все. Каждый это подтвердит. А ты берешь подачку Новожилова как плату за молчание, а лучше сказать — за предательство общественных интересов.

— Ну, знаешь ли, Евгений, — выскочил из-за стола Акулов и зазвенел посудой. — Не ожидал я от тебя таких слов.

— И я не ожидал такого капитулянтства. Мы взрослые люди, должны давать полный отчет в своих поступках.

— Перед кем мне отчитываться? — кричал Акулов.

— Перед совестью, — тихо сказал Евгений Сергеевич, встав против Акулова, наступая на него и загоняя в угол. — Перед своей совестью, перед женой, перед детьми, перед нами — твоими товарищами, перед своим поколением, перед всеми людьми. А пойдешь на сделку с совестью один раз, уступишь еще и не заметишь, как превратишься в обывателя, в сытое, равнодушное хрюкающее существо.

Акулов попятился назад под напором товарища, уткнулся спиной в стенку, жалостливо и виновато смотрел в лицо Евгению. На лбу выступил пот, губы судорожно дрожали.

— За что ты меня так? — хрипло взмолился он. — За что? За какое преступление?

Евгений Сергеевич отвернулся от Акулова и быстрым шагом пошел прочь.

Обескураженный Акулов долго и неподвижно стоял, прислонившись к стене, будто его приклеили или прибили гвоздями.

Евгений Сергеевич возвращался домой с чувством подспудной тревоги. От всего, что совершил он сегодня, в его душе не было покоя и удовлетворения. Он ехал на самой большой скорости, и ему хотелось ехать еще быстрее.

Дорога была свободной, и в свете ясного дня хорошо просматривалась даль, не заслоняемая ни лесом, ни взгорьем. В воздухе носился запах сена и прелых листьев, было так тепло и тихо, как бывает в лучшие дни на исходе лета в преддверии осени. Казалось, вся природа дремала и нежилась под непалящим ласковым солнцем.

У въезда на Окружную московскую автостраду Евгений Сергеевич убавил скорость и, приближаясь к повороту, увидал на обочине вишневую легковушку. Притормозил, остановился. Что за чудо? Тот самый «жигуленок», умытый и почищенный им накануне? Вон какой славный и свежий блестит на солнце. И обезьяна с оранжевыми глазами и красным задом покачивается за ветровым стеклом. А где же хозяйка?

Он осмотрелся вокруг и увидал в стороне на полянке у маленького пруда хозяйку машины и ее дочь. Они обе были в купальных костюмах, весело играли с мячом, звонко выкрикивали какие-то слова и смеялись. Видимо, перед въездом в Москву им захотелось напоследок искупаться в пруду, побегать по траве, погреться на солнце. Им было хорошо, они увлеклись игрой и совсем не замечали, что делается на дороге.

Евгений Сергеевич стоял на обочине под деревом, долго смотрел на молодую женщину и девочку. Доносящиеся до него веселые крики и смех почему-то раздражали Евгения Сергеевича. На яркой зеленой траве четко вырисовывалась фигура женщины, было видно, как она изящно изгибалась и прыгала за мячом, с наслаждением падала на траву, легко поднималась и опять неслась за мячом, ловила его и подкидывала и снова бежала, резко останавливалась, прыгала вверх, вскидывая тонкие руки над головой. Евгений Сергеевич смотрел на нее и вспомнил сказанные ею слова:

— Я ничего не умею делать. Загляните в мотор. Помойте машину… Я заплачу.

Ему хотелось крикнуть что-нибудь неприятное, злое. Побежать на поляну, остановить игру, отплатить за то, что она посмеялась над ним и теперь беззаботно резвится, как бабочка на лугу. А завтра посмеется над другим и другому заплатит и будет опять веселиться? Он решительно прыгнул через кювет. Однако, сделав два шага, вернулся назад, будто что-то потянуло его. Он вдруг наклонился над кюветом, увидел воду и, загребая пригоршнями мокрую грязь, стал неистово кидать ее на чистенький кузов вишневого «жигуленка», залепил все бока, стекла, багажник, капот. Кидал и кидал грязь так зло и яростно, как мечут стрелы во врага, отчаянно скреб мокрую землю и черпал воду, пока не вычерпал всю лужу из кювета.

Словно любуясь на дело своих рук, он присел на колени перед кюветом, наскреб еще одну горсть грязи и ляпнул в ветровое стекло чужого «жигуленка» прямо перед уродливой рожей обезьяньего чучела.

Отвернувшись, спокойно сел в свою машину и уехал.