Шум ветра

В одном купе Рассказ

Из Ленинграда в Москву поезд отправлялся поздним вечером, но на дворе было еще светло, казалось, что кто-то по ошибке преждевременно зажег фонари на перроне и на улицах.

Белая ночь была в самом зените.

Вагоны плавно тронулись с места, толпа провожающих оживилась, над головами поднялись руки в прощальном взмахе, засияли улыбки, кто-то вытирал платком глаза. Из открытого окна вагона высовывался сияющий круглолицый мужчина с седеющими висками и кричал своим приятелям:

— Желаю вам всем! Желаю! Дуйте до горы, ребята!

Люди на перроне отвечали суетливой разноголосицей, кто-то пытался бежать за вагонами, но поезд быстро набирал скорость, миновал платформу и потянулся в перламутрово-серую ленинградскую летнюю ночь.

Пассажиры в вагонах рассаживались по своим местам. Круглолицый мужчина отошел от окна и открыл дверь в свое купе. Кроме него, в купе было еще три пассажира. Круглолицый осмотрел всех и с удовлетворением сказал:

— Значит, одни мужчины? Прекрасно! Добрый вечер! Люблю в такой ситуации без женского полу, никакого «извините-простите». Верно?

Он бросил взгляд на рослого бородатого брюнета, который сидел напротив двоих попутчиков, откинувшись спиной к перегородке, широко расставив ноги в больших спортивных ботинках.

— Пожалуй, — лаконично ответил бородач и нехотя подвинулся к дверям, уступая вошедшему место ближе к окну.

Круглолицый мужчина поставил свой небольшой серый чемоданчик в угол и, облокотившись на столик, смотрел в окно, обозревая ночной Ленинград.

— Чудный город, ребята! — восхищенно сказал он, щелкнув пальцами, как цирковой иллюзионист. — Сказка! Волшебный сон, скажу я вам. Жалко уезжать.

Он постоял, любуясь смутно различаемым силуэтом города, который медленно размывался и стушевывался в тускло-сером свете белой ночи. Сел на свое место и теперь отчетливо разглядел остальных пассажиров. Один из них был лет пятидесяти пяти, он показался несколько странным, старомодным, с вытянутым сухим лицом, в пенсне, каких нынче почти никто не носит, в узком галстуке с поперечными полосками. Уголки воротничка белой рубашки были скреплены серыми запонками, из верхнего кармана клетчатого пиджака выглядывал уголок платка с красной каемкой. Человек вынул из внутреннего кармана календарь и карандаш, стал что-то отмечать на листках. Серые, глубоко посаженные глаза смотрели сквозь стекла пенсне напряженно, тонкие длинные пальцы отливали бледностью и синевой.

Другой пассажир был совсем молодой, краснощекий, с добродушным выражением уставился в газету. Лицо было гладкое, бритое, светлые волосы подстрижены не коротко, не длинно, однако, как у женщин, закрывали уши. Ворот простой синей рубашки расстегнут, джинсовые брюки слегка потерты на коленях. Он держал во рту сигарету, но не прикуривал, будто забыл о ней при чтении.

Пожилой круглолицый мужчина раскрыл свой чемоданчик, выложил на стол свертки с закусками, поставил бутылку водки.

— Ну что, мужики, выпьем для знакомства? Милости прошу, садитесь к столу. Вон сколько добра. Присаживайтесь! Ешь, пей сколько влезет. На свадьбе я был, ребята. Три дня пировали и еще на дорожку отвалили целый вагон харчей.

Человек в пенсне пожал плечами, деликатно сказал:

— Спасибо. Я ужинал. И вообще на ночь нехорошо злоупотреблять.

— Ерунда, — настаивал круглолицый. — Исключения для всех правил бывают. Бросай газету, молодой человек.

Молодой парень живо свернул газету, совсем просто, даже с радостью, подвинулся к столику.

— Я, собственно, с удовольствием. Не откажусь.

— И вы тоже, прошу вас, — повернулся круглолицый к бородачу. — Нет ли у вас ножичка?

Бородач улыбнулся и молча вынул из кармана перочинный нож.

— Порежьте колбаски, ветчину, рыбку, а я мигом схлопочу у проводника стаканчики.

Он вышел и принес четыре стакана. Разлил водку всем, протянул стакан человеку в пенсне.

— Персонально умоляю. Нельзя отставать от компании. Один глоток за моего друга-ленинградца. Золотой человек! За наше знакомство, товарищи.

Он сунул в руки очкарика стакан и стал чокаться со всеми.

— До дна, ребята!

Молодой запросто опрокинул стакан и не поморщился, бородач опорожнил посудину несколькими степенными глотками, а очкарик завилял плечами, зажал нос пальцами левой руки, отхлебнул водку как чай, откашлялся, поставил стакан на столик.

— Извините, — сказал он стыдливо. — Без сахару не могу. Может, найдется пару кусочков?

— Сахар? — удивился круглолицый и откровенно рассмеялся. — Чудак-человек! Первый раз слышу, чтобы водку с сахаром пили.

— У меня есть, — откликнулся бородач, достал из портфеля пачку пиленого сахару.

Очкарик положил несколько кусков в стакан, размешал и стал пить, потягивая как мед.

— Благодарю вас! Нектар!

Он выпил все до капли и облизал губы.

— Зачем же портить водку? — сказал молодой.

— Пускай! — добродушно махнул рукой круглолицый. — У каждого Егорки своя поговорка. Плеснуть еще?

— Ни-ни, ради бога! Это мой обычай: на полстакана водки десять кусков сахара, — и баста. И то, заметьте, только в чрезвычайных обстоятельствах, вот как сегодня, ради вашего друга. На молодой женился? Красавица?

— О, нет, — засмеялся круглолицый. — Вы меня не поняли. Никто не женился. Это была серебряная свадьба. Мой друг капитан первого ранга Василий Александрович Артемьев и его супруга Калерия Ивановна, я бы сказал, образцово-показательная чета. Таких людей надо по телевизору показывать в назидание молодежи и иным прочим.

— Сколько же это лет, серебряная свадьба? — спросил молодой.

— Двадцать пять, милый мой! Двадцать пять лет или девять тысяч сто двадцать пять суток, и ни одного облачного дня. Вам может показаться, что я кутила, выпивоха, гуляй, мол, душа, веселись? Пустое мнение! За такой юбилей можно выпить бочку, и не грешно, потому что самый достойный пример супружеской жизни.

— Редкий случай, — скептически сказал очкарик. — Такой факт уважать надо, поверьте мне, старику, я знаю.

— А что такого? — возразил бородач. — Вон у меня родители в будущем году собираются отпраздновать золотую свадьбу. Пятьдесят лет.

— С ума сойти! — воскликнул молодой. — Разрешите по этому поводу?

Он нетерпеливо потянулся к недопитой бутылке, стал наливать в стаканы.

— Я пас, — накрыл рукой свой стакан бородатый. — Я не к тому сказал про родителей.

— И я, пожалуй, передохну, два дня пировал. А ты пей, — сказал круглолицый молодому, незаметно изучая его взглядом.

Молодой налил полный стакан.

— Будьте здоровы! — выпил единым духом, стал есть рыбу.

Очкарик поднялся по лесенке на верхнюю полку, стал укладываться спать.

Молодой чиркнул спичкой, закурил сигарету.

— Если можно, не курите здесь, — вежливо и спокойно сказал бородач.

— Пардон, одну затяжку.

Парень втянул в себя дым и погасил сигарету.

Круглолицый мужчина добродушно смотрел на молодого, на бородача и улыбался, глаза его влажно поблескивали, он, кажется, мысленно весь был где-то там, на празднике своих друзей. Красивое лицо с седеющими висками сияло и светилось. От возбуждения и духоты он расстегнул воротник. Широкий бордовый галстук с синими и белыми косыми полосками сбился на борт парадного темно-серого пиджака.

— Да, — протянул он мечтательно. — Это прекрасно. Превосходно, ребятки мои. Мы с Василием Александровичем прошли нелегкий путь. Морская служба хоть и полна романтики, многие завидуют, особенно молодые-неопытные, а она ох как тяжела. Штормовые походы, оторванность от земли, от родных. Каждодневная опасность, напряжение нервов, ответственность за жизнь сотен других людей, особенно таких вот красавцев, как ты, краснощекий.

— А чего за нас бояться? Мы сами с усами, — усмехнулся молодой.

— Э, брат, командир корабля за все в ответе. За корабль, за службу, за каждого матроса. А кроме всего, он еще и сам по себе человек, хоть корабль его дом, а все же у него на материке есть семья, жена, дети. О них тоже душа болит. К примеру, у Василия Александровича два сына, один другого лучше. Старший уже закончил университет, математиком стал, а младший — на Балтийском заводе лекальщиком. Видал я их на юбилее — орлы, душевные ребята. Василий Александрович знает, кто их воспитал такими. Конечно, жена — Калерия Ивановна. А вы знаете, что такое жена моряка? Настоящая, верная? Это не многим женщинам под силу, только ду́ши кристальной чистоты могут вынести такую должность.

— Вы какой-то идеалист, — сказал молодой, — в наше время не требуется обязательной супружеской верности. Разве жены моряков не живые люди, а каменные изваяния? Им тоже ничто не чуждо, слыхали мы про всяких женщин и про морячек тоже.

Круглолицый строго оборвал молодого.

— Не знаю, про каких вы слыхали, а мне лично известны настоящие жены моряков, высоконравственные и верные своему долгу. Вы еще молоды, чтобы таких судить, жизни не знаете!

На верхней полке завозился очкарик и вторгся в разговор.

— Вы, дорогой товарищ, не знаю как вас звать…

— …Николай Андреевич, — назвал себя круглолицый.

— Так вот, Николай Андреевич, вы не сердитесь на молодого человека… э-э, не знаю, как его звать…

— Виктор Григорьевич, — назвал молодой свое имя. — Виктор.

— Виктор? — переспросил Николай Андреевич и пристально оглядел парня.

— Виктор. Можно и Витей. Зовите как нравится.

Очкарик продолжал свое слово.

— Уверяю вас, Николай Андреевич, Витя прав, — говорит он, свесив голову с верхней полки. — Супружеская верность нынче редкое явление. Изменяют и женщины и мужчины, извините, происходит какое-то общественное состязание на этот счет.

— Я не согласен, — горячился Николай Андреевич. — Вы можете привести много примеров, но о женах моряков я своего мнения не изменю.

— Вы, верно, тоже моряк? — спросил Виктор Николая Андреевича.

— Был моряком, да пришлось уйти по болезни. Пятнадцатый год на гражданской, инженером по дизельным моторам. А мой друг остался на флоте. Так что морская жизнь у меня в крови, в обиду никого не дам.

Очкарику хотелось до конца высказать свою мысль, он продолжал говорить:

— Я, Николай Андреевич, не скажу про моряков и морячек, а приведу фактические примеры из области, которая лично мне хорошо знакома. Я скромный человек, маленький финансист, Семен Семенович, холостяк, разрешите представиться. Тридцать лет работаю бухгалтером в системе концертных и цирковых объединений и должен вам сказать, что на каждого третьего артиста у меня лежат исполнительные листы, приходится взыскивать алименты на содержание детей. А раз мужчина не живет в семье, значит, и женщина осталась без мужа и, если красивая, может выходить замуж еще раз, а то и два раза. Так оно и есть, уверяю вас. Семьи распадаются, дети не знают своих отцов, брошенным матерям они тоже в тягость, вот и судите сами, какая тут верность долгу и высокая нравственность, как вы говорите? А что делает молодежь? Для них нынче вступить в брак, все равно что покататься на качелях. Понравилось, качаются дальше, закружилась голова, тошнит, прыгнули в разные стороны и разошлись.

— Нельзя все обобщать, — сказал Николай Андреевич и обратился к Виктору: — Неужели у вас, у нынешней молодежи, все так, как описал Семен Семенович?

— Бывает, — сказал Виктор. — Хотя, конечно, нельзя на всех валить.

— Зачем же вы возражаете, Витя? — рассердился Семен Семенович. — Я вам тысячу фактов назову. Иногда до самого натурального зверства доходит. Вот случай был в одном нашем цирке. Фактическая, правдивая история, клянусь честью. Один известный укротитель львов несколько лет работал вместе со своей супругой, такой, знаете, миленькой дамочкой, я лично был знаком с нею, уверяю вас, она производила волнующее впечатление. Однако этот хлюст, ее муж, зазнался или еще по какой-то причине, приходит к директору цирка и заявляет прямо: я, говорит, с моей партнершей впредь работать отказываюсь, так как она мне больше не жена. Тут, конечно, поднялся переполох: как быть с программой, если уже подписаны договора на гастроли и везде расклеены афиши с его бывшей партнершей и со львами.

— Что мне прикажете делать? — спрашивает директор у этого укротителя.

— А я, — отвечает укротитель, — пригласил другую помощницу. — Из циркового училища, она теперь моя жена. Можете не беспокоиться, все будет в порядке.

Директор схватился за голову, но делать нечего, пришлось согласиться, конечно. Бог с ним, пускай себе выходит на манеж с кем хочет, лишь бы программу не ломал.

С этого, представьте, и пошла карусель. Надо сказать, что звери очень любили первую жену укротителя, а новую никак не признавали, не хотели пускать в клетку. Весь цирк о ужасом смотрел на репетиции, все боялись, как бы не произошло несчастье на арене. И не зря опасались, скажу я вам. Так оно и вышло. На первом же представлении, в самом начале номера, львы не стали подчиняться новой жене укротителя, один лев даже мазнул ее лапой по лицу так, что сразу ручьями полилась кровь. Укротительница с визгом отпрянула назад, упала под ноги другому льву, который мгновенно кинулся на нее и стал рвать в клочки. Ой, что там было! Сам укротитель с перепугу пулей выскочил из клетки, тут же со всех сторон налетели пожарные с брандспойтами, стали обливать разъяренного льва, а публике поднялась паника, весь цирк заорал, завизжал, кричали женщины и дети, жутко вспомнить, какой начался кошмар. Лев есть лев, и он, конечно, оказался проворнее всяких пожарников и в одну секунду задрал эту несчастную укротительницу до смерти.

— Ужасно! — сказал бородач. — Я слыхал про этот случай. Страшнее не придумаешь.

— А какое отношение это имеет к нашему разговору? — удивился Виктор, наливая в свой стакан остатки водки из бутылки. — Мы про Ерему, а ты, дядя, про Фому.

— А ты смекай, к чему приводит своевольный размен жен. Нынче одна, завтра другая. Выступал бы укротитель с первой женой, и не было бы никакой драмы.

— Ирония судьбы, — перебил рассказчика Виктор. — Анекдот.

— Что примечательно, — продолжал Семен Семенович, — у той бедняжки был хороший муж, канатоходец, так она, видишь ли, подалась к укротителю, разбила чужую семью и развалила свою.

— Частный случай, — твердил Виктор. — Не всех же неверных жен съедают львы? К чему эти страсти-мордасти? У вас, случайно, нет чего-нибудь выпить?

— Не-ет, я не вожу, — сказал Семен Семенович.

— И правильно. Спокойной ночи.

Николай Андреевич с любопытством наблюдал за Виктором, ему было интересно поближе рассмотреть молодого человека. Дело в том, что у него была взрослая дочь, как говорится, девушка на выданье, и он часто задавал себе вопрос: интересно, какого же молодца она выберет? И каковы они, нынешние молодые парни?

— Душа горит? — спросил он Виктора. — У меня тоже нет, давали целый портфель, да я отказался, только одну бутылку захватил. Охота выпить?

— Волнуюсь я, — сказал Виктор.

— Что так?

— Вы вот со свадьбы, а у меня тоже вроде намечается. Только не серебряная и не золотая, а нулевая, что ли. Как при начале строительства дома: нулевой цикл.

— Жениться задумал?

— Полюбил одну девчонку. Москвичка, на практике у нас была, студентка строительного института. Красивая, умница — обалдеть. Так я сразу в атаку пошел, так, мол, и так, выходи за меня замуж, не пожалеешь. А сам боюсь, как бы ребята не перехватили, очень она заметная. И я ей вроде понравился, чего бы, кажется, еще надо? Так нет и нет, говорит. Вот вернусь, говорит, в Москву, домой, значит, тогда, говорит, приезжай и ты, с моими родителями познакомишься, себя покажешь, пускай все видят, какой ты есть. Такое условие, и никак иначе. Я, конечно, не мог сразу поехать, время надо. Теперь уже месяца два, как расстались. Вот я и еду вроде свататься, а сам боюсь, не обманула бы, или уже кто другой подкатился. Нынче так, очень просто.

— Это правильно, что к ее родителям едешь, — одобрил бородатый. — А то теперь как делают? Увидел красивую девушку, хвать за руку и потащил, никого не спросясь, ни с чем не считаясь. Вон у меня такой случай. Дочери моей недавно исполнилось восемнадцать, еще совсем ребенок, молоко на губах не обсохло. А она летом приходит домой и говорит матери (меня не было дома): «Мама, у меня скоро будет ребеночек». Мать так и рухнула на пол, чуть богу душу не отдала. К вечеру пришла в себя, дочь ее успокаивает:

— Ты, мамочка, не волнуйся. Я выйду замуж. За Олега Крынкина, помнишь его? Наши соседи по даче. Поедет на Север, заработает денег на кооперативную квартиру, и мы поженимся.

— Что же вы так, не по-человечески? — спрашиваем мы дочку. — Сначала ребенка сделали, а потом обо всем остальном думаете. Родителям ничего не сказали, не расписались, ни он, ни ты не работаете, только собираетесь, словом, полная безответственность перед собой, перед будущим ребенком, перед всеми.

— Ну и как? Обошлось? Хороший парень? — спросил Николай Андреевич.

— Прекрасный! Лучшего не найдешь. Уехал на Север и вот уже более года ни слуху ни духу. Как в воду канул. Никакой свадьбы, конечно, не состоялось. А я в тридцать восемь лет сделался дедом, воспитываем с женой внука, а дочка уже второй раз выходит замуж в свои двадцать лет. Вот так, молодой человек. Твоя девушка правильно сделала, что заставила тебя к родителям поехать, женитьба — серьезный шаг, от нее знаешь как может жизнь повернуться? Родители не враги своим детям, плохого не посоветуют.

— Да что мне родители? Все одно это формальность. Сама должна решать, а не родители. Теперь дети живут своим умом, у родителей отсталые взгляды, они и не понимают детей, все норовят строить жизнь на свой лад, по-старинке, — ершился Виктор. — Иной раз послушаешь, как разговаривают родной отец с сыном, будто вовсе на разных языках, хоть зови переводчика.

— Куда как умные вы стали, вас не переспоришь, — сердито сказал бородач. — Вот клюнет тебя петух в одно место, узнаешь. Спать будем, что ли?

— Ложитесь, — сказал Николай Андреевич, — а мы посидим с молодым человеком, потолкуем. Так, Виктор?

Бородач полез на свою полку. Семен Семенович уже давно похрапывал.

Николай Андреевич изучающим взглядом смотрел на Виктора. Вроде симпатичный, ладный парень, кажется, здоров и по виду не белоручка. Но рассуждает неглубоко, поверхностно судит о жизни, видно, не промах выпить, задирист, хоть лицо и добродушное, улыбчивое. Не сразу поймешь, каков он внутри.

— Значит, в Москву едешь? — спросил Виктора Николай Андреевич. — Свататься? Хорошо ли проверил свое чувство? Любишь девушку?

— Если бы не любил, так пальцем бы не шевельнул. А то и с бригадиром поругался, вырвал отпуск на пять дней и вот еду же.

— А как полагаешь, она любит тебя?

— Уверен. Чего меня не любить?

— Она-то что говорит?

— Я и без слов понимаю. Полюбит.

— Значит, любовного объяснения не было?

— Вы отсталый человек, я вижу. Теперь у нас по-другому, я не Ромео, она не Джульетта. Сентиментальные монологи не обязательны.

— Обнюхали друг дружку, осклабились, и валяй в загс? — ехидно съязвил Николай Андреевич.

— Да вроде на коленях перед ней не стоял, цветов не дарил.

— И ручку не целовал?

— Нет. Я сразу быка за рога. Обнял, как полагается, и в губы. Правда, за это хлестнула она мне ручкой по щекам, два дня красный ходил.

— Интересно. Что же ты за парень, расскажи про себя. Кто ты такой? — спросил Николай Андреевич.

Виктор пожал плечами.

— Обыкновенный человек. Работаю монтажником на стройке.

— Строитель, значит? — удивился Николай Андреевич и хотел было сказать, что дочь его тоже в строительном институте учится, но промолчал.

— Дома строим. Вчера заехал к тетке, на Лиговке живет в Ленинграде, посоветовался, конечно, рассказал все, как есть, что жениться хочу.

— И что же тетка?

— Езжай, говорит, если любишь. Женись.

— А родители твои где?

— А нет их негде. Я детдомовский.

— С кем же ты живешь?

— Один, в общежитии. Построим два дома к новому году, обещают дать квартиру, если женюсь, конечно. А там мебель всякую, телевизор куплю, деньги есть. Работа моя ничего, хорошая, мне насквозь знакомая, так как я с отличием окончил профтехучилище по этой части.

— Много зарабатываешь?

— По-разному. Когда двести пятьдесят, иной раз до трехсот выходит.

— Что же так скромно одет? Простая сорочка, вроде не новая, без галстука, потертые джинсы. Не по-жениховски это, брат, такая деталь может не понравиться родителям невесты.

Парень самоуверенно хмыкнул, хлопнул по чемодану.

— Здесь новый костюм и все прочее. Утром завтра забегу к дружку, есть у меня хороший знакомый в Москве. Побреюсь, переоденусь, все будет путем.

— Это хорошо. Но учти, Виктор, что по одежде встречают, а по уму провожают. Постарайся произвести впечатление и на отца и на мать. Особенно советую обратить внимание на будущую тещу. Они, женщины, дотошные в этих делах. Без предисловий заявит так: если, мол, хочешь получить мою дочь, так предъяви полные гарантии. Во-первых, скажет, дочка моя студентка, в институте учится, а ты простой монтажник со средним образованием. Как, спросит, дальше будешь? Всю жизнь в рядовых?

— А на кой мне учиться, если я больше инженера получаю? Пять лет трубить на заочном за здорово живешь? — рассудительно возразил Виктор. — Вы же сами инженер, понимаете?

— Я-то понимаю, а ее мать может сказать совсем другое: ищи, парень, себе такую же необразованную, моей дочери ты не пара, она институтский диплом получит, а ты всего-навсего рабочий.

— Если так рассуждать, можно и поспорить. Вон сколько у нас женщин, да и мужиков, со всякими дипломами наплодилось. Сидят в конторах, бумажки перекладывают с места на место и обеспечены хуже иных рабочих, ни машины у него, ни цветного телевизора.

— По-твоему выходит, что и невесте не надо учиться? Пускай бросает институт?

— Я так не считаю. Она, видно, любит свое дело, будет хорошим проектировщиком. Она мне и с дипломом не помешает. А если только ради диплома старается, а после будет пустую работу делать, тогда и институт ей ни к чему, пускай бросает. Это я мигом распоряжусь.

— А как она не послушает?

Парень удивленно посмотрел на Николая Андреевича, засмеялся.

— Что я, не мужик, что ли? Заставлю, приведу бабу в порядок. Не для того женюсь, чтобы с женой бесконечные дискуссии разводить. У меня есть свой твердый план жизни, и будем его выполнять.

— Что же это за план?

— Обыкновенный, как у всех. Сначала, конечно, получу квартиру. Потом меблируемся, гарнитур подберем по соответствующим габаритам. Мне нравятся темно-коричневые тона, с красной обивкой. Бывают у нас такие гарнитуры, ребята устроят. Вы одобряете коричневую мебель?

Николай Андреевич уклончиво кивнул головой.

— На вкус, на цвет товарища нет. Можно и коричневый с красной обивкой.

— Потом я мечтаю о «Жигулях». Можно вишневого цвета или оранжевого. Водить я уже научился, дружок мой Борька натаскал. Скоро сдам экзамены, получу права. Для семейной жизни машина в наш век необходимая вещь. Ну, а со временем, телевизор, конечно, цветной куплю. А может, сначала телевизор, а потом уже машину, «жигуленка» сразу не дадут, в очередь надо ждать, телевизор же покупай хоть завтра, свободно. Я уже записался на машину, прицелился на гарнитур. Словом, все согласно намеченному плану.

Николай Андреевич как-то недобро улыбнулся, снял галстук. Ему становилось жарко.

— А дальше что? — спросил он парня.

— В каком смысле? — не понял его Виктор.

— Что еще покупать будешь? Согласно плану?

— Всего не перечтешь, — сказал парень, не уловив иронии и насмешки в вопросе собеседника. — Хороший ковер, может, сервиз для гостей, ботинки хорошие, шапку, ну, всякое другое, всего не перечислишь. Я учитываю, конечно, и то, что, может быть, ее родственники подарят на свадьбу стоящие вещи, кроме простыней да подушек с одеялами, глядишь, притащат телевизор или тот же ковер, а то и сервиз на двенадцать персон. Теперь это в моде — дорогие подарки на свадьбу. Мы не откажемся.

— Любопытный план, — одобрил Николай Андреевич. — И невесте сказал про это?

— Нет, она не знает, я ей потом изложу.

— То-то, смотрю, ты ничего не запланировал для невесты. Себе шапку и ботинки, а ей шиш с маслом?

— Так ей же все дадут родители. Она единственная дочь, ничего не пожалеют. И помогать будут на первых порах. Она и одета и обута, и всяких тряпок имеет большой запас. Родители не оставят, всегда выручат.

— Она сама так сказала?

— Предполагаю, конечно, само собой разумеется. Для кого же они всю жизнь горб гнули, как не для единственной любимой дочери. Логично же? — спросил он.

Николай Андреевич не ответил на его вопрос, стал снимать пиджак, вытер платком лицо. Становилось совсем жарко. Потом сказал Виктору:

— Я думаю, твоя будущая теща обязательно спросит тебя еще об одном: не пьющий ли ты, парень? Мне лично кажется, что ты не промах по этой части, крепко пьешь.

Виктор немного смутился, но прямо ответил:

— Есть такое дело, у вас наметанный глаз. Знаю за собой недостаток, скоро покончу с этим делом. Я волевой, если скажу себе «стоп!», значит так и будет. Выпивал, не скрою от вас, еще не совсем завязал, но до свадьбы завяжу. Буду бороться с собой.

— Ты не борись, возьми и брось пить.

— Брошу. Может, на свадьбе выпью, и шабаш.

— А как же свадьбу собираешься справлять? — спросил Николай Андреевич.

— Теряюсь я в этом вопросе. Теперь, знаете, модно устраивать свадьбы с громадным количеством гостей, на сто и более человек. Да еще в ресторане, с официантами, с оркестром, не жалеют расходов, всех развозят на такси. А я считаю, что вместо этой шумихи пускай дадут нам родители запланированные деньги, а мы справим скромную свадьбу с ребятами в общежитии своими подсобными средствами. Ребята и водку принесут и на гитаре сыграют, а девки из своих же продуктов чего хочешь сготовят. С другой стороны, конечно понятно, где много солидных гостей, родственников, друзей, там могут и стоящие подарки принести. Нам же выгодно, деньги для свадьбы родителевы, а подарки наши.

Последнюю фразу он произнес как остроту и сам весело засмеялся.

— Ты, я вижу, не останешься в накладе, — покачал головой Николай Андреевич. — Интересные у тебя планы, открыл ты мне глаза на молодежь. Только вот что не понятно мне, объясни: ты какой-нибудь феномен, особенный парень или многие твои сверстники тоже такие?

— Чудно говорите! — засмеялся парень. — Какой же я особенный? Все молодые так теперь живут. Прежде чем двигаться, нужно хорошенько рассчитать траекторию, чтобы знать, где приземлиться.

Николаю Андреевичу стало скучно смотреть на веселого обаятельного Витьку и не хотелось продолжать с ним беседу.

«Какой, однако, неожиданный тип, — с огорчением в душе думал Николай Андреевич. — Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. Если мы, наше поколение, яблони, неужели от нас пошли такие яблоки? Тут что-то не так, моя дочь, кажется, не такая. Не может быть, что все молодые так живут, как сказал этот мускулистый краснощекий здоровяк, который думает, что знает ответы на все вопросы жизни. Вранье это, обман, ложное обаяние молодости».

Окончив стелить постель, Николай Андреевич не удержался и сказал парню:

— Ты извини меня за прямоту, но лично я за тебя не выдал бы свою дочь. Не нравишься ты мне!

Витька ухмыльнулся, полез на свою постель.

— Я сразу понял, что вы человек старомодный. Надеюсь, у моей невесты родители шагают в ногу со временем. Спокойной ночи!

Он потушил свет и почти мгновенно захрапел.

А Николай Андреевич долго не мог уснуть. В окно уже пробивался ранний июньский рассвет, глаза не хотели закрываться, смотрели в потолок.

«Интересное дело! Хорош гусь, — с горечью думал о молодом человеке Николай Андреевич. — Хочет жениться и ни слова о любви, о красоте своей невесты, о будущих детях, о мечтах. Ничего духовного, весь по уши материалист. Телевизор, ковер, машина. И этот смеет уверять, что «все мы такие». Врешь, брат, не верю! Зачеркнуть, оплевать все, что мы сделали? Поставить знаменатель между телевизором с ковром, сервизом и высокими идеалами нашего общества? Бред! Чепуха!»

В вагоне совсем становилось светло. Николай Андреевич не пытался уснуть, смотрел в окно на пробегающий лес, на поля, на живописные селения, раскинувшиеся на зеленых пригорках. Вскоре показались заводские трубы, высокие дома, и вдали из утренней дымки медленно вставала Москва.

Дома Николая Андреевича встретила жена с тревогой на лице, взволнованная. Протянула телеграмму.

— Вот, полюбуйся. Что ты скажешь?

Телеграмма была лаконична: «Приеду воскресенье подготовь родителей Виктор».

— Кто это? Какой Виктор? — спросил он в недоумении.

— Олечкин жених, — сказала жена с дрожью в голосе. — Едет из Мурманска, делать предложение.

Николай Андреевич с растерянным видом опустился на диван.

— Где дочь?

— В институте, на занятиях. К обеду придет.

— А этот, Виктор? Когда пожалует?

— Оля звонила, что они уже встретились. Он заявился прямо в институт. Оба придут к обеду. Что будем делать, Коленька? — сказала жена тихим отчаянным голосом, повиснув на плече у мужа.

— Ну, что ты, дурочка, плачешь? Это же радость. Настал час нашей Оленьки, дочка выходит замуж. Только бы этот, Виктор, оказался настоящим, нынче всякие Викторы бывают. Видал я одного, не приведи господь!

Николай Андреевич вспомнил своего попутчика, усмехнулся. Тут же стал переодеваться, оживился, весело рассказывая жене, как праздновали их друзья в Ленинграде серебряную свадьбу.

— Жаль, что ты не смогла поехать. Как твоя ангина?

— Проходит. Уже не хриплю.

Они оба по-праздничному приоделись, дружно принялись готовить угощение к столу…

Около полудня раздался настойчивый звонок в дверь. Это, конечно, Оленька, она всегда так звонит, особенно когда у нее какая-нибудь радость.

Николай Андреевич остановился перед зеркалом, поправил галстук, надел пиджак, застегнулся на все пуговицы и с торжественным видом пошел открывать.

Когда распахнул дверь, лицо его невольно перекосилось, он застыл на месте и лишился речи. Перед ним стояла сияющая от восторга, красивая, юная дочь его Оленька… и рядом с ней высокий, краснощекий, расфранченный блондин… тот самый Виктор, с которым Николай Андреевич несколько часов тому назад ехал в одном купе из Ленинграда в Москву.

— Принимай дорогого гостя, папочка! — весело крикнула Оля и повела Виктора через порог. — Знакомьтесь: мой жених!

Николай Андреевич попятился назад, растерянно затряс головой, прижимаясь к стене, будто старался спастись от падающего на его голову потолка, рухнувшего под внезапным ударом грома…