Схватка

8

Встречать Нурке выехал Еламан. Уже на аэродроме, неся вещи начальника к машине, он понял, что Ажимов чем-то расстроен. Идет, опустив голову, и думает о чем-то своем. Машина мчалась по степи, мимо сероватых сопок.

Тишина, безлюдье, желтая выгоревшая трава. Еламан ведет машину молча, не сбавляя хода. И только раз он резко затормозил. Они проезжали мимо одной из скважин, пробуренных в осуществление плана Даурена.

— Вот тебе и первый подарочек, — сказал Еламан. — Гениальная идея твоего учителя. Как только ты уехал, мы все твои мелкие скважины, шурфы, канавы, забросили, и теперь только по Даурену и работают. Вот сейчас еще встретятся. Полюбуйся.

Но Нурке на скважины не стал смотреть. Он только еще ниже опустил голову.

«Он, конечно, все уже слышал и знает, — подумал Еламан, — рассказали в Алма-Ате. Тоже дурак хороший! Пустил козла в огород! Нашел себе заместителя! Заместитель тебя и меня слопает: найдет медь — и конец тебе! Ты два года искал — не нашел, а он пришел, поглядел и сразу понял, как и что! Вот и все».

И другая мысль вдруг пришла в голову.

«А вдруг они помирятся?! Вот тот случай на охоте их и помирит. Ведь как-никак Даурен спас ему жизнь. Ну, тогда уж мне конец! Объединятся и слопают. А где я найду еще такое место, как Саят, — тихое, укромное, прибыльное. А он что все молчит и сидит как истукан? Как будто и не слышит меня!»

— Ау, или вы язык проглотили! — крикнул Еламан.

Нурке вздрогнул и посмотрел на Еламана так, как будто только что проснулся. Он был далеко отсюда. Очень, очень далеко был он сейчас: в 1930 году на стройке Турксиба. Именно тогда он, большеротый, большеголовый мальчишка в дырявой куртке, залатанных брюках и сыромятных сапогах появился на полотне железной дороги. У него в ту пору не было ни отца, ни матери, ни родственников — ничего, кроме страстного желания учиться. Он гонял тачки, копал землю и уставал так, что к вечеру, придя в барак, падал от усталости на нары и сразу же засыпал. А утром снова поднимался по первому удару рельсы и шел на полотно. Он работал полторы смены — считался ударником, и была у него одна мечта: стать десятником. Вероятно, так бы и случилось, если бы не одно обстоятельство, вернее, одна встреча. Пронесся слух, что недалеко отсюда, в степи, появился прораб и он набирает рабочих. Зачем он это делает, слухи ходили разные (будут искать золото, бурить на нефть, закладывать угольные копи). В общем, ясно было одно — там можно хорошо заработать. Что ж, попытка не пытка! И под воскресенье Нурке отправился в степь. Он до сих пор помнит, как впервые увидел этого прораба. Перед ним стоял широкогрудый плотный человек, с волнистыми волосами и внимательным, добрым взглядом. На нем была студенческая куртка. Он только что окончил московский геологоразведочный институт и получил назначение. Звали его Даурен Ержанов. В тот же день Нурке стал членом его геологического отряда, еще через неделю переселился в палатку прораба. Проработали лето. Копали, бурили, закладывали шурфы, — работали весело и споро. За это время Нурке научился довольно бойко читать по-русски, и после окончания работ молодой инженер увез его в город и там устроил на рабфак. Парень оказался не только способным, но и на редкость усидчивым. Рабфак окончил не за четыре года, а за три, затем последовал геологоразведочный институт (Нурке кончил его в 1938 году), а за институтом — практика и три года совместной работы. И вот обоих — уже довольно известного ученого (к тому времени у Ержанова появился ряд работ) и вчерашнего студента — одолевает одна и та же страсть: вывести на свет те несметные богатства, что таятся в степных недрах. Оба геолога верили, что сопки не пусты: они хранят залежи свинца, цинка, меди, вольфрама, серебра. Все это в десятках миллионов тонн. Даурен Ержанов даже знал, где приблизительно следует искать эти клады. «Жаркынские хребты, — говорил он, — вот что надо разведывать. Может быть, ни одно месторождение Союза не заключает в себе таких богатств, как это. И не буду я жив, если не доберусь до него».

Война помешала этим смелым планам. Даурен ушел на фронт, оставил все свои бумаги Нурке Ажимову. И Ажимов через год подал за двумя подписями докладную об огромном рудном богатстве Жаркынских хребтов. Дело было летом, и Нурке недели через две уехал вместе со студентами в Восточный Казахстан на производственную практику. Вернулся он уже осенью и в первый же день приезда получил телеграмму: «Прошу незамедлительно зайти в управление. Еламан Курманов».

Курманов! Это имя было Ажимову достаточно хорошо известно. Про Курманова говорили, как про наиболее вероятного кандидата в министры. Встретил Курманов молодого геолога в своем кабинете стоя. Стол, из-за которого он поднялся, был огромный, тяжелый, весь заставленный бронзовыми безделушками; на отдельном столике помещались два телефона. Тяжелые, массивные кресла, тяжелый складчатый бархат на дверях и окнах — все это давило и прижимало к полу. Но больше всего давил и прижимал к полу сам ладный хозяин кабинета — мускулистый человек средних лет, с тяжелым взглядом серых холодных глаз. Он был одет в глухую военную форму и армейские сапоги.

Почти с целую минуту продолжалось молчание. И гость и хозяин стояли друг против друга. Первым не выдержал Ажимов. Он протянул руку и забормотал какое-то приветствие... Еламан продолжал молчать, и рука Нурке так и повисла в воздухе. И вдруг лицо Еламана озарилось улыбкой: ласковой, насмешливой или просто ехидной. Нурке тогда так и не понял, какой именно.

— А, товарищ Ажимов! Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Ажимов, — произнес Еламан и опустился в кресло. — Прошу присаживаться. Вот сюда, за этот столик, садитесь.

Еще с полминуты продолжалось это молчание. И опять Ажимов не выдержал первым:

— Вы меня позвали... — начал он.

В серых глазах Еламана что-то зажглось и сразу же погасло.

— Позвал, позвал, — произнес он, не двигаясь. — Вот хотел бы с вами поговорить!

Он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда докладную.

— Получил, прочел и остался очень доволен. Поздравляю вас. Открытие Жаркынского месторождения — фактор величайшей ценности, особенно в наше время.

«И из-за того, чтоб поздравить, ты меня и мучил, идиот», — чуть не вырвалось у Ажимова, но сейчас же он опомнился и еще ниже опустил голову.

— Да, я тоже так думаю, — сказал он, — материал Ержанов собрал исчерпывающий. Правда, он нуждается еще в проверке практической, но...

— Стойте, стойте, при чем же тут Ержанов? — нахмурился Еламан. — Нет, вы что-то тут... Жаркынское месторождение открыли вы! Только вы! Вот! — он положил руку на папку с докладной.

Ажимов пробормотал:

— Да, но до этого товарищ Ержанов написал несколько работ, в которых доказывал...

Еламан поморщился.

— Я не хочу слушать ни про работы Ержанова, ни про его доказательства, — отрезал он. — Его больше не существует. Ни для меня, ни для нас. Он изменник.

— То есть как? — совсем обомлел Нурке.

— А вот так, как слышите: добровольно сдался в плен, бросил оружие — и все.

— Это невозможно, это совершенно, совершенно невозможно, — пробормотал Ажимов. — Даурен совсем не такой человек.

— Нам известно, что он за человек! — проговорил Еламан. — И если не хотите больших неприятностей, запомните: Даурена нет и никогда его не было. Открытие принадлежит вам. И все труды соответственно тоже ваши. Вы обязаны нам гарантировать, что имя изменника не будет упомянуто в ваших работах. Я прошу вас просмотреть их с этой именно точки зрения. Мы ведь оба не желаем себе неприятностей. Так ведь?

...Вот все это и вспоминал Нурке, когда машина пролетала по степи.

— Ау, ты что — язык проглотил? — воскликнул Еламан.

Нурке вздрогнул, поднял голову и опять увидел перед собой то же самое ненавистное сухое лицо, что и десять лет назад. «Нет, что, что, а Еламан не переменился», — понял он.

— Хорошо, — сказал Еламан, поняв, что молчания Нурке ему не переждать. — Но ты понимаешь, зачем бурят эти канавы? Это подкоп под тебя. Даурену во что бы то ни стало надо показать, что руда есть. А твои скептические прогнозы... Хорошо, если они просто идут от невежества, — а ведь можно повернуть и на политическую ошибку и на вредительство.

Нурке обернулся и посмотрел на Еламана.

— Слушай, что ты каркаешь? Что в конце концов случилось? Но конкретно, конкретно.

Еламан коротко развел руками.

— Пока ничего слишком плохого, но все в будущем.

— Перестань меня интриговать! — прикрикнул Нурке. — Я не женщина, если что знаешь — говори прямо, а не то молчи. В чем ты подозреваешь старика?

Еламан повернулся к Ажимову всем корпусом.

— В разложении коллектива. В том, что он его постоянно настраивает против тебя — руководителя всех работ, Все это делается, конечно, очень осторожно и не в лоб. На честную схватку ты его не вызовешь, тут он знает: ты положишь его сразу.

— Кого же? Кого же он переманивает на свою сторону, геологов, что ли? Васильева, Гогошвили, Ведерникова? Кого!

— Мало, мало назвал, прибавь еще хотя бы Жарикова и Ажимова-младшего. Тут Ержанов ничего не жалеет: кого берет лаской, кого эрудицией, кого панибратством. Что ж? На дудочку и кобра вылезает из норы! Хороший старик Даурен — уважительный, мягкий, совсем не то, что Нурке! Вот поэтому люди к нему и тянутся, ласковому-то! А он ждет момента. Улучит его, и так тебя бахнет в спину, что ты и жив уже не останешься.

— Да как он это сделает, как? — закричал Нурке. — Бесчестный ты человек! Тебе бы только кого-нибудь в чем-нибудь подозревать! Что ж, меня народ не первый месяц знает.

Еламан покачал головой.

— А кричишь ты здорово! На всю степь! Знаешь римскую поговорку: «Юпитер, ты сердишься — значит ты не прав». Не сердись, Юпитер! Я тут ни при чем! А еще вспомни уже нашу, а не римскую пословицу: «Ярость — нож, палка — ум, — чем больше стругать, тем тоньше становится». Присмотрись к Ержанову, ко всем его делам присмотрись. А потом так дай ему по шее, чтоб он больше не встал. В скважине и похороним!

Нурке вздохнул. Машина летела теперь во весь опор. Только ветер свистел в ушах.

— Вот что, — заговорил наконец Нурке, не глядя на Еламана, — что-то подобное я уже однажды от тебя слышал и поддался, а вот теперь хожу перед Дауреном согнувшись и боюсь, что он мне в глаза ненароком поглядит. Довольно, напился я из твоей навозной лужи, больше не хочу, спасибо. И если не желаешь со мной терять отношения, — ни слова плохого о Даурене! Я и тебя и его хорошо знаю! Вот так. Исполняй!

Еламан всего ожидал, только не такого ответа. Он лихорадочно нажал на стартер. Машина понеслась. Попадись под колеса кочка или большой камень, и они рухнули бы.

«Ну так и черт с тобой! — думал он, — и иди к дьяволу. Я с тобой не так еще поговорю!»

А Нурке ничего не замечал. Он сидел, смотрел по сторонам и улыбался. Он был доволен собой: чувствовал, что наконец-то ответил негодяю как следует.

После полудня они уже были в Саяте.

...Несмотря на то, что Даурен, Жариков и Бекайдар были в соседнем отряде и за ними послали машину, Ажимов сразу же после приезда решил, не ожидая их, созвать производственное совещание. Собственно, даже не совещание он созвал, а просто попросил рассказать, что же у них делается и как ведутся поиски. Оказалось, что шурфы и мелкие скважины заменили более глубокими скважинами по совету Даурена Ержановича. Даурен каждый день выезжает на место работ и, кажется, доволен.

И пошло, и посыпалось. «Это мнение самого Даурена», — «Даурен сказал...» — «Даурена просили». — «Он провел беседу». — «Дауке предполагает». — «В этом надо, безусловно, согласиться с Дауреном». В общем Даурен, Даурена, о Даурене. Сначала Нурке все это принимал с улыбкой, а потом взорвался. Видно, не совсем даром предупреждал его Еламан: в коллективе что-то безусловно происходит, и в центре этого «что-то» стоит Ержанов.

Нурке скомкал конец совещания, наскоро сказал несколько заключительных слов и вышел на улицу.

И тут к нему подошли Даурен и Жариков. Но Нурке был уже опять прежним, он тепло поздоровался со своим учителем, горячо расцеловал его, а на вопрос о том, что было на собрании, ответил со слабой улыбкой:

— Завтра, завтра, друзья. Все деловые разговоры на завтра. Сегодня и так голова идет кругом.

...А назавтра они поехали на озеро Балташы. Выехали рано утром на четырех экспедиционных машинах. Уже почти за полверсты почувствовалось прохладное дыхание озера; прохлада шла от воды — холодной и прозрачной до самого дна, прохладен был луг, поросший высокой, очень зеленой травой, прохладна была роса на листьях. Озеро казалось безбрежным; голубые волны на горизонте сливались с небом. В прозрачной воде отчетливо был виден песок на дне, а глубина даже у берегов достигала трех-четырех метров. Озеро заросло камышами — это степной, очень высокий камыш (его здесь называют куга), и он высотой до двух метров. Через заросли виднелась огромная черная глыба. «Слон» прозвали его геологи, и, действительно, глыба походила на слона, опустившегося на колени. Голова слона возвышается над водой метров на пять, и с нее было хорошо прыгать в поток. Волны все время налетают на этот камень, поэтому вокруг него постоянно висят перламутровые радужки.

Старики — Даурен, Нурке и Жариков — отделились от молодежи и с полотенцами через плечо пошли к каменному слону. Особенно, кажется, радовался предстоящему купанию Даурен. Он даже что-то напевал под нос, ворот его рубахи был распахнут, в одной руке он нес нераспечатанный кусок мыла, на другой висело махровое полотенце; лицо ясное, чистое, глаза сияют так, что он очень похож на свой портрет в кабинете Ажимова. Когда он начал снимать рубаху, Ажимов удивленно спросил:

— Дауке, так вы вправду собираетесь купаться? Я думал, что только такой сумасшедший, как мой сын, может ухнуть в эту ледяную купель.

— Ну, меня этой купелью, как ты говоришь, не запугаешь, — засмеялся Даурен. — Я ведь сибирские реки переплывал; в Колыме купался! Ты смотри, смотри, как он плывет, — Даурен показал на Бекайдара, который уже вылез, из воды, отряхнулся и полез на голову слона. — Молодец! От такого купания и нервы стальные.

— Ну, положим, нервы-то у них ничего не стоят,— сказал Ажимов неодобрительно. — Хоть с купаньем, хоть без купанья. Чуть что — так и истерика. Да из-за чего истерика то? Из-за какой-нибудь такой мелочи, что об ней и говорить стыдно.

— А возможно, причина и не совсем мелкая? — спросил Даурен. — Так ведь тоже бывает.

— Какая причина может быть у девушки осрамить парня, да еще на свадьбе? — сердито спросил Ажимов. — Глупые еще, не умеют ценить отношения, не дорожат ими! Им бы пережить то, что нам пришлось! И больно за них, дураков, и ничего не сделаешь! — он искоса посмотрел на Даурена, но тот молчал и смотрел на слона. — Слушайте, Дауке, скажу без уверток, — сын у меня один. Больше у меня ничего нет и не было. Поговорите с Дамели, она вас послушает. Вы понимаете, о чем я вас прошу.

Даурен нахмурился. Он не знал того, что разговор о нем, начатый в машине два дня тому назад, продолжился потом на квартире у Нурке. На этот раз Еламан, как показалось Ажимову, высказал наконец мудрую мысль. Он сказал: какую политику ведет старый геолог и как он относится на самом деле к Ажимову, выяснить очень просто. Если старик действительно хочет жить в мире со своим бывшим учеником, он сумеет уговорить Дамели принести извинение, и тогда все устроится очень просто, если же он этого не сделает, то, значит, затаил за пазухой камень.

— Да это, пожалуй, логично, — согласился Ажимов.

Всего этого (как и дорожного разговора) Даурен, разумеется, знать не мог, но то, что сейчас Ажимов взвалил всю ответственность на плечи Дамели, а свою вину как будто совсем не увидел, ему очень не понравилось.

— Дети наши сами уже взрослые и сами во всем разберутся, — сказал он. — А я в советчики им не гожусь. — И он с размаху прыгнул в воду.

— Вот это называется вода! — крикнул он через секунду, выныривая и отфыркиваясь. — Вот это благодать! Сразу двадцать лет прочь с плеч.

Он доплыл до слона и ловко взобрался сначала ему на плечи, а потом на голову. Тут Бекайдар протянул ему руку. Старый геолог дружески ему улыбнулся, влез и обнял юношу за плечи. Они о чем-то оживленно заговорили. Нурке сидел на берегу и наблюдал за ними. «Вчера Бекайдар не пришел ко мне, — думал он. — Ну, положим, он мог не знать, что я приехал. В это я могу, пожалуй, поверить. Но такая холодная встреча... ни искренней радости, ни распростертых объятий!.. А может, мне только показалось, что холодная? Может, конечно, и показалось! Не решай поэтому сразу — присмотрись. Поговори, подумай, но если этот старик действительно работает против тебя, то зарой его в первой же его глубокой скважине. Тогда Еламан прав во всем, и ты зря с ним спорил».

...Через час поднялось солнце, нагрелся песок, потеплела вода.

— А ну, девушки, — искать место для купанья, — скомандовала Дамели. — Так, чтоб и песочек был мягкий, и дно ровное, без камней, и спуск удобный. Пошли, девушки!

И девушки убежали.

А старики напились чаю с топленым молоком — костер был разложен тут же на месте — и стали разматывать удочки да спиннинги. Жариков уж раза два съездил на это озеро и знал место, где хороший клев.

— А вы не с нами, Нурке? — спросил он Ажимова.

— Да нет, — ответил главный геолог, — не увлекаюсь я этим спортом, а вы идите, идите. Я здесь полежу, погреюсь, позагораю.

— Отец, — сказал Бекайдар подходя, — а я вам привез сюда верстку. Почтальон неделю тому назад привез. — Он раскрыл портфель и вынул оттуда кипу печатных листов.

«Вот самый раз и поговорить наедине», — подумал Даурен и сказал:

— Да и я, пожалуй, тоже останусь с Нурке. Хочу погреть старые косточки. А то поламывает их что-то.

И только он сказал это, как вокруг все зашумели.

— Это у вас-то старые косточки?! — возмутился Бекайдар. — Если б вы видели, товарищи, как наш Дауке плавает!

— Нет, нет, идемте, Даурен Ержанович, — серьезно сказал комсорг Ведерников. — Там, знаете какие форели водятся? С руку! Пойдемте!

— Инженер-ата, пойдемте, ну пойдемте, — вертелся под ногами у Даурена и молил его Мейрам.

— Да это уж что-то вы не того, Даурен, про косточки-то, а? — сомнительно протянул Никанор Григорьевич.

— Если вы не пойдете с нами, то и я останусь здесь, — сказал Бекайдар очень решительно.

Нурке повернулся к сыну и минуту смотрел на него, почти не скрывая злобы. «Еламан прав, — подумал он, — прав, прав, прав! Пора и прекратить это шаманство».

Даурен не знал, что и делать, но тут вдруг раздался спокойный голос всегда и все понимающего Жарикова.

— Товарищи, Даурен Ержанович в самом деле устал. Пойдемте. Пусть поговорят два старых друга на свободе. Они ведь так и не виделись без посторонних. А ты, Бекайдар, в самом деле, пожалуй, останься.

И рыбаки ушли, оставив двух стариков.

Нурке расстелил на песке одеяло, лег на живот и начал читать. Он читал уже минут с десять, когда раздался голос Даурена:

— А мне познакомиться с твоим трудом можно?

Нурке вздрогнул и поспешно ответил:

— Пожалуйста, пожалуйста. Вот первые страницы, — и протянул листки Бекайдару:

— Передай.

Даурен сразу же погрузился в чтение и потом поднял голову только затем, чтоб попросить новую порцию листков. Это было пятое, дополненное, издание труда профессора Ажимова «Геологическое прогнозирование. Опыт изучения Жаркынских хребтов». Во многом оно походило на четвертое, тоже посвященное другу и учителю Даурену Ержанову: те же таблицы и снимки, такое же количество страниц, но появилось в этом труде и кое-что совершенно новое — даже, пожалуй, прямо противоположное всем прежним изданиям. Автор отказывался от всех своих прежних выводов в части Саята. «Ну, понятно, — подумал Даурен, — медь-то ведь не обнаружена. Вот он и крутит».

— Ну, и что же, — сказал он, собирая листы и укладывая их в аккуратную стопку, — в таком виде эта книга, посвященная мне, значит, и должна увидеть свет?

Голос его звучал спокойно, но почти сурово — это была измена, а измену он никогда не простил бы себе, да и не прощал ее и другим, хотя бы более слабым, чем он сам.

— А что? — спросил Нурке невинно.

Даурен пожал плечами.

— Да не советовал бы так ее выпускать. Книга в этом виде теоретически беспомощна и перечеркивает весь труд твоей жизни.

— А все-таки какие ошибки вы нашли в ней? — повысил голос Ажимов.

— Ошибка одна, основная, — все остальное уже не в счет. Ты вот пишешь, что в Саяте меди нет, а ведь она есть, мы сами держали в руках куприты, так?

— Когда это было! — грустно улыбнулся Нурке. — Мы тогда так были молоды, энтузиазм из нас так и пер, мы все желаемое принимали за действительность. А сейчас ясно — меди нет!

— Да? Ты так думаешь? — усмехнулся Даурен. — А вот твой сын мне обещал привезти образцы древних медных шлаков, найденных в Саяте. Значит, здесь медь есть, есть! Еще две тысячи лет назад ее добывали древние промышленники! Наши с тобой предки, усуни, и вытапливали ее в глиняных печах. Неужели мы отстанем от них? Бекайдар рассказал мне об этой встрече. Его товарищ, молодой археолог...

— Да не археолог я, а геолог! — крикнул Ажимов, не сдержавшись. — И не молодой, а уже старый. А вы уж и до моего сына добрались! Уж и он заражен вашим бредом. Похвально, нечего сказать, похвально!

— Что ты сказал? «Моим бредом?» — спросил старик более изумленно, чем рассерженно. — Ну, друг мой!

Ажимов опустил голову и некоторое время просидел так.

— Хорошо, — сказал он наконец, — я вижу, что надо действительно поговорить начистоту. Бекайдар, слушай. Эту несчастную экспедицию в Саят, в сущности, организовали вы. Еще в довоенные годы вы подали свою заявку. Подали, понадеявшись на свою научную интуицию. Потому что, будем говорить прямо, фактов у вас в руках не было. Из-за вас пропали миллионы государственных средств. Из-за вас — Даурен Ержанович! А я поверил вам и потянулся за вами! Решил выполнить свой долг перед вашей светлой памятью. Вот и напортачил. Эх, и вспоминать-то стыдно! И вот теперь, когда все окончательно проваливается, и я не знаю, как мне придется выворачиваться. Мне, мне, а не вам, потому что вы рядовой геолог, а я руководитель! Ответ-то весь на мне. Вы плетете интриги, выдумываете эти сумасшедшие глубинные скважины, наконец натравливаете на меня моего же сына. Эх, разве для этого я старался увековечить вашу память? Нет здесь меди! Нет и нет! Так я говорю! А вы, как желаете...

И он встал, повернулся к сидящим спиной и стал разгневанно ходить по берегу.

Бекайдар с тревогой и удивлением смотрел на отца. Он не знал, кто прав в этом споре, но эта нервная вспышка отца его страшно расстроила.

«А что он так на него кричит, — подумал он. — Если Даурен Ержанович неправ, то и скажи это спокойно. Криком-то ничего не докажешь. А потом и верно: как же возможно писать то так, то эдак! Да и может ли ошибиться такой геолог, как Ержанов. А потом эти древние шлаки...»

Ажимова мучила другая мысль.

В общем-то, и Нурке тоже считал, что если медь до сих пор не найдена, то это результат какого-то промаха или ошибочности поискового метода. Как геолог он не мог этого не знать. Перед отъездом в командировку даже сам начал подумывать о глубоком бурении, но отказался от этой мысли, потому что она требовала новых расходов, новых работ и новых докладных записок. Одним словом, это требовало уже изрядных усилий, а к ним он не привык. Казахстан велик, недра его богаты, так что ему какой-то один проклятый Саят?! Свернуть здесь работы — и все! Что сомнительно, то не для нас! А Даурен, не спросившись его, начал работы на свой страх и риск. Сумел вовлечь других, и вот уж его сын тоже увлечен этими глубинными скважинами и тоже думает, что медь здесь есть и Даурен ее найдет. Ажимов не сумел, а Ержанов сумеет.

Он поглядел на Дауке.

— Каждый в конце концов выбирает свою дорогу, — сказал он уже спокойно. — Но беда вся в том, что в науке не одна дорога, а добрых сотня их, и вот из этой сотни надо выбрать свою.

— Так вот и найди свою, сотую, и иди по ней, — быстро ответил Дауке. — Но иди так, чтоб не упереться лицом в каменную стену, а ты, по-моему, не дорогу выбираешь и не взбираешься, а катишься по склону. Вот и все.

— Качусь, но сам, — упрямо ответил Нурке, — сам, сам! Поддержки другого мне не надо.

И они оба замолчали.

«Да вот и перешагни эту пропасть, — горько подумал Ержанов, пересыпая песок из руки в руку. — Да и стоит ли перешагивать — ведь теперь все ясно? Надо кончать! Жизнь коротка, и прожить ее в одиночку невозможно. Но если твой товарищ нарочито хитрит, злостно ошибается и не хочет ничего слушать, — тогда действительно лучше остаться одному. Я попросил его еще раз подумать над книгой, а вот чем он мне ответил. И ведь книга пройдет в таком виде, пройдет, пройдет! Найдутся подхалимы, полузнайки, просто негодяи, и в какой-нибудь рецензии книга будет названа «Новым словом в геологии Казахстана», и опять латунь пройдет за золото. Ведь эти люди постоянно забывают, что не все золото, что блестит. И вот появится скоро другая книга, такая же половинчатая, как эта, и опять ее встретят криками и аплодисментами: «Давайте, давайте! Наш великий! Наш единственный». И вот ошибка на ошибке с одной стороны, подлость на подлости с другой, и — пропал для науки умный человек. Эх, как это все-таки горько!»

Между тем, в голове Нурке возник совсем иной план.

Да, Еламан просто негодяй, но тут он прав. Во всем, во всем прав! Даурена Ержанова надо убрать, но убрать мягко, мотивированно, так, чтоб никто не мог придраться. Чтоб все было чище чистого и правильнее правильного. Надо собрать совещание и на нем решить все.

И вот на другой день в кабинете Жарикова состоялось это совещание. Открыл его Нурке.

— Итак, после моего отъезда экспедиция перешла на глубинное бурение, — сказал он. — Этот способ был предложен нашим уважаемым Дауреном Ержановичем и преподнесен как нечто новое в методе поиска. Ну, новый, конечно, он только здесь, в Саяте, а вообще-то ничего Даурен Ержанович не открыл... О такой разведке и мы тоже иногда подумывали, но в конце концов решили, что овчина не стоит выделки. Кому нужна руда с глубины полкилометра, когда в пятистах километрах, в Мысконуре, эта же медь лежит почти на поверхности? Да и вообще есть ли она? А если ее нет? Отпущенные нам деньги мы съели и теперь уж скоро не сможем не только бурить глубокие скважины, но и шурфить. Вот я и хочу спросить вас, товарищи, что же нам теперь делать? Без денег, без планов, без всякой уверенности — накануне зимы?

Жариков сидел неподвижно и внимательно слушал.

Только теперь он понял, чего хочет Нурке.

— Да, так что же вы все-таки предлагаете? — спросил Гогошвили.

— Вот! Это, конечно, главный вопрос. И вот мое практическое предложение. Отряды, бесплодность поисков которых стала уже очевидной, полевые работы прекращают, приступают к намеченной обработке материалов. Приготовиться к зиме. Вот все, что я могу предложить. Какое будет ваше слово, товарищ директор?

Жариков пожал плечами.

— Да принципиальных возражений у меня не имеется. Раз меди нет, так нет. Но какие отряды вы имеете в виду, конкретно?

— Ну, в первую очередь это касается Второго Саята, — сказал Ажимов. — Инженеру Васильеву объявляем благодарность в приказе. Он закончил поисковые работы на сезон раньше срока.

— Да, но в этом отряде, кажется, находится и Даурен Ержанов, — осторожно сказал Жариков и поглядел на старого геолога. Тот сидел молча.

Нурке улыбался все ласковее и ласковее.

— Ну, с моим учителем всего проще, — сказал он, — любой институт предложит ему кафедру. Он должен быть доктором гонорис, без защиты диссертации. Это мы сделаем. Тут я беру все на себя.

Гогошвили вскочил с места.

— Так значит, экспедиция остается без Даурена Ержановича?

— Товарищ Гогошвили, товарищ Гогошвили, — сказал укоризненно Нурке, — ну что вы такое говорите? Из-за вашего отряда вы хотите лишить нас одного из самых светлых умов в геологии? А? Как же так можно?

И мельком взглянул на Еламана. Тот улыбался. «Молодец Нурке, даже и не ожидал! Орел», — говорил этот его взгляд.

— Назначьте Даурена Ержановича в мой отряд! Вместо меня, — крикнул Гогошвили.

— Ну, опять двадцать пять! — развел руками Нурке. — Вы как будто не слышите, что я говорю. Даурен нужен...

— И я уступаю ему свое место... — вдруг крикнул Васильев.

— Слушайте, — нахмурился Ажимов, — надо во-первых, уметь себя вести на собрании, во-вторых, не перебивать старших и, в-третьих, не командовать. Все-таки, куда кого назначить — это мое дело, а не ваше. Если не желаете работать, подавайте заявление. Вот если за три дня отчет будет у меня на столе, можете считать себя свободным. И на этом я считаю вопрос о Даурене Ержановиче исчерпанным. На нашем собрании во всяком случае... Теперь вопрос второй...

С первых же слов Нурке Даурен опустил голову, он сидел и думал. И чем больше думал, тем ниже склонял голову. Ему было уже все ясно. Еще вчера было все ясно. Может быть, ясно даже раньше, чуть ли не с первого дня их встречи. Ажимов негодяй. А раньше, в годы молодости, замечал ли он тогда за Нурке какие-нибудь, ну, мягко говоря, странности? Да, были, были, конечно, но он их пропускал мимо глаз и ушей, думал — ну, молодой, ну, глупый, ну, чувствует свою неполноценность, ну, мало ли что там еще! А впрочем, и к этому надо быть готовым! Измена друзей — это очень тяжело, но это еще не самое худшее. Да, да, как ни странно и ни страшно, есть вещи и пострашнее. И первая из этих страшных вещей — это потеря веры в себя! — Да, верность себе это главное. А Нурке... — ну что ж, скверно, больно, но он выносил и кое-что куда более скверное и болезненное. А потом, может, еще и с Нурке не все потеряно. Может, еще можно попытаться бороться за него. С ним же самим придется вести эту борьбу, но если он человек сильный, то справится. Даурен поднял голову и стал слушать.

— Я считаю вопрос об Ержанове исчерпанным, на этом собрании во всяком случае, — сказал Ажимов. Что же это значит, он ожидает его к себе? С просьбой? С преклоненной головой? Раскаявшегося? Ну, этого ты не дождешься, милый. А остаться в экспедиции необходимо. Любым путем.

— Теперь другой вопрос, — продолжал Нурке. — Что делать со вторым отрядом, тут положение несколько иное...

— Постойте, постойте, — поднял руку Жариков. — Хотя вы считаете вопрос о Даурене Ержановиче законченным, — я, как начальник экспедиции с этим согласиться никак не могу. Кажется, и собрание считает так. Как, товарищи? — обратился он к сидящим.

— Да, да, так, так, конечно, — раздались голоса.

— И с увольнением двоих геологов я тоже никак согласиться не могу. Но это особая статья, и мы ее решим сами. А вот с Дауке... — Жариков и не заметил, как он перешел на ты. — Ну, Дауке, скажи свое веское слово, что ты молчишь, как форель, — согласен ты с нами работать, или тебе правда необходимо отдохнуть, хотя профессорская кафедра дело тоже не простое. Говори прямо, что предпочитаешь?

— Я, Афанасий Семенович, не профессор, — ответил Даурен. — Это уж товарищ Ажимов из любви ко мне так меня повысил. Я самый обыкновенный полевой геолог. И готов я работать на любых должностях — хоть топографом, хоть коллектором — куда уж поставите. Вот и все.

— Вместе с нами, со мной! — крикнул Гогошвили. Слова Ажимова об увольнении как будто совсем не дошли до его сознания. — Вы в моем отряде будете!

— Ну, товарищ Ажимов, — называя в первый раз руководителя научной части по фамилии, заключил Жариков, — ваше слово.

Нурке развел руками.

— Была бы честь предложена, — сказал он, — я предложил своему учителю столицу и пост профессора, он отказался, а здесь все принимается как-то не так. Как-то странно все здесь вы принимаете! Все будет, конечно, так, как хочет Даурен Ержанович, только, конечно, ни о каких коллекторах и топографах говорить не приходится. Но раз руководящих постов нет — значит...

— Значит, Даурен Ержанович остается геологом в отряде Гогошвили, — подытожил Афанасий Семенович. — Горько, конечно, но!.. Ладно, товарищи! — Он встал. — И на этом собрание я считаю законченным. Расходимся!