Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу

ПРОЛОГ

Подходил к концу большой международный экологический конгресс «Рио+6» для стран Тихоокеанского бассейна и Сибири.

Шел завершающий банкет в ресторане отеля «Мияко», и этот банкет (как и все международные банкеты) был испытанием для нервов главы национальной программы «Серое вещество», президента общества японо-американской дружбы, консультанта заводов, референта газет, злейшего врага пароходов (и вообще всего экологически грязного) господина Сумиэ Сосэки.

Весь банкет Сумиэ Сосэки со все возрастающим раздражением наблюдал, как напиваются гости за счет хозяев и как американские экологи задирают юбки пронзительно визжавшим официанткам. Господина Сосэки особенно раздражали эти раскрасневшиеся, возбужденные девицы. Официантки визжали явно притворно, им откровенно нравились американцы, нравилось, что они нравятся, нравилось, когда им нагло обрывают юбки… Вот оно, оскудение нравов, отсутствие воспитания, дикое нарушение приличий! Во времена, когда Сосэки было столько же, сколько этим девицам, никому из его сверстниц и в голову не пришло бы вести себя так развязно! И не то чтобы им запретили… Они бы и сами не захотели нарушать приличия и правила!

Сумиэ Сосэки признавал, что жизнь меняется, и не всегда в худшую сторону. Но вот как ей, жизни, не меняться в сторону развала… А женщинам оставаться, как подобает, скромными и приличными! Японские девушки могли бы вести себя и сдержанней! Взять бы здоровенный прут да вот тоже бы задрать…

Для раздражения были и другие причины: большие, шумные американцы — вечно ведут себя, как дома, громко орут, не уважают старших, хамят и пачкают. По-стариковски вспоминалось приятное — пронзительное тропическое солнце, белый коралловый песок, моторная лодка в прибое; американец бежит от полосы прибоя к тени кокосовых пальм… и его грудь оказывается как раз в прорези прицела рядового императорской армии Сумиэ Сосэки…

Добавлял раздражения и тот факт, что уже несколько лет господин Сосэки никому не задирал юбки. Что характерно — уже и не хотелось. И вместе с визжащими официантками раздражало буквально все остальное человечество… и вообще все на свете.

И тут к президенту подошел господин Ямиками Тоекуда, профессор кафедры доистории в университете Канто.

— Один наш гость… Он делает потрясающее предложение… Мне не хотелось бы самому принимать решения, хотя любой университет…

Вообще-то, Ямиками Тоекуда скорее нравился Сосэки (не говоря о том, что был он личностью известной и уважаемой). Но раздражение нуждалось в громоотводе, и Сосэки только поднял брови, пробормотав ни к чему не обязывающее «Гм…».

— Этот человек предлагает нечто действительно необыкновенное… Правда, он и просит за свое чудо хорошую сумму…

— Сколько? — презрительно бросил Сосэки.

— Миллион долларов. Но дело не в сумме. Я полагаю… тем, что он предлагает, никто не должен владеть единолично. Это есть национальная ценность…

— Ну и что у него там? — Раздражаясь, господин Сосэки невольно говорил не совсем так, как следует беседовать с человеком своего круга, тем более — с известным профессором. Разумеется, все уважительные приставки, все обороты речи, подобающие в разговоре с равным и уважаемым, были на месте… но голос был высокий, почти визг. Таким высоким голосом позволительно было беседовать разве что с официантом или с дворником. Даже с провинившимся студентом Сосэки стал бы говорить тоном ниже. — Так что там у него? Живой динозавр? Бриллиант с куриное яйцо? Женщина с шестью грудями? Имейте в виду, я не верю в эти русские чудеса. Мне уже пытались всучать… — Тут председатель общества прервал сам себя, безнадежно махнув рукой. — Так что у него?

— Живой мамонт, — кратко отозвался Тоекуда.

Глаза Сосэки весело округлились. Кажется, почтенный профессор трудился слишком интенсивно, а на банкете очень уж налегал на коньяк…

— Простите… Вы это вполне серьезно?

Теперь тон Сосэки не был раздраженным, скорее сочувственным.

— Я попросил бы вас потратить несколько минут и посмотреть со мной вместе один интереснейший фильм. Вся нужная техника — в номере оргкомитета.

Сумиэ Сосэки не возражал, и на экране запрыгали кадры скверного любительского фильма: студенты ставят палатки, поднимают знамя экспедиции. Вот кто-то бежит с ведрами за водой, чистят картошку прямо в реку. Виды реки с высокой террасы, с вершин холмов. Виды холмов и террас от уреза воды.

Студенты закладывают раскоп — тянут шнур, вбивают колышки, вот несколько человек сидят в раскопе, прямо на земле, ножами расчищают культурный слой. Камера останавливается на расчистке скелета. Голос за кадром на плохом английском повествует, что это погребение эвенкийского воина, примерно XV век.

Склон, покрытый ковылем. Тот же голос на таком же английском продолжает, что так далеко на север в наше время ковыльные степи не заходят. А вот здесь, на месте работы экспедиции, степи сохранились со времен Великого оледенения. И встречаются большими участками, вперемежку с тайгой и лесотундрой. Медведи на речной косе ловят рыбу, играют. Голос объясняет, что в этих местах встречается много самых необычных животных. Сосэки удивился — медведи были самые обычные.

А вот следующие кадры заставили почтенного ученого буквально остолбенеть. По ковыльной степи шел мамонт. Изображение было скверное, задний план все время расплывался. Зверь был виден совсем недолго, спереди и сбоку. Сосэки отметил, что зверь снят немного снизу — так и должно быть из-за разницы в росте мамонта и человека. У него было все, что полагается: столбообразные ноги, громадные изогнутые бивни, рыжая шерсть, почти закрывавшая глазки, слоновьи перепончатые уши, убегающий к хвосту хребет… И он шел, он двигался, загребал огромными ногами! Зверь шел недолго, с полминуты, и словно бы немного боком… изображение было скверное… но мамонт виден был совершенно ясно.

Пошли кадры — поющие студенты у костра, и Тоекуда остановил изображение.

— Это единственное место, сенсей…

— Повторите. Остановитесь.

И снова по земле шагал мамонт. По реликтовой, но все равно современной, произрастающей сегодня ковыльной степи.

Несколько секунд ученые смотрели друг на друга. Тоекуда видел, как подтягивается, сосредоточивается старик, как начинает работать прекрасный мозг, сделавший Сосэки тем, кем он был.

— Насколько можно верить информатору? — отрывисто бросил Сосэки.

— Непонятно. Человек вроде известный, из Карска. Археолог, Ко-ла Чи-зи-коу… К нему ездили из университета Фукоямы. Он приглашал, и его люди показали им разрезы и места, где вымывает кости животных. И он устроил шашлыки, знаете, такие кусочки мяса, которые…

— Знаю.

— Ну вот, устроил шашлыки и танцы голых русских девок. Так что обещания он держит. Ученый как будто никакой. Но у русских это и…

— Я знаю.

Оба японца знали, что у русских те, кто называются учеными, совсем необязательно ими являются, и ничему уже не удивлялись.

— А здесь что делает?

— У экологов он первый раз. Привез доклад об исследованиях и об охране территорий с реликтовыми животными и растениями. Доклад стендовый, большого интереса не вызвал. Чи-зи-коу привез и фильм, но фильм на конгрессе не показывал. Показывал американцам, шведам, показал мне.

— Что говорят американцы?

— Разве не слышно? — ехидно ухмыльнулся Тоекуда. Действительно, из зала разносились дикие крики, звон посуды, визг официанток. — А что касается самой возможности… что по тайге бегает мамонт… Как вы сами полагаете, сенсей, что может и чего не может быть в Сибири?

— В тайге мамонт жить не смог бы. В тундре — тоже. Это давно уже доказано — мамонт не смог бы кормиться ни на одном из современных ландшафтов. А вот быть в Сибири может все. Абсолютно все, что угодно. Например, парочка затерянных миров, — уверенно ответил Сосэки.

И опять оба друг друга поняли. Наступило молчание, высоко ценимое японцами. Молчание понимающих друг друга без слов.

— Кстати, на конгрессе сейчас есть еще один русский, из Москвы… Га-ни-жи… Он делал пленарный доклад, очень заметный ученый…

Семен Александрович Ганжа как раз швырял в бассейн своего польского коллегу и пытался его там утопить. Поляк дико кричал «караул», выплевывал воду, ухитряясь тонуть на глубине примерно полуметра. Азартно вопя, Ганжа бегал по бордюру, стараясь оттоптать пальцы поляку… И тут его прервали, на самом интересном месте.

— Мы хотим задать вам вопрос, коллега…

— Не мешайте… Да что вы пристали?!

— Позвольте спросить вас только об одном. Как вы думаете, возможно ли в современной Сибири открытие новых видов животных?

— В Сибири?! Да приезжаю я как-то в Карск, там выхожу утром из подъезда, один след — в одну сторону, другой — в другую!!!

— Чей след?

— Как чей… — Ганжа приблизил голову, почти уткнулся лицом в лицо Сосэки: — Нельзя говорить, чей… Большой он, рыжий, бурого цвета, очень сильный… Почитают его там, как божество.

Тут Семен Александрович оступился и сам ухнул в бассейн, подняв вокруг каскады брызг.

И опять ученые стояли в совершеннейшем обалдении. Они как-то не поняли, подтвердил ли московский ученый их предположения или не подтвердил.

Только визжали в стороне официантки, заливисто хохотали американцы. Один австралиец пытался изображать райскую птичку и с плюхом свалился в бассейн; его извлекали оттуда трое насупленных китайских промышленных экологов. Французская пара отплясывала на столах, и дама уже сняла платье.

Пожилой канадец вынул из сумки литой кастет, хряснул по мраморному столику. Столик с треском развалился, молодая шведка напротив зашлась от визгливого хохота. Канадец блаженно улыбался.

Кажется, гости были довольны. Завтра им надо будет сказать несколько слов о том, сколько высокой культуры они принесли в дикую Японию, в азиатскую страну. Что характерно — примут все всерьез.

— Вы бы очень хотели, чтобы там оказался этот мамонт, — отрывисто бросил Сосэки.

— Вы слишком хорошо знаете, как важно выдать что-то…

Тоекуда от нехватки слов защелкал в воздухе пальцами.

— Что-то очень, очень… нестандартное, — помог ему Сосэки.

Оба знали и не говорили многого. Что Сосэки не очень молод и на пятки наступают те, кто пришел в мир на пятнадцать и на двадцать лет попозже. Что место в совете директоров национальной программы «Серое вещество» пока что еще за уважаемым господином Сосэки, но что почтенный сэнсэй очень скоро должен будет уступить это место человеку помоложе, а главное — с другими заслугами. Вариантов только два: или сэнсей уступит свое место Сицуми Хаори, или сенсей сделает так, чтобы обойти его было никак нельзя. А Тоекуда в программе «Серое вещество» был человек Сосэки и смены руководства не хотел, может быть, еще сильнее. Ведь руководство в национальной программе — это и престиж, и деньги. Очень много денег, — даже не возможность купить на них что-то, а возможность их распределять, направлять. Например, распределять деньги между университетами и направить своему университету такую сумму, что сразу же сделает почтенным и очень уважаемым в университете имя того, кто направил. И советника направившего — тоже…

— Если зверь скроется в снегах Сибири, я не уверен, что мы виноваты.

Так можно было перевести слова Тоекуды. Сумиэ Сосэки закивал. Оба думали о том, как выстроить себе тылы… На тот случай, если экспедиция никаких мамонтов не обнаружит, например. Хорошо бы сделать так, чтобы и в этом случае ничего не потерять. А хорошо бы и выиграть, чтобы и к отрицательному результату все бы отнеслись с сочувствием.

— Дайте связь с Тоетоми Хидэеси, — наконец нарушил молчание Сосэки.

«Умно!» — подумалось Ямиками. Потому что Тоетоми Хидэеси был патриархом японской палеонтологии, живой легендой, воплощением официальной науки. Мало того, что его мнение действительно было важно. Но, кроме того, его мнение имело некую особенность. Мнение Тоетоми Хидэеси было сверхавторитетным. В любом случае, при любом раскладе событий можно было сказать: «Как! Мы обратились к самому Тоетоми Хидэеси!»

И этого было бы достаточно.

Тоетоми Хидэеси уже семьдесят пять лет трудился в университете Канто. Он был первым японским палеонтологом, получившим образование в Америке и в Европе. Все японские палеонтологи были его учениками и учениками его учеников, и уподобить его место в науке можно было разве что месту, которое занял бы в биологии Чарльз Дарвин, доживи он до наших-то дней.

Было бы бестактно беспокоить старца в такой поздний час, если бы оба не знали — по крайней мере три десятилетия назад старец окончательно перешел на ночной образ жизни.

В ночные часы девяностовосьмилетний старец окончательно уходил во времена своей молодости и в мир тридцатых, сороковых годов, во времена, когда он был уже известен, силен, но еще энергичен и молод. А частью Тоетоми уходил даже не в реальный мир, а в мир, созданный воображением ученых, писателей, художников, живших тридцать, сорок, пятьдесят лет тому назад. Он уже и сам не очень хорошо понимал, где кончается реальность и начинается вымысел, и с каждым годом понимал все хуже… Но было бы чудовищным нарушением приличий заметить это, и тем более — поставить под вопрос компетентность патриарха. Может быть, какие-нибудь американцы и обидели бы старика, но японцы так не поступают.

Звонок заставил старика протянуть высохшую лапку, взять телефонную трубку. В кабинете, увешанном фотографиями и картинами — Тоетоми Хидэеси расчищает скелет динозавра; Эндрюз и Нельсон стоят в раскопе — показывают найденный панцирь ископаемой черепахи, — старик читал книгу своего старинного приятеля, давно покойного русского академика Владимира Обручева.

— Мамонт… — Взгляд старика упал на картину — огромный мохнатый мамонт гордо шествует куда-то, задрав хобот. Перед внутренним взором старика всплыло далекое, но такое родное и близкое. Быстрые струи быстрой сибирской речки, зубчатая стена тайги, звон комаров, плеск воды и в красноватой древней глине — огромные кости и бивни. И русский академик Владимир Обручев — большой, с огромной бородой, как у дикого айну из Матсмая, показывает рукой, машет вдоль воды, смеется так, что заглушает реку…

Профессор не хотел, а рассердился:

— Конечно, мамонты бывают! Я сам их видел и раскапывал! Вы что, Обручева не читаете?!

— Профессор, нас уверяют, что в Сибири есть места, где водятся мамонты. Как вы считаете, можно ли послать туда экспедицию? Нам необходимо ваше мнение, сенсей…

— Сибирь… Сибирь… Земля Санникова… Остров Семенова… — забормотал патриарх…

— Мамонт может там быть, только если сохранилась растительность времен Великого оледенения. Вы думаете, это может быть?

— Земля Санникова… Мамонт… Анкилоны… — Тоетоми Хидэеси продолжал блаженно бормотать, и перед его внутренним взором плыла река… давно покойный академик… Рыжие скалы Новосибирских островов над пронзительно-синим морем… пещерный медведь, сожравший масло из ручья… шерстистые носороги бегут по тропе, приходится прыгать, влетать в кусты, слыша позади сопение и дробный топот… И почтенный профессор и патриарх сам не мог бы сейчас сказать, что он видел собственными глазами, что слышал от давно умерших коллег, а что прочитал — и если прочитал, то в какой книге. Все смешалось в голове старого, очень старого и очень почтенного человека.

Здесь надо отметить с полной, с совершеннейшей определенностью — оба японца были умнейшие люди. Умнейшие, и к тому же очень хитрые, проницательные и недоверчивые. И с хорошей интуицией — как большинство японцев с их сложным, избегающим определенности языком, с их культурой, исключающей выяснение отношений.

И во всей этой истории они начали действовать весьма и весьма правильно. Но вот как раз с этого момента начало сказываться столкновение разных культур, и это имело самые печальные последствия. А другой причиной происшедшего стало то, что очень уж нужен был мамонт, и что Хидэеси подтвердил — в Сибири могут быть мамонты!

Сильной стороной японской культуры является почитание старцев. Но слабости, как известно, являются лишь продолжениями наших достоинств. Японцы слишком почитают старцев, тем более заслуженных старцев. Предположить, что Тоетоми Хидэеси впал в маразм, было бы неприлично, было бы нарушением устоявшихся норм, отходом от народных обычаев — и ученые отнюдь не сделали этого предположения. Тем более, было бы совершенно немыслимо перепроверить сказанное Тоетоми, спросив у кого-то другого, пусть даже у кого-то посовременнее. Даже думать об этом было бы просто неприлично. Японцы и не думали. Они действовали, получив необходимую поддержку.

Ага, вот и он, русский гость. Сосэки так и не понял до конца, кто все-таки живет в Сибири — русские или сибиряки? Говорят вроде по-русски, а называют себя сибиряками. Правда, что русские — не отрицают.

Из блюда с заливным торчала желтоватая плешь, обрамленная венчиком грязных волосенок. Несколько мгновений Тоекуда задумчиво созерцал, потом постучал по плеши согнутым указательным пальцем. Не помогло, и Тоекуда постучал сильнее.

Рывком вскинулась, хрюкнула голова. Куски заливного отваливались от левой половинки лица, звучно плюхались обратно в блюдо. Поросячьи глазки лихо забегали по стенам и потолку, не без труда сфокусировались на пришедших.

Всем известно, что нельзя иметь дело с дегенератами. Если у человека нет подбородочного выступа, если его лоб убегает назад, как лоб неандертальца, с ним нельзя вести переговоры, сотрудничать, заключать договоры и вообще чем меньше общаться — тем лучше.

Но вот тут-то и сказалось взаимодействие людей разных культур. Будь этот человек японцем, ученые немедленно прекратили бы общение. Но японцы исходили из того, что пес их знает, какие они там, в их России и Сибири.

Не менее известно, что с обладателем таких глаз тоже нельзя иметь дело. Эти маленькие хитрые глазки пребывали в постоянном движении, ни на секунду не останавливаясь на лице собеседника. Бегающие глазки, человек, не смотрящий в глаза собеседнику, — это было крайне подозрительно.

Но и тут японцы отказывались судить Чижикова, как человека не своей культуры. И насторожиться-то насторожились… Но тут же и устыдились своей собственной настороженности, приняв ее за пережитки японской островной ксенофобии. Современные японцы так же стыдятся своих предрассудков, как люди всех других стран и народов. Тоекуда даже прочел сам себе нотацию за то, что на старости лет начал впадать в расизм.

Господин Сосэки был исключительно вежлив:

— Мамонт у вас с собой?

— Мамонт бегает в тайге, — по-русски ответил плешивый. Пожевал губами и добавил: — Но я точно знаю, где он.

После чего с невероятной скоростью налил себе коньяку, еще быстрее выпил и опять плюхнулся в заливное.

Тоекуда успел поймать совершенно трезвый, оценивающий взгляд Чижикова. Будь Тоекуда европейцем, этого взгляда ему тоже вполне хватило бы, чтобы прекратить переговоры. Но он, увы, снова устыдился своего расизма и стал оценивать так же, как оценивал бы японцев. У японцев, во-первых, пьянствовать вовсе не стыдно. Наоборот, нализаться — это вроде бы очень даже мужской, вполне солидный поступок. А во-вторых, японцы часто усилием воли умеют трезветь и отпускают себя снова. И европейцы в смешанных компаниях не всегда понимают — трезвы или пьяны собутыльники. Так что поймать абсолютно трезвый, изучающий взгляд совершенно пьяного японца — дело в общем-то вполне обычное.

Тоекуда постукал, постукал… никакого эффекта. Тоекуда поднял ложку, постучал: никто не отвечает.

Сумиэ Сосеки ловко вылил за шиворот сибиряку-русскому полбутылки газированной воды. Над блюдом с уханьем уэллсовского марсианина взмыла прежняя плешивая башка.

В следующую секунду Сумиэ Сосэки произвел сразу два действия: протянул великану сибирской археологии новый стакан коньяку и тихо произнес по-английски и сразу повторил по-русски:

— Между прочим, деньги при нас…

Несколько секунд Чижиков подслеповато мигал на них.

— Вы имеете в виду мертвого мамонта? — продолжал Сосэки по-английски, — такого, который лежал во льду и оказался на поверхности?

Русский не отвечал, явно не понимая; только его подслеповатые глазки бегали по углам, словно жили своей, самостоятельной жизнью. Тоекуда сказал то же самое по-русски. От коньяка и русской речи сибиряк несколько активизировался.

— Да нет, не дохлый… Мертвых у нас навалом… Я вам говорю про другого, про живого. Знаю место, где бегает мамонт… Там, где работает экспедиция… В реликтовой степи.

— Где именно вы работали?

— Не скажу, — замотал головой Чижиков.

— А мамонт, он какой?

— Он большой… здоровенный такой…

— Ростом с дом? С автобус? С самолет «Боинг»? Больше? — Господин Сосэки жаждал конкретности. Однажды ему уже пытались продать чучело дельфина — размером с синего кита. Чучело было из папье-маше.

Черты поднявшего голову постепенно отражали начавшиеся мыслительные процессы.

— Я знаю место, где водятся мамонты. Можете верить, можете нет. Но место — знаю. Мне самому этот мамонт совершенно не нужен, и в России он подохнет, у нас для обычных зверей в зоопарке корму не хватает. Не хотите покупать — продам американцам.

И сибиряк мотнул головой туда, где раздавались особенно интенсивные хохот и визг.

— Мы купим мамонта. (У Тоекуды глаза полезли на лоб от уверенного тона господина Сосэки.) Только давайте договариваться конкретно. Миллион в твердой валюте — большая сумма. Очень большая. Давайте так — вы предъявляете зверя, я вам плачу. Тут же, в Карске.

Было странно, что настолько пьяный человек способен поднять руку и последовательно загибать несколько пальцев. Если вдуматься — это было очень подозрительно, не меньше, чем трезвые взгляды.

— Февраль, март, апрель, май… Надо делать охоту… Сразу дадите… ну, скажем, тысяч десять, двадцать. Мы сделаем охоту и поймаем. Я жду вас в мае, согласны? Тогда уже будет тепло, мамонты вылетят… — На этом месте он осекся. На счастье Чижикова, Ямиками Тоекуда не так уж хорошо знал по-русски и на странное поведение мамонтов внимания не обратил.

— Завтра подпишем контракт, — обратился Сумиэ Сосэки к лысине.

— Он улетает завтра утром, — уточнил Тоекуда.

Сосэки размышлял недолго:

— Вот бланк контракта.

Тоекуда невольно подумал, что Сосэки торопит события, но сибиряка будили вместе. Проливая жидкость, гордость сибирской археологии дохлебала очередной стакан, лихо поставила подпись на обоих экземплярах, снова грузно свалилась в тарелку.

Японцы поняли, что Чижиков заснул и что они остались одни.

— Насколько я понимаю, вы поверили?

— А что мы, собственно, теряем? Вы же сами задали вопрос, что может и чего не может быть в Сибири? Если мамонта и нет, мы ведь получили точные данные… Фильм, кстати, я уже скопировал, а Тоетоми Хидэеси подтвердит. А если мамонт все же есть?

— Может, и есть… А вероятность-то какая?

— Вы сами понимаете, какая. Но повторяю — разве мы что-то теряем? Скажите лучше, — насколько я понимаю, вы готовы поехать в Карск?

Если сделать буквальный перевод с японского, ответ Тоекуды прозвучал примерно так:

— Я поеду, если уважаемое общество сделает такую глупость: послать такого идиота и простофилю, как я. Но мало ли какое ничтожество захочет сделать какую глупость.

Если же сделать смысловой перевод, то Тоекуда сказал:

— Сам я ехать хочу. Поеду, если общество сочтет это полезным.

— Тогда не тяните. Лучше вас все равно никто этого не сделает.

Склонный понимать все буквально мог бы перевести ответ Тоекуды так: «Провинциальный дурачок постарается выйти за пределы своих умственных возможностей».

На самом деле Тоекуда произнес:

— Я предприму все возможное.

Но главное, они друг друга поняли.

— Вам следует позаботиться о больших запасах этого напитка, — заботливо отметил Сосэки, поднимая бутылку «Хенесси», — туземцы его хлещут… вы же видите…

— Уж лучше купить на месте.

Тоекуда с удовлетворением отметил, что уважаемый мэтр заговорил несравненно вежливее, и заметил:

— В Сибири у туземцев есть поверье, что в киосках покупать нельзя — там продается специальная продукция низкого качества. Якобы на банках и бутылках есть специальные знаки.

— Кто-нибудь видел эти знаки? — заинтересовался Сосэки. — Какие они?

— Нет, разумеется, никто никаких знаков не видел. Все рассказывают друг другу про знаки, но никто не в силах показать другим такого знака. Русским доказательства не важны, им важно верить. Русские верят, что их специально травят развитые страны. Ходят даже слухи, что коньяк и консервы из Америки — радиоактивные…

Оба японца ухмыльнулись дикости туземцев. В этом слухе проявлялись худшие качества русских: незнание окружающего мира, невежество, безответственность. Все знают: в наше время нет смысла экономить гроши, ввозить продукцию низкого качества. Наоборот, это невыгодно для репутации, для имени фирмы. Если русские сами подделывают вина хороших фирм и травят друг друга — это уже их дело.

— Я захвачу с собой немного коньяку. И распространю слух, что привез железнодорожный вагон.

— И будете докупать, — одобрительно кивнул Сосэки.

— Самое трудное будет не это, видите, он сразу требует денег. Пусть даже и немного. Я не доверяю ему, — вслух размышлял Тоекуда.

— Проверять. Все проверять, — вдруг отрывисто бросил Сосэки. — Не может быть и речи о безоговорочном доверии к этому типу. И потрудитесь принять меры. Надеюсь, у вас есть к кому обратиться в Карске? Вроде тут недавно приезжал один такой Пече-ню-ши-кин, — по слогам выговорил президент, — посмотрите, поищите, у кого там есть знакомые.

Тоекуда серьезно кивал.

— Деньги общество вам даст, я уверен. Сами знаете, под какую программу. В конце концов, я пока еще вхожу в совет директоров. Но давайте так — переводом в надежный банк. А наличностью — минимум. На текущие расходы, — Сосэки ухмыльнулся, — на коньяк.

Тоекуда серьезно кивал, сложив руки на груди, и сейчас он, невзирая на серый костюм, на галстук, на белую рубашку, больше всего напоминал феодала, перед походом или боем отдающего приказания своему верному самураю. Да примерно так оно и было.