Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу

ЭПИЛОГ

Опять булькал «Хенесси» в стаканах. Как и месяц назад, звукам льющегося коньяка отвечало бульканье, какие-то загадочные звуки из автоклавов во всем Институте биофизики. Опять перед Ямиками маячили не рыла подопечных Фрола, не лощеные морды гэбульников, а нормальные человеческие лица. А лица Савела Печенюшкина и его жены Лидии были к тому же приятными.

— Итак, мой друг, я пришел предложить вам работу. Изучение этой туши, во всех возможных ракурсах.

— Вы имеете в виду биохимию, содержимое желудка и так далее?

— Ну да, и это все тоже.

— А разве у вас нельзя сделать анализы? И разве там аппаратура не лучше?

— Не все и так уж намного лучше. И везти уже нет времени: пока Чижиков пытался подгрести его под себя, мамонт изрядно протух. Тут получается целый коллектив ученых, а в следующем году будет еще больше — будем брать вторую тушу мамонта. Тут и вам будет работа, и Морошкину, и еще многим другим. Принимаете участие?

— Принимаю, и в экспедицию поеду. Из Японии ученые будут?

— И из Японии, и из Европы. Я думаю, результаты исследований следует опубликовать и представить на конгрессе в Зимбабве, в 2001 году. Надеюсь, вы будете?

— Не сомневайтесь!

— А вообще-то, мой друг, я пришел попрощаться. Наверное, мы увидимся следующим летом, в экспедиции. Ну, и на конгрессе в 2001, в Зимбабве.

— Ну вы хоть получили, что хотели?

— Вообще-то, получил. Я ведь должен был только проверить, возможны ли живые мамонты в Сибири. Чижиков наболтал об этом в Японии, даже показал какой-то фильм, и мы, можно сказать, что поверили.

— Так вы, получается, сюда только ради мамонтов и прилетели?!

— Можете смеяться, мой друг. Я понимаю, это очень забавно. Я ведь правда почти поверил в живого мамонта. И не только я один… Много людей поверило, и людей далеко не тупых, уверяю вас. Наверное, это от просторов вашей потрясающей страны. Тут так много места, она так удивительна, что здесь может быть все, что угодно. Вот люди и покупаются, самым глупейшим образом.

— Вам Чижиков сказал, что он нашел живого мамонта? И вы послали Михалыча, чтобы он проверил?! Так?

— Примерно так. И не могу сказать, чтобы все было так уж бесплодно. Все же трупы мамонтов мы нашли, а это в наше время тоже редкость, и немалая. Есть и какие-то странные медведи, очень уж похожи на пещерных. А зверолюди… Про них разговоров ведется невероятное количество, а мы все же зафиксировали целое стадо и знаем, где оно живет. Это немало.

— Да, немало. Но ваш успех только доказывает, как велика Сибирь. У нас тут самые невероятные истории могут оказаться чистой правдой, а самые реальные — враньем. А вот что мамонты все только мертвые, вы в этом твердо уверены?

Тоекуде хотелось ответить резкостью — Савел, по его мнению, заслуживал. Но сдержался, бросил сухо:

— Да, уверен.

— Будь по-вашему. А теперь давайте я вам покажу кое-что… Я вам давно хотел это показать, да у вас там все дела, дела… Много времени это не займет. Пойдемте?

— Ну пойдемте.

— Давайте-ка это с собой, — произнес Савел и с невероятной ловкостью подхватил бутылку коньяка, а Лидия — стаканы и закуску.

И они пошли через все здание, куда-то на задворки института. Здесь, на задворках Института биофизики, стоял загон из толстенных прутьев. Очень большой… неудобно большой загон. И какое-то животное бегало по этому загону. Животное размером с крупного теленка, пожалуй. Это животное носилось лихо, с неуемной энергией, но что-то детское сквозило в его движениях. Что-то неуверенное, а главное — неумелое. Это животное совсем не умело точно координировать себя и все свои движения.

Зверь заметил людей, подбежал ближе, и сразу стало видно, что это и правда детеныш. С непропорциональной головой, с большими глазами, с трогательным частоколом волосков по высокому горбу на холке. Уши были у него заметно меньше, чем у взрослых.

Ямиками Тоекуда даже как-то и не представлял себе, что с ним вообще может такое случиться. А тут ноги ослабли, словно ватные, голоса людей начали звучать издалека.

— И молока ему, паршивцу, нужно, вы себе представить не можете, сколько, — задумчиво сказал Савел. — Весь институт разорил!

Но тут он, наконец, заметил, что происходит с Тоекудой.

— Девочки! — рявкнул Савел, подхватывая Ямиками.

Ямиками усадили на скамейку. Ямиками растирали виски. Ямиками совали под нос какую-то вонючую дрянь. В Ямиками вливали его же собственный коньяк. Перед Ямиками только что не танцевали ритуальные танцы. Постепенно стихал звон в ушах, и ноги перестали подгибаться. Опять заорали кузнечики, зашелестел ветер в листве.

И все это время мамонтенок лихо носился, играл, разбрасывал хоботом траву, надевал на себя старую автомобильную покрышку буквально в нескольких шагах от него.

— Савел, где вы их все-таки нашли?! Ведь на Таймыре их нет…

— А их нигде нет. Разве вы не знаете, что в современной Сибири нет и не может быть мамонтов?

Тоекуда безнадежно махнул рукой.

— Я знаю, что не может. Мне на сто рядов объяснили, что не может. А вон… бегает! — и Тоекуда почти с ненавистью ткнул пальцем в резвое животное. Мамонтенок трубно завопил, помчался, смешно взбрыкивая задними ногами.

Печенюшкин изучал его задумчиво.

— А знаете, Ямиками, в чем ваша главная ошибка?

Тоекуда изобразил внимание.

— В том, что вы пытаетесь найти мамонтов так, как это делали сто лет назад… Найти их в природе, в еще неисследованных местах. Это экстенсивный путь, он в наше время ненадежен.

— Но ведь кое-что я же нашел!

— Да, в Сибири кое-что еще возможно… Но именно что «кое-что» и даже здесь — очень немногое… Идти надо интенсивным путем! Надо не искать, а делать самим! Между прочим, у меня там, наверху, еще один… Хотите посмотреть?

Тоекуда достиг стадии, когда ничто уже не удивляет.

— Зачем же вы его держите наверху? Он же вам разнесет всю лабораторию…

— Не разнесет. Он в автоклаве. Видите ли, этот уже родился, а тот, который наверху, еще не родился, вот в чем дело. Ну что, пойдем его смотреть?

Только тут до Тоекуды начало всерьез доходить. С четверть минуты он думал, посасывая мундштук «Беломора».

— Возьмите, возьмите! — засуетилась Лидия, сунула ему пачку «L&M». Тоекуда бледно улыбнулся, отодвинул руку милой дамы.

— «Беломор» намного лучше… Ну, допустим, яйцеклетки мамонтих находили уже давно…

Савел согласно склонил голову.

— Наверное, вы нашли способ их активизировать…

Савел опять наклонил голову.

— И, конечно же, нашли способ сделать так, чтобы ваше открытие было непросто присвоить…

Савел опять наклонил голову и явственно хрюкнул при этом.

— Но вот чего я не в силах понять, так это где вы достали половые клетки мамонта? Насколько мне известно, их никогда не находили… Была, конечно, идея взять половые клетки современного индийского слона… Виды как будто бы довольно близкие, могло получиться. Но я же вижу — это мамонт.

Тоекуда ткнул рукой в веселое животное в загоне. И, подняв голову, погромче:

— Ведь это мамонт?

— Ну конечно, это мамонт, Ямиками-сан… Не сомневайтесь, это самый чистокровный мамонт. А история половых клеток… О, это особая история… У вас есть немножечко времени?

Времени у Ямиками теперь было в избытке, и Савел рассказал ему эту старую, запутанную историю. Дело в том, что половые клетки мамонта действительно нашли случайно, и виноват во всем был, конечно же, опять Михалыч…

Дело в том, что когда-то, как это ни трудно представить, Михалыч был еще вовсе не Михалычем, а маленьким мальчиком Мишей. И этого, тогда еще маленького и милого мальчика, бабушка привезла в Петербург и повела в Зоологический музей. А там, в Зоологическом музее, сидело чучело знаменитого на весь мир березовского мамонта. Того самого мамонта, который тридцать тысяч лет назад сорвался в овраг, сломал бедренные кости и погиб, а потом был найден охотниками на реке Березовке, в современной Якутии. Экспедиция Императорской Академии наук изучила вытаявший из оврага труп, очистила кости и шкуру, и в Петербурге из них сделали чучело.

А сын старшей сестры несчастной мамы Михалыча, Алешка Семенов, был сыном большого ученого, написавшего много книг про то, как насекомые совокупляются на цветочках и стебельках ядовитых растений с Кавказа, и что получается вследствие всех этих насекомых и растительных безобразий. Этот большой человек был совершенно уверен, что его сын тоже должен окончить университет и потом стать большим ученым. А гадкий Алешка, старший брат Михалыча, имел натуру низменную и порочную и сильно сомневался в словах папы, и чем больше он сомневался, тем больше впадал в тоску. А чем больше он впадал в тоску, тем больше употреблял содержащих спирт напитков. А поскольку употреблением напитков он занимался долго и с энтузиазмом, то и оказался, в конечном счете, полностью потерян и для науки, и для всего позитивно мыслящего человечества.

Этот гадкий и порочный брат оказывал прямо-таки чарующее воздействие на маленького Мишу Андреева. Наверное, это происходило от плохой наследственности, потому что происходил Михалыч, как это не неприлично, от мужчины. Бабушка Михалыча знала совершенно точно, что женщины высоконравственны, фригидны, трудолюбивы и ответственны, а тем самым и несравненно лучше и приличнее мужчин, совершеннее их и угоднее Богу. И что мужчины порочны, похотливы, скотски эгоистичны и что у них не физиология, а патология. С точки зрения бабушки Михалыча, быть мужчиной означало дикое нарушение приличий и сознательный отказ от должного. Она очень хотела оградить милого маленького Мишу от тлетворного влияния мужчин.

Но хотя совсем маленьким Миша и был необычайно мил, но когда вырос — совершенно испортился. К ужасу своей мудрой, всегда все точно знавшей бабушки, этот гаденыш сам стал превращаться в мужчину!

И тогда, в Петербурге, маленький Миша уже переставал слушаться свою замечательную бабушку, становился наглым, порочным мальчишкой и уже любил плохие слова, экспедиции и своего гадкого брата.

Но особенно сильно он любил науку и все, связанное с наукой. Вероятно, это тоже сказывалась наследственность, потому что не одно поколение предков Михалыча занималось разными науками и имело, смеем полагать, некоторые заслуги. Эти… одним словом, мужчины, с первым же теплом уезжали в какие-то дурацкие экспедиции, совершенно не думая о том, что должны заниматься вовсе не этим, а холить своих обожаемых жен и создавать им всяческие положительные эмоции. Михалыч был просто генетически обречен на занятие наукой, и ничего с этим нельзя было поделать.

Маленький Миша был совершенно очарован мамонтом. Он ходил вокруг мамонта, он любовался колоссальной грязно-бурой тушей, он сравнивал ее с другими известными ему животными. Только два существа во всем музее вызывали у него сравнимый восторг, и это были лисий кузу и пятнистый кускус из Австралии. Почему именно они, наверное, не смог бы рассказать и сам Миша.

Он поверг в ужас и отчаяние свою замечательную бабушку, отказавшись смотреть Аничков мост, картины Ренуара, творения Фаберже и другие предметы, жизненно необходимые десятилетнему ребенку. Он хотел смотреть только на мамонта.

А когда через месяц рыдающего Мишу Андреева повезли обратно в Карск, где не было ни мамонта, ни брата Ли Феня, его порочный, вечно пьяный брат совершил страшное должностное преступление: он кощунственно проник в стеклянный колпак, под которым стояло чучело, и вырвал у мамонта здоровенный клок волос. И Михалыч всю жизнь хранил их вместе с благодарностью к брату, его рисунками и прочими реликвиями, вроде фотографии с надписью «с приветом от лисьего кузу».

Конечно же, Печенюшкин был не в силах не изучить эти волосы, и тут его ждало действительно великое открытие! Такое великое, что он сразу не поверил собственным глазам… Дело в том, что брат Михалыча, непристойный Алешка Семенов, волосы вырвал не где-нибудь, а между ног сидящего мамонта. То ли он нарочно издевался, то ли так уж получилось… Но волосы он рванул почти там, где десятки тысяч лет назад покачивался исполинский, подобный толстому шлангу, половой член древнего слона.

…Наверное, древний слон нашел себе подругу незадолго до того, как снежный мост рухнул, увлекая его с огромной высоты в темные недра оврага. А может быть, в последний момент, уже при гибели животного, темные силы природы вызвали оргазм у погибавшего слона… кто знает!

— Во всяком случае, результат перед вами, — закончил свой рассказ Савел Печенюшкин и ткнул пальцем в загон. Туда, где Лидия в компании четырех других дам поила мамонтенка молоком из здоровенной клизмы. Одна дама, не обиженная ростом, держала клизму на вытянутых руках, две дамы стискивали мамонтенка, тумаками не давая ему прыгать и играть. Одна держала длинный гибкий шланг. Лидия вводила его в пасть. Мамонтенок фыркал и чихал, временами все-таки ухитрялся подпрыгивать, крутил хвостом и очень громко чавкал. Все пятеро были в молоке с головы до ног. Ямиками опять схватился за сердце, судорожно глотнул побольше воздуху.

Нет, все-таки… Ямиками Тоекуда нажал на глазное яблоко пальцем, отпустил. Мамонтенок и дамы словно бы раздвоились. Как видно, мамонтенок существовал не только в мозгу Тоекуды. И был реален в той же степени, что и эти все русские дамы.

Ямиками сделал несколько шагов. Его ноздри впустили незнакомый, странный, но несомненно звериный запах. Нога поскользнулась на слоновьей лепешке, и запах тоже был довольно характерный. Трудно было представить себе такую многофакторную галлюцинацию.

Ямиками повернулся к Савелу, потянул чековую книжку.

— Я дам вам этот миллион.

— Десять миллионов, — мягко уточнил Савел. — И имейте в виду, что метода я вам не продам. И никому не продам. Я его опубликую, тогда пользуйтесь. А вот этого… забирайте его хоть сегодня!

— Вы говорили, есть еще один?

— Да, пока что в автоклаве. Забираете?

— Такими суммами я распоряжаюсь не один…

— Ну так звоните, говорите. Я и этого продаю только с одной целью — надо же организовывать правильное производство, мамонтятник. Яйцеклетки ведь еще наверняка найдут, верно ведь?

— Постоянно находят…

— Ну вот и милости прошу. Все предложения рассмотрим, не сомневайтесь. А яйцеклетки или купим, или давайте на процентах работать, как вам удобнее.

— Насчет мамонтятника… Вы это серьезно?

— Ну вы же видите. Вот же она, первая продукция.

— Тогда, может… Может, будем делать мамонтятник вместе?

— Это прекрасная идея. Пойдем обсудим?

— Обсудим. Но окончательные решения все равно принимаю не я. Вам придется приехать в Японию…

— Ну что ж, значит, мы встретимся и до 2001 года. Я этим не огорчен, а только доволен.

— Я тоже.

Савел стоял широко расставив ноги, подставив ветру грудь в расстегнутой рубахе, с удовольствием вдыхая запах зелени. Маленький, спокойный, упрямый. Недавний потомок людей, сосланных в Сибирь за веру и превративших Сибирь в какую-никакую, а часть цивилизованного мира. Ученый международного класса, прочно стоящий на земле. И на планете Земля.