Сибирь и первые американцы

ВВЕДЕНИЕ

Америку недаром зовут Новым Светом. Дело не только в том, что европейский мир открыл для себя новый неизведанный континент в эпоху, когда существование дальних стран Азии и Африки было давно не в диковинку. Речь идет о гораздо более древней истории. Америка исторически явилась последним континентом, освоенным человеком. Зародившись в Африке, люди современного типа распространились в Европу и Азию и даже освоили острова Юго-Восточной Азии и австралийский материк. Единственной областью Земли, где не ступала нога человека, оставалась Америка.

С момента проникновения европейцев в Новый Свет пытливые умы задавались вопросом об истоках коренного населения континента. Экзотический облик украшенных перьями аборигенов порождал немало догадок. Как только не именовали индейцев, какие только фантастические версии их происхождения не обсуждались! Потомки финикийских мореплавателей или обитателей легендарной Атлантиды, «пропавшие колена Израиля» и т. д. ― всего не перечтешь. В 1787 г. будущий президент США и (редкое сочетание) один из первых американских археологов Томас Джефферсон высказал мнение о сходстве индейцев с обитателями Восточной Азии и о вероятности их азиатского происхождения.

Той же проблемой заинтересовались русские путешественники, осваивая территорию Нового Света со стороны Тихого океана. Один из участников экспедиций Беринга, натуралист Георг Стеллер (он обессмертил свое имя, описав стеллерову корову ― быстро истребленное жадными добытчиками морское животное), полагал, что некогда Чукотка и Аляска соединялись сушей между собой и обитатели Камчатки и Америки «произошли от одного поколения». Все это, разумеется, долгое время оставалось умозрительными предположениями.

Под впечатлением находок ископаемого человека в Европе американские ученые и любители археологии в конце XIX в. тоже с энтузиазмом занялись поисками древнейшего человека. Многократно объявлялось об открытии собственного американского палеолита. Увы, всякий раз «палеолитические древности» оказывались относящимися к значительно более поздним периодам. Серия разочарований породила скептическое отношение к самой возможности найти следы человека ледникового периода в Новом Свете. Появилось даже мнение об относительно позднем заселении человеком Америки, поддерживаемое авторитетными в ту пору специалистами.

Всё изменил случай. На отдаленной ферме американского юго-запада чернокожий ковбой (опять-таки редкое сочетание!) Джордж Макджанкин проверял проволочную изгородь после мощного ливня. В размытой стенке оврага он увидел кости очень крупного бизона. Спустя долгое время, уже после смерти самого Макджанкина, весть об этой находке достигла Музея естественной истории Колорадо. Директор музея Джесси Фиггинс вместе с палеонтологом Харольдом Куком начали раскопки, сперва ориентированные на получение скелета ископаемого бизона для экспозиции. Но вскоре в руках ученых оказались залегавшие между ребер бизона тщательно выделанные наконечники. По имени пункта находки в Нью-Мексико наконечники получили название «фолсом».

Итак, реальность американского палеолита стала очевидной даже для отъявленных скептиков. Кости ископаемого бизона в сопровождении каменных наконечников копий ― несомненное свидетельство охоты древнего человека на представителей вымершего вида. Вдохновленные успехом коллег, археологи начали обследовать овраги юго-запада, и находки последовали одна за другой. Для обозначения этих древних культур был предложен термин «палеоиндейцы». Оказалось, что наконечники фолсом представляют позднюю фазу культуры древнейших обитателей Америки. Для более ранней фазы культуры, где вместе с отличающимися по форме наконечниками встречались кости уже не бизона, а мамонта, было выбрано название «кловис». С тех пор усилиями нескольких поколений археологов в Новом Свете были открыты сотни стоянок древнейшего человека. Основываясь на поразительном разнообразии форм каменных наконечников, археологи выделили различные сменявшие друг друга культуры, о которых речь пойдет ниже.

Еще до Второй мировой войны ботаник Эрик Хюльтен, изучавший сходные виды растений по обе стороны Тихого океана, ввел в науку понятие «Берингия», первоначально обозначавшее существовавшую некогда сушу, связывавшую в единое целое Азию и Америку. Затем понятие было расширено, и в наше время исследователи называют Берингией или Большой Берингией все пространство северо-востока Азии и северо-западной оконечности североамериканского материка — от долины Колымы на западе до реки Маккензи в Канаде. Везде на этом протяжении мы находим массу общих видов растительного и животного мира, ясно указывающих на некогда существовавшее единство этой области.

Динамика археологических изысканий в Южной Америке была примерно такой же, как и в Северной ― от фантастически древней датировки некоторых индустрий, известных по подъемному материалу, к тенденциозному стремлению максимально удревнить раскопанные памятники и, наконец, к более или менее взвешенной оценке фактов. По понятным причинам южноамериканский континент, особенно области к востоку от Анд, археологически изучен намного хуже североамериканского. Опорными являются материалы по крайнему югу (так называемому Южному Конусу ― Чили, Аргентине, Уругваю и юго-западной Бразилии) и по Андам.

С момента открытия следов пребывания древнейшего человека в Новом Свете в 20-е гг. прошлого века американские ученые стали уделять пристальное внимание древностям Сибири. Исследователи палеолита Сибири, в свою очередь, также заинтересовались данными по североамериканской археологии. Свидетельство этого глубокого давнего взаимного интереса ― ряд фундаментальных

публикаций, вышедших в свет по обе стороны Тихого океана, а также совместные конференции и научные обмены. Причина подобного интереса понятна ― ведь речь идет о несомненном факте первоначального заселения Америки из Азии через берингийскую сушу.

* * *

Основная задача предлагаемой вниманию читателя книги ― предоставить сводку современных сведений о первоначальном заселении человеком Нового Света, включая данные геологии, палеогеографии, палеонтологии, археологии, этнографии, фольклористики и др.

Проблема происхождения коренного населения Америки ― это сложнейшая комплексная задача, для решения которой необходимо объединить усилия представителей различных наук, как естественных, так и гуманитарных.

Прежде всего нам не обойтись без сведений по четвертичной геологии и палеогеографии, создающих ту естественноисторическую основу, без которой невозможна реальная реконструкция ранней истории человечества. Облик нашей планеты 10-15 тыс. лет назад разительным образом отличался от современного. Огромные пространства севера Евразии и Америки были покрыты ледниковыми щитами, вбиравшими в себя массу воды. За счет этого уровень Мирового океана падал, и обширные пространства современных морей и проливов осушались, создавая своего рода сухопутные мосты между континентами. Существование берингийского моста позволило предкам индейцев без труда проникнуть на территорию современной Аляски, но далее дорогу им преграждали ледники.

Главной дисциплиной, изучающей далекое прошлое человечества, является археология. Только находки очевидных следов человеческой деятельности в надежном, хорошо датированном контексте однозначно свидетельствуют о заселении людьми той или иной территории в определенное время. Открытия, сделанные «в кабинете», полученные на основании косвенных данных, путем изучения современной культуры, бывают чрезвычайно важны, но лишены той очевидной убедительности, которой обладают материалы, полученные в ходе раскопок. К сожалению, значительная часть следов, оставленных первыми мигрантами в Америку, скрыта от нас на дне моря. После окончания ледниковой эпохи затопленными оказались на только многие районы древней Берингии, но и морские побережья, по которым скорее всего люди двигались с Аляски на юг. Если затопленная полоса вдоль Тихого океана чаще всего измеряется километрами, то вдоль Атлантического ― порой сотнями километров. Лишь в редчайших случаях удается извлечь из-под воды древние артефакты; большинство подобных материалов безвозвратно утрачено.

Прежде чем перейти к дальнейшему изложению, необходимо сказать несколько слов по поводу того, откуда берутся постоянно упоминаемые нами даты. Для интересующего нас периода основным способом определения древности остатков является радиоуглеродный метод, основанный на подсчете содержания в образце радиоактивного изотопа углерода С¹⁴. Для датирования подходят все вещества, содержащие органику, ― дерево, кость, уголь. Но полученная таким образом дата не является абсолютной, она указывает лишь на вероятность в определенном интервале. Соотношение реальной и радиоуглеродной хронологии ― особая и лишь относительно недавно поднятая тема. Дело в том, что по отношению к «обычному» (т. е. привычному для нас астрономическому времени, основанному на циклах обращения Земли вокруг Солнца) радиоуглеродное время то «сжимается», то «растягивается». Поэтому учеными на основе изучения кривых древесных колец (дендрохронология) и слоистых морских осадков созданы калибровочные кривые ― графики, позволяющие перевести радиоуглеродную дату в реальную. К сожалению, пока достоверно можно говорить о калибровке только для отрезков в пределах 26 тыс. лет; для более раннего времени приходится довольствоваться условными (конвенционными) числами. В дальнейшем мы будем оперировать только калиброванными датами, что для рассматриваемого в книге периода ведет к удревнению ранее принятых дат примерно на 1,5-2 тыс. лет.

Раскрыть тайну происхождения индейцев существенно помогает изучение костных остатков древних людей. Увы, антропологические находки ледникового периода единичны и фрагментарны как в Сибири, так и в Америке. Скорее всего люди в то время, как правило, оставляли покойников на поверхности земли или на деревьях и не захоранивали. Чрезвычайно большое значение имеют находки, сделанные в Бразилии, ― хорошо сохранившиеся ранние костяки, прежде всего женщины из пещеры Лапа-Вермелья. Антропологические особенности черепов позволяют отнести этих людей к доамериканоидному (протомонголоидному, если не австралоидному) раннему субстрату. Есть аналогичные данные и по другим территориям, в частности горной Колумбии. Интересные результаты получены при сравнении генетики современных и древних популяций человека в Азии и Америке. Изучение женских (митохондриальная ДНК) и мужских (Y-хромосома) генетических линий говорит в пользу происхождения индейцев от одной предковой группы, наиболее близкой к современным монголоидам. Однако оценки времени существования такой группы разноречивы, а сама ее однородность также оспаривается.

Вклад языкознания в изучение происхождения американских аборигенов пока сравнительно скромен. Общепризнанных доказательств родства между языками Северной и Южной Америки, а также Америки и Азии, нет. Наиболее убедительные доводы представлены в пользу родства языков на-дене (атапаски, ияк, тлинкиты) с енисейскими языками (и далее, вероятно, с сино-тибетскими и некоторыми другими). Есть также основания допускать родство языков эскимосов и алеутов с алтайскими и уральскими, которые, согласно мнению ряда видных лингвистов, вместе с некоторыми другими языковыми семьями Евразии образуют так называемую ностратическую макросемью. Но, даже если все эти выводы подтвердятся, речь идет лишь о языках крайнего севера и северо-запада Северной Америки, скорее всего проникших в Новый Свет позже других. Для языков Южной Америки никаких мало-мальски обоснованных гипотез родства с языками Старого Света не предлагалось. Значительная часть языков, распространенных в период первых европейских контактов на этом континенте, а также на востоке Северной Америки, бесследно исчезла. Многие южноамериканские языки описаны плохо и не дают надежной основы для сравнения.

Более результативным оказалось сопоставление мотивов, которые содержатся в мифах и сказках индейцев и обитателей Старого Света. Сейчас можно уверенно говорить о том, что «продолжительность жизни» подобных мотивов значительно превышает время существования известных нам языковых семей, поскольку основное содержание повествовательных текстов не меняется при переводе с одного языка на другой. Собранный и обработанный материал по фольклору и мифологии огромен и исчисляется десятками тысяч текстов. Правда, данные по востоку Северной Америки и югу Южной Америки не столь обильны, как по Гвиане или Аляске, но белых пятен все же немного. Фольклор американских аборигенов обнаруживает несомненные параллели в определенных районах Азии. Наши данные указывают на участие в заселении Нового Света по меньшей мере двух популяций с очень разной культурой, а также о вероятном наличии в каждой из этих популяций более мелких отличавшихся друг от друга групп. Один комплекс мифологических мотивов, в наиболее чистом виде представленный в Латинской Америке, имеет очевидные индо-тихоокеанские параллели. Другой представлен почти исключительно в Северной Америке и объединяет этот континент с Южной Сибирью и Центральной Азией.

* * *

С заселением Нового Света и дальнейшим развитием местных культур связаны и другие волнующие проблемы. Не будет преувеличением сказать, что от решения некоторых из них зависят наши взгляды на социальную эволюцию в целом. Вот вкратце суть проблемы. Вплоть до 1930-х гг. специалисты по древним обществам плохо представляли себе, в какую «ячейку» им поместить американских индейцев. Цивилизации Мексики и Перу оставались практически за пределами поля зрения историков. Индейцы интересовали главным образом этнологов, чье внимание привлекали, однако, не столько цивилизации, сколько племенные общества. Помимо естественного желания описать неизвестные науке культуры, этнологи выражали надежду на примере индейцев выявить характерные особенности «первобытных» народов вообще. Северная Америка имела то преимущество, что подобные народы были там легко доступны для изучения. Не случайно автором первого этнографического исследования, осуществленного не по сведениям, почерпнутым из книг путешественников и миссионеров, а на основе прямых собственных наблюдений, был Льюис Г. Морган. Ирокезы, среди которых он работал в 1840-х гг., жили не в тропических лесах за морями, а в штате Нью-Йорк.

К началу XX в. в распоряжении антропологов оказались две концепции. Первая — эволюционизм, точнее — стадиализм, сложившийся в третьей четверти XIX в. Английские и американские эволюционисты того времени предполагали, что все общества проходят в своем развитии одинаковые ступени. Согласно Л. Г. Моргану, например, они развиваются от родового строя к государству. Разнообразие догосударственных обществ соответствует более мелким, дробным этапам на пути к цивилизации. Для определенных форм общественной организации характерны определенные типы орудий и материалы для их изготовления ― лук и стрелы, бронза, железо и т. п. Сведений об Америке эпохи испанского завоевания в XIX в. было мало, а о более ранних эпохах данных не было вовсе. Заметив противоречивое сочетание «стадиальных» признаков у ацтеков, Л. Г. Морган все же поместил этих индейцев среди не достигших цивилизации «варваров», поскольку у ацтеков были «роды».

Другая концепция, ставшая популярной в начале XX в., ― миграционизм. Еще в конце XIX в. немецкий географ Фридрих Ратцель предположил, что культуры менялись по мере переселения людей на новые территории, где мигранты приспосабливались к изменившимся природным условиям и к новым соседям. Идея эта взята из биологии и в основе своей возражений не вызывает, но возникли затруднения с ее использованием в антропологии. В биологии речь идет об образовании новых видов; а что соответствует виду в культуре? И еще: эволюционисты (Л. Г. Морган, Э. Тайлор, К. Маркс, наконец) предлагали простые и даже неспециалисту понятные схемы, позволяющие в общих чертах описать историю человечества. Правильны эти схемы были или нет, но они вполне соответствовали кругозору образованных людей конца XIX в. Чтобы быть услышанными, миграционисты тоже должны были предложить нечто доступное и простое. В результате культурное разнообразие человечества немецкие этнологи начала XX в. свели к немногочисленным комплексам черт — «культурным кругам». Распространение и взаимодействие подобных комплексов и породило, по их мнению, ту картину, которая стала открываться взору европейцев в эпоху Великих географических открытий. В Англии нашлись фантазеры, которые даже появление цивилизаций Мексики готовы были приписать импульсам, шедшим исключительно из Египта.

Несмотря на очевидную для нас нелепость подобных предположений, они, как и идеи стадиализма, воспринимались тогдашней европейской публикой с интересом и доверием. Образованные европейцы начала XX в. перестали уже относить Всемирный потоп к числу достоверных событий, но в Атлантиду многие продолжали верить. Никакой надежно реконструируемой, основанной на фактах картины доисторического мира все еще не было. Время распада индоевропейской семьи языков было тем крайним пределом, для которого исторические реконструкции опирались на конкретные доказательства.

Модели исторического развития, которые предлагали стадиалисты и миграционисты, дополняли друг друга. Миграционизм снимал неразрешимую с точки зрения классического эволюционизма проблему неравномерности развития в отдельных районах мира. Эволюционизм открывал возможность расставить по ступенькам сами «культурные круги» и давал ответ на вопрос, почему развитие ― если взять человечество в целом ― все же осуществляется по восходящей. Причиной такого развития провозглашались «законы истории». Крупные антропологи на них, естественно, не ссылались, но для публики ссылок на «законы» обычно бывало достаточно.

В 1890-х гг. Франц Боас, американский антрополог немецкого происхождения, показал, что у стадиализма нет надежных оснований и масштабность исторических выводов плохо соответствует скудости источниковедческой базы. Совершенно не очевидно, что все общества развиваются в одном направлении и что в отдаленном прошлом европейцы напоминали первобытных индейцев, а атапаски или карибы когда-либо в будущем могли бы «развиться до уровня» европейцев. Концепция Ф. Боаса получила название исторического партикуляризма: следует изучать отдельные культуры, прослеживать распространение одинаковых черт, свойственных соседним культурам, но пытаться расставлять культуры по ступенькам, группировать по универсальным типам — неправомерно. Столь же ненадежно реконструировать далекие миграции и культурные связи, основываясь на сходстве отдельных черт культуры и даже их комплексов: для этого надо сперва разобраться с механизмами культурогенеза, оценить вероятность независимого появления одинаковых признаков. Ф. Боас был осторожен и никогда не ставил вопросы, ответы на которые получить в его время было заведомо невозможно. Проблемой первоначального заселения Нового Света он соответственно не занимался. В первые десятилетия XX в. основные положения Ф. Боаса приняли и его многочисленные ученики.

Стадиализм и миграционизм страдали одним и тем же дефектом. Сторонники этих концепций опирались главным образом на данные этнографии, которая, взятая сама по себе, не позволяет реконструировать прошлое. Археология же в начале XX в. не накопила еще материалов для реконструкций, особенно в отношении внеевропейского мира. Ф. Боас и А. Рэдклиф-Браун, лидеры антропологии в США и Великобритании, не верили в познавательный потенциал археологии и не интересовались ею.

Революция в представлениях о прошлом произошла в середине XX в. Ученик Ф. Боаса, американский этнолог Джулиан Стьюард, пришел к выводу, что, хотя культуры и общества развиваются закономерно, эти закономерности не универсальны, но специфичны для отдельных районов мира. Разные пути эволюции обусловлены разнообразием природных условий. Некоторые аспекты среды играют особо важную роль в определении путей развития. Если подобные ключевые признаки одинаковы, то и общества станут эволюционировать в одном направлении. Д. Стьюард пришел к выводу, что древние цивилизации Мексики и Перу, с одной стороны, и Передней Азии с другой — похожи, причем похожи системно, ибо развивались в относительно сходной природной среде (пустынные оазисы, сухие субтропические долины). Ключевую роль в генезисе данных культур играло искусственное орошение. Переход к ирригации или к другим формам мелиорации земель обеспечивал демографический рост, а увеличение числа работников позволяло все больше расширять площадь обрабатываемых земель. Американские цивилизации на две-три тысячи лет задержались в развитии по сравнению с ближневосточными, но сам ход развития по обе стороны Атлантики был одинаковым.

Д. Стьюард работал главным образом с материалами этнографии, однако учитывал и быстро накапливавшиеся данные археологии, особенно перуанской. Исследователи его школы пришли к выводу, что существуют четыре стадии развития обществ ― бродячая группа, племя (или автономная деревня), вождество, государство. Схема эта была, конечно, стадиалистской, но, в отличие от эволюционизма XIX в., речь здесь шла только о политической организации, обусловленной главным образом плотностью и численностью населения. Материалы археологии древнего Перу, а затем и других областей Нового Света схему эту вроде бы подтверждали: в 1960-1970-х гг. было опубликовано немало красивых и убедительных доказательств того, почему определенные древние общества следует относить к категории вождеств или же к категории ранних государств.

В 1920-1940-х гг., т. е. одновременно с Д. Стьюардом или немного раньше его, английский археолог новозеландского происхождения Гордон Чайлд, работая на материалах Европы и Ближнего Востока, выдвинул концепцию двух революций ― неолитической и городской. Первая характеризовала изменения в культуре, обусловленные переходом к производящему хозяйству, вторая ― переходом к профессиональному ремеслу, городской жизни и государственности. Взгляды Г. Чайлда были ближе к классическому эволюционизму, чем воззрения Д. Стьюарда, и в этом смысле достаточно архаичны, но у его концепции имелись и сильные стороны. Во-первых, Г. Чайлд в своем видении доистории удачно сочетал эволюционизм с диффузионизмом (культурные новшества распространяются из первоначальных очагов на периферию). Его спонтанные революции, неолитическая и городская, происходили на Ближнем Востоке; в Европе же культурные достижения не были результатом параллельного независимого развития, они проникли сюда из Передней Азии и Египта. Такой подход можно было бы назвать эклектическим, но, как сейчас ясно, именно он в общем и целом соответствовал реальной картине. Во-вторых, триумф Г. Чайлду обеспечили утверждения о подлинной революционности, т. е. о кардинальности и быстроте тех перемен, которые сопровождали на Ближнем Востоке переход к производящему хозяйству и особенно к городской цивилизации. Нигде в мире подобные «революции» больше не происходили, они были обусловлены уникальным сочетанием исторических и природных условий в Передней Азии. Однако в середине XX в. эту уникальность еще трудно было заметить, и казалось, что Г. Чайлд открыл именно мировой закон.

Идеи Д. Стьюарда и Г. Чайлда вызвали невиданный энтузиазм среди археологов. Три послевоенных десятилетия стали периодом настоящего бума археологических исследований как на Ближнем Востоке, так и в Америке. Чайлдовские революции и «четырехчленка» стьюардовской школы были приняты за шаблоны, с которыми исследователи сверяли свои материалы ― подходит или нет? Вопросы более глубокой предыстории, касающиеся заселения Нового Света или же ближневосточного палеолита, не то чтобы отошли на второй план, но оказались вне прямой связи с изучением сложных обществ. Если все важное начинается с окультуривания растений, то происходившее раньше оказывается лишь прологом истории, подготовкой к ней. История разделилась на две эпохи. Мир после «неолитических революций» стал культурно разнообразным, его развитие — разнонаправленным и неравномерным по темпам. Мир до таких революций продолжал оставаться почти столь же монотонным, как и в представлениях ранних эволюционистов. Молчаливо предполагалось, что в эпоху палеолита культурные вариации не были настолько существенны, чтобы значимо повлиять на дальнейшую эволюцию. Она начиналась как бы с нуля, подчиняясь логике стьюардовских «путей развития» ― «магистрального», реализованного в благоприятных условиях и ведшего к цивилизации, и остальных, столь быстрым прогрессом не сопровождавшихся.

Для подобного видения прошлого имелись, конечно же, основания. Так, окультуривание растений и одомашнивание животных на Ближнем Востоке, в Восточной Азии, Мексике и Перу началось не то чтобы уж совершенно синхронно, но все же с небольшим разбросом во времени — 9—12 тыс. лет назад. Объяснить это можно было сочетанием двух факторов, действовавших не локально, а глобально. Постепенное и повсеместное накопление положительных знаний о природе закономерно и повсеместно привело к соответствующим «открытиям», а изменения климата в конце плейстоцена способствовали тому, что открытия были сделаны именно 9—12 тыс. лет назад.

Однако с середины 1970-х гг. сходство исторического развития в центрах цивилизаций начали ставить под сомнение. Поиски вождеств на Ближнем Востоке в эпоху энеолита оказались столь же непродуктивны, как и попытки описать историю доколумбовой Америки в терминах Г. Чайлда. Не нашлось фактов в пользу существования небольших, но централизованных политических объединений в культурах Месопотамии VI-V тыс. до н. э., и ни один из периодов в истории Мезоамерики и Центральных Анд не удалось сопоставить с докерамическим неолитом Б (временем формирования на Ближнем Востоке земледельческо-скотоводческого хозяйства) или с Уруком (первой в мире цивилизацией, возникшей в середине IV тыс. до н. э. на юге Двуречья). Пусть первые опыты выращивания растений в Старом и в Новом Свете начались примерно одновременно, но как по-разному все пошло дальше! В Передней Азии окультуривание зернобобовых растений практически моментально привело к переходу от собирательства к земледелию, тогда как в Америке земледелие оставалось вспомогательной отраслью хозяйства на протяжении еще нескольких тысяч лет (по какому пути развивался Китай, до сих пор не вполне ясно). В древнем Перу строители монументальных храмовых комплексов III—II (а возможно, и второй половины IV) тыс. до н. э. ловили рыбу и выращивали на полях хлопок и тыкву-горлянку, чтобы делать сети и поплавки: никаких параллелей такой экономике в Старом Свете мы не найдем. На верхнем Евфрате первые монументальные общественные сооружения появились в X тыс. до н. э., непосредственно до окультуривания пшеницы и ячменя. Затем, вплоть до появления Урукской цивилизации, монументальное строительство на Ближнем Востоке подобных масштабов больше не достигало. В низовьях Миссисипи грандиозный монументальный центр Поверти Пойнт, относящийся ко II тыс. до н. э., также существовал в эпоху, когда земледелие значения не имело.

Число подобных известных нам уникальных явлений в дописьменной истории год от года лишь увеличивается.

Итак, пока исследователи сравнивали древние культуры, фиксируя появление некоторых основных новшеств (земледелие, металлургия, монументальные сооружения, письменность), Ближний Восток, Индия, Китай и Америка выглядели аналогично. Отдельными аномалиями вроде отсутствия металлов у майя, настоящей письменности в древнем Перу, существенной имущественной дифференциации захоронений в Хараппе можно было пренебречь. Но стоило приглядеться к более конкретным культурным проявлениям — и различия между цивилизациями стали гораздо чаще бросаться в глаза, нежели их сходство друг с другом.

С конца 1970-х до середины 1990-х гг. осуществился второй ― после стьюардовско-чайлдовского ― важнейший переворот во взглядах на характер исторического процесса. В данном случае невозможно сказать, чьи конкретно работы привели к изменению «парадигмы». Это произошло постепенно, сама логика исследований заставила отказаться от прежних схем. Главным было накопление фактов и повсеместное повышение требований к достоверности доказательств. Распространение постмодернизма и мистицизма в современном обществе, отсутствие интереса к познанию мира у большинства населения даже самых передовых в научном отношении стран, не различение людьми реальности и фантомов парадоксальным образом сопровождается ныне быстрым ростом разрешающей способности самой науки, в том числе исторических дисциплин. Археологи всё детальнее оконтуривают ареалы культур, всё точнее определяют их возраст, всё конкретнее и надежнее реконструируют социальную организацию их создателей. Появилась популяционная генетика; предложена гипотеза африканской прародины человека современного вида и намечены пути его расселения по другим континентам. Изучение генетических линий культурных растений и домашних животных также привело к важнейшим открытиям. Прогресс теоретической мысли в области этнологии заставил пересмотреть многие прежние заключения. Так, стало ясно, что даже наиболее простые общества, такие как бушменское и австралийское, могут разительно отличаться друг от друга и что вождество не является единственно возможной формой организации сложных догосударственных обществ.

Сейчас вполне очевидно, что самые, казалось бы, универсальные, но разработанные на европейских материалах категории, такие как «мезолит», «неолит», «энеолит», «бронзовый век», не находят прямых соответствий в материалах Нового Света, а этапы развития европейского палеолита не обнаруживают соответствий в Африке. Прошлое человечества стало восприниматься не как смена стадий, эпох, а как взаимодействие конкретных сообществ, каждое со своим уникальным набором признаков. Некоторые из сообществ быстро эволюционировали, порождая совершенно новые формы культуры и социальной организации, а другие тысячелетиями сохранялись в почти неизменном виде. Все это происходило не благодаря реализации неких всеобщих законов (и, разумеется, не из-за врожденного превосходства одних групп людей над другими), а в результате взаимодействия множества конкретных, порой уникальных, обстоятельств и множества факторов эволюции.

Данный подход вовсе не является возвращением к боасовскому партикуляризму. Неповторимость отдельных культур не означает, что в истории вовсе нет общих тенденций. Такие тенденции (но не законы) мощно проявляют себя, но лишь при глобальном и эпохальном взгляде на вещи. Касаются они прежде всего демографии, динамики роста населения, уровня технологической оснащенности и энергетической обеспеченности обществ, и могут быть описаны математически. Закономерности проявляются и на микроуровне, при исследовании тех взаимоотношений между отдельными людьми и небольшими коллективами, которые изучает социология. Но всё, что находится между этими крайностями, между глобальным и локальным, варьирует в самых широких пределах. Именно эта промежуточная область составляет предмет истории, в том числе исторических дисциплин, которые изучают дописьменное прошлое.

Вернемся в последний раз к Д. Стьюарду. Для него, как уже говорилось, главным доводом в пользу существования магистрального пути эволюции послужило базовое сходство древних цивилизаций Передней Азии, Мексики и Перу. Со смерти Д. Стьюарда прошло уже почти сорок лет, но других доводов так и не появилось. Ведь культуры Евразии и Африки постоянно находились в опосредованном контакте между собой и, следовательно, могли влиять друг на друга. Отсутствие же в Австралии даже зачатков земледелия всегда было для эволюционистов тревожащим и неудобным фактом.

Чтобы признать развитие Америки до Колумба в качестве исторического эксперимента, который доказывал бы возможность появления типологически сходных сложных обществ независимо друг от друга, необходимо соблюсти два условия. Первое очевидно ― культуры Нового и Старого Света должны быть родственны. Мы только что сказали, что сходство между ними прослеживается лишь самое общее, эпохальное, однако оно все же есть. В обоих случаях мелкие мобильные коллективы с простой социальной организацией оседали на земле и начинали жить в деревнях. Поселения укрупнялись, их жители вступали друг с другом в разнообразные контакты, тысячи и миллионы подобных контактов превращались в устойчивые социальные сети, а в узлах сетей формировались властные центры. Когда наделенные властью лица начинали содержать высококлассных специалистов-ремесленников, возникали цивилизации. Когда эти люди начинали управлять с помощью бюрократов и воинов, возникали государства. Во всех центрах цивилизаций для перехода от подвижных охотников-собирателей к ранним государствам потребовалось несколько тысячелетий.

Всё так, но есть и другое условие. Переход к производящему хозяйству или усложнение общественного устройства имели место не в силу общих причин. Причины могли быть только конкретными: однажды определенные люди почему-то сочли выгодным для себя поменять свое привычное поведение. Под «выгодой» мы имеем в виду не материальный интерес, а стремление обеспечить свои престиж, влияние, власть. В известной работе «Экономика каменного века» Маршал Салинз давно уже показал, что в традиционных обществах только эти факторы и существенны. Однако возможности для введения инноваций в отдельных обществах не одинаковы. Одни терпимы к нарушениям принятого порядка, в других отклонения от нормы подавляются жестко и решительно. Стремление подавлять инновации или, напротив, терпимое к ним отношение возникают не беспричинно, а являются результатом какого-то естественного отбора. Когда и где именно подобный отбор имел место, какие факторы определяли его ― эти вопросы пока только поставлены, и ответа на них еще нет. Ясно, однако, что, чем сложнее культура, тем легче в ней, при прочих равных условиях, возникают новые явления. Вероятность изменений возрастает также в тех случаях, когда различные общества вынуждены конкурировать между собой в борьбе за ресурсы.

Что представляли собой культуры Америки в тот период, когда в Новом Свете началось заметное усложнение общественного устройства? Являлись ли эти культуры продуктом только местного развития, или индейцы принесли со своей азиатской прародины значительный культурный багаж? Не мог ли этот багаж хотя бы отчасти определить направление и темпы дальнейшего развития? Не в этом ли хотя бы отчасти следует видеть причину некоторого параллелизма в развитии Ближнего Востока, Восточной Азии и Америки? Почему в Новом Свете первые опыты по выращиванию растений начались чуть ли не сразу после первичного освоения Америки людьми, а в Африке южнее Сахары новшества становятся заметны лишь с середины II тыс. до н. э., да и то их первопричиной были скорее всего культурные влияния с севера? Столь ли уж чистым является великий эксперимент с параллельным развитием цивилизаций Нового и Старого Света?

Ответ на эти вопросы дать пока трудно: слишком многие страницы древнейшей истории Америки и Евразии еще не прочитаны. Но и накопленные уже материалы позволяют строить определенные гипотезы. В книге мы постараемся не только кратко рассказать о первых следах проникновения людей в Новый Свет, но и оценить, насколько сложной могла быть культура ранних мигрантов и насколько она была однородна.

Итак, от решения вопроса о времени и путях первоначального заселения Нового Света зависит не только наше понимание развития культуры Америки до Колумба, но и раскрытие механизмов социальной эволюции в целом. Именно базовое сходство древних цивилизаций Передней Азии, Мексики и Перу служит главным доводом в пользу существования магистрального пути эволюции. Однако весомость этого довода зависит от того, какой культурный багаж могли принести со своей азиатской прародины предки инков и майя и, следовательно, от датировки и определения характера начального заселения Нового Света. В последние годы добыты новые материалы, заставляющие серьезно пересмотреть вопрос независимого параллельного развития цивилизаций Старого и Нового Света и делающие особенно важным исследование происхождения предков индейцев. С одной стороны, новые данные генетики, лингвистики и археологии подтвердили и конкретизировали предположения о транстихоокеанских плаваниях в доколумбову эпоху: примерно 1000 лет назад полинезийцы почти несомненно достигли южной Калифорнии. Не исключено, что они побывали и в Чили, оставив местным индейцам кур азиатского происхождения, хотя соответствующие заключения генетиков не окончательны. Но именно высокая вероятность подобных контактов сделала очевидной их малозначимость в культурной истории Америки: дело ограничилось незначительными и не распространившимися сколько-нибудь широко технологическими заимствованиями. С другой стороны, время первого появления ранних сложных обществ Америки существенно удревнилось, особенно для Центральных Анд, а некоторые особенности организации подобных обществ и идеологии их создателей (культовая иконография и, видимо, мифология) обнаруживают азиатские параллели. Весьма вероятно, что, по крайней мере, некоторые предки американских индейцев к моменту переселения в Новый Свет уже обладали достаточно развитой культурой. Косвенно о том же свидетельствуют и находки керамики финально-плейстоценового времени на обширных пространствах Восточной Азии. Соответственно стьюардовское понимание эволюции обществ Америки и Передней Азии как процессов, параллельность которых была достаточно обеспечена одним лишь сходством природных условий, должно быть подкорректировано. На темпы этой эволюции и ее направление в Америке могли повлиять обстоятельства, характерные для ее самой ранней и пока достаточно гипотетически реконструируемой фазы, развертывавшейся еще в Азии.

* * *

Существующие на русском языке публикации по проблеме заселения Америки во многом устарели и не отражают принципиальных открытий последних десятилетий. Не говоря о достижениях других дисциплин (краниология, популяционная генетика, сравнительная фольклористика), следует сказать, что изменились прежде всего традиционные представления о древнейших памятниках как Сибири, так и Америки. В результате не имеющей прецедента активной деятельности группы новосибирских археологов под руководством признанного лидера отечественной науки о палеолите академика А. П. Деревянко произошел решительный прорыв в деле изучения древнекаменного века Сибири. Благодаря исследованию серии четко стратифицированных стоянок Алтая впервые достоверно установлено освоение территории Северной Азии; начиная со среднего плейстоцена выделены основные этапы культурного развития в среднем и верхнем палеолите. Огромное значение для оценки возраста первоначального проникновения человека на территорию Берингии имеет открытие Янской стоянки на севере Якутии ― первого в Заполярье памятника столь раннего (каргинского, порядка 27—29 тыс. лет назад) возраста. Янская стоянка наглядно демонстрирует циклический характер волн древнего расселения, когда, в зависимости от палеогеографических условий, происходило то широкое расселение групп древних охотников на север, то сокращение обжитой территории до горных убежищ юга Сибири.

Многое изменилось в наших знаниях о палеолите американской части Берингии, где ныне вырисовывается исключительно сложная картина культурного взаимодействия, вероятно отражающая неоднократные миграционные волны финала плейстоцена. Что касается основной территории Северной Америки к югу от ледниковых щитов, то здесь все более отчетливо вырисовывается группа памятников, предшествующих культуре кловис, хотя и ненамного отстоящих от нее по времени. Вполне возможно, что именно их изучение позволит решить загадку древнейших южноамериканских памятников, которые либо тоже несколько древнее кловиса, либо как минимум одновременны ему.

Книга адресована прежде всего тем, кто интересуется древними этапами истории человечества. Ввиду многообразия затрагиваемых вопросов, книга будет полезна не только студентам университетских кафедр археологии и этнографии, но и специалистам смежных наук. Для читателей, которым наша книга послужит отправной точкой в более углубленном изучении предмета, мы снабдили издание аннотированным списком имеющейся на русском языке литературы по ранней Америке.