Сибирь и первые американцы

Глава 6 ОТ ОХОТНИКОВ-СОБИРАТЕЛЕЙ — К СТРОИТЕЛЯМ ПИРАМИД

Читателям уже ясно, насколько сложно предложить исторически непротиворечивую интерпретацию тех археологических находок, которые связаны с эпохой заселения Америки человеком. Но не меньше вопросов возникает и по поводу происхождения здесь производящего хозяйства и цивилизации. Во введении к книге рассказывалось, как по-разному осмысляли этот процесс представители разных научных школ. Их взгляды зависели как от идей, усвоенных в начале научной карьеры, так и от открытий, сделанных ими самими или их коллегами.

Благодаря исследованиям американских генетиков, в последние годы в изучении раннего американского земледелия открылись совершенно неожиданные перспективы. Оказалось, что индейцы могли обладать элементарными навыками выращивания растений еще до своего переселения в Новый Свет либо овладеть такими навыками уже после миграции в Америку, 13—14 тыс. лет назад. Хотя данная гипотеза выглядит несколько фантастично, она опирается на весомые свидетельства.

На протяжении многих десятилетий при раскопках древних памятников Северной, Центральной и Южной Америки археологи обнаруживали остатки тыквы-горлянки (Lagenaria siceraria). Если кожуру и семена горлянки, относящиеся к IV или V тыс. до н. э., можно было истолковать как свидетельства раннего земледелия, то более древние образцы практически единодушно считались происходящими от дикорастущих растений. Правда, было известно, что родиной горлянки является Африка, а отнюдь не Новый Свет. Поэтому предполагали, что ветры и морские течения перенесли плоды африканской горлянки в Америку еще до того, как она была заселена человеком.

Обследование горлянки генетиками позволило, однако, установить любопытные факты. Африканские и азиатские разновидности этого растения представляют собой отдельные подвиды, между которыми уже долгое время не было обмена генетическим материалом. Все американские образцы, начиная с найденного в пещере Гила-Накиц в Оахаке и датированного IX тыс. до н. э. (10—11 тыс. лет назад по радиоуглероду) и кончая образцами, относящимися к эпохе Колумба, родственны азиатскому подвиду, а горлянка африканского происхождения попала в Америку лишь после Колумба. Удалось понять логику морфологических изменений плодов горлянки в процессе ее окультуривания. Дикорастущие экземпляры имеют тонкую хрупкую кожуру, которая трескается после созревания семян. Культурные экземпляры имеют толстую кожуру, которая необходима, если мы собираемся использовать плод в качестве сосуда или поплавка для сети. Трескается такая кожура с трудом, и распространение семян без помощи человека становится проблематичным. Оказалось, что все найденные в Америке экземпляры горлянки относятся к растениям, которые разводили, а не собирали. Если дикую азиатскую горлянку морские течения и приносили к берегам Америки, сомнительно, что ее семена сохраняли всхожесть после подобного путешествия. Кроме того, учитывая хрупкую кожуру, найденная на берегу дикая горлянка вряд ли представляла для человека практический интерес. Отсюда вывод: американская горлянка происходит от предка, который ранее IX тыс. до н. э. уже был окультурен в Восточной Азии. В Китае и Японии самые ранние образцы культурной горлянки на одно-два тысячелетие моложе, чем в Гила-Накиц, но ожидаемы и более ранние находки.

Могли ли индейцы принести с собой семена горлянки, двигаясь вдоль южного края Берингии? Или же плоды культурной азиатской горлянки приплыли в Америку и были подобраны там только что проникшими туда индейцами? Оба варианта в принципе допустимы, но рассуждать на эту тему сейчас вряд ли стоит ― слишком мало фактов. Одно несомненно: если не самые первые обитатели Нового Света, то хотя бы те, кто жил в Америке в начале голоцена, умели сажать растения и собирать урожай, хотя, разумеется, они не являлись еще земледельцами в полном смысле этого слова. Подобные навыки и в недавнее время были распространены шире, чем земледелие. Например, мужчины как в Южной, так и в Северной Америке нередко выращивали табак и другие наркотические растения, хотя земледельцами не были и занимались охотой.

Новые данные по культуре дземон на Японских островах указывают на такой же тип хозяйства ― охотничье-собирательское, но с навыками земледелия. Такие предположения уже давно выдвигались археологами, обратившими внимание на сходство японского неолита с культурами юго-востока США. На Миссисипи в V—III тыс. до н. э. некоторые растения (например, топинамбур), несомненно, выращивали, но с дземоном ситуация долгое время оставалась спорной. Сейчас археологи и ботаники больше не сомневаются, что древние жители Японских островов растения выращивали, хотя в пищевом балансе доля проса, периллы (ее богатые витаминами листья используются как приправа), гречихи и других культурных или частично окультуренных видов оставалась ничтожной. Поразительно, что зачатки земледелия фиксируются уже с начального дземона, т. е. с X тыс. до н. э. (по радиоуглероду с поправкой). Не исключено даже, что первые опыты окультуривания относятся к XIV тыс. до н. э., т. е. ко времени распространения древнейшей керамики и формирования дземона как своеобразной культурной традиции. Это значит, что зарождение земледелия в Азии как минимум синхронно времени заселения Америки.

В Америке, кроме мексиканской Оахаки, ранние (VII—VIII тыс. до н. э.) находки тыквы-горлянки сделаны в столь далеких друг от друга местах, как юг побережья Перу и Флорида. Похоже, что и в Новом Свете в начале голоцена элементарные навыки выращивания растений были уже достаточно широко распространены.

Но все это ― предыстория земледелия, настоящий переход к производящему хозяйству произошел в Америке гораздо позже.

Тема становления производящего хозяйства в Новом Свете привлекала значительное внимание российских исследователей в конце 1960—1980-х гг. Однако рассматривалась она тогда в основном в рамках традиционного подхода, близкого не столько Д. Стьюарду, сколько Г. Чайлду ― от охотников-собирателей к ранним земледельцам и к создателям цивилизаций. В общем и целом «магистральный» путь развития человечества именно таким, конечно, и был. Но это все же идеальная модель, построенная в основном на материалах Передней Азии. В других регионах реальный ход развития от подобной модели значительно отличался.

Несколько лет назад знаменитый австралийский археолог Питер Беллвуд опубликовал монографию, призванную обобщить современные представления о происхождении земледелия. Новому Свету П. Беллвуд уделил немного внимания и проигнорировал факты в пользу древности выращивания растений в Америке. П. Беллвуда можно понять, ибо построить непротиворечивую и опирающуюся на надежные основания теорию зарождения и распространения земледелия в Новом Свете в период ранее II тыс. до н. э. пока не удается. Информация, которой мы располагаем сейчас, касается главным образом последних трех тысячелетий до прихода европейцев. Надо сказать, что и для Восточной Азии процесс становления производящего хозяйства на его ранних стадиях (в Китае это ранее V тыс. до н. э.) тоже изучен плохо. Понятно лишь, что как в Америке, так и в Китае он протекал иначе, чем на Ближнем Востоке. Здесь были иная флора, иной климат и иные культурные традиции.

Как известно, в Америке было два главных центра становления цивилизации ― Мезоамерика (т. е. южная и центральная Мексика и Гватемала) и Центральные Анды (Боливия и Перу без Амазонии). Начнем с первого из этих центров.

Существуют разные определения того, что такое Мезоамерика. Например, что это область древних цивилизаций и государств, хотя к приходу испанцев здесь было немало простых обществ ― независимые крестьянские общины и даже подвижные группы примитивных земледельцев. Наиболее точное определение гласит, что Мезоамерика ― это область, где для счета времени служили 13-дневная неделя и 20-дневный месяц. Иначе говоря, Мезоамерика ― это прежде всего совокупность сходных культур.

Однако есть все основания полагать, что культурное единство Мезоамерики сложилось лишь во II тыс. до н. э. Ранее юго-восточные территории в пределах этого региона являлись продолжением Центральной Америки, а северо-западные были во многом близки по культуре северной Мексике и юго-западу США. Если что-то и выделяло Мезоамерику на фоне соседних с ней регионов, то это наличие земледелия. Но когда именно эта отрасль хозяйства здесь зародилась и насколько важной она была в разные периоды времени, остается дискуссионным.

В 1950-1960-х гг. Р. Макниш, чье имя уже упоминалось в связи с раскопками в Перу, исследовал пещерные стоянки сперва на северо-восточной периферии Мезоамерики в штате Тамаулипас, а затем на юге Мексики, в штате Оахака, где позже находились важнейшие центры мезоамериканской цивилизации. Целью Р. Макниша было обнаружить свидетельства такой же «неолитической революции», как и на Ближнем Востоке. В пещерах Оахаки ему удалось добыть ценнейшие материалы ― сохранившиеся в сухой почве кукурузные початки. Было хорошо видно, как от тысячелетия к тысячелетию их размер увеличивается. Самые ранние початки из пещеры Кошкатлан относились к V тыс. до н. э.

К 1980-м гг. энтузиазм, связанный с находками в Оахаке, несколько поостыл, и стали яснее просматриваться нерешенные проблемы. В частности, обратили внимание на крохотные размеры древнейших мексиканских початков: масса зерен в них ненамного превышает их массу в крупном пшеничном колосе. Но если колосьев даже на небольшом поле многие тысячи, то у примитивных индейских земледельцев на счету был каждый кукурузный стебель, початки собирали поштучно.

Генетики определили, что предком кукурузы является растение теосинте, во всех отношениях подобное кукурузе, но початков вовсе лишенное (см. цв. вкл. 41). Случайная мутация, приведшая к превращению теосинте в кукурузу, имела место в низменностях западной Мексики, в долине реки Бальсас. Когда в точности подобное превращение осуществилось, сказать трудно, но, безусловно, ранее V тыс. до н. э. В 1970-х гг. Дебора Персолл и Долорес Пиперно разработали и применили методику определения видов растений по фитолитам ― микроскопическим кремнистым телам в стеблях и листьях. Анализы почв показали, что не только в Мексике, но и во многих районах Центральной Америки и на западе Южной Америки фитолиты кукурузы впервые появляются в слоях V-VI, а возможно, и VII тыс. до н. э. Макроостатков кукурузы столь раннего времени не найдено, поэтому ряд исследователей методике определения фитолитов не доверяет: как и пыльца, эти частички могли проникнуть в древние слои из вышележащих. Однако, учитывая, что в V тыс. до н. э. кукуруза в Мексике уже была известна, датировка ее распространения VII-VI тыс. до н. э. не кажется в принципе невозможной. Вопрос в другом: зачем вообще, в VII ли тысячелетии или в V, надо было выращивать растение, пищевая ценность которого не превосходила ценность дикорастущих видов? Остроумный ответ был предложен несколько лет назад. Кукурузу культивировали вначале не ради початков, а ради сладкого сока, пригодного, в частности, для приготовления алкоголя. Такой сок содержится и в теосинте. Размеры початков долгое время не были существенны, и лишь к III тыс. до н. э. они увеличились настолько, что люди всерьез заинтересовались кукурузой как зерновым растением. Основой хозяйства мезоамериканских индейцев кукуруза сделалась только в начале I тыс. до н. э.

Вместе с кукурузой в Мексике начинают выращивать и другие виды, позже характерные для этого региона: тыкву, фасоль, перец и пр. Определить это удается путем анализа почвы и в редких случаях благодаря находкам макроостатков растений. Однако образ жизни индейцев остается прежним: оседлых деревень нет, небольшие группы людей регулярно передвигаются с места на место, изредка собираясь в главном лагере для совершения ритуалов и заключения браков. В пустынной Неваде подобным образом организованное общество индейцев-шошонов в 1930-х гг. изучал Д. Стьюард. И лишь в самом конце III ― начале II тыс. до н. э. в центральной и южной Мексике становятся заметны перемены: земледелие, бывшее ранее необязательной, подсобной отраслью, начинает вносить все больший вклад в хозяйственный баланс. Одновременно распространяется и гончарство. Около 1200 г. до н. э. в Мексике складывается культура ольмеков. Хотя государственная организация в это время еще скорее всего отсутствует, гигантские каменные статуи и великолепные украшения из нефрита позволяют называть эту культуру цивилизацией. Еще через 700-800 лет, в середине I тыс. до н. э., в Оахаке возникает первое в Новом Свете настоящее государство ― держава сапотеков со столицей в Монте-Альбане, а затем города-государства майя и объединивший центральную Мексику Теотиуакан. Предполагается, что институт священного царя зарождается у майя примерно в VII в. до н. э., хотя еще долгое время число подданных подобных «царей» измерялось сотнями и немногими тысячами.

Что же происходило в это время в Центральных Андах? Даже если кукуруза рано проникла сюда из Мексики, влияние ее на хозяйство и культуру оставалось слабо заметным ранее I тыс. до н. э., когда из Мексики в Центральные Анды сюда проникают новые высокоурожайные сорта. В горных районах Боливии и юга Перу главное значение должны были иметь картофель и другие местные клубнеплоды, но проследить процесс их окультуривания пока не удается. Ясно, что во II тыс. до н. э., когда на юге Перу и в Боливии появляются деревни, гончарство и даже зарождается металлургия, клубнеплоды здесь выращивали, но каким временем датируются первые опыты ― не известно. Причины окультуривания картофеля еще менее понятны, чем причины окультуривания теосинте: в той был хоть сладкий сок, тогда как дикий картофель дает крохотные горькие клубеньки, которые, казалось бы, не могли вызвать особого интереса. Со второй половины II тыс. до н. э. в бассейне озера Титикака выращивают киноа ― богатое белками местное зерновое растение, дальний родственник лебеды. Точнее сказать, с этого времени совершенствуется технология его выращивания, ибо ранее посевы были сильно загрязнены сорняками. Время первоначального окультуривания киноа не известно.

Не считая перечисленных видов, а также фасоли и, вероятно, местного клубнеплода ачиры (она же съедобная канна), большинство древнейших культурных растений, обнаруженных в Центральных Андах (в основном на побережье, где сохранность органики несравненно лучше, чем в горных районах), происходит из тропических низменностей к востоку от Анд ― таковы арахис, батат, маниок, ямс и др. Их окультуривание должно было произойти прежде, чем арахис и маниок появились на побережье Перу. Здесь и в прилегающих горных районах к западу от континентального водораздела самые ранние находки культурных растений обычно относятся к V-III тыс. до н. э. В отношении растений, выявленных на еще более ранних памятниках (вплоть до X тыс. до н. э.), существуют проблемы либо с видовыми определениями, либо с датировкой образцов, но вероятность появления ряда культурных видов уже в раннем голоцене все же велика. Об обстоятельствах, приведших к первым опытам культивирования тропических видов к востоку от Анд, мы ничего не знаем, но никаких свидетельств существования сложных обществ в низменностях Боливии для времени ранее I тыс. н. э. нет. Первая кукуруза проникла в Восточную Бразилию еще в III тыс. до н. э., по-видимому, из Мексики через Венесуэлу, но ее значение в экономике долгое время оставалось ничтожным. Даже и после Колумба кукурузу в Бразилии нередко выращивали подвижные группы охотников-собирателей, которые вполне могли выжить, не занимаясь земледелием.

Ясно, что не только в Мексике, но и в Южной Америке выращивание растений долгое время не приводило к значительным изменениям в культуре и не влияло существенно на экономику. К востоку от Анд вызванные распространением земледелия перемены в образе жизни людей начинают ощущаться в лучшем случае с I тыс. до н. э., а широкое распространение относительно развитых земледельческих обществ в Амазонии и на Бразильском нагорье происходит лишь в I тыс. н. э. и позже. На западе континента, в Центральных Андах, присваивающие отрасли хозяйства могли сохранять ведущее значение как минимум вплоть до III, если не II тыс. до н. э. Достойно внимания, что как керамика вообще, так и некоторые ее формы, ставшие затем типичными для перуанских сосудов ритуального назначения, впервые появились либо у жителей влажного тропического побережья Эквадора, либо на востоке Перу, в Амазонии, тогда как индейцы Центральных Анд эти формы от них заимствовали. Видимо, в III, II и даже I тыс. до н. э. обитатели тропических лесов и жители Анд еще общались на равных. Напротив, инки смотрели на своих восточных соседей как на презренных дикарей ― «чунчо».

Но если освоение земледелия происходило в Центральных Андах примерно теми же темпами и в то же время, что и в Мексике, то развитие культуры в целом шло здесь по другому пути. Волнующая история малознакомой российским читателям, но популярнейшей в тропиках тыквы-горлянки, о которой шла речь в начале главы, имеет в Перу не менее захватывающее продолжение.

В начале XVI в., когда европейцы приплыли в Новый Свет, цивилизации Мексики и Перу, при всем своеобразии каждой из них, находились на примерно одинаковом уровне развития. Мы имеем в виду главным образом совершенство технологии и сложность социальной организации ― другие аспекты культуры сравнивать трудно. То же характерно и для более ранних эпох, вплоть до конца II тыс. до н. э. Правда, сейчас развалины городов майя или Теотиуакан выглядят намного более внушительно, чем древние памятники Перу, но причина этого в разной сохранности монументальных построек. В Мексике строили в основном из камня, покрывая поверхности штукатуркой, приготовленной на основе извести, а в Перу в эпоху до инков здания возводили либо из кирпича-сырца, либо из дикого камня и щебня, поверхности же обмазывали глиной, которая легко разрушалась под действием непогоды. Дожди и ветра давно превратили многие древние сооружения Центральных Анд в бесформенные холмы, а кладоискатели довершили их разрушение. Однако в эпоху своего функционирования пирамиды побережья Перу или монументальные постройки горной культуры уари (VI—IX вв. н. э.) были не менее великолепны и зрелищны, нежели мексиканские, отражая мощь и богатство древних вождеств и государств.

В Центральных Андах, в отличие от Мезоамерики, еще во II тыс. до н. э. зародилась металлургия золота и меди, а в первых веках нашей эры появилась настоящая бронза. В конце I тыс. н. э. на севере побережья Перу открыли выплавку меди из сернистых руд, что позволило резко увеличить производство металла. В Мезоамерику золото, медь, а вскоре затем и бронза проникли лишь в конце I тыс. н. э., и даже в эпоху конкисты металлы использовали здесь не столь широко, как в Перу. Однако различия эти не слишком существенны. Повсюду в древней Америке металлы мало использовали в хозяйстве, поэтому на развитии экономики и на повседневной жизни людей их наличие мало сказывалось. То же касается и отсутствовавшей в Андах, но известной в Мезоамерике письменности: в Перу в делах управления государством ее с успехом заменяло «узелковое письмо» кипу.

Пожалуй, наиболее интригующий пример параллельного развития центральноандской и мезоамериканской цивилизаций ― синхронная смена высоких культур первого поколения культурами второго поколения. Это произошло в VII—X вв. н. э., когда большинство первичных государственных образований древней Америки рухнуло и после периода смут и потрясений на смену им пришли новые общества. В обоих случаях важную роль явно сыграли экологические проблемы (засухи, истощение почв и пр.), но свое влияние эти проблемы оказали не прямо, а через смену идеологий. Как в Мексике ― Гватемале, так и в Боливии ― Перу, по-видимому, потерпели крах традиционные формы сакрализации власти, связанные с культом предков. Новые же культы оказались более пригодны для распространения в разноязычной и разнокультурной среде. Никаких конкретных оснований предполагать взаимосвязь событий в Мексике и Перу нет, но совпадение их во времени все же заставляет задуматься, тем более что связи по морю между Перу и Эквадором, с одной стороны, и Эквадором и Западной Мексикой, с другой, во второй половине I тыс. н. э. несомненно имели место.

Если даже контакты между Мексикой и Перу и не определили сходство в темпах и направлении развития местных цивилизаций, заметное с конца II тыс. до н. э., то они, безусловно, способствовали обмену информацией между ними. Проникновение в Мексику андской металлургии ― наиболее яркий пример. Но, если обратиться к более ранним периодам, ситуация оказывается совершенно иной и ни о каком параллелизме в развитии больше речи нет. Как уже было сказано, первая мексиканская цивилизация, культура ольмеков, возникала около 1200 г. до н. э. Это приблизительно то же время, к которому относится установление контактов по морю между Мексикой и Эквадором. Вплоть до 1970-х гг. самые ранние монументальные храмы Перу, свидетельствовавшие о возникновении сложных обществ, также датировали концом II тыс. до н. э., если не началом I тыс. до н. э. Однако, по мере того как археологи обследовали расположенные на побережье к северу от Лимы наиболее крупные памятники, датировки начали удревняться. В 1980-х гг. стало ясно, что уже в первой половине II тыс. до н. э. на побережье Перу не просто существовала монументальная архитектура, но возводились платформы гигантских размеров, украшенные рельефными и расписными фризами. По объему кладки эти сооружения во много раз превосходят не только перуанские храмы I тыс. до н. э., но и крупнейшие искусственные сооружения Месопотамии III тыс. до н. э., включая зиккурат в Уре. Можно понять некоторых археологов, которые стали доказывать, что древнейшие в Америке государства возникли не во второй половине I тыс. до н. э. в Мексике, а в первой половине II тыс. до н. э. на севере перуанского побережья.

Открытия продолжались. В конце 1990-х гг. появились сообщения о сооруженных из камня храмах и расположенных вокруг них поселениях, относящихся к середине III тыс. до н. э. Особенную известность получило исследованное перуанскими археологами поселение Караль, расположенное в 30 км от моря в долине Супе и существовавшее во второй половине III тыс. до н. э. О нем даже пишут как о «первом городе Нового Света». «Город» ― это дань сенсации, но каменные постройки Караля, судя по размещенным в Интернете фотографиям, безусловно могут претендовать на звание монументальной архитектуры без всякой натяжки. В этом же районе побережья открыты и другие не менее крупные и столь же древние поселения.

Но и это не все. Начало традиции, ознаменованной появлением оседлых поселений и сперва небольших, а затем все более значительных общественных сооружений, восходит на севере побережья Перу к середине IV тыс. до н. э. В частности, на поселении Сечин Бахо в низовьях Касмы, где расположены многие выдающиеся монументальные комплексы II тыс. до н. э., недавно была прослежена эволюция местной архитектуры на протяжении двух тыс. лет, с середины IV до середины II тыс. до н. э. Самое раннее исследованное сооружение представляет собой прямоугольную платформу, рядом с которой находилась круглая площадь. Поверхность площади была углублена ниже окружающей местности. Сочетание подобных архитектурных элементов ― прямоугольной платформы и углубленной круглой в плане площади ― является одной из характернейших черт североперуанской архитектуры вплоть до середины I тыс. до н. э.

Чтобы оценить всю сенсационность подобных находок, следует помнить, что еще в 1970-х гг. культуру побережья Перу III ― начала II тыс. до н. э. характеризовали как «раннеземледельческую», сопоставимую не столько даже с докерамическим неолитом Леванта, сколько с поселениями Турции, Ирана и Туркменистана VII-VI тыс. до н. э. О IV тыс. до н. э. нечего и говорить — «мезолит»! Подобное мнение было вполне оправданно, если иметь в виду те ранние памятники Перу, которые были известны в 1960—1970-х гг. Никому в то время и в голову не могло прийти, что одновременно с деревушками земледельцев и рыбаков существовали украшенные изображениями божеств монументальные храмовые платформы.

Были выдвинуты две гипотезы, объясняющие причины поразительно раннего возникновения в древнем Перу основ цивилизации. Сторонники традиционной точки зрения полагали, что начало строительства монументальных платформ однозначно свидетельствует о распространении земледелия. Да и чем еще могли заниматься тысячи людей, живших в засушливой, но пригодной для искусственного орошения местности в двух-трех десятках километров от моря? Другие археологи доказывали, что во II и тем более в III или IV тыс. до н. э. земледелие в Перу еще оставалось примитивным и что основу питания жителей побережья составляли рыба и морепродукты. Многие монументальные центры того времени располагались вовсе не в речных долинах, а близ океана на большом удалении от сколько-нибудь значительных источников пресной воды. Заниматься земледелием их обитатели были не в состоянии.

Исследование Караля и других крупных поселений III тыс. до н. э. показало, что древняя история Центральных Анд не вписывается в рамки традиционной схемы: охотники-собиратели ― ранние земледельцы ― создатели цивилизации. В конце IV тыс. до н. э. на побережье Перу возникла система, которой трудно найти определенное место на лестнице социально-хозяйственной эволюции и для которой нет аналогий в Передней Азии. Есть ли параллели в Китае, наверняка судить сложно, поскольку многие древние культуры здесь все еще слабо изучены, но сообщений о неолитических монументальных постройках из Восточной Азии не поступало.

Что касается Центральных Анд, то появление именно здесь подобной системы вполне логично, никакой мистики в этом нет. В мире существуют только три морские акватории, по-настоящему богатые рыбой, ― побережье Перу, побережье Намибии в Африке и Ньюфаундлендская банка. Уникальность Перу состоит в том, что здесь, в отличие от Африки и Канады, рыбные запасы оказались рядом с такими районами, в которых природные условия способствовали к тому же развитию производящего хозяйства ― орошаемого земледелия и скотоводства.

Рыбы, особенно анчоусов, у берегов Перу так много, что одно лишь рыболовство могло легко обеспечить белками и калориями десятки тысяч людей. Чтобы реализовать эту возможность, нужны были только лодки и сети. Лодки делали из связок тростника, сети плели из хлопка, поплавками служили плоды тыквы-горлянки. Горлянка, как говорилось, стала доступна как минимум в раннем голоцене, тростник тоже был всегда в изобилии. Хлопок имелся в дикорастущем состоянии в Эквадоре и в сопредельных районах Перу и мог использоваться еще до его окультуривания. Почему же тогда быстрый рост культурной сложности начался лишь во второй половине IV тыс. до н. э., а не раньше? Причина, видимо, в том, что как раз в это время в благоприятном направлении изменился климат региона. Рыбные богатства у перуанского побережья наиболее велики в районах между Лимой и Трухильо. Однако ранее конца IV тыс. до н. э. местный климат был столь же теплым и влажным, как сейчас на побережье Эквадора. При существовавшем в то время температурном режиме рыбы в прибрежных водах Перу было намного меньше, чем в III тыс. до н. э. и позже. Кроме того, в условиях повышенной увлажненности охота и собирательство оставались вполне продуктивны, тормозя распространение как морского рыболовства, так и земледелия.

В III тыс. до н. э. на побережье Перу сложилась удивительная хозяйственная система. Жители удаленных от моря поселений разводили главным образом технические культуры ― горлянку и хлопок. Они снабжали сетями живших близ

берега рыбаков, а те посылали им рыбу. Пищевые культурные растения были известны, помогая сбалансировать диету в отношении углеводов, но вплоть до I тыс. до н. э., т. е. до распространения высокоурожайных сортов кукурузы и широкого распространения домашней ламы из горного очага ее доместикации, хозяйство индейцев побережья Перу не являлось производящим в точном значении этого слова.

* * *

Не менее интересные новые материалы были накоплены за последние десятилетия в отношении древних культур Северной Америки. Территория, расположенная к востоку от Великих равнин и к югу от бассейна Огайо, всегда справедливо считалась не первичным, а вторичным очагом становления ранних цивилизаций. Кукуруза, фасоль и тыква, имевшие в эпоху европейских контактов первоочередное значение для местных индейцев, проникли сюда со стороны (в основном или исключительно ― из Мезоамерики), и произошло это лишь в середине I тыс. н. э. Есть, правда, и более ранние находки, но о массовом распространении неместных культурных видов ранее I тыс. н. э. говорить не приходится. На атлантическом побережье севернее Джорджии земледелие потеснило охоту и собирательство лишь в XII-XIII вв. н. э. С IV или с V тыс. до н. э. на востоке США возделывали несколько местных низкоурожайных видов растений, однако существенной роли в хозяйстве они, как было сказано, не играли. Поскольку в XVI-XVIII вв. в результате губительных эпидемий и других последствий колонизации индейские общества юго-востока пережили катастрофический упадок, высокий уровень их развития в эпоху до европейских контактов был осознан исследователями не сразу, а лишь в середине XX в. В последние годы начинают просматриваться конкретные эпизоды местной истории до Колумба, связанные с возвышением одних центров и упадком других. Наиболее знаменита Кахокия, расположенная в долине Миссисипи напротив Сент-Луиса, которая и по размерам (порядка 10 тыс. жителей по минимальным и вчетверо-впятеро больше по максимальным оценкам), и по облику (монументальные платформы под храмами вокруг главной площади) напоминает города майя. Расцвет Кахокии приходится на IX-X вв. н. э. (см. цв. вкл. 42).

Становление Миссисипской цивилизации в самом конце I тыс. н. э. явилось следствием роста демографической плотности в результате распространения развитого земледелия. Казалось бы, все понятно: есть интенсивное земледелие ― есть пирамиды, нет его ― так и пирамиды не строятся. Однако оказалось, что практика возведения искусственных земляных насыпей и создания профессионально выполненных ритуальных предметов из камня, раковин, керамики и самородной меди существовала на востоке Северной Америки и раньше, со II и даже III тыс. до н. э. Многие из подобных предметов украшены великолепными изображениями людей и животных, свидетельствуя о существовании мастеров-профессионалов. Наиболее же неожиданными оказались результаты новых обследований Поверти Пойнт ― гигантского (поперечником полтора километра) комплекса земляных насыпей на берегу речной протоки в низовьях Миссисипи (см. цв. вкл. 43). Этот ритуальный центр, который по своей структуре (земляные платформы под общественные здания, центральная площадь) похож на Кахокию и на города Мезоамерики, существовал во второй половине II тыс. до н. э., причем свидетельств, указывающих на занятия его жителей земледелием, не обнаружено. Основан Поверти Пойнт мог быть еще в III тыс. до н. э. В отличие от засушливого побережья Перу, во влажном климате Луизианы органика практически не сохраняется, что делает реконструкцию хозяйства сложной задачей. Не ясно, например, как здесь обстояли дела с выращиванием той же тыквы-горлянки. Но в том, что крупные монументальные центры появились на востоке США до распространения развитой земледельческой экономики, сомнений нет.

Этот пример доказывает, что зависимость социальной организации и тем более ритуальной и художественной культуры от производственной сферы носит лишь самый общий характер. Пирамиды свидетельствуют о появлении элиты, а раз была элита, то был и народ: без достаточной демографической плотности усложнение общества невозможно. Но это еще не значит, что общество усложнялось вследствие распространения земледелия. Столь же вероятна и другая причинно-следственная зависимость: распространение производящего хозяйства происходило потому, что элита стремилась к богатству и власти, а следовательно, к интенсификации производства. Когда возможностей для земледелия не было, тот же результат достигался иными способами.

Если российский читатель мало знает о Кахокии, то уж о древних культурах региона Плато, расположенного на северо-западе в пределах нынешних штатов Орегон, Вашингтон и сопредельных районов Канады, ему скорее всего совсем ничего не известно. А между тем результаты археологических исследований в этом районе достаточно поучительны. Хотя местные индейцы никогда не занимались земледелием, ход развития их культуры, основанной на рыбной ловле и специализированном собирательстве, был совершенно тот же, что и в земледельческих обществах.

С начала II тыс. до н. э. по всему Плато начинается освоение технологии заготовки и долговременного хранения припасов. Речь идет прежде всего о лососевых рыбах, но затем стали заготавливать и растительные продукты. Соответственно увеличиваются размеры как поселений, так и отдельных жилищ, развивается долговременная оседлость. Часто встречаются грузила и детали составных гарпунов. Середина I тыс. до н. э. ― I тыс. н. э. ― время прогрессирующей интенсификация экономики и усложнения социальной структуры. Характерны находки больших печей для термической обработки съедобных кореньев. Улучшается качество орудий из камня. В долинах Колумбии и Фрейзер, где больше всего ловили лосося, обнаружены самые крупные поселения. Среди 115 землянок, раскопанных на поселении Китли-Крик, есть достигающие 25 м в диаметре. Численность обитателей Китли-Крик могла превышать 1000 человек. На поселениях такого рода найдено больше всего импортных и престижных изделий, в том числе раковин денталиум (главной первобытной «валюты» на западе Северной Америки), курительных трубок из стеатита, наверший палиц и различных предметов искусства из камня, рога, китовой кости. Богатства стекались прежде всего туда, где находились центры обмена. Материалы поселений и могильников указывают на значительное имущественное неравенство. Распространение наскальных изображений и появление больших могильников могло быть связано со стремлением групп людей продемонстрировать права на определенные территории. Укрепления на возвышенностях, поселения на речных островах, склады продуктов в пещерах, равно как и следы насильственной смерти на костяках, свидетельствуют об усилении вооруженных конфликтов.

Конечно, древние общества Плато были проще организованы, чем миссисипское и тем более перуанское и мексиканское. Но есть между всеми ими и сходство ― обилие на поселениях и в погребениях предметов искусства. Такие предметы ― материальные свидетельства «престижной экономики», стремления превзойти соседнего аристократа, вождя, царя. Стремление это свойственно всем людям, но в отдельных культурах оно находит разное выражение. Вспомним Хараппу ― цивилизацию долины Инда III тыс. до н. э. Число дошедших от нее предметов искусства можно пересчитать по пальцам, да и те частью могут быть не хараппскими, а бактрийскими. В самом богатом погребении древнеиндийской цивилизации найдено несколько десятков глиняных горшков: индейских вождей в Панаме хоронили неизмеримо богаче. Мы не может ответить пока на вопрос, чем объясняются такие различия ― только ли особенностями социального устройства или также какими-то другими причинами.

То, что индейские культуры в первичных и вторичных центрах образования сложных обществ в Новом Свете обнаруживают конкретные сходные черты, известно давно. Это определенные виды орнамента (например, «шагающий штамп») и преобладающий тип керамических сосудов, который в конечном итоге восходит к форме плода тыквы-горлянки (на Ближнем Востоке среди ранней керамики преобладают открытые формы, поскольку прототипом сосудов служила ямка в глине). Сосуды другого характерного для Америки типа имеют стремевидное горло (см. цв. вкл. 44), они были известны от побережья Перу до Миссисипи (подобная форма знакома еще только неграм Конго, где она явно была изобретена независимо). Расписные и скульптурные изображения в культурах Америки разрабатывают образы «череповидной личины» и хищных птиц и животных, но не растений (на Ближнем Востоке рано распространяются как раз растительные мотивы, сохранившиеся в европейской культуре до сего дня). Ритуальные центры и городские акрополи в Новом Свете имеют сходную планировку ― искусственные платформы с небольшими зданиями наверху, которые, как правило, группируются вокруг площадей.

Американисты издавна спорят, как объяснить подобные параллели. Одни считают их результатом влияния передовых обществ на периферию (в частности, Мезоамерики на Миссисипи), другие ― общим наследием, восходящим к начальному периоду освоения человеком Нового Света. Вторая точка зрения выглядит предпочтительнее. Главные особенности изображений людей и животных в индейском искусстве одинаковы не только от Миссисипи до северо-западной Аргентины, но и шире ― от Аляски до Бразилии. Следовательно, их никак нельзя приписать влиянию ольмеков или древних перуанцев. Более того, некоторые иконографические схемы, характерные для древнего искусства Мексики и Перу (см. цв. вкл. 45-47), обнаруживают очень близкие аналогии в искусстве Китая, начиная с неолита (маска тао-те — см. цв. вкл. 48-50) и в более поздних изображениях из Южной и Юго-Восточной Азии (так называемая киртимукха, увенчивающая дверные проемы и ниши в индуистских храмах, — см. цв. вкл. 51). Параллели данной иконографической схеме (круглоглазая личина без нижней челюсти с отходящими от нее в обе стороны змеевидными отростками) прослеживаются в традиционных орнаментах народов Нижнего Амура, Сахалина и Хоккайдо, а также на северо-западном побережье Северной Америки. Таков сисиутль ― опасное мифическое существо у индейцев квакиутль, которое часто изображалось на притолоках. Сисиутль имеет вид круглоглазой личины с двумя отходящими от нее змеевидными отростками. Самые древние известные нам перуанские изображения на каменных плитах середины II тыс. до н. э. воспроизводят существо такого же облика. Однако мы напрасно станем искать что-либо подобное в искусстве древних культур Африки, Европы, Центральной и Северной Азии.

Поскольку основой для древних изображений, как правило, являлась органика, то большинство из них не дошли до нас. Соответственно, мы не можем выявить иконографическую цепочку, надежно связывающую Перу и Китай: от нее сохранились лишь отдельные звенья. Однако то, что дошло, хорошо вписывается в общую картину, складывающуюся по материалам разных дисциплин ― археологии, физической антропологии, популяционной генетики, фольклористики. Два положения представляются особенно новыми и важными по сравнению с теми, которые существовали полвека назад. Во-первых, азиатские корни индейских культур Америки уходят не только в континентальные районы Сибири, но и в притихоокеанские области Восточной Азии. Во-вторых, ранние переселенцы в Новый Свет принесли с собой достаточно сложные представления и навыки, которыми они располагали уже в Азии и которые в Америке лишь развили.