Симулякры и симуляция

Голограммы

Фантазм о том, чтобы схватить живую реальность продолжается — с тех пор как Нарцисс склонился над источником. Застигнуть реальное, чтобы остановить его, отложить реальное на срок его двойника. Вы склоняетесь над голограммой, словно Бог над своим творением: только Бог обладает этой властью проходить сквозь стены, сквозь существа, и снова оказываться бестелесно по ту сторону. Мы мечтаем пройти сквозь нас самих и оказаться по ту сторону: в тот день, когда ваш голографический двойник будет там, в пространстве, предположительно двигающийся и говорящий, вы реализуете это чудо. Конечно, это больше не будет мечтой, и шарм потеряется.

Телестудия трансформирует вас в голографических персонажей: создается впечатление, будто вас материализовали в пространстве при помощи света прожекторов, как прозрачных персонажей, пересекаемых массой (массой миллионов телезрителей), в точности так же как ваша рука без сопротивления пересекает нереальную голограмму — но не без последствия: то, что она прошла через голограмму, сделало ее саму такой же нереальной.

Галлюцинация тотальна и действительно ослепительна, как только голограмма проецируется на передней части щита так, что ничто вас от нее не отделяет (в противном случае эффект остается фото- или кинематографическим). Это также характеристика оптического обмана зрения, в отличие от живописи: вместо поля точки зрения, вы находитесь в инвертированной глубине, трансформирующей вас самих в точку схода… Необходимо, чтобы рельеф вам бросался в глаза, как в случае с вагоном трамвая и игры в шахматы. Это говорит о том, что остается найти, какой тип объектов или форм будут «гологеничны», так как голограмма больше не предназначена для того, чтобы производить трехмерное кино, как кино не имело целью воспроизводить театр, или фотография — передавать содержания живописи.

В голограмме, как и в истории клонов, безжалостно вытравлена воображаемая аура двойника. Подобие — это мечта и должно ей оставаться, для того, чтобы могла существовать минимальная иллюзия и сцена воображаемого. Никогда не нужно становиться на сторону реального, на сторону точного сходства мира с самим собой, субъекта с самим собой. Поскольку, тогда исчезает образ. Никогда не нужно становиться на сторону двойника, поскольку, тогда исчезает дуальное отношение, а вместе с ним — весь соблазн. Однако с голограммой, как и с клоном, имеет место обратное искушение, и обратное ослепление, конца иллюзии, сцены, тайны, посредством материализованного отображения всей информации располагаемой о субъекте, посредством материализованной прозрачности.

После фантазма увидеть себя (зеркало, фотография) появляется фантазм осуществить обзор самого себя, наконец и в особенности, пересечь себя, пройти сквозь собственное спектральное тело — и любой голографический объект изначально является светящейся эктоплазмой вашего собственного тела. Но все это в какой-то мере означает коней эстетики и триумф медиума, в точности, как в стереофонии, которая в возвышенных целях, кладет в сущности конец шарму и утонченности музыки.

Голограмма как раз не обладает способностью оптической иллюзии, которая и является соблазном, постоянно действовать, согласно правилу видимости, аллюзией и опущением присутствия. Она погружает, наоборот, в ослепление, гипнотическое желание встать на сторону двойника. Если вселенная есть то, что, согласно Маху, не имеет двойника, не обладает эквивалентом в зеркале, тогда мы уже находимся, с голограммой, виртуально в другой вселенной; которая является лишь зеркальным эквивалентом этой вселенной. Но какая из них эта?

Голограмма, та, о которой мы всегда уже мечтали (но все эти являются лишь ее бедной подделкой), придает волнение, головокружительное желание пройти по ту сторону нашего собственного тела, встать на сторону двойника, светящегося клона, или мертвого близнеца, никогда не рождавшегося на нашем месте, и заранее за нами наблюдает.

Голограмма, совершенный образ и конец воображаемого. Или скорее, это больше совсем не образ — настоящий медиум это лазер, концентрированный утонченный свет, больше не видимый и отражающий, а абстрактный свет симуляции. Лазер/скальпель. Светящаяся хирургия, чьей операцией здесь является операция двойника: оперируется ваш двойник, как если бы вам удаляли опухоль. Его, кто скрывался в глубине вас (вашего тела, вашего бессознательного), и чья тайная форма питала как раз ваше воображаемое, при условии остаться тайной, его извлекают лазером, синтезируют и материализуют перед вами, так, что вы теперь можете пройти его насквозь. Исторический момент: голограмма отныне является частью этого «подсознательного комфорта», нашей судьбы, этого счастья, отныне посвященного ментальному симулякру и окружающей феерии спецэффектов. (Социальное, социальная фантасмагория сама отныне есть не что иное, как спецэффект, полученный дизайном лучей участия, сходящихся в пустоте в одну спектральную картинку коллективного счастья).

Трехмерность симулякра — почему трехмерный симулякр должен быть более близок к реальности, чем симулякр двухмерный? Он считает себя таковым, но его эффект, парадоксальный, заключается в том, чтобы, наоборот, дать нам почувствовать четвертое измерение в качестве скрытой истины, тайное измерение любой вещи, которое внезапно обретает силу очевидности. Чем больше мы приближаемся к совершенству симулякра (и это верно в отношении объектов, но также и в отношении образов искусства или моделей социальных и психологических отношений), тем больше появляется со всей очевидностью (или скорее по воле злого гения недоверчивости, живущего в нас, еще более злого, чем злой гений симуляции) то, из-за чего любая вещь ускользает от репрезентации, ускользает от своего собственного двойника и своего подобия. Короче говоря, реального нет: третье измерение это лишь воображаемое двухмерного мира, четвертое — это измерение трехмерного мира… Восхождение в производстве реального все более и более реального пропорционально добавлению последовательных измерений. Но восторженность происходит от обратного: единственно истинно то, по-настоящему соблазнительно то, что вступает в игру с меньшим измерением.

В любом случае, эта гонка за реальным и за реалистичной галлюцинацией безысходна, поскольку, когда один объект в точности похож на другой, он не является им в точности, он является им немного больше. Никогда не бывает подобия, не более чем существует точность. То, что точно, уже является слишком точным, единственно точно то, что приближается к истине, не претендуя на нее. Это немного относится к тому же парадоксальному порядку, что и формула, говорящая, что когда два бильярдных шара катятся друг к другу, первый касается другого раньше, чем второй, или так: один касается другого до того, как его коснется другой. Что говорит о том, что не существует даже одновременности в порядке времени, и таким же образом, не существует сходства в порядке образов. Ничто не похоже одно на другое, и голографическая репродукция, как и любое поползновение синтеза или точного воскрешения реального (это относится даже к научному экспериментированию) уже больше не реальна, она уже гиперреальна. Она никогда и не обладает ценностью воспроизводства (истины), но уже всегда симуляции. Не точной истины, но уже запредельной, то есть уже истины по ту сторону. Что происходит по другую сторону истины, и не в том, что было бы ложным, а в том, что более истинно, чем само истинное, более реально, чем реальное? Несомненно, эффекты необычные, и кощунственные, гораздо более разрушительные для порядка истины, чем ее чистое отрицание. Единичная мощь и убийственная для потенциализации истинного, потенциализации реального. Вот почему, вполне возможно, близнецы обожествлялись, и приносились в жертву, далеко не в одной дикой культуре: гиперсходство приравнивалось к убийству оригинала, и таким образом, к чистой бессмыслице. Любая классификация, любое значение, любая модальность смысла может таким образом быть разрушена простым логическим возведением к степени Х — доведена до предела, подобно тому, как если бы неважно какая истина проглатывала бы свой собственный критерий истины, так же как «проглатывают свое собственное свидетельство о рождении»[81], и теряла бы весь свой смысл: так, вес земли, или вселенной, может быть потенциально подсчитан в точных величинах, но он немедленно становится абсурдным, поскольку сразу теряет референцию, зеркало, в котором можно отражаться — эта тотализация, которая равнозначна тотализациям всех измерений реального в его гиперреальном дубликате, или тотализациям всей информации об индивиде в его генетическом двойнике (клоне), немедленно делает его патафизическим. Сама вселенная, взятая глобально, есть то, чья репрезентация невозможна, невозможно добавление в потенциальном зеркале, невозможна эквивалентность смысла (абсурдно также придавать ей какой-либо смысл, вес смыслу, не более чем просто вес). Смысл, истина, реальное могут появляться только локально, в ограниченном горизонте, это частичные объекты, частичные эффекты зеркала и эквивалентности. Любое удваивание, любое обобщение, любой переход к границе, любое голографическое протяжение (робкая попытка исчерпывающе дать отчет о вселенной) превращает их в насмешку.

Под этим углом зрения, даже точные науки опасно приближаются к патафизике. Так как они похожи в чем-то на голограмму и обладают объективистским поползновением деконструкции и точной реконструкции мира, в своих наименьших терминах, основанной на стойкой и наивной вере в некое соглашение подобия вещей самим себе. Реальное, реальный объект полагается быть равным самому себе, он полагается быть похожим на себя как лицо в зеркале — и это виртуальное подобие является в действительности единственной дефиницией реального — и любая попытка, голографическая попытка, опирающаяся на него, может только потерять свой объект, потому что она не осознает собственную тень (то, благодаря чему он как раз не похож на себя), это скрытое лицо, в котором объект разрушается, свою тайну. Она буквально перепрыгивает через свою тень, и погружается в прозрачность, дабы исчезнуть там самой.