Синдикат киллеров

Май, 1992

1

— Я хотел бы побеседовать с вами, Евгений Николаевич, вот о чем, — начал Турецкий. — По-моему, вы курите, пожалуйста, не стесняйтесь. — И он протянул ему открытую пачку «Честерфилда».

— Благодарю вас. — Никольский чуть быстрее, чем следовало бы, достал из кармана свои «Мальборо», зажигалку и закурил.

Турецкий закурил сам, пустил в потолок изысканную тонкую струйку дыма и начал объяснять Никольскому, что это вовсе, не допрос, а беседа, в ходе которой он хотел бы для себя прояснить некоторые вопросы.

— Мне пришлось ознакомиться с вашим делом. И вот по какой причине. Основой, так сказать, для вашего обвинения послужило анонимное заявление, в котором упоминались фамилии ряда товарищей — или господ, как будет угодно, — давших против вас показания. Я не хочу касаться сути этих обвинений. Как выявило следствие, что-то благополучно отпало, другое — труднодоказуемо. Ваше дело было переведено в иную плоскость, в область хозяйственно-финансовых нарушений. Оно, как вы знаете, не прекращено, следствие продолжается, и, правы вы или нет, покажет время.

Дальнейший ход событий показал, что свидетели Мирзоев, Дергунов, Тарасюк и Суханов в течение сравнительно короткого времени — март и апрель — стали жертвами покушений. Едва не стал покойником и Молчанов. Хотя он, привлеченный в качестве свидетеля к делу об убийстве его помощника, утверждает, что пуля предназначалась ему, Молчанову.

Я сам допрашивал его, Евгений Николаевич, и лично зафиксировал в протоколе слова свидетеля о том, что, по его мнению, организатором всех этих убийств являетесь вы, Никольский. Можно, конечно, принять во внимание душевное, психическое состояние человека, случайно избежавшего смерти. И все же откуда у него может быть такая уверенность? Это мне, честно скажу, не очень понятно. И, естественно, не хотелось бы возвращаться к таким банальным литературным примерам, как, скажем, граф Монте-Кристо...

Турецкий заметил, как помрачнело и покривилось в презрительной мине лицо Никольского от одного только упоминания имени знаменитого героя Александра Дюма. Не нравится? А почему, собственно? Может быть, уже в зубах навязло?..

— ...этакий, знаете ли, благородный мститель, присвоивший себе прерогативы Судьбы... Лично творящий суд и расправу над своими обидчиками. Думаю, что все это, конечно, чушь, продиктованная развивающейся у смертельно напуганного однажды человека манией преследования. Такое бывает. Но я вернусь к своему первому вопросу, мне интересно ваше мнение, Евгений Николаевич: не подозреваете ли вы, кто мог бы быть потенциальным убийцей? Я имею в виду не конкретного исполнителя, а того, кто направляет его руку. Точнее, оплачивает работу пальца, ложащегося на курок.

Никольский откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. Брови его поползли вверх, высокий лоб прорезали морщины. Все его лицо выражало полнейшее недоумение.

Турецкий не торопил, давая подумать или еще поиграть в раздумье.

— Вот уж действительно всем вопросам вопрос... — сказал, наконец, Никольский, похоже не столько следователю, сколько самому себе. — Не только не знаю, Александр Борисович, но даже и представить себе не могу... Если вы меня спросите, как я отношусь, или теперь уже относился, к этим людям, отвечу как на духу: естественно, резко отрицательно. Но это, вы же понимаете, еще не повод...

— А почему — естественно?

— Вы, вероятно, не знали их, а я не только знал, но даже поначалу был вынужден принимать участие во всякого рода коммерческих сделках, финансовых операциях и прочих хозяйственных мероприятиях... до поры до времени, разумеется.

— Значит, в нашей истории был такой момент, когда ваши пути с партнерами кардинально разошлись?

— Да, именно так.

— Но почему?

— Потому, Александр Борисович, что я привык, приучен с детства, заниматься делом, причем полезным для страны, а не воровством. Меня так учили — и родители, и школа, и институт, и те люди, которые помогали мне подняться на ноги, постигнуть тайны науки и природы и которым я благодарен всю жизнь. И поэтому я не мог и не желал мириться с бандитским, грабительским, хищническим отношением к своему государству, ибо ему сейчас невероятно тяжело, а будет еще хуже, гораздо хуже, и волочить умирающего от голода на Голгофу — преступление, которому нет прощения.

— Ну вы уж вовсе в крайность впали, — возразил Турецкий. — Воруют, грабят, убивают — да. Но откуда у вас такой безоглядный пессимизм?

Просто вы хуже меня, поверьте, знаете то экономическое положение, в коем оказалась наша великая держава. А я — финансист, я знаю. И треть жизни отдал проблемам прогнозирования.

— Да, вы — человек ученый и богатый. — Турецкий усмехнулся и с легким пренебрежением добавил: — Об этом я даже в некоторых газетках читал.

— Вы, возможно, не так меня поняли, Александр Борисович, — нахмурился Никольский. — Я имею в виду не богатство, которое, кстати, не украдено, а заработано, и подчеркиваю, с помощью мозгов и мозолей, а не воровской отмычки, и не про деньги говорю, которые, между прочим, тоже не в сундуках лежат, но строят дома, больницы, предприятия, открывают магазины и так далее, — а именно знание. Вот о чем речь. Знание ситуации, времени, дела и, простите, психологии партнерства и конкуренции. Здесь много компонентов, и если выпадет какой-нибудь один, все остальные — уже яйца выеденного не будут стоить.

— Однако что касается богатства как такового и его происхождения, то ведь никто еще Марксовой формулы не отменял. И бальзаковского афоризма. И многих других.

Никольский даже поморщился, словно от набившей оскомину банальщины.

— Философия нищих, с вашего позволения. И у великих, к сожалению, есть свои огрехи. Иначе они не были бы людьми. Всякие оговорки, продиктованные ситуацией. Да мало ли причин...

— Причин, не возражаю, может быть, много. Но вы, Евгений Николаевич, так ведь и не ответили на мой вопрос.

Ах да, — как бы спохватился Никольский, — тут вы правы. Но боюсь, мой ответ вас не обрадует: не знаю. Я даже представить себе не могу. Но если мы уж заговорили о высказываниях великих, обратитесь к древним римлянам: кому выгодно? Вам же это известно с институтской скамьи, верно?

— Согласен с вами, но разве выгодно, к примеру, тому же Молчанову убрать Мирзоева, Дергунову — Тарасюка, а Суханову — Дергунова?

—А почему нет?— почти изумился Никольский. — Это же обычная по меркам некоторых наших новых бизнесменов конкурентная борьба. Первоначальное накопление капитала, вспомните, что в свое время происходило в той же Америке. Ничего не вижу тут необычного.

— Ну хорошо, я просто назвал фамилии в порядке поступления дел, вы меня понимаете. И все они, прошу отметить, партнеры, все — почетные гости на приемах у Мирзоева. У нас имеется такой список. А вы там не значитесь.

— Конечно, я ведь был уже, если выражаться вашими словами, «убран». В Лефортово, в Бутырку.

— Простите, просто к слову, а в Бутырке вас бросили в камеру, где сидели уголовники — воры, убийцы, рэкетиры, так?

— Да, но к чему вы?

— Я ж говорю, к слову. Вот вам, Евгений Николаевич, еще один казус нашей слепой Фемиды. Это же абсурд — помещать в одну камеру людей, совершивших умышленные убийства и — от незнания — рядовые хозяйственные ошибки.

— Увы, я лишь свидетель и жертва этих ваших казусов. И как вы хотите, чтобы я отреагировал?

— Значит, исходя из ваших слов я так могу понять, что, если бы между вами и вашими партнерами, бывшими разумеется, не произошло разрыва, не исключено, что и вы могли бы оказаться в том списке постоянных гостей?

«Господи, что ж не звонит Романова-то?» — думал между тем Саша, ведя с Никольским несколько странный для следственного кабинета диалог. Но он же сразу предупредил, что это лишь первая ознакомительная беседа. Вот если бы сейчас позвонила Шурочка...

— Вы знаете, возможно, однажды меня бы включили. Но так же быстро и вычеркнули бы из списка. Я не любитель и не сторонник подобного рода времяпрепровождения, напоминающего оргии наших предков. И тем более терпеть не могу этих показушных, жирующих нуворишей.

— А разве там бывало что-то непристойное? — простодушно удивился Турецкий.

Никольский внимательно посмотрел в глаза следователю по особо важным делам, но не обнаружил и намека на подвох или скрытую иронию.

— Но вы же, вероятно, занимаясь этим делом, как мне представляется, не могли не окунуться в атмосферу этих действ? Хотя бы исходя из показаний очевидцев. Я правильно говорю, поскольку не силен в юриспруденции?

— Ну как вам сказать? — Турецкий равнодушно пожал плечами, словно речь шла для него о факте незначительном и малоинтересном. — Нас больше интересуют причины покушения... Исполнители. Кстати, с последним нам повезло: взяли мы снайпера-автоматчика. Вместе с оружием. Так что тут все чисто сделано.

Говоря это, Турецкий не сводил глаз с Никольского, наблюдая за его реакцией. Крепкий мужик. Воля сильная. Ничем себя не выдал, не проявил интереса.

— Ну вот, — так же равнодушно заметил и Никольский. — А говорите, что не знаете убийцу. Нашли же. Молодцы.

Исполнителя нашли. К счастью, и мы, наконец, научились раскрывать заказные убийства. Но за ним, как нам стало известно, стояли другие, более крупные фигуры, которых он назвал. И это уже уголовный мир — по три, по пять судимостей за плечами, «ходок» — как они выражаются. И снова вопрос: на кой черт эти дела уголовникам? Есть версия, что их и направляет чья-то крепко заинтересованная личность с рукой твердой и щедрой. Ну вот взять того же Молчанова. За что он вас так ненавидит, что готов подставить?

— А вы займитесь его делами — и многое сразу прояснится. Извините, не мое дело давать вам советы, но только попробуйте копните поглубже. Видит Бог, много там найдется интересного.

— Благодарю, — улыбнулся Турецкий. — Уже копнули. И даже дело возбудили.

— Вот и славно, — без тени злорадства констатировал Никольский. — Давно пора.

«Не звонит!» Очень не хотелось сейчас Саше раскрывать перед Никольским имена Фиксатого и Барона. Пока достаточно и снайпера с его показаниями, если, конечно, все это имело отношение к собеседнику. Но по его реакции выводов никаких не сделаешь. А может, все-таки стоит рискнуть? Или еще немного обождать?

Никольский всем своим видом, манерой держаться, говорить, слушать будто распространял какие-то непонятные волны доброжелательства и покоя. Турецкий прямо-таки кожей ощущал их и уже подумывал, что будет очень жалеть, если именно Никольский окажется разыскиваемым преступником.

Скажите, Евгений Николаевич, вот еще о чем, — сказал Турецкий, словно стряхивая с себя оцепенение. — Только хочу вас предупредить: в данном случае меня интересует именно психология такого человека, как вы, или те же Молчанов, Суханов, какой-нибудь Сучков в конце концов, — я имею в виду не ваши личные позиции, а общий, если так можно выразиться, взгляд на вещи крупного бизнесмена, финансиста, госчиновника, облеченного гигантской властью и имеющего возможность курировать и бизнес, и финансы. Представьте себе, что однажды обстоятельства ставят его перед необходимостью совершить преступление, чем бы оно ни было оправдано — обостренным чувством справедливости, нанесенной смертельной обидой, кровной местью и так далее. Так скажите, смогли бы, например, вы пойти на убийство. Не сами, нет, зачем, когда можно заплатить хорошие деньги и киллер найдется. По-моему, даже такса имеется: в зависимости от общественной значимости клиента — от десяти до ста тысяч долларов.

— Я? — поднял брови Никольский. — Вы знаете, когда сидел в одиночке и, чтобы не сойти с ума, разговаривал с мухой, да-да, именно с мухой, единственной, кроме меня, живой душой в камере, то верно, думал: вот дайте только выйти отсюда, и я вас всех так накажу, что ваши дети и внуки запомнят! А вышел и... — Он обескураженно развел руки в стороны. — Не гожусь, видно, для таких решительных действий. Разорить, пожалуй, смогу, а убить?.. — Он отрицательно покачал головой.

Зазвонил телефон. Все в Турецком рванулось к нему. Но он сглотнул комок, вдруг перекрывший горло, и, любезно извинившись перед Никольским, недовольно снял трубку и выслушал долгожданное сообщение Шурочки, которая почти кричала, отчего трубку пришлось очень крепко прижать к уху.

— Санька! Молодец! С десятого по двадцать первое октября они сидели в одной камере — Никольский и Барон.

— Я все понял, — лениво процедил Турецкий.

— Ты чего? — возмутилась Шурочка. И вдруг до нее дошло: — Он у тебя?

— Да-да, разумеется, я тоже так думаю, — кивая, словно его мог увидеть звонивший, цедил Турецкий. — Большое вам спасибо за участие.

Он положил трубку, задумчиво посмотрел в окно, потом перевел взгляд на Никольского и, словно вспоминая, на чем закончился их разговор, снова кивнул и заметил больше даже для самого себя, нежели для Никольского:

— Вот и я тоже так думаю, зачем, к примеру, такому интеллигентному человеку, как вы, связываться с уголовниками типа Брагина или Омелько... Хорошо, — Турецкий вздохнул, — позвольте вас поблагодарить за потерянное время. Вы мне немного помогли. А это уже польза делу.

— Ну что вы, — как-то неожиданно растерянно ответил Никольский, — если я чем-то смог... Всегда пожалуйста. Какой же труд, если речь о справедливости...

«А он сейчас мог бы говорить и меньше...» Мелькнувшая было растерянность почти мгновенно растаяла, Никольский поднялся и протянул руку.

— Я так понял, что больше вам не нужен?

— Пока да, — с широкой благодарной улыбкой поднялся и Турецкий и крепко пожал ладонь собеседника. — Извините за беспокойство. — Ладонь Никольского была горячей и слегка влажной.

Все-таки поймал! Сорвался он, не выдержал напряжения. На миг всего единый, но — испугался. Ах, Шурочка, ах ты, мать-начальница наша! Куда б мы без тебя?!

2

Гигантского труда стоило Никольскому спокойно попрощаться со следователем, достойно выйти на улицу, сесть в машину и сказать водителю Сереже Селихову:

— Домой поедем, Сережа.

После того он откинул валик на заднем сиденье, достал трубку радиотелефона и набрал нужный номер. После недолгих гудков, абонент отозвался.

Валя, — голос Никольского был усталым, — немедленно закрой все дела — и ко мне.

— Что-то случилось? — встревожился Брагин. - Да.

— Еду.

— Будь предельно осторожным.

Никольский положил трубку на место, опустил сверху валик, сел поудобнее и, откинув на спинку сиденья голову, закрыл глаза, будто заснул.

Никольский стоял у окна в сад. Брагин мерил нервными шагами кабинет, а Селихов сидел в углу на полукруглом диванчике.

— Как же ты мог совершить такую непростительную ошибку? — Никольский резко обернулся к Брагину. — Не проследил, что он унес оружие с собой! Потом, эта глупость Омелько! Ну как можно доверять такое дело дуракам? Что скажешь?

— Прежде всего успокойся, — зло поморщился Брагин, — и повтори еще раз суть вашего с ним разговора. Он же мог тебя просто на пушку взять.

— Сколько еще повторять! — почти закричал Никольский. — Тебе мало, что у него в руках твой снайпер? Мало, что он мне назвал не клички ваши, а фамилии? Фамилии — пойми! Твою и Николая.

— Ну, — махнул рукой Брагин, — о Коле — не твоя забота. Нет его уже, а покойники молчат. Вот снайпер — это посерьезнее. Но и его можно убрать. Все в наших руках. Узнать только, где он. Вообще- то я хотел с этими суками чеченцами разобраться — за все их дела, за Колю, но, видно, придется оставить в покое. Пока.

— А ты что думаешь, Сережа? — взглянул Никольский на Селихова.

Я? — словно удивился тот, что о нем, наконец, вспомнили. — Тебя, Валентин, как я понимаю, они уже вычислили. Значит, вся эта липа с побегом им известна. Если они начнут копать теперь в зоне, этот твой, как его — Колосенков? — он может расколоться как орех. А вот начальник, тот, считаю, будет молчать, даже если ему яйца расплющат. Дом и прочее стоят того. Или я его совсем не понял... У них с этим Колосенковым был какой-нибудь контакт?

— Никакого, — твердо ответил Брагин.

— Значит, надо убрать зека. Он не мог не видеть вертолета. Цепочку потянут и выйдут на меня. Я там по идее везде засвечен.

— Это сделаем. И Колосенкова уберем, и снайпера, Ахмета поганого... Как же Коля промахнулся!.. А что ты говоришь-то про следователя?

— Я могу сказать сейчас только одно: это тебе не Жирнов. И коли взялся за лопату, до воды доберется.

— А если мы его?

— Смысл какой? Ты что думаешь, он один дело ведет? Их же там наверняка целая бригада. Не он, так другой. Только хуже будет, потому что тогда их подозрение сразу перейдет в уверенность.

— Евгений Николаевич, — вступил в разговор Селихов, — а помнишь, как в прошлом году Сучков хотел у нас Алену стырить?

— Помню, ну и что? — терпеливо ответил Никольский.

— Так вот, я подумал, что, если у этого нашего следователя имеется жена, или дочь, или еще кто- то из очень дорогих родных, можно было бы ему продиктовать некоторые условия, а? Такие, чтоб его не очень унизили как человека, но утихомирили малость в служебном рвении. А что, все мы, в конце-то концов, человеки.

— Хорошая мысль, — подхватил идею Брагин. — Женя, ты мне должен показать его.

А я о другом думал, — устало и как-то обреченно вздохнул Никольский. — Я думал, что тебе, убрав вот эти все свои хвосты, надо, Валя, на самое глубокое дно залечь, как ты говоришь. И год, а то и два, не высовываться. Место мы найдем. Можешь даже в Штаты слетать, развеяться, а потом отлежаться где-нибудь на Азорах или Канарах. И вообще, я вам скажу честно, устал я, мужики, от этих дел. Татьяне не могу спокойно в глаза глядеть, перед Арсеньичем тоже... Понимаете, не было у нас с ним такого договора. Да и эта сволочь получила свое. А на Молчанова уже дело завели. Один остался. Вот он!

Никольский подошел к книжному стеллажу, где почетно красовалась большая цветная фотография, на которой он был запечатлен рядом с Сучковым: оба улыбаются, в руках бокалы с шампанским. И лиловая надпись наискосок «Е. Н. Никольскому — с дружескими чувствами. С. Сучков». Столетней стариной пахло от этой фотографии, так много событий прошло с тех пор. Вынул ее Никольский из-за стекла, посмотрел и сунул обратно. Пусть стоит. Нет, рано он расслабился, потому что этот мерзавец еще жив. А пока он жив, нет покоя и кулаки все время непроизвольно сжимаются. А полностью отдаться делу в таком состоянии Никольский не мог. И значит, последний шаг еще не сделан. Пусть Валентин организует и это дело и — все. Крышка графу Монте-Крисго.

Вспомнив, Никольский сморщился, будто опять подкатила зубная боль. Дался им всем этот граф! Даже следователь, неглупый вроде человек, и тот не мог уйти от банальности!

Однако надо принимать окончательное решение. После убийства Омелько в «России» некоторые его функции взял на себя Селихов. Причем взял добровольно. Недаром же говорят: трудно только в первый раз, а потом привыкаешь. Поломал мужикам судьбы Афган проклятый! Как легко им стало убивать... А вот Арсеньич, он другой. Тоже имеет опыт, не дай Бог другому, и хорошо знает свое дело, но... предпочитает решать вопросы без крови. Разный, значит, все-таки опыт.

— Ну вот что, мужики, — решился Никольский. — У меня такое предложение. Следователя я вам, так и быть, покажу. Но номер не должен быть смертельным, чтоб без жертв. А что касается вот этого, — он кивнул на фотографию Сучкова, — то акцию проводим лишь в том случае, если не будет никаких сомнений, что не останутся следы. Если появится хотя бы малая неуверенность, немедленно все отменяем. Договорились? И — на дно. А кстати, как у тебя дела с двумя последними? — Он взглянул на Брагина.

— Замятин давно в Минске, можно считать — за границей. Его достать абсолютно невозможно — и физиономия, и документы, все другое. А сапер — в Душанбе, как договаривались. Нет, здесь проколов быть не может.

— Ну а кто же все-таки убрал Тарасюка, ты не выяснил?

— Понимаешь, Жень, грешил я, было дело, на Чечню. Потому что, как мне их авторитет сказал, наш, московский, были у Тарасюка крупные дела с Дудаевым — танкерный флот, оружие и прочее. Я думаю, могли на чем-то не сойтись, поссорились, вот и решение вопроса. Но авторитет поправил: дела остались. Значит, не было им никакого смысла убирать Антона этого. А что до нашего Коли, то авторитет обещал сам внутреннюю, свою разборку устроить. Конечно, они не правы. И он это признал.

— Ну, слава Богу, хоть здесь не прокололись.

— Но Валентину, — напомнил Селихов, — в любом случае еще надо решить вопросы с Ахметом и Колосенковым. Это, братцы вы мои, мины замедленного действия.

Да уберем! — с раздражением, как от надоевшей мухи, отмахнулся Брагин. — Не вопрос.

3

Слежку за собой Турецкий заметил не сразу. Голова была другим занята, и он в основном, привычно поглядывая в зеркальце собственной машины, тренированным глазом отмечал идущих за ним сзади. Но в последнее время этой машиной чаще пользовалась Ирина для своих разъездов, музыкальных уроков, прочих дамских дел, а Саша гонял на служебной, с Савельичем. Он хоть и зануда, но все новости знает и с ним не соскучишься.

Вот поэтому и не обратил внимания Турецкий, что за ними почти от самой работы пристроился синий «жигуленок» и никак не хотел отставать. Савельич его заметил давно, но сказал только тогда, когда они на эстакаду въезжали возле «Парка культуры».

— И чего это он привязался? — пробурчал себе под нос Савельич.

— Ты про кого, Алексей Савельич? — оторвавшись, от своих тяжких дум о таком хорошем человеке Никольском, спросил Саша.

— Да вон синяя «пятерка» на хвосте сидит.

Турецкий обернулся и увидел «Жигули» пятой

модели, выскакивающие вслед за их «Волгой» из- за потрепанного, со ржавыми крыльями и мятой правой дверцей «мерседеса», найденного наверняка где-нибудь на свалке за дальним бугром. «Жигуленок» ловко пристроился сзади, в машине Саша разглядел двоих. Ну вот и началось! А то что-то давно уже никаких ковбойских номеров не доводилось выкидывать.

— Алексей Савельевич, знаешь что, выкинь-ка ты меня на правой стороне, у «Азербайджана», я перебегу через дорогу в неположенном месте, а ты постой и посмотри, кто рванет за мной. Лады?

— Приключений на жопу ищем, — довольно проворчал Савельич. — Ну давай...

Он не стал делать крюк на Третьей Фрунзенской, чтобы выезжать потом на набережную, а проскочил чуть дальше и резко затормозил у «Радиотоваров». Саша мигом выскочил и, махнув рукой Савельичу, нагло попер через проспект, плюя на сигналы автомобилей. Заскочив в большой двор «красного дома», как он называл это здание с хорошей булочной на первом этаже, где всегда можно выпить чашку приличного кофе с булочкой, Саша забежал в первый же подъезд и стал ждать, погладывая туда, откуда только что прибежал.

Вскоре во двор вошел гуляющей такой походочкой парень лет двадцати с небольшим, неброский, серенький, сел на лавочку возле детской песочницы и, закурив, стал осматриваться.

Саша поглядел на него и понял, что можно попробовать. Достав пачку, он вышел из подъезда, демонстративно хлопнув дверью, чем фазу привлек внимание парня. И заметил, как тот будто подобрался для прыжка. Достав сигарету, Саша похлопал себя по карманам и независимой походкой пошел к парню. Тот явно насторожился. Подойдя почти вплотную, Саша попросил огоньку. Парень, сощурившись и пристально глядя на него, протянул свою сигарету.

Затянувшись, Саша посмотрел на парня с интересом, отпечатывая в памяти его «портрет», и спросил небрежно:

— Ищешь кого?

— Нет, — забегал глазами парень. — А тебе чего?

Грубовато у него получилось. За такой тон можно и по морде схлопотать. Но Саша не торопился.

— Да ничего, — пожал он плечами. — Просто я тут уже сто лет живу, всех знаю. А тебя в первый раз вижу. Смотрю — озираешься, будто ищешь или потерял кого?

Никого я не потерял! — Парень, конечно, растерялся от такого натиска, но пытался поправить свою растерянность грубостью. Нехорошо. Не тактично. И Саша решил придавить его окончательно: — Ты, что ль, в синей «пятерке» сидел? 28- 91, а? Или я обознался?

— Не знаю я никакой машины! — Лицо парня пошло красными пятнами. — Чего привязался? Прикурил — и иди себе!

— А у нас тут, во дворе, не грубят. Закон такой, понимаешь? Еще до твоего рождения принят. Иначе морду бьют. Но я не собираюсь тебя учить. Ты потом скажи своему хозяину, что я тебя сфотографировал, он поймет. А еще раз на хвост сядешь, так отделаю, что мама тебя родная не признает. Понял?

Саша не боялся никаких действий этого парня, потому что тот был совершенно определенно раздавлен. Да и физически не очень, надо сказать, крепок, если не обладает каким-нибудь особым, смертельным приемом.

Другого еще не знал Саша. Что своим ходом он сдвинул снежный ком, который, покатившись, вызвал медленно набирающую ход, но сметающую все на своем пути горную лавину. Однако комок этот, или, точнее, снежок, только покатился. А Саша, пожелав парню долгой жизни на радость маме, неторопливо пошел в глубину двора, оглядываясь на сидящего на лавочке парня. Тот не преследовал.

Преследовал другой, который медленно прогуливал маленькую собачку. Саша даже и не обратил внимания на этого сорокалетнего крепыша, при близком рассмотрении напоминающего Барона, каким он был изображен на тюремной фотографии.

Собаковод проследил, в какой подъезд зашел Турецкий, и спокойно, взяв собачку под мышку, зашагал прочь со двора.

Савельич, сделав крюк, по Хамовникам выскочил на набережную и из ближайшего автомата позвонил Турецкому домой.

— Чего ж ты не подошел? — спросил сердито. — Я ждал.

— Алексей Савельевич, а я же просил тебя только проследить, кто побежит за мной, и все. Паренек такой серенький, да? Видел я его и даже поговорил малость по душам. А чего ты-то волнуешься? Все в порядке.

— Это ты так считаешь. А мужика с собачкой ты не встретил, не поговорил?

— Ка-ко-ва мужика? — оторопел Саша — и точно! вспомнил. Шел по дорожке. — А собачка маленькая такая, да, Савельич?

— Как раз под мышкой таскать.

— Вот с ним прокололся. Ах ты, черт меня возьми! Ладно, спасибо. Что-нибудь придумаю. Я так понимаю, не зря они цирк с переодеванием затеяли. Пока, Алексей Савельевич.

Ирины дома еще не было, где она пребывала в настоящее время, Саша не знал. Спрашивать было не у кого, Турецкий метался из комнаты в кухню и обратно, выглядывал в окно, порывался выскочить к подъезду, во двор, чтобы увидеть, когда подъедет его коричневый «жигуленок», но боялся отойти далеко от телефона.

Ирина появилась лишь в десятом часу. Турецкий так измаялся за прошедший час, что не имел сил даже отругать ее за то, что не звонит, когда надо, не говорит, куда едет, вообще ведет себя так, будто она — совершенно свободная особа и не имеет никаких обязанностей.

Она выслушала его стенанья, обращенные больше в пространство, а потом стала выяснять причину столь странного недовольства. Раньше за ним такого не замечалось.

Не желая пугать Ирину, но понимая, что и правды скрыть не удастся, он открыл ей «служебную тайну» про слежку за собой. Можно подумать, что Ирка об этом впервые слышит! Да всю жизнь, сколько она его помнит, еще с той, старой коммунальной квартиры, где жили тетки Ирки Фроловской, к которым она частенько наведывалась, а Шурик Турецкий имел узкую комнатенку в этом перенаселенном клоповнике, с ним обязательно время от времени случалось нечто экстраординарное. Так что не в новинку.

Нет, Ирина не хотела понимать, что опасность, угрожающая в первую очередь ему, непосредственно относится и к ней. Ведь сопрут — что прикажешь делать? Поэтому с завтрашнего дня и до особого распоряжения отменить все свиданки и прочие дела вне дома. Здесь никому, ни единой душе, дверь не открывать. Быть всегда, круглосуточно, рядом с телефоном, то есть в пределах досягаемости.

— Да ты просто с ума сошел! — возмутилась Ирина. — Я что же, из-за каких-то ваших дел должна работу бросить? А может, ты ко мне телохранителя приставишь? Машину тебе жалко — черт с ней, буду на метро ездить!..

Она действительно не желала понимать никаких разумных вещей, хоть ты кол ей на голове теши! В Прибалтику ее, что ли, сослать на время, к теткам ее? Так ведь брыкаться станет. На цепь сажать? А может, Косте удастся объяснить этой самонадеянной дурище, что речь идет вовсе не о детских шалостях. Спасительная мысль!

Турецкий позвонил Косте домой, торопливо поздоровался со своей крестницей Лидкой и попросил шефа.

Тот, недовольно бурча, что даже дома никто не хочет дать ему покоя, взял трубку.

— Рассказывай, чего еще там, только не тяни, хоккей же показывают! Ну?

Саша стал рассказывать, избрав телеграфный стиль передачи информации. Заметил, что Ирка прислушивается и на лице ее откровенное раздражение сменяется тревогой. Выслушав, Костя попросил передать ей трубку. Ирка тут же замахала руками и замотала головой, показывая, что уже и сама все поняла и не надо ее травмировать Костиными поучениями. Но Турецкий уже протягивал ей трубку.

Что ей говорил Костя, он не слышал, но по смиренному выражению лица, а особенно глаз, понял, что на этот раз до нее дошло. И можно быть спокойным. Поэтому он бесцеремонно забрал у нее трубку и сказал разговорчивому Косте, что сеанс терапии закончен, больной готов и можно не продолжать.

— Костя, я хочу завтра съездить к Иннокентию Ильичу. — Он не стал на всякий случай называть по телефону фамилию отставного генерала Горелова. Мало ли что бывает?

— Хорошо, тогда я ему сегодня еще позвоню и предупрежу, что ты подъедешь лично от меня. А ты уж сам как-нибудь разговори старика. И не забывай про Никольского. Может быть, какой-то фактик из известных уже нам найдет концы у старика. Ну, привет. Ой, да что ж он делает-то! Мазила!

Ну все. Костя смотрит хоккей. Потерянный для общества человек...

4

Утром появился Грязнов. Обожженные ресницы, порядком опаленный рыжий чуб и заживающая розовая ссадина на лбу делали бы вид его комичным, если бы все эти приобретения не были результатом события, едва не ставшего последним в его жизни. Но Слава не унывал. Зато мерзавца на чистую воду вывел. Да, похоже, не одного.

Саша тоже рассказал о событиях последних дней, особенно заострил внимание на всем, непосредственно связанном с Никольским.

— Я тебя прошу, Слава, приставь к Ирке кого-нибудь из своих молодцов. Ты же знаешь, она говорит одно, а на самом деле неуправляема и может выкинуть любой самый неожиданный номер.

Слава пообещал, но, в свою очередь, предложил Турецкому, когда тот поедет к Горелову, захватить кого-нибудь для сопровождения. Но Саша отказался.

Выяснив у Меркулова, что тот звонил Иннокентию Ильичу и обо всем договорился, Саша загнал свою машину в служебный гараж на яму, вместе с механиком осмотрел всю ее сверху донизу и ничего внушающего недоверия не обнаружил. Все-таки машина во дворе стояла, и кто ее мог посетить ночью, неизвестно.

Потом он спокойно вырулил на Минское шоссе и неторопливо, разрешая всем, кому сильно хотелось, обгонять его, покатил в Дорохово. Хвоста долго не было. Лишь за Нарскими Прудами засек наконец светло-серый «жигуленок», так же неторопливо следующий за ним, примерно в полукилометре позади. Саша прижался к обочине, вышел и закурил, поглядывая в сторону Москвы. Светло-серый тоже тормознул. Турецкий тронулся и дал по газам. Преследователь легко добавил скорости, приблизился уже метров на двести, но ближе подходить не стал. Ну ясное дело: сели на хвост. А что им от него надо?

Думай, Турецкий... Он резко свернул на развилке направо, к железнодорожному переезду, и не прогадал. Все переезды через Белорусскую дорогу были отродясь погаными, по полчаса, не меньше, ждать приходилось, когда шлагбаум поднимут, — поезда ходят часто. И на этот раз переезд был закрыт, но поезда пока не видно, вероятно, парочка минут имелась в запасе. Саша прислушался: тихо, рельсы не гудят, ожидающие автомобили выстроились покорной чередой. Где-то сзади наверняка уже пристроился светло-серый. И Турецкий отчаянно нарушил все возможные правила.

Он резко вывернул из очереди, на хорошей скорости проскочил слева от торца шлагбаума, перелетел через пути и рванул вправо, едва не задев конец другого с мигающим стоп-сигналом.

Остановившись в сотне метров, оглянулся и увидел, как вылетевшая пробкой из своей желтой будки тетка в оранжевой безрукавке глыбой встала перед решившим повторить его трюк светло-серым «жигулем». Пожелав ему всего хорошего, Саша кинул машину вперед, заслоненный грохочущим товарняком. Успел-таки...

...Дачу Горелова он нашел по описанию Кости без особого труда. Он нажал на кнопку, укрепленную на калитке высокого, метра на два, сплошного забора. На долгий звонок первым откликнулся басовито залаявший пес. Затем послышался довольно бодрый мужской голос:

— Иду! Кого надо?

Калитку приоткрыл, а затем выглянул из нее невысокий, совершенно седой человек в белой панаме, какие обычно носят дети. И панама, и торчащие из-под нее волосы были одного цвета.

Турецкий представился, показал свою книжечку. Старик внимательно посмотрел, сличил фото с физиономией гостя и сказал:

— Знаю, Константин Дмитриевич вчера звонил. Вы один?

Турецкий решил, что врать не стоит, и в двух словах рассказал о светло-сером преследователе и о том, каким образом от него удалось оторваться. Старик снисходительно усмехнулся и заметил, что в таком случае лучше заехать во двор. Он отворил тяжелые ворота, и Саша зарулил на бетонированную площадку перед старым одноэтажным, с большой застекленной верандой домом, отделанным мореной вагонкой.

— Прошу в дом, — пригласил старик.

И когда они уселись друг против друга на веранде и пожилая милая женщина принесла им горячий чай, Иннокентий Ильич, наконец, спросил:

— С какими вопросами приехали, молодой человек? Меркулов вас отрекомендовал хорошо. Я давно знаю Константина и верю ему. А следовательно, и вас готов выслушать с полным моим доверием.

— Иннокентий Ильич... — Турецкий по глазам старика уже понял, что придумывать какие-то ходы, ловчить здесь не стоит. У хозяина был достаточно проницательный взгляд, ибо он, конечно, всю жизнь обязан был смотреть не только в анкеты, но и в лукавые очи своих собеседников. — Константин Дмитриевич поведал мне о вас некоторые вещи, которые, в силу нашей служебной необходимости, могли бы помочь весьма трудному и запутанному следствию, связанному сразу с несколькими убийствами крупных современных финансистов. Понимаете, это поток заказных убийств, которые, по нашему мнению, может направлять одна рука. Но, как известно, убийцы-беспредельщики с неба не падают. И объявлений в газетах о своих талантах не публикуют. Зная вас и также глубоко веря вам, Константин Дмитриевич счел возможным посвятить меня в одну из ваших тайн.

— Можете не продолжать, молодой человек. Я так полагаю, что Константин о списке говорил?

— Именно.

— И зачем же он вам нужен?

— Я еще, по правде говоря, и сам не уверен, нужен ли он мне. Скорее я нуждаюсь в вашем совете.

— Каком, позвольте полюбопытствовать? Да вы чаек-то попробуйте, я его с ягодой завариваю. Душистый круглый год. Ну-с?

— Благодарю. Так вот в чем дело. Мы подозреваем одного человека, который вам должен быть известен. Ситуация с ним сложилась таким образом, что его посадили в тюрьму друзья-бизнесмены, но доказать ничего не смогли, и он вышел и стал им крепко мстить. Убирать одного за другим. Поначалу мы решили, что ему должны были понадобиться те самые беспределыцики, или, как мы их сегодня называем на западный манер — киллеры. С этим миром он никогда ничего общего не имел. В недавнем прошлом — крупный ученый, доктор наук. Но потом возникло сомнение: ведь посидев в Бутырке, он мог найти с ними если не общий язык, то хотя бы обзавестись какими-либо связями. И, кажется, так и случилось.

— Минутку, молодой человек, — прервал старик, тяжело поднялся из-за стола и ушел в дом. Вскоре вернулся, положил на стол большую групповую фотографию, сказал: — Не рекомендовалось тогда этого делать, но уж больно событие было большое, новый самолет полетел. Вот мы и упросили Андрея Николаевича. На память... Взгляните.

Турецкий взял фотографию, стал ее внимательно разглядывать и узнал, конечно, самого Туполева — сидящего на стуле, в центре, а остальные...

— Вы, возможно, имели в виду этого человека? — Старик ткнул широким белым ногтем в лицо высокого и длинношеего молодого парня, стоящего с краю и на голову возвышавшегося над соседями.

Турецкий вгляделся внимательнее и узнал Никольского. Да, это был он, но какой смешной и симпатичный!

— Без малого два десятка лет этому снимку, — вздохнул Горелов и снова показал пальцем. — А вот это — ваш покорный слуга.

Саша улыбнулся:

— А вы тоже ничего были... Солидный. Прямо как Андрей Николаевич.

Был... — усмехнулся старик. — Ладно, закончили с воспоминаниями, — сказал вдруг жестко и отложил фотографию в сторону. — Продолжим разговор. Значит, насколько я понимаю, вы пришли к выводу, что Никольский, будучи крепко обиженным своими нечестными друзьями, организовал банду убийц и стал им мстить? Так, надо полагать?

— Это всего лишь подозрения, хотя, должен заметить, узелки всяческих нитей связываются не в пользу Евгения Николаевича.

— Жаль... Когда он смотрел мой список, я был уверен, что у него другие цели...

— Значит, он видел ваш список?

— Разумеется, — сухо ответил старик. — В конце прошлого года, перед самыми праздниками, заехал поздравить меня с Новым годом, стал рассказывать о своих мытарствах, как над ним едва не надругались уголовники, словом, много всякого порассказал. А потом помощи попросил: как, мол, их разыскивают, этих мерзавцев? Очень он нескольких из них ненавидел, даже клички знал. Пожалел я Евгения, посочувствовал его беде, на, говорю, полистай-почитай, может, кого из своих знакомцев встретишь. И дал ему в руки свой список — объективку на каждого убийцу, из рецидивистов, из тех, кто остался жив после суда. Не буду вдаваться в подробности, вам, молодой человек, Константин объяснил, откуда у меня такой список. Евгений мне сказал, что парочку своих мучителей нашел и теперь спокойного житья им не видать. Ну все эти угрозы — сами знаете, сотрясение эфира. А я подумал, если человеку от этого станет полегче, пусть будет так. Тем более знал я Евгения. И только с хорошей стороны... Жаль, неужто обманул он старика?..

— Может получиться и так.

— Так вы что же, тоже желаете на список взглянуть? А цель какова?

— К уже сказанному, Иннокентий Ильич, я могу добавить лишь, что по отдельным эпизодам у нас могут проходить явные беспредельщики. Имеются даже кое-какие приметы. Но нам не с чем сравнить. Константин же Дмитриевич утверждает, что у вас самая полная, если не единственная такая картотека. Или список, как ни называй. И потом, лично у меня, например, нет никакой уверенности, что будут убраны несколько конкретных лиц и на том дело прекратится. Вот почему я хотел бы получить ваш совет и... помощь, если возможно.

— Значит, поступим так. — После некоторого раздумья Горелов хлопнул ладонью по столу и снова поднялся, пригласив Турецкого идти следом. — Я обещал Константину помощь. Окажу. Исключительно по дружбе. Но запомните, ни вам, ни кому-либо другому я никогда никаких списков не давал и знать ничего не знаю. А вы сейчас сядете за мой письменный стол, своей рукой перепишете то, что вам надо, — это займет у вас от силы два часа. Затем мы пообедаем и вы уедете в Москву, забыв о том, что со мной знакомы. А Константину передадите привет, и все, он поймет. Устраивает такой вариант?

— Ну что вы, разумеется!

— Тогда не будем терять времени. Следуйте за мной.

По совету Горелова Турецкий поехал не назад, к переезду, а двинулся к Можайску, чтобы у поселка Моденово свернуть налево и выйти снова на Минское шоссе, к Москве. Выставив локоть в окно и принимая в лицо поток прохладного встречного воздуха, уже насыщенного к середине дня бензиновыми парами. Турецкий размышлял о списке Горелова.

Много интересного почерпнул в нем Саша. И коллекция была весьма внушительна. Но она фиксировала все-таки «старые кадры», а сегодня, когда убийство для многих уголовников превратилось в обычную, хорошо оплачиваемую работу, отыскать новичка стало такой же острой проблемой, как поиск иголки в стогу сена. Но в основе своей список был, конечно, и глубок и обстоятелен, он объединял настоящих авторитетов уголовного мира, а не этих новых, которые звание вора в законе нередко приобретают за большие взносы в общак, так называемую воровскую кассу. А касса эта, по свидетельству специалистов из главного управления по организованной преступности МВД РФ, составляет более 170 миллиардов рублей!

Надо будет, разумеется, уточнить, но Турецкому, кажется, удалось выйти на Замятина, телохранителя и убийцу Дергунова, проходившего уже дважды по 146-й и 103-й статьям, то есть за разбой и убийство без отягчающих обстоятельств. Вообще- то проходил не Замятин, а Завалихин, но приметы совпадали. Значит, по поддельным документам пришел в охрану. И появился в Москве, если память не изменяет, как указано в заявлении и в приказе о приеме его на работу в службе безопасности, в январе. Вскоре после Барона. Ну новые документы по нынешним временам — не проблема. Проблема теперь в другом: этот Завалихин родом из Белоруссии. Сел в тюрьму еще в Советском Союзе, а вышел в другой стране. Так что, если он направил свои стопы на родину, пиши пропало. Не исключено, что «направляющая рука», назовем пока так, условно, не обижая раньше времени господина Никольского подозрением, подбирает исполнителей своих акций именно среди такой публики. Сделал дело, получи расчет и убирайся в свое суверенное государство, где российский закон тебя не достанет. Умно придумано.

5

Разъяренный неудачей со следователем, Барон связался с Никольским и объяснил ему, почему упустили Турецкого, какой наглый трюк он выкинул на переезде, буквально за полминуты до прохода поезда. И ушел в сторону Можайска.

Помедлив, Никольский сказал:

— Не в Можайск он поехал, я думаю. Проверь вот по какому адресу: Дорохово, Семашко, семнадцать. Третья улица справа, параллельно станции. Высокий зеленый забор. Собака. Домработница. Больше, вероятно, никого нет. Старика пальцем не трогать — это мое условие. Пугай чем и как хочешь. Я у него был в конце прошлого года, смотрел список на всю вашу «малину». Не по моим ли следам приехал этот следователь? Проверь, но учти, старик дошлый и меня не упоминай ни в коем случае. Все.

Дальше все было делом техники, подъехали, заглянули за забор и обнаружили коричневые «Жигули» Турецкого. Отъехали за угол и стали ждать.

Наконец прибежал наблюдатель и сообщил, что старик открыл ворота, коричневый «жигуль» выехал и ушел в сторону станции. Барон сделал знак водителю, и они втроем отправились к даче Горелова.

Иннокентий Ильич только поднялся на крыльцо, когда услышал снова длинный звонок от калитки. «Забыл чего?» — было первой мыслью.

— Кто? — спросил, не открывая калитки.

— Горелов, да?— раздался ломкий мальчишеский голос. — Письмо вам.

— Кинь в щель ящика.

— Так заказное, надо бы расписаться, — с вопросительной интонацией отозвался явно мальчишка.

Горелов слегка приоткрыл калитку и протянул руку за конвертом. И тут же буквально отлетел в сторону, отброшенный сильным ударом калитки в грудь.

Во двор вошли трое, заперли калитку на засов, двое, те, что помоложе, подхватили старика под мышки и волоком быстро затащили на веранду, закрыли дверь.

— Где женщина? — спросил старший из них, похлопывая Горелова по щекам, чтобы тот быстрее пришел в себя. — Вы слышите меня, Иннокентий Ильич? Я спрашиваю вас, где женщина, ваша домработница?

Все предыдущее настолько резко контрастировало с этой вполне нормальной человеческой речью, что Горелов на мгновенье подумал, что с ним произошла какая-то ошибка и не было ни болезненного удара в грудь, ни падения.

— Глаша? — ничего еще не понимая, переспросил он. — На кухне, наверное...

— Мальчик, — тут же кивнул старший худому белобрысому юноше в серой куртке и брюках и самому какому-то серому — уж не от тюремной ли жизни? — обеспечь там тишину и выруби телефон.

Вот теперь понял Горелов, с кем имел дело. Видимо, это те самые, что преследовали Турецкого. Значит, все-таки выследили, догнали...

— Иннокентий Ильич, я о вас много слышал и думаю, что вы человек достаточно разумный, чтобы не делать глупостей. Ни с вами, ни с вашей домработницей, называйте ее как хотите, ничего дурного не случится, если... Если вы ответите на мои вопросы и забудете тут же о нашей встрече.

— Что я должен делать? — голосом более слабым, чем мог, почти простонал Горелов.

— Вы должны мне честно ответить, зачем к вам приезжал этот легавый.

Не выдержал все-таки тона, сорвался на привычное, подумал старик. Кто же это такой? Что-то трудненько стало вспоминать, да и годы уже не те, чтоб всю картотеку в голове держать. Поиграть с ним, пожалуй, не выйдет. Плохие люди. И этот только вид делает вежливый, а глаза холодные. Глаза убийцы.

Он лихорадочно искал выход: не говорить о списке, а если это люди Никольского и знают? А может, это совершенно другие и их действительно интересует лишь следователь? Наконец решил, что полуправда сейчас безопасней.

— За списком он приезжал, — слабо и искренне ответил старик и бессильно закрыл глаза.

— За каким списком?

— Когда еще в МВД работал, занимался составлением картотеки на беспредельщиков. А ушел на пенсию, копию с собой взял.

— Где она?

— Так он же за ней приезжал. Отдал я. Зачем она теперь-то, устарела уже... Новые пошли.

— О чем спрашивал?

— Я ж говорил... — Он решил разыграть крайнюю трусость. — А вы обещали, что ничего не сделаете... Что с Глашей?

— Да ничего, успокойтесь, — резко бросил допрашивающий. — Кто конкретно его интересовал?

— Осужденные в начале восьмидесятых.

— Ага, значит, те, которые сейчас срока свои закончили. Не дурак. Ну и где, говорите, сейчас этот ваш список?

— Так у него. Не переписывать же сидеть! Там на целый день было бы работы. Он почитал, посмотрел и решил взять с собой.

— И вы так спокойно все ему и отдали? Кому лапшу вешаете? Вот мы сейчас здесь капитальный шмон устроим, и, если обнаружим, мне придется взять свои слова по поводу вашей безопасности обратно.

— Ой, да ищите, переворачивайте что хотите, — с плаксивой безнадежностью в голосе слабо замахал ладонями старик. — Только нас оставьте в покое, дайте хоть помереть без мучений.

Допрашивающий повернулся к своему молчаливому спутнику:

— Ну-ка давайте вместе с мальчиком перетряхните там все.

Обыск, или по-лагерному — шмон, длился недолго. Видать, народ они были опытный, потому что обошлись без большого урона для жилья, но осмотрели, ощупали и обнюхали все что могли. И не нашли ничего. Да и не смогли бы найти: не дурак и не раззява был отставной генерал, он же комиссар милиции третьего ранга Горелов. И скоро им все это надоело. Действительно, не в курятнике же держать такие материалы!

Единственный, пожалуй, серьезный урон нанесли они тем, что подчистую срезали все телефонные провода и забрали с собой два действующих, параллельных, и один запасной аппараты. А с ними большая напряженка, мало того что достать практически невозможно в магазине, но и денег стоят бешеных. Сильно это опечалило старика.

С откровенной иронией пожелав старику и его «подруге» долгой жизни, старший из бандитов, так понимал Горелов, категорически запретил ему выходить из дому до завтрашнего утра. А чтоб избежать для себя, на всякий случай, неожиданностей, приказал заколотить входную дверь, ворота и калитку найденными в сарае гвоздями-соткой. С тем и уехали.

Но не угрозы и не заколоченные двери волновали сейчас Горелова, он уже почти угадал в старшем посетителе одного из воровских авторитетов, одного из лидеров так называемого «воровского центра», в который входят наиболее авторитетные воры не только России, но и Грузии, Армении и других государств ближнего и дальнего зарубежья, и теперь ждал только, чтоб они уехали, а он бы получил возможность прикоснуться к своей картотеке и убедиться, что не ошибся. Такая вот идефикс!

И едва стих шум мотора вдали, старик быстро спустился в погреб, где у самого днища одной из кадушек с солеными огурцами у него был вмонтирован хитроумный сейф. Незнающему нипочем бы не обнаружить его.

Горелов быстро открыл дверцу, достал папку с бумагами, перелистал и при свете тусклой подвальной лампочки нашел нужный раздел: Брагин Валентин Михайлович, кличка Барон. Он! Узнал-таки! И Горелов подхватился было бежать к ближайшему телефону на станцию, чтобы позвонить с Москву Меркулову и сообщить о своих посетителях. Заколоченные двери — чепуха, имелся запасный выход из подвала, и одна доска в заборе держалась на двух гвоздях. Но Глаша, до смерти напуганная вторжением бандитов, пала перед ним на колени и, умоляя всеми святыми, не отпустила Иннокентия на верную смерть. Словно предчувствовало женское сердце гибельную нависшую над ним опасность.

Рассерженный отставной генерал внял бабьим мольбам, ощущая где-то в глубине души ее правоту, и отложил свой звонок до завтра, чем воистину спас свою жизнь.

Уезжая, Барон для пущей безопасности оставил серенького паренька с жестким требованием: если этот полоумный старик куда-нибудь двинет свои стопы, убрать без всякого сожаления.

И парень до самой темноты кружил вокруг дома номер семнадцать по улице Семашко и уехал в Москву чуть ли не предпоследней электричкой.