Синдикат киллеров

Июль, 1991

1

Темно-синяя «Вольво-940», сопровождаемая «Волгой» тридцать первой модели с выключенной за ненадобностью мигалкой на крыше, без задержки проскочила Таганку, Рогожку, попетляла в кривых Вешняковских улицах и, нырнув под эстакаду кольцевой дороги, понеслась по старой Рязанке в сторону Люберец. Черт возьми, везде ремонт, дороги разрыты; где-то, видимо, прорвало коллектор, и вода, заливая проезжую часть и смешиваясь с желтой глиной, натасканной самосвалами со строительных площадок, покрывала асфальт грязной кашей. Везде перестройка, чтоб ее, а порядка как не было, так и нет. Наверное, лучше было бы ехать по новой Рязанке, правее, да и знаки гаишные указывали на то, что сквозной проезд через Люберцы закрыт. Ну мало ли что кому разрешено, а кому нет! Может быть, по привычке Сучков сделал знак рукой шоферу, и тот поспешил выполнить молчаливое указание хозяина. Да вот и гаишник выбрался из своей стеклянной будки, расположенной сразу за кольцевой дорогой, подошел к обочине, пригляделся к дорогой машине с затемненными стеклами, к ее эскорту и на всякий случай почтительно приложил кончики пальцев к козырьку фуражки. И ведь не знает, кого приветствует, а на всякий случай не мешает. Привычка. Вернее, выучка...

Да, разрослись Люберцы, разрослись, подумал Сучков рассеянно, поглядывая по сторонам. Всю округу уже в себя вобрали — и Косино, и Ухтомку, вплотную к Москве подобрались. Он помнил Люберцы давней еще памятью, когда отец его каждое лето снимал по Казанке дачу — то в Ильинской, то в Кратове. И Люберцы были в этом краю едва ли не центром вселенной...

«Вольво» проскочила железнодорожный переезд и, оставив справа томилинскую птицефабрику, свернула на Егорьевское шоссе. И снова усмехнулся своим мыслям Сучков: как близко нынче все стало в жизни. Раньше, бывало, медленно отсчитывала раменская электричка станцию за станцией, добираясь до Москвы, а теперь — оглянуться не успел — вот уже и Красково, и Малаховка, дачи пошли, старые сады, зеленые заборы...

Сидевший рядом с шофером Кузьмин, помощник Сучкова и его верный телохранитель, казался каменной глыбой. Он умен по-своему, предан, это хорошо. Стена. Интересно, какие мысли сейчас в его коротко стриженной голове?

— Василий, — негромко позвал Сучков, в машине было тихо, только едва слышно пел кондиционер, — там, за эстакадой...

Кузьмин, не оборачиваясь, кивнул, слегка склонив затылок, и Сучков не стал продолжать. За эстакадой, перекинувшейся через железнодорожные пути, их должна была ожидать машина Никольского, чтобы показать короткую дорогу к даче.

До встречи оставалось не более четверти часа. Сучков вторично уже сегодня ощутил какое-то неясное, скорее интуитивное беспокойство. А может быть, и не беспокойство даже, так, некоторое неудобство от неопределенности складывающейся ситуации. Вглядываясь в себя сейчас как бы со стороны, он вдруг подумал, что то, что он делает в настоящую минуту, почему-то не вызывает у него уверенности в своей правоте. Нет, конечно, суть его, так сказать, миссии не вызывает сомнений. Но следовало ли все-таки первому заму премьера вот так легко — а может, легкомысленно, хотя уж именно этого качества Сучков за собой никак не замечал, — принять приглашение этого более чем странного Никольского?.. Куда проще и естественнее было пригласить его в свой кабинет для беседы и... соответствующих выводов в дальнейшем. Однако же не сделал, как предполагал с самого начала, а совсем наоборот, едва ли не сам напросился в гости. Ну напросился — это слишком сильно сказано. Правильнее — согласился с вроде бы дружеским предложением.

Уж не комплексуешь ли ты, дружок? — подумал вдруг с усмешкой и, чтобы окончательно отделаться от неясного томления души, тронул указательным пальцем Василия за плечо:

— Папку...

Тот, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от летящей навстречу асфальтовой ленты шоссе, достал из обширного бардачка небольшую кожаную черную папку на «молнии» и протянул ее через плечо.

Губы Сучкова невольно расползлись в улыбке: каменный Вася всегда верен себе, ничто не может отвлечь его от прямых обязанностей — безопасности хозяина.

С мягким треском разошлась «молния» на папке, в которой кроме небольшого пакета с фотографиями и именного блокнота лежал небольшой листок — «объективка» на Никольского Евгения Николаевича, сорока четырех лет от роду, русского, естественно члена КПСС, холостого. Так, доктор физико-математических наук, имеет труды. Место учебы — МВТУ имени Баумана, последнее и единственное место работы — ОКБ имени Туполева. Ведущий конструктор.

Перечитывая знакомый уже текст, почувствовал Сучков, как где-то внизу живота наливается не то что боль, а какая-то некомфортность — неясная, беспричинная и потому раздражающая.

Восемнадцать лет отдал человек авиации, достиг высот немалых, у старика особо не забалуешься, знаком был с Туполевым Сучков, тот умел подбирать и ценить умные головы. Но что же случилось? Вдруг, в одночасье, сделал этот Никольский кульбит: все бросил, уволился без видимых причин и занялся собственным бизнесом. Почему? Конечно, никакая «объективка», собранная даже весьма опытными людьми, это тоже понимал Сучков, не в силах передать сущность человеческой жизни, она лишь пунктирно обозначает внешнюю сторону бытия. И эта пунктиром отмеченная сторона жизни Никольского таила в себе множество загадок.

Итак, покинув родное ОКБ, он зарегистрировал издательское товарищество и по договору с рядом коммерческих банков в течение года печатал на Гознаке акции. Вероятно, таким образом и создал свой первоначальный капитал. А после этого последовал прыжок, да какой! Он ринулся в совершенно незнакомую для себя сферу деятельности, причем буквально ворвался, оттеснив многих зубров-профессионалов. Что это было: удача или тонкий расчет математика? На Руси великой говорят, что дураку всегда везет. Ну всегда или нет — это еще как сказать, а вот новичкам действительно случается сорвать первую ставку, оттого что они закона не знают и часто, поступая по-своему, — выигрывают. Но ненадолго, деловая жизнь — не скачки, а скачками и иными азартными играми Сучков никогда не интересовался. Другое дело — бизнес. И пусть он сегодня у нас варварский, дикий, как утверждают газетчики, черт с ними, придет время — и все образуется, устроится как надо. Америка тоже ведь не с воскресной проповеди начиналась. А для крепкого дела нужны крепкие деньги. Тоже ведь закон жизни... Вот тут-то наш круг, в котором все должно быть взаимосвязано, и замыкается. Значит, и Никольский здесь пока чист: какие могут быть претензии? А дальше... Вот дальше и началось самое непонятное. Минуя всех замов, он выходит прямо на Рыжкова и получает лицензию на поставки нефти-сырца, отходов производства, дизельного топлива и прочего в том же духе. Сучков отлично разбирался в механизме допинговых цен и потому прекрасно понимал, как лихо обскакал многих этот Евгений Николаевич. И какой кругленький счетец лежит у него в каком-нибудь швейцарском банке. Наверняка две-три сотни миллионов зелененьких. А точную цифру кто же даст проверить? У них это не принято. Вот кабы дома — враз нашли бы возможность. Конечно, тут и тюменцы хорошо нагрели руки во главе со своим товарищем Богомяковым... Два года длилась нефтяная кампания Никольского, и вдруг новый кульбит: уральский металл. И самое странное — никаких прямых, порочащих связей Никольского с теми же свердловскими и челябинскими аппаратчиками не просматривается, все вроде вполне законно — опять все те же отходы. Знаем мы эти отходы, когда вместо них гонят эшелоны чистого продукта. И все через Прибалтику, а там вообще никаких концов не отыщешь — серьезная публика.

Но кто же все-таки курирует Евгения Николаевича? Вот эта связь никак не просматривается. Твердо знает Сучков, что это чья-то очень крепкая волосатая лапа и, скорее всего, следует ее искать среди секретарей либо в отделах ЦК. Это однозначно. Если бы кто из прежнего Совмина или окружения нынешнего премьера Павлова, можно было бы вычислить. А может, тут имеют свои виды ребята-чекисты? С них ведь тоже станется...

Скандал, разгоревшийся с АНТ, с пресловутыми этими танками в Новороссийском порту, с поставками за границу оружия, заставил многих деловых людей на время отойти в тень. И вдруг выяснилось, что Никольский, наверняка связанный с делом АНТ, снова на коне: акционерное общество «Нара», затем «Нара»-банк — вся эта новая программа Евгения Николаевича пахнет уже не миллионами, а миллиардами. А реклама какая! Каждый день летает по телеэкрану фирменный журавлик «Нары», эти его музыкальные «курлы» звучат чаще позывных «Маяка». И тут уже не мелочи. Поэтому и сделали умные люди Никольскому соответствующее предложение. А он отказался. И это плохо.

Чем, а вернее кем, продиктована его самостоятельность? По логике вещей ситуация требует объединения капиталов, это же ясно как дважды два. Монополия государственной собственности приказала долго жить, и депутат Верховного Совета СССР Сучков лично принимал участие в ее торжественных похоронах, ибо оказался в числе наиболее активных сторонников постановления о разгосударствлении и приватизации предприятий. Теперь это стало законом, и значит, кто опоздал, тот потерял. А чтоб не опоздать, надо идти единым клином. Никольский же, тратя совершенно немыслимые деньги на рекламу своей «Нары», хочет, чтоб его журавлик летал сам по себе... Ну что ж, как острил, говорят, блаженной памяти Лаврентий Палыч, попытка — не пытка. Последняя, разумеется...

Василий Петрович Кузьмин внимательно, как ему и было положено, следил за дорогой, за охраной, не отстающей ни на метр далее установленной дистанции, слышал, как ворочается и недовольно хмыкает, развалившись на заднем сиденье, Сучков, а в голове его невольно, раз возникнув, все время прокручивалась мысль о том, что все они здорово напоминают Наполеона и его армию перед Ватерлоо. Всего вроде бы хватает, кроме одного — уверенности в победе.

На прошедшей неделе состоялось очень ответственное совещание правительственной комиссии по топливу, которая действовала практически на уровне самостоятельного министерства и возглавлялась самим Сучковым. Бурное было заседание, поскольку и вопросы стояли в повестке непростые: о западных инвестициях в нефтяную и газодобывающую отрасли.

Кузьмин сидел в своем кабинетике-закутке и терпеливо ждал команды везти своего хозяина домой обедать. Неожиданно в дверь заглянул Леонид Ефимович Дергунов, зам генерального Газпрома, самой, по сути, мощной организации, которую когда-то ставил на ноги еще Сучков, будучи его директором. А Леонид и тогда ходил в замах. Вечный заместитель, но власть крепко в руках держал.

— Ты никого не ждешь? — по-дружески, еще не переступив порога, спросил Дергунов.

— Жду, — хмыкнул Кузьмин, — когда вы эту бодягу закончите. Не понимаю, — вздохнул он, — чего копья ломать, если все гроши давно уже распределены и почти полностью истрачены? Хоть бы ты, Леонид Ефимович, объяснил, а?

— Как же, как же, — расплылся в улыбке, заходя в кабинетик и садясь на диван, Дергунов. — Ты ж у нас, Василий свет Петрович, и сам все знаешь, тебя учить — только портить... Я к тебе, если не возражаешь, на пару слов. У тебя тут как? — Он обвел глазами стены и потолок.

— Порядок, —успокоил Василий. — Можно вслух. А что за нужда такая?

Я слышал, вы днями, кажется в воскресенье, собрались в гости. Так?

— Разведка доложила точно.

— Старик, — он имел в виду Сучкова, — мне что-то, Вася, в последнее время не нравится. Он как, здоров?

— Пока никаких тревожных симптомов не замечалось. — Кузьмин пожал плечами. — В чем сомнения?

— Мы с ним все — и каждый в отдельности, и все вместе — уже не раз говорили: не надо, понимаешь, Вася, не надо никаких дел с Никольским. Этот гад уже не раз устраивал такие подставки, что, живи он где-нибудь в Техасе, с ним бы давно покончили. Это только наше терпение, слабость наша, вот что его спасает пока. И совершенно мне непонятна позиция нашего старика. Зачем ему нужен этот Никольский? Хоть ты можешь мне объяснить?

— Леонид Ефимович, ты пойми меня правильно: такие вопросы Сергей Поликарпович со мной не обсуждает. Вы — его, так сказать, генеральный штаб, вы и спрашивайте. А мое дело — охрана.

— Да брось ты! — резко махнул рукой Дергунов. — Можно подумать, я ни его, ни тебя не знаю... Ладно, не хочешь говорить, не надо. И все-таки, по-моему, старик сдает, а?

— Так ведь возраст, шестой десяток, ответственность... Вся жизнь здесь, на самом верху, прошла. Это ж только в книжках пишут, что легко.

— А ты как сам-то? — В голосе Дергунова вдруг прозвучали совсем не присущие ему заботливые нотки, и это сразу насторожило Василия.

— Пока не жалуюсь, — улыбнулся он.

— А когда начнешь? — не отставал Дергунов.

— Да хоть сейчас, — с показной ленью откликнулся Кузьмин. — Да говорите уж, какая нужда? Чувствую же, что неспроста заглянули.

Слушай, Василий Петрович, а у тебя нет желания ко мне перейти? Погоди, не отвечай, дай договорить. Ну ты же сам видишь, старик уже не тот, сентиментальным становится. Правительство наше — тоже тебе известно, все эти павловские номера у нас уже вот где. — Дергунов взял себя двумя пальцами за шею. — И этот вопрос, значит, тоже будет решаться в самом скором времени. А при новом старику тоже нечего будет делать. Чем тогда займешься? Вот теперь и подумай.

— Интересно! — Кузьмин с любопытством взглянул на Дергунова. — А как, к примеру, Леонид Ефимович, ты представляешь это? Я приду, скажу, извини, Сергей Поликарпович, устал я тут, хочу хозяина сменить. Нашел себе поспокойней. Так?

— Да ну тебя к черту. Я же серьезно. Ты знаешь мою систему, огромная, разветвленная сеть, есть неплохие ребята, но им голова нужна. Вот такая, как у тебя. И чтоб порядок был такой же, как у старика. Твой порядок. Или как у Никольского... Я к тебе, собственно, вот еще какую просьбу имею, Вася. Когда вы будете там, погляди повнимательней, что у него делается. Мы пробовали навести кое-какие справки — ничего. Говорят, боевиков каких-то держит. Секретов всяких понаставил повсюду — не подберешься. А стоит он нам как кость поперек горла. Знаешь, до чего дошло? Три важнейших контракта сорвалось, вот только за последний месяц. Почему? Стали копать. Никольский. Они ж, эти наши партнеры, видят, что и экономика наша, и рынок — сырые еще, диковатые, не всегда предсказуемые. И особо рисковать боятся. Капни им на мозги — и полный отказ. За такие ж вещи раньше... а! Ну посмотришь? И о моем предложении поразмышляй, время Сучковых, Вася, проходит. Понял меня? Ну будь.

«Вольво» взлетела на эстакаду и слегка замедлила ход: справа от обочины сейчас же отошла черная «Волга», и в кабине раздался настойчивый писк зуммера. Василий Кузьмин снял трубку и, не поворачиваясь, протянул ее Сучкову.

— Здравствуйте, Сергей Поликарпович, — раздался в трубке чуть скрипучий голос Никольского, — прошу следовать за моей машиной, а я выхожу вас встречать.

«Ишь, как у него поставлено...» — поморщился Сучков и, не отвечая, вернул трубку Васе.

Они сбросили скорость и теперь следовали за «Волгой» по узкой и извилистой асфальтированной улочке, с обеих сторон затененной навалившимися на заборы серо-зелеными мокрыми купами сирени. Эта милая дачная патриархальщина — маленькие домики, цветники у калиток, скамеечки, на которых обычно отдыхают старики, — вдруг приятно защемила сердце Сучкова. По лобовому стеклу, в который уж раз за утро, застучали дождевые капли, и шофер включил дворники.

Дорога пошла под уклон и вывела к неширокому бетонному мосту через речушку, заросшую ивами и рогозом. «Пехорка», — прочитал Сучков надпись на дорожном указателе и понял, что дача Никольского где-то совсем рядом. На съезде с моста, у небольшой заводи, прислонившись к перилам, стоял рыбак с удочкой. Когда проехали мимо, Сучков машинально обернулся и увидел, как рыбак вынул из-под брезентовой куртки трубку радиотелефона и, гладя вслед уходящим машинам, что-то стал говорить.

«Однако...» — помрачнел Сучков. Этот Никольский — прямо князек тут удельный. И хмыкнул: еще из детства помнил, что речка Пехорка как раз была границей между Малаховкой и Удельной, неожиданный получился каламбур.

Поднявшись от речки на высокий берег, машины сделали пару поворотов и оказались на широкой асфальтированной площадке перед открытыми железными воротами. Возле ворот стоял сторож в камуфляжной форме, и к нему из глубины двора по обсаженной пирамидальными туями дорожке приближалась неспешно длинная фигура Никольского. Машины резко затормозили, словно на параде выстроившись в шеренгу в виду приближающегося генерала как минимум. И эта невольная ситуация снова не понравилась Сучкову.

Между тем Никольский подошел к его автомобилю и, опередив выскочившего шофера, взялся за дверную ручку. Сучков не торопясь солидно выбрался из машины. Поздоровались, Сучков опять отметил, какое сильное рукопожатие у Никольского, впервые он это почувствовал, когда их знакомили неделю назад в Киноцентре, где советская общественность отмечала закрытие Международного кинофестиваля. Там Сучков, являя своим присутствием высшую государственную власть, попросил как бы между прочим директора фестиваля представить ему Никольского. Там они познакомились, перекинулись парой незначащих фраз о своих впечатлениях от фестиваля. Сучков ненавязчиво предложил встретиться, намекая не необходимость обсудить некоторые, возможно, общие финансовые вопросы, а Никольский, в свою очередь, заметил, что можно совместить приятное с полезным, и пригласил к себе на дачу, где у него имеется вполне приличная банька с бассейном, да вот хоть и в ближайшее воскресенье. На том и разошлись. Спустя несколько дней Никольский подтвердил свое приглашение.

— Арсеньич, — обернулся Никольский к вышедшему из его машины лысеющему крепышу, который только поклонился Сучкову, но не подошел ближе, — покажи, пожалуйста, где поставить машины, организуй там все что нужно и вообще будь хозяином.

Тот снова кивнул и пошел во двор, а машины одна за другой тронулись за ним.

— Вы не будете возражать, Сергей Поликарпович, — слегка склонил голову Никольский, — если они позавтракают? Там стол накрыли, пусть отдохнут, у нас тихо.

Последние слова, как послышалось Сучкову, были сказаны с особым значением. Улыбка тронула губы Сергея Поликарповича, и он молча кивнул.

Ну и ладушки, — совсем уже по-простецки заключил Никольский и, широко разведя руки в стороны, повернулся в сторону ворот, — тогда прошу.

2

Они шли по узкой, покрытой гравием дорожке, и Сучков всей грудью вдыхал настоянный на терпкой хвое влажный аромат земли, травы, кустарников. Дождь, если он и был, видимо, застревал высоко над землей, в пышных кронах огромных, в полтора обхвата, сосен. По сути, это был старый, вековой бор, где на небольшой поляне, у самого обрыва к речке стоял двухэтажный кирпичный дом, окольцованный стеклянной верандой.

«Хорошее место, — мысленно похвалил Сучков, — и дом вполне приличный».

— Евгений Николаевич, — неожиданно усмехнулся Сучков, — вы не слышали старую байку сталинских времен о том, как Берия захотел арестовать Семена Михайловича Буденного и послал своих людей?

Никольский, вероятно по привычке всех высоких людей, немного ссутулившись, склонил голову к плечу, как бы уменьшая свой рост. Улыбка заиграла на его губах.

— Это когда он из пулемета отстреливался, а сам звонил Сталину и тот спросил: «Сема, сколько можешь продержаться?»

- Вот-вот, улыбнулся и Сучков. — Обзор отсюда хороший.

— Намек понял, — продолжил шутливо Никольский.

— Да ну что вы, ну право, Евгений Николаевич! — совсем уже по-актерски, широко расхохотался Сучков, одной рукой обнимая Никольского за талию, а другой как бы обводя округу. — Я полагаю, в наше время до этого не дойдет? — В его вопросительной интонации прозвучал едва заметный вызов, ему хотелось, чтобы Никольский расслышал этот намек. Но тот промолчал. — А дачка симпатичная у вас, ей-богу симпатичная, — говорил он, поглядывая искоса на Никольского и осматривая дом снаружи. — Старой постройки?

— Нет, — покачал головой Никольский, — этой весной закончили.

— Не может быть! — восхитился Сучков. — Неужели мы еще не разучились строить? Как же это вам удалось, поделитесь опытом. Я-то поначалу подумал было, что сие строение из тех госдач, что с легкой руки Николая Ивановича Рыжкова распродали по уценочному прейскуранту. Скажу по секрету, у меня тоже имеется нечто подобное, только под Звенигородом. А вы — неужели сам?

Да вот, изволите видеть... А как получилось? Был я, если не ошибаюсь, где-то в конце семидесятых на даче у приятеля. Он в Жуковке купил себе этакое двухэтажное страшилище, из тех, что по приказу Сталина для наших атомщиков соорудили. Ну, старики стали помирать, родственникам поддерживать эти дачи-гиганты было не под силу, вот и начали их продавать потихоньку. Конечно, проверенным людям. И по большому блату. Навестил я однажды приятеля, а он повел меня показать, как надо строить, если за дело браться умеючи. Так вот, там бригада строителей с автокраном фирмы «Маннесманн» начинала возводить дачу Леониду Ильичу. Вы бы только посмотрели, как работали! Все деревья взяли в короба, чтоб не задеть, кору не попортить, фундамент клали на стальные изогнутые по форме траншеи листы — броня, из пушки не прошибешь, вот это гидроизоляция. Ну и все остальное в том же роде. Красота, одним словом. Вот и запало мне в голову. А реализовать смог только теперь. Вам действительно нравится?

— Я, Евгений Николаевич, в строительных делах кое-что смыслю и скажу без лести: с умом сделано.

— Ну наружное впечатление — это одно. Прошу в дом. Интерьер дачи — хотя какая же это дача, если в ней все городские удобства, а обстановка соответствовала бы самому взыскательному вкусу, — навеял на Сучкова странные воспоминания из детства, когда впервые был прочитан «Граф Монте-Кристо». Застекленные стеллажи с книгами в кабинете с огромным — от потолка до пола — окном, старинная тяжелая мебель, все прочно, устойчиво. И все говорило в пользу хозяина, видимо также человека устойчивого, основательного и обладающего хорошим вкусом.

Никольский показал Сучкову обширную столовую, где могли бы разом разместиться человек сорок за огромным дубовым столом, потом они прошли недлинным коридором, миновали большую кухню с высоким окном и вернулись в гостиную, к камину, в котором негромко потрескивали горящие поленья. В противоположной стороне гостиной стоял закрытый концертный рояль, а правее его начиналась лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж.

Несмотря на то что снаружи дача совсем не казалась внушительной, возможно, истинные ее размеры скрадывала опоясывающая дом стеклянная веранда,но, проделав небольшое путешествие по нижнему этажу, Сучков мог определить опытным глазом, что общий метраж дома приближается где-то к пятистам квадратным метрам. И это не считая подвалов, которые наверняка имеются в доме. Ничего себе дачка! Крепость. За высоким, из бетонных плит, забором. Толковый хозяин, ничего не скажешь. Очень хотелось теперь Сучкову, чтобы его миссия удалась: иметь такого человека в деловых партнерах — большая удача. А если не сложится? Тогда что? Война?..

Нет, не может быть, убеждал себя Сучков, этот Никольский — умный и опытный человек, с завидным размахом, он не может не понять всей серьезности своего положения и отказаться от сотрудничества. Должен же он, в конце-то концов, понимать, с кем ему предлагается союз и что он может потерять, отказавшись теперь от него. Все потерять, жестко решил Сучков.

И еще он подумал, что очень верно поступил, приняв предложение посетить Никольского, не стал, так сказать, чиниться, разыгрывать неприступность, подчеркивая свое высокое государственное положение. Напротив, все складывается как нельзя лучше: встреча по-простому, с шуточками-намеками, хорошей банькой и обязательной рюмочкой, которая всегда так сближает людей, снимает с души настороженность, делает любой договор честным и твердым. Как в старину купеческое слово.

Никольский ногой подтолкнул широкое, низкое кресло, которое неожиданно легко покатилось по вощеному паркету и остановилось прямо напротив каминного экрана. Затем он взял с инкрустированного перламутром черного лакового столика тяжелую бронзовую пепельницу, пачку «Мальборо», зажигалку и покатил к камину второе кресло. Жестом пригласил Сучкова присесть к огоньку и протянул ему открытую пачку.

— Вы, Сергей Поликарпович, кажется, предпочитаете эти сигареты?

И это тоже хороший знак, мелькнула мысль у Сучкова, запомнил там, на приеме, что я курил.

— Да, благодарю вас. А вы знаете, в такую неуютную погоду действительно очень хорошо посидеть у живого огонька. К сожалению, отвыкаем мы от многого, от чего отвыкать и не следовало бы. Свежий воздух, натуральный огонь в доме, пахнущее смолой дерево, там у вас в кабинете, я заметил, весьма впечатляющая стойка с коллекцией ружей. Что, увлекаетесь?

— Было когда-то. В юности спортивной стрельбой увлекался, достиг даже кое-каких успехов, в бытность в КБ на охоту хаживал, в калининские леса... А оружие люблю. Ну так как, Сергей Поликарпович, если у вас не имеется возражений, может, баньку посетим? Парок, я думаю, уже созрел, да и погодка к тому весьма, как вы изволили заметить, располагает.

Это «изволите», несколько раз промелькнувшее во фразах Никольского, такое непривычное уху, как ни странно, успокаивало Сучкова, настраивало на более мирный лад, снимало невольное напряжение. Нет, он, конечно, прав и еще сто раз прав, возложив сию миссию на себя. Черт возьми, нынче никому ничего нельзя поручить, обязательно хоть в малом, да напортачат. Что же и каким образом, каким тоном предлагали эти дуроломы Никольскому? Наверняка хотели припугнуть, постращать, а тут нужен совершенно иной подход. Вот тебе и вся философия. Ну что ж, однако, банька так банька, пойдем-ка, друг ты мой Сергей свет Поликарпыч, взаимно душу разогревать, тело размягчать и мысли к согласию приводить...

3

Никольский швырнул окурок в камин, легко, по-спортивному, поднялся из низкого мягкого кресла и повел Сучкова в баню, которая находилась именно в подвальном этаже дома. Открыв за кухней почти неприметную дверь, хозяин вывел гостя на площадку винтовой лестницы, по которой они и сошли в подвал. Предбанник представлял собой средних размеров комнату, стены которой были обтянуты стеганой кожей коричневого цвета, в этом же тоне была выполнена и вся мебель — кожаные диваны, банкетки, широкий топчан, вероятно для массажа. В углу стоял большой, отделанный деревом холодильник. На низком, из толстого стекла, столике стояли бутылки с минеральной водой и несколько хрустальных бокалов.

Взяв телефонную трубку с аппарата, стоявшего на холодильнике, Никольский набрал одну цифру и спросил:

— Арсеньич, как там у вас? Никого не обидел? — Он с улыбкой взглянул на Сучкова. — Шучу, шучу... Довольны? Ну и ладушки, попроси Випошу занять гостей, а сам помоги тут нам маленько... Ну да, мало ли что... — Он положил трубку. — Ну что ж, Сергей Поликарпович, банька требует индивидуальных усилий. Разоблачайтесь, не стесняйтесь, дам здесь нет, не держим. — И сам показал пример.

Сучков заметил, что при высоком росте, наверное за сто девяносто, и некоторой сутулости сложен был Никольский неплохо. Отлично вылепленные мышцы на спине и груди, рельефные бицепсы, вообще фигура явно спортивная, соразмерная, такие нравятся женщинам. А почему, интересно, Никольский не женат? Сам Сучков не мог бы похвастаться достойной выправкой. Вот и лысина преждевременная, и животик намечается, и мускулы, прямо надо сказать, дрябловатые. Да и отчего им быть другими-то? От сидячей его жизни? Он нервотрепки, что ли? Или от Марты, новой жены, которая слишком скоро усвоила свои права и, соответственно, возможности?

А между прочим, порядок в доме у Никольского никак не холостяцкий, хотя, черт его знает, возможно, к сорока четырем годам вырабатывается у человека свой взгляд на жизнь и собственный порядок.

Сучков разделся и с удовольствием прошелся босыми ногами по полу, покрытому малиновым паласом.

— Значит, программа предлагается такая, если будет угодно, — сказал Никольский, снимая носки и вытягивая из-под дивана две пары резиновых шлепанцев. — Сейчас парилка, потом — бассейн, а после милости прошу на массаж. Арсеньич покажет, на что он способен. Грешный человек, люблю его руки, всякий раз словно заново рождаешься... А что это вы смотрите как-то странно? Не нравится что-нибудь?

— Напротив, — будто застигнутый врасплох за нежелательным делом, заторопился Сучков. — Нравится мне этот ваш порядок. Определенность. Привязанности свои, если хотите. Это ведь нечасто, к сожалению, встречается в наше время. Но вот кое-чего я, честно говоря, не понимаю.

— И что же вам не ясно? — с интересом взглянул на собеседника Никольский.

Только вы уж не обижайтесь, ладно? — принимая совсем простецкий тон, сказал Сучков. — Ну вот, к примеру, объясните мне, откуда в вас этот изощренный индивидуализм? Молодой, здоровый, красивый человек — и такие уверенные холостяцкие замашки! Не знаю, может, и привычки. Но почему? Скажем, эти ваши слова о дамах, которых в доме не держите... Бравада или болезнь? Вы меня, ради Бога, извините, если я невольно вмешиваюсь в вашу личную жизнь. Я не доктор, не судья, не адвокат, которому до всего дело. Но ведь вы понимаете, что вполне естественно желание узнать ближе человека, с которым связываешь некоторые перспективы, не так ли?

«Неплохо, — тут же подумал Сучков, — кажется, к месту пришлось и без всякой натуги...»

Никольский хмыкнул, как-то неопределенно покачал головой, не то возражая, не то соглашаясь, потом потянулся к брошенным на спинку дивана брюкам, достал из кармана пачку «Мальборо», зажигалку, подвинул к себе хрустальную пепельницу и задумчиво закурил, не забыв, однако, тут же положить пачку с зажигалкой поближе к Сучкову.

Как вам сказать?.. Понимаете, Сергей Поликарпович... — Он вдруг хитро ухмыльнулся, будто нашел верный ответ: — Полагаю, что лично для меня еще не наступило брачное время. Почему? Да потому что эпоха нынче на дворе смутная и никакого порядка в державе, простите, не наблюдается. А семья, как я считаю, это не только внешние, магазинные траты на завтрак-обед-ужин, но и жесткая, смертельно опасная забота обо всем, включая, в первую очередь, жизнь. Верно размышляю?.. А разве, ну вот вы, к примеру, глубоко уважаемый мною человек, государственное лицо, личность в конечном счете, обладающая безусловно и бесспорно почти абсолютной государственной властью — «почти», это в силу занимаемого вами поста, — так вот, вы скажите мне честно: можете сегодня, сейчас гарантировать спокойствие и безопасность семьи бизнесмена? Вы скажите, а я вам обещаю так же искренне поверить. Речь об обычной безопасности, поймите меня правильно. О процветании я уже и не говорю. Не до жиру...

Никольский резко выдохнул — хрипло и как-то безнадежно. Сучков уже открыл было рот, чтобы начать свою речь, но Никольский опередил его резким движением руки:

— Это было, заметьте, во-первых. А во-вторых — вот что: я — человек, как вы сказали, и мне это нравится, одной привязанности. Говорю конкретно — своего дела. Которое, кстати, тоже предполагает, если не требует, от государства вполне четких правовых гарантий. Каких? Отвечу: что мою фирму не задушат налогами, что мой банк не обворуют, проводя аудиторскую проверку, и тем самым не поставят на грань банкротства, что однажды государственные мафиозные структуры просто так, для острастки других, не сожгут мой офис или не взорвут эту дачу. Сергей Поликарпович, да вам ли объяснять, сколько нынче имеется красивых и абсолютно неподсудных способов расправиться со строптивцем! Ну что вы на это скажете?

«Молодец парень... Вопрос ставит верно, — подумал Сучков и вспомнил, что только одному Иисусу Христу было разрешено Господом Богом познать свою судьбу. — Это что же получается, неужто мне предопределена роль самого Саваофа? А что, в конце концов, у безвременья — свои законы...»

— Ну-у, если уж вы решили вот так, резко и прямо поставить вопрос. — Сучков поиграл бровями, пожевал губами, будто попробовал его на вкус. — Хотите, чтобы я вам честно ответил? — И закончил решительно: — Запомните, Евгений Николаевич, при определенных условиях я, подчеркиваю — я лично, могу дать гарантии...

Вот видите, — с явным разочарованием развел руками Никольский, — и вы тоже как все они... Но почему же только при определенных условиях? Что это за торговля? Что я слышу? Ты — мне, а я, стало быть, — тебе? И кто-то, я не имею вас в виду, готов позволить мне завести, скажем, семью? Но простите, дорогой вы мой Сергей Поликарпович, а с какой же это стати? Кто дал такое право — командовать моей жизнью? Ну то, что у нас и не социализм, и не демократия, а черт-те что такое, вроде китайской культурной революции, это и ежу понятно. Но почему сегодня человек не может заниматься сам и только своим делом? Почему по всякому поводу, а чаще по чьему-то капризу, когда я хочу приносить исключительно пользу — и не только себе, но в первую очередь государству, — меня ограждают частоколом запретов, несуществующих законов и вполне реальных угроз? Я знаю, мой вопрос почти риторический. Но ведь, Сергей Поликарпович, вожжи-то от нашей с вами «птицы-тройки» в ваших руках! Как же прикажете вас понимать?

— Ах, Евгений Николаевич, — огорченно покачал головой Сучков. — Вы, конечно, правы: дикая еще у нас страна. Разболтанная и вечно нищая. Но, хуже всего, она, кажется, привыкла к этому своему состоянию. Вот в чем весь ужас... Такой огромной и беспомощной державе знаете кто нужен в первую голову?

— Ну? — сощурился Никольский.

— Полицейский. А еще лучше — генерал. Подумайте и оцените мою откровенность...

— Но разве сказанное вами имеет подтекст? Второй смысл? По-моему, все яснее ясного. Однако не рискуем ли мы превратиться во второй Парагвай или чего похуже?..

...хотя еще вчера были ведущей державой мира? — тут же подхватил Сучков. — Обидно, не правда ли? Вот и мне однажды пришлось испытать это самое ощущение... некомфортности, что ли... обиды, горечи. И в общем, — верите? — по пустяку. Это еще в бытность мою обкомовскую, в сибирском губернаторстве, как острили тут, в аппарате,было. Прилетел однажды журналист столичный, известный, не в том суть. Чтоб интервью у меня взять. Ну, поговорили мы о делах, о перспективах наших, а положение в моей области складывалось в ту пору как нельзя лучше, Москва нас очередным орденом награждать собиралась и так далее. Короче, в самом конце беседы зашла речь об аппарате. Сколько, спрашивает он, у вас народу занято в области руководящей работой? А мне-то, извините, Евгений Николаевич, сами понимаете, эти данные по херу. Поскольку эти цифры мы никогда не афишировали. В общем, сделал я умное лицо и ответил в общих словах. А он, этот журналист, дотошным оказался: говорит, если прикинуть, в области столько-то районов, в каждом районе примерно столько-то сел и деревень, в них положено держать столько-то начальства — прямого и косвенного, — словом, стал он считать на пальцах, и вышла у чего в результате цифра, весьма близкая к истинной. Огромная цифра. Опасная. Я, конечно, молчу, слушаю его, киваю, чего магнитофон не фиксирует. Наш, советский, — на ихние рассчитывать нельзя, сплошной компромат. Ну, в общем, молчу я, его слушаю. А он знаете чем закончил? У Муравьева-Амурского, говорит, — ну известного сибирского губернатора, в прошлом веке жил, — у него, говорит, были полицмейстер, мудрый еврей для совета, три урядника и полсотни казаков с нагайками. И все. А порядок сохранялся аж до самого океана. И территория — не чета моей области, вдесятеро обширнее. Но самое печальное, что ведь прав, сукин сын! Вот ведь что сгубило нашу с вами драгоценную державу. Собственно, мы сами ее и сгубили. А потом, когда пришла нужда брать вожжи, как вы выразились, в свои руки, развели демократию: кто будет конем, кто извозчиком, а кто телегой. Но ведь жила Россия! И свои Рябушинские у нее были, и Мамонтовы, и Прохоровы, и даже такие своеобразные типы, как Саввы Морозовы. Все у нас было. И главное — был порядок, о Господи, прости и помилуй мя, грешного...

Последнюю фразу Сучков сказал бегло и не очень внятно, как говорится, было бы желание — услышишь, нет — и не надо. Но Никольский услышал.

— Ну, я полагаю, — растягивая слова с хрипловатой вальяжностью, заметил он, — вы еще не взяли в обычай, как некоторые наши предводители, красоваться перед телекамерой со свечкой в руках в Елохове-то, глядите, мол, и я ваш, сродственный, так сказать, от земли, от сохи, мого батю тож раскулачивали? А то вот я книжки наших «новых русских», как они себя величают, иногда почитываю и вижу — все, оказывается, дети раскулаченных. Или внуки. Включая президентов. А вы разве не знаете? — удивился Никольский совершенно непонимающему взгляду Сучкова. — Господи, да чего ж это они вам читать-то дают? Вы сами почитайте, вот и сделаете вывод, с кем быть, с кем дружить... Взгрейте получше свою команду, чтоб не только постановлениями Верховного Совета интересовались... Шутка, Сергей Поликарпович. Но у меня тем не менее сложилось после ваших слов впечатление, что вы по царю-батюшке тоскуете. Не так? О Сталине молчу.

— Давайте подождем еще немного, Евгений Николаевич, — сказал после паузы Сучков и нарочито громко вздохнул. — Думаю, скоро все должно разрешиться. Не может страна как дерьмо в проруби без конца болтаться. Не должна... Но ведь тогда, извините, и главный вопрос встанет: кто с кем? И где ты был.

Очень неприятным холодком пахнуло на Никольского от этих вопросов. Он даже слегка поежился, как заметил Сучков, но быстро взял себя в руки и поднялся.

— Спасибо за откровенность, Сергей Поликарпович. Полагаю, у нас еще будет сегодня возможность вернуться к этому разговору. А сейчас давайте-ка все-таки перейдем к основному делу: боюсь, хороший парок уйдет, а тут нельзя, чтобы перестоялось. Поэтому — прошу.

Он открыл дверь в соседнее помещение, отделанное небесно-голубым кафелем, радующим глаз, и где был небольшой бассейн, огражденный серебристыми перилами, а в глубине, на деревянном подиуме, размещались велотренажер, шведская стенка, штанга, гири и прочие спортивные причиндалы. Там же находились и различные душевые устройства. Все рационально, свободно, красиво.

Ну а парилка, отделанная полированной розовой осиновой планкой, вызвала искренний восхищенный вздох гостя. И она стоила того. Бывал Сучков в самых разных «саунах» — грамотных, неграмотных, богатых, по-таежному примитивных, — и его, в общем, было трудно удивить чем-нибудь необычным, новым. А вот здесь, в доме у Никольского, все оказалось просто, без особых каких-то затей, зато очень удобно и просторно. Широкие полки, ступеньки, разные балясины перил. Финская электрическая печь, обложенная крупным булыжником, истекала крепким сухим жаром, пахнущим свежим хлебом, мятой, медом и еще чем-то знакомым, напоминающим цветущий летний луг, опаленный солнечным зноем. Чудо, а не парилка.

А ну-ка поглядим, как вы играете в шашки! — озорно прикрикнул Никольский, напяливая рукавицы и доставая из шаек пару разогретых, распаренных веников — дубовый и березовый. — Вы шапочку-то наденьте, — посоветовал он и показал на фетровую феску, лежащую на полке. — Не смущайтесь, совсем новая. Для доброго гостя.

Сучков охотно напялил на лысину мягкий фетр и блаженно растянулся ничком на верхнем полке, подставляя спину под обжигающий и остро покалывающий кожу духмяный поток жара.

Тело сладко постанывало и, захлебываясь, дышало всеми открывшимися порами, расслабляясь под резкими, припечатывающими ударами мягкой листвы, и мысли у Сучкова тоже становились плавными и словно размеренными.

«Он умеет слушать, этот Евгений Николаевич, — как-то посторонне размышлял Сучков. — А уметь правильно услышать — это уже наполовину понять. Ничего, не надо торопиться, дело того стоит».

Есть в этих молодых, «новых русских», своеобразная задоринка, есть. И это хорошо. Правильно. Вот и Никольский должен сам созреть до понимания, что предложение исходит от солидных людей, создающих свои правила, а потому ни отговорок, ни снисхождения не понимающих. И не принимающих. Да поймет, куда он денется...

Легкий намек он уже слопал. А когда узнает... Вернее нет, он должен сам понять, догадаться, какие силы уже созрели в горбачевском окружении и какие пути дальнейшего развития будут в самом скором времени предложены этому замордованному обществу... И вот тогда обратного пути у него уже не будет. Тем более что у самого рыльце-то в пушку, ох в пушку... Стоит лишь копнуть поглубже, да в том месте, где надо, — и нет тебя, родной ты мой, ненаглядный... Но это уже крайний аргумент...

Ах, хорошо-то как, Господи, вот ведь истинная благодать! — выдохнул, словно пропел, Сучков, послушно переворачиваясь на спину и подставляя теперь грудь и живот живительному чистому пару. И были в выражении его лица такая умиротворенность, такая Божья благодать, что никому постороннему и в голову бы не пришло разгадать, какие мысли сейчас роились в этой щедро вылепленной природой голове с сократовским лбом, тяжелым квадратным подбородком кулачного бойца и пронзительным взглядом посаженных под крутыми надбровными дугами глаз.

4

Никольский вывел, держа под локоть, охающего по-бабьи и протяжно стонущего, будто заново родившегося на свет Божий, Сучкова в предбанник, там нажал на кнопку пульта, лежавшего на скамейке, и перед ними вдруг разъехалась, распахнулась в обе стороны часть стены, открыв дорогу к большому бассейну с зеленовато-голубой, дышащей свежей хвоей водой, накрытому сверху прозрачным пластиковым куполом.

Два десятка метров — еще расслабленно — туда, столько же — но уже в темпе — обратно, и Сучков снова ощутил свое тело физически крепким и собранным. Как в лучшие дни.

В предбаннике, возле широкого топчана, накрытого накрахмаленной простыней, Сучкова ждал Арсеньич. Обнаженный до пояса, он являл собой великолепный экземпляр классического борца. Или профессионального боксера. На это последнее указывали его ранние глубокие залысины почти до темени и слегка сплющенный нос. Да, подумал Сучков, такой яркой фактуре, таким мышцам мог бы позавидовать даже Вася Кузьмин, а ведь тоже отменно тренирован. И реактивен. Но Вася иногда бывает чрезмерно резок и напорист, меры не чувствует, да и лапы у него слишком уж железные — тиски, а не руки. А вот у Арсеньича движения оказались мягкими, словно кошачьими, однако Сучков быстро ощутил на себе их проникающую жесткость и сдержанную силу.

Негромко пел невидимый динамик голосом Высоцкого. И Сучков, снова расслабляясь под пальцами Арсеньича, вдруг как-то отрешенно и с запоздалым сожалением подумал, что еще каких-то пятнадцать — двадцать лет назад мог позволить себе слушать этого певца и двусмысленно хмыкать под его особо меткими пассажами лишь у себя дома. В некачественных записях, где песни постоянно перемежались криками и восторженными овациями зала. А вживе, воочию так и не пришлось. Он сам запретил концерт этого артиста в областном драмтеатре, как его ни упрашивали, умасливали и улещали представители общественности и собственные домашние. Да... Кажется, вчера только началась эта гребаная перестройка, а вот уже идеология стала в корне иной. Что было под гласным, а чаще — под негласным запретом, теперь едва ли не основа основ новой, так сказать, нравственности. Секретарь обкома или ЦК — со свечой в руках на богослужении в церкви, в тесном окружении своего синклита и охраны — такое ведь и вправду лишь в дурном сне могло присниться!.. А все оттого, что прежние ценности единым махом объявили сплошной трухой, не стоящей даже выеденного яйца. Впрочем, какая идеология, такое к ней и отношение, значит, того она и заслуживает. И хрен с ней, с этой научной идеологией вместе с марксизмом-ленинизмом. Другое худо — материальные ценности нельзя разбазаривать, отдавать в чьи попало руки, а именно так и происходит. Налетели голубчики, и несть им числа, из-под носа тянут, вчерашние сопляки миллиардные состояния делают.

Знавал Сучков в прежние годы крутых цеховиков — солидная публика, с размахом, с умением и терпением. Они дорого платили, но и работать умели — не чета нынешним. Их подпольные состояния годами делались, оттого и были крепкими, основательными. И себя эти мужики не афишировали, не выставляли — на вшивых «Запорожцах» ездили, скромненько жили. И такие дачи, как у этого Никольского, даже под страхом высшей меры позволить себе не могли. Опять каламбур получается, усмехнулся Сучков, ведь как раз за такую дачку им бы высшая мера и полагалась. Верно, меняются времена, круто меняются... Так что же нам теперь делать? Чем жить? Вопрос совсем не риторический, как поставил его Никольский, а самый что ни на есть жизненный, жестокий вопрос, требующий четкого и недвусмысленного ответа. А будет он таков: все зависит от того, в чьих руках окажется сейчас власть. Мы, твердо был уверен Сучков, должны ее взять, подразумевая под этим «мы» прежде всего себя и еще десяток, максимум другой серьезных, грамотных бизнесменов западного образца, таких, скажем, как Володька Молчанов, директор Средне-Волжского нефтяного концерна, Леня Дергунов, первый зам генерального Газпрома, Суханов Геннадий, президент «Станкоинструмента», или хоть тот же Мирзоев, генеральный фирмы «Сибирь». Нет, конечно, не только среди новых бизнесменов есть твердые сторонники «железной руки», сидят они и на товарной бирже, и в Госбанке, и среди областных руководителей их немало. И силовые структуры, и армия, слава Богу еще не разваленная демагогией демократов, нам в этом помогут. Разве худо от этого будет стране? Да никогда! Она сама ждет не дождется, когда прекратится этот несусветный грабеж, это бесконечное разбазаривание нажитого нелегкими десятилетиями добра, когда в руках настоящего хозяина снова станет великой необъятная наша держава. И никакая перестройка для этого не нужна. Как там сострил на днях Вася? Перестройка — перестрелка — перекличка! Ишь ты, квадратная башка, а варит...

5

Пока Сучков млел под пальцами Арсеиьича, а Никольский в охотку парился в одиночестве, время от времени с разбегу бухаясь в бассейн и резво проплывая под водой от бортика до бортика, водители и охрана первого заместителя премьер-министра, с аппетитом откушав за щедро накрытым столом, разбрелись по дачной территории, занимавшей пару с лишним гектаров соснового бора.

Кузьмин четко знал свое дело. Поэтому он, словно нехотя, вразвалочку, походил-понюхал клумбочки-цветочки, потом удалился в лес и, как бы между прочим, прошелся по всему периметру трехметровой бетонной ограды участка. Опытным глазом отметил, где и как установлена сигнализация. Нет, являясь в общем-то неплохим специалистом в этой области, Василий не стал бы утверждать, что лишь от одной мимолетной экскурсии он получил исчерпывающие сведения. Он прекрасно знал, что любая система обязательно дублируется, но вот как, это уже секрет профессионалов, а Никольский, насколько он знал, в электронике силен по-настоящему. Попробовал было Василий завести беседу на эту сугубо специальную тему с Иваном Арсеньевичем, которого все называли просто Арсеиьич, но тот, понимая, что оба они — и Василий, и он сам — занимаются одним делом, а все их индивидуальные тайны, в сущности, лишь вопрос времени, тем не менее ушел от разговора, переменил пластинку, словно предоставив Василию возможность утолять собственный интерес лично. Иди, мол, да гляди: у нас все открыто, никаких секретов. Но они-то определенно были.

Так, Василий со скрытым удовольствием отметил для себя, что одна из покрытых утрамбованным гравием дорожек от дома рассчитана на ширину автомобиля, и никакими цветочками ее не замаскируешь.

А в ограде, куда привела эта петляющая между соснами дорожка, судя по стальным тягам и мощным петлям, утопленным в бетонных столбах, должна была, вероятно, подниматься целиком секция, открывая выход на ту сторону. Он отметил для себя ориентиры, по которым надо будет найти это место с другой стороны и посмотреть, куда ведет дорога дальше. Возвратившись к даче, Василий также вычислил, что буквально в двух шагах от бассейна, где сейчас с фырканьем нырял хозяин дачи, под окольцовывавшей дом верандой явно должен находиться въезд в подземный гараж. А что там еще имеется, одному Богу известно. Нагнувшись, чтобы якобы завязать шнурок на ботинке, Василий легонько мазнул мизинцем по темному пятнышку на гравии, а отойдя, почесывая кончик носа, понюхал: точно, машинное масло. Усмехнулся — тоже мне, конспираторы! Нет, все не так просто в этом доме и немало тут скрытых хитростей. Только вот зачем все это понадобилось Никольскому? От кого должно охранять его столь серьезное инженерное сооружение? Против танка не устоит, конечно, а вот взводу спецназа здесь нелегко придется. Запросто сей орешек не расколешь. Видать, надолго и накрепко обосновался на своей даче хитрый инженер-бизнесмен. Штучка он, однако. Ну что ж, решил Василий, для первого раза мой хозяин должен быть и этим уже доволен. Маловато, конечно, но все-таки кое-что.

Якобы бесцельно слоняясь по лесу и вокруг дачи по аккуратно выложенным дорожкам, окаймленным то диким камнем, то круглым булыжником, то поставленным на узкое ребро красным кирпичом, между густыми зарослями сирени и жасмина, Кузьмин ясно отдавал себе отчет в том, что с него, конечно же, не спускают глаз. С момента приезда, с вызывающе богатого застолья, организованного наверняка затем, чтобы усыпить бдительность, за всеми приезжими наблюдали либо живые, либо электронные глаза. Для постоянного поддержания порядка в таком доме и на усадьбе, разумеется, требовалось немалое количество рук, а с момента приезда Кузьмин видел лишь двоих, исключая сторожа у ворот, людей из окружения Никольского: сперва их угощал молчаливый полутяж, как определил Василий, Арсеньич, а когда он по телефонному звонку ушел в дом, на замену ему явился Витюша и взял бразды правления столом в свои руки. Они завтракали под хрипловатого Высоцкого, одесскую «малину» эмигранта Мишки Шуфутинского и других, неизвестных Кузьмину исполнителей полублатной песни, создающих, как известно, соответствующее «настроение», в небольшом кирпичном доме, исполнявшем, видимо, служебную роль на усадьбе.

В комнате вполне приличных размеров, откуда вела дверь на кухню, можно было бы запросто рассадить за столом полтора десятка человек. Чьи-то ловкие и быстрые руки подавали через небольшое окошко в стене блюда с жареной уткой в яблоках, котлеты по-киевски, горячие кокотницы с мясным и грибным жюльеном — ну прямо тебе ресторан «Украина» или прежняя «София», когда она еще «Киевом» называлась, — всякие мясные и рыбные закуски, заливные, как будто собирались накормить не пятерых дорогих и слишком уважаемых гостей, а по меньшей мере два десятка обжор. И все это изобилие ставили на стол сперва Арсеньич, а позже — Витюша. Ну с Арсеньичем, в общем, ясно — правая рука. Охрана. Насчет интеллекта — пока неизвестно. А вот Витюша, как представил его Арсеньич, с виду душа-парень, и тельник у него под светлой рубашкой не новый, в темную полоску, какие подводникам выдают, бережет его, значит, как память, молодец. Василий тоже подобный имел, в балтийской школе спецназа надел впервые. Может, и Витюша из того же гнезда, только лет на пятнадцать моложе, и потому не мог его знать в лицо Кузьмин? Не исключено. Но вот манеры его и особенно речь, характерная такая, с растяжкой окончаний слов, будто кричит он кому-то, только негромко, чтоб враг рядом не услышал, напомнили ребят из Афгана. А вообще-то крепкий мальчишечка, лет на двадцать пять — двадцать семь, в самый раз под капитанские погоны. И рост подходящий — под сто восемьдесят, на пару ладоней пониже своего хозяина. Вот с этим пареньком хорошо бы поконтачить, копнуть его поглубже. Не может быть, чтоб где-нибудь их пути не пересекались.

Арсеньич сразу показал на сервировочный столик рядом с буфетом в другом торце комнаты: на нем громоздились, что называется плечом к плечу, самые разные бутылки — тут тебе и редкий в нашей стране греческий коньяк «Метакса», и всяческие «Петровские», «Смирновские» водки, и шведский «Абсолют» и прочее — чего душе угодно. На нижней полке столика сгрудились винные бутылки, как заметил Василий, грузинского производства и разлива. Он тоже любил эти ароматные вина — «Ахмета», «Напареули», «Киндзмараули», «Тетра», «Твиши»... «Выбирайте сами кому что нравится, — кивнул Арсеньич, — у нас так заведено: каждый пьет, что любит, а кто не любит, отказом хозяина не обидит». Заблестели, конечно, глаза у ребят, увидел Василий. Ну, водителям-то не положено, а охране можно разрешить пропустить по стаканчику. Опять же под этакую закуску!.. Василий подмигнул двоим телохранителям, мол, я не видел, вы — не дети, подошел первым и налил себе бокал «Киндзмараули». Ребята правильно поняли и тоже налили себе но бокалу красненького. Его даже подводникам дают: кровь, говорят, хорошо прочищает. Ну и мозги соответственно. Василий велел своим после застолья погулять порознь по территории, пусть они и на себя отвлекут часть внимания.

Этот Витюша — открытая душа, чтоб скрасить молчаливое сидение за столом и создать соответствующее действу настроение, стал анекдоты травить, да так ловко, и все про Горбачева с Ельциным, а главное — их голосами. Обхохотались ребята. Похоже, в этом подчеркивающем свое богатство и независимость доме никто никого не стеснялся и не очень, кстати, чтили президентов. Что ж, в принципе подходящая компания. Нам, решил Василий сразу и за себя, и за Сучкова, такие могут подойти. Лучше их иметь в друзьях- подельщиках, нежели во врагах.

Но вот чего никак не мог осмыслить Кузьмин, так это отсутствие женского персонала. Баб, коротко говоря. Он знал, что, когда в одном доме собираются хоть несколько мужиков, без женщины никак не обойтись. А тут, у Никольского, он пока что-то нигде не отметил женского присутствия. Хотя мельком, издали, и видел руки, подававшие блюда в окошко, но были ли они женскими, утверждать не взялся бы, крупные были руки. Что они здесь, одни пидоры собрались, что ли? Быть такого не может. Словом, и этот вопрос нуждается в проработке. Баба — всегда слабое звено в любой организации. Как следует надавить — и вся цепочка лопнет.

6

Василий еще немного послонялся по дорожкам вокруг дачи, ни на что особо не обращая внимание, — усыплял бдительность наблюдателей и одновременно обдумывал план своих дальнейших действий, которые надо было совершить так, чтоб уж и в самом деле комар носа не подточил.

Наконец появился шофер Дима, тоже вроде бы гуляющий безо всякой цели. Кузьмин поднял руку и, когда тот подошел поближе, громко, чтоб все желающие услышали, сказал:

— Слышь, Димок, ты в этой Удельной бывал когда? Есть тут что-нибудь интересное, не знаешь? Магазины или базары? Поглядеть хочу сходить...

Дима неопределенно пожал плечами, потом спросил:

— А сам как? — и кивнул на дом.

— Да они еще небось в парилке, потом обедать начнут, тары-бары, разговоры. Часок-другой точно есть в запасе. Поэтому, если чего, ты скажи, я в поселке, ладно?

— Скажу, — лениво пожал плечами Дима.

— А я правда схожу гляну, как тут народ живет, заодно сигарет куплю. Тебе не нужно?

— Возьми «Столичных», если будут.

Вяло махнув рукой, Кузьмин вразвалочку направился к воротам. Навстречу ему из будки вышел давешний сторож, молодой крепкий парень в камуфляже, и вопросительно поднял брови. Василий подошел поближе и в свою очередь спросил:

— Не подскажешь, друг, как до станции дойти? А то, видишь, хозяева-то парятся, у них свои дела. Час-другой есть свободный, хочу по здешним магазинчикам-лавочкам пока прошвырнуться. Куда сходить посоветуешь?

— А тут все вокруг станции. Прямо вот так, — он указал пальцем, — и шагайте. Берите правей шоссейки и шагов через триста выйдете на улицу, а по ней — снова направо, аж до самой станции. Тут не заблудишься, минут двадцать ходьбы, не больше.

— Ну спасибо. — Василий дружески тронул сторожа за локоть, и тот отворил калитку.

Кузьмин вышел, достал полупустую пачку сигарет, спички, закурил и, не оглядываясь, по-прежнему неторопливой, гуляющей походкой направился по лесной тропке в сторону от шоссе, по которому они приехали на дачу. Скоро впереди, в просвете между деревьями, он увидел задние дворы нескольких домов и проход между ними на поселковую улицу, по которой как раз проехали «Жигули». Но, подойдя почти вплотную к огородам, засаженным картошкой, Василий «уронил» спички, сделал еще несколько шагов, похлопал себя по карманам и, обернувшись, увидел на дорожке, свой коробок. Медленно вернулся к нему, нагнулся, поднял, встряхнул в кулаке, а глаза его между тем быстро и цепко оглядели пройденную тропинку. За спиной было вроде бы чисто. И тогда, сунув коробок в карман, он быстрым, скользящим шагом устремился вдоль огородов, внимательно глядя по сторонам. Через сотню шагов он углубился в лес и отправился напрямик к тому месту в бетонной ограде, которое его интересовало.

Как Кузьмин и предполагал, в бетонной ограде имелись вторые ворота. Собственно, даже и не ворота, а просто скрытый выезд на зеленую лужайку, напоминавшую заросшую лопухами деревескую улочку. Слева, метрах в десяти от ограды дачи Никольского, тянулся старый, с облупившейся зеленой краской забор, за которым виднелись какие- то деревянные строения барачного типа со множеством пустых оконных проемов. Скорее всего, здесь когда-то был пионерлагерь. Пробравшись сквозь дыру в ветхом заборе на территорию, а это действительно был когда-то пионерлагерь, вон у дальних ворот две гипсовые фигуры пионеров с горнами еще остались, Василий тщательно оглядел пустые корпуса, широкий плац между ними с мачтой для подъема флага и вошел в одно из помещений, расположенное как раз напротив ограды дачи Никольского. В комнате с ободранными обоями и загаженным, как обычно в таких случаях, потом, он отошел к дальней стене, достал из внутреннего кармана куртки складной портативный бинокль и стал внимательнейшим образом рассматривать бетонную ограду напротив. Вскоре он зафиксировал не замеченный ранее глазок телекамеры в развилке сосны, направленный вдоль ограды. Что же касается тайного выхода, то никаких следов от автомобильных колес Василий не обнаружил. Возможно, им еще не пользовались, а держат для крайней нужды. Ну ладно, а если настала она, эта крайняя нужда, то что? Видимо, бетонный блок по команде поворачивается на верхних петлях в горизонтальной плоскости, открывая автомобилю незаметный и быстрый выезд на этот пустырь, и далее вдоль лагерного забора, мимо гипсовых пионеров прямо на улицу, ведущую к железнодорожной станции. И там, — знал то, что надо, Василий Кузьмин, — пятьсот метров до переезда и — на трассу из Быковского аэропорта в Москву, к новой Рязанке. Все просто.

Кузьмин выбрался из корпуса и под его прикрытием вернулся в лес.

7

Он хотел было пройти к станции напрямик, через этот лесок, но какое-то интуитивное чувство подсказало не торопиться. И Василий как пришел сюда, так обратно и вернулся, к тем огородам. Присел под деревом, закурил, осмотрел округу — тихо, никого. Взглянул на пройденную недавно тропку через лес и сразу напрягся: шла женщина. Со стороны дачи. В руке она несла небольшую сумку. Пройдя между домами, повернула к станции. Василий докурил, вдавил окурок в землю и тоже пошел задами огородов, не выпуская женщину из поля зрения. Миновав с десяток домов, он выбрался на улицу и стал неявно, но настойчиво догонять ее. Так и дошли они почти до станции, где женщина заглянула в магазин «Промтовары», а он в небольшой палатке, приткнувшейся к стене этого магазина, купил для Димы пачку «Столичных», а себе — «Мальборо». Курить надо то же самое, что и хозяин. В это время из дверей магазина вышла та женщина. Еще не предполагая, с чего начать знакомство, Василии шагнул ей навстречу

— Здравствуйте,—улыбнулся он приветливо,—я...

— Ах, это вы? — удивленно вскинула брови женщина. Она была некрасива, вернее непривлекательна. Толстый нос картошкой, круглые щеки, усыпанные веснушками, слишком пухлые губы, открывающие неровные зубы, маленькие, бесцветные какие-то глазки. И еще эти серые волосы, безвкусно схваченные в пучок на затылке. Да, без фантазии обошлась природа. Но, странное дело, если она поскупилась на физиономию, то всему остальному досталось с избытком. Грудь — так чтоб сразу двойню кормить, а крепкие бедра Кузьмин оценил, еще когда шел за ней следом. Мордочку бы газеткой, как говорят, прикрыть — и цены нет бабенке, самый смак, кто понимает. Все это разглядел и понял Василий буквально в краткие доли секунды, пока женщина встопорщила короткие свои бровки и узнала его.

— Я, — самодовольно подтвердил Василий, — а откуда...

— Да это ж я вас недавно угощала! — смешно хихикнула она. — Неужто не признали?

Взглянул Василий на ее руки и, конечно, сразу вспомнил и узнал широкие, показавшиеся ему мужскими ладони. Но не мог же сейчас сообщить об этом. Удача сама свалилась ему в руки, и нельзя было спугнуть ее. Он вежливо взял женщину под круглый пышный локоток, чуть прижал его к себе и спросил, вложив в голос всю ласку, на какую был способен:

— А зовут-то вас как, милая вы моя?

— Наташей, — засияла она всем лицом и что-то, как показалось Кузьмину, вдруг проявилось в ней симпатичное.

— А я — Вася! — радостно совершил он для нее открытие. — Наташенька, душа моя, а где здесь чего-нибудь попить? Пошел вот за сигаретами, — он для убедительности показал только что купленные пачки, — и так пить захотелось... После вашего-то щедрого застолья.

— Ну откуда же тут попить? Вот разве до меня дойти? Нет, тут недалеко, — поспешила успокоить она. — Пара кварталов всего.

— Ну-у, — сделал виноватый вид Василий, — неловко мне. И не знакомы мы путем... Да и ваши домашние — чего подумать-то могут...

— Одна я живу, — весело перебила его она, — не стесняйтесь, пойдемте. Это все равно вам по пути. Значит, вам понравилось?

— Это о чем? — не понял Василий.

— Да об угощенье, как накормила вас! Меня ведь, прежде чем к себе взять, Евгений Николаевич на курсы посылал учиться. У самого Царева на практике была, это который в «Узбекистане» шефом был.

— А ну как же! — проявил он полное знание дела. — Великий шеф-повар! Я вон еще когда посещал его садик-то, во дворе, помните? А что, жив-здоров старик? Петр... забыл, Алексеевич, так? — Ну вот, — просияла она. — А говорите, забыли! Кто у него бывал, никогда не забудет. Верно, Вася?

Полный порядок, теперь уже твердо понял Кузьмин. Оставались лишь детали: выяснить — глупа она или ловко прикидывается. Но в любом случае, ахнуть теперь не успеет рыбка, как сядет на крючок. А крючок-то хорош, вот он, рядом с Наташей шагает, Васей его зовут. Она что-то болтала, но он слушал краем уха и только кивал согласно. Ему было все равно, о чем бы она сейчас ни говорила, поскольку то, что нужно, его тренированное ухо не пропустит. Он чувствовал тепло ее полной руки, не глядя на нее, видел ее всю, мысленно уже раздевал и вообще всей кожей ощущал крепко сбитое, сочное ее тело.

Остановились перед небольшим одноэтажным домиком, стоящим в отличие от соседских не фасадом прямо на улицу, а в глубине палисадника, заросшего сиренью и золотыми шарами. Прошли к двери, и Наташа достала из сумочки ключ.

— Зайдете? — спросила с таким кокетливым выражением на лице, что, если бы перед глазами Кузьмина в данный миг оказалась не ее фигура, а это самое лицо с выражением, он сбежал бы. — Или сюда попить вынести?

— Да ну что уж теперь, — развел руки в стороны Василий, — раз завели в гости, покажите хоть, как живете, — и шагнул на ступеньки невысокого крылечка.

Одного беглого взгляда хватило на то, чтобы понять, кто и как в этом доме живет. Конечно, одна, что упрощает задачу. Мечтает о красивой жизни, хотя в этом деле ни черта не смыслит, вон вырезанные из календарей портреты киноартистов Янковского, Збруева и Виталия Соломина по стенам развесила. Но чистоту блюдет. Полы сверкают, что в прихожей, где печка, что здесь. И салфетки вязаные и на столе, и на диванчике — булавками приколоты, и даже на кровати — на подушке. Занавесочки, оборочки, телевизор — дорогой, «Сони», это понятно откуда. Ну что ж, можно сказать, богатая невеста, да только вот женихов, видать, не предвидится. Надо же, хреновина какая — «видать, не предвидится», ляпнешь так вот при хозяине, стыда не оберешься... Однако что-то хозяюшка наша задерживается.

— Наташа, — позвал он.

— Иду сейчас, — отозвалась она, — попить вам готовлю. — И через минуту появилась, но какая! Уже сменила свое мешковатое платье на атласный халат, туго перетянутый пояском в талии, которой позавидовала бы любая баба, и пучок свой дурацкий распустила, и стали волосы как волосы. В руках она держала большую кружку, похоже — гжельской работы.

Василий осторожно принял ее из рук хозяйки и отпил — это был душистый, прямо со льда смородиновый сок. Вот чудо-то! Да, чем плоха такая жизнь?..

— А вы чего же, больше сегодня не работаете? — удивился он, отрываясь от холодной кружки и довольно отдуваясь,

— А нет, я ж все наготовила, и Арсеньич там сам справится. Я ведь в дом не подаю. Мое дело — готовка, и все. А они потом сами.

— И много их — хохотнул Василий. — На вашу- то бедную головушку... Совсем, поди, заклевали повариху, да?

Какая-то тень мелькнула в ее глазах, и Василий немедленно перевел разговор на другую тему, чтобы вышибить из памяти заданный вопрос. Взглянул на свои ботинки и охнул:

— Батюшки-светы, что ж это я на вашу чистоту — да своими сапожищами! Никакой совести у мужика! Простите, Наташенька!

— Ой, да что вы, — прямо-таки зарделась она, увидев, как гость искренне убивается, — да вы ж вытирали в сенях-то! Или забыли? Ну чего ж это вы стоя, присядьте хоть, Вася.

«Хорошо она сказала: Вася», — оценил он и понял, что до поры до времени некоторых тем касаться не стоит, пока вся — от макушки до пяток — в руках не будет, правды не скажет. Угрожать сейчас бессмысленно, брать за горло — тем более глупо. Надо ее довести до кондиции, показать класс, а дальше она и сама все выложит. Как это говорят, яблонька созреет — успевай только подбирать сладкие яблочки. И он почти по-хозяйски отодвинул от стола стул, уселся и, держа в одной руке кружку, другой шутливо притянул к себе Наташу за талию. Она напряглась было, но он опять все свел к игре, сказав, что не может отгадать загадку: кто слаще — сок или хозяйка, его приготовившая. Посмеялись, и она не отстранилась, а он, попивая из кружки и шутливо прижимая щеку к ее бюсту, заявил попросту этак, почти по-деревенски, что наконец понял разницу: сок ледяной, а хозяюшка — пламенем пышет. Его пальцы могли быть и железно убийственными и, когда он этого хотел, мягкими, словно шелк. Сейчас пальцы гладили ее спину, замирали, и вместе с ними, чувствовал Василий, замирала и Наташа. Еще, еще немного, останавливал он себя и взялся за нее второй рукой, запустил пальцы под халат, поднялся со стула и медленно, но напористо обхватил своими жесткими губами ее — пухлые и уже безвольные. Краем глаза оценил расстояние до кровати и прижал к себе хозяйку с такой силой, что она задохнулась, охнула и обвисла в его объятиях. Вот теперь порядок, решил он и, подняв Наташу на вытянутых руках, шагнул к кровати.

Нет, никогда еще процесс вербовки не был ему так приятен.

8

Василий понимал толк в женщинах и, если это не было чревато последствиями, охотно пользовался их услугами. Но то, что произошло теперь, не вписывалось ни в какие привычные для него рамки. Конечно, эта Наташа, похоже, даже и представления не имела о том богатстве, которым обладала. Она была, как быстро понял Кузьмин, абсолютно неопытна в любовных делах, хорошо еще, что не девушкой оказалась, мелькнула поначалу у него такая мысль. А немного позже он был уже уверен, что если и держал когда-нибудь перед глазами идеал женского тела в собственном понимании, то это было именно такое, которое лежало в его объятиях в настоящую минуту. Странное ощущение: влюбиться в женское тело...

А сама женщина всхлипывала, уткнувшись мокрым носом ему под мышку. Он гладил ее упругую спину и, поглядывая на свои часы, с непонятной тоской слышал, как уходит время. Она все еще не могла пережить того, что он ей рассказал про Евгения Николаевича, про то, что тот находится в большой опасности и его могут даже в тюрьму засадить, и дом поджечь, и даже убить, столько у него оказалось врагов. Рассказал, чем она может помочь своему хозяину и что может случиться, если она хоть одним словом, даже во сне, проболтается, словом, застращал женщину до такой степени, что и сам немного из-за нее стал нервничать.

Нет, не глупая она оказалась, а покорная — извечная российская бабья слабость. Ведь он такой перед ней сильный, могучий, страстный, умный, конечно, как же иначе, и как же не слушаться такого сильного, могучего и так далее? К тому же, живописуя опасности, окружающие Никольского, Кузьмин был, в общем, не так уж и далек от истинного положения вещей. Несговорчивость Никольского определенно приведет к одному из перечисленных вариантов. А потому, постарался убедить Василий Наташу, ему особенно важно знать, что происходит в доме, кто бывает, кто охраняет, как и все остальное в том же духе.

Каким-то посторонним взглядом Наташа, конечно видела, что из нее делают самую обычную шпионку, не совсем же она была дура набитая. Но бурный поток ласк, который всякий раз обрушивал на нее Василий, едва улавливал хотя бы тень сомнения в ее словах или взгляде, сразу и напрочь убивал в ней очередной всплеск протеста или просто несогласия с ним. Где уж тут устоять!.. И адрес его она твердо запомнила, и телефон его, и дни недели, вернее, те, прежде одинокие вечера у телевизора, которые она теперь будет проводить вместе с ним, в его объятиях. Словом, довел он женщину до состояния мягкого воска и мог по своему желанию вылепить из нее все, что ему требовалось. Жалел ли он о содеянном? Да нет, пожалуй, ведь его вспыхнувшие чувства к этой женщине, пусть их кто-то называет низменными, плотскими, казались ему искренними. В конце концов не в гости ж ее водить! А когда вдвоем — надо ли большего?..

Все, решил он, пора. Василий разжал обнимавшие его руки, поднял с пола брошенную второпях свою одежду и стал быстро одеваться. Подошел к столу, чтобы глотнуть пересохшим горлом теплого уже сока, обернулся к лежащей женщине, и в сердце его колыхнулась непонятная радость.

Однажды, роясь от нечего делать в книжном шкафу Сучкова, Василий обнаружил старое немецкое издание «Ада», написанное итальянским писателем Данте черт его знает когда, а иллюстрации к этому огромному фолианту, как называл его хозяин, рисовал французский художник Доре. Но суть не в старине или в том, что издание было, конечно, очень редким и дорогим. Больше всего, помнил Василий, поразили его тогда женщины, которых изображал художник. Были они крепкотелые, с сильными ногами, крупные такие и вызывали вполне понятное томление. Он тогда подумал, что, если в той Италии действительно женщины были такими, понятно, почему все папы римские оказались жуткими бабниками. И вот теперь, невольно оглянувшись на Наташу и окинув взглядом ее всю — от шеи до кончиков пальцев, Василий понял, что попал в самую точку: она, словно нарочно, сошла к нему с тех картинок. А лицо? Что лицо, страсть бабу красит, лица и куда хуже бывают. Просто не знает еще своей силы Наташа, а узнает — расцветет. О последствиях своего договора с ней он не хотел сейчас думать. Правда, закрывая за собой входную дверь, услышал сдержанный ее плач, но решил, что бабьи слезы — вода, которой и положено природой течь.

На улице снова стал накрапывать дождик, и по дороге Кузьмину никто не встретился. Будто вымерла улица. Он подошел к воротам дачи, навстречу, как положено, вышел сторож Саня, так сказала Наташа, почему-то не ответил на приветливый взмах руки Василия, только качнул головой в сторону открытой калитки: проходи, мол. Что-то тут произошло, насторожился Василий. Вошел во двор, огляделся, увидел своих ребят, сидевших на лавочке под навесом, возле стоянки машин. Ну да, бродить под дождиком кому охота. Подошел, отдал Диме его «Столичные», сел с краешку, закурил, спросил небрежно:

— Ну как тут, чего слышно? Когда поедем?

Дима пожал плечами, тоже закурил и сказал после паузы:

— Пойти, что ли, машину поглядеть...

— Пойдем, — лениво процедил Василий и поднялся следом.

Дима открыл багажник, взял тряпку, потом поднял капот и стал протирать двигатель.

- Как ты ушел, — пробормотал он, почти не разжимая губ, — чего-то они вдруг забеспокоились. Смурные стали. Может, где прокололись?

— Не думаю, — так же тихо отозвался Василий.

— Не нравится мне эта компания...

— Терпи, казак, — усмехнулся Кузьмин. — Мне тоже не все нравится.

— Повариха у них тут есть... Ничего бабенка, если сзаду глядеть...

— Ну поглядел?

— А то! — ухмыльнулся шофер.

— Вот и молодец. — Василий прищурил один глаз и двумя пальцами сжал свои губы.

— Понял, — качнул головой Дима. — Все понял, шеф. Минут десять назад Арсеньич выходил, сказал: получасовая готовность.

Ну вот, а ты говоришь... — Василий выпрямился, лениво потянулся всем телом и вдруг почувствовал наяву, как держат его, не хотят отпустить горячие руки Наташи. Наваждение какое-то...

9

Обед подходил к концу. Никольский и Сучков сидели возле торца огромного обеденного стола друг против друга и вели внешне неторопливый разговор. Тон его был мирный, спокойный, но за этой умиротворенностью, вызванной расслабляющим действием баньки, каждый чувствовал нарастающее скрытое напряжение, словно соединяла хозяина и гостя не прямая линия общих намерений, а все более сжимающаяся пружиной стальная полоса отчуждения. Впрочем, и само напряжение и его причины на каждом конце этой полосы были разными. И это понимали оба, хотя старались сохранить максимум доброжелательности друг к другу. Внешне, разумеется.

Закончив сеанс массажа, Арсеньич накрыл Сучкова махровой простыней и посоветовал полежать минут пятнадцать, после того принять теплый душ, обсушиться и одеваться. Сам же вышел в кафельный предбанник, снял трубку внутренней связи и выслушал сообщение Витюши Степанова. Затем он заглянул в парилку, где яростно размахивал вениками Никольский.

— Степанов знает Кузьмина, — коротко доложил он, увидев вопросительный взгляд Никольского. — «Альфа». Тренер по спецподготовке. Два года назад уволился и стал работать у Сучкова.

Никольский многозначительно хмыкнул.

— После стола, — продолжил Арсеньич, — команда стала аккуратно обследовать территорию. Шеф, так они его зовут, шел по системе сигнализации, обнаружил «подвеску», проследил до дома.

— Нашел? — усмехнулся Никольский.

— Конечно, — с улыбкой подтвердил Арсеньич. — Четко работает, молодец. Даже каплю понюхал.

— Это ты молодец, — подмигнул Никольский. — Ну?

— Из пионерлагеря наблюдал за «подвеской», засекли бинокль. Потом ушел. Сане сказал, что на станцию, по лавкам прошвырнуться. Наблюдение сняли.

— А вот это зря, — покачал головой Никольский.

— Народу сейчас нет, Евгений Николаевич, у ребят тренировка.

— Ну ладно, — подумав, махнул рукой Никольский. — Давай-ка переходить к обеду. Как он там?

— Как в лучших домах...

Поднимая за столом первую рюмку чистейшего «Абсолюта», явственно отдающего свежим листом смородины, Сучков сказал нарочито растроганным тоном:

— Вот мы с вами, можно сказать, впервые встретились как нормальные мужики. Очень вы мне симпатичны, Евгений Николаевич, искренне говорю. И это не только пагубное, — он рассмеялся, — влияние вашей несравненной бани. Я действительно глубоко уважаю вас, как и старика Туполева, которого очень хорошо знал. Помню, какими делами вы у него ворочали. Поэтому без всяких экивоков — за ваше здоровье!

Но после минутного молчания, отведенного на закуску, Сучков, как бы между прочим, поинтересовался:

— А чего вы, скажите на милость, все в одночасье бросили и на какие-то акции перекинулись? Нужда, что ли, заставила?

Никольский весело, откинув голову, расхохотался. И на непонимающий взгляд гостя только не очень вежливо отмахнулся ладонью.

И вы тоже, уважаемый Сергей Поликарпович! — стал объяснять он причину своего смеха. — Да не я это! Клянусь вам самым святым, никакого отношения к тем акциям не имел, не имею и иметь не собираюсь. Может, это какой-то однофамилец, не знаю. Но все, заметьте, буквально все почему-то задают мне этот вопрос, и, кстати, тоном осуждения. А я — ни сном ни духом. У нас в КБ другая ситуация сложилась. Появилась возможность создать кооператив по разработке и внедрению новейших технологий. Сперва связанный с конверсией, а потом взяли пошире. Всем было выгодно — и нам, и государству. Но оказалось, что у государства, в лице совершенно конкретных товарищей, на этот счет в корне противоположное мнение. И связано оно было, в первую очередь, с уровнем зарплаты. Вот и вся диалектика. Почему, к примеру, тот же Артем Тарасов или аз грешный заработали в месяц по три миллиона и под сотню тысяч одних партвзносов заплатили? Помните убойные статьи в газетах? Вот и врубили нам по тормозам.

«Идиоты, — думал между тем Сучков, и шея его помимо воли багровела, что не преминул отметить хозяин, — ничего нельзя им поручить... Один конфуз».

— Но ведь, — поспешил он загладить собственную неловкость, — вы, конечно, помните атмосферу, сложившуюся в обществе, и знаете, что первым всегда нелегко, отсюда и реакция...

— Разумеется, это все азы. Но вы также прекрасно представляете себе, что ноу-хау — это миллиардная экономия. И весь мир, к счастью, нельзя уподобить нашим баранам. Вот и отправилась наша родная, отечественная, уникальная технология за бугор. По очень высокой цене, честно говорю. Очень высокой, Сергей Поликарпович. А кто опоздал — тот потерял, как вы любите повторять.

— Ну а нефтяная эпопея? — с наивным интересом спросил Сучков.

Никольский правильно понял вопрос Сучкова. Следом за любым ответом будет предложена альтернатива: ты с нами или против. Против, значит, окончательно отвергнуть ультиматумы недавних партнеров: Дергунова — Молчанова — Мирзоева, тех, которые нормальный, честный бизнес превратили в грязную игру, связанную с откровенной и циничной распродажей сырьевых источников России. И это, кстати, также значит, что Сучков — либо из той же поганой компании, либо, что еще хуже, возглавляет ее. Но неужели он — тот самый пахан, на котором замыкаются все связи этой сволочи?.. А ведь, к сожалению, не исключено.

Что знал о Сучкове Никольский? Бывший секретарь обкома, в свое время добился в ЦК, чтобы в его лишенном нефти регионе построили гигантский нефтеперерабатывающий комплекс. По старым понятиям — вполне очередная стройка коммунизма. Но нефти-то не было, а амбиций — более чем достаточно. Плюс миллиардные капитальные вложения. Вот он, тот первоначальный капитал, который сам пришел в нечистые руки. Оставалось лишь грамотно распорядиться им. И они распорядились по мере сил и возможностей. Строительство в конце концов было заморожено как нерентабельное, но куда ушли деньги, ни один госпартконтроль так и не выяснил. А может, и не собирался выяснять? Дураки демократы ищут партийные деньги, а они давно уже переведены на счета иностранных банков, откуда их теперь никак не достать...

Эта «великая троица», как называл Дергунова и компанию Никольский, охотно пошла на партнерство с ним, когда он предложил им контракт на поставку немцам отходов от нефтепереработки. Еще бы, при соответствующей технологии, разработанной в начале восьмидесятых годов куйбышевскими нефтехимиками и за ненадобностью положенной под сукно по вечному российскому разгильдяйству, тут было поистине золотое дно. Только никто не хотел этого видеть. А он, Никольский, вынул работу из-под сукна, заплатил авторам идеи хорошие деньги и в следующем квартале имел четкую программу действий. Свои отказались категорически: тут, понимаешь, не до твоих прожектов, государство по швам трещит, а ты... Короче, немцы сразу оценили предложение по самому высокому курсу. Пользуясь старыми связями, Никольский сумел выйти на самого Рыжкова и получил лицензию. Однако партнеры решили переиграть его. Помимо лицензионных отходов, пользуясь уже своими каналами, погнали нефть в Грозный на переработку, а там нефтяная мафия творила свои законы. Пошла нефть и через Прибалтику, где у эстонцев и латышей концы вообще пропадали. Проданная в Скандинавию по демпинговым ценам, она принесла баснословные доходы.

И тогда он вышел из игры. Вышел официально. Но после этого на железных дорогах было задержано одновременно несколько составов с нефтью, идущих по подложным документам. Возникло уголовное дело, оно переметнулось в Верховный Совет, вмешались газеты, и вскоре полетели головы. Стрелочников, разумеется, тех, кто оформлял документы, не заглядывая в цистерны. Партнеры же затаились. Или чья-то сильная рука отвела их в сторону. Так, скорее всего, и было, понимал Никольский. Сам он тоже, кстати, побывал у следователя, предъявил соответствующие документы, после которых вопросы к нему иссякли.

Свою бывшую «Технологию» он зарегистрировал в новом качестве, теперь это было акционерное общество «Нара» с основной базой в Подмосковье. И для инвестиционных вложений открыл «Нара»-банк. Понимая, что на первых порах самое главное — это настойчивая и умная реклама, Никольский придумал себе в качестве символа милого русского журавлика, композитор Женя Куницын написал по его просьбе соответствующую мелодию, и закурлыкал журавлик по радио и телевидению, привлекая частные сбережения хоть и под не очень большие, но устойчивые дивиденды. Вот, собственно, и вся история, какую он мог бы сейчас рассказать Сучкову. Но тут и другой вопрос встал: именно Сучков, так называемый сибирский губернатор, первым держал в руках дело партнеров. И когда те недавно, сперва порознь, потом все вместе предложили Никольскому практически в ультимативной форме сделать весьма крупные инвестиции в нефтегазовую отрасль, где они были хозяевами положения, а он категорически отказался, ведь именно эта старая сибирская лиса появилась здесь, и появилась неспроста. Недаром и этот полковник Кузьмин так нагло, почти в открытую, взялся высматривать систему охраны и сигнализации. Давят, это ясно. Вопрос в другом, до какого момента можно вести с ними игру. Насколько распространится их доверие к нему? Им же самим верить нельзя. Не та публика. Но поиграть еще какое-то время можно.

Насчет нефтяной, говорите? — задумчиво переспросил он и, взяв бутылку «Абсолюта», потянулся к рюмке первого заместителя нынешнего премьер-министра. — Охотно расскажу, только вряд ли эта мелкая, почти анекдотическая история представит для вас интерес. Поверьте мне, Сергей Поликарпович, кабы не жулики, присосавшиеся к доброму делу, можно было хотя бы малую пользу принести отечеству. Увы. Узнав о махинациях, я закрыл кормушку. Скандал, конечно, да вы должны помнить. Правда, некоторые уши все-таки вылезли наружу... Хотите знать чьи? — спросил вдруг, глядя прямо в глаза, и увидел, как окаменел подбородок Сучкова. Отвел взгляд, усмехнулся и добавил: — То-то и оно. Действительно, вам лучше не знать... А теперь некоторые из тех бандитов, извините за грубость, хотят, чтобы я принял участие в их заведомо нечестной игре! Ну как вам это нравится? Вот вы вспомнили старика нашего, Андрея Николаевича, величайшего конструктора. А я вас вспоминаю, когда вы в нашем бюро были, уже в ЦК работая. Мы ж вас — поймите, у меня нет ни причин, ни повода для лести, — мы вас глубоко уважали. За ваши принципы. За то, что вы дело знали. И всегда нас ученых-практиков, поддерживали. Это в те-то годы!.. А теперь как на духу, идет? — улыбнулся Никольский и, чокнувшись с Сучковым, выпил. Тут же взял сигарету и закурил. — Лично вы, не как зам премьера, или будь вы хоть самим премьером, кто знает, как завтра сложится жизнь, мне глубоко симпатичны. Я возвращаю ваши же слова. Скажу больше, если вам нужна какая-то моя помощь, вы можете и имеете полное право на нее рассчитывать. Но я больше не хочу иметь дело с жульем... А почему вы не желаете попробовать лососинку? Это, знаете ли, свой собственный, домашний посол. Я такую рыбку только у вас в Сибири благословенной едал. Попробуйте. — И он положил тонкую розовую пластинку рыбы на тарелку гостя. — Поверьте, я очень рад принять вас у себя, так сказать, без чинов, по-домашнему, и буду вам еще больше обязан, если наши чувства окажутся взаимными.

«Вот так тебе, старая лиса! Что ты теперь скажешь?»

Сучков намазал кусочек бородинского хлеба маслом, положил сверху лососину, разрезал бутерброд ножом и, отправив в рот, пожевал задумчиво.

Прекрасно... Откровенность за откровенность. Вы, Евгений Николаевич, как я понял, уловили мой намек и оценили его верно. Я доволен. Мы ведь люди дела? Так? А в деле случаются разные нюансы, в том числе не очень желательные. Будем же надеяться, что не все наши желания — неисполнимы. А теперь я хотел бы вам чисто по-дружески прояснить некоторые ситуации, которые складываются в стране. Как говорится, не для печати...

10

Своеобразная, мягко выражаясь, жизнь в российском бизнесе, в котором Никольский варился с самого начала перестройки, провозглашенной Горбачевым, научила его практически ничему не удивляться. Или, в конечном счете, не показывать своего изумления открыто. Однако то, что он услышал, а точнее понял из доверительного монолога Сучкова, ввергло его, без преувеличения, в оторопь.

Неужели Сучков, партийный функционер со стажем, прошедший огни и воды на всех этапах жестко-поступательной карьеры, сточивший зубы на перемалывании соперников — это ведь искусственные, фарфоровой белизны резцы, обнажаемые в редкой для его лица улыбке, никого не введут в заблуждение, — неужели он в самом деле поверил своему собеседнику до такой степени, что позволил себе подобную откровенность?.. Или это у него точно разработанный план, в котором ему, Никольскому, отводится какая-то особая роль? Могло быть и так: сперва ошеломить своей якобы предельной откровенностью, искренностью, а затем повязать как прямого соучастника. Сперва идеи, а после — действия. Известно же: пока не знаешь — легче жить. А что же теперь?

Определенные силы, округло рассуждал Сучков, больше не намерены терпеть того бардака, в который превращают страну перестройщики-демократы, чьи убеждения и разрушительная деятельность уже открыто и без всякого стеснения финансируются западными спецслужбами.

Поэтому определенные силы, озабоченные трагической судьбой отечества, намерены преградить дорогу распаду, поставить плотину на пути этого почти неуправляемого потока.

— Никто из нас не вечен, — философски, с хмурой усмешкой бросит Сучков. И, помолчав, добавил: — К счастью. А государство не может жить без головы. Пусть для начала и коллективной.

Никольскому не требовалось объяснения по поводу «определенных сил». КГБ, милиция, армия — вот эти строители плотины. Но в первую голову, конечно, партаппарат, партийно-государственная бюрократия, что, в сущности, одно и то же, в чьих руках, несмотря ни на какие перестройки, по-прежнему сосредоточены финансы, промышленность, сельское хозяйство и топливо, иными словами, деньги, заводы и земля с ее недрами, а также силы устрашения и подчинения — следовательно, власть.

Так что же, Сучков, словно бы между прочим, предупреждал Никольского о готовящемся государственном перевороте? Иначе какой иной смысл он вкладывает в свою «плотину»? Или во фразу, что придет пора разбираться, кто был с кем? Ведь только так, однозначно, и можно оценить откровения первого заместителя премьер-министра. И не считает ли уже этот Сучков, что надолго, если не навечно, привязал к себе собеседника? Неужели он абсолютно уверен, размышлял Никольский, что я не способен ударить во все колокола? Правда, кто ж этому поверит... Или у него припасено еще нечто этакое, что должно заставить меня запереть свой рот накрепко?..

...Никольский дождался. Уже возле камина, куда Арсеньич подкатил на сервировочном столике чашечки кофе по-варшавски, со взбитой пеной, за прощальной, так сказать, сигаретой. Сучков вдруг, словно не к месту, вспомнил забытый случай из прошлой своей практики, когда одного вполне приличного, даже видного человека в буквальном смысле затравили в прессе, а потом посадили в тюрьму, где отдали на потеху уголовникам. А вся вина его заключалась лишь в том, что он не разобрался в ситуации, попер против своих бывших коллег, разумеется не совсем чистых на руку, и попробовал устроить благовест областного масштаба. Даже он, Сучков, обладая в те годы огромной властью, ничего не смог поделать и ничем не сумел помочь. Против строптивца были выдвинуты такие обвинения, собран такой компромат, что, пока суд разбирался, отсеивая крупицы правды от гор лжи, несчастный не дождался справедливости и сгинул. Был потом оправдан, но посмертно. И ведь не в страшные сталинские времена произошла эта трагедия, а в наши годы, в брежневские...

Сучков докурил сигарету, ткнул ее небрежно в бронзовую раковину, допил свой кофе и, поднимаясь из кресла, по-отечески многозначительно потрепал Никольского по колену.

— Вот так-то, дорогой вы мой, — вздохнул он и огорченно пожал плечами. — Ну что ж, спасибо, как говорится, за чай и сахар, уважили вы старика...

— Да какой же вы старик, Сергей Поликарпович! — преувеличенно бодро отозвался Никольский. — На таких, как вы, наше государство еще долго будет, извините, воду возить... Нагружать сверх меры... — а сам подумал: о Господи, помоги, чтоб и вправду сбылось!

— Скажете тоже, — самодовольная улыбка озарила тяжелое лицо Сучкова. — Но мы еще в силе. В силе. Хоть выправка у меня не та, что у вас, не та... А знаете, Евгений Николаевич, черт с ним, в конце концов, с этим здоровьем! — и он, будто в сердцах, отмахнулся от неведомого запрета. — Так и быть, давайте стремянную! Есть у меня к вам одно личное предложение.

— С удовольствием, — стараясь не выдать своей некоторой растерянности, согласился Никольский.

Они вернулись в столовую, хозяин налил пару рюмок и одну протянул Сучкову. Тот зачем-то посмотрел ее на свет, повертел за ножку и сказал:

Давайте за наш хороший сегодняшний разговор. За доброе знакомство. И еще, поскольку я постарше буду, не сочтите за бесцеремонную навязчивость, ради Бога, просто у меня давний обычай: тех, которые мне душевно близки, предпочитаю называть на «ты». Может, от старых наших, еще комсомольских времен идет. Так вот, давайте, Евгений Николаевич, если не возражаете, на «ты» выпьем. Чтоб все у нас в дальнейшем по-простому было, по-свойски. И без околичностей.

Они чокнулись и выпили.

— Для тех, кого люблю и уважаю, — с несколько ненатуральным хвастовством продолжил, поставив рюмку, Сучков, — я всегда открыт. Как тот Чапаев, помнишь? Я чай пью — приходи и ты, садись и так далее. Потому и ты, Евгений, не стесняйся. Для тебя я всегда на связи. А дел у нас много... Ах, какие, брат, дела предстоят!.. — В тоне его мелькнули мечтательные нотки. — Будешь звонить?

— Как прикажете...

— Ну вот! — будто огорчился Сучков. — Мы ж договорились на «ты». В домашних, так сказать... Ладно, пойдем, проводи гостя. Я там тебе небольшой сувенирчик на память припас.

«Вольво» Сучкова уже стояла возле нижней ступеньки широкой лестницы. Спускаясь к машине, он пальцем молча показал Кузьмину, и тот, нырнув в бардачок, достал пакет с фотографиями, поднялся по лестнице навстречу и подал хозяину.

— Вот, Женя, — самодовольно поиграл густыми бровями Сучков, — уж, кажется, каждый Божий день в газетах снимки печатают, привык, притерпелся, а все равно иногда под сердцем что-то нет-нет да екнет. А? Не бывает у тебя? На-ка вот, владей! — И он протянул Никольскому россыпь прекрасно отпечатанных цветных фотографий, которые, как понял Евгений Николаевич, были сделаны на той недавней презентации с банкетом в Киноцентре.

На всех снимках, а их было около десятка, дружески улыбались друг другу, держа по фужеру с шампанским и дымящей сигарете, Сучков и Никольский.

«Неужели у меня было такое счастливое лицо идиота? Я ж не помню даже, чтобы нас фотографировали... Да-а, физиономии-то, честно говоря, не шибко фотогеничные», — без всякого уважения к запечатленным личностям подумал Никольский.

— Я тут тебе, если не будешь возражать, — с легкой, почти незаметной снисходительностью заметил Сучков, —дай-ка на минутку, — он поворошил снимки и нашел нужный, на котором по белому обрезу бумаги была сделана надпись лиловым фломастером: «Е. Н. Никольскому — с дружескими чувствами. С. Сучков». — На держи, а я ведь, как видишь, знал, что у нас с тобой все толком сложится. Что поймем друг друга. Спасибо за хороший прием. — И Сучков ободряюще подмигнул, после чего пожал крепкую ладонь Никольского и сел в машину.

Никольский захлопнул за ним дверцу. Нагнувшись, помахал ладонью и проследил, как «Вольво», а следом и машина охраны одновременно и плавно тронулись к открытым воротам.

И только когда автомобили исчезли за поворотом ограды и Саня стал закрывать ворота, Никольский обернулся к Арсеньичу, стоявшему за его спиной двумя ступеньками выше, и негромко распорядился:

Финансовую группу по первому списку вызывай сюда к девятнадцати. Сейчас три — время есть. А команду — к десяти вечера. Устал я с ним, Арсеньич... Но знаешь, что я тебе скажу? Ох, и дела, кажется, завариваются! И дай нам с тобой Бог головы наши сохранить...