Синдикат киллеров

Апрель, 1992

1

В небольшом кабинетике Кузьмина, находившемся рядом с приемной Сучкова, раздался телефонный звонок. Василий Петрович снял трубку.

— Привет, Вась, Подгорный беспокоит. Как у тебя со временем?

— А у вас горит что-нибудь?

— Шутишь? Нет, не горит. Пока. Но поговорить надо. Ты когда смог бы подъехать?

— А ты где, у себя в Кунцево?

— Нет, тут, на Огарева. Сейчас двенадцать.

— Ну-у... Давай через полчаса. Идет?

— Жду.

Кузьмин вышел в приемную, спросил у секретарши, кто у самого. Она ответила, что буквально минутку назад отнесла Сергею Поликарповичу стакан чая, в кабинете никого не было. Кузьмин кивнул:

— Я зайду. Срочное дело.

Сучков со стаканом чая в руке стоял у окна.

— Прошу прощения, Сергей Поликарпович, у нас в течение ближайшего часа никаких мероприятий неожиданных не намечается?

— А тебе что, отлучиться надо?

— Буквально на полчаса.

Стою вот я, Вася, в окно гляжу, а сам думаю: сидит небось вон на той крыше или еще удобнее, в том вон окне, пониже, какая-нибудь сволочь и в меня целится. А? Невесело?

Кузьмин сочувственно промолчал. А что говорить? За какой-то месяц трое на тот свет отъехали.

— Да-a, где-то мы, Вася, большую ошибку допустили. Как считаешь?

— Вот по этому поводу и хочу кое к кому съездить.

— Съезди, Вася, съезди... Душа болит. Неспокойно на душе-то.

Они встретились в вестибюле, возле огромного гранитного Феликса, появившегося здесь еще во времена Щелокова. Большим покровителем искусств мнил себя покойный министр, художественную студию создал при Министерстве внутренних дел, на манер студии имени Грекова, где трудились военные художники. Обширные юбилейные торжества ввел с приглашением знаменитых артистов и писателей, почитавших за честь за свое участие иметь Почетные грамоты, подписанные лично министром. С такими грамотами, выставленными для обозрения на заднем ветровом стекле автомобиля, гаишники предпочитали не связываться и добродушно отпускали их владельцев. Ценил, одним словом, художества министр, и после его смерти среди полотен, развешанных в квартире и на даче, было найдено немало таких, что годами числились во всесоюзном розыске.

Подгорный взял Кузьмина под руку и предложил маленько прогуляться. Они вышли из подъезда и повернули налево, к улице Герцена, а перейдя ее наискосок, устроились в консерваторском скверике, на лавочке, за спиной великого композитора.

От Манежа к Никитским воротам проехали один за другим три роскошных лимузина — представительный белый «линкольн», темно-синий «мерседес» последней модели, похожий на танк, и серебристая сияющая «ауди».

Подгорный повернулся к Кузьмину и с интересом посмотрел на него.

— Ну, — спросил с усмешкой, — не осточертели тебе эти?

— Ты кого имеешь в виду, тех, кто здесь ходит или кто проехал в машинах?

— Про тех, Вася, кто нашу с тобой жизнь вот такой сделал.

— У тебя, кажется, есть планы, как все это дело изменить?

— Есть, Вася.

— Поделись, если не секрет.

— Затем и позвал.

Подгорный медленно огляделся и, положив подбородок на согнутую в локте руку, сказал:

— Ты наше условие не забыл? Помнишь, что бы ни произошло, ни ты меня, ни я тебя не видели. Так?

— Железно.

— Есть группа людей — честных людей, которым надоел этот бардак, — так начал свой рассказ Ваня Подгорный, высокий профессионал. — Финансовая и уголовная мафии давно, по сути, стали единым целым, одна без другой практически уже не могут существовать. Каждый уважающий себя фирмач создает при себе собственную службу безопасности, благо наши власти не только дают лицензии, но еще и специальные центры обучения оборудовали. Всякие школы, курсы... Фирмачам это удобно — под рукой и охрана, и отличный способ вполне легально разобраться с партнерами-должниками.

—Днями, — сказал Подгорный, — служба Министерства безопасности провела операцию: взяли особо опасную банду. А началось с того, что в одну фирму приехал представитель другой, чтобы выбить должок: полмиллиарда рублей. С четырьмя плечистыми, как мы с тобой, — тронул Кузьмина локтем Подгорный, — крупными такими молодцами. Из его службы безопасности. А оказалось, что все они — эти охранники — давно значились во всесоюзном, ну теперь федеральном, розыске за вымогательства, убийства. У всех были поддельные документы, а пятикомнатная квартира, которую для них снимала фирма, оказалась складом оружия и боеприпасов... Тут вот недавно «списали» некоего Мирзоева, не слышал? — Иван искоса посмотрел на Кузьмина.

— Как не знать, друг-приятель моего хозяина...

— Известно.

— А известно — чего спросил?

— Не торопись, Вася, всему свое время. Так вот, доложу я тебе, друг ты мой сердечный, что все его дела в строительных корпорациях — крыша, а занимался и он, и его охрана оружием. Поставляли на черный рынок пистолеты, автоматы и даже реактивные снаряды. Давно он у нас был на примете... Опередил кто-то.

Кузьмин промолчал.

— Ну так вот, Вася, к чему я веду наш разговор. Я тебя знаю давно. Еще по доафганским временам. Думаю, что хорошо знаю. И отвечаю за свои слова. Если ты, конечно, охраняя своего Сучкова, не стал другим, полковник.

— Можешь не сомневаться, — буркнул Кузьмин.

— Вот и не сомневаюсь, — кивнул Подгорный, — потому и уполномочен сделать тебе предложение.

— Это серьезно? — У Кузьмина полезли вверх брови от удивления. — Вы что, мужики, соображаете? Чтоб я в киллеры пошел?

— Ты не понял, Вася, — хмыкнул Подгорный, — киллеры нам не нужны. Нам нужны те, кто их учить мастерству будет.

Да кто это — «мы», в конце-то концов, кончай темнить!

— Я с этого начал, Вася. Есть такая группа честных — да, Вася, очень честных людей, которые объявили крестовый поход против всей этой мрази. Группа спецназначения при нашем министерстве. Имеется в этой группе свой штаб, мозг, так сказать. Туда поступает информация отдела разведки — это толковые ребята, бывшие обэхаэсники, сыщики, уволенные из органов за строптивость характера или за несогласие — помнишь такую вредную и опасную формулировочку, которой больше всего всегда боялось начальство? — в связи с несогласием с методами руководства. Кроме того, сведения от службы контроля. Официально она называется инспекцией по личному составу. Это наша агентура. Служба внутренней проверки, сам понимаешь, в нашем деле без этого нельзя. И наконец, мой отдел — служба ликвидаторов.

— Это что ж вы, получается, сами себе следователи, судьи и исполнители приговоров?

— Получается, так, Вася, — с сожалением покачал головой Подгорный. — А что прикажешь делать, если ни с зарвавшейся нашей новой буржуазией, ни с криминальными авторитетами нет сладу? Им же наши правоохранительные органы уже помогать стали! Судья выпускает убийцу! А почему? Потому что киллер пообещал, что с того с живого шкуру спустят оставшиеся на воле. А шкура у судьи — одна. И охранять его жизнь никто не собирается Вот против этого беспредела, Вася, и создали мы наш «Совет». Мы — это в основном офицеры, специалисты необходимых профилей и профессий, агентурная сеть, которая не входит в «Совет».

— Значит, как я понял, ты меня для своей службы присмотрел? А если мне это дело по характеру, к примеру, не подходит? Что сделаешь?

Как договорились, Вася. Разбежались. Может, где и доведется встретиться. Как старым друзьям.

— А ты мне рассказывал, как вы с Арсеньичем в «Белом доме» ночь коротали. Он-то что?

— Это другой вопрос. Там сложно, Вася. А ты об этом узнал потому, что я тебя знаю. И его знаю. Понял? И не хотел я, чтоб вы оба рогами друг на друга перли. Ладно, поговорим когда-нибудь. Ну, что ответишь?

— Подумать надо, Иван. С ходу такие дела не решаются. Не торопи, если можешь.

— Могу. Еще скажу — для полноты информации. Меня они пригласили на беседу сравнительно недавно. Просто я после той ночи, о которой ты вспомнил сейчас, кинул бумажку и раскланялся. Ты знаешь, я умею. А эти парни меня, видно, уже имели на примете, сразу подхватили, не дали упасть. Ну так вот, для сведения: за последние три года было списано семнадцать паханов, Вася, и одиннадцать бизнесменов. Причем трех из них достали в дальнем зарубежье, пятерых, как теперь говорят, в ближнем, а остальных — по разным городам. В Москве — тpoe. А список, Вася, знаешь какой длинный! Если сложить тех и других — за сотню. Такие вот дела. Ну а чтоб ты думал скорей, скажу по самому строгому секрету, понял? Есть там и твой, Вася. Все ли ты про него знаешь или далеко не все, роли не играет, наши мужики не ошибаются. Слишком на нем много висит всякого, друг ты мой сердечный.

Сильно пришлось задуматься Василию Петровичу Кузьмину. Он не мог не верить Ванюшке Подгорному, не тот человек, чтобы розыгрышами заниматься. Но если это так, то что же получается? Государство в государстве? Живет и судит по своим собственным законам? И как долго будет это длиться? Ведь так не бывает, чтоб никогда ни одного прокола. И если кого-то прихватят, а он расколется — все, хана всей организации? И не найдется сил, чтобы защититься против огромной государственной махины, как не найдется и возможности залечь на дно — все равно вычислят и возьмут. Странные мужики. Робин Гуды какие-то...

— Иван, — словно очнулся Кузьмин от раздумий, — а эти недавние дела — Тарасюк такой в Лондоне, а после газпромовец Дергунов на Кунцевской — не твоя работа?

— Нет, Вась, честно. Это, как мы полагаем, конкурент очень способный у нас объявился. Пусть пока... Мы скоро определим инициатора. Поглядим, может, наш человек... Ну ладно, думай, Василий Петрович, шевели шариками. Предлагаю тебе моим замом. Чистыми — два «лимона», спецжилье, транспорт и прочее, — он улыбнулся и подмигнул, как заговорщик соратнику, — все остальное, без чего обходиться трудно. У нас дисциплина, но не монастырь. А на Арсеньича ты не кати бочку, не надо, Вась, он мне нужен будет. Ну как? Или разбежались? — Он исподлобья поглядел на Кузьмина.

— Ты обещал дать подумать. Сколько терпит и почему спешка? И потом, ты сам понимаешь, я ж не могу прийти к Сучкову и заявить: все, надоело, ухожу.

— Ладно, в последний раз объясняю, — жестко заговорил Подгорный и поднялся, встал и Василий. — Я хочу, чтобы на тебе ничего не висело, чтоб ты был чист как стеклышко и никому ничем не обязан. Знаю, звучит плохо. Но в данном случае цель действительно оправдывает. Понял? Я лично не хочу, чтоб ты видел, как твоего дырявят, и ничем не мог помочь ему.

— Стоп, Ванюша! Кто тебе сказал, что я, к примеру, не успею его прикрыть?

— Не успеешь.

Значит, вы что же?.. — Кузьмин вспомнил стоящего возле окна со стаканом чая, в котором плавал кружок лимона, сутулого и какого-то поблекшего Сучкова, и у него тоскливо сжалось сердце. — А может, это ошибка, Ваня? — без всякой надежды спросил он.

— Приговоры выносит «Совет». Я, как начальник службы, имею лишь один голос. Все, к сожалению, справедливо, Вася.

— Справедливо? — едва не закричал Кузьмин, но Подгорный несильно, но достаточно впечатляюще взял его за локоть:

— Спокойно, Вася. Я поначалу, скажу тебе, тоже, как вот ты сейчас, — все о законе да справедливости. А вот для таких, как мы с тобой, имеется в «Совете» специальная подшивка: только официально опубликованные во всех наших российских газетах материалы о том, как государство пробует бороться со всей этой сволочью и как у него ни черта не получается. Прочитаешь — волосы на голове дыбом. Правда, нам с тобой это уже не очень грозит, — улыбнулся он для разрядки напряжения. — Ну разве так только, сделать вид, что они есть и еще стоять могут. Ты придешь, прочитаешь, и все сомнения у тебя отпадут. Потому что ты знаешь только внешнюю сторону, а мы — изнутри... Когда от тебя ждать звонка? Впрочем, на-ка вот этот номер. — Подгорный вынул из кармана странную визитку: на ней был написан только телефонный номер и ничего больше, а картонка приятная на ощупь, лакированная. — В любое время после полуночи — по этому номеру.

Василий Петрович медленно и как-то потерянно брел на работу. Хотелось оттянуть момент, когда увидит взгляд Сучкова, еще не представляя себе, какими глазами будет смотреть на хозяина, живого и невредимого, но уже покойного. Нет, Ванюша слов на ветер не бросает. И не станет обманывать для какой-то собственной пользы. Он бывал в таких переделках, в таких конфликтах, что знает и цену жизни, и то, что она может не стоить и гроша ломаного. Значит, судьба уже предрешена... Условия Подгорного — жесткие. Не знаешь — поступай по своему разумению, узнал — рот на замок... Служба ликвидаторов. Придумают же такое!

Никак не мог он сейчас идти в свой кабинетик, садиться на телефоны, выполнять мелкие и более-менее ответственные поручения хозяина и постоянно оглядываться. Что это, неожиданно навалившаяся усталость? Перегрузки последних месяцев сказались? Вся эта совершенно выбившая его из колеи история с Наташкой, которая вот-вот уже родить должна. Влетел же на старости лет! Впрочем, в последнем он лукавил перед собой. Наташка вызывала в нем только положительные эмоции: ее незатейливая болтовня с успехом компенсировалась роскошными телесными достоинствами, и уж тут чувствовал себя Василий богом. Ну, может, не совсем богом, но Гераклом — это точно. И даже прокол с Арсеньичем, договор с Никольским, о котором, видно, не известно никому, даже Ванюшке Подгорному, не сильно волновали Кузьмина. Делал он что мог, пупок не надрывал, сведения давал точные — все же остальное его не касалось. И Кузьмин, и Никольский жестко соблюдали договор — «о взаимной помощи и ненападении». Ну а когда в сентябре прошлого года пришлось — хочешь не хочешь — выполнять указание Сучкова, им, Василием, были они заранее предупреждены. И никто не виноват, что Никольский с Арсеньичем оказались тогда не на высоте. Но ведь худо-бедно в конце концов обошлось...

Побродив по улицам и обдумав свое положение, Василий, наконец, поднялся к себе. Серафима Григорьевна, секретарша, бледная и испуганная, бросилась к нему с вопросом:

Где вы были так долго, Василий Петрович? Тут такое! Сергей Поликарпович рвет и мечет! Ищет вас!

Кузьмин вошел в кабинет Сучкова и не узнал хозяина. Это был разъяренный тигр, а не человек, какой-то час назад переминавшийся у окна с вяло опущенными плечами. Он с ходу накинулся на Василия:

— Ты где бродишь, твою мать?! Чем ты занимаешься, дерьмо собачье?! Почему тебя никогда нет на месте? Сколько я должен терпеть твое самоуправство? — и все с грязной, площадной руганью.

Кузьмин даже опешил.

— Ну что ты все смотришь бараньими своими зенками? Отвечай! Почему молчишь, сукин сын?

Так он еще никогда не позволял себе кричать на Кузьмина.

— Я же вам сказал... — Растерянно хлопая глазами, Василий уставился на Сучкова, совершенно не понимая, чем вызван такой безобразный приступ гнева.

— Что ты сказал! Кому нужны твои слова! Эти же бляди Генку Суханова ухлопали! Ты понимаешь? Почему?.. Почему я знаю, а ты ни хера никогда не знаешь?!

Эта новость окончательно огорошила Кузьмина. Он попробовал объяснить хозяину, что к охране президента «Станкоинструмента» Суханова не имеет никакого отношения. У того есть собственная служба безопасности. Но его оправдания вызвали только новый прилив ярости. Сучков, брызжа слюной и топая ногами, похоже, едва сдерживался, чтобы не убить, не растерзать этого тупого осла, который гребет огромные деньги и ни черта не делает...

Все, — выдохнул, наконец, Василий, — не могу больше! Устал от всех вас. Увольняйте к... матери! Надоели вы мне все — во! — Он резким движением большого пальца чиркнул себя по горлу. — Не хочу больше видеть вас всех! — Василий чувствовал, что и к его горлу подкатывает истерика.

Но Сучков ничего не замечал вокруг. Услышав возражения, да еще выданные тоже в матерной форме, он зарычал неистовым голосом:

— Убирайся ко всем чертям, сукин сын, мудак! — И когда Василий решительно шагнул к двери, крикнул вдогонку: — Пришли Сорокина! И чтоб духу твоего здесь не было!

Выйдя в приемную, Василий локтем вытер обильный пот со лба, увидел испуганные глаза Серафимы и прохрипел:

— Бумагу давай! Чего смотришь?

Та, находясь в совершенной прострации, протянула ему лист бумаги, он выхватил из ее письменного прибора ручку, быстро написал: «В кадры. Прошу меня уволить с сегодняшнего числа, потому что вы все надоели мне до...» — передохнул и, не став писать дальше, поставил свою подпись и число.

Ручка хрустнула в его пальцах, и он отшвырнул ее в сторону. Припечатал ладонью свое заявление, развернул его на столе на сто восемьдесят градусов и быстро вышел из приемной.

У парадного подъезда, где стояла любимая «Вольво» Сучкова, он наклонился к водителю и сказал:

— Найди Сорокина и пошли к самому. Все. Привет. Меня здесь больше нет!

И крупными, размашистыми шагами, не замечая, что задевает прохожих, которые стали шарахаться от него в стороны, пошел к Каменному мосту и дальше по Димитрова на Ленинский, к себе на Шаболовку, в ту квартиру, о которой знали лишь те, кому нужно было это знать.

Дома он был уже через полчаса. Захлопнул дверь, достал с холодильника бутылку водки, одним движением ладони сорвал с нее винтовую пробку и налил себе полный стакан.

Поднял его, зачем-то посмотрел на свет и в два глотка осушил, как в добрые старые времена. Огнем опалило грудь, потом жар опустился в желудок. Василий ушел в комнату и завалился спиной на диван. Зажмурил глаза, чувствуя странное облегчение во всем теле.

— Вот и все, — сказал вслух. Хотел он этого? Видит Бог, еще не хотел. Ну а все же? Коварная мысль продолжала точить мозг, и Василий вдруг понял, что это Судьба. Это не он, это она им так распорядилась. А он — лишь ее оружие. Тогда он вынул из кармана визитку Ванюшкину, посмотрел и положил рядом с диваном на пол. А сам повернулся на бок и приказал себе: «Спать!»

2

Вопрос с переездом со Старой площади на время отпал. То ли лидеры новоявленных партий не смогли договориться с государственными службами, то ли обнаружили для себя более удобное помещение, но, когда Турецкий вернулся из Иркутска, все оставалось на своих местах и можно было работать спокойно.

Костя зверел от газетных публикаций. Даже сам генеральный, вопреки логике и установленному порядку, выступил со статьей, в которой, опережая следствие, давал свое толкование этого весьма теперь запутанного дела. Зачем было торопиться, какая конъюнктура дергает человека за язык? Ведь по делу ГКЧП арестована большая группа людей. Особенно это показательно было на местах, где горячие головы среди активистов различных общественных движений и депутатов потребовали немедленно возбуждать дела, арестовывать и тому подобное. Но ведь нельзя проводить аналогий: у организаторов переворота и бездумных исполнителей директив в провинции все-таки разная мера ответственности. Меркулов хотел тщательного расследования, без излишней спешки и забегания вперед. Но общественное мнение уже давно обогнало всякую законность и требовало, вопило, издевалось, иронизировало и ерничало. Работать в таких условиях становилось просто невозможно. А тут еще, как цунами, захлестнула страну волна невиданных доселе разборок и заказных убийств.

Каждый день, открывая свежий номер газеты, сразу натыкаешься глазами на очередные сообщения: взорвана бомба, отчего крышу автомобиля отбросило на семьдесят метров, водителя разорвало на куски, а пассажира вышвырнуло взрывной волной и размазало о стену дома. Или вот — в гараже обнаружен труп генерального директора фирмы со связанными руками и черепно-мозговой травмой. Ужас, куда страна катится! Снайпер стрелял через окно больницы и убил отца прямо на глазах парализованного сына. В груди жертвы зияла огромная дыра, а в кустах возле дома удалось отыскать орудие убийства — винтовку «Винчестер» с оптическим прицелом... И так изо дня в день. И все это становится привычным, без чего даже и газетная полоса как-то пусто смотрится. Костя хандрил.

Отличный материал привез из Иркутска Саша. Но пока он распутывал одно, грянуло другое: еще один из компании мирзоевских гостей приказал долго жить. Дергунова расстреляли в упор в подъезде дома. И опять никаких явных следов убийцы, впрочем, консьержка утверждает, что их было двое. А сегодня — нате вам, новый подарок. Еще один генеральный взорван в собственном автомобиле. Почерки и методы расправы — разные, по выбор жертвы — совершенно определенный. Лихо кто-то действует.

Пока Турецкий мчится в гостиницу «Россия» выяснять некоторые любопытные детали по поводу покушения на Молчанова, как настойчиво утверждает этот свидетель гибели своего помощника, пока Залесский — вместо желанного Лондона — копается на Кунцевской улице, в доме, где жил Дергунов, а старый и опытный прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев занимается взрывом в Останкино, где мощный заряд вдребезги разнес «мерседес» Суханова вместе с хозяином, шофером и охранником, Меркулов, чтобы немного отвлечься от этого кошмара, начал внимательно читать показания Молчанова. Было в них такое, что, кажется, указывало на отправную точку всех этих последних дел.

Меркулов истребовал из Московской областной прокуратуры дело Никольского и ждал его с часу на час. Молчанов, во всяком случае, утверждал, что заказчиком убийств является именно он. Вот видишь, и гонца прислал с предупреждением. Все это отдавало какой-то непонятной фантазией, если бы описание внешности этого гонца не совпадало с обликом покойного Фиксатого. Но у него самого теперь не спросишь. И зачем нужно было тому же Никольскому так рисковать? Ну хорошо, одно убийство из мести — куда ни шло. Дрянное дело, но объяснить можно. Но целая серия? Надо быть ненормальным, чтобы таким вот образом готовить свою жертву к расплате. Нет, что-то тут не то.

От Старой площади до «России» два шага. Турецкий, с папкой под мышкой, дошел так быстро, что даже не вспотел. Стал выяснять, где найти Моргунову Валентину Петровну. Сказали, что она сегодня выходная, и, пока он не сунул им свое удостоверение, ни за что не хотели давать ее адрес и домашний телефон.

Позвонив, Саша убедился, что администраторша дома, но, к сожалению, приболела и выйти из дому не сможет, чертыхнулся и решил сам ехать на Комсомольский проспект. Она жила неподалеку от его дома, там, где магазин «Азербайджан». Заодно, решил Саша, и домой забегу, хоть раз вдвоем с Иркой пообедаем.

Дверь ему открыла полная, даже рыхловатая женщина — типичный образец гостиничных важных дам. Было ей, наверное, немного за сорок, если вспомнить мнение на ее счет Молчанова. Без всякого макияжа лицо ее казалось совсем простым и не очень привлекательным. Но вот волосы! Огромная копна золотистой соломы, довольно хитро уложенной на небольшой сравнительно голове, сверкала, как царская корона.

Она пригласила Турецкого в комнату, вероятно столовую, потому что здесь стояли стол под вишневой скатертью, стулья вокруг и сверкающая бронзой стенка, заставленная фарфором и хрусталем. Отодвинув стул, пригласила сесть. Сама же пошла к выключателю и зажгла свет, потому что в комнате, выходящей окнами на север, из-за прикрытых тяжелых портьер было сумрачно. Вспыхнул свет, и все сразу будто засияло, засветилось вокруг — лаком, золотом, зеркальным блеском, и сама хозяйка, облаченная в длинный до пят не то халат, не то пеньюар — не знал Турецкий, как этот предмет женской одежды называется, — тоже заблестела своей короной. Смягчились черты лица, и Турецкий подумал, вспомнив снова неожиданную игривую интонацию Молчанова, о том, что были времена, когда она с удовольствием являлась к нему — слово он сказал хорошее, — ну да, на «рандевулечки». Ишь ты, старый козел — а туда же! Что ж, время никого особо не красит. Наверное, и она была красивой женщиной и бегала на тайные свидания к приезжему миллионеру. И до сей поры думает о нем только хорошо. Но к делу.

Саша открыл папку, объяснил Валентине Петровне цель своего прихода, рассказал обо всех формальностях, сопровождающих их беседу, которая называется дачей свидетельских показаний, и так далее.

Собственно, его интересовал лишь один главный вопрос: приходил ли кто, интересовался, когда приедет Молчанов? Какова была у Владимира Ивановича с администраторшей договоренность на сей счет, предупреждал ли он заранее или падал как снег на голову? Словом, все мельчайшие подробности на эту тему.

Как он понял, дома она была одна, в противном случае очень возможно, что отвечать ей на подобные вопросы при домашних было бы не очень ловко, прямо скажем. Но сейчас можно было обойтись без околичностей, и Саша так ей и сказал.

Было между ними что или не было — теперь это не представляло интереса. Молчанов намекал, что было, она говорила о нем во множественном числе — «Владимир Иванович сказали, звонили, заходили». Ну и пес с ними.

Как бывало обычно? Очень просто. Из Самары следовал звонок с указанием рейса самолета — он предпочитал летать — и времени прибытия в Москву. Затем добавлялся час с небольшим на автомобиль. К этому времени его номер был уже готов. Это ж гостиница, объяснила Моргунова, мы не имеем права держать номера пустыми, значит, требуется и определенное время, чтобы освободить его, перевести постояльца в другой номер. Молчанов был старым и уважаемым клиентом «России», к таким людям администрация всегда относится с особым почтением.

Вот и в этот раз, кажется накануне, ну да, в субботу он позвонил и сказал, что прилетит в воскресенье на какое-то важное совещание. Просил приготовить номер еще и своему помощнику. Обычно он сразу приходил сам. Валентина Петровна не сдержала на губах легкой таинственной улыбки — да, понял Турецкий, ох уж эти женские воспоминания! А тут, впервые за долгие годы, так можно с уверенностью сказать, явился не он, а его помощник, которому она сама и вручала ключи от номера. Обычно они хранятся на этаже, у горничной. Но с Молчановым, в порядке, так сказать, исключения, было иначе. Моргунова сама вручила ему ключи.

Красиво, подумал Турецкий: распростершаяся у ног победителя столица вручает ему ключи... от чего? Ах вы, грешные мысли!

— Ну хорошо, — уточнил он, — а кто еще знал или интересовался, когда приедет Молчанов?

Моргунова задумалась. Ей и в голову не приходило, что появление в гостинице Молчанова может быть связано с какими-то тайнами, а тем более — с убийством. Буквально снег на голову!

— В тот же день, раньше? — настаивал Турецкий.

— Постойте, постойте! — Моргунова кокетливо приложила кончик мизинца к губам. — Я, кажется, вспоминаю. Да-да, был у меня один гражданин, он интересовался...

— Кто такой, как выглядит?

—Как выглядит? Что я могу сказать — представительный такой, с залысиной, стрижен коротко, но... по-современному, даже симпатичный. Средних лет. Высокий. Одет — обычно, как сейчас мужики-то днем одеваются? В куртках в основном. А вот кто он? Это можно проверить. У нас ведь запросто так сведения о жильцах не выдаются. Значит, если я сказала, то, он должен был представиться, документ предъявить. Сейчас...

Она грузновато поднялась, опираясь обеими руками на стол, и ушла в прихожую к телефону. Долго дозванивалась на работу, попросила какую-то Катю посмотреть в ее столе блокнот с записями. Найти страницу за воскресенье, ну да, то самое. Там фамилия должна быть... Как? Спасибо...

— Нашли, конечно, я такие вещи обязательно записываю. Кузьмин — фамилия того гражданина. Он интересовался. Я вспомнила, он говорил, что его шеф... нет, хозяин, он так и сказал: хозяин интересуется, когда ждать Владимира Ивановича.

Вот и снова появился этот Кузьмин. Начальник охраны Сучкова. Ничего не понятно. Неужто заказчик работает на таком уровне?

Саша перебежал через Комсомольский проспект и дворами прошел к своему дому. Ирина была не удивлена, нет, она была поражена тем, что Турецкий впервые за всю их совместную жизнь в рабочее время пришел домой обедать. Если бы она только знала! Она бы уж постаралась, наготовила! Но в самом деле, что сделать на обед? Бульонные кубики или что-нибудь поплотнее?

— Сейчас разберемся, — успокоил ее Саша, — только сначала мне нужно выдать один звонок.

Он набрал номер приемной Сучкова и, услышав женский голос, снова заглянул в свою записную книжку.

— Это, простите, Серафима Григорьевна? Здравствуйте. Вас побеспокоил из российской прокуратуры следователь по особо важным делам Турецкий Александр Борисович, если помните. Могу ли я срочно переговорить с Сергеем Поликарповичем? Повторяю, дело безотлагательное. Благодарю.

Отстранив трубку от уха, шепнул Ирине:

— Ба-альшая птица!

Соединяю, — только что не пропела секретарша. И тут же раздался резкий и властный голос Сучкова:

— Сучков у аппарата. Слушаю.

— Сергей Поликарпович, — в противовес ему, неторопливо начал Турецкий, — у нас возникла одна немаловажная деталь в связи с покушением на известного вам Молчанова.

— Слушайте! — загремел в трубке голос Сучкова. Что вы в самом деле с чепухой-то возитесь? Не убили ж его! А вот Дергунова — убили! И Генку Суханова взорвали! Вот чем вам надо заниматься, понимаешь!

— Все, к сожалению, взаимосвязано, Сергей Поликарпович, — так же спокойно и примирительно продолжал Турецкий. — Именно поэтому я вынужден оторвать вас от дел и задать вопрос. Вы слушаете меня?

— Ну, — уже потише отозвался Сучков.

— Вспомните, вы давали задание начальнику вашей охраны Кузьмину узнать, когда прилетает и приезжает в гостиницу Молчанов. Поверьте мне, это очень важно.

— Откуда ж я могу вспомнить? Когда это было! Да и спросить сейчас не могу — выгнал я его. Ко всем чертям!

— Быть того не может! — сыграл удивление Турецкий. — И за что же, если не секрет? Объясню свой вопрос: он мне будет нужен для уточнения ряда фактов. Так в чем же причина?

— А черт его знает, — возможно пожалев уже о сказанном, ответил Сучков. — Разве я обязан перед вами отчитываться в своих поступках?

— Ни в коем случае, — заторопился Турецкий. — Но я думаю, вашим подчиненным известно, где его найти теперь. Я бы попросил вас дать им такое указание.

— Серафима даст его адрес и телефон. Это все?

Нет, вы не ответили о вашем указании по поводу Молчанова. Вот вспомните, у нас уже была подобная ситуация. Вы подтвердили, что интересовались распорядком дня Мирзоева. Было? Кузьмин интересовался и сказал, что делал это по вашей просьбе. Причина сейчас не очень важна, личные мотивы и так далее. Как форму спортивную сохраняет, да? А вот почему вас Молчанов интересовал? Ваш помощник Кузьмин заявил в гостинице, и это было записано администратором, что он выполнял ваше поручение. Было?

— Не знаю, зачем мне был нужен Молчанов... А Василий что, специально ездил в «Россию» и интересовался этой чепухой, что ли? Он трубку не мог снять? Чушь!

— Не чушь. Гостиница по телефону таких сведений не дает.

— Да? Вообще-то он хоть и наглец и... ладно, что теперь, но, сколько помню, самостоятельности не проявлял. Если справлялся о Молчанове, значит, я давал такое указание. А зачем — не помню.

— Подтверждаете?

— Подтверждаю.

Не смею больше вас отвлекать от дел. Пожалуйста, распорядитесь, чтоб мне представили его адрес и телефон. Всего доброго. — Турецкий повесил трубку и повторил: — «Распорядитесь!» Поняла, Ирка, не «скажите», «попросите», а именно «распорядитесь». Иначе эта серьезная публика выражаться не умеет. Ладно, сделаем короткую паузу. Перестань суетиться и слушай меня. Сейчас я буду учить тебя есть расколотку по-байкальски. Поняла? Ты этого никогда не пробовала, а следовательно, можешь загадать любое желание, и оно обязательно исполнится. Только мне пока не говори, а морозилку отчиняй!

3

Романова сама приехала в следственный изолятор допросить Ахмета Каримова. Ввели худощавого, сутулого парня. Иссиня-черные волосы падали на лоб. Взгляд диковатый, напряженный. Оттопыренные уши краснели, будто их натерли. Скулы и подбородок заросли — не брился, наверное, ни разу за все время, что провел в изоляторах.

Александра Ивановна показала конвойному, чтоб тот снял с парня наручники.

— Садись, Каримов. — И уставилась на него тяжелым, неподвижным взглядом, как она это умела. — Ну давай, все рассказывай по порядку.

Ахмет посмотрел на женщину-полковника, крупную, с такими колючими глазами, и понял, что перед ней дурочку валять будет непросто, но на всякий случай решил попробовать.

Он заговорил быстро, почти без остановки, нарочно коверкая слова, будто он — башкир — плохо говорит по-русски. Романова слушала его, слушала, да вдруг как рявкнет, он аж в стул от неожиданности вжался.

— Это перед кем ты здесь комедию ломаешь, а, сукин сын! Ты думаешь, я не знаю, кто ты? Да мне про тебя твой друг Фиксатый уже все давно выложил. Так что сядь прямо и отвечай на вопросы. Где взял оружие — знаю. Откуда стрелял, тоже известно. Спирин рассказал, как ты у него жил, что делал. Говори, где оружие готовили для дела? Кто его тебе принес?

Ахмет молчал. Он быстро соображал: кто такой Фиксатый, он не знал. У Коли была фикса золотая. Может, это его имела в виду полковница? Кто принес? Кто сделал, тот и принес. Но если они взяли Колю— они ж, оказывается, и Спирина, алкаша этого, уже знают, — тогда он им сам должен был про Барона сказать, а раз не сказал?.. А может, лажа это все? Им Спирин мог про Колю наговорить, мол, фиксатый был, вот они и лепят, будто взяли его. А если не взяли?

— Он и принес, — мрачно выдавил из себя Ахмет.

— Кто — он?

— Ну Коля.

— Николай Омелько? Ты его имеешь в виду? — снова рыкнула на Ахмета полковница.

Романова уже давно выяснила все, что касалось этого покойного Омелько: вор-рецидивист. Считался в законе. Информационно-поисковая система первого спецотдела МВД сразу выдала все сведения. По отпечаткам пальцев — формула. И уже по ней все сведения: кто таков, судимости, когда, за что, адреса и прочая необходимая информация. А у этого была еще наколка: роза с кинжалом, значит, на мокрое дело ходил.

Вон они все про него уже знают. Выходит, у них сидит? .

В общем, так тебе скажу, молодой да красивый, — с наигранной брезгливостью сказала Романова, — «вышка» тебе по всем параметрам светит. Смотри сам, что набрал: хищение и продажа оружия, заказное убийство. Это ты кому другому ври, что в карты выиграл. У нас нынче валюту так запросто в поездах дальнего следования не спускают. Значит, на круг у тебя где-нибудь полтора миллиона было? А оно так примерно и стоит — заказное- то. Видишь, и с этим ясно. Теперь— убил ты не простого мужичка, а крупного босса. Знаешь, что такое «мафия»? Слышал? Так вот, пришил ты серьезного дяденьку. И теперь прямой тебе смысл раскалываться побыстрей, поскольку чистосердечное признание — это всем известно, и рецидивистам, и новичкам вроде тебя, — может как-то на суд повлиять. А так нет, не поможет. Ты пока один был в камере? Ну и хватит, отдохнул. Переведем тебя в общую и забудем. А те бычки, хозяина которых ты пришил, они уже знают, где ты находишься. Везде у них уши. Поэтому не задержишься ты в тюрьме, они с тобой быстро разделаются. Вот и понесут тебя, болезного, в крематорий, а то куда ж еще? Нравится такая перспектива или ты придуряться дальше будешь? Ну давай, я еще маленько подожду да контролера вызову, чтобы забирал тебя к такой-то матери.

Ахмет притих, но мысли в его голове неслись с быстротой шпал, пролетающих под колесами поезда. А ведь не врет, если в общую сунут, да еще намекнут за что, да и намекать не станут, говорят, в тюрьме все и так известно становится, ведь зарежут. Выход нашелся неожиданно — еще маленько потянуть, вроде раскаиваться собираюсь и надо вспомнить, с мыслями собраться, решиться, может, поверят, эх, посоветоваться не с кем! А может, очной ставки с Колей потребовать? Мол, врет он все про меня...

— Деньги кто принес? — Неожиданный вопрос застал его врасплох, и он механически ответил:

— Ко... — и прикусил язык.

— А откуда ж у него лишние миллионы, если он сам недавно вылез после очередной отсидки? А ему кто их для тебя передал?

Чуть не проговорился Ахмет. Но вовремя опомнился. Надо еще подумать: говорить про Барона или молчать как рыба? Кто такой Барон, можно только догадываться. А знать — не дай тебе Боже. Вот Барону действительно наплевать на миллионы, у него их небось и не сочтешь. А квартиры по Москве, а тир какой! Барон — не фуфло какое-нибудь, на «мерседесах» раскатывает. Охрана вон какая! Куда до него Коле-то с его пятью отсидками, как он говорил... И если Барона заложишь, тут уж пиши завещание. А кому теперь писать-то его? Дурак, дурак, такие деньги были! Оружие зачем не бросил, как велели? Жадность сучья сгубила! Нет, надо просить, чтоб еще чуток подумать дали, поканючить, поклянчить — и думать, думать...

— Молчишь, значит, думаешь, что обманешь судьбу? Нет, не обманешь. Ну давай проси, уговаривай, что хочешь раскаяться, да еще не знаешь, как бы половчей. Чтоб и самому на плаву удержаться, и заказчика твоего не заложить. Да ведь разница невелика — или тебя мирзоевские ребятки, в камере достанут, или заказчик дотянется. Или суд тебе за несознанку «вышку» присудит. Видишь, парень, обложили тебя со всех сторон. Один у тебя выход— чистосердечно. Тогда хоть на малое снисхождение рассчитывать можешь, ну а в колонии — уж как поведешь себя...

— До утра дайте подумать, — прохрипел Ахмет, совсем потеряв голос.

— До утра просишь? Ну давай, но смотри мне, врать начнешь, не взыщи — как обещала, так и сделаю.

Романова вызвала контролера и сказала:

— Уведи его.

А сама отправилась к начальнику СИЗО Геннадию Орехову.

Полковник, увидев Романову, засиял. Он вообще был неплохой мужик, этот Генка, во всяком случае, при нем хоть беспредела в изоляторе не было.

— Просьба у меня к тебе, начальник, — подмигнула ему по-свойски Романова. — Ты можешь в камеру к моему Каримову сегодня «наседку» сунуть?

— Очень надо, Александра?

— Чего б просила?

Ты мой принцип знаешь: тюрьма живет по своим законам. Сделаю.

4

Игорь Залесский вместе со следователем районной прокуратуры тщательно осматривал место, где произошло нападение на Дергунова. Следователь, человек средних лет, усталый и скучный, поминутно ероша пятерней свои скудные белесые волосы на дынеобразном черепе, закатывал глаза, словно кисейная барышня, и живописал подробно и занудливо, как, по его мнению, развивались события. И при этом исподволь словно бы намекал, что, хотя ситуация, в общем, понятная, дело это тухлое и какого-либо положительного результата ожидать не стоит. Он откровенно злил Игоря и мешал сосредоточиться.

— Вы жильцов опросили? — теряя терпение и резче, чем хотелось бы, спросил Игорь.

— Опер опрашивал, — пожал плечами следователь. — Как я и предполагал: никто ничего... а, тухлятина! — махнул он рукой.

— Где здешняя консьержка? Ну, дежурная?

— Она-то? — Он снова пожал плечами, и казалось, это его единственная реакция на любые события — удачные, неудачные.

«Медуза какая-то!» — злился Игорь.

Лондон, который так отчетливо замаячил в связи со срочной командировкой Турецкого в Сибирь, вдруг растворился в мягкой своей дымке, ибо Скотленд-Ярд не высказал, по мнению начальника российского бюро Интерпола, никакого интереса к сотрудничеству с московскими сыщиками. Сами будут разбираться. У них уже немало набралось вопросов к чеченцам, проживающим в Лондоне и ведущим себя некоторым образом вызывающе. А что покушение дело рук чеченской мафии — вообще-то они считают, что мафия русская, только оттенок чеченской, — в том для них нет никаких сомнений. Ну что ж, в конце концов, их проблемы.

Но поскольку Залесский уже поневоле влез в дела, связанные с заказными убийствами российских бизнесменов, Меркулов поручил дергуновское тоже пока ему. А тут еще этот кисель, будь он неладен.

— Так где же консьержка? — повторил свой вопрос Залесский, не желая понимать неопределенных жестов районного следователя.

— Дома... или, возможно, в больнице. Если травма серьезная. Не знаю.

— А что вы вообще знаете? — все еще сдерживая себя, спросил Игорь.

— Судя по... Преступник, или преступники, я имею в виду нападавших, стоял, или стояли, вот здесь. — Следователь обогнул железные перила лестницы, обтянутые зеленым пластиком, и мимо блока почтовых ящиков прошел в глубину, под лестницу. Там, в торце лестничной площадки, было темно, ибо по обычаю большинства московских домов, даже таких престижных, как здесь, в «райском городке», где жили чиновники высокого партийного и правительственного аппарата, никогда не хватало люминесцентных ламп для освещения. Их били мальчишки, воровали электрики, вытаскивали жильцы, чтобы воткнуть на собственных лестничных площадках.

— Это вы мне уже продемонстрировали, — поражаясь своему терпению, констатировал Игорь. — Дальше что?

Дальше? Вот здесь, — он очертил ногой круг на полу, — были найдены пять гильз. Экспертиза установила — от «Макарова». Вот тут, — следователь прошел к запасному, обычно всегда забитому и заваленному всяким строительным барахлом выходу в заднем фасаде здания, — был найден «Макаров» с глушителем. Вот таким. — Он раздвинул указательные пальцы, чтоб показать размер. — Экспертиза установила: гильзы от него. Из тела покойного, э-э, Дергунова Леонида Ефимовича, судмед извлек пять пуль. Экспертиза установила: они выпущены из этого «Макарова». Еще? — задал невинный вопрос следователь.

— Ну разумеется, — подтвердил Игорь.

— Вот этот запасный выход был предварительно открыт. Преступник, или их было двое, бежал сюда. Дверь была распахнута, хлам валялся на улице. Частично. Здесь и теперь неубрано. Там за углом дома стояла машина.

— Кто ее видел?

— Никто, — пожал плечами следователь.

— Так откуда вы знаете, что она там стояла?

— А вот здесь, — следователь перешел к парадному входу, вышел на улицу и показал на скамейку, — бабка из пятой квартиры сидела, к ней подошел неизвестный молодой человек и спросил, не знает ли она, чья там «БМВ» за домом стоит. Она сказала, что не знает. Тогда он отошел от нее и стал ходить возле «мерседеса», который в тот момент стоял перед подъездом.

— А «мерседес» откуда взялся?

Это и была машина Дергунова. Неизвестный же молодой человек оказался его телохранителем. Потом он, по словам бабки, извините, Антипиной Марии Илларионовны, вошел в подъезд, но вскоре вышел и стал опять вот тут ходить. Потом стал звонить по телефону из машины, быстро кинулся в подъезд, но буквально через минуту вернулся и стал вызывать милицию.

«Смотрика, кисель, а чего-то раздобыл все-таки».

— Ну-ну, я вас внимательно слушаю. — «Мало ли какие бывают люди! У каждого свои странности», — подумал Игорь.

Мы допросили телохранителя. Он сказал, что заходил в подъезд, но там никого не было. Консьержки — тоже. Можно предположить, что покушавшиеся прятались в ее помещении. Консьержку, — следователь поднял указательный палец, — обнаружила по прибытии оперативно-следственная группа под топчаном, где она лежала с черепномозговой травмой, как было установлено, без сознания и с заклеенным лейкопластырем ртом. Руки были связаны за спиной веревкой, которая приобщена к делу. Также был допрошен шофер Дергунова, который не выходил из машины, но подтвердил два телефонных разговора телохранителя. Один — с квартирой Дергунова, где ему ответили, что Леонид Ефимович давно спустился к машине, и второй — с милицией по ноль-два, — куда он сообщил, что обнаружен труп убитого Дергунова на лестничной клетке. Кроме того, допрошена жена покойного, которая тоже подтвердила уход мужа, а потом звонок, который ее напугал, после чего она побежала вниз по лестнице, не пользуясь лифтом, потому что муж им тоже никогда не пользовался. Он проживал на шестом этаже и ходил пешком. На промежуточной площадке между первым и вторым этажами она обнаружила тело мужа.

— А той «БМВ» так никто и не видел?

— Телохранитель сообщил, что после вызова милиции он бросился за угол, чтобы посмотреть, есть ли она еще там. Но машины уже не было. Собака след не взяла. Непонятно, как преступники могли перелезть через весь этот хлам к запасной двери и не оставить следов. Химия, наверное. — Он пожал плечами и безнадежно развел руками.

— Консьержку допросить удалось?

— Да, вечером ее выписали из больницы, удар был несильный. Убивать ее, вероятно, не входило в планы покушавшихся.

Почему вы все время говорите во множественном числе?

— Консьержка сообщила, что видела одного в такой страшной черной шапке на всю голову и с дырками, где глаза и рот. Такие надевают на операции омоновцы. Но женщина она, извините, очень... полная. И одному человеку даже просто поднять ее не под силу. Думаю поэтому, что их было двое.

— Кому не поднять? Вам лично? — спросил Залесский.

— Кажется, и вам тоже, — парировал следователь, явно намекая на преждевременный живот Игоря.

«Ах ты, медуза! — ухмыльнулся Залесский. — И ты туда же...» Он вспомнил, что Турецкий уже не раз подшучивал над его «спортивной» формой. И вдруг подумал, что Турецкому, к примеру, с его самбистскими наклонностями или его дружку этому рыжему, Грязнову, наверняка не составило бы труда не тащить на руках, а просто закатить под топчан громоздкое безвольное тело. Не в том направлении думает этот следователь.

Возникшие было подозрения по поводу возможного участия в покушении самого телохранителя были, конечно, пока беспочвенны. Но посмотреть на него стоило бы. Где он, кстати?

Предположительно его надо искать в офисе Газпрома, в одном из зданий, ранее принадлежавших Министерству нефтяной и газовой промышленности, на Мясницкой улице, где Дергунов имел свое представительство и где находилась его служба безопасности. Но там сейчас, вероятно, не до следствия, идет подготовка к похоронам и найти кого-то может быть проблематично.

По всему было видно, очень не хотелось заниматься этим делом утомленному жизнью следователю районной прокуратуры.

Настоятельная просьба тем не менее возымела действие, и консьержка быстро нашлась. Она жила в соседнем доме в однокомнатной квартире и, увидев официальных представителей, запричитала и заохала. Голова ее была затянута свежим еще бинтом.

Передать в лицах дальнейший диалог Залесский, конечно, ни за что не смог бы, ибо даже Турецкий, со всеми его талантами к актерскому перевоплощению, когда нужно было кого-нибудь осмеять или выставить в неприглядном свете, не смог бы пересказать этот поток сплошных восклицаний и эмоциональных всхлипов. Из весьма объемного ее рассказа Игорь вынес следующие факты: вместо того чтобы надзирать недреманным оком за всеми входящими и выходящими из престижного дома, она занималась извечным делом всех ответственных дежурных, то есть вязала. Она помнила только, что дверь в ее «аквариум» открылась, она обернулась, ахнула и тут же получила «по мозгам». Все остальное ей рассказала отыскавшая ее под топчаном милиция. На вопрос, какой же он все-таки был, этот нападавший, она ответила просто и при этом выдала максимум возможной информации: страшный, черный и с дырками. Ни цвета костюма, ни чего иного она уже не могла запомнить. Травма оказалась легкой. Остальное доделал страх. Залесского томила мысль: почему время было выбрано такое, когда народ в массе своей идет на работу? Разгадка пришла быстро. Из этого дома народ не шел, а ехал на работу. В основном в личных и служебных машинах. Следовательно, каждый волен был исходить из своих служебных возможностей. Дергунов, к примеру, выезжал к десяти. Значит, скорее всего, спускался к машине в половине десятого. Те, кто спешил на метро, выходили в восемь. Остальные — к девяти. Получается, и здесь убийца твердо знал, когда по ступенькам лестничных пролетов застучат каблуки модных парижских ботинок Леонида Ефимовича. Клеится это дело тоже к Турецкому.

Вообще-то одна версия уже наклевывалась у Игоря, хотя он не причислял себя к «мастерам версий», один из которых находился в данный момент за тридевять земель, в районе Байкала. И версия эта касалась прежде всего телохранителя.

Когда Игорь высказал предположение, а не мог ли именно телохранитель быть одним из участников, следователь районной прокуратуры счел его не совсем... умным — это было видно по его лицу. «Но ведь они же за свою работу огромные деньги получают!» — серьезный аргумент, на который можно было ответить не менее убедительно: «А если я, к примеру, предложу ему больше?»

Поэтому, следуя правилу — ничего не оставлять без внимания, Залесский поднялся на шестой этаж в квартиру Дергунова и попросил вдову, весьма миловидную, заплаканную женщину, ответить на несколько вопросов. Как это ей ни было трудно, она поняла их нужду, и они уединились на кухне. В квартире было полно всякого причастного и непричастного к траурным дням народу.

Игорь очень удивил Елену Николаевну своим вопросом: что она может сказать по поводу телохранителя мужа? Кто он, откуда, давно ли работает у Дергунова, как к нему относились домашние и в первую очередь, конечно, супруг?

Она могла ответить лишь в общих словах: молчаливый, спокойный, работает недавно, кем-то был рекомендован мужу. Кем? Вероятно, это знает начальник охраны. В доме, кажется, еще не бывал. Зовут Федором, фамилии она не знала, а зачем? Они же мужа охраняли, а не ее.

Выйдя из подъезда, Залесский объявил следователю, что едет сейчас в прокуратуру, а тот пусть сидит на месте и ждет его звонка — понадобится. И чтобы выяснил пока, где находится этот Федор. Но ни в коем случае не спугнул его.

Удивленный столь вопиющей непроницательностью следователя российской прокуратуры, следователь районного масштаба лишь недоуменно пожал плечами.

Романова же, которой Игорь позвонил по совету Меркулова, отнеслась к его мнению более серьезно. И сразу выделила одного из своих сыщиков. Получив от Меркулова санкцию на проведение обыска в квартире Федора Замятина, мастера спорта по самбо, работающего в службе охраны Газпрома немногим более двух недель, Залесский позвонил районному следователю и попросил того немедленно найти Замятина и привезти его домой, по тому адресу, который записан в свидетельском протоколе.

Знай Игорь, с кем он имеет дело, он бы бросил все и сам помчался в офис Газпрома и надел бы наручники этому самбисту. Но он думал, что районный следователь достаточно опытный человек, хотя и рохля. А что — дурак набитый, не знал. А тот пригласил Замятина в машину, повез на Новослободскую улицу и на углу Цветного бульвара и Садово-Самотечной, по просьбе Федора, попросил водителя остановиться: пассажиру потребовалось срочно купить пачку сигарет в табачном киоске. Замятин вышел из машины, подошел к киоску и вдруг словно растаял. Напрасно выскочившие водитель и следователь метались из стороны в сторону — самбиста нигде не было. Ушел.

Сообщив о столь небывалом конфузе, следователь лишь безвольно пожал плечами. Игорь тоже понимал, что ему предстояло услышать из уст коллег и старших товарищей.

— В чем он хоть одет-то был? — спросил Игорь.

Они сегодня там все в трауре, — печально опустив нос, ответил следователь.

В присутствии понятых дверь комнаты в коммунальной квартире, где обитал Замятин, была вскрыта, и опергруппа приступила к обыску. Нашелся тот самый светлый костюм, в котором был Федор в злополучный день. Других светлых у него, кстати, и не было. А этот бабка у подъезда на нем видела. Костюм Залесский немедленно отправил на экспертизу. А больше обыск в общем-то ничего и не дал. Чего он хотел? Арсенал тут обнаружить, что ли? Да ведь и не дурак, поди, этот Федор, если так лихо ушел от возможного ареста. Значит, догадывался.

Районный следователь, правда, попробовал оправдаться: «Вот если бы вы мне сообщили, с какой целью я его везу...» Не хотелось бы Залесскому слушать, что по этому поводу скажет Меркулов, а пуще того — Романова.

Комната представляла собой жилье типичного молодого холостяка, не обременяющего себя лишними знаниями, предметами обихода и прочими несущественными вещами. Стол, стул, диван широкий, прочный, шкаф и холодильник. В холодильнике — спиртное. В шкафу — минимум одежды. Такое создавалось ощущение, что жил здесь человек временный. А может, так оно и в самом деле было? Соседи ничего толком сказать не могли, видели редко, некоторые даже и не знали, кто в этой комнате живет. В коммуналке обитало шесть семей, происходили бесконечные разъезды, обмены, кто-то уезжал, а на его место въезжал другой, одно время даже два азербайджанца жили — так весь коридор мешками с фруктами загородили. Еле от них избавились. Дом старый, никому не нужен. Да, Господи, о чем говорить, вон пройдите по этим Тверским-Ямским да по переулкам: то чехи себе чего-то грандиозное с зимними садами возводят, то офисы важные кругом, а между ними — клоповники, и кого здесь только нет...

Кончилось тем, что дверь опечатали и уехали.

Турецкого еще, к счастью, не было, а Меркулов не стал высказывать «сарказмы», он просто вытянул губы дудочкой, пошевелил усами и с сожалением вздохнул.

— Зато, — сказал, — у тебя теперь уже не нитка, а целая веревка в руках. Вот уж ее-то упустить будет грешно и непростительно. Думаю, тебе, Игорь Палыч, надо с той фирмы дергуновской уже не слезать, пока они тебе все связи свои не выложат: кто этот Замятин, откуда и от кого пришел и, соответственно, куда мог уйти. Плюс фотография и прочее. Словом, готовь все хозяйство для информационнопоисковой системы. Начиная с отпечатков пальцев. Сам знаешь, учить тебя не собираюсь.

Начальник службы охраны Газпрома долго не мог уяснить, чего от него добивается настырный следователь. Тут, понимаешь, народ слезы льет по усопшему безвременно, трагически ушедшему из жизни, а этот, делать ему нечего, допытывается по поводу Замятина. Ну позови да сам спроси, если надо! Их вон по одному московскому списку сотни три наберется, а сколько филиалов да отделений по всей стране! Откуда да откуда! Из Тюмени он. В Москву переехал по семейным обстоятельствам. А по чьей рекомендации? Да разве упомнишь? Как так — исчез?! Быть того не может, самый дисциплинированный, подготовленный, мастер спорта! Всегда готов товарища подменить!

— А он и в день гибели Дергунова подменял кого-то или был постоянным телохранителем?

Задумался начальник службы, потом стал проверять и выяснил, да, подменял, напарник заболел. Сам даже напросился, говорят. Это ж целая служба... А что, против него есть какие-то подозрения?..

В общем, понял Залесский, та еще служба! Сети Газпрома действительно весьма широкие, и какие рыбы в них заходят, похоже, никому не ведомо. Лафа для уголовного мира. А тюменский Север всегда отличался своим беспределом. Случалось, уголовные авторитеты даже народными депутатами становились. Кто ж станет сомневаться в преданности делу и его лидерам, если рекомендации исходят от подобных руководителей?..

Кадровик принес соответствующую папочку, все честь по чести, биография, заявление о переводе в Москву, фотография на учетном листке. Изъял дело Залесский, соответствующим образом оформив этот акт, чем сильно напугал кадровика, старого служаку, давно уже прибавляющего к заслуженной на охране лагерей пенсии вполне приличную зарплату.

5

Егору Корабельникову, начальнику службы охраны и личному телохранителю Молчанова, вовсе не светило вешать себе на причинное место мину замедленного действия, и, когда подполковник Грязнов, прибывший из Москвы именно с этой специальной целью, объяснил ему популярно действие этой мины, быстро согласился указать адрес местопребывания своего шефа. Выполняя условия сыщика, еще можно было рассчитывать на совпадение случайных обстоятельств — плохо себя почувствовал хозяин, время отпуска подошло, то, другое. Если же они объявят федеральный розыск, наручниками дело пахнет. А такого рода промаха Молчанов не простит даже самому близкому человеку — беспощаден бывает. Словом, этот вопрос решился быстро, не стал упорствовать себе и своей фирме во вред Корабельников.

Хуже пошло дело, когда Грязнов, памятуя о разговоре с Турецким в Быковском аэропорту по поводу выросших, как грибы, баснословных состояний, основанных на переделе собственности, решил копнуть богатое молчановское досье, подготовленное для него местными сыщиками. Либо тот, кто собирал это досье, отлично представлял себе, чего не должен знать московский сыщик, либо чист был Молчанов перед Отечеством, как крещенская вода, по выражению американца О. Генри. Но Слава опытным глазом сыскаря сразу усек, что второе попросту нереально, ибо убийства святых на Руси ныне почти не практикуются, в то время как первое — дело не только возможное, но, вероятно, и хорошо оплаченное. Он пока не стал развивать свои мысли и подозрения дальше, а сам пошел по соседнему, параллельному пути — кадровому.

Не могло случиться так, чтобы среди молчановской свиты, начинавшей восхождение с горбачевской оттепели, не было потерь, причем значительных. С этой целью, точнее для выявления подобных потерь, Слава попросил местных коллег дать ему в помощь опытного в хозяйственных делах следователя.

Указание, последовавшее по просьбе Грязнова из Генеральной прокуратуры областному прокурору, быстро помогло организовать небольшую ревизию на предмет нарушения некоторых положений налогового законодательства, все службы сработали четко, в результате чего Слава получил доступ в святая святых молчановского концерна — его «кадры». И здесь ему удалось обнаружить несколько лиц из руководства концерна, которые по тем или иным причинам покинули в последние годы такое весьма «хлебное» место. Особенно его заинтересовал главный бухгалтер Саидов, не фронтовик и не инвалид, вышедший на пенсию в пятьдесят восемь лет, имея зарплату, превышавшую его, Славину, в три раза, и это без всяких дополнительных премиальных и прочих выплат. Будто миллионер плюнул вдруг и в одночасье ушел на отдых. В наш век без очень значительных причин подобные вещи не случаются.

Разыскать Саидова особого труда, конечно, не составляло. Уже к концу дня перед Грязновым лежала карточка с его адресом в Тольятти, куда он выехал в семью дочери, работавшей на ВАЗе. Посовещавшись в узком кругу своих самарских коллег, Слава решил с утра выехать в Тольятти и лично переговорить с пенсионером-бухгалтером. Заместитель начальника областного уголовного розыска, крепенький мужичок с лукавыми глазами, капитан Хомяков, которого все звали только по фамилии, а не по имени-отчеству, словно у него их не было, несколько раз неназойливо пробовал интересоваться причиной, по которой московскому сыщику необходимо столь срочно и обязательно лично встретиться с этим Саидовым. Куда ведь проще позвонить тольяттинским товарищам и поручить это дело. И машину за сто верст гонять не надо, бензину опять же экономия. Но кончилось тем, что он сам и вызвался сопровождать гостя.

Выехать решили утром, пораньше, а нынешним вечером Грязнов хотел встретиться еще с одним «перебежчиком» из молчановского стана, начальником охраны нефтеперерабатывающего завода, перешедшего на работу в химико-технологический институт на ту же должность, но с вдвое меньшей зарплатой.

Давно привыкший ко всякого рода «неожиданностям», Слава успел заметить, что почти одновременно с его «Волгой», которую ему выделил начальник розыска, тронулся синий «жигуленок» и вскоре пристроился в хвост. Это было интересно, и Грязнов указал на преследователя водителю. Тот лишь усмехнулся, а затем сделал несколько неожиданных виражей, быстро оторвался и, вернувшись на трассу, хвост не обнаружил.

Был уже вечер, и хозяин находился дома. Звали его Солдатов Василий Иванович, и он пышными усами, тонким хрящеватым носом, да и вообще резкими движениями напоминал своего кинематографического тезку из фильма братьев Васильевых. Супруга у него, напротив, была ему полной противоположностью — спокойной женщиной с мягким и, вероятно, очень доброжелательным характером. Увидев московского гостя, она сразу же отправилась на кухню.

В маленькой двухкомнатной квартирке было уютно. И когда хозяин и гость уселись в гостиной друг против друга, Грязнов объяснил цель своего посещения. Василий Иванович сначала задумался, а потом сказал, что вообще-то не хотел бы обсуждать эту тему, поскольку собственная жизнь, как говорится, дороже. Но чтоб уж приезд ответственного человека не был полностью бессмысленным, объяснил, что его уход был вынужденным, поскольку он не собирался мириться с откровенным воровством нефтепродукта, которое особенно усилилось после вхождения предприятия в молчановский концерн. Продукт стал уходить уже не отдельными цистернами, оформленными на липового покупателя, а целыми железнодорожными составами. Невозможность какого-либо контроля и постоянные угрозы молчановских молодчиков, с одной стороны, и твердая уверенность, что однажды эта кормушка будет накрыта законными властями, а тогда уж не взыщи охрана — с другой, заставили Василия Ивановича, не в пример его знаменитому тезке, плюнуть на хорошую зарплату и отступить. Такова суть истории, а частности ее надо искать не у бывшего начальника охраны, а у тех, кто ревизии на предприятии проводил и никогда ни одного злоупотребления не обнаружил.

Грязнову стало ясно, что конец ниточки найден правильно, но не ему и не с его силами добираться до середины клубка. Хотя дополнительным подтверждением узаконенного воровства на молчановских предприятиях могло бы стать свидетельство Саидова.

Распрощавшись с хозяином и слегка расстроенной хозяйкой, не успевшей угостить гостя, Грязнов отбыл в гостиницу, чтобы с утра махнуть в Тольятти. Но среди ночи его разбудил звонок начальника уголовного розыска. Тот сказал, что выслал машину, и просил срочно подъехать в отдел.

Оказалось, что буквально следом за уходом Грязнова в квартиру Василия Ивановича позвонили. Он даже решил, что это москвич что-то забыл и вернулся, даже не выходя из дома. Открыл дверь и тут же отлетел к противоположной стене, сбитый сильным ударом в солнечное сплетение.

Трое ворвавшихся в квартиру моментально скрутили хозяйку и швырнули ее в ванную, а хозяина растянули на столе и стали допрашивать, чем интересовался московский мент. Сперва для острастки гасили о его голую грудь окурки сигарет, а потом принесли с кухни утюг и включили его в сеть. Василий Иванович, чувствуя, что долго не выдержит пытки, да, собственно, и не понимая, почему он должен изображать Героя Советского Союза в тылу врага, сказал, что речь шла о ворованном бензине. Но бандитам этого показалось мало, и они взялись за утюг. Василий Иванович, казалось, уже лишившийся голоса, вдруг заорал с такой силой, что в соседних домах должны были полопаться стекла. Ошарашенные бандиты забыли про утюг и рванули из квартиры. А когда минут через двадцать прибывшая милиция, выставив впереди себя пистолеты, вошла в квартиру, их глазам представилась довольно жуткая картина: на столе посреди комнаты был распят обнаженный человек с багрово-черной, обожженной грудью, на полу валялся утюг, и с минуты на минуту мог вспыхнуть ковер, а в ванной лежала лицом вниз связанная женщина с залепленными пластырем ртом и глазами. Словом, типичный эпизод-страшилка из какого-нибудь западного боевика, если бы это не произошло в тихом районе и спокойном доме, где соседи оказались людьми непугаными и сразу позвонили в милицию.

Женщину развязали, привели в чувство, чего, к сожалению, не удалось сделать с ее мужем. Врач констатировал смерть.

Все это и рассказал начальник угрозыска примчавшемуся, еще сонному Грязнову, мгновенно проснувшемуся от такого известия. Они сидели вдвоем, и Слава вспомнил о синем «жигуленке». Намекнул, как это ни обидно, на возможность присутствия на их узком совещании осведомителя. Ну а то, что против «московского мента», как выражались те бандиты, уже повсюду могут быть выставлены засады, это, как полагал Грязнов, в порядке вещей. И тем не менее он не хотел отказываться от поездки в Тольятти.

— А ты хорошо знаешь этого своего Хомякова? — только и поинтересовался Слава.

— Ну как тебе сказать? — озадачился начальник розыска. — Третий год человек у нас работает. Звезд не хватает, как говорится, но свои звездочки вроде оправдывает.

На том и закончили разговор.

Утром Хомяков заехал за Грязновым в гостиницу. Но не на «Волге», а на «Жигулях», и водитель был Грязнову незнаком, не тот «артист», что вчера так легко ушел от преследователя. Хомяков объяснил перемены, связав их со вчерашним происшествием. И еще он задал, как бы между прочим, странный вопрос: «Вы ничего не забыли? Все нужные документы взяли?» Не обратил внимания на заботу Хомякова Грязнов, счел это обычной предосторожностью: мало ли кто за время отсутствия может поинтересоваться содержимым гостиничного номера.

Степная дорога из Самары в Тольятти, изредка сменяемая перелесками, утомляла глаза. День был яркий, солнечный, зелень только начинала распускаться, была совсем нежной и дымчатой. И это некоторое однообразие красок клонило в сон, тем более что ночью выспаться не очень удалось.

Все-таки тесная машина «жигуль» этот. Сзади — тесно, и Славе пришлось, вопреки какому-то внутреннему желанию или беспокойству, что ли, сесть на переднее сиденье, рядом с водителем. Хоть ногам легче, не так затекут.

На втором часу езды, когда встречное солнце стало припекать основательно, и от вида слепящей ленты дороги, несущейся под колеса, стало совсем невмоготу, и Славин нос начал все чаще опускаться на грудь. Грязнов вдруг почувствовал болезненно-холодное прикосновение чего-то железного к своей левой ушной раковине. Он попробовал плечом машинально избавиться от помехи, но тут же ощутил действительную боль от тычка в ухо. Попробовал повернуть голову, но не смог, перед его носом качнулся ствол пистолета и снова уперся в голову, теперь уже за ухом, недалеко от мозжечка.

— Поспал, Грязнов? — услышал он вкрадчивый какой-то голос Хомякова. — А теперь просыпайся и давай поговорим.

Ты что, охренел, Хомяков? — крикнул Слава, хотя понял уже, что это не игра воображения и совсем не шутил Хомяков. — Убери пушку!

— Сиди, сиди, — успокоил Хомяков. — И слушай меня внимательно: если договоримся, вон там, в десяти минутах езды, поворот к аэропорту, подвезем — и лети в свою Москву. Доложишь: задание выполнил, ни хера не нашел! — хохотнул Хомяков. — Ну а не договоримся, маленько подальше мост через речку, где авария произойдет — чтоб избежать столкновения со встречным транспортом, уйдет вправо машина и рухнет в речку. А выплывут двое. Московский же мент будет вытащен коллегами совсем утопшим. Все понятно? И в цинке отправлен в столицу для вскрытия и захоронения. Жду ответа.

— А надо-то чего, не понял, — Слава решил играть в дурачка.

— Все ты знаешь, — успокоил тычком под свод черепа Хомяков. Водитель, двигая челюстью, расправлялся со жвачкой и не обращал на них никакого внимания. Все было разыграно гениально просто. Но что же им было нужно от него? Чего они еще не знали?

— Говори... Только какие у меня гарантии, что, когда я скажу, что вас интересует, вы меня не прикончите этим или каким-нибудь другим способом?

— А на хрена ты нам сдался? На твой труп сюда вся Петровка пожалует, а нам лишняя слава не нужна. Скажешь, бумажку подпишешь с благодарностью за помощь — и лети на все четыре стороны.

«А что, может, так и сделать? — подумал Слава. — Один труп у них уже есть. Будет два, а то и три. Ради чего? А если тот главбух не раскроется и вся поездка — чистая фикция? Стоит ли рисковать жизнью?..» Мысли бились в голове, а параллельно шла другая, не менее насыщенная работа мозга: как вырваться из ситуации? Какие действия... действия... Ведь есть же, должен быть выход! Ищи! Шофер слева, Хомяков сзади, в затылке — ствол. Рвануть руль — глупо, оглушит, либо пристрелит. Но им сведения нужны, знать необходимо, что мне уже известно. Налоговая служба с потолка с ревизией не падает. Что мы у них откопали — вот ради чего весь этот спектакль с возможным смертельным исходом.

— Что тебе говорил Солдатов?

«Выходит, ничего не сказал им Василий Иванович? Или они на всякий случай перепроверяют? Соврать он под пытками не мог. Значит, правду можно слегка подкорректировать».

— Я спрашивал, по каким адресам уходил ворованный бензин. Он сказал, что адресами не интересовался, а что воровали — знал. Но молчал, самому за это дело срок мог грозить.

— Еще чего говорил?

— Да я у него был-то десять минут всего. Не помнит, не знает, давно забыл. Да убери ты свое железо, мать твою! Куда я денусь, на ходу, что ли, выпрыгну? Мне жить не надоело!

— Ты портфельчик-то дай свой. — Хомяков протянул руку между сиденьями к портфелю, лежавшему на коленях у Грязнова. — Давай, давай, мы его на досуге посмотрим. А теперь поговорим, что тебе от Саидова требуется. Ну?

Вот он нужный момент! Левой рукой Слава взял портфель за ручку и, отводя его назад, к Хомякову, задел локоть водителя, который тут же метнул взгляд на него. Отдавая портфель. Слава слегка сполз с сиденья вперед и правой рукой достал рукоятку, которой регулируется положение спинки.

— Ты куда смотришь?— заорал вдруг Грязнов на водителя. — Слева! Обгон!

Дальнейшее произошло так быстро, словно было тщательно отрепетировано заранее.

Водитель от неожиданности кинул голову влево. Хомяков, принимая портфель, слегка помог себе правой рукой с зажатым в кулаке пистолетом. Грязнов, резко дернув рукоятку, обрушил спинку переднего сиденья на Хомякова. Тот же, от шока нажав на курок, всадил пулю точно в затылок водителю. Грязнов, изо всех сил упираясь длинными своими ногами в днище автомобиля, захватом обеих рук изогнул и прижал к себе голову Хомякова.

Машина, резко вильнув, сошла с шоссе, правые ее колеса влетели в неглубокий придорожный кювет, она перевернулась раз, другой и навалилась крышей на густой кустарник.

Несколько мгновений Грязнов пролежал лицом вниз, прижатый к потолку кабины, видя прямо перед глазами перекошенное от боли, залитое кровью из разбитого носа лицо Хомякова. Затем он медленно выбрался задом через разбитое ветровое стекло наружу и за шиворот выволок следом Хомякова с намертво зажатым в левой руке грязновским портфелем. Пистолета в другой не было, скорее всего, выронил во время всей этой катавасии.

Слава хотел было вернуться к машине, чтобы взглянуть, что с водителем, но в этот миг вдруг беззвучно и страшно из машины ударил сноп огня, и Славу с опаленными бровями отшвырнуло в сторону.

Окончательно придя в себя, услышав крики и шум работающих автомобильных моторов в десятке метров, на шоссе. Грязнов обратил, наконец, внимание на Хомякова. Тот, видимо, на свое счастье, был без сознания.

Подбежавшим людям, прикрывающим ладонями от жара горящей машины лица, Слава объяснил, что нужно немедленно с ближайшего же телефона сообщить об аварии в Самарский уголовный розыск.

Прибывшая на место происшествия машина ГАИ вызвала «скорую», и в ожидании ее Грязнов, представившись, коротко рассказал, не вдаваясь пока в ненужные подробности, что машина неожиданно потеряла управление, сошла с шоссе — и вот результат. И сам связался с Самарой, с уголовным розыском. Понимая, что милицейская волна несомненно прослушивается, он сообщил лишь, что напарник оказался тем самым, да, именно тем, о ком они сегодня ночью беседовали.

Молодая женщина, врач «скорой», обследовала Грязнова и, замазав йодом несколько ссадин на локтях и коленях, предложила проехать с ними в ближайшую санчасть в аэропорту. Хомякова положили на носилки и задвинули в «рафик», Грязнов сел с ним рядом. И они поехали с места аварии. Милиция осталась, чтобы окончательно потушить пожар в машине и извлечь оттуда обгоревший труп водителя.

Слава, наблюдавший за лежащим на носилках Хомяковым, вдруг понял, что тот уже пришел в себя и притворяется. Тогда он, к полному недоумению устроившихся рядом санитаров, достал из портфеля наручники и, отведя руки Хомякова за спину, защелкнул их, поймав полный ненависти взгляд капитана милиции.

— Опасный преступник, — коротко объяснил он санитарам.

6

Кузьмина разбудили настойчивые звонки, бившие словно кувалдой по черепу. Он открыл глаза, соображая, где находится и что с ним. Звонки продолжались. За окном светлело, и он, наконец, сообразил, что находится дома. Вспомнил, что еще вечером и позже, ночью, вставал с дивана, шел на кухню и глушил по целому стакану водки, словно организм требовал полной отключки памяти. А теперь — он глянул на часы: было пять часов, наверное утра, не вечера же? — этот наглый телефонный звонок. Кто? Кому он нужен? Немногим был известен этот его номер.

Кузьмин поднялся с дивана и взял трубку. Услышал насмешливый голос:

— Здоров же ты дрыхнуть, папаша!

— Кто? — хрипло выдохнул Кузьмин.

— Кашин говорит. Не узнал? Прими поздравления, папаша! С сыном тебя. Родила нынче ночью Наталья твоя, а тебе, гляжу, хоть бы хны?

— Чего родила? — «не врубился» еще Кузьмин.

— Ну ты даешь, папаша! — засмеялся Кашин.

Василий Петрович, наконец, все понял. Наталья родила! А он и забыл со всеми своими заботами о самом главном. Ведь сын у него!

— А как назвали?

Вопрос был поистине идиотским, и это он понял сразу, услыхав, как буквально захлебнулся в трубке от хохота Арсеньич. Отсмеявшись, он сказал:

— Слушай, папаша, давай запиши, если в силах, а нет — запоминай: станция Отдых, там два шага на правой стороне, если из Москвы ехать. Родильный дом Жуковской больницы. Палата семнадцатая. Все. Водку можешь не привозить, ребенку еще рано. Ну, папаша! — и повесил трубку.

Родила! Сын! Надо немедленно ехать!

Но куда? Он снова посмотрел в окно, потом на часы. И сел на стул. Знал он, что рано или поздно так случится. Ну конечно, раз Наталья беременна, она должна родить. И явится на свет ребенок — его ребенок. Явился, здрасте! И что теперь делать? Как жить дальше? Куда их с Натальей теперь девать? Сюда тащить, на Шаболовку, но это нереально, квартира не своя, не куплена... Подгорный говорил о зарплате, спецжилье. Но это еще надо внимательно посмотреть, что за контора нуждается в его услугах. А вдруг все-таки не сойдутся характерами?

И что это за люди такие хотят справедливость пулей устанавливать?..

Оставался пока один вариант — изба Натальина в Удельной. С работы у Никольского ей теперь придется несомненно уйти, мальца растить, и кушать ему ежедневно надо. Вот и думай, Вася.

Он вдруг поймал себя на мысли, что ни разу не подумал о том, чтобы бросить Наталью, уйти, отказаться от ребенка. И это его почему-то обрадовало. Значит, вошел уже новорожденный в его жизнь. Надо будет ему и фамилию давать, и имя придумывать. И с Натальей решать окончательно...

Василий вышел на кухню и увидел на столе одну пустую водочную бутылку, а во второй еще оставалось на донышке, граммов пятьдесят — ни то, ни се. Холодильник был пуст, ни в каком шкафу ничего заваляться не могло. От себя самого выпивку прятать у него никогда не было нужды. Да и не очень уважал он вот такую, прямо сказать, черную пьянку.

Он вылил в стакан остатки водки, огляделся — даже зажевать нечем, а во рту было сухо и противно. Налил из заварного чайника в другой стакан черной старой заварки, махнул водку и запил горькой, пахнущей прелью чайной дрянью.

Вот и поздравил себя с сыном... И сына с появлением на свет... И Наталью — с благополучным разрешением...

Василий достал из куртки пачку сигарет и закурил, глядя из окна на просыпающийся двор. Тетка повезла на тележке мусор в бачок выбрасывать. Мужик вывел здоровенную овчарку на прогулку, и собака стала мочиться в детскую песочницу. Кузьмин даже вздрогнул от неожиданного прилива злости: он представил на миг, как его сын лезет сейчас своими ручонками в эту песочницу! Ах ты, гад! — Василий даже схватился за оконный шпингалет, чтобы распахнуть окно и крикнуть этому собаководу, где он его только что видел. Но остыл, потому что понял: сыну здесь играть не придется. Ну а там, где придется, собаководы на пушечный выстрел будут бояться подойти...

Сколько сейчас? Только шестой час. Рано. Везде еще рано. Даже Ванюшке позвонить и радостью поделиться — совершенно неуместно... А ведь, пожалуй, придется соглашаться. Выбора-то особого нет. Да и что он еще умеет делать, кроме как выполнять поручения хозяина, следить за порядком и грудь свою, в случае нужды, под пулю подставлять. Но теперь уже и этого не надо. Кто-то другой, а хоть бы и тот же Сорокин, пусть подставляется.

И снова всплыли в сознании слова Подгорного: «Я хочу, чтоб на тебе ничего не висело, чтоб ты был чист как стеклышко...» Значит, никакой ошибки у них быть уже не может...

А где же Ванина визитка-то?

Кузьмин вошел в комнату и увидел ее, лежащую на полу возле дивана. Поднял, посмотрел с обеих сторон — только семь цифр, написанных подряд, надо еще догадаться, что это телефонный номер, — и спрятал в карман.

И чтобы уже окончательно заглушить в себе остатки сожаления, а может, это совесть в нем все еще пробовала шевельнуться, задавленная вчерашней безобразной сценой у Сучкова, Василий стал думать, что на счету Сергея Поликарповича совершенно определенно не одна загубленная душа, не одно черное дело, за что и вынесен ему соответствующий приговор. И не ему, Кузьмину, менять что-либо в столь драматическом раскладе вещей.

А вот в какую сторону сделать сегодня первый шаг: к сыну или Ванюшке Подгорному, об этом надо подумать. Скорее всего, к сыну. «До чего ж ты, Вася, стал осторожным! — подумал он. — Железное алиби тебе необходимо. На всякий случай...»

7

Семен Семенович Моисеев допрашивал чудом оставшегося в живых шофера сухановского «мерседеса». Тот лежал перебинтованный, словно кукла, с растянутыми загипсованными ногами и с капельницей, конец которой был прикреплен пластырем к сгибу локтя. Взрывом были убиты Суханов, находившийся на заднем сиденье автомобиля, и его телохранитель. Водителя же выбросило из машины, и он отделался серьезными переломами и травмой черепа.

Его немедленно госпитализировали, а Моисеев, весь день провозившийся на месте взрыва, выясняя, кто и что видел, копаясь в останках «мерседеса», освободился только к вечеру и, позвонив в больницу и узнав, что шофер пришел в себя, поехал к нему.

Водитель был, конечно, очень слаб, и Моисеев, выпросив в буквальном смысле слова несколько минут, чтобы задать хотя бы один вопрос, в сопровождении врача вошел в палату к раненому.

Еле слышным голосом водитель поведал, что был с машиной на стоянке, это напротив дома. Семен Семенович видел ее — большая площадка, с трех сторон обсаженная колючими кустами желтой акации. Рядом с сухановской машиной стоял какой-то «Москвич», старой еще модели, и возле него возился, по всей вероятности, хозяин. Он еще подошел к «мерседесу» и спросил у водителя, нет ли огонька. На что шофер протянул ему спичечный коробок, и тот взял аккуратно, двумя пальцами, измазанными машинным маслом, прикурил и вернул с благодарностью.

Телохранитель обычно во время обеда хозяина дежурил на лестничной клетке. Уходил вместе с Сухановым, с ним же и возвращался.

Взрыв произошел в тот момент, когда «мерседес» выезжал со стоянки. К счастью, народу никакого рядом не было и никто, кроме сидящих в машине, не пострадал. На этом, возможно, и строился расчет. По предварительным данным, бомба представляла собой безоболочковое взрывное устройство, равное по мощности двумстам граммам тротила, и приводилось в действие с помощью прочной рыболовной лески японского производства, привязанной к основанию куста, к которому машина стояла практически вплотную.

Больше ничего конкретного водитель добавить не мог, и врач прекратил свидание.

Поиски чумазого владельца старого «Москвича» ни к чему не привели. Никто его не видел, не запомнили и машину. На эту стоянку, рассказали соседи — владельцы личного автотранспорта, вообще-то чужие не заезжают. Стоянка находится в глубине двора, между домами, и пользуются ею, как правило, только свои. Что за «Москвич», откуда, чем тут занимался? Одни сплошные вопросы... То ли это был отвлекающий маневр и кто-то другой, пока чумазый отвлекал шофера, успел укрепить сзади, под днищем, взрывное устройство, то ли это сделал и выехал после взрыва сам водитель «Москвича».

Пока сбежался народ, пока милиция приехала и вызвали «скорую помощь», время прошло, мало ли что можно успеть сделать под шумок!

Семен Семенович опросил кого только мог. Поднялся в квартиру Суханова и там, понимая состояние его домашних, сумел только выяснить один главный на сегодня вопрос: Суханов случайно заехал домой или делал это регулярно? Сказали, регулярно. Обедал он всегда в одно время и старался это делать дома — от двух до трех пополудни.

Значит, и тут та же ситуация — это понимали и Меркулов, и Турецкий, и Залесский, и сам Моисеев. Все к одному сходилось: жертвы точно вычисляли.

Костя сидел, обхватив ладонью подбородок и глядя поверх спущенных на самый кончик носа очков на всех присутствующих разом. Пальцы словно тонули в его седеющей, аккуратно подстриженной бородке.

— Да-а, товарищи юристы... — протянул он свое привычное. — Сколько ж дел, интересно мне знать, мы будем еще объединять между собой в одном производстве? А кто это у нас намекал, — он уперся взглядом в Турецкого, — что заказные убийства мы можем щелкать как орехи?..

— Я этого никогда не говорил, — возразил Саша.

— Попробовал бы, — хмыкнул Меркулов. — Однако кое-что мы все-таки имеем. Одного стрелка имеем. Это раз. Покойничка-заказчика, или что-то в этом роде. Это уже два. Ну, не вижу оптимистического продолжения. Федю Замятина еще имеем в срочном розыске. Теперь еще чумазого водителя «Москвича». Которого видел, как выясняется, лишь один пострадавший, да и тот в силу тяжелого состояния не может пока ничем помочь. Есть еще запутанное дело Никольского.

— Еще мы имеем, Костя, товарища Кузьмина Василия Петровича, бывшего помощника и начальника охраны Сучкова. Но никто не знает, где он обитает, а адресный стол выдал нам квартиру, где он никогда практически не бывал. Только прописан. Человек уволился, как я понимаю, крепко повздорив со своим шефом. Правильнее, как сообщил мне сам Сучков, он его выгнал, уволил без выходного пособия. А вот имеем ли мы основания для объявления его в розыск, я сомневаюсь. Ничего подозрительного с точки зрения закона он не сделал, а то, что делал, выполнялось по указанию его начальника. И все равно мне это не нравится.

Мне тоже многое не нравится, — заметил Меркулов и достал карманные часы. Щелкнул крышкой, и часы заиграли. — Так, сейчас восьмой час, а Романова молчит... Да курите уж, черт с вами, — разрешающе махнул он рукой. — И я с вами подымлю. За компанию. Может, хоть так чего-нибудь в голову придет...

— Лучше б стопарик... — буркнул Семен Семенович.

— Ну-ну, — осадил его миролюбиво Меркулов, — ты тут не у себя. Здесь, можно сказать, Кремль из окна видать... Вот переберемся домой, тогда навестим твою лабораторию. А у нас должна быть сплошная благочинность... Как это философ-то наш российский сказал? Иван Ильин — в газете недавно прочел: стоящий у власти стоит у смерти. Так вроде. Но по смыслу — точно. Прямо хоть эпиграфом бери к этим нашим делам...

Зазвонил телефон. Костя снял трубку и вдруг оживился. Сказал: ждем — и аккуратно положил трубку на место. Пояснил:

— Шурочка звонила, сказала — есть новости. Едет. Отдыхайте пока, я позову

Ахмет не знал, что и в тюрьме бывают «наседки». Когда он после допроса вернулся в камеру, настроение у него было такое, что хуже, кажется, невозможно. Эта суровая и непробиваемая полковница нарисовала несколькими мазками впечатляющую картину его ближайшего будущего. Оно представлялось слишком зримо, чтобы можно было немножко отстраниться, подумать, прикинуть, ну хотя бы как в картежной игре, просчитать пару ходов вперед, не больше. Его охватило отчаянье, от которого, он понимал, будет только хуже, потому что, когда совсем плохо, мозги не варят. Надо заставить себя успокоиться, и уж как совсем невозможное — посоветоваться бы с кем... А с кем, с этим охранником, которого она называла контролером? Так он и поможет — волком глядит. Стоять! Вперед! — вот и все, что может.

Отчаянье давило и размалывало Ахмета тяжелым катком, и от него не было никакого спасения. Вот когда, понял он, легко и просто расстаться с жизнью...

Он метался по камере, стонал, выл, бил кулаками в кирпичные стены и не чувствовал никакой боли. Наконец устал и рухнул на холодный бетонный пол.

Ни есть, ни пить он не мог и, когда открылось дверное окошко и с той стороны он увидел алюминиевый чайник, заорал так, что контролер послал его длинно и забористо и захлопнул окно.

И вот уже перед самым отбоем, как говорили у него в части, в камеру не вошел, а скорее влетел от толчка в спину невзрачный, хиловатый мужичок. Он только обернулся на захлопнувшуюся дверь и погрозил ей костлявым кулачком. Потом негромко, но сочно выматерился и пошел устраиваться на нарах, разглаживая руками казенный матрас, напоминавший скорее плоскую короткую подушку. А завалившись, повернулся спиной к Ахмету и засопел, засвистел носом.

Ахмет, мечтавший о любом собеседнике, не знал теперь, что делать. Он вставал, ходил по камере, заглядывал, нагибаясь, в лицо спящего. А тот дрых, что называется, без задних ног, и плевать ему было с высокого потолка на то, что у соседа по камере кровавые уже круги перед глазами от напряжения мыслей качались. Полночи промаялся так Ахмет, а потом нервы не выдержали и отключили сознание. Он только успел положить голову на свой матрас, как почувствовал, что валится куда-то в пропасть, и это падение было таким долгим, что он устал ждать, когда, наконец, оно кончится.

Молодой организм все-таки взял свое, и когда Ахмет проснулся, то почувствовал, что вчерашние кошмары вроде отступили куда-то и можно было дышать, каток не так уже сильно давил на грудь и сознание.

Сосед сидел на нарах, по-восточному поджав ноги, и пальцем сосредоточенно копался в своих носках, представлявших одну сплошную дырку. Без всякого любопытства взглянул из-под лохматых бровей на Ахмета и просипел то ли прокуренным, то ли простуженным голосом:

— Здоров...

— Здравствуйте, — растирая тыльной стороной ладони глаза, отозвался Ахмет.

— За что сидишь-то? — равнодушно поинтересовался мужичок.

— Говорят, по сто второй.

— Эва! — он осуждающе покачал головой. — А в другую перевести — никаких признаков?

— А это как? — не понял Ахмет.

И мужичок в течение десятка минут, будто крупный знаток уголовного кодекса, объяснил Ахмету, что в законе имеется масса всяких «а, б, в», и если умышленное, но без отягчающих, то совсем «вышка» и необязательна, чем зародил в душе Ахмета слабенькую пока надежду. Если, к примеру, перевести в сто третью, так вообще от трех до десяти, а это, считай, подарок.

Оказалось, сам мужичок уже второй раз тут. Первый раз тоже, как и Ахмет, получил за убийство пятнадцать лет, а теперь лепят мошенничество. Это сто сорок седьмая. В общем, скоро понял Ахмет, повезло ему с соседом, этот способен толковый совет дать, как себя со следователем держать, что говорить, а от чего категорически отказываться.

После завтрака и небольшого шмона, учиненного в камере молчаливым контролером, они, наконец, могли поговорить откровенно. Ахмет пересказал соседу всю свою одиссею, упирая на то, что он влип по молодости, не хотел, но так получилось, что уже после встречи с Бароном обратного хода не было.

— А это еще кто? — лениво поинтересовался мужичок.

— Да так, был один хлюст, — попробовал вывернуться Ахмет, понимая, что в запале нечаянно проговорился. И стал объяснять, что вообще-то Барона этого и в глаза не видел, а все приказы отдавал Коля, парень с фиксой во рту, похожий на авторитета. И это он модернизировал автомат, оптику приделал, глушитель навинтил и сказал, что если Ахмет теперь откажется, то его попросту прирежут.

— Это точно, это у нас так, — заверил мужичок. — Если кто взялся за мокрое, а после сделал ход назад — нипочем не спустят. А с другой стороны, ежели под угрозой для собственной жизни, то могут скостить и до восьми. А вот корыстные побуждения — это хуже, тут могут на всю катушку... Вообще-то лучше всего тридцать восьмая, пункт третий, — совершение преступления под влиянием угрозы или принуждения. И в ней же, — сообщил мужичок, — в пункте девятом, закон трактует, что чистосердечное признание или явка с повинной... Но у тебя, сокол, надо понимать, никакой явки не было, силком сюда привели... А вот ежали как чистосердечное, тут могут скостить, могут... Ты подумай, прежде чем в несознанку идти.

Вот теперь у Ахмета действительно появился материал для раздумий.

После обеда соседа вызвали на допрос, и вернулся он нескоро. А вернувшись, лег лицом вниз и обхватил худыми пальцами плешивый затылок. Как ни старался привлечь его внимание Ахмет, не отвечал, только зло посылал по-матерному.

Потом вдруг сел, скрестив ноги с голыми пальцами, торчащими из носков, и тоненько завыл. Ахмет даже испугался. А он все скулил, будто побитый пес, и из глаз его горошинами катились всамделишные слезы.

— Баба, сучка, раскололась, — заявил он вдруг, вытирая локтем сопливый нос.

Оказывается, сумел он на «куклах», ну пачках денежных, где сверху и снизу настоящие деньги, а внутри аккуратно нарезанная бумага, сколотить небольшой капиталец. И спрятал его от обыска. Только баба его, жена законная, знала, где хранил. И вот на ж тебе, сестре родной проговорилась, а та возьми да стукни участковому, который драл эту сучку, курву проклятую, пришли и забрали! «У-у-у! — застонал мужичок. — Выйду, убью-у-у!..»

Жалко было Ахмету соседа, но что поделаешь, когда свое еще горше. Если его не послушаться и не раскаяться, не полностью конечно, тогда уж никто не поверит, что заставляли его, стращали, — то можно и «вышку», как он говорит, заработать...

Не знал Ахмет, что во время допроса доложила «наседка» «куму», как звали здесь, в Бутырке, заместителя начальника по режиму подполковника Заболотного, что рассказал татарин то-то и то-то и еще поминал какого-то Барона, а потом вроде испугался и стал отнекиваться, мол, не видал его, а на самом деле видал и знает, кто это. Еще про Колю с фиксой говорил, что это он приказы Барона выполняет. В общем, чего сумел, то и докладываю. Дал ему за это Заболотный пожрать от пуза и пачку папирос прибавил. А уж когда отпускал в камеру, не удержался и с коварной ухмылкой сообщил, что жена полностью раскололась. Вот же падла! Работай на них, как же, дождешься снисхождения!..

А Заболотный тут же все передал Геннадию Орехову. А тот снял трубку и — Романовой. Ищи, мол, подруга, Барона. Кто таков — это уже по твоей части. Если еще чем помочь, звони.

— Ну, хлопцы, шо я вам скажу... — Александра Ивановна оглядела собравшихся. — Расколол-таки мне Генка этого вашего Ахмета. Не удержался татарин и назвал какого-то Барона. Можете теперь по своим каналам начинать погоню. Только учтите. Славку я вам на этот раз не отдам. Слушайте, что он мне сегодня, час назад, сообщил.

И Романова рассказала о злоключениях Грязнова, аварии на дороге, о том, как он передал областному прокурору капитана Хомякова, а сам умотал в Тольятти, пока у него еще одного свидетеля не убрали местные умельцы, подручные молчановские.

Снова глубоко задумались товарищи юристы... А Шурочка все-таки заводная баба! Где теперь подобных-то сыщешь! Молчала, молчала, да вдруг выдала:

— Знаете, хлопцы, такое у меня настроение, шо хряпнула бы сейчас стаканище, да и забыла напрочь, какой поганью приходится с утра до поздней ночи заниматься! А, Константин? Чего ты все отмалчиваешься? Ну-ка открой свою тренькалку, погляди, времени-то сколько, а у нас еще ни в одном глазу! Семен, а ты чего нос повесил?

— Лично я «за», — сказал Турецкий.

Меркулов обреченно пожал плечами, в том смысле что не может возражать большинству, если таковое сложится.

Залесского очень привлекала идея, но... тесть, будь он неладен. Так, с ним было ясно. Семен Семенович глубоко вздохнул и с тысячелетней покорной иудейской тоской заметил, что, если есть возможность заскочить к нему в кабинет криминалистики Мосгорпрокуратуры, он гарантирует половину литра чистого медицинского. Но — не больше.

— Так Турецкий же! Александр! — снова заколготилась Шурочка. — А кто это хвастался, шо какую-то гарную рыбу с Байкала привез? Где рыба? Небось всю уже в расход пустил, про друзей и не вспомнил?

— То есть как это так! — возмутился Саша и прикусил язык. Он вспомнил, что уже угощал Ирку расколоткой, но вот осталось ли там, лучше позвонить и узнать заранее, а то позора не оберешься.

Что он немедленно и сделал. Ирина сказала, что он может не беспокоиться, она ничего из его личных — вот же язва какая! женись на такой! — запасов не тронула. Он может приезжать и лопать хоть один, а хоть и в компании.

— Мы едем, — сказал Саша и, чтобы не объясняться, быстро повесил трубку. — Нас уже ждут.

— Константин, — всем корпусом важно обернулась к Меркулову Шурочка, —у тебя как, собственный транспорт или мне опять тебя домой доставлять?

— Доставлять, — уныло почесал кончик носа Костя.

— Тогда кончили треп — и вперед за мной к Семену в его алхимическую лабораторию, скомандовала Романова и важно поплыла из кабинета первой.

За ней гуськом тронулись товарищи юристы.