Синее море

Г р и б о е д о в А л е к с а н д р С е р г е е в и ч.

М и х а и л П а в л о в и ч — великий князь.

Л е в а ш е в В а с и л и й В а с и л ь е в и ч — генерал-лейтенант, член Следственного комитета.

Б л у д о в Д м и т р и й Н и к о л а е в и ч — делопроизводитель Верховного суда.

Г р и б о е д о в А л е к с а н д р С е р г е е в и ч.

Б у л г а р и н Ф а д д е й Б е н е д и к т о в и ч — литератор.

А л е к с е й Г р и б о в (Алексаша) — слуга Грибоедова.

Д о к т о р М а к н и л — врач английской миссии.

Э л ь з е в и р а — служанка Булгарина.

Р о д о ф и н и к и н — начальник Азиатского департамента.

Н е с с е л ь р о д — граф, вице-канцлер, министр иностранных дел.

М а л ь ц е в И в а н С е р г е е в и ч — секретарь посольства.

Н и н а Ч а в ч а в а д з е.

А х в е р д о в а П р а с к о в ь я Н и к о л а е в н а — вдова генерала.

Д а ш е н ь к а — ее дочь.

Е р м о л о в С е р г е й Н и к о л а е в и ч (Сережа), поручик, племянник Алексея Петровича Ермолова.

М и щ е н к о — старый кавказский офицер, майор в отставке.

Ш а х н а з а р о в — штабс-капитан, переводчик.

Д о к т о р.

Г о с т и в доме графа Нессельрода.

Ч е р н ь города Тегерана.

К а з а к и, охрана русского посольства в Тегеране.

ПРОЛОГ

Луч света освещает фигуру Г р и б о е д о в а.

Глаза у него завязаны.

Г о л о с Л е в а ш е в а. Снимите повязку.

Луч гаснет. Из тьмы возникает помещение Петропавловской крепости, где заседает Следственный комитет по делу декабристов. На столе зажжены свечи. За столом — генерал-лейтенант Л е в а ш е в и делопроизводитель Верховного суда Б л у д о в. В глубине, совсем в сумраке, — великий князь М и х а и л П а в л о в и ч.

Г р и б о е д о в (снимает повязку). Почему, однако, дорога от Главного штаба в Петропавловскую крепость должна держаться в столь строгой тайне?

Л е в а ш е в. Извольте, не раздумывая, подчиняться правилам, установленным для лиц, находящихся в вашем положении.

Г р и б о е д о в. Тогда, может быть, Следственный комитет ответит мне наконец, долго ли я буду находиться в этом положении?

Л е в а ш е в. О, это зависит исключительно от вас. Вы слишком неразговорчивы. (Блудову.) Прошу.

Б л у д о в. Возникли сомнения насчет некоторых ответов коллежского асессора Александра Сергеевича Грибоедова. Вот. (Читает.) «Ничего не зная о тайных обществах, я никакого собственного мнения не могу иметь».

Г р и б о е д о в. Натурально, коли не знал.

Л е в а ш е в. Не знали? А кого из заговорщиков знали?

Б л у д о в (глянув в бумагу). Ответ. (Читает.) «Я был знаком с Бестужевым, Рылеевым, Оболенским, Одоевским и Кюхельбекером».

Л е в а ш е в. С пятью первейшими участниками мятежа?

Г р и б о е д о в. Я был знаком с Бестужевым, Рылеевым, Оболенским, Одоевским и Кюхельбекером, сохранив память о них как о людях, исполненных долга и чести.

М и х а и л П а в л о в и ч (из сумрака, лениво). А граф Иван Федорович Паскевич… Он… как тебе приходится?

Г р и б о е д о в (только сейчас увидев великого князя и поклонившись ему). Женат на моей двоюродной сестре, ваше высочество.

М и х а и л П а в л о в и ч. Да, да… Елизавете Алексеевне… Императрица Мария Федоровна была крестной матерью ее двум дочкам… Достойнейшая из женщин твоя кузина, Грибоедов!.. (Левашеву.) Продолжайте.

Б л у д о в (Грибоедову). Вы указываете, что в разговорах названных лиц вы слыхивали суждения насчет государя и правительства… И… (листая бумаги) суждения о том, что народ русский задумался о судьбе своей после войны двенадцатого года. Рабство стало ему невтерпеж.

Г р и б о е д о в. Когда бы слыхивал, то подумал: неужели названные лица в своих мечтаниях ушли от нас лет на сто вперед?

Л е в а ш е в. Неясная мысль. Но вы показывали, что в суждениях этих брали участие, осуждая, что казалось вредным, и не на сто лет вперед, а теперь, и желая лучшего.

Г р и б о е д о в. Подтверждаю. Но что же тут непозволительного — осуждать вредное и желать лучшего?

Б л у д о в. Двоякий смысл.

Г р и б о е д о в. Один-единственный. (Михаилу Павловичу.) Разве правительство боится правды, высказанной в глаза?

М и х а и л П а в л о в и ч. Правительство не боится ничего. Оно сокрушает. Да и ты человек смелый. А погляжу, находишься среди людей, к тебе расположенных, а говорить боишься!

Г р и б о е д о в. Помилуйте, ваше высочество! Людей бояться — не значит ли баловать их?

М и х а и л П а в л о в и ч. На язык остер — знаю. Губишь себя. Кого в наставники-то выбрал?

Г р и б о е д о в. В наставники? С малых лет я выбрал одного, ваше высочество.

Б л у д о в. Давно бы надо назвать.

Л е в а ш е в. Кого?

Г р и б о е д о в. Самого себя, ваше превосходительство.

Л е в а ш е в. Себя, именно себя! В комедии твоей, припоминаю, так и было написано: «Мы с вами не ребяты, зачем же мнения чужие только святы?»

Г р и б о е д о в. Писал, как жил, — свободно и свободно. А память у вас отменная!

Л е в а ш е в. Память хорошая. Годится. По словам вашим вышло так, что названные лица имели смелые суждения, а вы лишь только брали в них участие. А вот недавно на Следственном комитете одно из перечисленных лиц в ответе своем на допросный пункт написало… (Повернулся к Блудову.)

Б л у д о в (читает). «Принимая под свободным образом мыслей привычку не руководствоваться мнением других, я рассуждаю по собственному разумению».

Л е в а ш е в. Кто же наставник? Прямо-таки живое повторение стишков ваших, драгоценный Александр Сергеевич. Не потому ли многие ваши друзья заняты были переписыванием их? Ах, пожалеть бы вам об этом!

Г р и б о е д о в. Но они переписывали и другие стишки, добрейший Василий Васильевич: «В мои лета не должно сметь свое суждение иметь».

Л е в а ш е в. Есть и еще стишки. (Блудову.) Как там?..

Б л у д о в (мнется). Но…

Л е в а ш е в.

Б л у д о в (шепотом).

М и х а и л П а в л о в и ч. Ффф! Даже в памяти держать неприлично! Бога моли, что комедия твоя была не дозволена! Счастье твое, что она ушла в безвестность, твое счастье!

Г р и б о е д о в. Не божеским милосердием, а попечением правительства, ваше высочество, я был избавлен от позора оказаться еще и автором.

М и х а и л П а в л о в и ч. Автором ты был, отрекаться поздно. Но отныне, слава богу, об этом не узнает никто. Но… Но дружба с бунтовщиками, поднявшими руку… меч кровавый!.. На кого? Только чистосердечным рассказом об их преступных замышлениях, только чистосердечной помощью высочайше утвержденному Следственному комитету, только откровенностью ты можешь доказать свое раскаяние!

Г р и б о е д о в. Но, ваше высочество, мне решительно не в чем раскаиваться.

М и х а и л П а в л о в и ч. Это все, что ты можешь сказать?

Г р и б о е д о в. Все, ваше высочество.

Л е в а ш е в. Все?

Г р и б о е д о в. Все, ваше превосходительство.

Л е в а ш е в. В таком случае еще не все в обстоятельствах вашего дела, коллежский асессор Г р и б о е д о в. Следственный комитет располагает… (Повернулся к Блудову.)

Б л у д о в (Грибоедову). Итак, вы заявили, что ничего о существовании Общества не знали и не ведали. Однако… (Ищет в бумагах.) «…Ничего не зная… никакого собственного мнения…» Вот. В своих показаниях князь Оболенский, названный вами в числе ваших знакомых, заявил, что вы были приняты в Общество до отъезда своего из Санкт-Петербурга в мае тысяча восемьсот двадцать пятого года.

Г р и б о е д о в. Да. Именно тогда я был принят в Общество.

М и х а и л П а в л о в и ч. Ну, брат, не взыщи!

Г р и б о е д о в. Именно за три дня до своего отъезда в мае тысяча восемьсот двадцать пятого года я был принят в Общество любителей российской словесности.

Б л у д о в. Какой… словесности?!

Л е в а ш е в (Грибоедову). Я вижу, что для вас даже и то, что происходит с вами, не более как смешная комедия.

Г р и б о е д о в. Отнюдь! Но неужели вы полагаете, что человек должен так скоро расстаться со своим оружием, которое для него не только защита, но и честь!

Л е в а ш е в. Молчать!

М и х а и л П а в л о в и ч (укоризненно). Генерал! (Грибоедову.) Я рад, я очень рад, что и это оказалось вздором. (Встает.) Уведите его.

Г р и б о е д о в (устало). Я прошу об одном. Я прошу о скорейшем решении, все равно каком, лишь бы скорейшем. (Опускает на глаза повязку.)

М и х а и л П а в л о в и ч. Иди.

Конвойный уводит Грибоедова.

Л е в а ш е в. Он получит скорейшее решение! Ваше высочество, в бумагах Следственного комитета недостача писем и бумаг, о которых было нам доподлинно известно. Но в этом ли дело? Хитроумное поведение Грибоедова не требует доказательств.

М и х а и л П а в л о в и ч. Вы думаете?

Л е в а ш е в. Нужны ли нам материалы, раз решено изобличить его? И в этом случае, как и в других подобных?

М и х а и л П а в л о в и ч. В этом случае будет иначе.

Л е в а ш е в. Помилуйте, ваше высочество…

М и х а и л П а в л о в и ч. Сам государь император Николай Павлович благосклоннейше выслушал ходатайство графа Ивана Федоровича Паскевича о Грибоедове.

Л е в а ш е в. Быть может, за неясностью обстоятельств, и не наша ли священная обязанность…

М и х а и л П а в л о в и ч. Наша обязанность — понять. По сию пору на Кавказе главноначальствует генерал Ермолов… (Взгляд на Блудова.)

Б л у д о в. Это он, богом клянусь, это он виновен в предупреждении Грибоедова, и вот нет писем, нет бумаг!

М и х а и л П а в л о в и ч. В этом ли суть? (Повысив голос.) Ермолов забыл, что Кавказ — не его вотчина, а государева! Быть там графу Паскевичу!.. Трудная миссия — в делах азиатских разбираться. А Грибоедов в них весьма искушен — что в Грузии, что в Персии… (Прищурился.) Жена графа, Елизавета Алексеевна, как ему приходится — кузиной? А он, стало быть, графу — шурин?

Л е в а ш е в. Но он же преступник, ваше высочество! Гораздо более преступник, чем многие из названных лиц! Литератор! Его комедия возмутительна! Он пишет, его не дозволяют к печати, а стишки его разгуливают по свету. И ведь он еще будет писать и напишет, бог знает что напишет…

М и х а и л П а в л о в и ч. Вы полагаете?

Б л у д о в (листая бумаги). Опять ложь. В Общество российской словесности он вступил отнюдь не в мае двадцать пятого, а в декабре двадцать четвертого года…

М и х а и л П а в л о в и ч. Дмитрий Николаевич! Ну и пусть! (Левашеву.) Неужели вы полагаете, что освобожденный Грибоедов будет волен в своей жизни и в своих поступках? Нет и нет. Он будет, Василий Васильевич, состоять при графе, и уж наверно не как автор, поверьте мне. Мне кажется, он получил достаточный урок.

Л е в а ш е в (пораженный). Освободить?

М и х а и л П а в л о в и ч. Я полагаю. С очистительным паспортом, на что и будет резолюция самого государя императора. И — на Кавказ, обратно на Кавказ, в Тифлис, в Тифлис, и как можно скорее!

Л е в а ш е в. Легок твой бог, комедийный писатель! Хитер, хитер! И, никак, родился под счастливой звездой!

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Апрель 1828 года.

Санкт-Петербург. Кабинет в квартире Булгарина. Сумерки. Г р и б о е д о в, одетый, спит на диване. В глубине сцены отворяется дверь, и, стараясь двигаться бесшумно, появляется Б у л г а р и н, в халате, с зажженной свечой в руках.

Г р и б о е д о в (не видит его, привстал). Сон… Опять сон… И как будто из тьмы — Главный штаб, Петропавловская крепость…

Б у л г а р и н. Александр, опомнись! Что с тобой?.. Ты у меня, у своего первейшего друга, у Фаддея Булгарина…

Г р и б о е д о в. Там свеча, тут темно…

Б у л г а р и н. Опомнись, опомнись, что за вздор! Сколько лет прошло! Все переменилось и все забыто…

Г р и б о е д о в (думая о своем). Да, да, это ты.

Б у л г а р и н. Разумеется, я! У тебя удача, успех! Государь удостоверился, что подозрения против тебя напрасны, и вот ты опять на дипломатической службе. И какой! Тифлис, Армения, Персия! Победоносный мир в Туркманчае, достигнутый силой твоего ума, потряс буквально весь Петербург! Тебя встретили пушечными салютами, ты гость желанный в лучших домах…

Г р и б о е д о в. Постой. (Сидит на диване, покачиваясь.) Я лежал и думал… Три, нет… два года тому назад меня допрашивал тот самый граф Левашев, с которым я обедал сегодня…

Б у л г а р и н. Он очень расположен к тебе.

Г р и б о е д о в. Расположен?.. Постой, еще не все. Был на обеде также и Павел Васильевич Голенищев-Кутузов. Знаешь его?

Б у л г а р и н. Немножко. А что?

Г р и б о е д о в. Не притворяйся — хорошо знаешь. Он как раз и распоряжался повешеньем пятерых, скомандовав: «Вешать снова!», когда один сорвался. Теперь — полный генерал.

Б у л г а р и н. Не надо об этом, прошу тебя.

Г р и б о е д о в. Изволь, молчу.

Б у л г а р и н. Не смейся, думаешь, мне легко?

Г р и б о е д о в. Неужто трудно?

Б у л г а р и н. Мое польское происхождение. Моя дружба (шепотом) с некоторыми из погибших…

Г р и б о е д о в. Из повешенных. И со мной.

Б у л г а р и н. От дружбы с тобой я никогда не отказывался, Александр, никогда!

Г р и б о е д о в. Да, конечно. Но я не верю в бескорыстие отношений человеческих. (Встал.) Не беспокойся обо мне. Все эти сны и мысли не более как от тяжелого обеда.

Б у л г а р и н (обрадовался, что тема разговора переменилась). Ты должен привыкать к разным обедам. А когда — в Персии, с персиянами? (Зажигает свечи на столе и у книжных полок.)

Г р и б о е д о в. Помилуй, там не едят так много. И к тому же нам быть еще сегодня на бале.

Б у л г а р и н. О! Граф Нессельрод попросту не приглашает! Я жду от него больших известий для тебя.

Г р и б о е д о в. Избави бог. Я постараюсь улизнуть пораньше.

Б у л г а р и н. Э, нет! Я сам пробуду до конца, хотя мне еще статью писать. (Располагается на диване, благодушествуя.) Да! Статью! Вот, брат, какая жизнь. Уж и сил не хватает. Поверишь ли, сегодня опять в цензуру таскали. Как так, говорят, у вас описание Санкт-Петербурга, а погода, пишете, плохая. Почему — плохая? Не намек ли?

Г р и б о е д о в. Значит, про погоду — нельзя.

Б у л г а р и н (озабоченно). Сухость получится. Читатель не любит сухости. Мне нужно, чтобы было бойко, а то одни цензоры и будут читать.

Г р и б о е д о в. В цензуре ли дело? Была бы мысль…

Б у л г а р и н. Да, да! Я от тебя сочинений жду, от тебя! Кто же другой, как не ты, коварных персиян вокруг пальца обвел? Что тебе цензор? Уж тут, наверно, выйдет!

Г р и б о е д о в. Наверно. Да ведь только, Фаддей, писать надо свободно, иначе не стоит и писать.

Б у л г а р и н. Так-то оно так, однако же все хитрят. Жить надо, жить! Вот, рассказывают, и Пушкин пишет барабанную поэму «Полтава», чтобы отличиться…

Г р и б о е д о в. Пушкин? Военную поэму?

Б у л г а р и н. Хитрость, не более того! Вот то-то! И ему прощают! Это мне не прощают! Что я имею за труды свои? Его жалуют! Дуэлиста, эпиграммщика, грубияна! А мне чуть что — на вид!

Г р и б о е д о в. Чересчур послушен.

Б у л г а р и н. Моя газета, мои книги — разве они не усугубляют славы российской?

Г р и б о е д о в. Усугубляют. «Полтава», говоришь? Что еще слышал о Пушкине? Где он сейчас?

Б у л г а р и н. Что Пушкин, Пушкин! Моего «Выжигина» на несколько языков перевели. Недавно англичанин приходил. Тоже намеревается…

Г р и б о е д о в. Честь какая! Перед каждым заморским проходимцем гнешь спину. Эх, ты!.. Я другому завидую. (Резко повернулся.) Что я такое в нашей русской литературе?! Безвестный автор одной ненапечатанной комедии!

Б у л г а р и н. Побойся бога!..

Г р и б о е д о в. Может быть, и писать-то не умею. А мечтаю о Шекспире! Готовый план трагедии в голове…

Б у л г а р и н (даже привстал). Что? Тра-гедии?!

Г р и б о е д о в. Но ведь ты другое мне советовал?! Цензору угождать! Служить! Особенно когда сам государь император жалует.

Б у л г а р и н. Знаю. Душевно рад. Горд!.. Но… еще и трагедия! Александр! Подумай! Твоим умом, твоим талантом!

Г р и б о е д о в. Будто?

Б у л г а р и н. Пиши! Да я готов на коленях ползать! Умоляю тебя! (Ходит вокруг, потирая руки.) Скрытничаешь? Молчишь?

Г р и б о е д о в. Не терпится узнать? Изволь, расскажу. Называется «Тысяча восемьсот двенадцатый год».

Б у л г а р и н. Неужто историческая хроника, рисующая недавние бедствия и торжество русское?

Г р и б о е д о в. Непременно. Как же иначе?

Б у л г а р и н. Да ведь это же… Александр! Я должен объявить в журнале, что сочинитель Грибоедов…

Г р и б о е д о в. Тсс… Отделение первое. История начала войны. Взятие Смоленска. Обозы раненых. Рассказ о битве Бородинской.

Б у л г а р и н. Так, так, так…

Г р и б о е д о в. Враг подходит к Москве. И тогда как будто трубный глас Архангела вызывает тени исполинов: Святослава, Владимира, Мономаха, Иоанна, Петра… Он пророчествует о године искупления для России, возбуждая в сердцах неугасимый огонь, рвение к славе и свободе отечества…

Б у л г а р и н (млея). Прекрасно.

Г р и б о е д о в. Отделение второе. Наполеон в Москве. Лишь один поседелый воин с горьким предчувствием опасности предостерегает его от будущих бедствий. Ему не верят. Пылает Москва. Кругом зарева пожарищ. Сцены зверского распутства, разгула, порока…

Б у л г а р и н. Сам государь император, восхищенный, будет рукоплескать тебе.

Г р и б о е д о в. Постой. Между тем в селах собирается народное ополчение. Быть может, до того я выставлю трусость служителей правительства…

Б у л г а р и н. Решительно не советую, прошу тебя…

Г р и б о е д о в. А что? Пожалуй, покажу. Как они бежали из Москвы, потерявши стыд и честь от страху. И не они, заметь, не они, а народ встал на защиту родной земли! Ополчение без дворян…

Б у л г а р и н. А герой-то, кто у тебя герой?

Г р и б о е д о в. Крепостной дворовый человек.

Молчание.

Отделение… третье. Победа народная. Преследование неприятеля. Картина ужасных смертей и геройства.

Булгарин молчит.

Эпилог. В Вильне. Тут, брат, стараются дворяне да царедворцы, ищут отличий, возвышений. Уж тут они первые! И, знаешь ли, исчезает поэзия великих подвигов.

Булгарин развел руками.

Исчезает! Мой герой, возвысившийся из глубин народных, уходит восвояси. Он возвращается под палку своего господина, снова мы видим прежние мерзости. Его наставляют к покорности и послушанию, над ним издеваются. Ну… и в отчаянии он кончает жизнь самоубийством.

Б у л г а р и н. Боже мой! Александр!

Г р и б о е д о в. Не писать?

Б у л г а р и н. Ведь это то самое, о чем говорилось у заговорщиков!.. Ведь это… Да ты сошел с ума! Ты положительно сошел с ума.

Г р и б о е д о в. Ничуть. Хотя и сам держусь того мнения, что с объявлением в журнале не спеши.

Б у л г а р и н. Ополоумел! Никому, никому, даже мне, не смей нести подобный вздор, от которого у меня мурашки бегают по спине!

Г р и б о е д о в. И верно — вздор. (Смотрит на часы.) Нам пора. Куда запропастился Алексашка? Я приказал ему зайти к портному.

Б у л г а р и н. Алексашка! Эльзевира! (Развел руками.) Ополоумел! Сошел с ума! Да ведь это же… (В отчаянии.) Алексашка! Эльза! Эльзевира!..

Входит А л е к с а ш а.

А л е к с а ш а. Вы так изволите кричать, как будто я не слышу. А я слышу. Я в передней сидел.

Г р и б о е д о в. Почему в передней?

А л е к с а ш а. Эльзевире помогал.

Г р и б о е д о в. Эх, франт-собака, ты меня уморишь. Фрак привез?

А л е к с а ш а. Изволите так говорить, как будто не привез. А он тут как тут. (Булгарину.) В передней там у вас англичанин сидит.

Б у л г а р и н. Кто? Что? Болван! Зови сюда! (Поспешно скидывает халат, надевает первый попавшийся сюртук.)

Алексаша, устремившись к двери, сталкивается с д о к т о р о м М а к н и л о м. Тот отскакивает, схватившись за ногу, которую отдавил ему Алексаша.

Д о к т о р М а к н и л. Ай бэг ю па́рдн![1] Ой… (Идет, прихрамывая.) Прошу простить… я без доклада… Но ваши слуги…

Б у л г а р и н. Боже мой! Он вас зашиб? Мозоль?

Д о к т о р М а к н и л. Какой мозоль? (Кланяется в сторону Грибоедова.)

Грибоедов, откланявшись издали Макнилу, уходит.

(Проводив его взглядом, резко поворачивается к Булгарину.) Господин Булгарин… (С деланной улыбкой.) Цель моего скромного визита известна вам?

Б у л г а р и н. Имею счастье… Не заслужил…

Д о к т о р М а к н и л. Роман «Выжигин» вашего сочинения произвел на меня впечатление…

Б у л г а р и н. Польщен.

Д о к т о р М а к н и л. Скажу более: я хотел бы заняться на досуге переводом именно этого сочинения.

Б у л г а р и н. Прошу. Вот библиотека моя. Вот тут, на полке, мои труды.

Д о к т о р М а к н и л. Ого! (Разглядывая полки с книгами.) Скажите, не имел ли я счастья только что узреть здесь господина Грибоедова?

Б у л г а р и н. Это он. Прошу вас, вот первый томик «Выжигина».

Д о к т о р М а к н и л. Второе издание. Скажите!

Б у л г а р и н. Как же. И шрифты, и формат — все сам, сам.

Д о к т о р М а к н и л. Прекрасно. (Перелистывает книгу.) Я давно мечтал познакомиться с господином Грибоедовым. Мне пришлось бывать в Персии в одно время с ним.

Б у л г а р и н. Боюсь, сегодня не удастся. Александр Сергеевич приглашен на бал весьма большого политического значения. Вас заинтересовала заглавная виньетка?

Д о к т о р М а к н и л. О! Прекрасно! Куда же он приглашен, позвольте полюбопытствовать?

Б у л г а р и н. К вице-канцлеру и министру иностранных дел графу Нессельроду.

Д о к т о р М а к н и л. Вот как!

Б у л г а р и н. Если вас интересуют виньетки, я мог бы предложить вам некоторые из альманахов…

Д о к т о р М а к н и л. О да, виньетки меня интересуют… (Подняв голову.) Вы знаете, я полагаю, что сегодня состоится назначение.

Б у л г а р и н. Что?

Д о к т о р М а к н и л. Не удивляйтесь. Господин Грибоедов — человек известный, особенно после туркманчайского трактата, столь победоносно завершившего войну России с Персией. Вот и слухи. Говорят о назначении его посланником персидским.

Б у л г а р и н. Слухи, слухи! Но он отказывается. Он решительно отказывается, намереваясь расцвесть на литературном поприще.

Д о к т о р М а к н и л. В отставку? Нет. Я лично думаю, что нет. Окажите, а второй томик?..

Б у л г а р и н. Выходит! Буду иметь честь преподнести.

Д о к т о р М а к н и л. Признателен. А кстати, кто это Сашка, с которым я имел несчастье столкнуться?

Б у л г а р и н. Грибоедовский. Известный всему Петербургу пройдоха и грубиян.

Д о к т о р М а к н и л. А! Слыхал! Вы разрешите ознакомиться с этой полочкой?

Б у л г а р и н. Располагайтесь, но не обессудьте, я вынужден оставить вас ненадолго. Мне надобно успеть… Я тоже имею честь быть приглашенным к вице-канцлеру.

Д о к т о р М а к н и л. Ради бога, я только взгляну… Не более как любопытство давнего любителя, могу сказать, маньяка.

Булгарин уходит, доктор Макнил кладет томик «Выжигина», садится в кресло. Сидит неподвижно, думает. Появляются, не замечая его, Э л ь з е в и р а и А л е к с а ш а. Она несет на вытянутых руках фрак, а он по пятам следует за ней.

А л е к с а ш а (вкрадчиво). Как изволит выражаться Александр Сергеевич, мы с ним бродячая миссия, но путешествуем по-царски. В каких странах не бывали, каких людей не видывали!..

Э л ь з е в и р а. То-то, что видывали! Мне про вас сказывали. Анютка сказывала, и Аграфена тоже…

А л е к с а ш а. Анютка! Аграфена!.. (Обнимает ее.) Эльзевира — вот это имя! Ни в Персии, ни у грузинцев не встречал…

Э л ь з е в и р а (застыла в ужасе, увидав Макнила). Пустите! Ах!.. (Вырвалась и убежала.)

Алексаша устремился было за ней.

Д о к т о р М а к н и л. Нет! Сюда, сюда, голубчик!

Алексаша подходит с неохотою.

И давно ты с Грибоедовым?

А л е к с а ш а. Почитай, с детства, росли вместе.

Д о к т о р М а к н и л. Это хорошо, когда такой слуга.

А л е к с а ш а. Он-то барин, а без меня — как без рук. В Туркенчае ли мир подписывать, к царю ли на прием — первое дело — Алексашка! А то и — Алексей Митрич, дру-уг! Так-де и так, выкладывай, что думаешь. (Скромно опустил глаза.) А я что?

Д о к т о р М а к н и л. Вот и мы с тобой будем друзьями. На-ка, получи, Алексей Митрич, целковый!

А л е к с а ш а (подбросил и поймал на ладонь рубль). Покорно благодарим. И это бывало. А только, изволите знать, у нас с барином даже фамилии схожи. Грибов моя фамилия, изволите знать. (Усмехнулся прямо в лицо Макнилу и, еще раз подбросив рубль, ушел, оставив его в некоторой растерянности.)

Появляется Г р и б о е д о в и, суетливо опережая его, Б у л г а р и н. Оба во фраках.

Б у л г а р и н. Виноват, виноват!..

Д о к т о р М а к н и л. Да чем же!.. За чтением ваших книг я и не заметил, как прошло время…

Б у л г а р и н (знакомит). Коллежский советник Грибоедов, о котором мы давеча говорили с вами. Александр Сергеевич, познакомься, доктор Макнил.

Г р и б о е д о в. Вы, кажется, состояли в английской миссии?

Д о к т о р М а к н и л. И состою. По должности своей отбываю в ближайшее время в Тавриз. Сегодня вечером это выяснится окончательно.

Г р и б о е д о в. Ах, так! Только случай не привел нам познакомиться раньше.

Д о к т о р М а к н и л. В Персии! В Персии! Я счастлив, однако, что это случилось хотя бы здесь. Надеюсь, в Тавризе мы встретимся как друзья?

Г р и б о е д о в. Увы, нет. Я не надеюсь быть в Тавризе.

Д о к т о р М а к н и л. Вот как! В таком случае почту за долг нанести вам визит перед отъездом. (Кланяется Булгарину.) Признателен и побеспокою вас еще.

Б у л г а р и н. Какое беспокойство!.. (Провожает доктора Макнила.) Столько чести для сочинителя, когда и в других странах… (Уходит вслед за доктором Макнилом и вскоре возвращается.) Пойдем?

Г р и б о е д о в. Это и есть твой переводчик?

Б у л г а р и н. Да.

Г р и б о е д о в. Доктор Макнил все очень хорошо знает. И уж если он намеревается встретить меня в Тавризе… (Резко перебивает сам себя.) Ты прав. Граф Нессельрод приглашает меня не зря.

Б у л г а р и н. К счастью, я говорю, к счастью.

Г р и б о е д о в. А я не спорю. И в самом деле! Кто посмеет мешать мне делать то, что я хочу!..

Б у л г а р и н (испуганно). Александр, но ты забыл…

Г р и б о е д о в. Что забыл, что?

Б у л г а р и н. Протри глаза! Подумай! Давно ли было?.. Затруднения денежные, безвестность, запрещенная комедия, арест. Главный штаб… И вот, вот — монаршья милость! Теперешнее твое возвышение!.. Но за тобою смотрят! От тебя ждут!..

Г р и б о е д о в. Да ты, брат, пришел в волнение гораздо более, чем я! Что за чувства тебя охватили?

Б у л г а р и н. Подлый мир недостоин быть свидетелем моих чувств! Я говорю истинно! (Патетически.) Помни, помни: ты другого Булгарина не найдешь у себя в жизни! Булгарин у тебя один!

Г р и б о е д о в (ударяет в ладоши). Э-э! Алексашка!..

В дверях появляются Э л ь з е в и р а с шинелью Булгарина в руках и А л е к с а ш а с шинелью Грибоедова. У обоих вид встрепанный, ошарашенный, как будто они выскочили из бани.

Т е м н о

Бал у графа Нессельрода. Слышна музыка. На просцениуме появляются г о с т и, в центре Р о д о ф и н и к и н в окружении дам.

П е р в а я д а м а. Говорят, он изучил все языки Востока и обходителен сверх меры…

Р о д о ф и н и к и н. Я полагаю… Но в нашем дипломатическом искусстве, как и в военном, нужно еще и особое счастье. У него оно есть.

В т о р а я д а м а. Как, он женат? Я слышала, он холост.

Р о д о ф и н и к и н. Нет, я не в том смысле. Рассудите сами: он был в немилости опасной, бог знает чем бы кончил — и вдруг стал знатен и богат!

В т о р а я д а м а. Он стал богат?

Р о д о ф и н и к и н. Достиг блистательных выгод! Съездил курьером к государю с донесением о заключении победоносного мира с Персией…

П е р в а я д а м а. Но, говорят, он участвовал в составлении этого трактата, и его умелому обхождению мы обязаны…

Р о д о ф и н и к и н. Я равнодушен к Грибоедову. Но я ценю его. Он боек и умен, однако с высокомерием сверх меры. Англичане его не терпят, а персияне ненавидят. Ему туда лучше бы не показываться.

Шепот в толпе: «Граф!..» Гости, собравшиеся вокруг Родофиникина, мгновенно расступаются. Появляется Н е с с е л ь р о д, бледный карлик в расшитом мундире, сияющем золотом.

(Первой даме.) Посмотрите, какое сочетание государственного ума с изяществом и вкусом! Когда-нибудь потомки с завистью скажут про нас: они жили в эпоху Карла Нессельрода! (Смеется.) А вместе с ним, быть может, и вашего Грибоедова не забудут…

Смолкает, потому что граф, круто повернувшись, проходит мимо него и направляется прямо к Г р и б о е д о в у, который стоит в дверях.

За Грибоедовым высовывается Б у л г а р и н. И вот уже взоры всех направлены сюда.

Н е с с е л ь р о д (говорит по-русски очень тщательно, но с большим акцентом). Я рад вас видеть, мой дорогой Грибоедов.

Грибоедов почтительно склоняется. Родофиникин следит за графом. Лорнеты у дам подняты. Грибоедова окружают со всех сторон.

В т о р а я д а м а. Что-нибудь о Персии, о Персии!

Г р и б о е д о в. Извольте, я готов. Но что? О коврах, о сказках, о миниатюрах, о персидских тканях?

В т о р а я д а м а (подталкивая вперед дочку). О персидском принце…

Г р и б о е д о в. Его зовут Аббас-Мирза, сударыня, но он совсем не похож на принца, каким вы его себе представляете.

В т о р а я д а м а (лорнируя его). Что-то читала… Роман какой-то… (Дочери.) Софа!

С о ф а от волнения не может вымолвить слова.

Г р и б о е д о в. Вот именно. Поверьте, как раз только у сочинителей вы и прочтете о Востоке то, что хотите услышать от меня.

П е р в а я д а м а (лорнируя его). Но вы такой знаток…

Г р и б о е д о в. Увы, сударыня, еще не настали те времена, когда мы и персияне будем понимать друг друга… (повернувшись к Нессельроду), несмотря на все старания графа…

Общее движение. Возгласы: «Браво!», «Браво!»

Н е с с е л ь р о д. …и Грибоедова. (Берет его под руку.)

В т о р а я д а м а (дочери, грозно). Софа!

С о ф а (вся вспыхнув, Грибоедову). Вы, говорят, музыкант отменный. Сыграйте нам.

Г р и б о е д о в. Помилуй бог! В своей бродячей жизни я разучился даже в мыслях подходить к фортепиано… (Поклонившись, уходит, поддерживаемый под руку Нессельродом.)

Оркестр грянул польский.

Р о д о ф и н и к и н (Булгарину). Ваш друг ведет себя бестактно. Он и здесь поспешил затмить своим присутствием графа.

Б у л г а р и н. Константин Константинович, помилуйте!.. Он преисполнен благодарности к государю императору, к графу, к вам… Не далее как сегодня…

Р о д о ф и н и к и н (повышая голос). Я интересуюсь поведением вашего, повторяю, друга. С кем встречается? С Пушкиным встречается?

Б у л г а р и н. Выражал желание.

Р о д о ф и н и к и н. Я полагаю, вы будете присутствовать при встрече?

Б у л г а р и н. Но, ваше превосходительство…

Р о д о ф и н и к и н. Чем он занят? Пишет?

Б у л г а р и н. Нет… так… Предположения мыслей…

Р о д о ф и н и к и н. Какие?

Б у л г а р и н. План трагедии о двенадцатом годе.

Р о д о ф и н и к и н. Вот как! И что же полагает изобразить?

Б у л г а р и н. Ах, Константин Константинович!.. То, что я слышал, еще далеко не совершенно…

Р о д о ф и н и к и н. Попрошу вас, Фаддей Бенедиктович, доложить мне во всех подробностях предмет замышленной трагедии.

Б у л г а р и н. Посчитал излишним обременять внимание вашего превосходительства…

Р о д о ф и н и к и н. Напрасно. После известных событий четырнадцатого декабря, в коих замешаны были также и многие приятели ваши…

Б у л г а р и н. Боже мой! Ваше превосходительство! Приятельство было, но какое?! Известно ли вам, что один из них… (шепотом) Рылеев… Кондрат Федорович… однажды сказал мне (совсем шепотом): «Когда случится революция, мы отрубим тебе голову на обложке твоего собственного журнала…»

Р о д о ф и н и к и н. Это делает вам честь.

Б у л г а р и н. Нет для меня ничего дороже, чем звание благонамеренного русского писателя! Я имел счастье заслужить расположение многих первостепенных чиновников государства…

Р о д о ф и н и к и н. Так вот, после известных событий правительство приняло на себя обязанность напутствовать и управлять общим мнением, не предоставляя его на волю людей злонамеренных. Правительство истребит сих людей. А влияние их должно быть уничтожено действием писателей, приверженных правительству. Не забывайте: вы — литератор, отмеченный доверием.

Б у л г а р и н (с чувством). Благоволение вашего превосходительства…

Р о д о ф и н и к и н (перебивая его). Хорошо. Завтра я вас жду в департаменте во втором часу пополудни.

Булгарин кланяется с застывшей улыбкой. Родофиникин уходит в дверь, в которую прошли Нессельрод и Грибоедов.

Открывается второй занавес.

Кабинет Нессельрода. Здесь все маленькое, чтобы граф казался выше. Все желтенькое, канареечное и с золотом. Н е с с е л ь р о д сидит за столом. Г р и б о е д о в — в креслице напротив него. Бесшумно входит Р о д о ф и н и к и н и останавливается у двери.

Н е с с е л ь р о д. Литература? Превосходно! Я сам ценитель. Но вы — человек образованнейший! Недаром у государя императора Николая Павловича полная доверенность к вам как к дипломату… (Родофиникину.) Не так ли?

Р о д о ф и н и к и н (двигаясь к столу). Сколь часто удивляемся мы с Карлом Васильевичем многогранности суждений ваших. Язык ли персиянский, поэзия ли, нравы… (Почтительно замирает у кресла.)

Н е с с е л ь р о д. О да, да… Кому, как не вам, пожинать плоды тишины и спокойствия в умиротворенном Тегеране!

Р о д о ф и н и к и н. Стремление уйти в незаметную тень всегда отличало Александра Сергеевича как государственного чиновника…

Г р и б о е д о в. Своих заслуг не умаляю.

Родофиникин облокачивается на спинку кресла, устремив взгляд на Грибоедова.

(Секунду молчит.) Но убежден тем не менее, что равновесие наше в Персии еще недостаточно прочно, ваше высокопревосходительство. Оно может быть достигнуто…

Н е с с е л ь р о д. Чем же?

Г р и б о е д о в. Лишь силою и благополучием наших восточных границ! То есть справедливыми законами и развитием цивилизации.

Н е с с е л ь р о д. Что понимаете вы под справедливыми законами?

Г р и б о е д о в. Я говорю о Закавказии. Я говорю о Грузии и Армении. Там недовольных много.

Н е с с е л ь р о д. Я был бы признателен вам, когда бы мы продолжали о делах внешних, не касаясь внутренних…

Г р и б о е д о в. Но это неотделимо! Спокойствие на Кавказе поможет нам в укреплении нашего влияния на восточных границах… Скажу более: персидский Адербиджан возлагает на нас надежды…

Н е с с е л ь р о д. Что вы, Александр Сергеевич! Ост-индская компания имеет тоже средства. Англичане не допустят. Нам ссориться не к чему. Да и с кем? С англичанами ссориться? Россия — страна отсталая, земледельческая. У нас другие виды.

Г р и б о е д о в. Прошу простить, коли я позволил себе высказать частное мнение литератора, а не дипломата.

Н е с с е л ь р о д. Мнение ли-те-ра-то-ра?

Г р и б о е д о в. Я человек русский, Карл Васильевич, и движим единственно взглядами, совместными с честью русского имени.

Н е с с е л ь р о д (вспыхнув). Охранение чести России есть одинаково первейшая цель и дипломата, коль скоро он состоит на службе под моим попечительством!

Г р и б о е д о в. Всенепременно! Как может быть иначе! Вот почему я и говорю о том, что народности Кавказа, доверившие свою судьбу Российской державе, должны увидеть в вас своего защитника, а персияне — непоколебимо твердую политику нашу во всех справедливых случаях…

Н е с с е л ь р о д. Отличная мысль. Однако же без практических видов…

Г р и б о е д о в. В своем трактате я утверждал…

Н е с с е л ь р о д (побелев). В в а ш е м трактате?.. (Родофиникину.) Константин Константинович, изложите.

Р о д о ф и н и к и н (смеется). Ай-яй-яй! Как в молодости, нет, право, как в пору случайных литературных увлечений своих, Александр Сергеевич поддался и сейчас чересчур благородным начертаниям…

Г р и б о е д о в. При чем тут молодость моя?..

Р о д о ф и н и к и н. Я пошутил! Прошу вас, представьте себе… Война с Турцией, которую столь победоносно начинает граф Паскевич, — она потребует средств, чем далее, тем более…

Г р и б о е д о в (настороженно). Справедливо.

Р о д о ф и н и к и н. Рассудите сами: мы можем стать снисходительными как в отношении второстепенных обязательств досточтимого Аллаяр-хана, так и в отношении господина Макдональда, английского посланника, лишь бы персияне незамедлительно уплатили контрибуцию…

Г р и б о е д о в. Это есть временная часть вопроса…

Р о д о ф и н и к и н. Безотлагательная! Согласно вашему трактату, составленному по инструкциям его высокопревосходительства графа… и моим (заулыбался, развел руками), у персиян немного осталось, а нужно взыскать! Мы ищем человека, который смог бы… сумел… Человека тонкого, многогранного, изучившего обстоятельства… и страну… и поэзию персиянскую… и нравы… у которого почти что случилась слава автора, когда бы… не некоторые увлечения… Я пошутил!.. Литература!.. Вы понимаете, Александр Сергеевич, сколь серьезна задача ваша! И почетна?

Пауза.

Г р и б о е д о в. А если я… не приму этого назначения?

Родофиникин раскрывает бумаги и раскладывает их перед графом. Карлик прячет улыбку.

(Спокойно.) Я не могу принять его по двум причинам. Во-первых, мои напряженные отношения с персиянами, вызванные действиями туркманчайского трактата, да еще при такой разорительной миссии, неизбежно приведут к столкновению. Вы знаете, я был жесток и неумолим, защищая интересы России. Аллаяр-хан — мой враг. Не может быть иначе, это кончится печально, если не для дела, так для меня.

Р о д о ф и н и к и н (улыбаясь). Но вы же дипломат! Ах, Александр Сергеевич! В честь вашу пушки стреляют!

Г р и б о е д о в (еще более спокойно). Во-вторых, в Персии в настоящих обстоятельствах не может быть поверенный в делах, как раньше. Там должен быть полномочный министр, лицо, равное английскому представителю.

Н е с с е л ь р о д. Тончайшее наблюдение.

Г р и б о е д о в. Я польщен, что вы имеете меня в виду и на такой высокий пост. Но по чину своему я не могу быть на него назначен.

Доносятся звуки вальса. Бал в разгаре.

Ну вот, и я почти что автор, музыкант. Могу ли я наконец заняться своими музами?

Н е с с е л ь р о д (вкрадчиво). Уединение совершенствует гения. А в Петербурге — шум, для муз опасный. (Встает.) Поздравляю вас, господин Грибоедов! (Взгляд в сторону Родофиникина.)

Грибоедов тоже привстает, еще ничего не понимая. Карлик жмет ему руку. Упоительный вальс врывается с новой силой, и — смех, возгласы!

Р о д о ф и н и к и н (торжественно). Вот проект высочайшего указа. (Читает.) «Коллежский советник Грибоедов Александр Сергеевич возводится в чин статского советника и назначается полномочным министром российским при персидском дворе…»

Н е с с е л ь р о д (Грибоедову). Ну-с?

Г р и б о е д о в (убитый). Я слишком облагодетельствован своим государем, чтобы осмелиться в чем-нибудь не усердствовать ему, ваше высокопревосходительство.

Н е с с е л ь р о д. О господин министр!.. Вы заслужили, чего же более…

Родофиникин звонит в колокольчик.

(Грибоедову.) Соревнуясь в пышности, которую привыкли выказывать при дворах азиатских, вы получите средства, чтобы и в обыкновенной жизни и в торжественных случаях поддержать достоинство императорского посланника!.. А о составе миссии Константин Константинович уже позаботится сам.

В дверях стоит м о л о д о й ч е л о в е к в таких же узких очках, как у Грибоедова, до странности на него похожий, но с лицом, как маска.

Познакомьтесь. Первый секретарь посольства нашего, Иван Сергеевич Мальцев.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Август 1828 года. Тифлис. Квартира Прасковьи Николаевны Ахвердовой. Гостиная с широкой дверью, выходящей на деревянный балкон. Там — листва, сад, поднимающийся в гору.

За сценой, еще до открытия занавеса, женские голоса поют:

Аплодисменты, возгласы. Потом выбегают Н и н а Ч а в ч а в а д з е и Д а ш е н ь к а А х в е р д о в а. Остановившись, вглядываются в сад, над которым уже сгустились сумерки.

Н и н а. Нет, нет, вот сюда, этой тропкой, видишь, которая ведет направо… Там начинается спуск и сразу — изгородь. Это самое глухое место на кладбище, самое страшное. Я нарочно выбрала.

Д а ш е н ь к а. Зачем?

Н и н а. Чтобы перестать быть трусихой. Я ходила туда ночью. А ты можешь?

Д а ш е н ь к а. Ни за что. И тебе не верю, что ты была.

Н и н а. Вот крест!

Д а ш е н ь к а. Нина!

Н и н а. Вот крест! Вот крест! Если ты не веришь, я пойду еще раз.

Д а ш е н ь к а. Сумасшедшая!.. Ну, хорошо, хорошо, я верю.

Н и н а. Посмотри мне в глаза. (Пристально всматривается.) Я сказала, а ты не веришь? Так знай же! Сегодня пойду! Жди, как только будет фейерверк.

Д а ш е н ь к а. Мне не нужно никаких доказательств…

Н и н а. Нет! Я принесу тебе оттуда цветочек, а на изгороди завяжу ленту, чтобы ты завтра сама убедилась, что я была.

Д а ш е н ь к а. Я умру от страха…

Входит С е р е ж а Е р м о л о в, очень тщательно одетый, с большим букетом цветов.

С е р е ж а. Почему Дашенька должна умереть от страха?

Д а ш е н ь к а. Нина говорит…

Н и н а. Нина ничего не говорит… А вы стояли и подслушивали?

С е р е ж а. Как вы могли подумать! Я вошел сразу.

Н и н а. И ничего не слыхали?

С е р е ж а. Разумеется, ничего.

Н и н а. Я верю. (Про букет.) А это кому?

С е р е ж а (робко). Вам.

Н и н а (делает книксен). Мерси.

Дашенька, заговорщически подтолкнув Сережу, исчезает.

А почему вчера не были?

С е р е ж а. Я хотел пропустить хоть один вечер.

Н и н а. И что же?

С е р е ж а. Метался, как зверь в клетке!

Н и н а. Неизвестно зачем!

С е р е ж а. Нет, известно. Сегодня тоже не надо было приходить.

Н и н а. Боже мой! Какие вдруг мысли!

С е р е ж а. Не вдруг, но и вчера, и позавчера, все это время, с первого дня после возвращения моего из Петербурга. Одна вы не замечаете этого!

Н и н а. Милый друг, родной мой Сережа… а может быть… замечаю… (Подходит к фортепиано, садится за него и трогает клавиши. Несколько аккордов интродукции — и начинается вальс. Немного сентиментальная, грациозная и легкая мелодия.)

С е р е ж а. Не сегодня-завтра Паскевич пошлет меня против турок, на первую линию, куда он посылает всех нелюбимцев, а вам хоть бы что.

Н и н а. Помилуй бог! Я буду беспокоиться не в шутку!

С е р е ж а. Грусть моя, печаль моя… прихожу к вам каждый вечер, слушаю грибоедовские вальсы, которые мне осточертели…

Н и н а. Но они же прелестны! Помните, как он сам их играл?

С е р е ж а. Я ненавижу их только за то, что их так часто играют ваши пальчики!

Н и н а (перестает играть). Сережа!..

С е р е ж а (бросается перед ней на колени). Я не могу жить без вас! (Ловит ее за руку.)

Н и н а (отбегает от него). Не смейте! Не смейте! Не подходите ко мне! (Опустив голову, не глядя на него, она быстро уходит.)

Тотчас вбегает Д а ш е н ь к а.

Д а ш е н ь к а. Ну? Что?

С е р е ж а. Я все сказал.

Д а ш е н ь к а. А она?

С е р е ж а (безнадежно). Только и думает что о вальсах господина Грибоедова. Она влюблена в него!

Д а ш е н ь к а. Сошли с ума! Уж я-то, наверно, знала бы прежде вас!

С е р е ж а. Да?.. Сколько пустого тщеславия у людей. Что привлекает? Министр, дипломат, писатель! Тифлис сойдет с ума, когда он приедет!

Д а ш е н ь к а. Бог знает, что вы говорите.

С е р е ж а. А он приедет и даже не посмотрит на нее.

Д а ш е н ь к а. Не злитесь, слепой вы человек… Когда так, я скажу вам… В него влюблена не она… а… я…

С е р е ж а. Что?

Д а ш е н ь к а. Когда так… я скажу вам самую страшную тайну своей жизни… Он однажды… поцеловал меня… в щеку…

С е р е ж а. Даша, Дашенька!..

Д а ш е н ь к а. Только… никому… никогда… ни за что…

С е р е ж а. Ура-а! (Схватывает ее за руки и кружит вокруг себя.)

Входит П р а с к о в ь я Н и к о л а е в н а А х в е р д о в а.

А х в е р д о в а. Кэ фэт ву?..[2] Это неприлично! Шушукаются, переглядываются, шепчутся по углам! Теперь та убежала к себе, а эти здесь как полоумные!..

С е р е ж а. Простите, Прасковья Николаевна!.. Простите! (Убегает.)

Дашенька хочет идти за ним.

А х в е р д о в а. Даша!

Д а ш е н ь к а. Ну, мама…

А х в е р д о в а. Ты взрослая девушка. Обед еще не окончен. Пойди за Ниной и сейчас же отправляйтесь к гостям.

Д а ш е н ь к а. Ах!

В дверях — Г р и б о е д о в в летнем костюме, в светлом цилиндре.

А х в е р д о в а (в радостном изумлении). Александр! (Быстро идет к Грибоедову, целует его в лоб.)

Грибоедов склоняется к ее руке. Дашенька стоит в смущении страшном, боится поднять глаза.

Мы ждали вас, но не сегодня. Говорили, что вы еще задержитесь у Паскевича. Я была в нетерпении.

Г р и б о е д о в. Мой друг, я загнал трех лошадей, так хотелось поскорее попасть под эту крышу. Вошел в калитку, шел по саду… все то же! То же! Не переменилось!

А х в е р д о в а (в сторону Дашеньки). Зато вот кто переменился. Не узнаете?

Г р и б о е д о в. Помилуйте, как можно! Даша!

Д а ш е н ь к а. Это… я.

Г р и б о е д о в. Давайте расцелую вас!.. Не надо ли поздравить? Наверно, скоро свадьба? Кто жених?

Д а ш е н ь к а. Как вы можете так!

Стремительно вбегает Н и н а.

Н и н а. Грибоедов! (Останавливается перед ним, сжав кулачки у подбородка.)

Г р и б о е д о в. Подпоручик Пулло!.. А ну… лаять!

Н и н а. Гав! Гав!

Г р и б о е д о в. Помнит! А старого страшного угольщика не забыли? Вот он выходит из тьмы… Психадзе!

Н и н а. Не старайтесь. Не боюсь. Я не трусиха больше.

Г р и б о е д о в. Ах да, был уговор — ничего не бояться в жизни. Научились? А это? (Показывает на фортепиано.) Не забыли?

А х в е р д о в а. Господи, с вами удержу нет! Александр, и вы тоже как эти девчонки!

Г р и б о е д о в. Прасковья Николаевна! Крыша этого дома способна возродить и не такую развалину, как я!

Появляется С е р е ж а.

А х в е р д о в а. Как не стыдно! В своем чине хотите представиться как можно старше? Еще бы! В ваши годы такая карьера!

Г р и б о е д о в (будто тень пробежала по его лицу). Стоит ли говорить…

А х в е р д о в а. Мой друг, я поздравляю вас. Нет, право, это произвело здесь впечатление.

С е р е ж а. Разумеется! Вас помнят как человека, к которому был расположен ныне опальный Ермолов, и вдруг…

Г р и б о е д о в. Прошу простить. В суматохе я даже не поздоровался с вами… (Поспешно идет к Сереже, дружелюбно пожимает ему руку.)

С е р е ж а. Что вы, меня можно бы и не заметить. Я тот же, что и был, не как другие…

А х в е р д о в а (перебивая его). Александр, прошу вас, пройдемте в сад. Там кое-кто из моих друзей. (Сереже.) И вас прошу.

С е р е ж а. Благодарю вас. Нет.

А х в е р д о в а (берет под руку Грибоедова). Давно ли вы из Петербурга?

Г р и б о е д о в. Я ехал быстро, двух месяцев не прошло. И чем дальше от столицы, тем мое павлинье звание приобретало все большую пышность! А в Пассанауре был атакован целой армией чиновников, выехавших ко мне навстречу из Тифлиса.

С е р е ж а. Не обессудьте, что не был в их числе. Друзей я почитаю не за давнее знакомство, а за поступки их.

Н и н а. Сережа!

А х в е р д о в а. Александр, нэ фэт па заттансион…[3] Идемте.

Г р и б о е д о в. Будьте снисходительны. Сегодня жара, доходило до пятидесяти. (Идет с Ахвердовой.) Ваш слуга… весь вечер… но прошу разрешить мне еще одну маленькую вольность. Я так соскучился без фортепиано, что если не возьму двух-трех аккордов, то и вовсе буду несносен.

А х в е р д о в а. Что с вами поделать!

Н и н а (подбегая к фортепиано). Может, еще что-нибудь сочинили? Вальс! Вальс! (Подставляет стул, открывает крышку фортепиано.)

А х в е р д о в а. Смотрите не задерживайтесь, господа. (Уходит.)

Г р и б о е д о в (начинает играть что-то бравурное). Ура! Если бывает награда, так вот она! Снова дом, хоть и ненадолго, а дом… и родной! Это радость жгучая! Кто не скитался по свету, тот не знает… (Смотрит на Нину, продолжая играть.) Так вот какая вы стали! Передо мной совершилось чудо!.. Потанцуйте же, потанцуйте, иначе я перестану вас узнавать! Вот ваш вальс… Раз, два, три… раз, два, три…

Нина подбегает к Сереже, но он молча и холодно отказывается. Она подбегает к Дашеньке, но та тоже стоит не двигаясь.

Н и н а. Дашенька…

Д а ш а. Я не хочу.

Н и н а. Нет, ты будешь, будешь… (Почти насильно кружит ее. Во время танца.) Почему ты надулась, я не понимаю.

Д а ш е н ь к а. Я не надулась. Мне все равно.

Н и н а. Что — все равно? Послушай, у меня к тебе просьба…

Д а ш е н ь к а. Пожалуйста.

Н и н а. Я обещала тебе, что сегодня после фейерверка я пойду… А мне расхотелось… Мне расхотелось, потому что мне все время хочется быть здесь.

Д а ш е н ь к а. По-моему, раз сказала, значит, должна пойти.

Н и н а. Вот как, теперь ты заставляешь!

Д а ш е н ь к а. Я не заставляю. Поступай, как хочешь.

Н и н а (бросает ее). Хорошо.

Грибоедов кончил играть. Нина продолжает кружиться одна.

Г р и б о е д о в. Теперь вижу, что это вы, вы прежняя. (Ловит ее за руку.) Идемте! Но только не покидайте меня ни на одну секунду… (Берет ее под руку и торжественно уводит.)

Сережа и Дашенька молча стоят, каждый в своем углу. Появляется М и щ е н к о, майор в отставке, старый кавказский офицер. Он в сюртуке без погон, нетрезв, хмур.

М и щ е н к о (напевает).

Поздравляю вас, господа! Одиннадцатого вступили на земли азиатской Турции, девятнадцатого были под Карсом, и вот, пожалуйста, взят Ахалцых! В саду генерала Сипягина готовятся к фейерверку в честь новой победы графа Паскевича-Эриванского…

С е р е ж а. Да, сейчас не как при Ермолове — можно отличиться.

М и щ е н к о. Выслуживаться, а не отличиться.

Вспыхивает фейерверк в небе. Духовой оркестр грянул военный туш.

Дунуть, плюнуть! Победы! Он только свое имя к ним прикладывает. А они сотворены кем? Ермоловскими солдатами! «Нет преград для орлят — пули не боятся!» Шаркун на готовенькое пришел.

С е р е ж а. Куда бы легче! В штабе у него командуют опальные офицеры, из них, кто сослан, лучшие офицеры! А с чего бы такой прекрасный слог в донесениях? И как искусен стал в делах дипломатических! Это за него господин Грибоедов старается.

М и щ е н к о. Ну, врешь! (Захохотал.) Он же его в своей комедии в виде болвана Скалозуба представил! Это я в точности знаю. Это я слыхивал…

С е р е ж а. Вот то-то. А нынче сам к нему переметнулся. Глядите, как переметнулся! Обласкан царем, в генеральском чине…

М и щ е н к о. Ну, бестия.

С е р е ж а. Воображаю, как он сейчас там нашим красавицам пыль в глаза пускает!

Д а ш е н ь к а. Сережа! Вы не смеете о нем так!

С е р е ж а. Что вы понимаете в людях! (В отчаянии.) Пью с вами, майор! За верность друзьям! За верность мыслям!

М и щ е н к о и С е р е ж а (вместе).

Уходят. Духовой оркестр смолк. Уже в тишине последней вспышкой фейерверка озарилось небо. Входит Г р и б о е д о в.

Г р и б о е д о в. Куда исчезла Нина?

Д а ш е н ь к а. Видели… фейерверк?.. Я думаю, произошло несчастье…

Г р и б о е д о в. Какое несчастье?

Д а ш е н ь к а. И в этом вы виноваты, вы…

Г р и б о е д о в. Я?

Д а ш е н ь к а. Вы. И отчасти я.

Г р и б о е д о в. Бог знает, что вы говорите! Вечно у вас какие-то тайны, в которых простому смертному не разобраться. Где Нина?

Д а ш е н ь к а. Она на кладбище.

Г р и б о е д о в. На каком кладбище? Почему?

Д а ш е н ь к а. Она пошла одна в самое глухое и страшное место, чтобы доказать, что она не трусиха.

Г р и б о е д о в. Чтобы доказать, что не трусиха? Господи, я думал, что вы и в самом деле выросли!.. Однако пойдемте к ней навстречу! Вдруг вправду что-нибудь стряслось!..

Д а ш е н ь к а. Тише! (Отбегает от него.)

В темном квадрате дверей показывается белая фигурка Н и н ы. В ее руках — цветок. Грибоедов прижимается к портьере. Нина подходит к Дашеньке и молча протягивает ей цветок.

Ты сердишься на меня?

Н и н а. Да.

Д а ш е н ь к а. Хорошо… хорошо… (Выхватывает цветок и убегает.)

Нина направляется к противоположной двери, задумчиво развязывая шаль.

Г р и б о е д о в. Нина, а если я попрошу вас остаться?

Н и н а (вздрогнув). Что?

Г р и б о е д о в. Идите сюда, я хочу вам кое-что сказать…

Нина делает несколько шагов к Грибоедову и опускается в креслице возле фортепиано. Он подходит к ней и садится рядом.

(Ласково.) Подпоручик Пулло…

Н и н а. Вы веселитесь, но не веселый. Вы смеетесь, а вам не смешно. Я вижу…

Г р и б о е д о в. Нет… По крайней мере сегодня я был по-прежнему весел, как давно не был… Но мне сразу стало грустно, лишь только вы ушли.

Н и н а. Не надо говорить так.

Г р и б о е д о в (улыбнувшись). Извольте, перейдемте к поучительным разговорам о дожде и снеге.

Н и н а. Вот вы и рассердились. Опять надели свою маску. Разве я потеряла искренность вашу? Почему?

Г р и б о е д о в. Другие были времена! Вы были девочка, подружка моя маленькая…

Н и н а. А теперь?

Г р и б о е д о в. Теперь?.. Давеча я сказал вам: свершилось чудо…

Н и н а (очень тихо). Что?..

Г р и б о е д о в. В душе моей оно произошло раньше… Северное солнце Петербурга. Мертвые взгляды… Сонные лица… Ни молодости, ни друзей — как будто все угасло… И вот тогда-то возник ваш дом.

Н и н а. Боже мой, боже мой. (Взяла его руку, как будто защищаясь ею от его же слов.)

Г р и б о е д о в. Тревога росла в сердце!.. И не спалось!.. Под однообразный звон дорожных бубенцов, проезжая через Россию, через всю мою Россию, я уже не мог не думать о вас, и мне приснилось…

Н и н а. Я тоже… видела… сон.

Г р и б о е д о в. Что дано во сне, пусть исполнится наяву. (Обнимает ее и целует.) Трусишка моя!

Н и н а. Я не трусишка!.. Нет! Я не трусишка больше.

Г р и б о е д о в. Не трусишка?.. Тогда не значит ли это, что моя?

Н и н а. Ах, Грибоедов! Сердце мое разорвется! Пустите меня! (Убегает.)

Окно открыто, ночная тьма, два-три огонька в листве. Грибоедов смотрит в сад. Доносятся звуки зурны, далекое грузинское пение.

Г р и б о е д о в. Тифлис… Тифлис…

З а н а в е с

Золотая тифлисская осень в разгаре. Дом Чавчавадзе, в котором проживают молодые Грибоедовы. В широком полуовале окна, почти во всю стену, как в арке, — Давидова гора и пониже — цветные балкончики, черепичные крыши, утопающие в огненно-красной листве садов.

Н и н а и А л е к с а ш а. Алексаша вешает в шкаф грибоедовский вицмундир, украшенный звездой.

А л е к с а ш а (поет).

Н и н а. Перестань петь.

А л е к с а ш а (не обращая внимания).

Н и н а. Ты хоть бы соображал, что поешь…

А л е к с а ш а. Что надо, то и пою. (Поет.)

Н и н а (заткнув уши). Глупо… Боже мой, как глупо…

А л е к с а ш а. Не изволите знать русских песен, а говорите разные слова.

Н и н а. Уходи.

А л е к с а ш а. Изволите так говорить, а не понимаете… я делом занят.

Н и н а. Целый день тем и занят, чтобы изводить меня. Я не выдержу и скажу Александру Сергеевичу…

А л е к с а ш а. Изволите угрожать, а я с Александром Сергеевичем с детства…

Н и н а. А я его жена! И ты не смеешь так со мной разговаривать!

А л е к с а ш а. Изволите ли знать, у нас разные барыньки были, и ничего, почитали меня.

Н и н а (в слезах). Пошел вон! Пошел вон!

А л е к с а ш а (уходя).

Смерив его взглядом сверху вниз, входит М а л ь ц е в.

Нина сидит, отвернувшись. Алексаша ушел.

М а л ь ц е в. Удивляюсь Александру Сергеевичу. Этого негодяя надобно выпороть как следует и услать в деревню.

Нина молчит.

Хотя, должно быть, Александр Сергеевич не осведомлен. Вы разрешите, Нина Александровна, я доложу?

Н и н а (поспешно). Нет, нет, не надо.

М а л ь ц е в. Не следует поощрять.

Н и н а (повышая голос). Я прошу вас — не надо.

М а л ь ц е в. Как угодно. (Кладет пакеты на стол.) Вот почта на имя Александра Сергеевича. Пакет от его высокопревосходительства Родофиникина, письма…

Н и н а. Александру Сергеевичу вы не скажете ни одного слова.

М а л ь ц е в. Слушаюсь.

Н и н а. И кроме того, я прошу вас, раз и навсегда: не вмешивайтесь в жизнь моего дома.

М а л ь ц е в. Виноват.

Н и н а. А что касается Алексашки, то он — наш самый лучший и преданный слуга. Прошу запомнить.

М а л ь ц е в. Виноват. Я действовал исключительно по расположению сердца и велению совести.

Н и н а. Благодарю вас. Почту передам.

Мальцев почтительно, как все, что он делает, движется к дверям. Входит Г р и б о е д о в в отличном настроении.

Г р и б о е д о в (декламируя). Что за оказия! Молчалин, ты, брат?

М а л ь ц е в. Как-с?

Г р и б о е д о в. Зачем же здесь? И в этот час?

Н и н а (подхватывая его игру). Сейчас с прогулки он.

Г р и б о е д о в. Друг, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок? (Резко изменив тон.) А-а, почта.

М а л ь ц е в. Фельдъегерем из Петербурга. (Быстро подходит к столу, достает один из пакетов.) От его высокопревосходительства…

Г р и б о е д о в. Родофиникина?

М а л ь ц е в. Да-с. Выражают удивление по поводу нашей задержки в Тифлисе.

Г р и б о е д о в (сдвинув брови). Хорошо, я ознакомлюсь.

Мальцев уходит. Грибоедов вскрывает почту.

Н и н а. Не люблю этого человека.

Г р и б о е д о в. Напрасно. Константин Константинович Родофиникин знает толк в людях.

Нина быстро подходит к нему.

Н и н а. Вы… Ты расстроен чем-то?

Г р и б о е д о в (углубившись в письмо). Ангел мой…

Н и н а (заглядывая через его плечо). Родофиникин… Родофиникин… Какая смешная фамилия…

Г р и б о е д о в. Пикуло-человекуло. Греческая букашка!

Н и н а. Это он тебя расстроил?

Г р и б о е д о в. Ну, к этому надобно привыкнуть! (Встает, с горечью.) Но ведь, кроме него, пишут добрые, хорошие люди, Нина… Оказывается, я черств, я занят собственным возвышением и не прикладываю сил, чтобы облегчить участь своих лучших друзей!..

Н и н а (тихо). Я знаю, про кого ты говоришь…

Г р и б о е д о в. Да, про тех, кто в Сибири. Судьба их решена самим государем… Что я могу сделать? Я писал, я просил. Вместо ответа от меня требуют, чтобы я как можно скорее покинул Тифлис и выехал в Тегеран.

Н и н а. Может быть, правда, тебе надобно ехать скорее?

Г р и б о е д о в. Нет. В том польза дела, а не моя прихоть. Но в Петербурге хотят, чтобы я попал туда немедля, пока бушует еще огонь, не улеглись распри и ненависть ко мне легко разжигаема.

Н и н а (испуганно). Ненависть? Значит, в Тегеран страшно ехать?

Г р и б о е д о в. Я пошутил. Конечно, не страшно, но лучше бы повременить. Вот и все. Ангел мой, не думай об этом…

Н и н а. Легко разжигаемая ненависть?.. К тебе? Бог мой, вас так любят все и ценят…

Г р и б о е д о в. Любят… ценят… (Целует ее.)

Входит А л е к с а ш а.

А л е к с а ш а (мрачно). Вот вы изволите тут разговаривать, а вас там дожидаются.

Г р и б о е д о в. Кто?

А л е к с а ш а. Изволите спрашивать, как будто я интересовался.

Г р и б о е д о в. Узнай. И доложи.

А л е к с а ш а (уныло). Пожалуйста. (Уходит.)

Н и н а (высвобождаясь из объятий Грибоедова). Все время дела… Кто-то приходит… куда-то надобно ехать…

Г р и б о е д о в. Подожди! Скоро я стану навеки твоим цинандальским отшельником! Скину дипломатический фрак, пошлю к черту греческую букашку пикуло-человекуло, а с ним и этого позолоченного карлика… И мы заживем! Буду сидеть и писать! И никого, кроме тебя, не видеть… Будет дом, твой дом и земля, приютившая меня… твоя земля!

А л е к с а ш а (появился в дверях и глядя в сторону). К вам поручик.

Г р и б о е д о в. Кто, кто?

А л е к с а ш а. Поручик. (Показал головой на Нину.) Ихний. (Скрылся.)

Входит С е р е ж а Е р м о л о в.

Н и н а (радостно). Сережа! (Вспомнив, что она теперь «светская дама».) Я хотела сказать: Сергей Николаевич… Как не совестно, право, вы совсем забыли нас…

С е р е ж а. Боялся помешать вашему счастью. (Целует ей руку.)

Н и н а. Это просто глупо с вашей стороны. (Выдернула руку и повернулась к Грибоедову.) Александр, вы… ты позови меня, когда можно будет… (Церемонно поклонилась, сделала дурашливый книксен и убежала.)

Г р и б о е д о в (смеясь). Как видите, мы всё такие же! Вам не следует ее забывать. Вы для нее самый дорогой друг. А нам уезжать скоро.

С е р е ж а. Потому именно я и решился зайти. Давеча у генерала Сипягина обсуждали путешествие ваше в Тавриз и Тегеран. Надобно ли объяснять вам, что оно небезопасно?

Г р и б о е д о в. Объяснять не стоит. Я привык к путешествиям азиатским.

С е р е ж а. Вы чиновник, облеченный важной государственной миссией. У вас свои виды. Но в жизни вашей кое-что переменилось. Вы не один. Возможен ли только служебный эгоизм — с вами молодая жена.

Г р и б о е д о в. Ах, вот в чем дело! Неужели все-таки я дал вам повод так думать о себе? Вы уважали меня когда-то, Сережа.

С е р е ж а. Мало бы сказать — уважать. Вот этой рукой трижды переписывал вашу комедию — ведь был писатель Грибоедов.

Г р и б о е д о в. Собирался быть.

С е р е ж а. Однако почему же этого не случилось? Разве друзья ваши не предпочли Сибирь, каторгу или не мучаются здесь, в солдатчине?

Г р и б о е д о в. Солдатчина разная бывает.

С е р е ж а. Не понимаю. Не понимаю и никогда не пойму, как не пойму дружбы вашей с Булгариным!

Г р и б о е д о в. Когда я думаю о Булгариных нашей литературы, я не только мирюсь, я радуюсь, что так и не попал в их писательский круг. Сколько от них звону и суеты в литературе, а на деле — грязь и грязь.

С е р е ж а. Но ведь вы дружите с ним, с Фаддеем-то Булгариным, дружите?

Г р и б о е д о в. Сочтите это, если угодно, за ничтожность моего характера. Впрочем, естественную. Он был единственный в постоянстве человек, который почитал во мне литературный талант. Сколь важно мне это было! Стремясь в литературу, я встречал лишь уклончивые улыбки. И позже, когда созрели во мне смелые мысли и я нуждался лишь в окончательной твердости, — уклончивые улыбки продолжались. А он верил. Нашептывал доносы и на меня, дрожал от страха, но верил. Таков Фаддей. И я не смог бы без него. Слабость человеческая.

С е р е ж а. Вы странно говорите. Слабость? У вас? А сейчас вы… пишете?

Г р и б о е д о в (резко). Нет.

Входит М а л ь ц е в.

Что случилось?

М а л ь ц е в. Завтра утром отправляется фельдъегерь в Петербург…

Г р и б о е д о в. Дела обычные. Приготовьте бумаги.

М а л ь ц е в. Но ко мне только что заезжал доктор Макнил, состоящий при английской миссии.

Г р и б о е д о в. А! Он уже здесь!

М а л ь ц е в. Проездом.

Г р и б о е д о в. Проездом?

М а л ь ц е в. Вскоре отправляется в Персию. Выражал желание засвидетельствовать вам свое почтение.

Г р и б о е д о в. Извинитесь, Иван Сергеевич, сегодня не смогу.

М а л ь ц е в. Хорошо-с. (Уходит.)

Г р и б о е д о в (Сереже). Да, у каждого своя солдатчина.

С е р е ж а. Вы ждете предписания о незамедлительном выезде в Тавриз?

Г р и б о е д о в. Полагаю, что не в Тавриз, а в Тегеран.

С е р е ж а. Но ведь как раз там, насколько мне известно, вас особенно ненавидят?

Г р и б о е д о в. А почему, собственно, я должен рассчитывать на любовь к себе?

С е р е ж а. Но об этом знают и в Петербурге?

Г р и б о е д о в (улыбнувшись). Полагаю, что знают.

С е р е ж а (потрясенный). Позвольте… Значит, знают? Скажите мне, а тогда, когда были вы под арестом, вы спаслись лишь по счастливой случайности?

Г р и б о е д о в. Может быть, и по случайности.

С е р е ж а. Нет, они ничего не забыли. Они и комедию вашу помнят. Они обо всем помнят! И вы послушно едете? Едете в Тегеран? И будете настаивать на уплате контрибуции в то время, когда настроение там…

Г р и б о е д о в. Не только контрибуции. При заключении Туркманчайского мира я говорил о пленных, которых насильно увезли отсюда, из Грузии, Армении, Адербиджана. Тут уступка немыслима. Иначе Россия предстанет не как покровительница, а как мачеха несчастных кавказских народов. Петербург простит, коли я буду сговорчив. Господин Макдональд, полковник английской службы, даже одобрит… Ну, а вы, ваши друзья, трактующие о верности мыслям, как они посмотрели бы на такую уступку?

Сережа сидит молча, опустив голову.

Вот видите. Стало быть, не ради возвышения графа Паскевича, не для славы графа Нессельрода я собираюсь ехать. Россия должна стать надеждой для всех народов, ее населяющих! Как знать, быть может, это и есть часть того великого дела, ради которого отдали свою жизнь безумцы на Сенатской площади? Но я еду не умирать, я еду утверждать эту надежду. И я счастлив, слышите ли, счастлив, что являюсь полномочным министром русским. Это значит, честью отвечу за каждый свой шаг и каждое слово!

С е р е ж а (бросаясь к нему). Простите меня! Как я смел думать о вас иначе! (Обнимает его.) И я верю, верю! Вы родились под счастливой звездой — вас никогда не покинет мужество.

Г р и б о е д о в. Полноте, поручик. Но вы, кажется, плачете? Неужели плачете? Разве это обязательно при разлуке? (Улыбаясь, провожает его.) Не забывайте Нину.

Сережа уходит.

(Один.)

В дверях стоит М а л ь ц е в.

М а л ь ц е в. Что-то новое… Прекрасные строчки!.. А я вот опять к вам со своими мизерами.

Г р и б о е д о в. Бумаги? Давайте, будем подписывать. (Сел за стол.) Так… Значит, доктор Макнил уже направляется в Тавриз?

М а л ь ц е в. В Тегеран. В ближайшие дни.

Г р и б о е д о в. Как думаете, почему бы такая поспешность?

М а л ь ц е в. Полагаю, господин Макдональд, находящийся там, вызывает его.

Г р и б о е д о в. Что вы! Доктору Макнилу положительно нельзя без нас! Советую тоже собираться в дорогу.

М а л ь ц е в. Но ведь вы продолжаете настаивать на задержке в Тифлисе?

Г р и б о е д о в. Я настаиваю, но зато доктору Макнилу уже известно, что из Петербурга скачет новый фельдъегерь с предписанием о нашем незамедлительном отъезде. Готовьте чемоданы, дорогой Иван Сергеевич.

М а л ь ц е в (улыбается). Вы шутите…

Г р и б о е д о в. Я не шучу. Доктор Макнил никогда не ошибается. Все правильно. (Углубляется в письмо.) Кстати, еще один вопрос, Иван Сергеевич.

М а л ь ц е в. Слушаю вас.

Г р и б о е д о в. Как вы думаете, откуда у Константина Константиновича Родофиникина столь много частных известий обо всем, что делается в Тифлисе?

М а л ь ц е в. Я полагаю, из сообщений ваших.

Г р и б о е д о в. Что вы! Зачем бы я затруднял почтеннейшего Константина Константиновича мелочами?! Посмотрите, ему известно, что я не только давал обед в доме князя Чавчавадзе, но и то, что жена моя была в белом атласном платье и на голове у нее были желтые цветы! Замечательно. Папа́ Родофиникин, пи́куло-человекуло, имеет немало своих наблюдателей в Тифлисе, вы не находите?

М а л ь ц е в. Не имею представления, Александр Сергеевич. Мне известно только, что женитьбой вашей недовольны.

Г р и б о е д о в (возвращая Мальцеву бумаги). Бог мой, отчего такая досада на чужое счастье! Пожалуйста, возьмите запечатайте.

М а л ь ц е в. Слушаю-с (Хихикнул.) Пикуло-человекуло! Уж не Константина ли Константиновича вы так?

Г р и б о е д о в. Константина Константиновича. Именно его.

М а л ь ц е в (укладывая бумаги). Ах, Александр Сергеевич, не смею и выразить тех чувств, которыми я охвачен, служа такому человеку, как вы.

Г р и б о е д о в. Чувства, даже искренние, не всегда соответствуют действиям. Спокойной ночи, Иван Сергеевич.

Мальцев уходит. Гаснет свет, и затем мы видим Г р и б о е д о в а, сидящего за столом. Горят свечи. Он пишет. А Н и н а устроилась на кушетке напротив него. Она полулежит, свернувшись калачиком.

Н и н а. А кому ты сейчас пишешь?

Г р и б о е д о в. Кому пишу? Своему дружку, Варваре Семеновне Миклашевич.

Н и н а. А что вы… что ты ей написал?

Г р и б о е д о в. Могу прочитать. (Хитро щурясь, посматривает на Нину и читает.) «Жена моя, по обыкновению, смотрит мне в глаза, мешает мне писать, знает, что я пишу к женщине, и ревнует…»

Н и н а. Вот и неправда. Ничего похожего.

Г р и б о е д о в. Подожди, еще не все. (Читает.) «Наконец, после тревожного дня уединяюсь в свой гарем. Там у меня и сестра, и жена, и дочь — все в одном милом личике. Полюбите мою Ниночку. Хотите ее знать?…»

Нина машет руками и прячет лицо в подушку.

Изволь, изволь слушать, раз потребовала, чтобы читал. (Читает.) «Хотите ее знать? В Мальмезон в Эрмитаже, тотчас при входе, направо, есть Богородица в виде пастушки Мурильо — вот она».

Н и н а. А может быть, эта пастушка совсем и не хороша? Ведь я ее не видела.

Г р и б о е д о в. Конечно, не хороша, непременно не хороша! Как же по-другому, когда она на тебя похожа?!

Н и н а (обхватив его за шею руками). Грибоедов… А мне жаль, жаль, по правде жаль, что письма эти не мои, а для других, для Варвары Семеновны…

Г р и б о е д о в. Пастушка, скоро я буду писать и тебе.

Н и н а. Почему? (Встревоженно смотрит на него.) Разве мы расстаемся? Разве я не поеду с тобой?

Г р и б о е д о в. Вскоре мы отправимся в Персию. Мы будем жить в Тавризе. Этот город из глины. В нем есть холодный большой-большой дом мистера Макдональда. Вместо камина — мангалы, от которых болит голова. Там тихо и все чужое.

Н и н а. Раз мы будем вместе, значит, будет хорошо… И перестанет быть чужим.

Г р и б о е д о в. Но мне, должно быть, придется уехать оттуда в Тегеран.

Н и н а. И я поеду с тобой.

Г р и б о е д о в. Нет. Я уеду ненадолго, и вот тогда-то ты и будешь получать от меня письма.

Н и н а. Но я не смогу жить без тебя.

Г р и б о е д о в. Я уеду ненадолго. И уж после того никогда не будем разлучаться.

Н и н а. Все равно, время остановится для меня.

Г р и б о е д о в. И для меня оно остановится.

Н и н а. Не говори так. Ты не поедешь. Ты говорил, что в Тегеране страшно.

Г р и б о е д о в. Я пошутил. Не думай об этом. Разве мы с тобой по-прежнему трусишки? Но ведь мы даже ночью не боимся пробраться на кладбище, в место самое глухое и таинственное…

Н и н а (прижавшись к нему). Не смейся надо мной, не смейся…

Г р и б о е д о в. Посмотри, какая луна над городом!

Н и н а. Она красная, Грибоедов, как будто обагрена кровью. Я не люблю такой луны. Ты напугал меня.

Г р и б о е д о в. Потерпи, сейчас она пройдет над горой, скроется на несколько мгновений и всплывет — навеки ясная, горящая белым светом! Вспоминай эту ночь!.. Неведомо где и неведомо как я умру. Подожди, подожди… Обещай мне. Ты похоронишь меня на этой горе. Оттуда виден весь твой город и деревянный дом, в котором — ты. Видишь? Вон там, около часовенки, у самого монастыря, над выступом…

Н и н а. О чем говоришь?! Не смей! Будем век жить, не умрем никогда! Грибоедов!

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

29—30 января 1829 года. Тегеран. Русская миссия. Одна из приемных зал. Мебели почти нет. В центре — большая дверь в золотом орнаменте. Она ведет на террасу, во двор, но сейчас заперта. Справа — внутренняя лестница, под навесом которой камин. Вечер. Штабс-капитан Ш а х н а з а р о в, переводчик, сидит за столом и пишет. М а л ь ц е в, возбужденный, ходит взад-вперед.

М а л ь ц е в. Возможно, я человек несведущий, не опытный в делах азиатских, но, согласитесь, поведение Александра Сергеевича неосторожно, скажу больше, оно вызывающе.

Ш а х н а з а р о в. Вы считаете, что наше требование к шаху посылать не следует?

М а л ь ц е в. Ни в коем случае. Незачем поднимать историю из-за какого-то бродячего цирюльника…

Ш а х н а з а р о в. Но он эриванский гражданин. Иван Сергеевич, его фамилия Маркарьян…

М а л ь ц е в. Ну и что же?

Ш а х н а з а р о в. Он русский подданный и, в соответствии с трактатом, имеет право на защиту.

М а л ь ц е в. Нашли время говорить об этом злосчастном трактате! Каждый день приходят какие-то оборванцы, беглые солдаты, какие-то сапожники и брадобреи, какие-то подозрительные женщины…

Ш а х н а з а р о в. Как же, по-вашему, должен поступить русский посол? Неужто, испугавшись угроз, отвергнуть их законные просьбы о помощи? О! Александр Сергеевич знает, что нужно делать…

М а л ь ц е в. Оставьте. Мы играем с огнем! Нас приняли отлично. Пиршества, иллюминации, фейерверки! Что еще нужно? С нами не хотят ссориться. Зачем же дразнить? Уже на приеме при вручении верительных грамот я заметил — Александр Сергеевич сидел у шаха подчеркнуто долго, ровно столько, сколько сам себе назначил.

Ш а х н а з а р о в (улыбнувшись). Я помню. Шах был в короне, на нем были все его самые прекрасные драгоценности тяжестью в полтора пуда. Он едва не умер от усталости. Александр Сергеевич просидел более часа.

М а л ь ц е в. Да, да, он встал, когда пот струился по лицу шаха, а голова его начала мелко дрожать… Шах еле смог выдавить слово…

Ш а х н а з а р о в. Я и сам не понимаю, почему на приемах оба раза Александр Сергеевич просидел так долго. Но если он решился на это, значит, не зря.

М а л ь ц е в. С этого и началось! Бог мой! Я имел неосторожность пройтись сегодня по городу. Это страшно! Я чувствовал: один выкрик — и на меня бы набросились. Зловещая тишина возникала вокруг меня всюду, где бы я ни проходил. Остановившийся, настороженный взгляд толпы преследовал меня. Я и сейчас не могу от него отрешиться. Когда мы уедем отсюда?

Ш а х н а з а р о в. Очень скоро. Через два дня. Первого.

М а л ь ц е в. Не верю. Если так будет продолжаться, не верю. Пишите.

Ш а х н а з а р о в. Пишу. (Задумался.) Помню Эривань… Помню, какое было лицо у Александра Сергеевича!.. Как он был взволнован!..

М а л ь ц е в. Какое лицо? Что такое?

Ш а х н а з а р о в. Вы не знаете. В Эривани, тотчас после освобождения ее от персиян русскими войсками, в офицерском клубе мы сыграли «Горе от ума»! Представляете? Александр Сергеевич никогда не видел своей комедии ни на театре, ни в печати. Ее сыграли один-единственный раз в моем городе, в Эривани, и автор смотрел, понимаете? Александр Сергеевич видел, как мы играли для него!.. Мы играли плохо, но мы играли!..

М а л ь ц е в. Пишите! Боже мой! Разве сейчас до какого-то спектакля? О чем вы думаете?!

Ш а х н а з а р о в. Я думаю… (Улыбнувшись.) Я думаю, шах обижается. Мы величаем его неполными титулами. Он царь царей, шах-ин-шах, падишах, тень аллаха, сосредоточение вселенной, Кибле-и-алем, а мы его…

М а л ь ц е в. Грибоедов распорядился. Должна быть употреблена не более как половина титулов. Это и означает, что мы не просим, а требуем. Начинайте так: «Я убежден, что российские подданные не безопасны здесь и испрашивают позволения у своего государя удалиться в Россию…»

Шахназаров пишет.

Первое февраля… Не верю! Черт догадал меня втиснуться в эту историю! (Шахназарову.) Пишите, но бумаги не отдавайте. Я еще раз поговорю с Александром Сергеевичем.

Шум. К а з а к и вносят А л е к с а ш у.

Что такое? Где он был?

К а з а к. Да вот, насилу отбили на базаре.

М а л ь ц е в. Вот вам, вот вам! Нашел время по базарам разгуливать.

А л е к с а ш а. Изволите так говорить… (Стонет.) А я шел мирно и тихо… (Стонет.) Смотрел товары, ничего не покупал… Ну трогал, конечно, как у нас в Москве полагается, щупал… (Стонет.) Будь проклята эта страна… Набросились, как звери…

Сверху по лестнице спускается Г р и б о е д о в. Он в домашнем сюртуке.

Г р и б о е д о в. Что случилось?

М а л ь ц е в (хмуро). Да вот Сашку на базаре избили.

Г р и б о е д о в. Я же тебе сказал, франт-собака, в город без моего разрешения не выходить.

Прибегает Д о к т о р. С помощью Шахназарова перевязывают Алексашу.

Придется запереть на чердаке и часового поставить.

А л е к с а ш а. Изволите говорить, а не знаете… (Стонет.) Я подарки высматривал…

М а л ь ц е в (казакам). Унесите его.

Г р и б о е д о в. Пусть полежит здесь. (Казакам.) Идите. (Доктору.) Что с ним?

Д о к т о р. Переломов как будто нет. Полежит — отойдет. (Уходит вслед за казаками.)

Г р и б о е д о в (у стола, Шахназарову). Эту бумагу надобно отправить сейчас же.

Ш а х н а з а р о в (посмотрев на Мальцева). Слушаю-с. (Уходит.)

М а л ь ц е в. Александр Сергеевич… вам известно, что происходит в городе?

Г р и б о е д о в. Известно. Даже более, чем вам. Муллы собирают народ в мечетях и возбуждают против нас.

М а л ь ц е в. Все оттого, что под нашим покровительством находятся люди…

Г р и б о е д о в. А вы ожидали другого? Народ Персии не против нас, но его обманывают. Сознательно обманывают, чтобы скрыть справедливость наших требований, объясняя причину его нищеты нашим поведением. Кстати, Иван Сергеевич, я и вас попрошу не выходить в город. Вы так торжественно наряжаетесь, что это оскорбительно для здешних бедных людей.

М а л ь ц е в (запальчиво). Что подумают эти бедные люди, мне безразлично! Гораздо более я удивляюсь вашему поведению на приемах у шаха. Говорят, вы знаток здешнего этикета.

Г р и б о е д о в. А-а! Это когда старичок в короне едва не умер от утомления?

М а л ь ц е в. Да.

Г р и б о е д о в. И вам непонятно, почему я так долго сидел?

М а л ь ц е в. Простите, нет.

Г р и б о е д о в. Знаете, есть этикет азиатский, а есть — дипломатический. Я сидел, возвышая тем самым Россию. Некоторые европейские державы уже сделали из этого полезные для нас выводы. Наша сила и влияние измеряются там, между прочим, по количеству минут, в течение которых продолжается аудиенция русского посла у шаха. Я высидел один час семнадцать минут! Небывало много!

М а л ь ц е в. Но шах был рассержен.

Г р и б о е д о в. Что же делать? При случае мы принесем ему свои извинения и даже употребим все титулы шаха не хуже, чем это делают англичане. Однако же теперь, хотя шах и утомился до потери сознания, но он идет на уступки, он боится меня.

М а л ь ц е в. Вы безумны. Вы же сами сказали, что муллы собирают в мечетях народ…

Г р и б о е д о в. Не может быть иначе. Это — война, Иван Сергеевич.

М а л ь ц е в. Война?

Г р и б о е д о в. Да, и притом жесточайшая: война улыбками, разговорами, реверансами и непреклонной настойчивостью.

М а л ь ц е в. Нет!.. Я не желаю погибать!.. Наша миссия и без того выполнена блестяще!.. (Кидается к нему.) Александр Сергеевич, Александр Сергеевич!.. Мне известно, что господин Макдональд, английский посланник, решительно не одобряет вашего поведения, считая, что защита пленных…

Г р и б о е д о в. Вам известно об этом от доктора Макнила, разумеется?

М а л ь ц е в. Не все ли равно, от кого! Но почему, зачем я должен ставить на карту свою жизнь из-за какого-то Маркарьяна, из-за каких-то бродяг, из-за каких-то женщин…

Г р и б о е д о в. Успокойтесь! Успокойтесь! Разве вам не жаль их? Хорошо. Если не можете сердцем, так разумом поймите. Мы заключили мир в Туркманчае, и это означало, что вся Восточная Армения обрела наконец свою землю, освободилась от мусульманского ига. Это означало также, что Россия взяла под защиту армянский народ, который доверился ей!.. Или я составлял и подписывал договор, который сейчас окажется обманом? Женщины, о которых говорите вы, несчастные пленницы, как и тысячи других таких же, они верят вам, мне, зданию русской миссии, русскому послу!..

М а л ь ц е в. Да? Вас тронули слезы из черных глаз каких-то женщин, которых вы, быть может, и не увидите никогда?! А слезы из глаз вашей супруги, об этом забыли?..

Г р и б о е д о в. Бог знает, что вы говорите, потеряв рассудок со страху!

М а л ь ц е в. Александр Сергеевич, но вы же знаете… Нина Александровна… она в положении… она одна… в Тавризе… Как можете вы!..

Г р и б о е д о в. Прошу вас, наши деловые разговоры окончены на сегодня.

М а л ь ц е в. Хорошо-с. Тогда позвольте напомнить вам… исключительно ли по склонности своей к изучению разных древностей посещает доктор Макнил мечети, в особенности их главного муллу?..

Г р и б о е д о в. Однако вы начинаете разбираться в дипломатических тонкостях, мой друг!

М а л ь ц е в. Благодарю вас. И кстати, осведомлены ли вы, что он, как и шах, сегодня в полдень отбыл из Тегерана?

Г р и б о е д о в. Доктор Макнил?

М а л ь ц е в. Смею доложить, это так. А вы сами говорили, что доктор Макнил никогда не уезжает и не приезжает зря.

Г р и б о е д о в. Это очень важное сообщение, Иван Сергеевич. Прикажите Кузьмичеву, чтобы вся охрана была на ногах. Спокойной ночи.

М а л ь ц е в (шепотом). Умоляю вас! Отпустите меня. Я уеду завтра.

Г р и б о е д о в. Вы уедете не позже чем через два дня, несмотря на то что доктор Макнил вряд ли заинтересован в возвращении каждого лишнего свидетеля, даже такого, как вы.

М а л ь ц е в. Боже мой! (Убегает.)

Грибоедов греется у камина.

А л е к с а ш а. Вот вы изволите подбрасывать поленья, а я лежу…

Г р и б о е д о в. Сам виноват. Я же тебе сказал, даже носа не высовывать, а ты…

А л е к с а ш а. Изволите так говорить, а не знаете… я подарок искал…

Г р и б о е д о в. Так тебе и надо.

А л е к с а ш а. Так мне и надо… (Поет.) «У церкви кареты стояли…» (Вздыхает.) Так мне и надо! Я пел, а Нина Александровна заместо того, чтобы мне, казенному человеку, выговорить как следует…

Г р и б о е д о в (болезненно). Что — Нина Александровна?

А л е к с а ш а. Ах! Изволите не верить!.. С прошлой почтой подарочек мне прислала… вышитый серебром кушачок, вот он. Как же я к ней без подарочка вернусь!.. (Поет.) «У церкви кареты стояли…»

Г р и б о е д о в. Помолчал бы, помолчал… В особенности о ней… Эх, франт-собака… (Сгорбившись, сидит у камина.)

Во дворе солдатские голоса: «Ать-два — левой», потом русская песня, ее поют солдаты: «Не сырой дуб к земле клонится…»

Какая противная зима в Персии… Сыро… Холодно…

Гаснет свет. И когда он зажигается снова, в комнате никого нет. Это — утро. Вбегает М а л ь ц е в, на ходу пристегивая коротышку шпагу. Навстречу ему бежит Ш а х н а з а р о в.

Ш а х н а з а р о в. Пятьсот… шестьсот… тысяча человек вышли из мечети Имам-Зумэ… Толпа растет непрерывно!.. Она движется сюда!

Уже слышен отдаленный гул толпы, как глухой гул нарастающего шторма.

М а л ь ц е в. Господи помилуй!.. Господи… Господи… Что же делать?

Ш а х н а з а р о в. Я отдал распоряжение казакам. Главное — удержать ворота… Слышите?

М а л ь ц е в. Боже мой…

Ш а х н а з а р о в. Где Александр Сергеевич?

М а л ь ц е в. Кажется, у себя наверху… Это он, он… со своим проклятым высокомерием!..

Ш а х н а з а р о в (прислушивается). Они требуют выдачи Маркарьяна и женщин…

М а л ь ц е в (истерически). Выдать! Выдать!

Наверху, на лестнице появляется Г р и б о е д о в. Он в парадном мундире, расшитом золотом, в треуголке, со шпагой в лакированных ножнах на левом бедре.

Г р и б о е д о в. Ворота надежны?

Ш а х н а з а р о в (неуверенно). Полагаю… Там Кузьмичев…

Г р и б о е д о в. А что городская полиция — сарбазы, не знаете?

Ш а х н а з а р о в. Не знаю. Толпа растет.

Г р и б о е д о в. Должно быть, все сопровождают шаха, предпринявшего своевременное путешествие за город. Надежна ли охрана флигеля?

Ш а х н а з а р о в. Там Чибисов.

Г р и б о е д о в. Ну и отлично. (Мальцеву.) Вы плохо выглядите. Что с вами? Не спали?

М а л ь ц е в. Не спал.

Г р и б о е д о в. Бессонница — самое ужасное на свете. Надо спать. Обязательно надо спать.

Вбегает А л е к с а ш а.

А л е к с а ш а (кричит почти по-бабьи). Они убили Кузьмичева!!

В этот момент — залп из ружей.

Ворвались! Ворвались!

Г р и б о е д о в. Франт-собака, приведи себя в чувство.

А л е к с а ш а (всхлипнув). Изволите так говорить, как будто я испугался, а я что?.. Куда прикажете?..

Г р и б о е д о в (показывая на дверь). Вот сюда.

Яростные крики толпы нарастают: «Фет-Али-шах!». «Фет-Али-шах!», «Вазир-Мухтар!», «А-а-а!!»

Ш а х н а з а р о в. Толпа требует, чтобы русский посол вышел к ней.

М а л ь ц е в. Александр Сергеевич, прячьтесь!.. Выдайте им этих людей… Александр Сергеевич…

Г р и б о е д о в. Молчать!

Еще один залп из ружей, совсем у самой двери, — и сразу не крик, а вопль толпы.

(Направляется к двери. Шахназарову.) Откройте.

В этот момент Мальцев быстро, воровски взбегает по лестнице и скрывается. Шахназаров подходит к двери.

Ш а х н а з а р о в. Александр Сергеевич, отойдите. Я умею с ними говорить. Поручите мне.

Распахивается дверь. Синее ослепительное небо. Солнце. Вой исступленной толпы несется снизу. У двери лежит убитый казак. Шахназаров что-то выкрикнул по-персидски и, подняв руку, начинает спускаться вниз. Несколько выстрелов. Он падает.

Г р и б о е д о в (держа перчатку в руке, прямым шагом, весь чопорно выпрямившись, идет к двери. Остановившись в дверях, как золотое изваяние). Кто посмеет перешагнуть порог дома русского посланника? (Говорит негромко, но уже в абсолютной тишине.)

Толпа замирает. Кажется, если бы он двинулся дальше, она покорно расступилась бы перед ним. Но в это время сверху, в проломе потолка, показываются две фигуры персиян, бесшумно сползающих вниз. Грибоедов их не видит. Алексаша тоже. Персиянин, выхватив нож, кидается на Грибоедова. Но его грудью принимает Алексаша. Кровь! И это — как сигнал! Толпа с воем ринулась на Грибоедова.

Т е м н о

Тавриз. Дом английского посланника Макдональда. Большая казенная комната в лепных украшениях, обставленная с холодной роскошью. Выходит д о к т о р М а к н и л. Медленно пересекает комнату и останавливается у двери.

Пауза.

Д о к т о р М а к н и л (про себя). Всем глупым — счастье от безумья, всем умным — горе от ума… (Вздыхает. Это вздох человека, получившего право на отдых. Осторожно.) Нина Александровна, как вы себя чувствуете?

Г о л о с Н и н ы. Доктор Макнил, это вы?

Н и н а появляется в дверях.

Н и н а. Вы очень любезны. Я чувствую себя хорошо.

Д о к т о р М а к н и л. Главное — не надо волноваться. В вашем положении…

Н и н а. Я не волнуюсь, нет… Может быть, получены какие-нибудь вести… из Тегерана?

Д о к т о р М а к н и л. Обычная почта. Ничего особенного. Вам нужно гулять. Много кушать. Смотреть на все красивое и думать только о красивом.

Н и н а. Я так и стараюсь делать. Но этот город!..

Д о к т о р М а к н и л. Посмотрите старую мечеть. Хотите, поедем за город?

Н и н а. Нет, нет, а вдруг в это время вернется Александр Сергеевич…

Д о к т о р М а к н и л. Помилуйте, нас оповестят об этом заранее.

Н и н а. Спасибо, нет, я не поеду.

Д о к т о р М а к н и л. Леди Макдональд собирается. Прогулки, прогулки — первое условие…

Н и н а. Доктор, я прошу вас. Скажите мне прямо: что в Тегеране?

Д о к т о р М а к н и л. Но я уже не раз говорил вам. Тихо и спокойно. Его превосходительство господин Грибоедов пользуется всеобщим уважением, принят шахом, который ни с одним из посланников никогда не проводил столь длительной беседы. Мне рассказывали, шах не отпускал его в течение одного часа семнадцати минут.

Н и н а. И это действительно хорошо?

Д о к т о р М а к н и л. О! Великолепно! Небывало!

Н и н а. Ах! Но почему мне кажется…

Д о к т о р М а к н и л. Вы нервны. В вашем состоянии это вполне естественно. Прошу считать меня своим врачом и обращаться ко мне в каждом случае…

Н и н а. Спасибо.

Д о к т о р М а к н и л. Не смею мешать. (Учтиво кланяется, прикоснувшись к руке Нины.)

Нина скрывается в дверях. Доктор Макнил медленно пересекает комнату в обратном направлении. В противоположных дверях появляются С е р е ж а Е р м о л о в и Д а ш е н ь к а.

Д а ш е н ь к а (шепотом). Она здесь?

Д о к т о р М а к н и л. Тшшш! Будьте осторожны! Избави вас бог проговориться… Делайте так, как решили. Она очень плоха.

Д а ш е н ь к а (вдруг). Доктор! А почему… вы уехали из Тегерана?

Д о к т о р М а к н и л. Мои дела были закончены, вот и все. Да и чем я мог помочь? Простите меня. Он был слишком резок и упрям.

Д а ш е н ь к а. Тшшш!

В дверях — Н и н а.

Н и н а (с криком). Что? Ты? Почему ты здесь? (Бросается к Дашеньке.)

Д а ш е н ь к а. Ничего не случилось, боже мой… Мы просто приехали… Вот… и Сережа со мной.

Н и н а. И вы?..

Сережа в смятении пробует улыбнуться.

Д а ш е н ь к а (торопливо). Мы приехали за тобой. Перестань волноваться. Тебе нельзя.

Н и н а. Почему за мной?

Д а ш е н ь к а. Я не могу с тобой говорить, пока ты не успокоишься. Я думала, ты обрадуешься нашему приезду, а ты…

Н и н а (устало). Я рада. Не сердись. (Опускается на стул, закрывает глаза.) Рассказывай, почему вы приехали?

Д а ш е н ь к а. Очень просто…

С е р е ж а. Да, очень просто. У меня было поручение от штаба, а Дашенька собралась к вам…

Д а ш е н ь к а. Я собралась, чтобы взять тебя и вместе вернуться в Тифлис.

Н и н а. Я не поеду. Я буду ждать Грибоедова.

Д а ш е н ь к а. Вот смешная, ты послушай…

Н и н а (деревянным голосом). Я никуда не поеду. Я буду ждать Грибоедова.

Д а ш е н ь к а. Господи, да ведь мы приехали по его просьбе.

Н и н а. Тебе пишет, а мне ничего не пишет? Какая просьба?

Д а ш е н ь к а. Он нездоров. Он поедет прямо в Тифлис и просит, чтобы ты там ждала его. Н и н а. Неправда.

Д а ш е н ь к а. Ну что ж, оставайся здесь. Ты хочешь, чтобы он, больной, ехал из Тифлиса сюда?

Н и н а. Неправда…

Д о к т о р М а к н и л. Я скрыл от вас только одно: что он простудился на празднике у шаха. Прошу простить. Я хотел, чтобы об этом сказала вам ваша подруга, которая, к счастью, сегодня приехала…

Н и н а. Неправда…

Д о к т о р М а к н и л. Он болен. Простуда… Врачи порекомендовали ему покинуть Тегеран: там в феврале обычно очень дурная погода.

Д а ш е н ь к а. Я поехала за тобой, а он — прямо в Тифлис.

С е р е ж а. Так удачно вышло все. Меня командировали из штаба, я смог сопровождать Дашеньку…

Д а ш е н ь к а. Тебя ждут в Тифлисе…

Д о к т о р М а к н и л. Я полагаю, вам удастся устроить ваш отъезд не позднее чем послезавтра.

Д а ш е н ь к а. Ах, как славно! Мы будем путешествовать втроем.

С е р е ж а. Прасковья Николаевна ждет не дождется…

Д о к т о р М а к н и л. Безусловно, вам надобно выехать поскорее. Я полагаю, что Грибоедов…

Н и н а. Что?!

Д о к т о р М а к н и л. Я полагаю, что Грибоедов уже выехал…

Н и н а. Дашенька, отведи меня. Мне плохо.

Дашенька и Нина уходят.

С е р е ж а (доктору Макнилу). Нас не познакомили. Штабс-капитан Ермолов, друг Нины Александровны.

Д о к т о р М а к н и л. Доктор Макнил.

С е р е ж а. Должно быть, вам известны подробности ужасной трагедии?

Д о к т о р М а к н и л. Мне ничего не известно. (Отходит к окну.)

Сережа садится. Входит М а л ь ц е в.

М а л ь ц е в. Могу ли я видеть вдову его превосходительства господина Грибоедова?

Д о к т о р М а к н и л. Вы?!. Вы?!. Значит, сообщение, что вся русская миссия уничтожена…

С е р е ж а. Тише, ради бога, тише…

М а л ь ц е в. Мне одному удалось спастись… Переодетый в платье сарбазского солдата, я был проведен во дворец шаха. О, об этом нет сил рассказывать!..

Д о к т о р М а к н и л. Я надеюсь, однако, что ваша реляция правительству нарисует истинную картину безрассудных действий господина Грибоедова, жертвою которых он и пал…

М а л ь ц е в. Доктор, неужели вы можете сомневаться…

Д о к т о р М а к н и л (успокоившись). Я понимаю. Господин Макдональд, получив известие, плакал. Я сам плакал. Но неужели ничего нельзя было поделать с обезумевшей толпой фанатиков?

М а л ь ц е в. Зилли-султан был послан для усмирения черни, но его принудили вернуться. Он заперся во дворце, расставив сарбазов по стенам, так как опасался, что народ не пощадит самого шаха…

Д о к т о р М а к н и л. Не может быть!

М а л ь ц е в. Это — как гнев божий! Три дня бушевал разъяренный Тегеран!.. Кровь стынет в жилах.

Д о к т о р М а к н и л. Тише, ради бога, тише.

С е р е ж а. Я полагаю, что император наш не оставит безнаказанным подобное злодейство, равно как и преступное бездействие шаха?

М а л ь ц е в. Штабс-капитан! Вам известно, насколько я любил и уважал покойного — человека, исполненного доблести и чести. Я был осчастливлен особенным доверием к себе, но я всегда считал, что резкость и неуступчивость его…

Д о к т о р М а к н и л. О да, к сожалению, да, вы правы.

М а л ь ц е в. В Санкт-Петербурге прекрасно разбираются в событиях, и, поверьте мне, я имел основание заверить шаха, принявшего меня с царскими почестями и горестным соболезнованием, что происшедшая трагедия не приведет к разрыву…

Д о к т о р М а к н и л. Вот как! Значит, сообщение, что в Петербург отбывает принц Хозрев-Мирза, соответствует правде?

М а л ь ц е в (поражен). Ах, вы уже осведомлены?

С е р е ж а. Вы лжете! Не может быть! Неужели правительство русское, наш император, осудив действия Грибоедова, простят шаху?! Я не поверю. Тогда — пулю в лоб. Не жить!

М а л ь ц е в (болезненно сморщившись). Тише, ради бога, тише!

С е р е ж а (шепотом). Знаете ли вы, что делается в Тифлисе? Известие о его гибели в один момент облетело весь город. Не было человека, который не ощутил бы горя. Вы увидите, его останки встретит толпа несметная!..

Д о к т о р М а к н и л (теряя свое обычное самообладание). Этот разговор неуместен…

С е р е ж а. О, напротив! Напротив! Вы увидите это. Вы приедете посмотреть.

М а л ь ц е в. Штабс-капитан! Доктор Макнил — наш друг…

С е р е ж а. Черт с ним, я не дипломат! Пусть знает, что делается в Тифлисе, на всех порогах, там, в Грузии, и здесь поближе, в селениях армянских… (Резко повернувшись к Мальцеву.) А вы, русский, смеете осуждать его! (Бросается к нему.)

М а л ь ц е в. Замолчите!

С е р е ж а. Вас спросят, вас спросят когда-нибудь… Почему вы бросили его, гордость русскую, честь России, ее славу — Александра Грибоедова!..

Входит Н и н а.

Бог мой, Нина…

Н и н а (смотрит на Сережу остановившимся взглядом). Что случилось?.. Вы взволнованы?.. Что вы хотели сказать мне?.. Не надо. (Пораженная.) Мальцев?! Даша, дай руку. Сережа, мы сейчас решили, завтра мы уедем. Да, да, завтра. Я должна его встречать. У часовенки, на горе. У монастыря. Он любил это место. Мы так условились. Нет меня счастливее — я его жена!.. Даша… (Падает на руки Дашеньки.)

З а н а в е с

1950