Синее море

Лицеисты:

П у ш к и н.

П у щ и н.

Д е л ь в и г.

К ю х е л ь б е к е р.

Я к о в л е в.

И л л и ч е в с к и й.

Г о р ч а к о в.

Преподаватели, наставники, служащие лицея:

П и л е ц к и й — инспектор.

П и л е ц к и й — гувернер.

К у н и ц ы н — адъюнкт-профессор нравственных наук.

К о ш а н с к и й — профессор русской и латинской словесности.

Г ю а р — учитель танцевания.

В а н в и л ь — учитель фехтования.

Ф р о л о в — инспектор, временно исполняющий обязанности директора лицея.

З е р н о в — дядька-надзиратель.

П е ш е л ь — врач.

М а л ь г и н — портной.

Гости:

Д е р ж а в и н.

Б а к у н и н а.

Д в а г у с а р а (без слов).

Лицеисты (без слов):

К о р ф.

Б р о г л и о.

К о м о в с к и й.

И д р у г и е.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Яркий солнечный день. Просторная комната. За высокой конторкой — М а л ь г и н, портной, бородатый мужчина в кафтане. И л ь я С т е п а н о в и ч П и л е ц к и й — г у в е р н е р — распоряжается, лицеисты стоят вразброд — кто уже в лицейском мундирчике, а кто — в своем, домашнем. Из двери слева, ведущей в вестибюль, выходит небольшого роста кудрявый, светловолосый, смуглый мальчик. Это — П у ш к и н. В неловкости и смущении он останавливается, не решаясь ни к кому подойти. Появляется длинный, нескладный К ю х е л ь б е к е р, только что обряженный в мундир, рукава которого ему явно коротки.

М а л ь г и н (сокрушенно оглядывая его). Одного сукна сколько пошло, а никакого виду.

Г о р ч а к о в (вышедший вслед за Кюхельбекером). А сукно можно и получше! (Оглядывает себя в зеркало, он красив, статен, схож с императором Александром.)

М а л ь г и н. Сукно? Не беспокойтесь, ваше благородие. Сукно такое, что не шелохнется, хоть режь, хоть бей. А пике на жилете?

Г о р ч а к о в (Пилецкому-гувернеру). Что за мужик?

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Положимте, Горчаков-господин, и не мужик, а портной придворный, сам Афанасий Петрович Мальгин.

Г о р ч а к о в. Я вижу, портной неплох… но… плут.

М а л ь г и н. А ты, браток, коль недоволен, клади наружу, а не наизнанку.

Г о р ч а к о в. Любезный друг, вот эту пуговицу надо бы левее.

М а л ь г и н. Не повредит ли? Постав пуговиц налажен по ранжиру, установленному свыше. Али несогласные?

Г о р ч а к о в. Согласен. (Пушкину.) Не затруднит ли вас, однако, пододвинуться. Вы заслоняете мне зеркало.

П у ш к и н (буркнул). Прошу. (И направился было в кладовую.)

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Придется обождать, Пушкин-господин. (Выкликает по списку.) Дельвиг-господин!

Толстый, вялый мальчик в курточке, украшенной галунами, идет в кладовую, а Пушкин остается. Входит П у щ и н, тоже еще в домашнем платье, и, увидав Пушкина, неуверенно кланяется.

П у щ и н. Моя фамилия Пущин.

П у ш к и н (напряжен). А я Пушкин.

П у щ и н. Нас познакомил ваш дядюшка Василий Львович на приеме у графа Разумовского. Помните?

П у ш к и н. Разумеется.

П у щ и н. Ну как же, как же, мы еще гуляли в Летнем саду… Вас куда поместили? Меня в комору тринадцатую.

П у ш к и н. Нехорошее число.

П у щ и н. Вы думаете? Я не суеверен. А вас?

П у ш к и н. В четырнадцатую. (Напряжение чуть улеглось.)

П у щ и н. Вот видите! И я полагаю, нам надобно жить в мире! Тому обязывает схожесть наших фамилий, ну и… соседство. Вы не находите?

П у ш к и н. Нахожу. Но приятельствовать, извините, не обучен. Вы не знакомы с красивым молодым человеком у зеркала?

Г о р ч а к о в (повернувшись к Пушкину и наклоняя голову). Горчаков. Князь Александр Михайлович Горчаков. Веду родословную свою от святого Владимира и Ярослава Мудрого, как сказано в одном немецком энциклопедическом словаре.

Я к о в л е в (появляясь в новеньком мундире и раскланиваясь направо и налево). Яковлев Михаил, законный сын Лукьяна Яковлева, архивариуса, в бумагах коего есть древности не токмо Ярослава Мудрого, но черта лысого, как сказано в одном провансальском энциклопедическом словаре.

Г о р ч а к о в. Быть может, вы немного сумасшедший?

Я к о в л е в. А для чего бы я приехал в сей желтый дом? (Становится рядом с Горчаковым и также сосредоточенно оглядывает себя.)

П у ш к и н (Пущину, отводя его в сторону и косясь на Горчакова). Должен признаться, что белье мое столь незатейливо, что мне неловко снимать свою курточку.

П у щ и н. Ах, пустяки какие! Я давеча видел тут белье… Домотканые панталоны и канареечная фуфайка!

К ю х е л ь б е к е р. Чем не понравилось вам мое белье?

П у щ и н. О, простите! Я не держал в мыслях вас обидеть.

К ю х е л ь б е к е р. Нет, я прошу сказать — чем не понравилось.

П у ш к и н (заслоняя собой Пущина). Мой сосед не имеет желания объясняться с вами!

К ю х е л ь б е к е р. Тогда прошу немедля объяснить ваши поступки!

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Кюхельбекер-господин, тише! Тише, господа! Тише, тише!

Сначала из кладовой выходит Д е л ь в и г, переодетый в мундирчик, надевает очки, растерянно-добродушно оглядывает всех и садится на стул у стены. Затем появляется М а р т и н С т е п а н о в и ч П и л е ц к и й — и н с п е к т о р, человек в черном платье, худой, с горящими глазами, похожий на иезуита-монаха, за ним — К у н и ц ы н.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Господа! Инспектор-господин, Мартин Степанович, желает говорить с вами.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Дети! Благостью всевышнего вы ныне удостоены счастья быть в сем святилище науки, в дому самого царя. Помните, в злохудшу душу не входит премудрость. Свет истины озаряет только чистые сердца. Ученость и просвещение без чистоты сердца есть острый меч в руках разбойника. Любовь к государю, к престолу да будет единой основой для всех вас здесь, в стенах этих, и там, на будущем поприще вашем! (Дельвигу.) Встать.

Д е л ь в и г. А? (Словно проснулся.)

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Очки.

Д е л ь в и г. А?

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Ношение очков в лицее, равно как во дворце, не допускается.

Д е л ь в и г. Но как же без очков? (Покорно снимает очки.)

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Я вижу, вы дерзки на язык. Запомните, господин Дельвиг. И вы, господа. (Указующе поднимает переплетенную тетрадь.) Книга сия со всеми случаями поведения вашего будет служить основанием для определения ваших достоинств при выпуске из лицея. (Обвел всех пылающими глазами.) Ходите прямо, закрывайте рот рукой, когда зеваете, не смейтесь безобразно, не держите рук в карманах, не устремляйте ни на кого взор неподвижный. Когда случится смеяться, то дайте знать в громком разговоре о причине смеха, дабы не подумал посторонний, что он является причиною. Между собой разговаривайте вполголоса, без крику, однако же не пошептом. И учите молитвы, дети, неустанно повторяйте их!.. Спаси господи родителей наших, сродников наших, наставников, начальников наших… (И смолкает, встретившись взглядом с Куницыным. В сторону Куницына.) Познакомьтесь, господа. Профессор ваш по наукам политическим и нравственным, коллега мой, Александр Петрович Куницын.

Куницыну 28 лет. Он невысок, широкоплеч, с тонкими бачками. Улыбаясь, смотрит на лицеистов.

К у н и ц ы н. Почтеннейший Мартин Степанович будет обучать вас приличиям и поведению христианскому, а я — достоинствам и долгу, гордости и чести гражданина. Многие из вас еще в домашних курточках. Но вы уже лицеисты. И дело не в блестящих мундирчиках. Что толку блистать наружными качествами? Не постыдно ли наблюдать почести без заслуг, отличия без дарований? Какая польза кичиться заслугами отцов? О нет, надобно заслужить самому!..

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (прерывает его). Господин Дельвиг! Очки!

Д е л ь в и г (завороженно уставившись на Куницына). А?

К у н и ц ы н (Дельвигу, сочувственно). Ношение очков…

Д е л ь в и г. Я знаю. Я снял.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (подхватив Куницына под локоть, вполголоса). Полноте, мой друг, вы говорите в пустоту! Перед вами не геттингенские студенты, а дети, и притом неразумные дети…

К у н и ц ы н. Вы думаете?

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Хорошо бы, только неразумные. А иные с дурными склонностями. (Проходя мимо Дельвига, громко.) Застегните пуговицу! (Ушел вместе с Куницыным.)

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (оживленно). Воспрещается всякое отступление от формы, как-то: снимать на улице шляпу, расстегивать крючки и пуговицы, выставлять цепочки и брелочки. Честь отдавать надлежит всем генералам, штаб- и обер-офицерам, при встречах с которыми пешком становиться во фрунт, изображая на лице веселие и радость…

Я к о в л е в (выскакивая вперед). Спаси господи родителей наших, сродников, начальников, охальников, пихальников…

П у ш к и н (в восторге). Очень похоже!

М а л ь г и н. Фу, дьявол! Ну, паяс!

Г о р ч а к о в. Паяс! И родословный!

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (тоненько засмеялся и спохватившись). Немедля прекратить. (Выкликает по списку.) Пущин-господин! Пушкин-господин!

Пушкин и Пущин уходят в кладовую.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Поскольку вы сейчас из дому и не обучены, шум и балаганство ваши простительны. Но далее неукоснительно должны подчиняться всем правилам внутреннего распорядка, установленным высшим повелением…

Г о р ч а к о в. Запомните, однако, что князь Горчаков, подчиняясь высшим повелениям, вам не подчиняется.

Я к о в л е в. И Михаил Лукьянович Яковлев-Провансальский одинаково и в той же мере.

М а л ь г и н (Горчакову). Давай уж, давай, ваше благородие, устрою вам пуговицу полевее.

Я к о в л е в. И мне! (С важностью идет за Горчаковым и Мальгиным в кладовую.)

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (онемев, провожает глазами Горчакова и Яковлева). Кхм! Кхм! (И спешит за ними.)

Из кладовой выходят П у ш к и н и П у щ и н. Оба в мундирах.

П у щ и н. Отменно жмет, рукой не поворотишь, как в корсете.

П у ш к и н. Но вид!.. (Надевает парадную треуголку и, восхищенный, замирает перед зеркалом.)

К ю х е л ь б е к е р (подходит к Пущину). Вы мне сказали дерзость!

П у щ и н. Я?

К ю х е л ь б е к е р. Объяснитесь!

Но тут подходит И л л и ч е в с к и й. Гладенько причесанный, он учтивейше говорит, обращаясь к Пущину и показывая на Кюхельбекера.

И л л и ч е в с к и й.

Поворачивает спиной Кюхельбекера, и мы видим, что мундир его на спине лопнул по шву и нечто ярко-канареечное вылезло наружу.

(С достоинством.) Стихами говорю без запинки. А пожелаете, могу с рисунками, похожими как две капли воды на кого угодно.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (появляясь). Кюхельбекер-господин! Белье, одежду, обувь хранить надлежит как зеницу ока, а у вас… Мальгин!

Входят М а л ь г и н и Я к о в л е в.

М а л ь г и н. Уму непостижимо! Сукно крепчайшей силы…

К ю х е л ь б е к е р. А коль скоро я поднял руку на обидчика?

М а л ь г и н. Пожалуйте сюда! (Уводит его в кладовую.)

Я к о в л е в (следуя за ними). Такое оскорбление я бы кровью смыл.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Господа! Лицеисты-господа! Прошу расходиться по коморам!

Часть лицеистов уходит за Пилецким-гувернером. Остаются Дельвиг, скромно сидящий на своем стуле, и Пушкин, расхаживающий в полном параде и посматривающий на себя в зеркало. Из кладовой возвращаются К ю х е л ь б е к е р, в другом, более просторном мундире, и Я к о в л е в.

К ю х е л ь б е к е р (увидев Пушкина, Яковлеву.) Смотрите, да он еще расхаживает как павлин!

Я к о в л е в (понизив голос). Он похож не на павлина, а на обезьяну.

К ю х е л ь б е к е р (громко). Отнюдь! Не он на обезьяну, а обезьяна на него!

В ту же секунду Пушкин молниеносно подлетает к ним.

П у ш к и н. Извольте повторить! (Подскакивает и ударяет Кюхельбекера, норовя попасть под подбородок.)

Дельвиг даже привстает от неожиданности.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (появляясь и схватывая Яковлева за ухо). По коморам! По коморам! (Другой рукой подцепив Кюхельбекера.) А я говорю, по коморам… (Уводит их.)

Дельвиг и Пушкин.

Д е л ь в и г (Пушкину). Удар был ловок, и если б не сия мокрица, то могла бы произойти вполне приличная битва, напоминающая мне походы с бригадой отца в кременчугских лесах.

П у ш к и н. Вы бывали в походах?

Д е л ь в и г. О! Разъезжая то в авангарде с конницей, то в арьергарде с артиллерией, я попадал в разнообразные злоключения. Однажды на меня напали разбойники…

П у ш к и н. Разбойники?

Д е л ь в и г. Леса кишели ими в тех местах. В то утро я спал, устроившись под телегой, дабы укрыться от солнышка. Отряд ушел вперед. Со мной остался лишь мой слуга. Разбойники выползли из леса, вскочили и в один миг окружили нас. Слуга пробовал сопротивляться, но был привязан к позорному столбу. Меня вытащили из-под телеги, и я предстал перед атаманом. Он сказал: «Отвечай, если хочешь жить, где золото?» — «Вот оно», — сказал я и начал читать балладу Жуковского. По мере того как я читал, они окружили меня со всех сторон, придвинувшись ко мне вплотную и глядя мне в рот. В забвении они не заметили, как подоспели наши солдаты. Атаман был схвачен…

П у ш к и н. Но ведь это неблагородно! Они слушали стихи.

Д е л ь в и г. В том-то и дело, что отец, узнав про балладу, велел отпустить их, но многие из них остались в нашем отряде, в том числе и атаман. Среди них была женщина.

П у ш к и н. Женщина?

Д е л ь в и г. Русалка. Вы любите Жуковского?

П у ш к и н. Его стихи я знаю наизусть!

Д е л ь в и г. Тогда я прочту вам из новой его поэмы, еще не напечатанной.

П у ш к и н (подхватывая).

Дельвиг надел очки и восторженно посмотрел на Пушкина.

О б а.

Д е л ь в и г. А Батюшкова ты любишь?

П у ш к и н. А ты?

Д е л ь в и г. А дальше как — помнишь?

П у ш к и н. А ты?

Д е л ь в и г. Я помню. А ты?

П у ш к и н.

Д е л ь в и г.

О б а.

Входит П и л е ц к и й - г у в е р н е р.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (со списком в руках). Недосчитался двоих. Вот они. Так, Дельвиг-господин! Пушкин-господин! Нумер двадцать третий и нумер четырнадцатый. Ежели клопы в коморе заведутся, скажите мне. Выдам билет с молитвой святому священному ученику Дионисию Ареопагиту. Ареопагит — клопов изводчик. Прошу — в коморы.

Т е м н о

Класс танцевания, руководимый семидесятилетним г-ном Гюаром. Менуэт (под фортепиано). Л и ц е и с т ы танцуют. На первом плане г - н Г ю а р и П и л е ц к и й - и н с п е к т о р.

Г ю а р. Кто есть вы, господа? Вы есть будущие галантные кавалеры, коим предстоит удивлять воспитанием манер в движении и танцах на балах царских, на балах дипломатических и всеевропейских, показывая торжество цивилизации в России. Господин Кюхельбекер, держите такт! Вы скачете подобно коню, сбросившему седока! Мягче! Раз, два, три, четыре… (Показывает.) Прошу. (Отходит к Пилецкому.)

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. В танцевании он неуспешен. Да и Пушкин не кавалер. Манеры!.. А по соседству — князь Горчаков, барон Корф… На ваших уроках вижу, как обнажается душевное уродство натур испорченных и как рвется наружу благородная красота юношей, отмеченных высокородством! Обратите внимание…

Г ю а р (нюхая табак). Ах, да… Но я в рассеянии, в рассеянии сегодня…

Я к о в л е в (проплывая в паре с Илличевским).

Г ю а р (продолжая). Что делается, Мартин Степанович! Что делается! Нева пуста. Нет напильничков для маникюра! Вот — плоды. Французы не допускают к нам английских кораблей и не посылают своих. Наполеон Бонапарте клялся нашему императору в дружбе. Какая дружба!

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Маневр.

Г ю а р. Ах, ужас! Воевать? Но как? У его ног лежит простертая Европа! Почти вся Европа поднимается на нас!.. (Шепотом.) В Париже, говорят, уже не берут русских денег в обмен!..

Г о р ч а к о в (проплывая с Корфом). Какой был раут, Модинька! Испанский посланник Хуан Мигуэль Паэс де ла Кадена счел меня за дипломата и, подхвативши под руку…

Танцуют.

Д е л ь в и г (проплывая в паре с Пушкиным). У нас до сих пор почти вовсе нет народных драматических сочинений…

П у ш к и н. А Озеров?

Д е л ь в и г. Сочинения его заимствованы из французской школы, стих растянут, не по-русски тяжел…

П у ш к и н (фыркнул). В Москве считался знаменитым, затем что был один! А Фонвизин? Фонвизин?

Д е л ь в и г. Ах, Пушкин! Конечно, «Недоросль»! Вот первая наша комедия!

Танцуют.

Г ю а р. А вы слыхали, Мартин Степанович, что француженки, содержательницы модных лавок, повысланы из Санкт-Петербурга?

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Господь карает за легкомыслие наше.

Г ю а р. Нет устриц. Французские ресторации закрываются. В казусах этих таится гроза! Ах, Мартин Степанович!…

П у щ и н (проплывает с Кюхельбекером). Ты отдавил мне все ноги! Не брыкайся, как козел!

Танцуют.

Г о р ч а к о в (проплывая с Корфом). Для благородных людей есть два рода службы — служба военная и дипломатическая. Я предпочту поприще дипломатическое. Но для этого, Модинька, надо казаться не более ученым и не более мудрым, нежели те, кого хочешь обвести вокруг пальца…

Танцуют.

Г ю а р. Нет устриц! Нет устриц! И каково же вам, истинному ценителю французской кухни!

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Что?! Я люблю французскую кухню? Я? Я всю жизнь любил гречневую кашу! Нашу, русскую! Гречневую, ячневую, пшенную!..

Г ю а р. Но, Мартин Степанович…

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (обрывая его). Яковлев, не подставляйте ножку Комовскому! О боже, что там делается!..

Г ю а р. Кюхельбекер! Кюхельбекер! Вы произвели окончательное расстройство в рядах! Не машите рукой, не подскакивайте ногой! Менуэт. Мягче. Раз, два, три, четыре… (Показывает.)

Т е м н о

Класс профессора русской и латинской словесности Николая Федоровича Кошанского. Л и ц е и с т ы сидят за своими столами-конторками. К о ш а н с к и й продолжает лекцию.

К о ш а н с к и й. Переходим к опытам поэтическим и на разборе их покажем, что есть поэзия и какие законы она выставляет. Можно ли, к примеру, сказать в стихе — «двенадцать раз», «выкопать колодцы», можно ли употребить в стихе — «напрасно», «площади», «говорить»? Сколь низок слог, вы слышите? Поэзия потребует других выражений — Не «двенадцать раз», а «двенадцать крат», не «выкопать колодцы», а «изрывши кладези», не «напрасно», а «тщетно», не «площади», а «шумны стогны», не «говорить», а «вещать». Музыка возвышенного слышится в таких заменах! Вот почему я многократно говорил вам, господин Пушкин, что направление ваше низкого рода. Упражняясь, достигнете. Неусыпно следите за слогом. Итак, переходим к поэтическим опытам вашей музы, господа! (Берет листок, читает.)

Прекрасный опыт! Кто написал!

И л л и ч е в с к и й (скромно, с достоинством). Я.

К о ш а н с к и й. Прекрасно. Однако же заменим «в отчаяньи» и «открыть», как нарушающие музыку:

(Вздохнул и задумался.) Да-а. Поэт должен парить. Воспомните Гаврилу Романовича Державина:

П у ш к и н. А я не слыхивал, чтобы граждане вещали друг другу — «доброй нощи!». Говорят: «Доброй ночи». И куда как приятнее и лучше для слуха!

К о ш а н с к и й. Просторечивость противопоказана поэзии. А ваши Жуковский и Батюшков, низводя ее к безделкам, соблазняют неопытный вкус своею доступностью. Поэзия же обращается к богам, она разговаривает с избранными. А кто этого требует? Сама поэзия этого требует!

П у ш к и н. Поэзия? А вот у Державина не без ехидства сказано:

К о ш а н с к и й. И шутки позволительны гению. Но к вам обращусь с советом: пробуйте силы не в шутках, а в серьезном роде. Учитесь у Илличевского. Что скажет господин Кюхельбекер? Я вижу, он держит наизготове листок?

К ю х е л ь б е к е р. Я… (Встал, ероша волосы и невидящим взором оглядывая класс.)

К о ш а н с к и й (расцветая улыбкой). Продолжим, продолжим поэтические опыты нашей лицейской музы! (Откинулся на спинку кресла и блаженно закрыл глаза.) Нуте-с?

К ю х е л ь б е к е р. Чем выше к небу, тем холоднее. Я люблю язычников и первоприроду.

Сдержанный хохоток.

Сочинил лапландскую песню.

К о ш а н с к и й. Тсс…

К ю х е л ь б е к е р.

Хохоток громче.

Я к о в л е в. Кюхли вздыблены власы…

И л л и ч е в с к и й. Страшно Кюхлино дыханье…

П у ш к и н. Кюхли грозно колыханье…

В с е. Наши лед сковал власы!

К о ш а н с к и й. Господа, я прошу удержать смех. Неужели не хватает благоприличия и тихого чувства? Господа, господа!

Кюхельбекер опускается на стул, махнувши рукой.

Продолжайте, Кюхельбекер. В строках ваших улавливаю пламень. Тише, господа!

К ю х е л ь б е к е р. Не буду.

Пауза.

К о ш а н с к и й. Пушкин, а вы?

П у ш к и н. У меня еще власы не вздыблены. И что-то… кюхельбекерно… Позвольте выйти?

Кюхельбекер, разъяренный, вскакивает.

Т е м н о

Класс фехтования под руководством знаменитого г - н а В а н в и л я. Л и ц е и с т ы с эспадронами в руках выстроены попарно друг против друга. Они выстроены так, чтобы рост противников был примерно равен. П у ш к и н стоит против маленького лицеиста К о м о в с к о г о, К ю х е л ь б е к е р — против высокого Б р о г л и о.

В а н в и л ь. Сходитесь!

Кюхельбекер тотчас бросает своего противника и оказывается против Пушкина.

К ю х е л ь б е к е р. Сейчас я поражу тебя, обезьяна, за все твои выходки!

В а н в и л ь. Кюхельбекер! Сие не по правилам! Длина ваших конечностей не соответствует…

П у ш к и н. Оставьте нас. (Кюхельбекеру.) Ответишь за обезьяну, лапландец!

К ю х е л ь б е к е р. Ответишь за «кюхельбекерно»! Ответишь за лапландца.

Ударили скрещенные эспадроны. Пушкин ловок и увертлив. Еще секунда, и он уже яростно нападает, теснит Кюхлю.

И л л и ч е в с к и й.

Все приостановили сражение, возбужденно наблюдая схватку Пушкина с Кюхельбекером.

В а н в и л ь. Делайте круазе! Делайте круазе! Первый штосс! Второй штосс! Браво, Пушкин! Так, так. Поворот! Финт-тиерс! Финт-тиерс, Кюхельбекер! Пушкин! Бросок на противника! Анкор! Еще анкор! Удар кварт! Удар по шпаге! Выпад! Реприз и укол! Браво!

Эспадрон выскальзывает из рук Кюхельбекера, и он падает, не удержав равновесия. Восторженные возгласы лицеистов.

Г о р ч а к о в. Финита ла комедия!

И л л и ч е в с к и й. Упал Пегас, навьюченный лапландскими стихами!

П у ш к и н.

Я к о в л е в (поет в духе весьма чувствительного романса).

К ю х е л ь б е к е р. Паяс, замолчи!

В а н в и л ь. Оставьте шутки. Я смешлив. Господа, урок продолжается. Господин Пушкин! Выпад! (Оживленно показывает.)

Я к о в л е в. Но, господин Ванвиль, вам неизвестно, что по соседству с нами находится длинная полоса земли, называемая Бехелькюхельриада, производящая торг мерзейшими стихами…

П у щ и н (с гневом). Хватит, мудрецы!

И л л и ч е в с к и й. Ужас!

К ю х е л ь б е к е р. Замолчите! Замолчите! Замолчите!

Д е л ь в и г (подошел к нему, сочувственно). Успокойся, любезный друг. Не будь язычником, лапландец. (Меланхолически выливает на голову Кюхельбекера воду.)

Как раз в этот момент появляется П и л е ц к и й - и н с п е к т о р.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Господин Дельвиг, что вы делаете?

Д е л ь в и г. Я…

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Очки, господин Дельвиг, очки.

Д е л ь в и г. Я снял.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Если вы не будете воздерживаться от дерзостей, имя ваше будет выставлено на черной доске, оставаясь и при посещении лицея посторонними лицами.

Кюхельбекер, стоявший все это время закрыв лицо ладонями, вдруг срывается и стремительно убегает.

П у щ и н (бежит за ним). Кюхля!

Вслед за ним убегают Пушкин, Яковлев и Горчаков.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (обращаясь к Ванвилю). Что происходит тут?

В а н в и л ь. О! Господин Пушкин, первейший наш фехтовальщик, четырьмя классическими выпадами выбил эспадрон из рук господина Кюхельбекера. В сем непостижимом поединке, при несоразмерности физических конечностей, единственно только высокой техникой, находчивостью и быстротой, господин Пушкин…

Вбегает П и л е ц к и й - г у в е р н е р, за ним, припадая на хромую ногу, дядька-надзиратель З е р н о в.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Он сумасшедший! Он бросился в пруд!

Возвращаются П у ш к и н, Я к о в л е в и Г о р ч а к о в.

П у щ и н. Слава богу, там был садовник, и мы подоспели…

Я к о в л е в. В один миг вытащили багром, зацепили и вытащили.

Г о р ч а к о в. Курьезная проделка! Он решил утопиться в пруду, где нельзя утонуть и мыши.

П у щ и н. Однако он впал в беспамятство, и его унесли в лазарет.

И л л и ч е в с к и й (высунувшись из-за классной доски). Теперь, как пить дать, Пешель поставит ему клизму. (Скрылся за доской.)

Д е л ь в и г. Где Пушкин?

П у щ и н. Он вымок не меньше Кюхли и убежал к себе.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. На ваших уроках, господин Ванвиль, творится неподобное. Я вынужден доложить об этом директору.

В а н в и л ь. Но позвольте, Мартин Степанович…

Пилецкий-инспектор и Ванвиль уходят. Из-за доски выходит И л л и ч е в с к и й и переворачивает доску. На ней нарисована известная карикатура Илличевского: лицеисты, сидящие в лодке, багром вытаскивают Кюхлю из воды. Внизу надпись:

И л л и ч е в с к и й. Мудрецы! Разве не украсит наш журнал это новое произведение лицейской музы?

Т е м н о

Поздний вечер. Железная кровать, комод, конторка, стул перед ней. Стол для умывания. Решетка в верхней половине двери, через которую виден освещенный ночником коридор. В этой коморе (нумер четырнадцатый) живет лицеист Александр Пушкин. А через стену, в точно такой же коморе (нумер тринадцатый), — лицеист И в а н П у щ и н. Лунный свет льется в окно. П у ш к и н полусидит на кровати, на полу чернильница, на «оленях тетрадка. Видно, как по коридору проходит хромоногий дядька-надзиратель З е р н о в.

З е р н о в. На исходе десятый час! Спать! Спать! (Движется свет ночника, фигура дядьки уходит дальше, голос глуше.) Тушите свечки! Спать!

И — тишина.

П у ш к и н (то грызет перо, то пишет, то бормочет).

П у щ и н (стучит в стенку). Ты что гудишь?

П у ш к и н. Стихи. (Читает громче.)

Жано, любил ли ты когда-нибудь? И так, чтоб образ ее неотступно следовал за тобой, томя сердце…

П у щ и н. Любил? А ты! (Удивленный, сел.) Терпеть не могу девчонок.

П у ш к и н. О! Это было несколько лет тому назад. Давно. Ее звали Софьей.

П у щ и н. Давно?

П у ш к и н. Еще в Москве. В Харитоньевском переулке.

П у щ и н. Позволь, а сколько же тебе было лет?

П у ш к и н. Мне?

П у щ и н. Могу представить. Но — ей?

П у ш к и н. Она была немногим младше меня. Ей было тогда пять лет.

П у щ и н. Пять лет?

П у ш к и н. Да, да.

П у щ и н. Ну вот, теперь еще решил изображать влюбленного и роковую страсть на всю жизнь?

П у ш к и н (мечтательно). В ту пору я любил гулять, воображая себя богатырем, расхаживая по саду и палкой сбивая верхушки растений…

П у щ и н. Ну тебя…

П у ш к и н (отбросив перо, некоторое время лежит молча, положив руки под голову и глядя в потолок, потом стучит в стенку). Жано, ты спишь?

П у щ и н. Нет.

П у ш к и н. Завидую Горчакову. Ах, Жано! Я должен признаться. В самом деле — блестящ, красив, богат! Впереди — какая жизнь! В алмазных звездах, в беспрестанной славе возвышенный!.. (С живостью сел.) Ну, представь себе!

П у щ и н. Вот ведь экая пустота заводится иной раз у тебя в голове.

П у ш к и н. А ты вообрази! Крутить усы, бренчать шпорами… (Приложившись к стенке, шепотом.) Хочу быть гусаром! Люблю блеск, Пущин!

П у щ и н. Уж как тебе пристало!

П у ш к и н (вздохнул). Правда, правда. Я большой ветреник. Даже чересчур. (Совсем тихо.) И притом настоящая обезьяна с виду…

Молчание.

Тщеславие мое, тщеславие!

П у щ и н. Это, брат, дурно.

П у ш к и н. А как избавиться? Я завидую даже Илличевскому, хотя знаю, что рифмы его ничего не стоят, но как ему легко дается! А я грызу перо, грызу, грызу, и вижу картины громадные, и мучаюсь. Олося — что?.. Что Илличевский! Разве он может? А длинный Кюхля со своими Копштоками…

П у щ и н (сел). Вот, вот! Кюхля. И что за сердце у тебя! Как с писаной торбой носишься с самим собой, видишь громадные картины, а того не видишь, как человек страдает, как его обидели нещадно!

П у ш к и н (упавшим голосом). Ты про Кюхлю?

П у щ и н. Как трудно ему. Юстина Яковлевна, мать его, живет в бедности, отец умер от чахотки. Я сам читал ее письма. В них она умоляет Кюхлю как можно лучше учиться, чтобы, окончив лицей, поступить наконец в должность. Умоляет быть бережливым. А он пишет стихи, бредит подвигами, негодует на несправедливости, готов последнее отдать, и сердце у него смелое и бесстрашное, и он совершит! А ты чучелу из него сделал! Чучелу!

П у ш к и н (уткнувшись в подушку). И прекрасно… И чудно… Вот и не связывайся со мной…

П у щ и н. Эх, ты… Смеяться-то легко. А он лежит в лазарете, один, и что у него в душе делается, подумал?

П у ш к и н (вскочил). Помолчи. Я сейчас к нему пойду.

П у щ и н. Зернов перехватит тебя в коридоре, двух шагов не сделаешь.

П у ш к и н. А это? (Стучит рублем.) С ним-то я управлюсь.

П у щ и н. Не ровен час, сатана с крестом припустится в ночной дозор.

П у ш к и н. Авось нет. (Закутывается в простыню, осторожно отворяет дверь и исчезает.)

П у щ и н. Ах, голова! Да он же без меня пропадет! (Закутывается в простыню и тоже выходит.)

Некоторое время никого нет. Потом загорается, приближаясь, фонарь. В комору Пушкина входят П и л е ц к и й - и н с п е к т о р, П и л е ц к и й - г у в е р н е р и испуганный дядька-надзиратель З е р н о в.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Господин Пушкин! (Подходит к кровати, сдергивает одеяло — никого.)

Зернов. Светопреставление! Да был же, только что был! Я неотлучно в коридоре.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Исчез яко дым? Растворился? А что это у тебя упало? Рубль?

З е р н о в. Мартын Степанович! Свят, свят! Не видал, не слышал, не знал, не ведал…

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Немедленно сыскать и без него не возвращаться!

Поспешно крестясь, Зернов уходит.

Разврат. (Повернулся к Пилецкому-гувернеру.) Где бдительное око, где оно? Плохо следишь. Следить морально — не значит поставить дядьку на ночной дозор и успокоиться на том. Следить морально — значит следить неусыпно, вникая в состояние души опекаемого, даже когда она в бездействии, в молчании. Примечать тайные помыслы, предупреждать соблазны, обличать притворства, хитрость, сокровенные намерения! Особенно — Пушкин. В нем сердца нет. Он испорчен дурным воспитанием легкомысленного родителя. Следить за ним морально — значит сломить его волю, подчинить, зажать…

Возвращается З е р н о в.

З е р н о в. Их не обнаружено. Но… его превосходительство, господин директор, отослал меня к вам самолично и повелел, чтобы вы немедля явились к нему, поелику вести получены чрезвычайные…

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Спаси боже…

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Помилуй мя, господи… (Торопливо уходит.)

Т е м н о

Лазарет. Стоит несколько кроватей, но только одна занята. Это лежит К ю х е л ь б е к е р. Он лежит на спине и смотрит в потолок.

К ю х е л ь б е к е р (монотонно).

Дверь приоткрывается. Возникает закутанная в простыню ф и г у р а и останавливается, освещенная лунным светом.

К ю х е л ь б е к е р (в ужасе приподнимается). Кто там? Кто это?

Фигура стремительно бросается к нему. Это — П у ш к и н.

П у ш к и н. Прости меня.

К ю х е л ь б е к е р. Как же пробрался-то? А мокрица, а сатана с крестом, а хромоногий стражник?

П у ш к и н. Пустое, пустое… Нет, ты скажи, простил ли ты?

К ю х е л ь б е к е р. Ах, Пушкин…

Сидят, прижавшись друг к другу, растроганные.

П у ш к и н. Я сам себе несносен. Побей меня, Виленька, побей, ей-богу, побей…

К ю х е л ь б е к е р. Пора мне привыкать к тому, что чадо мной всегда смеются. Так повелося с детства. А в лицее за один только год насочиняли на меня тридцать четыре эпиграммы…

П у ш к и н. Дурацкие, поверь, дурацкие.

К ю х е л ь б е к е р. Люди, которые знают только одну мою наружность, не знают меня.

П у ш к и н. Я тоже страдаю. Обезьяна.

К ю х е л ь б е к е р. Волнения и сотрясения нужны поэту. Но ты… Ты, брат, по-моему, самый красивый человек. И я не от наружности страдаю. Я страдаю оттого, что ты смеешься надо мною. Илличевский пусть! Что над моими стихами т ы смеешься, а я…

П у ш к и н. Уверяю тебя, Вилли, твои стихи не так дурны, ей-богу, не так дурны, слог иногда хромает. Но есть стихоплет граф Хвостов, так ты перед ним гений. Вот он какой сложил стишок. (Прыснул, потом читает.)

(Хохочет, щекоча Кюхельбекера.)

К ю х е л ь б е к е р. Постой, постой! (Скинул одеяло и, вытянув руку, встал во весь рост на кровати — длинный, как Дон-Кихот.) Гомер! Я спрашиваю, возможна ли поэма эпическая, которая бы наши нравы, наши обычаи, наш образ жизни так передала потомству, как передал нам Гомер нравы, обычаи, образ жизни Трои и греков? Может, я не смогу, может, у меня не хватит таланта, страсти, пламени, но все равно — вот я какой поэт! Громовержец. (Вытаскивает из-под матраца огромную тетрадь.)

П у ш к и н. Только умоляю тебя, Вилли, не читай, а то я не выдержу. И произойдет дуэль.

Входит П у щ и н.

П у щ и н. Уймись, уймись, ты же болен, Кюхля.

Кюхельбекер насупился, но покорно лег.

Будь паинькой. Молодец. Что сказал доктор?

К ю х е л ь б е к е р. Он сказал, что я болен головокружением.

П у щ и н. И поставил клистир?

К ю х е л ь б е к е р. Поставил.

П у щ и н. Вот и лежи, лежи.

Появляется И л л и ч е в с к и й, за ним Я к о в л е в.

Я к о в л е в. Тише, тише, тише, мудрецы.

К ю х е л ь б е к е р. Паяс?.. Олосенька?..

И л л и ч е в с к и й. Я, я. Даже Дельвигу не спится, истинный крест!

Входит Д е л ь в и г.

Д е л ь в и г. А я выспался на математическом классе. (Кюхельбекеру.) Возьми яблоко.

К ю х е л ь б е к е р (сидит, окруженный друзьями, и ест яблоко). Но как же вы принеслись сюда?

Я к о в л е в. Несчастный Клит! А чувства наши? (Начинает напевать, и к нему присоединяются другие.)

В с е.

Я к о в л е в. Тсс! Кто-то идет!

Все отбегают и стоят, прижавшись к стене. Входит доктор Ф р а н ц О с и п о в и ч П е ш е л ь. Он сразу замечает всех лицеистов. Они стоят не шелохнувшись.

П е ш е л ь. Я вас не вижу, господа! Вас здесь нет. (Подходит к Кюхельбекеру.) Как вы себя чувствуете, господин Кюхельбекер? Ах, господин Кюхельбекер! Главное — спокойствие! Ничему не удивляться. Нон квалитас сэд квантитас. (Сел и закрыл лицо руками.)

К ю х е л ь б е к е р. Доктор, что с вами? Франц Осипович?

П е ш е л ь. Стряслась беда, господа. Не скрою, не скрою… В ночь с двадцать второго на двадцать третье июня Наполеон без объявления войны перешел Неман и вторгся в земли наши. Сегодня гвардия уходит из Царского Села…

П у щ и н. Война?

П е ш е л ь. Война! Но как воевать? Как воевать? Кругом казнокрадство. Где полководцы наши? Государь — ах, боже мой! Он молод. Он только замышляет казаться полководцем! Поражение под Аустерлицем мы помним, помним. Так кто же? Аракчеев? Он страшен, но не на поле брани. Кто не знает, что он хотя и артиллерист, но пуще всего боится выстрелов.

П у ш к и н. Не смейте так говорить! Россия победит!

П е ш е л ь. С кем, мальчик, с кем? Кто поведет полки? Карл Людвиг Пфуль? Бенигсен? Армфель? Вольцоген? Паулуччи, беглец из Сардинии? Штейн, беглый прусский министр? А ведь они, они главные советчики, государев штаб…

П у щ и н. Жив Кутузов, на нем светится слава Суворова!

П е ш е л ь. О нет! Кутузова ненавидит государь! Ненавидит Аракчеев. И Пфуль, и Армфель, и Вольцоген, и Паулуччи! Нет, нет, его не допустят. Он сторожит сейчас турок в Молдавии и будет сторожить!

Возникает издали, еще глухо, барабанная дробь.

П е ш е л ь. Уже пылают наши города… Дети! Горит русская земля!

Дробь барабанов приближается. И запели военные флейты.

П у ш к и н (первым бросается к окну). Измайловцы идут! Я узнаю их флейты.

Окно распахнуто. Лицеисты у окна. Музыка.

П е ш е л ь. Погибла Россия.

Я к о в л е в (стал на подоконник). Измайловцы с серебряными трубами! А вот и медные кивера павловцев! Идут!

Гремит музыка.

П у ш к и н. Ах, Пущин, мы бедные заключенники Царского Села! Здесь ли, здесь ли сейчас нам быть?

П у щ и н. Умрем за отечество!

К ю х е л ь б е к е р. В армию, в армию, только в армию, все как один.

Я к о в л е в. Да здравствует лицейская рота бесстрашных лазутчиков!

Д е л ь в и г. В леса! Под звуки труб! В леса! В леса!

В дверях К у н и ц ы н.

К у н и ц ы н. Друзья мои, мы выдержим это испытание! Позор народам Европы. Они повергли к стопам Наполеона свои мечи… Но запомните, юноши, — Россия наша возродится в военном огне и в военной славе! Готовьтесь стать достойными возносителями ее! Пушкин, позабудьте беспечность! Кюхельбекер, не давайте воли мнимой гордости! Дельвиг, сокрушите леность. Яковлев, не оставляя веселья, подумайте о назначении своем. Пущин, не бойтесь чувств и во много крат больше тревожьте мысль. Илличевский, задумайтесь о великом, а не о чистописании! Вы — граждане. Вы — граждане! Вы — сыны будущего великой Отчизны нашей!

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Они сидят за своими столами-конторками. Они ждут начала урока. На них вместо синих сюртучков — серые, вместо белых панталон — серые, статского покроя, со штрипкой.

И оттого, быть может, все выглядит тускло, блекло.

Д е л ь в и г углубился в газету, К ю х е л ь б е к е р неподвижно уставился в военную карту, на которой расставлены флажки. И л л и ч е в с к и й что-то старательно переписывает. Г о р ч а к о в вполголоса читает письмо П у ш к и н у. Тишину иногда нарушает звук чугунной трещотки, доносящийся из парка.

П у ш к и н (прислушиваясь). Кажется, гуляет.

Г о р ч а к о в. Нет, еще рано. Слушай дальше. (Продолжает читать письмо.) «Страшные картины бегства нашего из Москвы до сих пор стоят перед глазами. Сёла мертвые. Имения горят. Мужики, вооруженные чем попало, бродят в лесах, и неизвестно, кого пуще бояться — их или французов. А здесь, в Казани, нашли мы почти всю Москву. Дух единодушного патриотизма, несмотря ни на что, объединяет нас всех. Дамы отказались от французского языка. Многие из них оделись в сарафаны, надели кокошники и вышитые повязки…»

П у ш к и н. Экие проворные перемены! Мой родитель, наверно, тоже не отстает! (Дельвигу.) А что вычитал в ведомостях?

Д е л ь в и г. Благополучие и торжество. В реляциях сообщается: отряд донских казаков захватил десять пленных и лихим ударом выбил французов из селения Повилики. Не менее лихим ударом кирасиры разгромили батарею противника и захватили одну пушку.

К ю х е л ь б е к е р. А Москва горит…

Г о р ч а к о в. Вот! Чем ваш хваленый Кутузов отличается от Барклая? Сменил его и отступает? Сжег Москву!

И л л и ч е в с к и й. Кутузов — герой, а Барклай-де-Толли — шпион. Теперь все так думают.

К ю х е л ь б е к е р. А ты, как все, рад заклеймить…

И л л и ч е в с к и й. Конечно, шпион! Бежал от Немана до Бородина. Болтай, да и только!

К ю х е л ь б е к е р. Горит… А может, так и надо, что горит?

Г о р ч а к о в. Слухи, что сам Кутузов велел поджечь.

И л л и ч е в с к и й. Затыкаю уши.

П у ш к и н (юркнул к своей конторке, сел, поджав ногу под себя, торопливо достал тетрадку, Илличевскому мимоходом). По-твоему, и Сперанский шпион? (И уткнулся в тетрадь.)

И л л и ч е в с к и й. Непременно так. Раз его схватили и ночью увезли и он исчез неизвестно куда, — значит, шпион. Теперь кругом шпионы. Шпионы и шпионы. Это все говорят.

К ю х е л ь б е к е р. Горит…

Появляется Я к о в л е в.

Я к о в л е в. Мудрецы! Положение на кухне ужасное. Опять кашица на первое и на второе. Наш почтеннейший Иван Иванович хотя и служил некогда Суворову, но кашицу разболтал пополам с водой, так что подтяните животы. Мужайтесь: вас ждет кашица пумфле!

Л и ц е и с т ы (подхватывают, стуча по конторкам).

Пушкин сосредоточен над своей тетрадью, впился в ногти. Появляется дядька-надзиратель З е р н о в. Он спешит, припадая на хромую ногу больше обыкновенного.

(Еще громче стучат.)

З е р н о в. Прекратите пение, прекратите шум! Возвещено! На прогулку вышел государь император!

Пение смолкает, Зернов спешит дальше. Слышны звуки чугунной трещотки. Тотчас, спиной к окну, со стороны парка вырастают фигуры двух часовых — два красных кавалергарда…

Я к о в л е в (шепотом). Гуляет! Уж я-то знаю! Почему гремят трещотки камер-пажей? Чтобы никто не встретился! Он пробирается к флигелю коменданта — к комендантской дочке…

Г о р ч а к о в. Не смей продолжать! Как у тебя язык повернулся!

Я к о в л е в. А я знаю!

Г о р ч а к о в. Что ты можешь знать о нем? О его высших целях? На его плечах, как тяжкий камень, все бедствия России. Он ищет уединения для мыслей.

Я к о в л е в (балетно двигается, имитируя развинченную походку). Для мыслей… Не более как для мыслей…

Г о р ч а к о в (вскочил). В своей шутовской разнузданности ты докатился до того, что и его стал передразнивать?!

П у щ и н. А ты? Смеешь?

Г о р ч а к о в. Я?..

П у щ и н. Да, ты. Височки зализываешь на государев манер, походку строишь… Паяс тебя передразнивает!

Я к о в л е в. И наградите, ваше сиятельство, и вы, господа, бедного паяса хоть бы кашицею-пумфле от своего обеда!

Общий хохот.

З е р н о в (высовывается). Возвещено! Тише!

В с е (благопристойно поют). Коль славен наш господь в Сионе…

Входит К у н и ц ы н. Не прерывая пения, он стоит молча до того момента, пока кавалергарды не опускают ружей и не отходят от окна. Все увидели Куницына, встают, тишина.

К у н и ц ы н. Итак, господа, в прошлый раз мы остановились на том, что время всегда есть начало и источник непременного обновления жизни…

Он говорит это, расхаживая по классу, а Пушкин, не слушая, надул губы, корпит над бумагой.

П у ш к и н (бормочет, записывает). Края Москвы… Края родные… И на заре цветущих лет…

К у н и ц ы н (продолжая). Никакое правительство, с духом времени несообразное, устоять не может. И ненадолго хватит у него средств навязывать народу идеи и формы власти, уже открывшие свою историческую несостоятельность…

П у ш к и н (одновременно с лекцией Куницына). Беспечных лет… Беспечные часы… Не знал ни горести, ни бед… (Заметил, что Куницын приближается к нему, быстро закрыл тетрадь и что-то быстро написал на листке и положил сверху.)

К у н и ц ы н (подошел вплотную). О чем изволили задуматься? (Берет листок.) Разрешите?

П у ш к и н (вспыхнул, вскочил). Прошу.

К у н и ц ы н (читает).

Не убежден, что это хорошие стихи.

П у ш к и н (с вызовом). А это еще не стихи!

К у н и ц ы н. Но как же все-таки без мыслей?

П у ш к и н. Лучше без мыслей, чем с дозволения начальства.

К у н и ц ы н. А если без начальства, то о чем бы писали?

П у ш к и н. Лучше пустая легкость французов, нежели фальшивая напыщенность иных наших стихоплетов.

К у н и ц ы н. Ого! Ну, коли так, то вам бы надобно знать, что написал один из почитаемых вами поэтов. Пока поруган врагами древний город моих отцов, — кажется, он так написал, — пока на поле чести решается судьба моей родины…

П у ш к и н (закусил губу). Знаю. Это Батюшков.

К у н и ц ы н. Да, Батюшков. И он ненамного вас старше. (Отошел от Пушкина.) Продолжим наши мысли. Вот непреложный ход истории. Вторжение Бонапарта вызвало народную бурю, бедствия громадные, но я верю в очистительную силу этой бури! Народ встал на защиту своего отечества! Недавно в «Ведомостях» я прочитал про крестьянина, который попал в плен, и французы положили клеймо на его руку. Он спросил, для чего его заклеймили? Ему ответили — в знак вступления на службу Бонапарту. Тогда крестьянин выхватил из-за пояса топор и отсек себе клейменую руку.

П у ш к и н. Отсек?

К у н и ц ы н. Это не единственный случай. Вся Россия дышит подвигом!

Вбегает доктор П е ш е л ь.

П е ш е л ь. Где эконом Эйлер? Где эконом Камаращ? Жулики!

К у н и ц ы н. Что случилось, Франц Осипович?!

П е ш е л ь. Недодадено! Булок недодадено! Кто следит за рационом? Я слежу за рационом, я отвечаю! А кругом воруют, разворовывают! Ах, лиходеи! Кому война, а кому раздолье карманы набивать! Александр Петрович, вот уже и сил нет! Прошу прощения, что ворвался, но что же делать?

К ю х е л ь б е к е р (громоподобно). Колесовать, повесить, расстрелять!

П е ш е л ь. Ах, боже мой! Ведь на глазах моих воруют! (Убежал.)

Г о р ч а к о в (иронически). Прекрасно, дышим подвигами…

К у н и ц ы н. Да, подвигами! Но надобно постигнуть, господин Горчаков: власть тираническая порождает не только робость в умах и страх перед свободным словом, она порождает умолчание преступлений, взрыхляет почву для подлости и клеветы, казнокрадства и лихоимства. Французский народ сверг тиранию. А что сделал Бонапарт, возвысившийся на революции? Подобно Октавию, он оставил наружные формы республики и присвоил себе неограниченную власть! Во имя чего? Во имя ненасытного честолюбия. Такую власть назову я наихудшим тиранством. Она лицемерна, и она употреблена не для блага государства, не для блага подданных…

П у щ и н. …а на цели своекорыстные и возбуждающие одну лишь ненависть!

К у н и ц ы н. Так. Кто же в этом случае есть гражданин, предназначенный к благородной службе государству и обществу?

К ю х е л ь б е к е р. Тираносвергатель!

В дверях уже давно черной тенью стоит П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Его не замечают. Общий шум.

Рим возвысился небывало, а погиб от чего? От рабства он погиб! От самовластителей!

И л л и ч е в с к и й. Про Рим мы проходили, но нам было говорено другое.

П у ш к и н. Кто мы? Студенты или школьники? Нам должны открыть мнения противоположные, дать права критики. Иначе мы попадем под иго самого страшного тиранства — тиранства умственного!.. Я не желаю думать, как велят!

Возбуждение достигает предела. Все окружили Куницына. Илличевский первый замечает Пилецкого, толкает Пушкина, Кюхельбекера, Пущина.

И л л и ч е в с к и й (шепотом). Мокрица!

Смолкает шум. Все повертываются к Пилецкому. Он нажимает кнопку брегета, часы мелодично отмечают время.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (тихо, вкрадчиво). Ваш урок окончен, Александр Петрович. И теперь я пришел побеседовать с нашими воспитанниками. Эти книги, господа, я собрал в столовой. «Сын отечества», «Вестник Европы». Похвально, что читаете. Но я неоднократно говорил. Столовая есть столовая. Библиотека есть библиотека. В столовой обедают и ужинают, в библиотеке беседы тихие, чтение и размышление досугов…

Д е л ь в и г. Дайте книги, я их отнесу в библиотеку! Это мои книги.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (грустно). Я их сам отнесу, Дельвиг-господин.

П у ш к и н. А мы не просим!

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Я не для того пришел. Я пришел побеседовать с вами о направлении мыслей ваших…

К ю х е л ь б е к е р. Наших мыслей вы знать не можете!

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. У меня опускаются руки. В тетрадях господина Кюхельбекера, поименованных «Лексиконом», содержатся выписки. Откуда? Из книг каких? Чья рука не дрогнула написать: «Для гражданина самодержавная власть есть дикий поток, опустошающий права его…»?

П у ш к и н. Как вы смеете брать наши бумаги? Стало быть, и письма наши из ящика будете брать?

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Счастье ваше, господа, что я увидел, а не другой увидел…

И л л и ч е в с к и й. А нам бояться нечего. Теперь о свободе все говорят.

П у ш к и н. Не смеете брать наших бумаг!

К ю х е л ь б е к е р. Смотреть в наши тетради, читать письма!

Г о р ч а к о в. Я видел, как вы читали мои письма!

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Господин Горчаков! И вы тоже присоединяете свой голос?..

Г о р ч а к о в. Присоединяю! Шпионство в стенах императорского лицея оскорбительно, более того — унизительно для нас!

П у щ и н. И допущено более быть не может!

Я к о в л е в (вежливо). Простите, ради бога, за откровенность, Мартин Степанович, но все мы тут имеем честь ненавидеть вас с первого дня.

П у ш к и н. И нынче видим одно решение — или вы сами покинете лицей, или никто из нас не останется здесь!

Д е л ь в и г (демонстративно надевая очки). А я по собственному уполномочию заявляю: вы надоели мне пуще всего на свете!

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Это же армия богохульных дьяволов! Господи Иисусе Христе! Лицей! Любимое детище государя! Лучше бы глаза мои не видели, уши не слышали… Александр Петрович! Мы — коллеги! Скажите им! Хоть слово скажите!..

К у н и ц ы н. Я ничего не скажу, Мартин Степанович.

Г о р ч а к о в (подходит к Пилецкому-инспектору). Извольте решать. В противном случае мы объявляем графу Александру Кирилловичу Разумовскому, министру нашему: вы или мы.

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Язык онемел… Александр Петрович! Ведь это же бунт!

К у н и ц ы н. Побойтесь бога! Какие страшные слова!

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Бунт! Бунт!

К у н и ц ы н. Вы не заметили, Мартин Степанович: юноши взрослыми стали. И они не боятся вас больше. Только и всего. (Помолчав.) Однако… (Выразительно смотрит на Пилецкого.)

П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Хорошо, господа, уйду — я.

Повернулся и пошел к двери. Дверь захлопнулась за ним. И сразу все зашумели.

П у щ и н. Горчаков! Руку!

Г о р ч а к о в. Я возмущен не меньше твоего! Как посмели назначить эту мокрицу столь низкого воспитания к нам! И он еще смеет рассуждать — с кем? Со мной! С князем Горчаковым!..

Я к о в л е в. Ох, душенька, мы давно знаем, что ты ведешь свой род от Ярослава Мудрого, но не в этом суть…

Г о р ч а к о в. Суть в том…

К у н и ц ы н. Суть в том, что перед графом Александром Кирилловичем ответ держать буду я.

В с е. Конец мокрице! Ура!

Я к о в л е в (вскочив на стол). Мудрецы! Сия победа будет записана в анналах лицея, как небывалое торжество лицейского духа!

В с е. Ура! Ура!

Г о р ч а к о в. А что он мог? Он понял сразу: да ведь я сам бы пошел к графу!

И л л и ч е в с к и й. Он пошел бы! А я не пошел бы? (Возбужденно показывает на лицеистов.) А он не пошел бы? А он не пошел бы?..

К ю х е л ь б е к е р. Оставьте распри! Согласие да воцарит! Мы прогнали Пилецкого!

П у ш к и н. Да здравствует лицейская республика!

В с е (поют).

К у н и ц ы н (тихо). Не было бы хуже, вот только не было бы хуже…

Т е м н о

Ночь. Коморы тринадцатая и четырнадцатая.

П у ш к и н и П у щ и н.

П у ш к и н.

А я ничего не принес в жертву. Я только пылал гневом. Я только мечтал быть там! Жано! Нужна ода, Жано! Ты спишь?

П у щ и н. Нет. Я думаю о нашей лицейской республике. Как все вышло!

П у ш к и н (о своем). Нужна торжественная ода! (Подбежал к окну.) Да, Жано, да… (Смотрит в окно.)

П у щ и н (тоже о своем). Мокрица настрочит донос на Куницына. Уж он настрочит!.. Но нет, нет, сейчас не те времена…

П у ш к и н (про себя). И в жертву не принес я мщенья вам и жизни… Напрасно гневом дух пылал… Жано!

П у щ и н. А?

П у ш к и н. Ты выходил когда-нибудь в парк ночью?

П у щ и н. Нет. А что?

П у ш к и н. Погляди в окно, прислушайся к ветру! За нашим окном шумит история. В ночи мне видится Петр. Полтава, Бородино… И далее… вообрази… пронесись над пространствами! Без конца-краю — нивы, рощи, обугленные пожарищами, сожженные города, села… И русский мужик, отрубающий клейменую руку, дабы не служить иноземцу-завоевателю!.. Сам в цепях рабства, а встает, как освободитель от тиранства!

П у щ и н. Отечество наградит его долгожданной свободой. Кончится война, и все будет по-другому. Куницын прав. Мы накануне великих перемен. Ты веришь в это?

П у ш к и н. Верю. А ты?

П у щ и н. Верю. Иначе — как жить?.. Ну, спи, спи… а то от мыслей у меня голова лопается…

Молчание. Пушкин сидит на постели с ногами, покачиваясь, как бронзовый идол.

П у ш к и н. Жано!

Молчание.

Ты хочешь есть, Жано?

П у щ и н. М-м-м… Лучше и не говори об этом…

П у ш к и н (тяжело вздыхает).

Хочу есть… Хочу есть… Жано, ты слушаешь? Я знаю твердо! И слова нужны возвышенные! Вот какая будет ода! Пусть будет и «нощь» и «изрывши кладези», как Кошанский требует! Как медь Державина должен быть стих! Старомодность придаст ему торжественный лад, необыкновенный! Но мысли, но чувства…

П у щ и н (о своем). Мы утвердим справедливость… И восторжествует свобода!..

П у ш к и н (тоже о своем). Понимаешь… чтобы в каждом слове, в каждом звуке выразить то, что вздымает нас всех, от чего колотится сердце у тебя, у меня, у каждого русского!.. Ты слышишь, Жано? Ты не спишь?

П у щ и н. Ах, Пушкин! Скорее бы кончить лицей… чтобы броситься в жизнь… с головой… в самое пекло жизни…

П у ш к и н (вскочил, стоит на постели).

Дверь распахивается. Появляется длинный К ю х л я в ночном белье и в белом колпаке.

К ю х е л ь б е к е р. Ты не спишь?..

П у щ и н (прильнувший к стенке, отделяющей его от коморы Пушкина). Тшш…

Но Кюхельбекер и без этого возгласа замер, слушая.

П у ш к и н.

(Смолк.)

К ю х е л ь б е к е р (шепотом). Пушкин! Слушай, Пушкин! Наполеон оставил Москву!

И они бросились в объятья друг к другу. Пущин изо всех сил колотит в стенку.

Еще в темноте троекратно грянули пушки.

Беседка «Грибок» в лицейском парке. Парк иллюминирован. Доносится музыка: оркестр играет тирольский вальс. Появляется Б а к у н и н а Е к а т е р и н а П а в л о в н а, фрейлина, тоненькая, легкая девушка лет двадцати. С ней О л о с я И л л и ч е в с к и й и д в а г у с а р а с непроницаемыми лицами надменных дуэлянтов. Бакунина только что танцевала, она еще разгорячена, обмахивается веером.

И л л и ч е в с к и й (продолжая). Нынче все упражняются в торжественном роде, и многие весьма удачно. Я тоже упражняюсь. Сочинил оду «На взятие Парижа».

Б а к у н и н а. Я люблю в торжественном роде. И сами написали? Прочитайте. Это, наверно, так интересно…

Ушли. Из-за «Грибка» показываются П у ш к и н и Д е л ь в и г.

П у ш к и н (восторженным шепотом). Она!

Г о р ч а к о в (выскакивает, вальсируя). Пушкин! Ах, что за бал! Какие гусары! Какие дамы! (Притворяясь залихватски пьяным.) Представь, я достал у хромоногого Зернова рому и выпил! Кружится голова! Полно видений! Идемте! Мудрецы! Мы раздобудем еще!

П у ш к и н (в сторону ушедшей Бакуниной). Дельвиг! Он уже читает ей стихи!

Г о р ч а к о в. Идем, брат! Брось!

П у ш к и н (в отчаянии). Руку! Где твой ром?

Г о р ч а к о в. И — по-гусарски. С гоголь-моголем!

П у ш к и н. По-гусарски! По-гусарски!

Уходят. Появляется К ю х е л ь б е к е р.

К ю х е л ь б е к е р. Она светла, как Ора! Она легка, как Ириса! У нее сапфировые глаза, льну подобные волосы! Воздух наполняется музыкой! И при одном взгляде ее…

Вбегает Г ю а р и устремляется к нему.

Г ю а р. Господин Кюхельбекер, я видел, вы не отдали своей даме даже трех должных реверансов. Это был менуэт, старинный менуэт, а вы взяли на себя самого ее вызвать, тогда как в менуэте право сие подобает даме…

К ю х е л ь б е к е р. Но она тогда бы выбрала не меня, а другого!

Г ю а р. Но ведь это же менуэт, ведь это же менуэт в старинном вкусе… Господин Кюхельбекер, я вас учил…

Уходит. Выходит К о ш а н с к и й. Он пьян. Садится на скамейку. Затем появляется П и л е ц к и й - г у в е р н е р и Ф р о л о в, отставной полковник в темно-зеленом артиллерийском мундире. (Ему лет пятьдесят, лицом апоплексически красен, говорит, как командует на плацу.)

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Еще предшественник ваш, брат мой Пилецкий-Урбанович, Мартин Степанович, инспектор-господин, отмечал с сокрушением — он к учению неспособен…

Ф р о л о в. Кто — он?

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Лицеист Пушкин. Воображение его испорчено мерзейшими произведениями легкомысленной литературы. В нем нет религии и почитания старших. А между тем наши процессоры одобрили его сочинение, и оно предназначено для чтения на переходном экзамене в присутствии особ. В присутствии графа Александра Кирилловича Разумовского и, быть может, самого министра юстиции Гаврилы Романовича Державина…

Ф р о л о в. Сочинение? Какое сочинение?

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (увидел Кошанского). А! Вот! Спросите! Профессор наш, профессор словесности Николай Федорович Кошанский. (Кошанскому.) Николай Федорович! Э! Николай Федорович!

К о ш а н с к и й. Ась?

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Степан Степанович интересуется… Мне сказывали, что написанное Илличевским-господином и Кюхельбекером отвергнуто вами. И вы одобрили сочинение Пушкина-господина? Он выступит с одой? Поверить не могу! Не от вас ли я слыхивал касательно музы сего лицеиста…

К о ш а н с к и й. От меня. И я одобрил. Будет читать. (Махнул рукой и отвернулся, еще более помрачнев.)

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (Фролову). Вы слышали? Господи Иисусе наш… Даже такие столпы отравлены лицейским ядом…

Ф р о л о в. Что за вздор! Одобрено начальником по словесной части, — значит, пусть читает! У меня — по-военному! В конце бала соберешь лицеистов — представлюсь. (И зашагал.)

Пилецкий-гувернер поспешил за ним. В этот момент затрещали чугунные трещотки. Совсем близко. И спины д в у х к а в а л е р г а р д о в выросли в начале аллеи. Фролов и Кошанский замерли. Кажется, вот-вот появится император. Но трещотки удаляются. Фролов и Пилецкий на цыпочках уходят в противоположную сторону. Трещотки смолкли. Кошанский один. Взлетает фейерверк.

К о ш а н с к и й. О прекрасные, исчезнувшие времена! Примите меня под сень вашу! Не хочу видеть вас, светилы, рассыпающие звезды в небе! Их величие несносно для моих глаз. Уйди, луна!

Взявшись за руки, подскакивая, проходят П у ш к и н, Г о р ч а к о в и Д е л ь в и г. Они подтанцовывают и поют:

П у ш к и н. Ведите меня! Я должен быть ей представлен!

Д е л ь в и г (оглянувшись на Кошанского). Тише.

Пушкин и Горчаков прячутся за «Грибок».

К о ш а н с к и й. Дельвиг, это вы?

Д е л ь в и г. Я, Николай Федорович.

К о ш а н с к и й. А Пушкин ушел?

Д е л ь в и г. Ушел.

К о ш а н с к и й. Он приплясывал козлом и пел дурацкие куплеты. Непостижимо! Как может ветреник сочинять оды? Что за поэзия рождается? Где я? Перевернулся мир!

Д е л ь в и г. Если он еще и не перевернулся, то по всему видать, что скоро перевернется.

К о ш а н с к и й.

Нет, прочь стихи! Сделан приговор над судьбой моей! Умерла поэзия, которой поклонялся, умерла…

Закрыл лицо руками и, пошатываясь, побрел. Дельвиг, подбежав, взял его под руку.

Д е л ь в и г. Но почему же умерла? Николай Федорович, вам ли это говорить? Изрывши кладези молодых душ, вы подняли стогны нашего пламени, и вот оно вырывается наружу, сжигая мусор допотопных времен…

Ушли. Появляются, продолжая прогулку, Б а к у н и н а, И л л и ч е в с к и й, д в а непроницаемых г у с а р а.

И л л и ч е в с к и й (декламирует).

Б а к у н и н а. Прелесть. Но… может быть, немного длинно?

Из-за «Грибка» появляются П у ш к и н и Г о р ч а к о в. Они подмигивают Илличевскому.

И л л и ч е в с к и й (Бакуниной). Разрешите ли представить вам товарищей моих? Князь Горчаков, Пушкин.

Горчаков и Пушкин кланяются. Пушкин отходит чуть в сторону.

Г о р ч а к о в. Как понравился вам наш скромный бал?

Б а к у н и н а. Очень мило. Мне было весело.

Г о р ч а к о в. В войну устроили мы праздник по случаю Бородина. Поставили спектакль, но было скучно!

Б а к у н и н а. Я не была.

Г о р ч а к о в. Быть может, поэтому и было скучно.

Б а к у н и н а (смеясь). Вы учтивы, князь, но я должна сказать вам, что многие из вас в манерах неуклюжи и столь неловки в танцах… Нет, нет, я говорю только о том высоком, длинном, с которым я танцевала менуэт.

Г о р ч а к о в. А! Вы танцевали с Кюхельбекером.

Б а к у н и н а. Он так меня кружил, что я едва опомнилась. А потом, вдруг подскочивши и не сказав ни слова, убежал.

Г о р ч а к о в. Быть может, мы, царскосельские отшельники, отвыкли в своем уединении от общества прекрасных дам. А наш учитель танцевания мсье Гюар несколько старомоден. Вы не находите ль, что преподанные им правила более напоминают прошлый век, чем согласны с нынешним?

Б а к у н и н а. Нет, я подумала, что господин Кюхельбекер танцует более по вдохновению, чем следуя правилам, даже старомодным. Но, говорят, он тоже сочиняет стихи?

Г о р ч а к о в. У нас немало стихотворцев. Наша муза лицейская богата. Вот — Пушкин, один из первейших ее служителей, и я скажу, что он соперничает с Илличевским.

И л л и ч е в с к и й (скромно и с достоинством). Помилуй, брат…

Б а к у н и н а (повернувшись к Пушкину). Тогда могу ли я попросить и вас написать мне в альбом, как это мне уже сделали… (Взгляд в сторону Илличевского; тот почтительно наклоняет голову.)

П у ш к и н. Стишками я баловался в детстве, а ныне не занимаюсь. Занимаюсь небесными светилами и езжу верхом.

Г о р ч а к о в. Ты неучтив, Пушкин! Я не узнаю тебя! Уж коли Екатерина Павловна выразила желание, то не долг ли твой немедля броситься его выполнять?

П у ш к и н. Никак нет.

Б а к у н и н а (делая реверанс). Прошу простить. Ах, сожалею, очень сожалею, что просьба моя столь вам несносна!

П у ш к и н. Прикажите другое. Выполню все.

Б а к у н и н а (вдруг подбегая к нему). Все? Все? А если я вас попрошу… (Смотрит на него. Пауза.) Вон там внизу, при выходе из парка, отсюда видно, на цепи сидит медведь…

И л л и ч е в с к и й. Нашего коменданта зверь.

Б а к у н и н а (Пушкину). Подойдите к нему и передайте от меня вот эту шоколадную пастилку.

Никто не успевает опомниться, как Пушкин, выхватив конфету из рук Бакуниной, исчез.

Б а к у н и н а. Остановите его! Пушкин! Пушкин! (Бежит к обрыву.) Боже! Он идет прямо на него… Я не могу смотреть… (Отвернулась, зажмурив глаза.) Но говорите, говорите же, что там происходит?..

Г о р ч а к о в. Он подходит к нему. Медведь поднимает лапу.

Б а к у н и н а. Бог мой!

И л л и ч е в с к и й. Медведь ручной, уверяю вас, не бойтесь, все кончится хорошо.

Гусары выхватывают пистолеты.

Б а к у н и н а. Ах!..

Г о р ч а к о в. Он погладил его по голове! Медведь рычит.

Б а к у н и н а. Ой!

Г о р ч а к о в. Пушкин отскочил.

И л л и ч е в с к и й. Он споткнулся!..

Г о р ч а к о в. Нет, нет, он удержался. Смотрите, он отходит спокойно, не спеша.

Гусары прячут пистолеты. Появляется П у ш к и н. Бакунина подбегает к нему.

Б а к у н и н а. Сумасшедший человек, ведь я пошутила. Он мог вас убить! У вас разорван рукав. Ай! Кровь! (Она останавливается.) Дайте руку. (Перевязывает руку своим платком.) Не больно? Не туго?

П у ш к и н (неотрывно смотрит на нее). Пустое, право же, пустое.

Б а к у н и н а. Сейчас же пойдете в лазарет. Пусть вам хорошенько промоют. Не болит, нет?

П у ш к и н. О, благодарю вас! Но я не до конца выполнил вашу просьбу. Я не отдал пастилки. Вот она. Я сохранил ее на память.

Б а к у н и н а (тихо). Простите меня. (И быстро уходит.)

Гусары и Илличевский следуют за ней. Гаснут фонари. Темнеет в парке. Пушкин один. Взлетает зарницей последний фейерверк.

П у ш к и н. Я счастлив был…

Появляется К ю х е л ь б е к е р, потом П у щ и н.

К ю х е л ь б е к е р. Завидую тебе, Пушкин. Мы видели все.

П у щ и н. Сумасбродство, черт знает что, однако же я… я поступил бы так же!

П у ш к и н. Как мила она! Жано!.. Впрочем, нет, ты этого не поймешь!..

К ю х е л ь б е к е р. Я пойму! Уж я-то пойму, Пушкин!

П у ш к и н. Ты? И ты?

П у щ и н. Я.

К ю х е л ь б е к е р. Бог мой! И он!

П у ш к и н (восторженно). Какой прекрасный бал!

Вбегает Я к о в л е в.

Я к о в л е в. Бал кончился! Шепчетесь тут, вздыхаете… А все огни погасли. Мудрецы! Лицейской республике нашей настал конец!

П у щ и н. Что случилось?

Г о р ч а к о в. Не он, а я отвечу. Мне давно известно, что к нам назначен новый директор — Егор Антонович Энгельгардт, человек достойнейший, был секретарем магистра державного ордена святого Иоанна Иерусалимского, потом директором Педагогического института.

Я к о в л е в. Ну, а пока у нас будет — Фролов.

Г о р ч а к о в. Фролов. Кто такой Фролов?

Я к о в л е в. Ага, не знаешь! Кавалер ордена святыя Анны второй степени и святого Владимира четвертой степени, подполковник артиллерийский, мечет банк и, как боевой картежник, известен в Царском, в Павловске и в Гатчине…

П у щ и н. Он нам покажет республику.

К ю х е л ь б е к е р. Как можно стерпеть, чтобы солдафон и пьяница командовал нами!

Я к о в л е в. Не допустим пьяницу и картежника!

Г о р ч а к о в. Не шуми. Надо понять, что происходит. И не паясничать. Лицей — часть общих дел. Брожение в умах перешло границы. Сколь трудно государю! Нужна крепкая рука. А вы болтаете, болтаете. Вот и будет у вас этот артиллерист.

Появляется П и л е ц к и й - г у в е р н е р, с ним л и ц е и с т ы.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Прошу построиться, лицеисты-господа! Прошу стать смирно!

Входит Ф р о л о в.

Ф р о л о в. Здравия желаю, молодцы!

Л и ц е и с т ы. Честь имеем представиться, ваше высокоблагородие.

Ф р о л о в. Ай-ай-ай! Как стоите? Врассыпную. А надо? В ранжир. За обедом — как сидите? Врассыпную? А надо? В ранжир — по поведению!

П у ш к и н.

Ф р о л о в. Ась?

П у ш к и н. Блажен муж, иже сидит к каше ближе.

Ф р о л о в. Ха-ха! В рифму, молодец! Я сам читал «Эмилию» Руссо.

К ю х е л ь б е к е р. У Руссо — Эмиль, а не Эмилия.

Ф р о л о в. Женского или мужского полу — запамятовал. Литературу уважаю, но вам надлежит заниматься науками разными, и тем паче не забывать наук военных. На поприще будущего восхождения в чинах мы должны стремиться к кавалерии через плечо или на шею с бантом, но тем не менее маленькое анкураже и в лицее не помешает. Как с верховой ездой?

П у щ и н. Упущением начальства мало обучались, ваше высокоблагородие.

Ф р о л о в. Исправить. По соседству гусарский манеж. Полковник Крокшин возьмет в обучение. А инженер-подполковник Эльснер назначен к вам в преподавание дисциплин артиллерии, фортификации и тактики. Распорядок дня не меняется. Подъем в шесть. Однако же не выкриками возвещающих надзирателей, а — по звонку. Жалобы есть?

Я к о в л е в. Кашица беспримерно обезжирена и не удовлетворяет аппетит, ваше превосходительство.

Ф р о л о в (гувернеру). Проверить. Доложить. (Лицеистам.) Все?

Д е л ь в и г. Разрешите надеть очки, дабы возымел я возможность посмотреть на вас, ваше высокопревосходительство.

Ф р о л о в. Посмотрите. Однако же… (Но тут, неудачно выдернув руку из кармана сюртука, он рассыпает колоду карт.)

Пилецкий-гувернер торопливо их собирает.

(Дельвигу, рассердясь.) И… нечего смотреть! Не поощряется во дворце! Спокойной ночи, господа!

Л и ц е и с т ы. Будем спать по ранжиру, вставать по звонку, без возвещения дядек, и заслужим анкураже, ваша честь.

Ф р о л о в. Хм. Блажен муж, иже он к каше ближе… (Пушкину.) Фамилия?

П у ш к и н. Пушкин.

Ф р о л о в. Мусин?

П у ш к и н. Нет, просто Пушкин.

Ф р о л о в. Очень хорошо. Артиллерийская фамилия.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (на ухо Фролову). Тот самый, сочинение коего допущено к экзамену…

Ф р о л о в. А? Что? Блажен иже… Ха! Пусть читает!

Т е м н о

8 января 1815 года. Экзамен. Луч прожектора выхватывает фигуру П у ш к и н а. Он в парадном мундире с поднятой рукой, с лицом, обращенным в сторону, где предполагается стол экзаменаторов.

Там — тьма. Пушкин пламенно декламирует.

П у ш к и н.

Постепенно фигура Пушкина уходит в темноту, хотя голос его не сразу пропадает, он еще слышен: «В Париже росс! Где факел мщенья…» и т. д. И так же постепенно начинает проявляться силуэт Д е р ж а в и н а. Он стар, вял, но вот он выпрямляется, словно оживает. И вот он стоит в луче света, торжественный, лицо в слезах.

Д е р ж а в и н. Я не умер. Чрез звуки лиры и трубы оживут подвиги, торжество свершений, красота деяний!.. Но время мое прошло, мальчики… Скоро, скоро явится миру новый Державин. Это — Пушкин.

Г о л о с П у ш к и н а.

Д е р ж а в и н. И все еще слышится, слышится мне его голос!.. Но где же он? Куда убежал?..

Т е м н о

Парк. Беседка «Грибок». Глубокая осень. Сидят: П у ш к и н, П у щ и н, К ю х е л ь б е к е р, Д е л ь в и г, И л л и ч е в с к и й.

П у ш к и н. Нет, мои «Воспоминания в Царском» написаны холодно. Официальная муза. И ничего не видать за одряхлевшим слогом…

К ю х е л ь б е к е р. Одряхлевшим? Чей слог ты называешь одряхлевшим? Державина?

П у ш к и н. Он был моим богом! Но пойми, он поэт другого века. Вот Батюшков уже смеется над мнимой красотой трескучих звучаний:

(Весело расхохотался.)

П у щ и н. Ваше поэтическое высокопревосходительство, умерьте пыл! Над кем смеетесь?

П у ш к и н. О Державине согласен говорить почтительно. Он — Державин! Ты помнишь, я убежал тогда. Меня искали, а я убежал. Почему? Мне стало стыдно. Перед Державиным стыдно! Ученичество у меня, ученичество, не более того! И как ему не быть? Поэзия не из книг только рождается. А мы, царскосельские отшельники, что видели? Война прошла мимо нас. Я не видел пожара Москвы. А Батюшков видел, он всю кампанию провел в армии. Вот у него и лучше.

К ю х е л ь б е к е р. У Батюшкова — элегия, а у тебя ода, воспевающая победу и торжество России.

П у ш к и н. Не спорь. (Обхватил руками колени.) Разве не ты говорил о Гомере наших дней? Ответь лучше, как найти живой, а не книжный отзвук времени, сердца, увиденных картин! Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет!

И л л и ч е в с к и й. Плесть рифмы? Пожалуй, можешь посмеяться — мой удел, это все говорят.

П у ш к и н. Олосенька! До шуток ли! Не нам ли решать судьбу поэзии нашей? Ничто не остановит нас! Мы — будущее! И уже не по-мальчишески соперничаем друг перед другом…

И л л и ч е в с к и й. Какое соперничество! Я не Державин. Стихами до чинов — кто дослужится? Вот разве ты…

П у щ и н. Олося — тонкая бестия, чует, кто будет генерал!

Д е л ь в и г. Генералом будет Горчаков. (Показал на Пушкина.) А этому на роду написано быть в красном колпаке слугою самых нежных муз. (Вынул листок, читает.)

П у ш к и н (подбегая к нему). Откуда ты знаешь? Откуда у тебя это? Отвечай скорей?

Д е л ь в и г. Ах, бедные рыцари! Каково мне-то, старичку, кхе, кхе, взирать на вас! Она уезжает! (Пряча листок.) Нет, не отдам! Отстань! Сад сетует, не видя прелестных петербургских дам, он срывает с себя золотые одежды. Вы ходите под печальным шумом опустошенных деревьев! Где музыка гусарского полка? Все молчит. И раскрывается душа.

П у ш к и н. Отдай. (Пытается завладеть листком.)

Д е л ь в и г. Не отдам! Ты обронил его в классе! И теперь он мой! Не отдам и не отдам!.. (Отбиваясь, щекочет его.)

П у ш к и н. Перестань, не шали! Я до смерти боюсь щекотки!..

Д е л ь в и г. Защекочу. (Отошел от Пушкина.) И не подходи близко. У меня еще кое-что есть. Послушайте, мудрецы! (Пушкину.) Смирно стой! (Лицеистам.) Это — про нас. (Читает.)

А дальше — оборвано. Но как все ясно! Он пишет сердцем и простыми словами, как никто еще до него не писал!

П у ш к и н (сконфужен). Будет тебе…

Входит П и л е ц к и й - г у в е р н е р. С ним сияющий Г о р ч а к о в.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Пушкин-господин, я вас ищу. Подойдите ко мне.

Пушкин подошел.

Не стойте боком. Посмотрите на меня. Вам везет, Пушкин-господин. Ваша ода в прославление победы сделала прекрасное впечатление. Егор Антонович Энгельгардт, новый директор наш, счастлив сообщить вам, что от вас ждут теперь более важных сочинений. С должной красотой и силой воспойте его, нашего государя, руководствуясь мыслями и начертаниями, кои я сейчас и зачту вам. Вот… (Ищет в карманах и достает листок и читает, как по пунктам.) Он победитель, наш отец родной. Торжество России — это он. Величайший полководец всех времен и народов. Дух воинства непобедимого. Опора всех государей и королей Европы. Друг просвещения. Друг муз крылатых. Его державной воле, и только ей, обязано все сущее и все животворящее в отечестве нашем… Вы что-то сказали, Пушкин-господин? А, понимаю. Тут слов и быть не может. Онеметь. Поздравляю вас, Пушкин-господин. (Удаляется, торжественно поклонившись.)

Г о р ч а к о в. Ура! Ура, наш Пушкин! Когда я узнал об этом, даже зависть охватила меня! Но я счастлив за тебя, счастлив!

И л л и ч е в с к и й. Я так и знал, что он возвысится!

Пушкин стоит подавленный.

Г о р ч а к о в. Какое блистательное начало! Как это прекрасно наблюдать! В какую эпоху мы живем!

К ю х е л ь б е к е р (взревел). В эпоху варварства несусветного! Стихи — в ранжир? Анкураже с рифмами? Убийство!..

П у щ и н. Кюхля, помолчи.

К ю х е л ь б е к е р. Молчу.

Г о р ч а к о в. Завидуешь, лапландец, не более как завидуешь! Такое счастье выпадает раз в жизни! (Пушкину.) Не упусти его. Знаю примеры, когда исправный пиит достигал звезд, почти равных звездам министров первейших и полководцев!

И л л и ч е в с к и й. А нам, смертным, служить и служить… (Пушкину.) Лепись к тем, что в чинах, кто знаменит. Там наберешься мнений нужных, анекдотцев. А с этим можно кому хочешь в нос тыкать — с тем гулял, а с этим на дружеской ноге, тот поощрил, одобрил, а этому и сам оказал услугу. О, это еще как поможет!

Г о р ч а к о в. Ух, бестия…

П у щ и н (хмуро). Хватит, мудрецы, пойдемте.

И л л и ч е в с к и й. И верно! У него, поди, уже роятся в голове первые строфы. (Наклонившись к Пушкину.) А коли что, я подсоблю тебе, ей-богу, подсоблю. Уж это я умею!..

П у щ и н. Оставь его!

Г о р ч а к о в. Он прав, идем. У меня самого мысли кувырком!

К ю х е л ь б е к е р (вздохнув). Пойдем.

Все, кроме Дельвига и Пушкина, ушли. Они сидят в отдалении друг от друга.

Д е л ь в и г (негромко, словно бы самому себе).

П у ш к и н. Дельвиг… друг…

Темно. И через секунду сцена снова освещается. Уже вечереет. А Пушкин на том же месте. Он так и не уходил отсюда, должно быть. Но он один и сидит не на скамейке, а в укромном углу, словно спрятавшись от всех.

Возникают чугунные трещотки.

П у ш к и н (прислушиваясь). Гуляет…

Появляются Б а к у н и н а и К ю х е л ь б е к е р.

Б а к у н и н а. Только никому ни слова. Мы завтра утром уезжаем. Мне нужно повидать Пушкина. Найдите его. Во что бы то ни стало найдите! Я буду здесь.

К ю х е л ь б е к е р. Он давеча был тоже тут. А потом исчез. Ему очень грустно было… Понимаете…

Б а к у н и н а. Меня вот-вот схватятся: найдите его как можно скорее!

К ю х е л ь б е к е р. Понимаете… Мы все встревожены…

Б а к у н и н а. Но я должна его увидеть!..

К ю х е л ь б е к е р. Я найду, найду. (Исчезает.)

Б а к у н и н а. Бог мой, как я решилась! Но его письмо, его стихи! Могла ли не прийти? (Читает.)

П у ш к и н (стоит перед ней). Я звал ее.

Б а к у н и н а. Пушкин…

П у ш к и н (пламенно). Звал ее! Но строчки словно оборвались. Стих умер! Если бы вы знали, ч т о я передумал сейчас! В моем сердце все сожжено!

Б а к у н и н а. Я не понимаю, о чем вы говорите… Я решилась на это безумство, а вы…

П у ш к и н. А я закрываю глаза, чтобы не видеть вас, чтобы не потерять мужества. Без него — не жить!..

Б а к у н и н а. О нет, нет, я не намерена слушать! Быть может, я заслужила ваши насмешки, но вы не смеете… (Резко повернувшись от него, хочет уйти.)

П у ш к и н (загораживает ей дорогу, падал на колени). Нет, я не пущу вас! Прежде вы должны выслушать…

Б а к у н и н а. Замолчите!

П у ш к и н. Выслушайте, выслушайте меня!.. Я умоляю вас!.. (Осыпает ее руки поцелуями.)

Из-за кустов высовывается голова П и л е ц к о г о - г у в е р н е р а.

Б а к у н и н а (увидев его). Ах! (Убегает.)

Голова Пилецкого скрывается. Вбегает К ю х е л ь б е к е р.

К ю х е л ь б е к е р. Ты здесь?.. Она тебя искала… Она просила меня… Я бегал по всему парку…

П у щ и н (выбегает с другой стороны). Где же он? Ах, вот ты где! Видел ее? Она шла сюда. Я сказал, что ты здесь…

И л л и ч е в с к и й (вбегая). Мудрецы, что произошло? Маман Бакуниной лежит в обмороке у директора. Туда только что прискакал Пилецкий! Там бог знает что делается…

Я к о в л е в (вбегает). Егоза, тебя ищут! Сюда идет Пилецкий.

Появляется П и л е ц к и й - г у в е р н е р.

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Пушкин-господин! В карцер.

Т е м н о

В парке, у флигелька, где заперт провинившийся П у ш к и н. Поздний вечер. Появляются тени. Это П у щ и н, Д е л ь в и г, К ю х е л ь б е к е р, И л л и ч е в с к и й. Разговор шепотом.

П у щ и н. Он здесь?

К ю х е л ь б е к е р. Здесь.

Д е л ь в и г. Я ему постучу.

К ю х е л ь б е к е р. Тише! Сейчас придет Зернов с ключами.

П у щ и н. Что за дьявольщина? Куда он пропал?

Д е л ь в и г. Я послал его за корицей.

П у щ и н. За какой корицей?

Д е л ь в и г. Гусарский гоголь-моголь без корицы ни черта не стоит.

И л л и ч е в с к и й. Твои затеи плохо кончатся. Нас всех поймают.

К ю х е л ь б е к е р. Фролов в Гатчине мечет банк.

И л л и ч е в с к и й. Зернов не договорится с буфетчиком.

Д е л ь в и г. С ним Яковлев. Паяс все может.

И л л и ч е в с к и й. Нашли время устраивать пир. Я боюсь.

Д е л ь в и г. Самое подходящее время для пира. Ночь. Темница. Подкупленная стража.

П у щ и н. Сейчас он нам расскажет новую кременчугскую балладу. Давайте лучше посоветуемся. Может, кому-нибудь пойти на помощь?

К ю х е л ь б е к е р. К Зернову и Паясу?

П у щ и н. Да.

И л л и ч е в с к и й. Я пойду.

Д е л ь в и г. Иди, безумец.

Илличевский уходит. Кюхельбекер и Пущин уселись рядом.

Шепчетесь, заговорщики! Отхожу в сторону. При серьезах поэт — всегда лишний. Хотя без него всякая жизнь — пустая штука.

П у щ и н. Ладно, философствуй, ленивец.

Д е л ь в и г. А что есть лень? Лень есть созидание. Молчу. Не слушаю. Вижу сны.

Разговор шепотом.

К ю х е л ь б е к е р. Ты был у них?

П у щ и н. Вчера.

К ю х е л ь б е к е р. Рассказывай, рассказывай…

Пущий. Кюхля, брат, знай же, знай! Уже есть содружество людей. Они собираются тайно. Мы с тобой догадывались, а вчера они открылись мне. И они сказали, Кюхля, что я г о т о в д л я д е л а. А я сказал, что я не один. Я указал на тебя.

К ю х е л ь б е к е р. Клянусь, я жизнь отдам!

П у щ и н. Я знаю. Но слушай. Офицеры гвардии, прошедшие славный путь Отечественной войны, говорят о республике…

К ю х е л ь б е к е р. Я за республику, а ты?

П у щ и н. Я еще не знаю. Но я с ними.

К ю х е л ь б е к е р. Дай руку.

П у щ и н. Вот рука.

Что-то говорят, склонившись друг к другу, понизив голос.

Д е л ь в и г. Если бы еще было озеро и на нем русалки в лунном луче. И тревожный крик ночной птицы. Хотя это уже было у Жуковского. Возникают другие картины… Хорошо. Удивительно. Воображение набирает силу. И ведь правда! Вот… рядом… в сырых подвалах замка томится поэзия… И надо взломать чугунные запоры, выпустить ее на волю — пусть летит!..

К ю х е л ь б е к е р (Пущину). Слышишь, что он говорит? Он прав! В нашем союзе должен быть и Пушкин!

П у щ и н. Нет. Мы первые. Мы начинаем. Что ждет нас? А он в порывах весь. Он легкомыслен, как ребенок. Он поэт, Кюхля! Не забывай об этом!

К ю х е л ь б е к е р (обиделся). Я тоже поэт.

П у щ и н. Но ты же знаешь его! Ах, Пушкин! Все, что держит он в сердце, у него так и рвется наружу!

К ю х е л ь б е к е р. Молчу.

Д е л ь в и г. Шептуны! Сумасброды! Тираносвергатели! Шаги во тьме! Замрите!

Появляются З е р н о в, Я к о в л е в, И л л и ч е в с к и й.

К ю х е л ь б е к е р (Зернову). Ключи принес?

З е р н о в. Вот.

Д е л ь в и г. Корицу, ром?

З е р н о в. О боже мой, погибнешь с вами…

Я к о в л е в (выкладывая свертки). Вот все, что удалось… Пока я отвлекал Пилецкого чудесными рассказами о ядовитом растении, раствор которого излечивает старость, Илличевский проник в буфет…

И л л и ч е в с к и й. Я едва не умер от страха.

П у щ и н. Не богат улов. Зернов, вскрывай запоры!

З е р н о в. А ну, Илья Степанович хватятся?

Я к о в л е в. Он пьян. Я дал ему еще. Отворяй!

Зажигают ручные фонари. Зернов вставил ключи, и дверь заскрипела. С зажженными фонарями они входят в низкую дверь флигелька. Тесная каморка сразу озаряется ярким светом. А до того там теплилась лишь тусклая лампада у стеклянного киота. П у ш к и н вскакивает с постели и устремляется, как был, к друзьям.

П у ш к и н. Ай, молодцы! Пришли! Постойте, где мои панталоны? Я было уже лег. Такая скука, хоть в петлю! И как устроили? Ну, право! Ну, нет слов! Судьба будет еще не раз со мной проказить — вот угодил в карцер! Рассказывайте, что делается в нашем омуте?..

П у щ и н. Давай одевайся. Новостей множество.

П у ш к и н. Повремени, Жано. Где моя шпага? Где мой пудреный парик, чтобы я мог обратиться к Александру Павловичу Зернову, как вельможа к вельможе! Друг Зернов! Я написал в твою честь возвышенную оду. Не гневись, братец, получай, тут все как надо.

З е р н о в. Мне уже дадено, ваше благородие, не жалуюсь.

П у ш к и н. Нет, нет, мне велено было написать. И вот — прошу!.. (Становится в позу.) «Двум Александрам Павловичам».

З е р н о в. Ловко.

П у щ и н (Зернову, настороженно). Что — ловко? (Сердито дергает Пушкина.)

З е р н о в. Вообще — ловко. Слова на концах сходятся — как одно.

П у ш к и н (дурачась). То-то вот, что сходятся!

П у щ и н (Зернову). Ну, а теперь ступай на стражу.

З е р н о в. Как договорились. Иду. (Ушел.)

П у щ и н. Неосторожен ты, Пушкин.

И л л и ч е в с к и й. Всех нас подводишь. Хромой черт и сюда продаст, и туда продаст.

П у ш к и н. Он ничего не понял.

П у щ и н. Ладно, не понял. Сейчас так и рыщут. Изъяли лекции Куницына.

К ю х е л ь б е к е р. Александр Петрович не говорит уже, а мямлит. В его словах — один страх за их произнесение.

П у щ и н. Он не ради себя, а ради нас доказывает свою благонадежность. А ему совсем худо. Энгельгардт рассказывал Горчакову, что государь в гневе страшном. Кричал, что его стараниями лицей превратился в рассадник крамолы, вольнодумства, разврата…

П у ш к и н. Вот тебе и достославный конец войны! Вот тебе и возвестили свободу!

К ю х е л ь б е к е р. Аракчеев облечен неслыханной властью. Опять Аракчеев! Все тот же Аракчеев! Он стал страшилищем государства!

И л л и ч е в с к и й. Ради бога, тише, Кюхля…

П у щ и н. И решено: прикончить наш курс на полгода раньше.

К ю х е л ь б е к е р (усмехнувшись). Еще бы! Торчим здесь, как чучелы в гостиной!

П у ш к и н. На полгода? Вот как славно! Лицей мне стал несносен!

Д е л ь в и г. О да! Осточертело вставать по звонку.

И л л и ч е в с к и й. Прощай, прощай, лицей! Прощай, аспидная доска, лекции Кошанского, мои стихи!..

П у ш к и н. Свобода!

П у щ и н (взглянув на Кюхельбекера). Свобода, брат…

Д е л ь в и г (сидит на постели, вытянув ноги, мечтательно). Вставать я буду не ранее двенадцатого часа…

П у ш к и н. Бедный Тосенька, выспишься наконец.

Д е л ь в и г. Возвышенней не знаю ничего!

Между тем Яковлев приготовил гоголь-моголь и раздает бокалы.

Я к о в л е в (голосом Пилецкого-инспектора). Дети! Благостию всевышнего, скоро удостоены вы будете счастия покинуть сие святилище науки, приуготовив себя к службе престолу и отечеству. Дельвиг-господин, очки! (Поднимает тетрадь.) Книга сия, наполненная скотобратскими песнями лицейских мудрецов, да послужит черным списком шестилетних деяний ваших! Охальники, пихальники, никаких пошептов, никаких!.. Слава те, боже наш, благодарю тя, святая троица — Пушкин, Пущин, Кюхельбекер… И все вы, мудрецы, свят, свят…

Пьют гоголь-моголь, чокаются, целуются. Восклицания.

П у щ и н. Свобода — наш закон! И нет такой палки на свете, которая смогла бы властвовать над нами!

Д е л ь в и г. Свобода! Она в тихом созерцании! Ура!

К ю х е л ь б е к е р. Свобода в битвах! Мы накануне бурь! И есть уже смелые люди…

П у щ и н. Кюхля!

К ю х е л ь б е к е р. Молчу.

П у ш к и н. Нет, говори!

И л л и ч е в с к и й. Затыкаю уши.

К ю х е л ь б е к е р (Пушкину). Я все сказал.

П у ш к и н. По лицу вижу, что нет! (Пущину.) Жано! Я лопну от любопытства…

П у щ и н. Право же, нечего рассказывать…

П у ш к и н. Нет, нет! Тебе не отвертеться! То-то ты думаешь, что я как конь необузданный! А хочешь, я сам тебе расскажу…

Входит П е ш е л ь. Его не замечают.

Я расскажу, как попал на пирушку к гусарам. Жано, не делай круглых глаз. Я подружился с ними, и не взыщи — раньше тебя! Что за люди! Чаадаев, Раевский, Каверин!.. Обжигая губы вином, я слушал вольные речи, и от них закипала кровь!.. Потом всю ночь грыз перо как полоумный… Послушайте, мудрецы! Мысль, священный дар божий, не может быть рабой! Словесность наша не может стать жертвой тупоумной Управы, служить царедворцам и невеждам!..

К ю х е л ь б е к е р. Ай, Пушкин!

П у ш к и н. А мы боимся произнести имя Радищева! Вот уж в ком дерзость мысли выходила из всех пределов! Я не почитал его книги за варварство слога, но теперь… теперь готов подражать ему!

Так я начал! Вырвусь из-под опеки лицейской и — напишу!

Он выкрикивает это восторженно, но тут Пешель решительно выходит на середину комнаты. И все замолкли.

П е ш е л ь. Арестованный Пушкин-господин! Температура?

П у ш к и н (весело). Какая температура?

П е ш е л ь. Вы больны, мой друг. Я принес клистир.

П у ш к и н. Но он мне совсем не нужен, Франц Осипович.

П е ш е л ь. Да, на этот раз не нужен. Но кто это вокруг вас? Тени или люди?

В с е. Тени.

П е ш е л ь. А, да. Очень хорошо. Но… вы же сами знаете, Пушкин, одно лишь упоминание известного имени в сих стенах… Да, да! Руку. Пульс. (Шепотом считает пульс.) Прекрасно. Я так и знал. И прихватил с собой лекарства. (Раскрывает дорожную корзинку, извлекая оттуда предметы.) Спиртовка, стальной тазик… Арака, вино, эль, апельсины, яйца…

Я к о в л е в. О, будет пир горой! Это не наш жалкий гоголь-моголь.

П е ш е л ь. Моголь-гоголь… Будет пунш, будет пунш, тень Яковлева-господина!

П у ш к и н. А я знаю, как его делают!

П е ш е л ь. Есть разный пунш. Пунш шотландский, пунш а-ля ромэн, стальной пунш и пунш шведский, замороженный и горячий. Тень господина Илличевского, зажигайте спиртовку. Тень Яковлева, откупоривайте вино! У нас будет горячий, винный… О, тень Кюхельбекера, тень Кюхельбекера, не наступайте мне на ноги…

Все суетятся. Яковлев повязал полотенце, наподобие поварского колпака, засучил рукава, повязал из другого полотенца фартук. Пылает спиртовка. Пешель колдует над тазом, напевая игривую арию Жоконда из популярной в те годы комической оперы Изуара.

Апельсинчики! Коричку! Сахар! И сдобрим аракой…

И л л и ч е в с к и й. Ух, запах какой!..

Д е л ь в и г (лишь один бездельничает, развалясь на кровати). Приди, сорви с меня венок… Прелесть! Какое нежное прощание с музами любви!..

К ю х е л ь б е к е р (черпая большой ложкой кипящее вино, разливает его по бокалам). Тираны мира, трепещите! Какое грозное предзнаменование! Ну, Пушкин…

П е ш е л ь. Тень, тень, бога ради, не так громко…

Пушкин нежно обнимает его.

Д е л ь в и г (встал, с бокалом). Ура! Дадим же клятву друзья! Ежегодно девятнадцатого октября, в день открытия лицея, мы будем собираться. То будет дружеская складчина, веселое пиршество вечных студентов! Франц Осипович, — вы с нами. И даже тогда, когда на земле останется хоть один из нас, все равно, пусть пирует один — в нашу честь, поминая каждого!

П у ш к и н. Да здравствует лицей!

В с е (поют).

З а н а в е с

1956