Синее море

С е р е ж а Н е х о в ц е в — заведующий Подотделом искусств, кончает школу 2-й ступени.

М и ш а Я л о в к и н — его друг и одноклассник.

М и т я В о л к о в и ч — бывший ученик той же школы, сотрудник ОРТЧК.

К о с т я Ш е в ч и к — управделами Подотдела искусств, учится в той же школе.

С а м а р о в - С т р у й с к и й Ф о м а А л е к с а н д р о в и ч — директор гортеатра, режиссер, артист и бывший антрепренер.

М а л и н н и к о в Д м и т р и й В а с и л ь е в и ч — преподаватель истории и заведующий краевым музеем, в прошлом — инспектор гимназии.

А н я — его дочь.

Т е т у ш к а М и л а.

К р у м и н ь — председатель ЧК.

А н д р ю х и н (Есаул).

Действие происходит весной 1921 года.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Где-то далеко духовой оркестр играет старый вальдтейфелевский вальс, или «Амурские волны», или что-то в этом вкусе и потом постепенно затихает.

Вообразим, что мы на колокольне. С е р е ж а Н е х о в ц е в в гимназической шинельке, из которой уже порядком вырос, в студенческой фуражке, новенькой, из-под которой падают космы давно не стриженных волос. Такая же фуражка и у М и ш и Я л о в к и н а. У Сережи очки (продолговатые, металлические), а у Миши их нет. У Миши голубоглазое, открытое, по-детски восторженное лицо.

С е р е ж а. Это немыслимо! Это глупо! Это, наконец, подло!

М и ш а. Постой, постой! Не накидывайся на меня как полоумный!

С е р е ж а. Зачем ты сказал ей, что я здесь?

М и ш а. Вот те раз! Как будто она не знает! Тебя ждут в Подотделе, в театре, в Губнаробразе, тетушка Мила бегает по всем знакомым в панике, а ты забрался на колокольню…

С е р е ж а. Ага! Никто не знает, а она знает?

М и ш а. Я на секунду забежал к ней, и она сказала, что идет сюда.

С е р е ж а. Так вот сама и сказала?

М и ш а. Так вот и сказала! И если я подтолкнул ее, то на это у меня были серьезные основания.

С е р е ж а. Воображаю, чего только не наговорил.

М и ш а. Ровным счетом ничего. Она сказала, что пойдет к тебе, и сказала, что ты, наверно, сумасшедший, если сидишь здесь чуть ли не второй день как дурак, а я сказал…

С е р е ж а. Она сказала, ты сказал… Болтун!

М и ш а. Ну вот что — кончай немедленно эту бодягу.

С е р е ж а. Ты прекрасно знаешь, что это не бодяга. Да, да! Мы поссорились навеки.

М и ш а. А, как будто в первый раз! Но так или иначе, есть дела поважней. Вечером встретимся, и ты увидишь, какой я болтун.

С е р е ж а. Не говори загадками.

М и ш а. Тихо, тихо, идет!

Оба замолкли, смотрят вниз. Появляется А н я М а л и н н и к о в а.

А н я (Сереже). Интересуюсь, что это еще за шутки? Или вы хотите, чтобы надо мной смеялся весь город? Надо же выдумать!

С е р е ж а. Кажется, я тебя сюда не звал.

М и ш а (патетически). Благослови его на подвиг, Анна! (Исчез.)

А н я. Кажется, мы условились, что при посторонних и на улице ты не будешь говорить мне «ты».

С е р е ж а. А мы одни, и это не улица, а колокольня.

А н я. Ты, может, и спал здесь? Цирк. Ты посинел от холода.

С е р е ж а (все так же хмуро). А тебе какое дело?

А н я. Если ты считаешь, что мне нет дела, то незачем было лезть на колокольню и что-то доказывать.

С е р е ж а. Я ничего не доказываю.

А н я. Нет, доказываешь. Пришел бы просто, как все люди, и выяснил отношения, если я что-то сделала не так. А ты шпионишь.

С е р е ж а. Я не шпионю.

А н я. Нет, шпионишь. Как будто я не понимаю.

С е р е ж а. Ты что уставилась в одну точку?!

А н я. Ужас, как высоко!

С е р е ж а (настороженно). Раньше здесь была уйма голубей, а теперь их всех съели. Ты куда смотришь? Гляди, отсюда и на Заречье видно. Понимаешь?

А н я. Понимаю. Отсюда как на ладони виден мой дом и двор, и вечером, наверно, видно, что делается у меня в комнате.

С е р е ж а. Я не для того забрался, пожалуйста, не воображай.

А н я. Глупо. Митя Волкович смеялся, что ты сидишь здесь и предаешься мировой скорби.

С е р е ж а. Откуда он мог узнать, что я здесь? Ты сказала?

А н я. Была охота. Я еще не сошла с ума.

С е р е ж а. То-то он сидел у тебя вчера весь вечер.

А н я. Ага, вот, а говоришь — не шпионишь. Ну и что?

С е р е ж а. Сама знаешь что!

А н я (улыбнулась, засияла). Боже мой, как ты настрадался!

С е р е ж а. Ничуть.

А н я. Врешь.

С е р е ж а. А ты пойми: должен я тебя оберегать или нет?

А н я. Мерси. (Книксен.) От кого, собственно?

С е р е ж а. Хотя бы от этого демонического чекиста в красных штанах.

А н я. Ой-ой-ой! Можешь не беспокоиться. (Смотрит на него.) До сих пор не пойму, как это началось?

С е р е ж а. Что?

А н я. Да у нас с тобой. Понимаешь, все мы считали, что ты среди нас самый умный и на девчонок ноль внимания — фунт презрения, и я очень удивилась, и все удивились, когда ты вдруг пошел провожать меня. А я даже испугалась.

С е р е ж а. Почему?

А н я. Боялась, что тебе будет скучно со мной.

С е р е ж а. А я боялся, что тебе…

А н я. Но ты говорил, говорил без остановки.

С е р е ж а. Это возможно.

А н я. Что-то о футуристах. Дико было. «Угрюмо дождь скосил глаза, и за решеткой четкой…»

Оба смеются. Она приблизила к нему лицо.

«Бабэоми пелись губы, ваэоми пелись взоры, пиээо пелись брови…» Господи, какая чепуха, а ведь запомнила, видишь? Как все сложно в жизни… Хочешь, я прикажу Волковичу, чтобы он больше не приходил ко мне?

С е р е ж а. Хочу.

А н я. Смешной ты. Я так и сделаю. Смотри, а ты прав — как далеко отсюда видно! И если зажмуриться, то можно представить себе даже и то, чего нет совсем! Дай руку. Зажмуримся оба. (Взяла его за руку.) Не открывай глаз. (Быстро целует его в щеку.)

С е р е ж а (шепотом). По-настоящему.

А н я (деловито осмотрелась, целует его, и некоторое время они задерживаются в этом поцелуе, а потом обалдело смотрят друг на друга). Это ужас.

С е р е ж а. Что?

А н я. Боже мой, что же это?..

С е р е ж а. Нет, не отрывай руки, не пущу…

А н я. Сережа…

С е р е ж а. Не могу я без тебя…

А н я. Кошмар. Ужас.

Целуются.

Ах, Сережка…

Целуются.

С е р е ж а. Мне кажется, ты была всегда. Представить невозможно — мир без тебя… Когда это случилось?.. Ты была всегда. Ты была даже тогда, когда тебя еще не было… Я это чувствовал еще задолго до того, как увидел тебя, а когда увидел… (Целуются, он обхватил ее.)

А н я. С ума сойти! (Вырвалась.) Не смей никогда целовать меня т а к!.. (Сбегает на несколько ступенек вниз, остановилась.) Что я делаю?.. Господи… (Быстро-быстро поправляет волосы.) Мне нужно к портнихе. Зиновия Валентиновна меня ждет… Нет, нет, стой так. Смирно! Я убегаю, а ты потом. Только не сразу. А то увидят, что мы были вместе… (Убегает.)

С е р е ж а. Осторожно, внизу выломаны две ступеньки!

А н я (уже где-то внизу). Я знаю!

С е р е ж а. И там абсолютно темно!

А н я (где-то внизу). Цирк, я была там вчера. (Исчезает.)

С е р е ж а (свесившись вниз). Аня! Аня! Подожди меня на углу! К черту все, мы еще погуляем немножко! (Бежит за ней.)

Подотдел искусств. Во всю стену полотнище с лозунгом: «ИСКУССТВО — ТРУДЯЩИМСЯ». А ниже огромный плакат, раскрашенный от руки: «КРАСНАЯ ПАСХА. В ГОРСАДУ ВЕСЬ ВЕЧЕР РЕВОЛЮЦИОННАЯ ЭСТРАДА. БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ С УЧАСТИЕМ ЛУЧШИХ СИЛ. ЛОТЕРЕЯ — РАЗЫГРЫВАЕТСЯ КОРОВА. ТАНЦЫ. ДУХОВОЙ ОРКЕСТР КОМКУРСОВ. В ЗАКЛЮЧЕНИЕ — АНТИРЕЛИГИОЗНОЕ ШЕСТВИЕ И ГРАНДИОЗНЫЙ ФЕЙЕРВЕРК. ВХОД БЕСПЛАТНЫЙ». И еще лозунги, плакаты: «ВОШЬ УГРОЖАЕТ СОЦИАЛИЗМУ», «ВСЕ НА ЗАГОТОВКУ ТОПЛИВА», «МУЗЫКУ — В МАССЫ!»

Золоченая мебель с фарфоровыми медальонами на спинках. Канцелярский стол. Топится чугунная печурка с колонками труб, выходящих в форточку. К трубам подвешены консервные банки. К о с т я Ш е в ч и к сидит в кресле, вытянув ноги к печке, и, аккомпанируя себе на гитаре, напевает.

Ш е в ч и к.

Зазвонил телефон, висящий на стене, и Шевчик, лениво приподнявшись, дотянулся до него, покрутил допотопную ручку и снял трубку.

Ал-ло! Подотдел искусств. Управделами Шевчик. Он самый. Лично товарища Неховцева нет. Я мыслю, должен сегодня быть. О Боровске знаю. Звонили, звонили уже. Ох, если бы один Боровск! Дел невпроворот. Товарищ, я не глухонемой. Я все понял. Понял, понял. (Повесил трубку, зевнул и снова взял гитару.)

Еще когда Шевчик разговаривал по телефону, вошел В о л к о в и ч и остановился в дверях, закурил, иронически поглядывая на Костю. У Волковича ослепительно красные галифе, щегольские сапоги, он перетянут новенькими ремнями, сбоку в кобуре револьвер.

В о л к о в и ч. А Сергея так-таки до сих пор и нет?

Ш е в ч и к (сконфуженно откладывает гитару). Ты каким ветром? (Подозрительно.) Он на коллегии Губнаробраза.

В о л к о в и ч. Что ты говоришь? А я подумал, что он еще на колокольне!

Ш е в ч и к. Ты откуда знаешь?

В о л к о в и ч. Я, голубчик, обязан все знать.

Ш е в ч и к. Понимаю, понимаю, понимаю, Митя, но ты напрасно. Он на заседании. Да, вот так. (Официально.) Вам что угодно, товарищ Волкович?

В о л к о в и ч. А мне ничего не угодно, товарищ Шевчик. Сколько билетиков ты прислал мне?

Ш е в ч и к. На сегодня?

В о л к о в и ч. Нет, на вчера.

Ш е в ч и к (подбрасывает щепки в печурку). На улице, понимаешь, теплынь, а тут, понимаешь, промозгло, как в леднике. (Подошел к столу, роется в ворохе бумаг.) Так-так, значит, — на сегодня. На сегодня, на сегодня… В Чека — двадцать пять, тебе — семь. Согласно требованию и по списку. Но, может быть, Митенька, ты хочешь получить еще?

В о л к о в и ч. Мазила! Мы взяток не берем! И если хочешь знать, эти билетики на сегодня нам вовсе не нужны.

Ш е в ч и к. П-почему?

В о л к о в и ч. А вот это не твоего ума дело. Куришь?

Ш е в ч и к. Н-нет.

В о л к о в и ч. Кури.

Ш е в ч и к. Ого. Папиросы высшего сорта. Лаферм.

В о л к о в и ч. Кури, кури. И знаешь, кому надо передать эти билетики?

Ш е в ч и к (поперхнувшись от дыма). Право, не знаю.

В о л к о в и ч. Красота! Бывшему офицерью из артдивизиона. Знаешь таких?

Ш е в ч и к. Ага.

В о л к о в и ч. Ну вот и договорились. Кроме того, тебе придется самому заглянуть в театр и переписать точно, кто из них был. Ясно?

Шевчик рывком затянулся и тут же закашлялся до слез.

Да-а, курить ты не мастак. (В задумчивости покачивается на носках, зажав папиросу в углу рта и пуская кольца дыма.) Странное дело… В общем, сидели когда-то рядком за партой три неразлучных мушкетера — Сережка, Миша Яловкин, я… И вот… Смешно мне с ними. Как были гимназистами, так и остались гимназистами. Да не пыжься ты, брось папироску, пока не стошнил.

Ш е в ч и к (с облегчением отплевываясь в носовой платок). Ты, Мить, молодец, курил еще до революции.

В о л к о в и ч. С третьего класса. А гимназии, между прочим, уже давно нет.

Ш е в ч и к (уныло). Нету, Митя. Школа второй ступени.

В о л к о в и ч. Малинников по-прежнему витийствует?

Ш е в ч и к. А что ему делается, у него на уроках — как в старое время. Обносился немного, кокарду снял с фуражки и с сумкой для пайка не расстается, а так все прежнее.

В о л к о в и ч. Зубрите про царей?

Ш е в ч и к. Тебе легко говорить, а мне кончать надо. Я только в университет хочу, как и Сережка.

В о л к о в и ч. Сомневаюсь чтоб.

Ш е в ч и к. Верно. Не подхожу по признакам происхождения.

В о л к о в и ч. Это хорошо, что понимаешь суровый закон революции. Классовый подход. Как здоровье папаши?

Ш е в ч и к (хмуро). Болеет.

В о л к о в и ч. А то надо бы мне пофасонистее френчик соорудить.

Ш е в ч и к. Это он как раз может, Мить, хотя частных заказов не берет.

В о л к о в и ч. Ах ты! Не берет?

Ш е в ч и к. Теперь он не на себя, а исключительно на советскую власть работает. Но у тебя, Митюша, возьмет, как у моего друга. Он тебя исключительно уважает.

В о л к о в и ч. Да ты что, шуток не понимаешь? Я на казенном обмундировании, шишка стоеросовая!

Входит М и ш а Я л о в к и н.

М и ш а (как-то мимо Волковича). Здоро́во.

В о л к о в и ч. Привет.

М и ш а (Шевчику). Сергей просил передать, что он пошел в Наробраз и чтобы ты его ждал.

Ш е в ч и к. Невозможно быть управляющим делами, когда заведующий исчезает неведомо куда и я срываю заседание театральной секции, не говоря уже о том, что не знаю, как быть с гарнитуром, из-за которого идет драка у музея с театром, а у меня никаких распоряжений нет.

Входит С а м а р о в - С т р у й с к и й.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Считайте, что дело с гарнитурчиком я проиграл. Товарищ Малинников, Дмитрий Васильевич, вдвинет его в свой морозильник для обозрения времен и будет торжествовать победу. А кто ходит в его музей? Народ ломится в театр. (В сторону Волковича.) Здравствуйте, молодой товарищ.

В о л к о в и ч. Привет.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Вижу в вас, так сказать, представителя лучшей части нашего, так сказать, массового зрителя и спрошу: вы против таких пьес, как «Тетка Чарлея», «Трильби», «Дни нашей жизни», «Измена» Сумбатова?

В о л к о в и ч. Да нет. Нормальные пьесы.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Вот! Слышали, Шевчик?

Ш е в ч и к. Что Шевчик? Что Шевчик? Я не знаю, какая муха укусила Сергея, но, вернувшись из Москвы, он буквально заболел Мейерхольдом.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Да, но мои актеры хотят играть роли, а не кувыркаться на сцене. Я с трудом собрал первоклассную труппу — Мартини, Рощина, Шер… Вы представляете Поликсену Михайловну на трапеции?

В о л к о в и ч. Цирк, как говорит одна моя знакомая девица. А впрочем, что вам стоит разок отмочить футуристическую штучку? И потом дуйте свою «Тетку Чарлею», никто не против. Смех тоже нужен в суровые дни революции. Вы не согласны?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Я-то согласен…

В о л к о в и ч. Тогда в чем дело?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. А в том, молодой товарищ, что надо ломать сцену, все декорации выбросить и в центре партера, вместо кресел и стульев, воздвигнуть огромный шар из фанеры.

В о л к о в и ч. Это зачем же?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Таковы пьесочки.

Ш е в ч и к. Учтите — я лично против футуризма. Таким образом, дело упирается в одного Сережу. Разве он один здесь командует?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. А если товарищ Фомичев — за?

Ш е в ч и к. Упаси бог, не думаю.

М и ш а. Все это прекрасно, но и Маяковский уже устарел. Не слыхали? В Москве, говорят, вошли в моду какие-то имажинисты.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Оставьте, и знать не желаю!

М и ш а. Ну, разумеется! Хотите про любовь? Или ковыряние в душе? Душещипательные мелодрамы? Или того хуже — фарсы?.. А что говорил Герцен? Мещанство и обывательщина — вот что задушит революцию. В иных случаях это пострашнее полицейщины. А вы чему потакаете?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Значит, Гоголь, Островский, Чехов — мещанство? Шекспир — мещанство? Да наконец, просто легкое и веселое искусство театра — тоже мещанство? (Подхватил гитару.) Нет уж, нет! Если хотите, я артист для публики и знаю ее вкусы. (С необыкновенной для своего возраста легкостью пританцовывая, поет.)

В о л к о в и ч (подмигнул Шевчику). Видал миндал?

С а м а р о в - С т р у й с к и й (порозовел, веселый стал). Театр есть театр! Э-хе! В Пензе, помню, меня из театра на руках выносили! (Продолжает.)

(Откинув гитару, опускается в кресло, едва справляясь с одышкой.)

Ш е в ч и к (испуганно оглядываясь на Волковича). Да как же можно, да нельзя вам так, Фома Александрович…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Еще как можно! Люди! Крокодилы! Нервы, нервы не дергайте.

М и ш а. Наплевать мне на этот ваш театр! Крокодилам надо из Шиллера. Тут пушки нужны, а не водевильчики. (Декламирует.) «Кто запретит пламени бушевать, когда ему назначено выжечь гнездо саранчи? Как тяготят меня все эти злодеяния! Да посмотрите кругом! Уже трубят трубы! Уже грозно блещут сабли!»

С а м а р о в - С т р у й с к и й (автоматически). «Разбойники». Действие второе. Сцена третья. Но вы безбожно путаете текст.

М и ш а. Мне бы ваши заботы, господин артист для публики. (Шевчику.) Скажи Сергею, что я зайду к нему попозже. Мое тебе с кисточкой.

В о л к о в и ч (приближаясь к Мише). А ты, между прочим, нахамил уважаемому артисту.

М и ш а. А ты, между прочим, считай, что у меня тоже нервы.

Они стоят лицом к лицу.

В о л к о в и ч. Эх, Миша, Миша, лучше бы ты закрасил свою шинельку, а то ходишь как недорезанный гимназист.

М и ш а. Переживем. Эх, Митя, Митя, не каждый согласится щеголять в гусарских штанах.

В о л к о в и ч. Не в гусарских, Мишенька. Сменял у буденновца.

М и ш а. Я и говорю, красивая жизнь.

В о л к о в и ч. Не жалуюсь.

М и ш а. А ОРТЧК — это то же самое, что Чека?

В о л к о в и ч. То же самое, то же самое, только страшнее, мальчик. Это на железной дороге. А там фронт. Скопище мешочников, спекулянтов, дезертиров, бандитов и всяческих — понимаешь, нет? — контриков.

М и ш а. То-то я видел, как ты расхаживаешь по вокзалу петухом.

В о л к о в и ч. Да вот расхаживаю. Любого могу арестовать.

М и ш а. Молодец.

В о л к о в и ч. Пока еще нет.

М и ш а. Не доверяют?

В о л к о в и ч. Что значит не доверяют? Родился поздновато, не успел понюхать пороху в гражданскую, а то бы…

М и ш а. Наверстаешь.

В о л к о в и ч. Значит, советуешь толкаться в комиссары?

М и ш а. Всенепременно.

В о л к о в и ч. Ха! Попал в точку! Тогда уж и вовсе надо мне поспешать!

М и ш а. Желаю успеха.

В о л к о в и ч. Архивзаимно.

Миша уходит.

Пора и мне. (Шевчику, наклонившись.) А Сережке насчет билетиков ни гугу. Не пустое дело, товарищ Шевчик, так что лучше всего помалкивай.

Ш е в ч и к. Вопрос абсолютно ясен, товарищ Волкович.

В о л к о в и ч. Очень хорошо, что понимаешь суровые законы революции.

Ш е в ч и к. Не понимаю, что творю, но стараюсь.

В о л к о в и ч. Привет. (В сторону Самарова-Струйского.) Привет! (Уходит.)

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Ушел?

Ш е в ч и к. Ушел.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Приятный молодой человек. (Слабым голосом.) А у меня к вам просьбочка, Константин Иовыч.

Ш е в ч и к. Слушаю.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Ордерок бы на керосинчик.

Ш е в ч и к. Это во дворе. В Райснабгубнаробразраспредотделе.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (смеется). Записочку бы.

Ш е в ч и к. А, пожалуйста. (Пишет.) Только напрасно вы при нем пели. Не те, понимаете, слова…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. При нем! Именно при нем! Артисту бояться — на сцену не выходить.

Ш е в ч и к (передает записку). Прошу. Передайте Федюкину, но если будет женщина, то ни в коем случае.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Понял, понял. (Посмеиваясь.) Трудненько приходится, Константин Иовыч…

Ш е в ч и к. Вам бы говорить! Уж эти артисты! Живете как при царе. И паек вам красноармейский, концерты, а там — мучица, там — повидло…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Я не в материальном смысле, друже. Неуютно стало. Зритель все время разного состава, не разберешь кто. Пьесу смотрят, а какой актер — никому дела нет. А тут еще Мейерхольд, Маяковский, имажинисты какие-то…

Ш е в ч и к. Меня самого тошнит. Говорите — неуютно. А мне каково? Черт бы побрал этот папашин конфекцион готового платья «Иов Шевчик, портной мужской и дамский», а мне теперь всю жизнь страдать?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Надеюсь, это явление временное. Вы знаете, что делается в стране? Что происходит в Москве?

Ш е в ч и к (испуганно). А что?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Кругом голод и разруха, а театральные студии растут как грибы.

Ш е в ч и к. Ну и что?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Миллион студий. Чудак! Дуйте в Москву и поступайте в одну из них. А еще лучше — на кинокурсы.

Ш е в ч и к. Это еще что такое?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Совсем темное дело. На получастной основе. Так что туда ничего и не требуется! При живости вашего характера… Мне бы ваши годы…

Ш е в ч и к. Побойтесь бога. У вас такое положение. Товарищ Фомичев расплывается, когда видит вас.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Я и говорю, артистов у нас любят. А только вести себя надо ого-го как! Вот, пожалуйста, — наш с вами начальник? Думал, деликатный молодой человек, своего, так сказать, круга, а глядите, в какого товарища начал вывертываться!

Ш е в ч и к. Да наподдайте вы ему без лишних разговоров! Вон, любуйтесь, подкатил в бричке, идет! Звонарь!

Входит С е р е ж а.

Гром победы! Явился!

С е р е ж а. Не балагань. Докладывай, что тут без меня стряслось?

Ш е в ч и к. Билеты на всю неделю распределил в соответствии с утвержденными списками…

С е р е ж а. А! Фома Александрович!

С а м а р о в - С т р у й с к и й (напряженно). Здравствуйте, товарищ Неховцев.

С е р е ж а. А я к вам хотел. Всю ночь не спалось.

Шевчик неприлично фыркнул.

О будущем спектакле думал.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (еще более напряженно). Весьма приятно.

С е р е ж а. В золоте и в бархате лож загнивал театр…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Простите…

С е р е ж а. Одну минуточку. А в подвалах, в бескорыстии и нищете, рождалось нахальное искусство нового…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Я бархатом и золотом не избалован.

С е р е ж а. Тем более к черту всю эту допотопную мишуру. Зажмурьтесь и вообразите. Давайте зажмуримся оба. И мы увидим то, чего на самом деле еще нет. Но будет! О какой пьесе мы говорим?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. «Мистерия-буфф». Обозрение и агитка.

С е р е ж а. А если это не так? Если эта пьеса космическая?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Фу-ты…

С е р е ж а. Действие происходит на земле и на не-беси. Семь пар чистых и семь пар нечистых. Трубочист, фонарщик, кузнец, прачка, Лев Толстой, Мафусаил, Жан-Жак Руссо…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Читал, как же…

С е р е ж а. И первое, что мы увидим, войдя в театр, — земной шар.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Совершенно верно. Из фанеры. В центре партера.

С е р е ж а. На фоне кровавого северного сияния — земной шар! Рампы нет, суфлера нет, кулис нет, ничего нет.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Зрителей тоже нет.

С е р е ж а. Зрители — на сцене и вокруг, а над ними, с галерки вниз, перекрещиваются канаты широт и долгот, на них висят и по ним движутся крохотные точки актеров. И — пролог:

Ш е в ч и к (в упоении). Вот именно! Все заново. Стой и давись.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (подавлен). Да, да… А что с оркестровой ямой?

С е р е ж а. Я думал. Нельзя ли залить ее цементом и наполнить водой? Часть действия будет происходить на суше, а часть на воде.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Восхити-тельно.

С е р е ж а (смеется). Я так и знал, что вам понравится.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Да, но что будет играть, к примеру, Поликсена Михайловна? Она, извините, героиня, немного полновата, у нее низкий с тремолой божественный голос, она привыкла играть трагедии. А Мартини? Прирожденный герой, фрачный артист, каких мало, умеет носить монокль, цилиндр…

Ш е в ч и к. У Маяковского, между прочим, имеется буржуй, как раз для Мартини. Великолепная роль!

С а м а р о в - С т р у й с к и й (с сарказмом). Я, знаете ли, как и вы, в восторге от Маяковского. (Сереже.) Но не забывайте, пожалуйста, у меня не цирк, а театр, и труппа моя воспитана в старом духе, в традициях Щепкина, Мочалова, великого Малого театра, а его пока никто еще не упразднял!

С е р е ж а. Отговорки, Фома Александрович, отговорки.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (торжественно выпрямился). Извините, Сергей Тимофеевич! Я присутствовал в ноябре семнадцатого года на диспуте в Петрограде, где так называемый левый блок деятелей искусства категорически высказался против вмешательства государства в художественную сферу. Я не принадлежу к этому так называемому левому блоку, но тут полностью солидарен. Вы вторгаетесь в мою область. Я старый антрепренер и артист. Меня знает Россия! И вы не смеете так со мной разговаривать! Я умываю руки. Меня лично знает товарищ Луначарский. Я еду к товарищу Фомичеву. (Ушел.)

Ш е в ч и к (восторженно). Ох, наскипидарил ты его! Согласен-согласен, старый театр — помойка. После колокольни у тебя всегда взлет. Люблю, понимаешь, когда заварушка. У старика поджилки затряслись.

С е р е ж а. Не беспокойся за него. Старый лис кого хочешь перехитрит.

Ш е в ч и к. Да наподдай ты ему без лишних разговоров. Кто он такой? Бывший антрепренер. Эксплуататор. Фомичев его и не примет.

С е р е ж а. Непременно примет. Но ведь и я пойду.

Ш е в ч и к (обеспокоенно). Сегодня как раз не ходи. Вот уж сегодня не ходи. В городе — понимаешь, нет? — происходит какая-то круть-верть.

С е р е ж а. Что еще за круть-верть?

Ш е в ч и к. Кто его знает. Митька Волкович заходил.

С е р е ж а. А ему я зачем понадобился?

Ш е в ч и к. Не ты, а я. Странно, понимаешь, как-то. С билетами у меня не подкопаешься. Так что я ему на этот счет вмазал как следует.

С е р е ж а. Тоже еще ревизор выискался.

Ш е в ч и к. Не в этом дело. А вот билеты он мне на сегодня полностью вернул. Ни одного чекиста на спектакле не будет. А идет «Тетка Чарлея».

С е р е ж а. Она уже шла, они ее видели.

Ш е в ч и к. Нет, не то. Хочет, чтобы в театре были офицеры из артдивизиона. И велел мне переписать всех, кто придет.

С е р е ж а. Знает, что ты трус, и разыграл. Он еще в гимназии любил разыгрывать.

Ш е в ч и к. Хорошо бы! Разговаривал со мной намеками, странно. Не пустое, говорит, дело. Недаром поговаривают…

С е р е ж а. Ерунда, слухи.

Ш е в ч и к. Вот-вот — слухи, слухи, а потом оказывается… И еще велел, чтобы я не рассказывал об этих билетах и даже не говорил тебе, что он был у меня. Понял?

С е р е ж а. Опять фокусы. Изображает красного Пинкертона.

Ш е в ч и к. Но ты бы видел, как он схватился с Яловкиным.

С е р е ж а. Мишка тоже заходил?

Ш е в ч и к. Ага, забегал. И тоже какой-то не в себе.

С е р е ж а. Ладно, хватит трепаться. Из Губнаробраза звонили?

Ш е в ч и к. Ты думаешь! За эти два дня я сбился с ног. Ну как там у тебя, на колокольне? Наладилось?

С е р е ж а. Вроде ничего.

Ш е в ч и к. А я не вижу! Стоит только посмотреть на твою рожу! Здорово ты влопался, даже завидно! Только с ними надо знаешь как? Как Митька Волкович. Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей. Главное — виду не показывать.

С е р е ж а. Чепуха на постном масле!

Ш е в ч и к. Не скажи. На вот, подписывай. «Он говорил мне, будь ты моею»… (Мечтательно.) Сегодня в театр с Лялей Степаницкой пойду!.. Послушай, а что, если мне по театральной части податься?

С е р е ж а (подписывая). То есть как это? В артисты хочешь?

Ш е в ч и к. Ну какой я артист? А если — в режиссеры?

С е р е ж а. С чем это едят, понятия не имею. Не валяй дурака и добивайся в университет. Что еще?

Ш е в ч и к. Звонили из Боровска. Мужички шумят. Того гляди, подожгут усадьбу, а там ценнющая библиотека!

С е р е ж а. С этого бы и начинал. Ах, дурачина! Надо немедленно выезжать.

Ш е в ч и к. Нет уж, уволь. Хватит с меня пожара в Юхнове, когда мы спасали этот проклятый гарнитурчик.

С е р е ж а. Шурка Громан поедет, успокойся. Скачи в Губнаробраз. Пускай заготовят мандат и свяжутся с местной милицией.

Ш е в ч и к. На бричке можно?

С е р е ж а. Валяй. Она во дворе.

Ш е в ч и к. Черкни записочку. Я мигом. А Шурку где найду?

С е р е ж а. Если не найдешь, возвращайся сюда, я сам поеду.

Ш е в ч и к. Ясно-понятно, товарищ начальник.

С е р е ж а. И не фасонь по городу, а то еще Ляльку Степаницкую вздумаешь катать!

Ш е в ч и к. Не бойся. На колокольню не полезу. (Схватив шапку, исчезает.)

В дверях — Д м и т р и й В а с и л ь е в и ч М а л и н н и к о в. Он в том самом виде, каким описывал его Костя: в фуражке Министерства просвещения с выломанной кокардой и с сумочкой для пайка. Он давно уже стоит, деликатно не решаясь прервать разговор, и, лишь когда скрылся Шевчик, делает шаг вперед.

М а л и н н и к о в (не без иронии). Разрешите?

С е р е ж а (встал). Пожалуйста, Дмитрий Васильевич.

М а л и н н и к о в. Вот тут ведомость на неотложные расходы по музею. Мыши завелись, надо морить. Смета на дрова и освещение.

С е р е ж а. Давайте я подпишу.

М а л и н н и к о в. А вы все-таки ознакомьтесь.

С е р е ж а. Не требуется, Дмитрий Васильевич. Я все равно ничего в этом не смыслю. Кстати, гарнитур, который я вывез из юхновской усадьбы…

М а л и н н и к о в. Там есть прекрасные вещи.

С е р е ж а. Мы решили передать их вам.

М а л и н н и к о в. Весьма благодарен. Я должен сказать, что это разрозненное собрание. Бюро из разноцветного дерева следует отнести к Людовику Пятнадцатому, а шесть золоченых стульев, обтянутых шпалерами Бовэ, разумеется, к более позднему времени. Безусловно, это музейные вещи, и театру они ни к чему, но Фома Александрович все равно будет на вас жаловаться.

С е р е ж а. Он и без того будет жаловаться. Я объявил войну рутине.

М а л и н н и к о в. Войну рутине? Весьма полезно, во все времена. Ну-с, а как же вы собираетесь это делать, ежели не секрет?

С е р е ж а. Для начала заставлю поставить пьесу Маяковского.

М а л и н н и к о в. Маяковского?

С е р е ж а. Да.

М а л и н н и к о в. Когда я его читаю, у меня такое чувство, будто я ломаю и ем забор. «Танго с коровами» — это его?

С е р е ж а. Нет, это Василия Каменского.

М а л и н н и к о в. Извините, я плохо разбираюсь в ваших классиках.

С е р е ж а. У Маяковского «Облако в штанах».

М а л и н н и к о в. Облако? В штанах? Тоже недурственно. (Достал матерчатый кисет, насыпал махорку, оторвал кусочек газеты и стал свертывать цигарку.) Впрочем, я понимаю, время от времени должны появляться скандальные молодые люди. В иных случаях они отпускают длинные волосы и нарочно одеваются во что попало.

С е р е ж а. Я одет так, потому что у меня нет других штанов.

М а л и н н и к о в. Все мы нищи, все мы голы, аки и земля наша, некогда обильная. (Свернул и заклеил губами цигарку.) Нет ли у вас спичек?

С е р е ж а. Увы, нет.

М а л и н н и к о в. А у меня советские сернички, сначала вонь, потом огонь. (Присел на корточки перед печуркой, там чуть тлел огонь. Тут же валялись наполовину оборванные книги, взял одну из них.) Тургенев? Хорошо горит! (Бросил в печку, выгреб уголек, прикурил.) Знаете, в конце шестидесятых годов в Швейцарии вертелись вокруг Бакунина его поклонницы, разные русские барыньки и девицы, и они окликали друг дружку — думаете как? — «Манька! Лизка! Машка!» — и щеголяли словечками: «лопала», «трескала»… Вспомнил об этом, когда намедни проходил по коридору нашей бывшей гимназии и услышал: «Манька, ты сегодня лопала? А я вчерась ничего не трескала…» (Смеется.)

С е р е ж а. Так ведь это потому, что к нам в школу влилось много ребят из бывшего городского училища…

М а л и н н и к о в. Тем более я хотел бы, чтобы мои гимназисты, мои мушкетеры… Мушкетеров не забыли?

С е р е ж а (улыбнувшись). Не забыл.

М а л и н н и к о в. Так вот, не им ли удерживать тот высокий уровень, которым всегда гордилась наша гимназия? А вы и на уроки-то редко заглядываете.

С е р е ж а. Времени не хватает. Но школу кончу и курс по истории сдам не позже чем через десять дней.

М а л и н н и к о в. Эх, Сережа, Сережа, нынче получить аттестат — пустое дело. Особливо вам.

С е р е ж а. Вы напрасно хотите меня унизить, Дмитрий Васильевич. Несуразица, конечно, что я оказался в роли вашего начальника. Время такое удивительное.

М а л и н н и к о в. Даже часовую стрелку передвигают, не считаясь с солнцем. Так что со мной считаться…

С е р е ж а. Тем не менее попрошу экзаменовать меня без всяких скидок.

М а л и н н и к о в (низко поклонившись). Премного обязан.

С е р е ж а (с укоризной). Дмитрий Васильевич…

М а л и н н и к о в. Да-да. Когда-то ученики меня боялись, а теперь я их боюсь… Но я историк, друг мой, сиречь многое мне открывается! Город наш древний, помянут еще в завещании Дмитрия Донского. И мало ли лиха сваливалось на его голову? Тушинский вор, гетман Сагайдачный, поляки… Был голод и мор, почище нынешнего, были пожары, чума, холера, почище нашего сыпняка. А он вытерпел, выстоял. И опять выстоит. Могу предположить, поворотов будет множество, пока не обретет новое государство свою окончательную форму. Не ведаю — какую, но бороться с Совдепами считаю затеей не токмо бессмысленной, но преступной. Лишен иллюзий, ибо понимаю, что идеалы свободы, о которых мечтал девятнадцатый век, закиданы грязью и никто в них уже не верит.

С е р е ж а. То есть как это — никто?

М а л и н н и к о в. Друг милый, считайте, что я попросту ослаб духом… Устал жить, как на бомбе. И смотрю я на вас, Сережа, с грустью.

С е р е ж а. Почему?

М а л и н н и к о в. Как — почему? Неховцевы — фамилия достославная, не моя поповская. Предки ваши и Петру перечить не боялись. Отец у вас был знаменитейший профессор, немыслимый фантазер и чудак. Нынче-то кому такой нужен? Вашим Ванькам и Машкам он не нужен, поелику против тифозной вши ничего не выдумал. Да и вы — помните ли его?

С е р е ж а. Отчего ж не помню? Мне было десять лет, когда он помер и меня привезли сюда, к тетушке Миле.

М а л и н н и к о в. Профессорский сыночек… Не в радость это по нынешним-то временам, Сереженька. Им свои, пролетарские нужны, вот какие пилюли.

С е р е ж а (сухо). Меня моим отцом не корят.

М а л и н н и к о в. Не осуждаю, ни секунды не осуждаю. Пока суд да дело, продолжайте, голубчик, свою карьеру как руководящее лицо.

С е р е ж а (расхохотался). Что вы! Я в Москву собираюсь.

М а л и н н и к о в. Ой ли! Оттуда к нам бегут, как в рай небесный. И впрямь, кому охота жить, коли на улицах валяются дохлые лошади и кошки.

С е р е ж а. Ну, про это у нас на базаре болтают. Болтают еще, что в Москве появились прыгунчики, бандиты с пружинами на ногах. Вы верите?

М а л и н н и к о в. От страха и ужаса всегда слухи. А что мерзость запустения там, так уж это правда.

С е р е ж а. А вы вглядитесь без раздражения.

М а л и н н и к о в (сокрушенно). О господи, пошли свет и мир твоим людям.

С е р е ж а. Какой уж тут мир! Вы вглядитесь, вглядитесь в эту странную Москву! Я прямо ошалел. В нищете, в смраде, в запустении… Лекции, вечера, диспуты… О боге спорят. Протоиерей Введенский и нарком Луначарский. В Политехнический не протолкаться. Битком. А назавтра там — Маяковский, Есенин, Мейерхольд. От прежних кумиров щепки летят. И тоже — битком. А в театрах? Смешно бы, кажется, смотреть в наши дни «Лебединое», но и в Большом полно. Сидят в шинелях, в валенках, в ушанках, руки мерзнут, изо рта пар. А в читальнях, в музеях? В университете? Не поймешь, кто солдат, а кто студент…

М а л и н н и к о в. Вот именно, есть ли он, наш великий Московский университет? Не одно ли название?

С е р е ж а. Жужжит как улей! Только бы скорей туда!

М а л и н н и к о в. Доживают, конечно, кое-кто из старой профессуры.

С е р е ж а. А там и старые и новые. В одной аудитории опровергают то, что говорится в другой.

М а л и н н и к о в. Доколотят и его. Жеребеночек вы еще. Дом-то в Староконюшенном нашли?

С е р е ж а. Нашел. А только не узнать.

М а л и н н и к о в. Нуте-с, что же?

С е р е ж а. Внутри все перегорожено. Из всех форточек трубы торчат. Полно жильцов.

М а л и н н и к о в. Слава богу, помер отец ваш.

С е р е ж а. А может, не слава богу?

М а л и н н и к о в. Каково бы ему!

С е р е ж а. А может, жаль, что не дожил?

М а л и н н и к о в. Да ведь рухнуло все, батенька.

С е р е ж а. Почему же только рухнуло? Нет, Дмитрий Васильевич, нет! А вот то, что вы называете девятнадцатым веком, так это действительно рухнуло.

М а л и н н и к о в. Невозвратимо. Да, да. И помяните мое слово, Сережа, не самое ли это страшное — идеалов гибель? Не нищета, не разор, не унижение наше, а — это? (Встал.)

И Сережа тоже тотчас встал.

Так вот-с, мои отчетные ведомости и смету, товарищ Неховцев, соблаговолите, прошу прислать в адрес музея со всеми надлежащими подписями.

С е р е ж а. Шевчик пришлет вам их завтра.

М а л и н н и к о в. Благодарствую. Расписочку не беру. Передайте тетушке вашей Людмиле Яковлевне мои поздравления с наступающим светлым праздником Воскресения Христова. Наилучшие пожелания, прошу. И вот ей — яичко.

С е р е ж а. Спасибо, она будет рада.

М а л и н н и к о в (покашляв). Дщерь моя Анна выражала некоторое беспокойство, но теперь я могу сказать, что вы объявились и находитесь здесь.

С е р е ж а. Она знает.

М а л и н н и к о в. А то пропадали?

С е р е ж а. Два дня отсутствовал.

М а л и н н и к о в (хмыкнув). А, да, два дня. (Уходя.) Тиф! Тиф! Почему у вас нет плаката «рукопожатия отменяются»? Нынче всюду висят.

С е р е ж а. У меня не висит. (Помогает ему собрать три картофелины, выкатившиеся из сумки.)

М а л и н н и к о в. Не беспокойся, дружок, я сам. До свидания.

Едва Малинников ушел, дверь приотворяется и входит М и ш а Я л о в к и н.

М и ш а. Ну и ну! Долго же он у тебя сидел.

С е р е ж а. А ты напрасно ждал. Мог бы войти и принять участие в нашем разговоре о судьбах России.

М и ш а (подошел к двери, прислушался). Тут никого нет? Никто не может прийти?

С е р е ж а (складывает бумаги). Я один. Жду звонка из Боровска.

М и ш а. Да, там что-то вроде бунтика. (Закрыл дверь на крючок.) Ну, и в каком он настроении?

С е р е ж а. Кто? Дмитрий Васильевич? Размышляет и анализирует.

М и ш а. Кончились Малинниковы. Перевернутая страница истории. (Подошел к Сереже, еще прислушался и — понизив голос.) Я пришел к тебе, потому что нашлись люди, которые решили действовать, а не шушукаться по углам.

С е р е ж а. Это что еще за новые призраки?

М и ш а. Не призраки, а живые люди.

С е р е ж а. И ты их знаешь?

М и ш а. Они очень законспирированы. Я знаю только хвостики — несколько человек, среди них двое из артдивизиона.

С е р е ж а. Офицеры?

М и ш а. Не делай круглых глаз. Вспомни офицеров тысяча восемьсот четырнадцатого года! Они вернулись после победы из вольнолюбивой Франции, и это были будущие декабристы! Они всколыхнули душу Пушкина, Кюхельбекера, Пущина, а через сто лет и нашу с тобой душу!

С е р е ж а. Брось. Не Рылеевы это и не Чаадаевы.

М и ш а. Но ты бы слышал, как говорят они о возрождении России!

С е р е ж а. А ты лучше вспомни белогвардейский мятеж в Рыбинске, в Ярославле. Тоже ведь кричали о возрождении России. То-то и наши обыватели зашушукались, потирая руки. А что из этого вышло? Обман и кровь. Расстрелы.

М и ш а. Теперь не то, теперь не белогвардейский мятеж. И они не наемники интервентов…

С е р е ж а. А кто же?

М и ш а. Лучшая часть русского офицерства, прошедшего плен, войну, и с ними интеллигенция. Они ратуют за свободу личности. Как раз за то, о чем рассказывал нам Дмитрий Васильевич на уроках истории, и ты первый был в восторге!

С е р е ж а (сухо). Я и теперь не отказываюсь от этих идеалов.

М и ш а. Ага, видишь! Да только теперь не слова, а дело!

С е р е ж а. Дело?

М и ш а. Да! Они образовали единый союз, невидимо раскиданный по всей России…

С е р е ж а. И ты вступил в этот воображаемый союз?

М и ш а. Твоя обычная ирония мне знакома. В строгом смысле — я только вступаю. Видишь ли, сегодня ночью впервые соберется их боевое звено. Место сбора — в Загородном саду, на спуске к бору. Сережа, я очень взволнован, ты поймешь. Ведь это то, о чем мы мечтали. Мы узнаем, что надо делать…

С е р е ж а. Постой, постой. Значит, не мятеж? Но все-таки «боевое звено»? Интересно, что за такое «боевое звено»? Что это за «интеллигенция»? Наши бывшие лавочники? И что это за лучшая часть русского офицерства? Постучи себя по головочке, подумай, на что ты идешь, с кем?..

М и ш а (не слушая). Да, первая встреча полна опасности. На всякий случай мне даже выдали оружие. Вот. (Выкладывает револьвер.) Теперь видишь, что это не болтовня? Пользоваться им можно лишь в самом крайнем случае. У меня и для тебя есть. (Достает второй револьвер.) Придешь туда к половине первого. Пароль: «Как пройти в Ромодановское?»

С е р е ж а. Убери. Мне не надо.

М и ш а. Не пойдешь? Нет, ты отвечай прямо. Я спрашиваю серьезно.

С е р е ж а. А мне не стать говорить о чепухе серьезно.

М и ш а. Значит, не пойдешь? И ничего толком сказать не можешь?

Молчание.

Ты что, постарел в этой конторе? Или просто испугался?

Молчание.

Сергей!

Молчание.

Вот, оказывается, цена всем твоим разглагольствованиям!..

С е р е ж а. Почему ты раньше не сказал мне, что связался с этими людьми?

М и ш а. Я ждал решительного шага с их стороны. Сережка! Помнишь дружбу Герцена и Огарева? Помнишь наши клятвы? Пусть у нас были детские, деревянные шпаги, но это было на всю жизнь! И никто никогда не говорил мне о подвиге во имя будущего так, как говорил ты! Никто так не говорил о свободе духа, о свободе человека! Или ты стал думать иначе?

С е р е ж а. Я такой же, как был.

М и ш а. Фу-ф! Слава богу. Я был уверен в этом. Меня даже пот прошиб. Знаешь, когда я начинал колебаться, я возвращался мыслями к тебе, и сомнения мои исчезали. И когда я услышал: «Пробил час, завтра в полночь», — я ответил: «Я готов». И пошел сюда, за тобой.

С е р е ж а. Напрасно. Неужели ты мог подумать, что я пойду?

М и ш а. Ты шутишь! Я ослышался!

С е р е ж а. Не будь мальчишкой, Монтигомо Ястребиный Коготь.

М и ш а. Значит, то, о чем мы мечтали, теперь для тебя не более как мальчишество, детская болтовня, игра в индейцев?

С е р е ж а. Хорошо, если бы только игра.

М и ш а. И у тебя хватает совести не говорить, а мычать в ответ? То-то сегодня утром к тебе заходил чекист Волкович. Наверно, не зря?

С е р е ж а. Сам знаешь, что говоришь глупости.

М и ш а. Тогда ты просто трус.

С е р е ж а (еще спокойно). Я не трус.

М и ш а. Трус! Так и знай, я клятву дал за нас обоих. И нет хода назад для тех, кто знает и отказался, тогда — пуля из-за угла.

С е р е ж а. Стреляй. Вот я.

М и ш а. Может, скажешь что-нибудь еще?

Молчание.

Совесть не позволяет?

Молчание.

Трясешься?

С е р е ж а. Это тебя трясет как в лихорадке.

М и ш а. Предатель. Если не трус, то предатель!

С е р е ж а (закусив губу). Поосторожнее.

М и ш а. Тебя купили за командировочку в университет, Сережа! Тебя купили за директорскую ложу в театре! Тебя купили, купили, Сережечка, за казенную бричку, и ты, Сережа, раскатываешь на ней по городу и пускаешь пыль в глаза Ане Малинниковой, а то как бы Митька Волкович…

С е р е ж а. Замолчи! Я ударю тебя!

М и ш а (в отчаянии). Сергей!

С е р е ж а (не поворачиваясь). К черту.

М и ш а. Хорошо. Прощай. (Ушел.)

С е р е ж а. Миша! (Выбежал за ним и вскоре вернулся.) Ушел. А может быть, и в самом деле он пойдет туда? Того гляди, угораздит, вот ерунда-то…

Зазвонил телефон.

Слушаю. Да, я. Не будем, не будем говорить об этом сегодня, Фома Александрович. Какая там «Мистерия-буфф»! Все это пустяки, глупости. Ерунда. Давайте уж завтра. Да, хорошо. (Повесил трубку и задумался.) А что сказал бы отец? Что он сказал бы?.. Помню, вижу… Вот я стою в коридорчике, босой, в ночной сорочке. В щели приоткрытой двери свет лампы, силуэт отца. Вот он: сидит с козлиной бородкой, склонившись над своими фантастическими вычислениями. Эм, эн, эс, ах… Ему всегда было безразлично, что происходит на земле! Он о луне думал!.. Мертвеюще тихий вечер. Я один в коридорчике. Там за окном, в переулках, — немая тьма. А что за нею?.. Мне страшно…

Телефонный звонок.

(Берет трубку.) Шурка? Громан? Ты уже на вокзале? Через десять минут поезд? Отлично. Если один не управишься, тотчас звони. Ну, давай, беги. (Положил трубку.) …Все двери настежь, и ветер валит с ног!.. Как непохоже это на мое безлюдное детство! Эм, эн, эс, ах… Мишка? А может, не ерунда и он всерьез?.. Кто там?

В дверях появляется А н я. Он смотрит на нее каким-то отсутствующим, ошеломленным взглядом.

А н я. Тсс! (Пауза.) Ты один? Кто-то вышел от тебя. Я прижалась к стене, и тень исчезла. Я еще и еще постояла и потом решилась. Боже мой, уже так поздно! Я совсем сошла с ума. Папа говорил, что я зайду?

С е р е ж а. А? Что? Да, да, кажется.

А н я (сняла платок, в который была закутана ее голова, и милым движением поправила волосы). Странно. Ты как будто не рад. Как будто я когда-нибудь приходила к тебе так поздно. Может, мне уйти?

С е р е ж а. Что ты, что ты! Только я еще ничего не разберу. Мишка мне нахамил, но не полезет же он на рожон как дурак? Завтра я с ним поговорю. Ничего еще, слава богу, не произошло. Анечка! (И подходит к ней.)

А н я (отстраняя его). Без этого. То есть как это ничего не произошло? Тогда зачем бы я бежала к тебе ночью?

С е р е ж а. Правда, правда. (Уставился на нее.) Я был как слепень, я не видел.

А н я. О чем ты? Сумасшедший какой-то.

С е р е ж а. Почему я не схватил его за руки?.. Что делается на улице?.. Ты ничего не заметила? А? (Стоит у окна, прислушивается.) Тихая, тихая ночь…

А н я. Перестань изображать! Говоришь какую-то чепуху!.. А зачем я пришла? Как ты думаешь, зачем я пришла? Как будто бы я пришла, если бы не такие события…

С е р е ж а (резко повернулся к ней). Какие еще события?

А н я. По-моему, это так интересно, что я полетела к тебе, чтобы поделиться. Ну, что ты уставился на меня, как полоумный индеец? Дикий совсем. Сидит и не знает, что вечер у нас будет, это уже факт!

С е р е ж а. Какой вечер?

А н я. Господи, он не знает! Вечер в школе. Здорово придумали. Он будет называться «Вечно женственное».

С е р е ж а. Как?

А н я. «Вечно женственное». Папа вначале скажет небольшое слово о литературных образах, о Шекспире, о Блоке. А я буду Офелией. Сегодня была первая репетиция. Ставят Мартини и Рощина. Странно, что не пришел Миша. Гоняет и гоняет, как ты. А он как раз должен был изображать Лаэрта.

С е р е ж а. Мишка?

А н я. Свинья такая, вместо него подыгрывал Олег Ковалев. Смотри, вот как было. (Вскакивает, танцует и напевает.) Это я Мишке, то есть теперь Олегу: «В могилу, в могилу, в могилу его!.. Как идет этот напев к шуму колеса на самопрялке! Вот незабудки, это на память: не забывай, не забывай меня! А вот повилика — она означает верность друга! Вот вам хмель и васильки! А вам полынь — она горька, как горько бывает раскаяние…

С е р е ж а. Оставь! Я не могу этого слушать…

А н я. Тебе не нравится? Я плохо читаю? Я плохо танцую?

С е р е ж а (раздраженно). Не то!

А н я. Что — не то? Объясни? Если плохо — объясни!

С е р е ж а. Ну, и еще что?

А н я. Я сказала: живые картины. А потом, конечно, танцы…

С е р е ж а. Почта духов, фанты. Тра-ля-ля, тра-ля-ля…

А н я. Тоже не нравится?

С е р е ж а. Может быть, еще мундирчик с серебряными пуговицами вытащишь, если его еще не обменяли на картошку?

А н я. Умерь пыл. Волковича не будет.

С е р е ж а. Ерунда это, понимаешь? И это сейчас как ножом по тарелке.

А н я. Ты не танцуешь, тебе скучно, вот ты и злишься. Я не такая умная, как ты, и я всегда любила наши гимназические балы. И я уже думала, что они канули в вечность, а они возвращаются. Боже, как все сложно в жизни… Ну, представь себе, я выбегу, у меня будут растрепанные волосы, и я буду разбрасывать цветы…

С е р е ж а. К черту все это, к черту!..

А н я. Цирк. Он вообразил, что если я решилась прийти к нему, вот так взять и прийти, то он может кривляться и изображать какого-то Гамлета. И еще смеешься над Волковичем, что он позер! Сам ты позер! Сам! Как я раньше этого не видела. Вот, на — съел? Я ухожу от тебя и не желаю с тобой разговаривать. Иди выгляни на улицу и посмотри, нет ли там кого-нибудь, а то увидят, как я выхожу от тебя, и начнутся сплетни… Господи, уже половина первого!

Слышны раздельные, одинокие выстрелы.

(Охнув.) Стреляют.

С е р е ж а (тревожно прислушиваясь). Кажется, у Загородного.

А н я. Неужели опять какая-нибудь банда?

С е р е ж а. Если бы банда…

А н я. А что же, если не банда? Я боюсь.

С е р е ж а. Я тебя провожу.

А н я. Мне страшно.

С е р е ж а. Пустяки. Идем. Мне еще надо забежать к Мишке. Обязательно надо. Он, наверно, дома, как думаешь, а? Наверно — дома, наверно — дома. Идем, идем!

А н я. То есть как это мы выйдем вдвоем? Ты соображаешь? Нет уж, спасибо. Потуши лампу. Посмотри в окно. Ну?

С е р е ж а (раздраженно). Да нету никого на улице! В конце концов, ты кого боишься? Бандитов или кумушек?

А н я. Посмотрите, как он стал со мной разговаривать! Я не привыкла к этому, слышишь? Здравствуйте пожалуйста, теперь он смеет! А помнишь, как ты в белых наглаженных штанах полез в болото, в тину? Кто приказал?

С е р е ж а. Ты.

А н я. Да, я. Я сказала: «А ведь не полезешь, даже если я попрошу, потому что только так, только хвастаешься, что на все готов ради меня…» Сказала, и ты полез, как дурачок, шагнул и ухнул. Я чуть не лопнула от смеха. Боже мой, что за вид у тебя был, и улыбался еще…

Опять слышны выстрелы.

С е р е ж а (нервно). Ну, идем же, идем!..

А н я. Оставь меня. Я пойду одна. (Уходит.)

Он не бежит за ней.

С е р е ж а (торопливо убирает бумаги в ящик стола. Некоторое время стоит, автоматически повторяя). «Как пройти к Ромодановскому?..» (Гасит свет и выходит.)

Зловещую тишину прервал еще один выстрел, и все постепенно погружается в полную тьму.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Вообразим, что мы на спусках Загородного сада, круто сбегающих к темному бору. Мутный, словно из тумана сотканный луч высветил фигуру, и мы узнали в ней М и ш у Я л о в к и н а. Он шарит глазами, не понимая, куда идти дальше… Но вот, кажется, кто-то возникает в призрачном свете…

М и ш а (шепотом). Как пройти к Ромодановскому?

Появляется человек. Это — М и т я В о л к о в и ч.

В о л к о в и ч. Мишка? Вот не думал, не гадал, что до этого докатишься! Ты? С этим отребьем? (Схватил его за руку.)

М и ш а. Пусти!

В о л к о в и ч. Допрыгался.

М и ш а. Пусти, я говорю! (Отбросил его руку.)

В о л к о в и ч. Болван! Даже не сукин сын, а просто болван! Переловили твоих офицеришек поодиночке как кроликов. Давай сворачивай, не до тебя!

М и ш а (он уже в истерике, отскочил назад). Ни с места! Буду стрелять!

В о л к о в и ч. Брось эти штуки, идиот! Хорошо, что на меня напоролся. Одним словом, давай пока деру, а потом сам придешь с повинной.

М и ш а. Стой, я сказал! (Вынул руки — в обеих по револьверу, а руки дрожат.)

В о л к о в и ч. Опусти, это тебе не игрушки.

М и ш а. Ни шагу!

В о л к о в и ч (спокойно). Да ты что, белены объелся?.. Ну, коли так, подымай руки и не вздумай шевелиться. Сам на себя пеняй, тоже мне… деятель… Антанты…

М и ш а. Не подходи! Не подходи, не подходи, говорю! (Лицо его искажено ужасом, и он стреляет сразу из двух револьверов.)

Волкович падает.

Митька! (Подбегает к нему.) Митька, Митька! (Тормошит его.) Да что же это, что же это… (Силится приподнять его.)

Вбегают два человека: один в красноармейском шлеме — А н д р ю х и н, другой в кожанке — К р у м и н ь. Скрутили Яловкину руки. Круминь бросился к Волковичу.

К р у м и н ь. Митюш… Митя… (Рванулся было к Яловкину.) Негодяй! (И, закрыв лицо руками, снова склонился над Волковичем.)

М и ш а (Андрюхину). Не выкручивай руки. Развяжи. (В тихом отчаянии.) Не сбегу я…

А н д р ю х и н. А ну молчать! За мной, сволочь! (Грубо толкает его.)

Суетливо поднимается в свою светелку т е т у ш к а М и л а, приобняв, ведет за собой А н ю, усаживает на золотой пуфик, хлопочет, подскакивая достает чашку, трогает кофейник, не остыл ли.

Т е т у ш к а М и л а. Ах, как хорошо, что вы зашли, деточка! Вот сюда, сюда садитесь. Давеча он пришел, когда уже светало, а я притворилась спящей, и он сразу пробрался к себе. Заглянула, а он спит и даже не разделся. Так и лег, прямо в сапогах. Кофий еще не остыл. Вы не знаете, он всегда возвращается сам не свой, если поссорится с вами. Но ведь вы помирились? Не правда ли — вчера утром помирились?

А н я (неуверенно). Кажется, да.

Т е т у ш к а М и л а. Я вам в эту чашечку.

А н я. Спасибо.

Т е т у ш к а М и л а. Это его чашечка. Помирились — а он опять сам не свой?

А н я. Не пойму, честное слово, на этот раз я на редкость ни в чем не была виновата. Забежала к нему в Подотдел, хотела поделиться насчет нашего вечера, а он вдруг разозлился.

Т е т у ш к а М и л а. Характер у него в отца. Тимоша тоже был кипяток и ужасно ревнив. Кушайте, кушайте. Вот коржики испекла. (Весело подмигнув.) Съездила обыденкой в Ромодановское, выменяла подсвечники, три вуалетки и Тимошины штаны из-под вицмундира на яйца и масло… Сережечку подкормить надо. Ему по осени в Москву ехать. Он ученым будет, как и Тимоша. Вы маслицем намазывайте, я ведь к вам как к своей.

А н я. Да что вы, мне неловко, право.

Т е т у ш к а М и л а. Ну что неловкого, не стесняйтесь. Я еще и мукой разжилась. Здесь, на базаре. Мон дьё, такой жох попался! Нынче-то пасха! Такой жох, такой жох! Но меня не проведешь! Я ему дырявый оренбургский платок подсунула. То есть как это — я без кулича? И глядите, яйца уже покрасила!

А н я. Чем это вы?

Т е т у ш к а М и л а. Да еще царской краской, в пакетиках.

А н я. Чудесно как.

Т е т у ш к а М и л а. Раньше Сережечка сам красил. Но главное — сахар. При его-то умственной работе?.. Вы кладите, кладите, вы у меня давно как своя. Это от чужих прячешь. С вами я уже примирилась. А что делать? Кушайте.

А н я. Право, так вкусно, Людмила Яковлевна.

Т е т у ш к а М и л а. И коли мы с вами сейчас вдвоем и пока он спит, давайте-ка поговорим. Как же нам быть? Без обиняков скажу, он в вас влюблен до того, что у меня опускаются руки.

А н я. Да нет же, нет, мы с ним друзья. Разве я позволила, если бы что?

Т е т у ш к а М и л а. Ах боже мой, ну назовем это «амитье амурез», влюбленная дружба. Но жениться ему рано, Анечка. Вы это сами понимаете. А теперь он вот-вот уедет в Москву. Как он там издергается, если он тут дергается?!

А н я. Но, может быть, мне удастся поскорее кончить школу и стенографические курсы по системе Животовского, и тогда я тоже поеду в Москву!

Т е т у ш к а М и л а. Ох, да что вы… Это уже совсем безумие!

А н я. Как будто я не понимаю. Когда папа читал на комкурсах, мы хоть военный паек получали. А теперь? Ну какой паек у учителя? Ему бы одному перебиться.

Т е т у ш к а М и л а. Это вам не как до революции, милая моя.

А н я. И не говорите! Больно смотреть, когда он ходит за водой и тащит ведро.

Т е т у ш к а М и л а. Нынче все так. А управляющий Казенной палатой Андерсон? Там у них, у колонки, клуб бывших статских советников. Но вы молодая, у вас все впереди. Сидите пока что дома, слава богу, что хоть так.

А н я. Сережа говорит, что ожидается новая политика. Я в этом ничего не понимаю, но он говорит, что, может быть, даже частную торговлю временно разрешат.

Т е т у ш к а М и л а. Дай-то бог.

А н я. И он говорит, что таким, как мы, студентам, учителям, вначале легче не будет. Торгаши и спекулянты расцветут. Он говорит, что папаша Шевчик, того гляди, свой конфекцион возродит. Так что Косте будет хорошо, а уж нам придется без папенек и маменек. Он так и говорит. И это он заставил меня учить стенографию по системе Животовского, потому что надо уметь и знать, чтобы жить по-человечески, а не на чьей-нибудь шее.

Т е т у ш к а М и л а. Сережечка умный, вы ему верьте. Нет, а с частной торговлей все-таки легче будет. Долго ли можно протянуть на старых штанах?

А н я. Хорошо — у вас вещи, а у нас только книги. Цирк. (Прислушалась.) Может, будить?

Т е т у ш к а М и л а. Ни-ни-ни. Он заснул часа в четыре, а то и позже. Ночью стреляли. Вы слышали?

А н я. Кажется, в Загородном. Говорят, дезертиров ловили.

Т е т у ш к а М и л а. Прямо кошмар, а не жизнь… А проснется — уж то-то обрадуется, что вы у меня. Значит, помирились? Так отчего ж он такой пришел?

А н я. Помирились или поссорились — не знаю. Что-то случилось, Людмила Яковлевна. Не знаю, не знаю. Что-то случилось…

Т е т у ш к а М и л а. Может, настроение такое, неприятности?

А н я. Не знаю. Наверно, ему не понравилось, как я танцую Офелию. Посмотрите, как я танцую. (Печально танцует.) А тут я разбрасываю цветы и тихонько пою: «Так не придет он к нам опять, его нам больше не видать…» (Опустилась на стул, не закончив танца.) Как все сложно в жизни…

Т е т у ш к а М и л а (поджав губы). Вы что же, Анечка, может, еще и в балерины собираетесь?

А н я. Люблю танцевать. Что тут такого? И рада, обрадовалась, что у нас будет вечер, как было прежде, и теперь я уже не маленькая и буду танцевать Офелию…

Т е т у ш к а М и л а. В гимназии мадам Констан у нас тоже устраивали вечера. Я мелодекламировала по-французски.

А н я. Прибежала к нему поделиться…

Т е т у ш к а М и л а. А он что?

А н я. Я так привыкла, что ему нравится все, что я делаю. Не знаю, не знаю… (Поднимает голову, и на глазах у нее — слезы.) Знаю только, что не я от него, а он от меня уйдет. (Пауза.) Вот чем это кончится.

Т е т у ш к а М и л а (развеселясь). Что вы, деточка! Вы прекрасно танцуете! Может быть, вы и на самом деле Гельцер? (Суетясь, прибирает на столе.) Нужно антант кордиаль — сердечное соглашение. А ему не понравилось? У него характер. Долой, долой монахов, долой, долой попов… Как у Тимоши. Так-таки не поправилось? Отвернулся — и кончен бал?

Шаги.

Кто там?

Входит Ш е в ч и к.

Ш е в ч и к. Это я.

Т е т у ш к а М и л а. А Сережечка еще спит.

Ш е в ч и к. Спит? И ничего не знает? Фу-у. (Сел в изнеможении.) Я сейчас заскочил к Мишке, а его, заметьте, так всю ночь и не было, исчез…

Т е т у ш к а М и л а. Болтаешь не разбери что. В чем дело?

Ш е в ч и к. Я думал, что я погиб.

Т е т у ш к а М и л а. Ну вот, пошел-поехал. Погрызи коржик.

Ш е в ч и к. Только что меня таскали в чрезвычайку.

Т е т у ш к а М и л а. Господи!

Ш е в ч и к. Сижу, в горле ком, ничего не вижу. «Фамилия? Имя-отчество?..» И потом: «Вы в курсе?» Ни в каком я не в курсе. «Не притворяйтесь, хватит». В голове туман, несу какую-то околесицу. «Ладно, мы еще поговорим. Уведите его». Иду, шатаюсь. Думаю — в каталажку. Прощай, Шевчик! И представьте — выпускают на улицу. Солнышко светит. Я было подпрыгнул от радости, но не тут-то было: встречаю Валерку Конюса, а уж у него нюх. Несется как паровоз. Завел в подворотню. «Слыхал, Мишка Яловкин арестован? Говорят, убил кого-то…»

А н я. Мишка? Убил?

Т е т у ш к а М и л а. Не слушайте вы его. Дернет же за язык сказать такое! Всегда у него слухи.

Ш е в ч и к. Слухи, слухи, а за Дмитрием Васильевичем уже пришли.

А н я. За папой?

Ш е в ч и к. Не волнуйтесь, Анечка, но его увели.

Т е т у ш к а М и л а. Да замолчи ты…

Ш е в ч и к. Я не видел, но, говорят, под конвоем, трое с винтовками и сзади пулемет.

А н я. Я… бегу… домой…

Ш е в ч и к. Я не утверждаю, но говорят.

Т е т у ш к а М и л а. Сядьте, Шевчик, ни одного слова больше. Спокойно, дети! С вашим отцом, Аня, ничего не может случиться. Все знают в городе, какой он человек…

Ш е в ч и к. Но ведь это чрезвычайка, Людмила Яковлевна. Побыли бы там с полчасика, как я…

Т е т у ш к а М и л а. Тихо, звонок.

Действительно, задребезжал колокольчик.

Ш е в ч и к. Дверь не заперта, я-то ведь вошел…

Т е т у ш к а М и л а. Значит — чужой. (Заторопилась к двери, вышла.)

А н я. Но папу-то, папу за что?

Ш е в ч и к. Конечно, если под конвоем, то дело совсем швах, меня-то не вели под конвоем, но главное — не надо волноваться, бывает и хуже, хотя до этого еще не докатывалось. Аня, Анечка, что вы, держите себя в руках…

Входит т е т у ш к а М и л а, пропуская вперед А н д р ю х и н а.

А н д р ю х и н. Где он?

Т е т у ш к а М и л а (Ане, закрывая собой подоконник, на котором лежат крашеные яйца). Ву компрене, Аня? (Андрюхину.) Он спит, я же говорю — спит.

А н д р ю х и н. Разбудить.

Т е т у ш к а М и л а. Сейчас, голубчик. Садитесь. Может, кофейку? Вот коржики, товарищ.

А н д р ю х и н. Некогда мне, гражданка. Идите за ним.

Тетушка Мила ушла. Аня становится на ее место, закрывая подоконник и с ужасом глядя на богатыря в шишаке, с нашитой матерчатой звездой, угрюмого и словно бы заполнившего собой половину комнаты.

Ш е в ч и к (робко). А зачем он вам понадобился? Его же ждут на коллегии в Губнаробразе…

А н я (подыгрывая Шевчику). Он, наверное, у товарища Фомичева будет? У Фомичева, да?

Ш е в ч и к. А как же? Запросто! У самого Фомичева!

А н я (Андрюхину, который все время молчит). Непонятно все-таки… (Напевает с нарочитой беззаботностью.) По берегу ходила большая крокодила, она, она зеленая была…

Тягостная пауза. Потом появляются С е р е ж а и т е т у ш к а М и л а.

А н д р ю х и н. Ты — Неховцев?

С е р е ж а. Да, я…

А н д р ю х и н. Пойдешь со мной.

Т е т у ш к а М и л а. Погодите, погодите, я ему сверточек дам — сахару, смену белья.

А н д р ю х и н. А это ни к чему. (Сереже.) Пошли. (Уводит Сережу.)

Ш е в ч и к. Андрюхин, Андрюхин его фамилия, я узнал точно. А по прозвищу Есаул. Слышали?

А н я. О боже!

Ш е в ч и к (шепотом). Губчека. Особняк Елина.

А н я. Есаул! (Истерически плачет.)

Ш е в ч и к. Нет слов. Это конец.

Т е т у ш к а М и л а. Сырость не разводить, тоже мне еще. Сейчас я сама пойду прямо к этому латышу…

Ш е в ч и к. Вы не знаете, что такое товарищ Круминь, да вас к нему и не допустят!

Т е т у ш к а М и л а. А это мы посмотрим. Я не с такими разговаривала! Он, голубчик, у меня еще попляшет! Чтобы среди бела дня схватить Дмитрия Васильевича, а потом моего Сережечку… Мои дьё, они что, ополоумели?.. (Собирает вещи, кидая их в базарную корзинку.) Дай-ка там бювар, Костик, ты же знаешь, там, на столике. Пускай посмотрят охранную бумагу на библиотеку покойного Тимоши, а потом бумагу на мое имя, когда я сдала книги с Тимошиными экслибрисами в нашу центральную читальню. Вот, гляди, личная мне благодарность от товарища Луначарского… (Надевает шляпку.) А они — Сережечку!.. Попляшут у меня, попляшут! (Уходит.)

Кабинет Круминя в ЧК. За столом — К р у м и н ь, чуть поодаль и напротив него — М а л и н н и к о в.

М а л и н н и к о в. Насчет своих убеждений я могу сообщить, что придерживаюсь конституционно-демократических принципов, а после Февраля склонялся к республиканскому строю.

К р у м и н ь. Ну что ж, все-таки движение вперед.

М а л и н н и к о в. Видите ли, конкретные события учат многому. Я не собираюсь утаивать, что считал Учредительное собрание наиболее справедливой формой, определяющей дальнейшее развитие России. История рассудила иначе. Тем не менее — и это я подчеркиваю — к советской власти я отношусь лояльно. Нет, пожалуй, теперь могу сказать более определенно. Диктатура Совдепов убедила меня в том, что она справилась с анархией и разнузданностью тех темных сил, которые грозили погубить Россию. Это я признаю.

К р у м и н ь (не без иронии). Очень приятно.

М а л и н н и к о в (со смешком). Как говорили в мрачное средневековье: «эрарэ гуманум эст», человеку свойственно ошибаться. Это по-латыни.

К р у м и н ь. Совершенно справедливо. И если не ошибаюсь, вы — преподаватель истории?

М а л и н н и к о в. Нынче в старших классах школы второй ступени, а до революции — в мужской гимназии имени Александра Первого Благословенного. В прошлом полугодии читал лекции по русской истории на комкурсах, но в свете новых агитационных требований мои чтения были прекращены.

К р у м и н ь. Комкурсы готовят командиров Красной Армии, и там у них несколько другая программа.

М а л и н н и к о в. Скорблю, ибо всегда считал и считаю, что вульгарное изложение исторического процесса наносит непоправимый вред. Свести историю к борьбе крестьян с помещиками…

К р у м и н ь. Стоит ли здесь обсуждать этот вопрос? Но разве вы лишены возможности продолжать работу как преподаватель в школе?

М а л и н н и к о в (сухо). В рамках, мне указанных.

К р у м и н ь. И ведь вы, кроме того, состоите директором недавно созданного краеведческого музея…

Малинников утвердительно наклонил голову.

…являясь одним из его основателей?

М а л и н н и к о в. Да. Не скрою, это моя давняя мечта. Не раз ставил вопрос перед городской думой. Но в те времена…

К р у м и н ь. Ну вот, а теперь — видите?

М а л и н н и к о в (поджал губы, чуть наклонил голову). Признаю.

К р у м и н ь. Но не мешают ли вам в вашей работе?

М а л и н н и к о в. Нет.

К р у м и н ь. А все-таки? Скажем, Подотдел искусств?

М а л и н н и к о в. Нет, что вы.

К р у м и н ь. В частности, товарищ Неховцев?

М а л и н н и к о в. Помилуйте, как это может быть? Он мой ученик. В фонд музея недавно поступили редчайшие материалы, вызволенные из помещичьих усадеб. Сережа Неховцев проявил при этом немалое мужество и энергию. Там оказались поистине уникальные вещи.

К р у м и н ь. Следовательно, у вас продолжаются дружеские связи с вашими учениками?

М а л и н н и к о в (сдержанно). Особливо с теми, кто учился у меня в гимназии.

К р у м и н ь. Тогда, наверное, вы можете сказать, что за человек Яловкин?

М а л и н н и к о в. Яловкин?

К р у м и н ь. Да, да, Яловкин, Михаил Яловкин. Кажется, сын железнодорожного кондуктора? (Заглянул в папку.) Тысяча девятьсот третьего года рождения.

М а л и н н и к о в. Мишу Яловкина я знаю с третьего класса. Хороший юноша. (Снял пенсне, протер их не спеша.) Романтик. Иной раз, глядя на него, невольно вспоминал я и свое студенчество.

К р у м и н ь. А с кем он дружил?

М а л и н н и к о в. В средних классах — с Дмитрием Волковичем.

К р у м и н ь. С кем? С кем?

М а л и н н и к о в. С Волковичем.

К р у м и н ь. А что собой представляет Волкович?

М а л и н н и к о в. Затрудняюсь ответить. Он ушел из гимназии, и с тех пор я с ним не встречаюсь, хотя иногда он заходит к моей дочери.

К р у м и н ь. Понятно. С кем еще дружил Михаил Яловкин?

М а л и н н и к о в. Видите ли, их была троица. Три мушкетера, так их и называли. Это еще до революции. А третий — Неховцев.

К р у м и н ь. А как же с мушкетерами? Их дружба продолжается?

М а л и н н и к о в. У Неховцева и Яловкина продолжается, а у Волковича, видимо, появились другие интересы.

К р у м и н ь. Вы имеете представление, какие именно и почему это послужило их расхождению?

М а л и н н и к о в. Право, не интересуюсь, чем занимается Волкович, но соседи по их подвалу относятся к нему с подозрением.

К р у м и н ь. Может быть, не только соседи? В этом городе не могло быть иначе. Он работает у меня.

М а л и н н и к о в. Да, я что-то в этом роде слыхал.

К р у м и н ь. Почему же только слыхали? Митя не скрывал, что он работает в ЧК.

М а л и н н и к о в. По-видимому. Поэтому и разошелся с друзьями.

К р у м и н ь. Он — с друзьями или друзья — с ним?

М а л и н н и к о в. Право, не знаю.

К р у м и н ь. Нет, знаете.

М а л и н н и к о в. Могу оказать только, что с тех пор держится он с какой-то нарочитой бравадой.

К р у м и н ь. А вам не приходило в голову, что это вынужденная бравада?

М а л и н н и к о в. Почему же — вынужденная?

К р у м и н ь. Но вы же сами сказали, что к нему стали относиться с подозрением. И он пошел даже на разрыв с прежними товарищами. А ведь это нелегко?

М а л и н н и к о в (нахмурившись). Согласен.

К р у м и н ь. Отлично. Мы с вами находимся сейчас в особняке бывшего купца Елина, и ваши обыватели, которых вы именуете русской интеллигенцией, обходят этот особняк с опаской и идут по другой стороне. Замечали? Так это не только страх, это — ненависть… Могу пожалеть, что я так мало задумывался, сколь трудно было Мите…

М а л и н н и к о в. Что?.. Да, да…

К р у м и н ь. Хорошо, оставим Митю. Были у него свои мечты, свои планы. А вот какие планы были у вашего романтика Михаила Яловкина?

М а л и н н и к о в. Он избрал благородный путь. Его мечта — стать народным учителем.

К р у м и н ь. Скажи на милость. Вот ведь какая еще вещь…

М а л и н н и к о в. Что именно?

К р у м и н ь. Это не имеет отношения к делу. Но видите ли, сам я тоже в народные учителя готовился. В Курляндии бывали?

М а л и н н и к о в. Не приходилось.

К р у м и н ь. Так вот, я оттуда. Начинал там.

М а л и н н и к о в. Тогда, стало быть, вы Яловкину близкий по духу человек.

К р у м и н ь. Боюсь, вы ошибаетесь. Но меня этот молодой человек интересует.

Малинников настороженно молчит.

Расскажите о нем подробнее.

Малинников молча достает кисет.

А вот, пожалуйста, папиросы. Курите.

М а л и н н и к о в. Благодарю. Я уже привык к махорке.

К р у м и н ь. Спичку?

М а л и н н и к о в. У меня свои. Сначала вонь, потом огонь.

К р у м и н ь. Да, спички у нас плохие. Так вот, меня интересует этот молодой человек. О чем говорит, что думает. Насколько мне известно, в школе имеется исторический кружок. Собираются его товарищи. Они меня тоже интересуют. Кто там у них верховодит? Яловкин? Или кто-нибудь другой? Кто именно? Что за разговоры ведутся? На какие темы?

М а л и н н и к о в. Милостивый государь! Вы за кого меня принимаете?

К р у м и н ь. Ваше право не отвечать, гражданин Малинников.

М а л и н н и к о в. Извольте, я доложу, но только о себе. Я, знаете ли, против всякого насилия, в каком бы виде оно ни проявлялось. Я об этом заявлял и заявляю открыто. И представьте, уверен, что мне ничего не угрожает.

К р у м и н ь. А это? (Показал на сумочку.) За пайком собрались?

М а л и н н и к о в. В данном случае — нет. Прихватил на всякий пожарный случай.

К р у м и н ь. А!

М а л и н н и к о в. К тому же с утра не лопал.

К р у м и н ь. Что?

М а л и н н и к о в. Не трескал.

К р у м и н ь (смеется). Ну, советская власть! Довела!

М а л и н н и к о в. Елико могу, стараюсь говорить доходчиво.

К р у м и н ь. А здорово вы нас не любите.

М а л и н н и к о в. Не люблю.

Круминь равнодушно на него глянул и, склонившись над столом, что-то пишет.

Как видите, не зря прихватил сумочку! Припоминаю веселейший случай, когда Николай Первый посадил в кутузку профессора и цензора Александра Васильевича Никитенко за то, что тот пропустил в одном журнале непочтительное употребление слова «бог». Посадил, положим, всего на две недели, однако же…

К р у м и н ь (не отрываясь от бумаг). У нас за это не карают.

М а л и н н и к о в (ехидно). Но я сказал «бог» в более широком смысле.

К р у м и н ь. Я понял.

М а л и н н и к о в. История в иных случаях повторяется, и чаще всего не на радость человечеству. Вы не находите?

К р у м и н ь. Не нахожу. Если бы я так думал, то, наверно, не находился бы здесь. Ваши исторические параллели меня не смущают. Скажу более: в условиях смертельной классовой борьбы цензура у нас будет пожестче прежней. Утешить не могу. Пока что и в кутузках, к сожалению, не прошла надобность.

М а л и н н и к о в. Ну что ж, я готов.

К р у м и н ь. Но я не готов! Вот в чем дело. (Нахмурившись.) Мне надобно разобраться не в вас, Дмитрий Васильевич, а в ваших воспитанниках. И тут я не имею права ошибиться.

М а л и н н и к о в (подумав). Это вы хорошо сказали. (Еще подумал.) Гражданин Круминь, могу заверить вас, что это честные, думающие мальчики.

К р у м и н ь. Да?

М а л и н н и к о в. Недавно читал я цикл лекций в педагогическом институте. Новшество в нашем городе. Зал был переполнен. И я приметил почти всех своих учеников…

К р у м и н ь. Вы читали что-нибудь из своих… исторических параллелей?

М а л и н н и к о в. Представьте, нет. О литературе.

К р у м и н ь. О чем именно?

М а л и н н и к о в. Об отрешенности и одиночестве человека. Давно уже модная тема на Западе. И о том, как русская литература, именно русская литература девятнадцатого века врывалась в эту стихию мирового пессимизма своим стремлением к общему добру и слиянию душ. Я читал о Достоевском, о Толстом… И если восемнадцатый век возвеличивал понятие чести, то во второй половине девятнадцатого — совесть возглавила все лучшее в нас!

К р у м и н ь. Сожалею, что не хватает времени побывать на таких лекциях.

М а л и н н и к о в. Не плохо бы. Я говорил о лучших сторонах великой русской интеллигенции, самых светлых и двигательных упованиях нашего общества.

К р у м и н ь. И что же дальше?

М а л и н н и к о в. То есть?

К р у м и н ь. Почему никто из этих ваших мальчиков не спросил вас, как им жить дальше? И что такое честь. И что такое совесть. В смысле упований? В наше-то время? Когда все переворотилось сверху донизу? Ведь ни в одной книге они не найдут ответа на этот вопрос?

М а л и н н и к о в (хмыкнув). Переворотилось. Толстовское словцо. Н-да. Согласен. Противоречий полно. Не случайно, я думаю, у некоторых из них появились эдакие, я сказал бы, народнические настроения.

К р у м и н ь (поморщившись). Эсеровщина, что ли?

М а л и н н и к о в. Нет, тут что-то другое. Быть может, это не более как протест против того примитивного мышления, которое им навязывают. Иногда, знаете ли, проглядывают даже, я сказал бы, славянофильские нотки.

К р у м и н ь. Чепуха какая-то… Однако же это я проглядел. (Угрюмо.) Беда.

М а л и н н и к о в. Почему же — беда? Заблуждения в молодости — веселые заблуждения.

К р у м и н ь. Иные заблуждения приводят нынче к катастрофе.

М а л и н н и к о в. Но речь-то о ком? О юношах. А им сам бог велел витать в небесах. Пусть мечтают, кипятятся…

К р у м и н ь. У нас мечты не в небе, а на земле.

М а л и н н и к о в. Вот как! Тем не менее неясности остаются неясностями, и трудно предугадать, что ожидает каждого из нас.

К р у м и н ь. Схватились за сумочку?

М а л и н н и к о в. Я уже старый человек, мне нечего бояться. (Взглянув на Круминя.) Пожалуй, скорее боюсь за вас.

К р у м и н ь. За меня?

М а л и н н и к о в. Сколько превратностей, сколько неожиданностей…

К р у м и н ь. Ну, как видите, пуля меня не берет.

М а л и н н и к о в. Пуля — это слишком примитивно.

К р у м и н ь. Я тоже так полагаю.

М а л и н н и к о в. Каждому овощу свое время. Я и с т о р и к, гражданин следователь. Из моего музея далеко видно.

К р у м и н ь. Ах, вот что! Но неужто и ваш Неховцев склонен к таким же историческим предвидениям?

М а л и н н и к о в. О нет! Он весь в современности. (Усмехнулся.) Даже меня заставляет призадуматься кое о чем.

К р у м и н ь. О чем же?

М а л и н н и к о в. Готов согласиться, постарел я и многого не понимаю. Он увлекается даже футуризмом, утверждая, что это нечленораздельное новое искусство поразит в конце концов мир. И вообще, что мы — начало всех начал. А ужасы, которые переживаем, превратятся в легенду, лишь бы сохранился этот дух.

К р у м и н ь. Дух? Каких же это времен… дух?

М а л и н н и к о в. Ну… этих вот наших с вами лет. Дух бесшабашного новаторства в театре, в литературе…

К р у м и н ь. А! (Смеется.) На мой взгляд, вы здорово ухватили самое существенное в нашей молодежи.

М а л и н н и к о в. Слава богу, всю жизнь с ними…

К р у м и н ь. Еще бы! Слыхал, слыхал, что вы не только прекрасный лектор, но и замечательный педагог.

М а л и н н и к о в. Был когда-то.

К р у м и н ь. Не скромничайте.

М а л и н н и к о в. Не скрою, они до сих пор ко мне как к старшему другу…

К р у м и н ь. Высшая награда для педагога.

М а л и н н и к о в. Я рад, что вы понимаете. Безусловно, были бы учителем, раз понимаете! (И даже заулыбался.) Да, я для них как старший друг. Вот Сергей. Доказывает новые идеи, налетает на меня, а чуть схлестнется с «товарищами» из Губнаробраза и тотчас — ко мне. «Товарищам» до его тонкостей дела нет. Что они понимают? Тут есть от чего за голову схватиться. По сути-то целая драма!.. Ведь так? Заведующий Губнаробразом, если не ошибаюсь, слесарь? До культуры скакать и скакать, а командует. Вот какие пилюли. Впрочем, что я?.. Это не он негодует, а я. Прошу отметить — не он, а я!

К р у м и н ь. Отмечу, не извольте беспокоиться.

М а л и н н и к о в. И ежели я здесь высказался…

К р у м и н ь. Как говорили когда-то по-латыни: «и на старушку бывает прорушка». Так. Значит, ваш любимый ученик Сергей Неховцев, надо думать, оказывает влияние на своих приятелей?

М а л и н н и к о в (прикусив губу). Полагаю.

К р у м и н ь. И на Яловкина?

М а л и н н и к о в (еще более сдержанно). Полагаю.

К р у м и н ь. И до сих пор?

М а л и н н и к о в. И до сих пор. А что?

К р у м и н ь. Да ничего. Не смею больше задерживать вас.

М а л и н н и к о в. Позвольте, позвольте… Может, вы меня не так поняли?

К р у м и н ь. Нет, почему же? Именно так. Держите пропуск. (Передает пропуск.) Про нас много треплют, Дмитрий Васильевич, не слушайте кумушек.

М а л и н н и к о в. Между прочим, когда я отправляюсь за водой и встречаюсь с бывшим управляющим Казенной палаты…

К р у м и н ь. Львом Александровичем Андерсоном?

М а л и н н и к о в (беспокойно). Да, да… Однако же создается впечатление, что здесь что-то произошло… Что-то не так… Нет, нет!.. Отдаю должное вам. Никаких претензий, никаких. (И уже у двери.) Честь имею.

К р у м и н ь (вдруг). Одну минутку. Скажите, гражданин Малинников, а если бы вы узнали, что Михаил Яловкин, воспитанный на ваших понятиях чести и совести, убил вашего бывшего воспитанника Дмитрия Волковича, вы не посчитали бы себя…

М а л и н н и к о в. Что, что?

К р у м и н ь (не меняя интонации). …не посчитали бы себя в какой-то мере виновным в этом убийстве?

М а л и н н и к о в. Вы… шутите! Убийство?..

К р у м и н ь. О нет, мне не до шуток.

М а л и н н и к о в. Значит, то, что вы сказали, правда? Раз вы сказали, то объясните, раз сказали…

К р у м и н ь (резко). Сказал. И все. Подумайте. (Поклонился, отвергая всякое продолжение разговора.) С вами говорил следователь. Благодарю вас. Вы очень интересно обрисовали мне своих учеников. Больше вопросов пока не имею.

М а л и н н и к о в. Странно, знаете ли, странно… (Уходит в смятении.)

А н д р ю х и н (в дверях). Привел Неховцева.

К р у м и н ь. Отведи в бокс, повежливее только. И бахнешь ему невзначай про убийство. А пока давай сюда актера.

А н д р ю х и н. Предупреждаю. Он весь покрылся пятнами и угрожает кому-то жаловаться. (Ушел.)

Тотчас появился С а м а р о в - С т р у й с к и й, действительно до крайности взволнованный.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Не могу понять, так сказать, почему меня вызвали? В чем дело? У меня читка революционной пьесы «Мистерия-буфф»…

К р у м и н ь. Читку придется отложить, гражданин. По пустякам сюда не вызывают. И лучше всего — не волноваться.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. То есть как это не волноваться? Того гляди, придется ломать сцену и партер, а я, именно я, отвечаю за сохранность театрального помещения, мало того, я отвечаю за безопасность актеров и зрителей…

К р у м и н ь (перебивая). Меня вот что интересует. У вас, кажется, произошли столкновения с заведующим Подотделом искусства?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. У меня? С товарищем Неховцевым? С Сергеем Тимофеевичем? Да боже мой! Не было случая, так сказать, чтобы я позволил себе не считаться с его указаниями… Правда, Сергей Тимофеевич несколько увлекается. Увлекается, увлекается. А мои актеры, это известные на всю Россию актеры — Рощина, Мартини, Шер, — они хотят играть серьезные роли.

К р у м и н ь. Нормально.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Вот я и говорю. А в «Мистерии-буфф» им предлагают лазить по трапециям. Пожалуйста, лично я готов, раз уж так…

К р у м и н ь. Зачем же вам лазить, Фома Александрович! Рисковать своей жизнью и безопасностью зрителей? Помилуйте, вы такой прекрасный артист, и не только в драме. Говорят, можете и в музыкальных пьесах…

С а м а р о в - С т р у й с к и й (настороженно). Это в каких, так сказать?

К р у м и н ь. Да вот рассказывали мне: так сказать, песенки поете.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. А, да. Пел, пел.

К р у м и н ь. Может, споете?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Давно не пел. Что, что? Извольте. Попробую. (Протрубил губами наподобие трубы и отчаянно начал.)

К р у м и н ь. Нет, это, по-видимому, не то. Был у меня тут Шевчик; между прочим, о каких-то куплетиках говорил.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Куплетиках?..

К р у м и н ь. Не могли бы вы их вспомнить?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Да ведь…

К р у м и н ь. Забыли?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Нет, почему же забыл?

К р у м и н ь. Ну и давайте.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Сухо получится. Гитары нет.

К р у м и н ь. Ну, разве это концерт? Давайте, давайте!

С а м а р о в - С т р у й с к и й (весьма напряженно).

К р у м и н ь. Я думаю, на сцене вы исполняете это веселее.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Если угодно, я перепишу все куплетики, не утаив ни одного слова.

К р у м и н ь. Нет, зачем же? А что у вас вчера шло?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. По случаю пасхи — «Тетка Чарлея». Комедия-фарс в канун страстной, а зал битком…

К р у м и н ь. Положим, не битком, но вот что любопытно…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Я весь внимание.

К р у м и н ь. Неховцев был на спектакле?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Вчера не был. А что?

К р у м и н ь. Да так. Спектакль когда у вас кончается?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. В половине первого, иногда чуть позже. По новому времени. Ведь я почему помню, что Сергея Тимофеевича не было? Утром у меня с ним произошел, так сказать, конфликт. Прошу вас, вникните в существо нашей профессии, это не так просто…

К р у м и н ь. Догадываюсь, что не просто, хотя, право, мало сведущ в ваших тонкостях…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Вы? Мало сведущи? Я сразу почувствовал — вот где наконец меня поймут! Вы слушаете?

К р у м и н ь (потирая виски). Да, да, конечно.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (пламенно). Нет, не футуризма я боюсь, не ломки сцены и оркестровой ямы, не ответственности перед хозяйственными органами Совдепа, я боюсь гибели театра!

К р у м и н ь (борясь с дремотой). Почему — гибели?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Уходят, понимаете, прекрасные тайны нашего искусства! Обнажается ремесло. Как бы вам объяснить?.. Это крик души!.. Вот уничтожили занавес, и перед нами — отвратительная кирпичная стена вместо задника, как у Мейерхольда. Зритель видит это, и исчез таинственный сумрак кулис! У него артисты с раздетыми лицами, без грима. А я люблю волшебство, я люблю грим и пышные костюмы, люблю веселие и шутку, водевиль, комедию и люблю возвышенную декламацию, люблю ту черту, которая отделяет меня от зрителя, и он глядит на меня как на неземное существо! Поймите, лишая тайн, мы убиваем театр! Если это контрреволюция, арестуйте меня. Извольте, я взойду на эшафот, я умру за это, по так жить не могу!

К р у м и н ь. Зачем же на эшафот? Выпейте воды. Разве есть декрет, чтобы во всех театрах было как у Мейерхольда?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Так сказать, я как раз это и говорил, доказывая гражданину Неховцеву…

К р у м и н ь. Пейте, пейте, это вода кипяченая. Скажите, когда вы вчера заходили к Шевчику, у него кто-нибудь был?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Да, да, я только кипяченую и пью. Кто был? В общем, никого. Впрочем, нет, я встретился там с неизвестным молодым товарищем в красных штанах и револьвером на боку.

К р у м и н ь. А еще?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Очень приятный молодой человек. И еще заходил молодой товарищ, которого товарищ Шевчик называл Мишей…

К р у м и н ь. Короче. Вы этого молодого товарища не знаете?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Кого? Первого молодого товарища или второго молодого товарища?

К р у м и н ь. А вы слушайте внимательно. Второго.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (поспешно). Ну как же не знаю? Он разика два заходил в директорскую ложу, и гражданин Неховцев представил его мне как своего лучшего друга. Мы пропусков кому попало не даем.

К р у м и н ь. Значит, вы точно помните, что Неховцева в театре не было?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Разумеется. Кроме того, в тот вечер я звонил ему в Подотдел, и, представьте, он оказался там.

К р у м и н ь. Это было поздно вечером?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Уже кончался спектакль. Прямо скажу, я очень удивился, что он еще на службе.

К р у м и н ь. Вы звонили ему, когда уже кончался спектакль?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Да. А что? А что?

К р у м и н ь. Не можете ли вы мне сказать, о чем говорил Яловкин, когда днем заходил к Шевчику?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. То есть кто? То есть второй молодой товарищ? Вот уж не припомню, ей-богу, не припомню. А вот первый молодой товарищ сказал Шевчику: «Насчет билетов лучше помалкивай». И когда Шевчик ответил: «Как будто я не понимаю», или что-то в этом роде, то молодой товарищ, то есть первый молодой товарищ, добавил: «Очень хорошо, Шевчик, что ты понимаешь суровые законы революции», или что-то в этом роде…

К р у м и н ь. И это все?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Все. С этими билетами всегда такая кутерьма…

К р у м и н ь (некоторое время что-то записывал, потом поднял глаза на Самарова-Струйского и усмехнулся). Ну… а как же вы решили с пьесой Маяковского «Мистерия-буфф»?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Да ведь вы сами говорите, что не было такого декрета… А тут сцену ломать… Нет уж, так сказать, покорно благодарю!

К р у м и н ь. Не пойму я вас, Фома Александрович. Вы такой уважаемый артист, а говорите то одно, то другое?

С а м а р о в - С т р у й с к и й (вскочил). А вы представляете себе, что такое театр?

Круминь почти умоляюще посмотрел на него.

Нет, вы не представляете себе, что такое театр! Спокон века крутились мы как белка в колесе! Были и народные глашатаи, и придворные шуты! Ставили «Разбойников» Шиллера и «Рука всевышнего отечество спасла»! Бросали гневные слова обличений и тут же ползали, подличали, пресмыкались, как рабы!.. О жалкий жребий! Но все равно, сквозь все намордники, невзирая на все барские милости, награды, подачки, которыми осыпали нас за унижение, несмотря на все это, имя русского актера звучит гордо, слышите вы — гордо! И в нем не умирает трибун!.. (Испугался.) Что? Что?

Пауза.

К р у м и н ь. Странная штука театр… Уж извините, что побеспокоил вас. (Уткнулся в бумаги.)

С а м а р о в - С т р у й с к и й (тихонечко). Простите… а пропуск на выход?

К р у м и н ь. А, да. Пропуск. Вот он. Пожалуйста.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Благодарю вас.

К р у м и н ь. Вы не туда идете. Это шкаф.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Совершенно справедливо, это шкаф.

К р у м и н ь. А дверь правее.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Именно правее. Нервы, знаете, нервы… Благодарю от души. У нас сегодня «Трильби». В роли гипнотизера Свенгали Мартини бесподобен. Приходите обязательно.

К р у м и н ь. Всего хорошего. (Стоит, провожая глазами уходящего актера, и, когда тот исчез за дверью, быстро выбегает из-за стола.) Фу-ты, ну-ты! (И начал яростно делать гимнастику.) Раз, два, три, четыре… (Выбрасывает ногу, руку.)

В таком виде его застает А н д р ю х и н.

(В бешенстве.) Черт те что!.. Наваждение. Фасоль в голове. Кошмар.

А н д р ю х и н. А ты бы еще одни сутки не спал! Что ты с ними валандаешься? Одинаково одна белая контра, и разговор с ними короткий.

К р у м и н ь. А у меня длинный. Постучи себя по головочке, пошевели мозгами… Страшный ты человек, Петро, дай тебе волю.

А н д р ю х и н. Ну, ты бывал и пострашнее меня, комиссар.

К р у м и н ь. Страшным быть не трудно. И рубить сплеча тоже. А только — какой поворот мы сейчас делаем?

А н д р ю х и н. К мирному времени подошли.

К р у м и н ь. Нет, не к мирному. Но к такому времени, когда мы с тобой не имеем права проморгать не то что друга, но и каждого, кто еще по глупости не с нами.

А н д р ю х и н (сумрачно). Жалко мне тебя, Янис. Допрыгаешься.

К р у м и н ь. Ладно трепаться. Давай-ка сюда Неховцева. Контра — как думаешь?

А н д р ю х и н (бодрее). Уж этот определенно контра. (Уходит.)

Круминь углубляется в бумаги, и, когда появляется С е р е ж а, он некоторое время подчеркнуто не обращает на него внимания.

С е р е ж а (кашлянув). Как прикажете понимать? Я арестован?

К р у м и н ь (не отрываясь от бумаг). Ваша фамилия?

С е р е ж а. Неховцев.

К р у м и н ь. Имя, отчество?

С е р е ж а. Сергей Тимофеевич.

К р у м и н ь. Год рождения?

С е р е ж а. Тысяча девятьсот третий.

К р у м и н ь. Социальное происхождение?

С е р е ж а. Сын профессора Московского университета.

К р у м и н ь (поднял на него глаза). Вам известно, что ваш друг Михаил Яловкин сегодня ночью убил сотрудника ЧК Дмитрия Волковича?

С е р е ж а (вспыхнул). Мне об этом только что сказали.

К р у м и н ь (снова стал перелистывать бумаги. И — как ни в чем не бывало). Давно работаете в Подотделе искусств?

С е р е ж а. Около года. С сентября.

К р у м и н ь. Кто назначил вас на должность заведующего?

С е р е ж а. Товарищ Фомичев.

К р у м и н ь. Товарищ Фомичев?

С е р е ж а. Да.

К р у м и н ь. Забавно. Он вас знает давно?

С е р е ж а. Не думаю. Я прочитал два реферата о современном театре в нашем школьном кружке. Возможно, он об этом слышал.

К р у м и н ь. И вы не удивились этому назначению?

С е р е ж а. Я? Нисколько. Подумал тогда: а из старых на кого опереться?

К р у м и н ь. Значит, на молодых? Так, так. (И сразу — как оборвал.) Но может быть, вам не известно, что такой же юноша, как вы, и ваш близкий друг, убийца Дмитрия Волковича, был вооружен двумя наганами под номерами, числящимися по артдивизиону, и установлено со всей очевидностью, что сей молодой человек был самым тесным образом связан с охвостьем из бывших офицеров и входил в их контрреволюционную организацию? Вы тоже с ней связаны?

С е р е ж а. Нет.

К р у м и н ь. А про него знали?

С е р е ж а. Я узнал об этом лишь вчера вечером.

К р у м и н ь. Прекратите вранье! Где вы провели эту ночь?

С е р е ж а. У меня были дела, и я допоздна засиделся в Подотделе, а потом пошел домой.

К р у м и н ь. А где вы были в течение двух дней до этого? На службе и дома вас не было.

С е р е ж а. Я был занят личными делами и не обязан отвечать на этот вопрос.

К р у м и н ь. Не хотите отвечать?

С е р е ж а. Отказываюсь.

К р у м и н ь. Вам же хуже. Итак, вы утверждаете, что о существовании контрреволюционной шайки вы узнали лишь вчера вечером?

С е р е ж а. Да.

К р у м и н ь. И что в ней состоит Михаил Яловкин — тоже только вчера?

С е р е ж а. Да.

К р у м и н ь. И настаиваете на том, что не причастны к этой шайке?

С е р е ж а. Да, не причастен.

К р у м и н ь. Следовательно, считаете себя невиновным?

С е р е ж а. Нет, считаю виновным.

К р у м и н ь. То есть?

С е р е ж а (срывающимся голосом). Я не собираюсь притворяться и лгать. Заявляю, что признаю себя виновным в том, что вовремя не остановил друга, не объяснил и не убедил его, а, обидевшись на его дурацкие оскорбления, отвернулся и лишь промычал, что я не с ним.

К р у м и н ь. Так. Допустим, что это так.

С е р е ж а. Я не сомневаюсь, что вы мне верите. Но мне от этого не легче. Вина моя остается при мне.

К р у м и н ь. Итак, накануне убийства вы исчезаете на два дня и отказываетесь отвечать, где вы были. Вечером в день убийства вы узнаете, что ваш лучший друг связан с контрреволюционной шайкой, которая собирается сегодня ночью в Загородном саду. Вы почему-то остаетесь до утра в Подотделе, объясняя, что у вас были какие-то дела. Не значит ли это, что вы превратили советское учреждение в штаб контриков и ждали там сигнала? Могу я так думать или нет? Как мне поступить с вами?

С е р е ж а. Как вы поступили — арестовать.

К р у м и н ь. Пока я этого не сделал, но разговариваю с вами как следователь. Допустим, я верю вам, что два дня вы пропадали по делам сугубо личным, что о контрреволюционной шайке узнали лишь вчера вечером от вашего Друга Михаила Яловкина и узнали также, что этой ночью состоится сборище этой шайки. Вы отказались участвовать, отвернулись и «промычали». И хотя вам было ясно, что собираются отъявленные контрреволюционеры, вы ничего не сделали, чтобы это предотвратить. Так или нет?

С е р е ж а. Да, так! (Настороженно.) А что я мог сделать?

К р у м и н ь. Не м о г л и, а д о л ж н ы были! Как бы на вашем месте поступил ваш бывший друг Дмитрий Волкович?

С е р е ж а. Не знаю, как бы он поступил.

К р у м и н ь. Лжете! Знаете! Почему вы не позвонили сюда?

С е р е ж а. Но, видите ли… тут… как бы сказать… разные принципы.

К р у м и н ь. Ах да, принципы!

С е р е ж а. Должно быть, вам непонятно. Но меня не этому учил мой отец… и, наверно, дед, и прадед, наверно…

К р у м и н ь. Не кичитесь. Потомственный интеллигент!

С е р е ж а. Я не кичусь, а горжусь этим!

К р у м и н ь. Пустая фанаберия. В другие времена живем.

С е р е ж а. В другие. Согласен. И даже не в те, что год назад. Понемногу начинают понимать, что без интеллигенции далеко не уедешь. И коли старая не годится — новая нужна? А откуда она вырастет?

К р у м и н ь. Не волнуйтесь. Вырастет.

С е р е ж а. На пустом месте ничего не вырастет. Позади сколько накоплено?

К р у м и н ь. Соль земли! Выходит — гладить по головочке каждого контрика, если у него «накоплено»?

С е р е ж а. Я этого не сказал.

К р у м и н ь. А вы не увиливайте, не увиливайте. Отвечайте прямо.

С е р е ж а (хмуро). Я не увиливаю. Я размышляю.

К р у м и н ь. Ох уж мне эти мыслители, философы…

С е р е ж а. Да, я понимаю. Пока что такие, как я, не очень нужны. Иногда даже подозрительны. Но ведь уже наступает завтрашний день! И у него будет совсем другой счет! Вот тогда мне, а не вам по этому счету платить.

К р у м и н ь. Вот как! (Насмешливо.) Значит, я ухожу в прошлое, а вы прокладываете дорогу в будущее?

С е р е ж а. Не прокладываю, но должен быть готов к нему. Требования будут другие.

К р у м и н ь. Отличная мысль! А пока что можно отойти в сторону и не замечать, если рядом совершается преступление против этого самого будущего?

С е р е ж а. Но ведь я пытался объяснить вам, что, например, у вас я служить не могу. Что поделать, если у меня не те моральные принципы?

К р у м и н ь (грохнул кулаком по столу). Чистюля! А вот я проникал в белогвардейские логова, выведывал и доносил! Этой вот рукой самолично расстреливал врагов революции, видел ужас в их глазах, и рука моя не дрогнула ни разу, и на сердце было ясно и чисто! Вот как было в гражданскую!.. Принципы!

С е р е ж а. Но почему вы кричите, если все было так ясно и чисто?

Круминь, не ответив, подошел к окну и разом распахнул обе створки. Донеслись звуки духового оркестра, — очевидно, из городского сада. Сыгрывались, репетировали что-то старое, какой-то вальдтейфелевский вальс, или «Амурские волны», или что-то в этом вкусе.

К р у м и н ь. Свинский городок. И эта музычка.

С е р е ж а. А что?

К р у м и н ь. Вспоминается, знаете, как в саду гуляли офицеришки нашего гарнизона с барышнями и гимназисты вроде вас, а мы, мальчишки из трехклассного городского, выглядывали из-за забора. Дальше нам хода не было.

С е р е ж а. И все-таки детство…

К р у м и н ь. Что?

С е р е ж а. Какое бы ни было, а остается в памяти на всю жизнь.

К р у м и н ь. Может быть, может быть… (Прикрыл окно и повернулся к Сереже.) А ведь я ненамного вас старше, Неховцев, хотя и кажусь почти стариком.

С е р е ж а. Какой вы старик! Класса на два, на три старше.

К р у м и н ь. Вот то-то. Думаете, я один такой?

С е р е ж а. Исторически это уже случалось. При Наполеоне семнадцатилетний Антуан Жюльен был комиссаром революционных войск в Пиренеях.

К р у м и н ь. Я хоть и не Жюльен, но тоже был комиссаром, а вот заниматься в его возрасте прелестями великой русской литературы мне уже не пришлось.

С е р е ж а. Понял.

К р у м и н ь. Очень хорошо, что поняли. Позавидовать можно эдаким размышляющим обывателям! Повылезут потом чистенькие, ни в чем не вымазанные, не замаранные… В сторонке-то — легко?

С е р е ж а (хмуро). Кому как.

К р у м и н ь (усмехнулся). Впрочем, мы с вами здорово испортили им страстную субботу! В городском саду играем вальсики, в святую ночь под их колокольный звон наши ребята вывалят с песнями «Долой, долой монахов, долой, долой попов» и будут размахивать факелами, запустив фейерверк! Что они — эти с куличами?

С е р е ж а. Злятся.

К р у м и н ь. Пусть! И все-таки надо не слишком шуметь, когда начнется крестный ход. А то в прошлом году черт знает что было.

С е р е ж а. Это не по моему ведомству. Мое дело обеспечивать артистами и музыкантами.

К р у м и н ь. Ну что ж, по вашему ведомству, так сказать, у вас наиболее приятная и безопасная часть работы. (Подошел к столу.) Если не ошибаюсь, ваш друг, я говорю о Михаиле Яловкине, соответственно подготовленный к размышлениям, мечтал стать народным учителем?

С е р е ж а. Да.

К р у м и н ь. Ну и как, гражданин Неховцев, можно такому человеку доверить воспитание молодого поколения?

С е р е ж а. Мне кажется.

К р у м и н ь (повышая голос). Того поколения, которое будет создавать, коли на то пошло, наше с вами будущее?

С е р е ж а. Да, можно было.

К р у м и н ь. Думайте, о чем говорите!

С е р е ж а. Я говорю так, потому что знаю Мишу как никто! Он бы жизнь отдал!..

К р у м и н ь. Встречал, встречал и таких. Они нас вешали и расстреливали и клялись декабристами и всеми святыми именами революции…

С е р е ж а. Но ведь Миша…

К р у м и н ь. Бросьте жалкие слова! Мы говорим об убийце!

С е р е ж а (мучительно сжав губы). Знаю.

К р у м и н ь. Возьмите платок, вытрите нос, у вас, кажется, насморк.

С е р е ж а. Нет у меня никакого насморка.

К р у м и н ь. Ну, значит, у меня насморк. Вот я сейчас с удовольствием высморкаюсь. Да, вот так. Мити нет. Нету Мити.

С е р е ж а (встал и — как можно тверже и спокойнее, в упор встретившись с глазами Круминя). Я уже сказал вам, гражданин Круминь, что полностью несу ответственность за это страшное убийство и вместе с Мишей Яловкиным, моим другом, стою здесь, перед вами. Извольте продолжать следствие. Что еще не ясно? Я спрашиваю: что еще не ясно? Готов рассказать и про то, где я просидел два дня, и все другое, что только нужно!

К р у м и н ь. Ничего не нужно. Думаю только, что у семнадцатилетнего мальчишки Антуана, наполеоновского комиссара, недоставало бы времени пропадать два дня на колокольне из-за ерунды.

С е р е ж а (почти шепотом). Я люблю девушку. Это не ерунда.

К р у м и н ь (буркнул). Ладно, ладно… (Перелистал бумаги.) И ведь что оказывается? Оказывается, мне все известно. Оказывается, ни одной новой странички заполнять не надо. Без лишних разговоров все чудовищно ясно. Ужасно ясно! (Пододвинул к Сереже бумагу.) Подпишите. (Грубо.) Прочитай сначала, что подписываешь.

Сережа читает.

Опять играют этот чертов вальс. Или он мне чудится?.. Если бы вы знали, что в эту проклятую ночь, в Загородном, я мог собственноручно размозжить ему голову рукояткой револьвера, потому что одна мысль была как молния: он убил Митю!.. Вот тут и тут подпишите… Да, мог! И уж не знаю, как сдержался. Что вы на меня смотрите? Подписали?

С е р е ж а. Подписал.

К р у м и н ь. Еще тут: «Зачеркнутому верить».

С е р е ж а. А что тут зачеркнуто?

К р у м и н ь. То, что вносит путаницу. Все эти ваши заявления, что признаете себя виновным.

С е р е ж а. Если бы я не осудил себя, я был бы подлец.

К р у м и н ь. Оставим переживания. Вы не дурак и прекрасно понимаете, что дело Яловкина и без того плохо.

С е р е ж а. Да.

К р у м и н ь. Очень плохо. Невольно задумаешься, как доказать, что все это — мальчишество и идиотство.

С е р е ж а (потрясенно). Вы хотите спасти его?!

К р у м и н ь. Я не спасаю врагов революции, а караю их.

С е р е ж а. Но вы сказали…

К р у м и н ь. Что я сказал? Его дружков, подлое это офицерье, мы расстреляем без жалости, можете не сомневаться. А вот вам самое время подумать не об Яловкине, а о своем бывшем друге, о Мите Волковиче.

С е р е ж а. Мы давно перестали с ним встречаться. У нас ничего не осталось общего.

К р у м и н ь. Жаль, что не встречались.

С е р е ж а. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Он со всеми разговаривал снисходительно и свысока.

К р у м и н ь. Со всеми? Нет. С вами — может быть. Вам это понятно? Он выбрал ясную и прямую дорогу, как и полагается мужественному человеку в наше время.

С е р е ж а (хмуро). Дороги разные бывают, даже когда одна цель. И характеры бывают разные.

К р у м и н ь. Насчет характеров — верно. Я его уважал. Этого мальчика я уважал. Редко кого так уважал. Он был воин! (Метнул взгляд на Сережу.) А ваш мальчишка Яловкин…

С е р е ж а (почти вскрикнул). Что он? Ну что он?.. Вы же сами сказали, что во всем разобрались… и что все это… и что он…

К р у м и н ь. Мне не только разобраться надо, но и решать надо. Я чекист. Уразуметь можете? Личные чувства — побоку. Я обязан обо всем подумать. И о будущем, между прочим, не меньше, чем вы и ваш учитель истории. (Выдернул листок.) Возьмите пропуск.

С е р е ж а. Пропуск?

К р у м и н ь. Ну да. Идите. Когда в Москву?

С е р е ж а. Как только придут бумаги.

К р у м и н ь. Значит, в университет?

С е р е ж а. Да.

К р у м и н ь. Добро.

С е р е ж а (взволнованно). Вы видели, как много я пережил здесь… Но теперь знаю, знаю — я тоже должен быть воином, чтобы не сбиться со своего пути! А путь мой нелегкий, очень нелегкий, вы же понимаете это, товарищ Круминь!

К р у м и н ь. Ты учиться, учиться едешь! Помолчи! (Нажал кнопку звонка.) Еще подпишите. Обо всем, что здесь говорилось, обязуетесь не разглашать. Ясно?

Вошел А н д р ю х и н.

(Андрюхину.) Яловкина на допрос. А товарища Неховцева пусть проведут через двор на выход.

А н д р ю х и н (угрюмо). Проходите, товарищ Неховцев. (Пропустив Сережу, задерживается.) Там ихняя чертова старуха ломится.

К р у м и н ь. Не пускать. Хватит племянничка.

Андрюхин ушел и вскоре вернулся с кружкой чая и ломтем хлеба. Из кармана достал кусок сахару, сдул с него пыль и крошки табака.

А н д р ю х и н. Поесть надо.

К р у м и н ь. А сахар откуда?

А н д р ю х и н. Откуда, откуда… Пайковый.

К р у м и н ь. Мой?

А н д р ю х и н. Наш.

К р у м и н ь. Вот что, Петро… (Курит, курит, курит.) Михаила Яловкина я, пожалуй, допрашивать сегодня не могу.

У тетушки Милы. Вечереет. В комнате Ш е в ч и к и только что вошедший С а м а р о в - С т р у й с к и й.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Я сидел в приемной, когда привели Неховцева. В приемной его не оставили, а увели, должно быть, прямо в тюрьму.

Ш е в ч и к. Я это предчувствовал. Только не рассказывайте Людмиле Яковлевне. Ее, конечно, не пустят, и она вот-вот появится. О чем вас спрашивали? Обо мне спрашивали?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Голуба моя, я сразу, с первых слов дал понять, с кем они имеют дело. Круминь произвел на меня впечатление, так сказать, вполне интеллигентного человека. Он проводил меня до дверей, чтобы я не заплутал…

Ш е в ч и к. А вы там ничего не слышали о Мишке Яловкине?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Затыкаю уши. Я ничего не слышал.

Ш е в ч и к. Ох, как я вас понимаю! Еще бы, конечно, испугаешься…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Там никогда не следует показывать, что испугался. Вот тогда-то они начинают думать, что ты виноват.

Ш е в ч и к. В чем я виноват? В чем? В чем?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Это неважно. Все равно у них поменьше надо говорить. Не болтать лишнего.

Ш е в ч и к. А я наболтал, ужас сколько наболтал! И про колокольню, и про…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Про куплеты неблагородно, Константин Иовыч.

Ш е в ч и к. Про какие куплеты? Неужели? Боже ж мой! Я был как во сне. Ужас, ужас! И ничего не помню…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Хорошо еще, что там понимают.

Ш е в ч и к. Пропал, совсем пропал!

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Такие не пропадают. Уверяю вас, вы скорее моего углядите, как ловко можно устраиваться в новых обстоятельствах жизни.

Ш е в ч и к (озлившись). Учусь у вас: нос по ветру — и не простудишься.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (не без горечи). Реплика шута из «Короля Лира», действие первое, сцена четвертая. Будете артистом.

Вбегает А н я.

А н я. Где Людмила Яковлевна? Где тетушка Мила? Папа вернулся!

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Ни минуты не сомневался в этом.

А н я. А ее еще нет?

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Нормально. Она же ушла совсем недавно.

А н я. И Сережи нет?

Ш е в ч и к. Валерка Конюс определенно говорит…

С а м а р о в - С т р у й с к и й (перебивая его). Ничего с ними не случится, поверьте мне.

А н я. Не знаю почему, но и я вдруг как-то успокоилась. Падаю от усталости. Съем коржик. И почему-то уверена. Они сейчас вернутся. Оба. Чувствую. Папа немного нервничает, то есть ходит и цепляет нога за ногу. Это значит, он чуть нервничает, но он все время повторяет: «Не беспокойся, Аня, Круминь умный человек». А когда папа говорит так…

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Уж кто-кто, а Дмитрий Васильевич сразу его раскусил. И верно: тонкий и умный человек.

Ш е в ч и к. Молчу, молчу. Я был как во сне.

А н я (у окна, вдруг). Я ведьма! Я сказала! Идут! Идут, идут! Тетушка Мила, Сережа…

С а м а р о в - С т р у й с к и й (Шевчику). Вот вам ваш Валерка Конюс…

Ш е в ч и к. Оставьте меня.

А н я. Сережа — мрачнее тучи.

Входят С е р е ж а и т е т у ш к а М и л а.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (бросается к Сереже и обнимает его). Сергей Тимофеевич! Душа! Я счастлив, счастлив! Вдвойне счастлив, если, так сказать, и мой разговор там возымел действие!

Сережа молча освобождается от него и отходит в сторону.

Ш е в ч и к. Фу, гора с плеч.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. И вот, слава богу, все целы и невредимы. Нет, жить можно, господа, жить можно!.. Людмила Яковлевна, голубушка, что с вами?

Т е т у ш к а М и л а. Со мной? Со мной ничего. Я ничего. (Нервно расставляет чашки.)

Аня помогает ей, встревоженно поглядывая на Сережу.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Конечно, поменьше бы таких вызовов, но они, что ни говорите, взбадривают. Господа! Хотя еще для разговления, если можно так выразиться, время не пришло, еще только плащаница распятого бога, но для нас, так сказать, уже — Христос воскрес! (Берет гитару.) Людмила Яковлевна! Великодушная, роскошная вы моя! Да, да, сегодня страстная суббота, не годится православному человеку, но… не могу я! Не могу не спеть душевно, от переполненного сердца, как певал в кругу друзей в роковые минуты! (Поет.)

С е р е ж а (резко повернувшись). Перестаньте! Сегодня ночью на спусках к Заречью Миша Яловкин убил Волковича.

А н я (вскрикнув). Что?

Т е т у ш к а М и л а. Ах, не надо бы, не надо бы сейчас говорить… (Присела на краю стола и закрыла лицо руками.)

Ш е в ч и к. Вот вам!.. Валерка Конюс… Слухи…

С а м а р о в - С т р у й с к и й (нервно). У вас вечно. Нельзя же так, Шевчик.

Ш е в ч и к. А вам-то что? С вас как с гуся вода.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Нет, дорогой мой, я чувствую беду не меньше, чем вы. Товарищи! Революция не щадит. Ее закон суров! Людмила Яковлевна, Анна Дмитриевна, если бы хоть чем-либо я мог помочь вам, я бы с радостью… Видит бог, этих людей я видел лишь мельком… Сергей Тимофеевич, но ведь это же был ваш друг!.. Как же так, как же так? И что я могу сказать товарищу Круминю в вашу защиту, что?.. Где моя шляпа? Вот моя шляпа. О боже мой… (Суетясь, уходит.)

С е р е ж а. Крыса.

С а м а р о в - С т р у й с к и й (неожиданно возвращаясь). Мне послышалось, что кто-то сказал «крыса»?

С е р е ж а. Это я сказал. И могу объяснить.

С а м а р о в - С т р у й с к и й. Нет, позвольте, объяснять буду я! Итак, я — крыса? Схватил, так сказать, шляпу и кинулся спасать себя из этого зачумленного дома?.. Именно так! Но — почему? Потому что я живой, а не мертвец! Потому что у меня не рыбья кровь! И не с тонущего корабля я бегу, нет! Я остаюсь на живом корабле, который плывет дальше, и его кидает из стороны в сторону, и бог знает, что еще с ним будет! Я этого не испугался! Нет! Когда русский актер убегал от своего времени? Милостивый государь, я русский актер, я живу, и я останусь живым навеки! Честь имею. Руку! Руку!

Все сидят, не двинувшись, и он уходит.

А н я. Сумасшедший. Все сумасшедшие. Цирк.

Т е т у ш к а М и л а. Оставьте посуду, Аня. Одну и ту же чашку вы перетираете десять раз.

А н я (Сереже). Господи, неужели это правда? Не верю, не верю. Да, Митя был в меня влюблен. Был, был. Я это знала. Однажды он очень поссорился с Мишей. Я даже не заметила, из-за чего. Ах, да. Миша начал декламировать что-то из «Анатемы». «Где истина, где истина, где истина, не камнями ли она побита, не во рву ли зарыта она…» А Митя стал над ним насмехаться, ну, знаете, как он умел…

С е р е ж а. Не надо, Аня.

А н я. Господи, неужели и Миша был влюблен? С ума сойти…

С е р е ж а. Я говорю — не надо, Аня. То, что вы говорите, не имеет ни малейшего отношения к тому, что произошло.

А н я. А по-вашему? Что по-вашему? Из-за чего это произошло? Не смеешь ты, не смеешь!.. Я пока еще не твоя жена!

Т е т у ш к а М и л а. О, боже мой! (Шевчику.) Пойдем, Костик. Это не юность, это бог знает что!..

Шевчик и тетушка Мила ушли.

А н я (продолжая). Ты можешь грубить сколько хочешь, да еще при всех! А я могу зареветь, потому что только одна я знаю. В последний раз, когда Митя был у меня, он был грустный и какой-то особенный. А когда ушел, я увидела листок. Он оставил записку. Он написал — помню почти дословно: «Я нарочно держусь как циник, потому что презираю всех девчонок, кроме тебя. Но ты обо мне не смей так думать, потому что если я тебя поцеловал тогда в саду, то это совсем по-другому. Знай это, помни!» У меня сжалось сердце. Боже мой, он был так печален! Он словно чувствовал, словно чувствовал! И я чуть не побежала за ним! (Смотрит на Сережу.)

Отвернувшись, он молчит.

Да! Жалею, что не побежала. Жалею! Потому что никто так не поражал меня, как он…

С е р е ж а. Помолчи.

А н я. Не буду молчать, не хочу, не стану! Теперь ясно, я была влюблена в него! И целовалась, да — целовалась!

С е р е ж а (с трудом). Зачем ты говоришь мне об этом?

А н я. Потому что… потому что…

С е р е ж а. Особенно сегодня, сейчас?

А н я. Может быть, никогда не сказала бы, а сейчас говорю и буду говорить!..

С е р е ж а. Раз в жизни не думай о себе. Хоть раз не думай, что все только и вертится вокруг тебя. Так не вертится, не вертится!.. Если бы просто ревность… Но есть, оказывается, вещи гораздо более важные. Есть вещи, когда надо пересмотреть всего себя, свое поведение и поступки и оглянуться вокруг, чтобы понять, как и зачем люди живут и сам ты чего стоишь и куда идешь.

А н я. А я, значит, по-твоему, не способна на это?

С е р е ж а. Нет у тебя никакого горя. Выдумываешь.

А н я (горестно). Цирк… Реветь, реветь хочу! Я думала, что ты мне друг!

С е р е ж а. Я был тебе другом.

А н я. Был? (Словно опомнившись.) А теперь?

С е р е ж а. Не знаю.

А н я (растерянно). Не смей говорить — б ы л! Ну… может, я что-то немножко выдумала… ну, глупо… преувеличила, пересолила… Сережечка, а ты вообразил? Бог знает что вообразил…

С е р е ж а. Сейчас другое, Аня. Неужели не понимаешь?

А н я. Что другое?

С е р е ж а. Может быть, когда-нибудь смогу объяснить.

А н я. Нет, говори сейчас! Не смей молчать! Не смей!.. Что-то ничего не соображу… Ты скоро уезжаешь? Да?

С е р е ж а. Да, скоро.

А н я (упавшим голосом). Боже мой, я так привыкла, что ты есть.

С е р е ж а. Наверно, привыкла.

А н я (как во сне). Где бы ты ни был, а ты есть. И ты — мой. Какая бы я ни была…

С е р е ж а. Конечно, привыкла. Чересчур привыкла. Помнишь, как я вошел в тину и ты смеялась надо мной, а я был счастлив?

А н я. Значит — потеря? Тебя тоже нет? Еще одна потеря?

С е р е ж а. Все важно в жизни, потери тоже. Без этого мы стали бы окончательно черствыми и слепыми.

А н я (теперь она может зареветь всерьез). Я была слепой?

С е р е ж а. Не знаю. Сама подумай.

А н я. А ты сможешь — без меня?

С е р е ж а. Трудно. Ты всегда была здесь. (Показал на сердце.) Выдолблено что-то внутри, и сразу нечем заполнить. Дыра. Но это пройдет. Трудно без Мишки, ты не обижайся. Я уверен, с ним поступят справедливо, но, может быть, я никогда больше с ним не увижусь.

А н я (в ужасе). То есть как это?

С е р е ж а. Ладно, не будем об этом.

А н я. Ты понимаешь, о чем говоришь?!

С е р е ж а. Я все понимаю. Не будем об этом. Вот еще что… Когда я уеду, обещай заходить к старику Волковичу, он остался совсем один.

А н я. Мне? К отцу Мити?

С е р е ж а. Да, к отцу Мити.

А н я. Сойти с ума.

С е р е ж а. Нас было трое — Митя, Миша и я — три мушкетера. Когда-то мы поклялись в вечной дружбе. Мы ножом полоснули каждый по своей руке, обрызгали кровью кончики наших детских шпаг, склонились голова к голове и прикоснулись к ним губами. Клянусь, дружба наша была бы на всю жизнь.

Резко, так что можно было вздрогнуть, бухнул колокол у ближней церкви, у Георгия за лавочками, и тотчас словно бы проснулись, отзываясь одна за другой, и суетливо затеребенькали звонницы во всех концах города.

А н я. Христос воскресе!

Сережа сердито наклонил голову.

В детстве я обожала пасхальную ночь. А ты? У нас в доме пахло куличами. А у вас?

Сережа молчит.

(Совсем тихо.) Христос воскресе, Сережа.

Торопясь, выходит празднично одетая т е т у ш к а М и л а, и за ней спешит Ш е в ч и к. Он несет прикрытый салфеткой кулич.

Т е т у ш к а М и л а. Сумасшедшие часы! Что делается с часами? На сколько переводить? Опять?

Ш е в ч и к. На два часа, я же сказал.

Т е т у ш к а М и л а. Зачем торопят стрелки? Зачем путают стрелки? Ничего не пойму! Я так и знала — то мы рано, то мы опаздываем… Господи Иисусе, несчастья только от бога. Люди не виноваты. Осторожно, Костик, уронишь кулич. Поставь на стол. Вот сюда. Это тебе куличик, Сережечка. Его и Миша любил. Миша, Миша… Боже мой… Мы уходим в церковь. Костик!

Ушли.

А н я. У нас была одинаковая пасха и одинаковое рождество. Зиму — помнишь? Падает снежок, вечереет. Мы идем на каток. На катке духовой оркестр играет старый вальс. Как сегодня. В городском саду. Офицеры катаются с барышнями, и гимназисты-старшеклассники… А я еще маленькая. Я еще только с девочками. Помнишь? Ну, ответь, пожалуйста. Ну, ответь…

Сережа молчит.

«Бабэоми пелись губы, ваэоми пелись взоры…» Запомнила, видишь, запомнила?

Окно озарилось взлетевшим белым заревом.

Фейерверк.

С е р е ж а. Это в городском саду.

Молчание.

А н я. Ты слишком много думаешь.

С е р е ж а. Да.

А н я. Больше ничего не скажешь?

С е р е ж а (ему больно на нее взглянуть, смотрит в зал). Больше ничего.

Колокола затихают. Далеко, далеко, далеко духовой оркестр играет старый вальс.

Т е м н о

1971