Синий ветер

17

Предсказание мичмана Туза не сбылось. Олег пробыл в санчасти почти полгода, долго не срасталось одно ребро. Правда, с ремонтом Туз справился к концу мая, залив вскрылся в первых числах июля, в двадцатых числах ожидали первый пароход, а пока мичман принимал молодое пополнение.

Они стояли перед мичманом, смущенные его внезапным появлением, тем, что он слышал их разговор. Белесые, чернявенькие, один даже совсем рыжий, лицо обрызгано веснушками, губы припухлые, как у ребенка. Обмундирование еще не обмялось по плечам, торчит колом, а вон тому, высокому, гимнастерка явно узка. Как его фамилия? Кажется, Кулаков. А может, Савостин?

Мичман еще не успел всех запомнить, они пришли только вчера. Потом он поговорит с каждым в отдельности, а сейчас лишь первое знакомство — «разговор за жизнь», как говорит рядовой Гухман.

— Садитесь, — разрешает мичман.

Усаживаются долго и шумно. Наконец притихли, смотрят выжидательно: что-то скажет мичман теперь?

— Вот что я вам скажу: все, что вы сейчас видели, сделано руками военных строителей — и поселок, и школа, и клуб, и дорога. Строитель сейчас главная фигура на Севере. Вот вы только что говорили: мол, не очень-то боевая это специальность, героики, дескать, мало. Я моряк, служил и на Балтике, и на Тихом океане, видел штормы и тайфуны, да и повоевать пришлось, а я поклоняюсь сегодня строителям, которые все это сделали. Да, зимовщики — настоящие герои. Но знаете ли вы, что, прежде чем они начали зимовку, туда пришли раньше их такие же ребята, как вы? Пришли на голое место, сами в пятидесятиградусный мороз жили в палатках, а для зимовщиков ставили дома, расчищали площадку. Вот тут кто-то о Братской ГЭС говорил. Великая стройка, романтика. Все это верно. Но знаете ли вы, что вам придется работать куда в более сложных условиях, чем там, в Братске? Уж что-что, а романтику и экзотику я вам обещаю в неограниченном количестве.

Его слушали внимательно, но самому мичману казалось, что говорит он неубедительно. Можно бы рассказать, как сам сюда приехал. Оборудовал юрту, стали жить в ней с женой и двумя детьми. Оле было всего четыре месяца, заболела она воспалением легких. По очереди сидели они с женой над чемоданом, в котором лежала девочка, — где тут возьмешь кроватку? За стеной ветер поет нескончаемую, как полярная ночь, песню. А девочка, крохотная, синенькая, стонет и стонет — тихо так, у нее уже сил нет плакать. Потом приспособились греть ее у себя на животе. Положишь ее на голый живот, прикроешь сверху одеяльцем и лежишь. Затихнет она, а ты боишься пошевелиться, лежишь, пока все тело не занемеет.

Так и выходили. Теперь вон какая красавица выросла, в школу уже пошла.

Да разве расскажешь обо всем этим мальчишкам? «Героизма им, видите ли, мало, романтику подавай, — сердито думает Туз. — Не хлебнули еще Севера, а туда же!»

Потом он все-таки пожалел, что не рассказал им и об этом. Ребята они понятливые, грамотные, большинство со средним и среднетехническим образованием, четверо окончили институты, а Прысенко и Валеев — даже консерваторию. Эти двое особый авторитет имеют. Как ни говори, а солдаты — народ молодой, повеселиться хочется. Вот и гуртуются около музыкантов. Выделывают такие коленца, что ни дать ни взять — перебесились.

— Как это называется? — спросил мичман.

— Шейк. Вполне легальный танец, его даже по телевизору разучивают.

Может, и разучивают, в Игрушечном телевизоров пока нет. И хотя это дерганье мичману решительно не нравится, но не запретишь и не заставишь всех плясать только вприсядку. Может, и впрямь отстал от моды? А в библиотеке и почитать про это нечего.

На четвертый день мичман решил их немного «оморячить». Волнишка в заливе мелкая — балла три, не больше, но для начала и этого хватит. Баржу покачивает лишь слегка, а некоторые уже побледнели. Вон и стравил кто-то. Другие посмеиваются. Ничего, скоро привыкнут, не будут на это обращать внимания.

Возле рубки трется Валеев, видать, хочется самому за штурвал подержаться, да стесняется. Мичман нарочно отходит, и Валеев просит Хомутинникова:

— Дай попробую.

— Одна пробовала, да знаешь, что вышло? — куражится Хомутинников.

— Знаю. Старо.

— Ну и топай.

— Не очень и хотелось. Подумаешь, велика хитрость управлять старым корытом.

— А ну стань! — кричит Хомутинников. — Попробуй.

Валеев становится за штурвал, баржа начинает вихлять. Хомутинников злорадно ухмыляется, а Валеев смущен, из всех сил старается удержать баржу на прямом курсе, даже пот на лице высыпал.

Потом за штурвал снова становится Хомутинников, что-то объясняет, Валеев внимательно слушает. Что же, пусть учится, осенью Хомутинников в запас уходит, вот и будет ему замена.

Первый пароход пришел двадцать четвертого июля. Он доставил арматурную сталь, пилолес, битум, взрывчатку, медикаменты, апельсины, сигареты, капусту, муку, чеснок и коньяк. Такой строительно-продуктовый винегрет — привычная начинка пароходов, отправляющихся в Арктику. Обычно трюмы загружаются более тяжелыми и громоздкими строительными материалами, а сверху досыпаются всем остальным. Но с первым пароходом обязательно отправляются свежие овощи и фрукты, потому что, сколько их ни завозят на Крайний Север, в апреле они кончаются.

Едва из-за горизонта показался дымок первого парохода, все население поселка от мала до велика высыпало на берег, хотя было раннее утро, начало шестого. Вездесущая детвора успела проникнуть на катера и баржи, и мичману Тузу пришлось организовывать «прочесывание» всех плавсредств.

День был ветреный, накануне пронесся снежный заряд, в низинках лежали белые плешины снега, и ветер завивал там тугие сугробы. Залив весь был покрыт белыми завитушками, ветер срывал с них пену и брызги, и мичман Туз объяснял молодым солдатам, что сие явление означает волнение моря в четыре балла.

Пароход стал на два якоря недалеко от устья Игрушки, в шести кабельтовых от берега. На катере прибыли капитан, первый помощник и двое хозяйственников, сразу же приступивших к оформлению накладных, квитанций и еще каких-то документов. Потом к борту парохода пристала первая баржа, заработали краны, лебедки, заметались длинные руки стрел.

А к деревянному причалу уже спешили грузовики. Олег, удрав из санчасти, забежал домой, чтобы переодеться. Марс тоже увязался за ним, пришлось и его посадить в кабину попутной машины. Они не доехали до причала метров триста, когда машина остановилась. Впереди образовалась пробка. Олег вылез из кабины и пошел узнать, в чем дело.

Перед первой машиной кучкой стояли шоферы, курили, тихо переговаривались и наблюдали за тем, как утка переводит через дорогу свой выводок. Видимо, по каким-то соображениям она решила переселиться из одного озерка в другое и вот сейчас никак не могла сладить со своим непослушным потомством. Особенно безобразничал один, с желто-зеленой стрелкой на крыле. Он то выскакивал на обочину, то снова прыгал в канаву и, быстро перебирая красными лапками, плыл вдоль дороги. Утка что-то сердито кричала ему, но он не слушался. Тогда она побежала ему наперерез, тихонько щипнула за спину, и утенок повернул обратно. Но вылезать на дорогу он никак не хотел, и утке пришлось ухватить его клювом за крыло и вытащить из канавы.

Но пока она возилась с этим, остальные разбрелись кто куда, а один смельчак ухитрился даже забраться под колесо передней машины. Солдат полез под машину, накрыл его шапкой, потом в шапке же отнес к матери. Утка, начавшая было тревожно крякать, успокоилась и даже крякнула солдату что-то благодарное.

— Ишь ты, какая вежливая! — сказал солдат, и все засмеялись.

Но в это время сзади пролез между машинами еще один шофер и закричал:

— Какого черта стоим?

Увидев утку, сказал:

— Смотри как отъелась, зажарить бы такую.

— Да ты что, спятил? Мать же она!

— Подумаешь, их тут вон сколько…

Но на него сразу уставились два десятка гневных глаз, а солдат, поймавший утенка шапкой, угрожающе произнес:

— А ну, хромай отсюда, пока не накостыляли!

Когда тот шофер юркнул за машину, солдат с досадой сказал:

— Вот ведь заведется такой, всю радость отравит.

— А ну его. Вообще-то, конечно, можно бы и накостылять.

Утка между тем благополучно перевела выводок через дорогу, успокоилась и величественно плыла по канаве, точно линкор в сопровождении сторожевых катеров.

Шоферы разбрелись по машинам, взревели моторы, и колонна тронулась дальше.