Скажи мне, мама, до...

10

Николая Ивановича отпустили так же неожиданно, и не объясняя причин, как и взяли. Просто в камеру с утра вошел незнакомый офицер, принес вещи и, не глядя в глаза, произнес: «Извините. Произошла ошибка». Вот и все. А Николай Иванович и не требовал никаких объяснений — ему с лихвой хватало возвращенной свободы. Он и обидчиков своих видеть не желал, но на выходе как назло нос к носу столкнулся со старшим следователем, поднимавшимся навстречу с пластиковым стаканчиком кофе в руке. «А, профессор! — как-то странно хмыкнул тот. — Вы уж нас извините, ошибочка вышла». И уже разминувшись с ним, обернулся, бросил вдогонку: «А вот бумагу-то могли бы и не рвать — казенная. Бумага-то чем виновата?»

Впрочем, Николаю Ивановичу не было никакого дела до этих подробностей. Голова после жуткой ночи тупо болела, а затекшие мышцы требовали немедленного отдыха. В некоторой прострации дотащился он до трамвая и едва не уснул, дожидаясь своей остановки.

Утро занималось туманное, с намеком на нудный моросящий дождь, и в запотевшем салоне трамвая зевали редкие по случаю выходного пассажиры. Улицы были почти пустынны, лишь возле магазина на остановке крутились какие-то неопрятные личности. Они расступились, пропуская Николая Ивановича, и только один из них, тот, что сидел на ступеньке у окошечка для приема посуды, неожиданно окликнул:

— Эй, дяденька, дай грошиков, похмелиться охота. — Николай Иванович поморщился и шагнул, отшатнувшись, мимо, но попрошайка загнусавил вслед: — Подай Христа ради, коли опять в кутузку не хочешь!

Николай Иванович в недоумении оглянулся, и тут его сонливость будто ветром сдуло — на ступеньках сидел Алька! В какой-то немыслимой куртке, из рваного плеча которой торчала вата, в стоптанных на босу ногу башмаках, был он неотделим от этой уличной стаи, что с утра пораньше промышляла в поисках спиртного.

— Ну, что уставился дядя? Человеков не видел? — оскалился Алик подобием улыбки и тут же, переходя на быстрый шепот, пробормотал: — В семь вечера на нашем месте.

Николай Иванович едва не задохнулся от нестерпимого желания тут же что-то спросить, ответить. Как же это? Почему? Но Алька так выразительно протянул ему грязную ладонь, что все слова невольно застряли в горле. Он торопливо порылся в кармане и, высыпав ему какую-то мелочь, пошел не оглядываясь. «В семь часов, в семь часов, — как заведенный твердил он дорогой, — в семь часов на нашем месте».

Отдохнуть Николаю Ивановичу так и не удалось — какой уж тут, к черту, сон? Полежал, поворочался с боку на бок, прокручивая в голове все мыслимые и немыслимые перипетии, и не утерпел, сорвался задолго до назначенного срока.

«Наше место» — это был такой пятачок в центральном парке неподалеку от школы. Когда-то здесь стоял летний кинотеатр, возле которого была разбита клумба и красовалась гипсовая скульптура авиатора. По вечерам с веранды напротив играл духовой оркестр, на скамейках уединялись парочки, и в сгустившемся сумеречном небе грезились полеты к далеким неведомым мирам.

Они любили прибегать сюда после уроков. Днем здесь бывало немноголюдно, и можно было, не стесняясь окружающих, подурачиться, помечтать или просто сыграть в расшибалку на вытоптанной лужайке за кинотеатром. С тех пор тут все изменилось: снесли обветшавший кинотеатр, вслед за ним отправились веранда и статуя, и образовался пустырь, а спустя несколько лет на этом месте вырос обычный пивной ларек. Если это называлось прогрессом, то что же тогда такое регресс?

Об этом и размышлял Николай Иванович, сидя за кружечкой пива под белым пластиковым тентом. Он специально выбрал такую позицию, чтоб уж на этот-то раз Алька не смог подойти незамеченным. «Ведь черт его знает, как у него получается», — ворчал Николай Иванович, забыв о том, что это он сам всегда подходил к другу и всякий раз не мог его распознать.

Вот и на этот раз Алик, ничуть не таясь, сел рядышком, и опять Николай Иванович принял его сперва за постороннего.

— Алька, это ты, черт? Ты жив и свободен? — воскликнул он радостно, едва лишь тот поздоровался.

— Как видишь, — равнодушно пожал плечами друг.

— А меня-то, меня! — едва не захлебнулся словами Николай Иванович.

— Я знаю, — перебил Алька, — я же предупреждал: не болтай. А ты меня не послушался.

— Но Женька! Женька-то свой, наш! Как же это? Он и так на меня обиделся, что поздно сказал. Как же он мог, а?

— Женька здесь ни при чем, я не верю.

— А кто же? Кто?!

— Ты забыл, где живешь? Забыл, что у стен сперва вырастают уши, а уж потом на них клеят обои?

Николаю Ивановичу совсем не нравилось то напускное равнодушие, с каким слушал его друг.

— Нет, ты просто не представляешь, что я пережил, Алька! Чего они мне там наговорили! — И он принялся было рассказывать и про допрос, и про музыку, и про казнь…

— Да, славненький спектакль тебе показали! — усмехнулся Алик. — Скажи спасибо, что к конторщикам попал, а не в ментовку. У тех с шутками плохо.

— Так ты считаешь, это был розыгрыш? — не поверил Николай Иванович.

— Святая наивность! За это тебе и воздастся! — вздохнул Алька.

Но Николай Иванович взорвался:

— И ты так спокойно говоришь мне об этом?! Но это же натуральное издевательство! Это ж такие люди… Это нелюди! Как же ты мог служить им, Алик?!

И, пожалуй, впервые за сегодняшний день Алька по-настоящему рассердился.

— Я служил не им, а стране. Служил так, как считал нужным, как понимал это. И не надо передергивать, Коля, — все мы тогда так понимали.

— Но разве ты не заметил, что за типы вьются вокруг тебя? С твоим-то умом ты этого не понял?

— А люди были разные, Коленька. Помнишь, когда я только что пришел в школу, в класс, этот ваш авторитет, ваш Пугач, захотел поставить меня на место? Помнишь? Это было не ваше правило, но разве вы против него возражали? — Конечно же Алька был прав, тысячу раз прав — ничего не попишешь. Повисла неловкая пауза и, разрежая обстановку, Алик вслух прочитал вывеску над ларьком: — «Три пескаря». Надо же! — усмехнулся он. — Кто-то еще читает Толстого.

— Это опять твой полковник, как думаешь? — не поддержал его веселья Николай Иванович.

— Вряд ли. Огласка ему ни к чему. Хотя, если честно, не знаю. Не зна-ю, — повторил он по слогам.

— А как же ребята?

— За них не волнуйся, с ними все в порядке.

То, о чем в свое время умолчал Алик, не считая нужным посвящать в эту тайну друга, выглядело очень просто. Отряд разбивался поровну таким образом, чтобы за каждым следил напарник. Теперь задача поимки убийцы обретала вполне зримые очертания. Роли были распределены, отсутствующие проинформированы, и, собственно говоря, оставалось лишь попрощаться с гостеприимным хозяином дачи, как в дело неожиданно вмешались спецслужбы. Когда Алик говорил другу, что не знает причин происшедшего, то нисколько не кривил душой — он и сам был в таком же недоумении. Можно сказать, что им просто повезло. Буквально за пять минут до нападения на дачный домик Ганс, обладавший сверхъестественным чутьем, крикнул: «Рассредоточиться!» Команду не пришлось повторять дважды, и все дальнейшее Алик наблюдал из надежного укрытия, единственно, переживая за участь друга.

Версию о руке полковника (а она, естественно, первой пришла на ум), он отмел сразу же. Зачем было делать явно то, что до сих пор делалось тайно? По меньшей мере, это было бы совсем неразумно.

Ясно было одно: Колька проговорился, потому как поверить в случайность происшедшего было еще труднее. Но и обвинять во всех грехах Женьку он не спешил. Да, Женька со школьной скамьи слыл правдолюбом, и никакой тайны доверить ему никто бы из них не решился. Но правдолюб и стукач это не одно и то же.

Оставалась и еще одна глупая версия: позвонил кто-то из пытливых граждан, соседей по участку. Мол, вот, вместо одного знакомого соседа наблюдаю сразу четверых неопределенной кавказской национальности. Но разве следовало бы в этом случае ожидать масочный карнавал со спецавтоматами? В лучшем случае — милиционера с пугачом в кобуре.

В общем, не было у Алика ответа на этот непростой вопрос, не было. И это обстоятельство весьма его удручало. Но, с другой стороны, в той основной задаче, что поставил перед собой отряд, это ничего не меняло.

Расставание с другом детства вышло несколько скомканным и неловким. Что было сказать на прощанье? Береги себя? Извини, что втянул тебя в эту дрянь? И то, и другое казалось ему излишне выспренним, театральным. Друг должен все понимать и так. Единственное, о чем он сожалел, что не удалось как следует посидеть на дорожку, возможно, даже втроем, вместе с Женькой. Поболтать, вспомнить былое. Так уж сложилось, что он лишен был этой простоты человеческого общения, и не его была в том вина.

— Ладно, старик, давай уже будем прощаться, мне пора, — торопливо пробормотал он. — Повинись за меня перед Женькой, так, мол, и так… Ну да ты и сам понимаешь, что к чему.

Он поднялся, оставив на столе недопитую кружку, махнул рукой и через мгновение уже смешался с толпой отдыхающих.

И еще об одном обстоятельстве Алик не рассказал своему другу — о том, что на его долю выпала задача охраны Ганса, и требовалось немедленно выезжать на место. Впрочем, это второе умолчание целиком вытекало из первого.

Алик был легок на ногу и уже на другой день после прощания с Колькой он докладывал Гансу о первых результатах своих наблюдений.

Ему пришлось немало потрудиться над своей внешностью, ведь убийца, кто бы он ни был, прекрасно знал его в лицо. Так что теперь перед Гансом сидел совсем незнакомый старик, в котором можно было угадать торговца арбузами или завсегдатая зала игровых автоматов, но никак не Донгарова Альберта Михайловича.

Первые результаты были скромны, да и не доклад это был, а так, дружеская беседа. Алька показывал своему товарищу снимки тех, кто засветился вблизи домика хозяина, ближайших соседей по улице. Вглядываясь в лица на дисплее фотоаппарата, Ганс легко узнавал их, называя Алику имена. Все это были старожилы поселка, соседи по улице, по участку. Лишь один снимок насторожил его.

— А вот эту девочку я прежде здесь не встречал. Кто она? По виду ей лет восемнадцать.

— Подумаешь, девушка. На молоденьких потянуло? — хмыкнул Алик. — Ну, красивая, да. А впрочем, так, ничего особенного.

— А кто сказал, что убийца должен быть непременно мужского пола? — резонно возразил Ганс.

— Да никто в общем-то. Инерция мышления, — пожал плечами Алик. — Ладно, приму к сведению.

— Что мы вообще о нем знаем? — рассуждал вслух Ганс. — В трубочку может дунуть каждый.

— Но не каждый сумеет подойти к тебе незамеченным, для этого нужен опыт.

— Подумаешь, опыт! Вспомни знаменитое: «Бабуля, как пройти в библиотеку?». Отвернулся — и тебя укололи. Не обязательно даже стрелять из духового ружья, можно ткнуть и иглою.

— Держать отравленную иглу в руке опасно, — возражал Алик. — Мало ли — споткнешься и поцарапаешься ненароком. Все равно что зажать в кулаке гадюку.

— А укол зонтиком?

— Ага, очень удобно таскать зонтик в солнечную погоду и мечтательно поглядывать на небо: «Кажется, дождь начинается».

В этой пикировке друзья нисколько не уступали друг другу, и все же каждый из них понимал, что это слова, брошенные на ветер. Кто он, убийца? Каково его оружие? Здесь ли он уже, в поселке, или совсем-совсем в другом месте? И самое главное — кто его послал, кому они помешали? Ни на один из этих вопросов ответа у них не было.

— Набросай мне примерную схему поселка, — попросил Алик. — Выходы с улицы, твои маршруты: как ходишь в магазин, на почту, на станцию. Куда ты вообще ходишь? Может быть, где гуляешь? Мне придется стать твоей незримой тенью.

— Гляди, не перестарайся, у нас здесь каждый человек на виду.

— Пожалуй, это и к лучшему. Тем трудней будет убийце подойти незамеченным. Он, как и я, вынужден будет изучать твой маршрут, искать наиболее слабые места. Да и мне нет нужды пасти тебя всюду. Достаточно перекрыть лесопарк, ну, может, еще несколько мест.

— Да и вообще, бог даст, сюда он не сунется. Интересно, кто там наверху выбирает очередность жертв?

— Уж лучше бы сперва к нам. Я чувствую в себе азарт охотника, — усмехнулся Алик, и показалось, его черные глаза вспыхнули.

— Зато меня ничуть не вдохновляет роль приманки, — скривился в ответной улыбке Ганс.

Время было позднее, и Алик вышел проводить друга. Чтоб не спугнуть убийцу, он не стал останавливаться у своего боевого товарища, а снял домик поодаль, на соседней улице. Прежде эту часть поселка занимали правительственные дачи, еще той, легендарной сталинской гвардии. Крепкие, порой двухэтажные особняки из потемневшего с годами дерева до сих пор коротали свой век, выделяясь на фоне новомодных кирпичных построек, кичащихся балконами и башенками, своей добротностью и простотой. Внуки их первых хозяев давным-давно расстались со своим хлопотным наследством, переехав куда-нибудь на Рублевку или в Архангельское, а новые владельцы не спешили с перестройкой жилища. Разве уж домик совсем обветшал и грозил новым собственникам из своего тревожного двадцатого века.

Друзья вышли на улицу. Июньская ночь сияла над ними бездонным магическим светом, нетревожным, как глубь родника, но рваными мазками теней чернели на нем вершины могучих сосен.

— Скажи, ты уже вроде как вне игры, — озаботился Ганс. — Что это? Революция пожирает своих детей?

— Дети это мы, что ли? А кто у нас революция? — не поддался его мрачному настроению Алик.

— Я так, образно. Просто хочу понять эту силу.

— Любая сила бессмысленна, дружище. Понять ее невозможно.

— А мне и не нужен смысл, мне важен источник.

— Ты боишься, Ганс? Скажи прямо.

— Я не боюсь, но и приятного в этом ничего не вижу. Будь ты на моем месте, ты бы чувствовал то же самое.

— Помнится, я это уже проходил.

— Не совсем так. Ты не знал, что на тебя объявили охоту, а это, согласись, не то же самое.

— Но уж и философствовать в этой ситуации я бы не стал.

— Ты жесток, Алик.

— Я не жесток, а жесток. Объявлена война, значит, воюй! О чем тут еще рассуждать?

— Ладно, — спохватился через мгновение он и хлопнул друга по плечу. — Не сердись. Я за твоей спиной.

Алик жаждал взять след. С каждым днем круг его поисков расширялся. Все новые и новые снимки демонстрировал он Гансу, и тот частенько лишь разводил руками в ответ.

— Надо же, сколько у нас приезжих, — вздыхал он, — а я и не знал.

Некоторых он исключал сразу же. Они гостили по многу лет, приезжая, как правило, целыми семьями. Они не то чтобы договаривались с хозяевами заранее; места для них были забронированы постоянно. Летом они жили здесь месяцами, осенью выбирались на денек-другой за грибами, зимой — покататься на лыжах.

Была еще категория родственников. Эти были непредсказуемы. Они могли нагрянуть в любой момент: к бабуле на блины, за урожаем клубники. Многих из них Ганс успел изучить за свою долгую жизнь в поселке, других видел мельком.

И все же оставались еще и такие, кто не попадал ни в одну из категорий, — просто случайные люди, и их было немало. Склонность к изоляции, к одиночеству была, пожалуй, их отличительной меткой.

— Работы тут по плечу хорошему аналитическому отделу, — грустно шутил Ганс.

— Но мы-то с тобой больше, чем отдел, старина! — подбадривал его Алик. — При прочих равных условиях мы стоим целого взвода.

— Только кто ж нам их предоставит, равные условия? — оставался при своем мнении Ганс.

Однажды вечером он зашел к Алику в самом мрачном расположении духа.

— Знаешь, как убили Артура Кариева? — с ходу спросил он. — Прямо у себя в квартире!

— Откуда такие сведения? — опешил Алик.

— Сегодня звонил Мишка, у него есть связи в Ростове. Вышли на местного следователя. Официально они, естественно, никакого убийства не подтверждают — кому ж нужен висяк? Даже вскрытия не было. Санитары записали — сердечный приступ. Но следователь говорит, что укол был, и именно в шею, сзади.

— Нехорошую новость ты принес, нехорошую, — задумчиво пробормотал Алик. — Раньше он этого себе не позволял. Интересно, что бы это значило?

— Может, на него нажали? Потребовали ускорить процесс?

— Вряд ли, — покачал головой Алик. — Тут что-то другое.

Минут на пять он вообще замолчал, будто перебирал в голове шахматную партию.

— Кстати, помнишь, ты интересовался природой силы? — неожиданно спросил он. — Мне кажется, я знаю отгадку. Скажи, за что мы с тобой воевали?

— За мир во всем мире, за социализм и справедливость, — отчеканил как по нотам Ганс.

Алик поморщился.

— Это так, агитка. А по существу?

— Как и Штаты, — пожал плечами Ганс, мол, чего уж тут непонятного, — за мировое могущество.

— Ага! Ну, и где оно теперь, это могущество? Куда подевалось?

— Так уж сложились обстоятельства, — развел руками Ганс.

— Но это ты сегодня так отвечаешь. А что бы ты сказал лет двадцать назад?

— Предательство.

— Вот именно! — вскрикнул Алик. — Именно предательство! И знаешь, что отсюда вытекает? Кто-то до сих пор живет прошлым, Ганс! И он мстит, потому что все мы для него предатели.

День шел за днем, проходили недели, а Алик так и не приблизился к разгадке фигуры убийцы. Возможно, его здесь и не было? От других групп тоже не поступало никаких утешительных известий.

Как-то раз, просматривая с другом очередную порцию снимков, Алик спросил:

— А это что за тип? Ты его знаешь?

— О нем уже весь поселок знает, — отмахнулся Ганс, — аспирант какой-то московский. Достает всех своим опросником. Народ от него просто бегает.

— А что за вопросы? Многих он уже опросил?

— Понятия не имею. У меня, слава богу, не был. Говорят, уж если вцепится, так часа на три, не меньше. У него там в списке больше сотни вопросов.

— А где он остановился, можешь узнать?

— Разумеется. Ты его в чем-то подозреваешь?

— Никого я, дружище, не подозреваю. Но каждого надо отработать до конца. Этого аспиранта я, к примеру, раз пять видел, и только сегодня удалось незаметно сделать снимок. А это что-нибудь да значит. Как по-твоему?

— Может, человек просто не любит фотографироваться?

— Возможно, возможно… Все возможно. Только я ведь не объявлял о своих намерениях, не говорил: смотрите сюда, сейчас птичка вылетит! Просто он все время контролировал мои действия, покуда я был вблизи. Вообще-то человек публичный ведет себя несколько иначе.

— А узнать он тебя не мог?

— Исключено! Его бы тотчас смыло. Разве бы он тут околачивался?

Аспирант, как выяснил Ганс, остановился не так уж и далеко — минутах в пяти от его дома. И обошел он, оказывается, почти все соседние участки. Лишь на его, Ганса, улицу он почему-то не заворачивал.

— Тебе не кажется это странным? — спросил Алик.

— Ну, да. Есть, наверное, — вынужден был согласиться Ганс. — Но это всего лишь странность, на ней обвинения не построишь.

— А подозрение можно?

— А подозрений — сколько угодно. Подозревать ты можешь любого.

— Отлично! Тогда поехали дальше. Видишь ли, я бы и не подумал ничего такого, но случай с Артуром меня озадачил. Охотник, стреляющий дичь влет, не будет убивать ее на гнезде. В этом есть что-то ненормальное.

— Вероятно, другой возможности у него просто не было.

— Не было сегодня, не было вчера, значит, дождись завтра. Что называется, имей терпение. Он не профессионал, Ганс, он любитель. Это все объясняет.

— Допустим. Но почему ты считаешь, что убийца это именно наш аспирант?

— Я ничего не считаю, я просто загибаю пальцы. Первый — я уже загнул. Едем дальше. Человек, впервые попавший в новое место, обычно ведет себя тихо, уединенно.

— Обычно!

— Я и говорю — обычно. И все, кого ты тут отобрал, так и поступают, но только не он. Почему?

— Специфика работы, — пожал плечами Ганс.

— И при этом он в постоянном напряжении. Я ж говорю, не мог достать фотоаппарат — он меня постоянно держал на мушке. Ты видел когда-нибудь интервьюеров? Они без царя в голове, никого не замечают вокруг. Им важно лишь получить ответы на свои дурацкие вопросы, и больше их ничего не волнует. Итак, это палец номер два. Ну, и последнее — то, что он ни разу не появился на твоей улице. Это три.

— И все равно этого мало.

— Согласен, — кивнул Алик, — но других кандидатов у меня нет. Или это он, или убийцу надо искать совсем в другом месте.

Он сказал это так, будто кто-то все время подгонял его сзади: след! След! И не было никакой возможности остановиться и все хорошенько обдумать.

— Я вижу его, Ганс, вижу, понимаешь? Он устал, выдохся. Устал жить по самим же собой установленным правилам. Устал прятаться. Возможно даже, он устал убивать.