Скала

Глава пятнадцатая

Обычно я спал как убитый, но в ту ночь никак не мог уснуть. Вряд ли можно сказать, что у меня было какое-то предчувствие, скорее, дело было в кровати. Мне пришлось лечь на свою старую кровать, где я спал первые три года жизни, пока отец не сделал комнаты на чердаке. Стояла она в стенной нише кухни — помещения, где мы проводили большую часть жизни. Кровать эта представляла собой деревянный настил с ящиком внизу, где хранилось белье; от кухни ее отгораживала занавеска.

Мне всегда было там тепло и уютно. Засыпая, я слышал голоса родителей за занавеской, а просыпался под бурление каши на плите, от запаха горящего торфа и тостов. Мне пришлось долго привыкать к прохладному одиночеству новой комнаты на чердаке. Но, привыкнув, я понял, что спать на старой кровати мне трудно. И все же той ночью я лег на кухне. Со мной оставалась тетка, а она не хотела весь вечер бегать вверх-вниз по лестнице.

Наверное, я засыпал и снова просыпался, потому что мое первое отчетливое воспоминание — голоса в холле и ледяной сквозняк, который попал в дом через открытую дверь и пробрался ко мне за занавеску. Я выбрался из постели — босиком, в одной пижаме. Кухню освещали тлеющие угли в очаге и странные вспышки синего света. Я не сразу понял, что они проникают в дом снаружи. Занавески были раздвинуты, так что я прошлепал босыми ногами к окну и выглянул. Видно было плохо из-за потеков дождя на стекле, но я разглядел на подъездной дороге полицейскую машину. Мигающий синий свет у нее на крыше гипнотизировал. Я увидел на дорожке людей, и тут раздался отчаянный женский вопль. Я не мог понять, что происходит. Вдруг на кухне зажегся свет, чуть не ослепив меня. Вошла тетка, бледная, как призрак, а следом за ней в дверь ворвался холодный воздух и облепил меня, как мокрое одеяло. Затем я увидел офицера полиции, а за ним — женщину в форме. Тетка опустилась на колени, прижала меня к себе; я утонул в ее мягкой груди, а она всхлипывала и все повторяла: «Бедный малыш! Бедный, бедный малыш!»

Та ночь до сих пор вспоминается мне в виде отдельных картинок. Я понял, что мои родители погибли, только на следующий день. Если, конечно, допустить, что ребенок в восемь лет может осознать, что такое смерть. Я знал, что родители поехали на танцы в Сторновэй, и понял, что они уже не вернутся. Детям обычно трудно с этим свыкнуться. Я очень злился на родителей. Почему они не вернутся? Они что, не знали, что я буду скучать? Или им все равно? Но я провел в церкви достаточно времени, чтобы получить представление о рае и аде. Люди попадают туда после смерти и остаются там навсегда. Тетка сказала, что мои родители в раю. Я примерно представлял, что это где-то над небом. Я только не мог понять, почему они там оказались.

Учитывая теткино отношение к религии, странно, что она говорила со мной о рае. Возможно, она решила таким образом помягче сообщить мне горькие вести. Но нет никакого способа мягко рассказать человеку о смерти родителей.

Я пребывал в состоянии шока. Весь день в доме было много людей: тетка, дальние родственники, соседи, друзья родителей… Надо мной все время мельтешили незнакомые лица. В тот день я единственный раз в жизни услышал о том, что же случилось с родителями. Тетка не говорила со мной об этом ни разу за все те годы, что я жил у нее. Кто-то в переполненной комнате сказал, что на дорогу из канавы выскочила овца, и отец попытался резко объехать ее. «Это случилось у хижины на болоте в Барвасе — ну, той, с зеленой крышей», — сказал гость. Все говорили тихо, и я едва сумел разобрать: «Машина перевернулась раз шесть, а потом загорелась». Кто-то сдавленно вздохнул и произнес: «О боже, какая ужасная смерть!»

Я проводил много времени у себя комнате и едва замечал, что к нам снова кто-то приезжал, ставил машину у дома, а потом уезжал. Меня все хвалили, говорили, какой я храбрый. Тетка рассказывала гостям, что я не пролил ни слезинки. Сейчас я знаю: если человек над чем-то плачет, значит, он с этим смирился. А я еще не был готов к этому.

Я сидел на краю кровати, не чувствуя холода из-за охватившего меня оцепенения. Мою комнату заполняли знакомые вещи: панда, с которой я ложился спать. Снежный шар с Санта-Клаусом и оленьей упряжкой, который я получил в подарок на прошлое Рождество. Большая коробка с игрушками, в которые я играл совсем маленьким: детали конструктора «Лего» и яркие пластмассовые формочки. Футболка сборной Шотландии с надписью «Кенни Далглиш» и цифрой «семь» на спине. Футбольный мяч, который отец как-то в субботу купил мне в спортивном магазине Сторновэя. Коробка с настольными играми. Две полки детских книг. У моих родителей было не так много денег, но они следили, чтобы я ни в чем не нуждался. Так было до сих пор. А теперь они не могли дать мне то, что было мне нужнее всего.

Пока я сидел, мне пришло в голову, что я тоже когда-нибудь умру. Раньше я никогда об этом не думал, и теперь эта мысль сражалась с горем за место в моей коллекции ужасов. Но скоро я изгнал ее, решив, что мне всего восемь, а значит, умру я очень нескоро. Так что буду думать об этом, когда настанет время.

И я все еще не мог плакать.

В день похорон погода как будто отражала гнев и отчаяние, с которыми я еще не мог совладать. Декабрьский ветер нес с моря дождь, смешанный с мокрым снегом, задувал нам под зонтики и в лица. Было очень холодно.

Я помню только серое и черное. В церкви состоялась долгая служба; в моей памяти до сих пор звучат гэльские псалмы, которые поются без сопровождения. Они стали подлинным выражением моего горя. Потом гробы вынесли на дорогу у нашего дома и водрузили на поставленные там стулья. Больше ста человек пришло попрощаться с моими родителями под проливным дождем. Черные пальто, шляпы, галстуки, зонтики, которые ветер так и норовил вывернуть. Печальные, бледные лица.

Я был слишком мал, чтобы помогать нести гроб, так что занял место сразу за ним, в начале похоронной процессии. Рядом со мной шел Артэр. Я слышал, как хрипло он дышит, и понимал, что друг переживает за меня. Когда его маленькая холодная ладонь сжала мою, я был очень тронут. Всю дорогу до кладбища я крепко держал его за руку.

На острове Льюис мертвых к месту последнего упокоения провожают только мужчины. Женщины выстроились вдоль дороги и смотрели, как мы тронулись в путь. Я увидел маму Маршели, она выглядела очень несчастной. Я вдруг вспомнил, как она пахла розами, когда я ходил к ним на ферму. Маршели стояла рядом с мамой, вцепившись в ее пальто. В волосах у нее были черные ленты, и очков она в тот день не надела. Маршели смотрела на меня сквозь дождь своими синими глазами, и в них была такая боль, что мне пришлось отвести взгляд.

И только тогда, под дождем, появились слезы. Я первый раз оплакивал родителей; думаю, тогда я окончательно понял, что их больше нет.

Я не задавался вопросом о том, что будет после похорон. И это, пожалуй, было к лучшему: вряд ли я смог бы представить, насколько сильно изменится моя жизнь.

Едва последний гость покинул наш дом, тетка отвела меня наверх — уложить вещи. Всю мою одежду она бесцеремонно запихала в чемодан, а часть игрушек и книг позволила убрать в маленькую сумку. Тетка сказала, что потом мы вернемся за остальными вещами. Я все еще не понимал, что больше не буду жить в этом доме. Кстати, за вещами мы так и не вернулись. Я понятия не имею, что с ними стало.

Потом тетка отвела меня к своей машине. Она стояла на дороге; двигатель работал, дворники чистили ветровое стекло от дождя. Внутри было тепло, но сыро, и все окна запотели. Мне даже в голову не пришло обернуться, когда мы уезжали.

Я уже бывал в доме тетки и считал его холодным и унылым, несмотря на яркие горшки с пластиковыми цветами и разноцветные драпировки. У нее было сыро и промозгло, влажный холод пробирал до самых костей. В тот день огонь в камине не горел, так что дом встретил нас особенно неприветливо. Голая лампочка на стене заливала все жестким светом.

Мы взобрались по лестнице с чемоданом и сумкой, и тетка открыла дверь в комнату на чердаке.

— Ты будешь жить здесь, — сказала она.

Я оглядел наклонный потолок, обои в пятнах влаги, запотевшие окна в ржавых рамах. У стены стояла узкая кровать под розовым покрывалом. Платяной шкаф с открытыми дверцами, пустыми полками и вешалками ждал, пока его заполнят мои вещи. Тетка положила чемодан на кровать и открыла его.

— Можешь развесить и разложить все, как тебе нравится. Боюсь, на ужин у нас только копченая рыба.

Она уже выходила за дверь, но я спросил:

— А когда я вернусь домой?

Тетка остановилась, посмотрела на меня. В ее глазах я видел жалость, но теперь там появилось и нетерпение.

— Теперь это твой дом, Фин. Я позову тебя, когда чай будет готов.

Она закрыла за собой дверь. Я остался один в холодной, унылой комнате, которая теперь считалась моей. Меня переполняло чувство одиночества. В сумке с игрушками я нашел панду и сел на край кровати, прижимая ее к себе. Даже через брюки я чувствовал, что матрас пропитался влагой. В первый раз за этот длинный день я осознал, что моя жизнь неотвратимо изменилась.