Скала

Глава третья

Фин едва успел снять сумку с багажного транспортера, как огромная рука схватила ее за ручку и потянула к себе. Повернувшись, Фин увидел дружелюбную улыбку на круглом гладком лице. Над лицом обнаружились черные приглаженные волосы, росшие на лбу вдовьим мыском. Лицо и волосы принадлежали мужчине лет сорока с небольшим, крепкому, почти шесть футов ростом. Одет он был в темный костюм, белую рубашку с синим галстуком, а поверх носил тяжелый стеганый черный анорак.

— Сержант Джордж Ганн, — представился он, пожимая руку Фину. Говорил он с явным льюисским акцентом. — Добро пожаловать в Сторновэй, мистер Маклауд.

— Просто Фин, Джордж. Как вы узнали, кто я такой?

— Я узнаю полицейского за сто шагов, мистер Маклауд. — Они вышли на парковку, Ганн слегка согнулся под напором западного ветра. — У нас тут кое-что изменилось. Ветер, правда, дует по-прежнему. Уж что-что, а это никогда не меняется.

Но к счастью, на этот раз ветер оказался согрет августовским солнцем, что временами проглядывало сквозь облака, и не особо свирепствовал. Ганн направил свой «фольксваген» к кольцевой развязке у ворот взлетного поля, а затем двинулся вверх по холму, спустился к Оливерс-Брэй и свернул направо, к городу. Разговор у полицейских зашел об убийстве.

— Это первое в новом тысячелетии, — пожаловался Ганн. — У нас только одно и было за весь двадцатый век.

— Будем надеяться, что это последнее убийство в двадцать первом. Где обычно проводится вскрытие?

— В Абердине. У нас на острове три полицейских врача, у всех — своя практика в городе. Двоих мы привлекаем в качестве патологоанатомов. Они осматривают тела в случае внезапной смерти и могут даже провести вскрытие. Но все спорные случаи мы направляем в Абердин, в больницу в Форрестер-Хиллз.

— А разве Инвернесс не ближе?

— Ближе. Но тамошний патологоанатом не любит наших. Он не хочет делать вскрытий вообще, если не может вести их все, — Ганн хитро посмотрел на Фина. — Но от меня вы этого не слышали.

В конце длинной прямой дороги показался Сторновэй. Город был построен вокруг гавани и поросшего деревьями холма. Паромный терминал из стекла и стали у нового, возведенного в девяностых годах волнореза, напомнил Фину летающую тарелку. Старый пирс выглядел совсем заброшенным. Издали гавань казалась такой же, какой Фин видел ее в последний раз, много лет назад. Только «летающая тарелка» выбивалась из картины. И несомненно, она принесла с собой пришельцев.

Мимо проплыло знакомое желтое здание склада «Кеннет-Маккензи Лимитед», здесь на тысячах полок в ожидании экспорта хранились миллионы метров сотканного вручную харрисского твида. Ряд новых, незнакомых домов вел к большому ангару, где на деньги правительства делались телепрограммы на гэльском языке. Когда Фин еще жил на острове, гэльский был не в почете, но сейчас на нем держался многомиллионный бизнес. В некоторых школах даже преподавали на гэльском математику, историю и другие предметы. Говорить по-гэльски считалось модным.

— Заправку «Энгебретс» перестроили пару лет назад, — сообщил Ганн, когда полицейские проезжали автозаправку с мини-маркетом на круговой развязке, которую Фин не помнил. — Она открыта даже воскресенье. Да и выпить-закусить в воскресенье теперь можно почти везде.

Фин покачал головой в изумлении.

— И каждое воскресенье у нас два рейса из Эдинбурга. А вот паром пока ходит только в будние дни и по субботам.

Во времена юности Фина весь остров в воскресенье вымирал. Нельзя было поесть в ресторане, выпить, купить сигарет или бензина. Он помнил, как туристы бродили по улицам — голодные, без капли воды. Уехать они могли только на первом пароме в понедельник. Конечно, было хорошо известно, что после окончания церковных служб любители тайных воскресных развлечений заполняли пабы и гостиницы, проникая туда через черный ход. Хотя закон не запрещал пить по воскресеньям, подобный досуг казался немыслимым. По крайней мере нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь застал тебя за этим.

— А качели все еще приковывают? — Фин помнил, как грустно смотрелись детские качели, когда по воскресеньям их запирали на цепь с замком.

— Нет. Это прекратилось несколько лет назад. Субботствующие говорили, что это вызовет лавину перемен. Возможно, они были правы.

Фундаменталистские протестантские церкви веками заправляли жизнью на острове. Говорили, что владелец паба или ресторана, который бросал вызов церкви, вскоре лишался своего дела. Банковские займы и лицензии без лишнего шума отзывали. Власть церкви могла казаться чем-то средневековым только при взгляде с материка. На острове, где некоторые конфессии считали любое развлечение грехом, а попытки подорвать их авторитет — делом дьявола, эта власть была вполне реальной.

— Качели перестали приковывать, но по воскресеньям дети на них все равно не катаются, — продолжал Ганн. — И белье после стирки никто не вывешивает. Разве что в самом городе другие порядки.

Старая школа Фина пряталась за новым спортивным центром. Полицейские проехали здание местного совета Гебридских островов, затем — отель «Сифорт». Напротив выстроились обычные для острова дома из песчаника с остроконечными крышами: смесь старого и нового уродства. Сторновэй никогда не был особенно красивым городом, и время его не исправило. Ганн повернул направо, на Льюис-стрит, где традиционного вида дома стояли бок о бок с пабами и темными магазинчиками, затем — налево, на Черч-стрит, где и находился полицейский участок. Фин заметил, что все названия улиц написаны по-гэльски.

— Кто ведет расследование?

— Команда из Инвернесса. Прилетели на вертолете еще ночью в воскресенье. Старший инспектор, сержант и семь констеблей, а с ними — судебные медики. Они быстро взялись за дело, когда узнали, что случилось.

Полицейский участок располагался в комплексе зданий розового цвета на углу Черч-стрит и Кеннет-стрит, между Залом царства Свидетелей Иеговы и китайским ресторанчиком. Дальше по улице виднелась вывеска «Только для мужчин» — владелец парикмахерской явно пошел против идеи политкорректности. Ганн заехал в ворота и припарковался рядом с белым полицейским фургоном.

— Как давно вы работаете в Сторновэе, Джордж?

— Три года. Я здесь родился и вырос, а когда пошел в полицию, пришлось послужить по всем Гебридским островам. А потом и в Инвернессе.

Ганн вылез из машины, шурша стеганой курткой. Фин последовал за ним.

— И вам не по нраву, что посторонние люди забрали у вас дело?

Ганн грустно улыбнулся:

— Другого и быть не могло. У нас нет нужного опыта.

— А каков из себя старший следователь?

Полицейский усмехнулся:

— Он вам понравится. Настоящий сукин сын.

«Сукин сын» оказался невысоким и коренастым, с густыми волосами песочного цвета, зачесанными назад с низкого широкого лба. Лицо у старшего инспектора было старомодное, одеколон — тоже старомодный; стало понятно, что он из Глазго, еще до того, как он открыл рот.

— Старший инспектор Том Смит, — он встал из-за стола и протянул руку: — Примите мои соболезнования, Маклауд.

«Они что, все об этом знают?» — подумал Фин. Потом решил, что полицейских могли просто предупредить. Рукопожатие Смита оказалось крепким и быстрым. Рукава его выглаженной белой рубашки были аккуратно закатаны до локтей, бежевый пиджак висел на спинке кресла. Стол, за который вернулся инспектор, был завален бумагами, но даже беспорядок на нем казался каким-то организованным. Фин заметил, что руки Смита чисто вымыты, а ногти безупречно ухожены.

— Спасибо, — ответ получился механическим.

— Садитесь, — во время разговора старший инспектор чаще смотрел в свои бумаги, чем на Фина. — У меня здесь тринадцать сотрудников уголовного розыска, включая местных, и двадцать семь полицейских. На острове больше сорока человек, на которых я могу рассчитывать, — он поднял голову. — Я не понимаю, зачем мне вы.

— Я не напрашивался к вам работать, сэр.

— Да, вас выбрала система ХОЛМС. Это уж точно не моя идея! — Смит помолчал. — То убийство в Эдинбурге… У вас есть подозреваемые?

— Нет, сэр.

— Три месяца — и ничего?

— Последний месяц я был в отпуске.

— Да, верно, — старший инспектор, казалось, потерял интерес к разговору. — И как вы, по вашему мнению, можете помочь нам в этом расследовании.

— Я пока не в курсе, сэр. Ничего не могу сказать.

— Все есть в компьютере.

— У меня к вам предложение.

— Да? — Смит излучал скептицизм. — И какое же.

— Если вскрытие еще не проводили, стоит пригласить патологоанатома, который работал на том убийстве в Эдинбурге. Так мы получим сравнительный анализ из первых уст.

— Отличная идея, Маклауд! Поэтому она уже пришла в голову мне, — Смит откинулся в кресле. Его самодовольство буквально разливалось в воздухе, как и запах его лосьона после бритья. — Профессор Уилсон прибыл вчера последним рейсом, — он взглянул на часы. — Вскрытие начнется через полчаса.

— Значит, вы не отправите тело в Абердин?

— Здесь вполне подходящие условия. Мы решили, пусть гора идет к Магомету.

— И что вы поручите мне?

— Честно говоря, ничего, инспектор Маклауд. У меня отличная команда, люди справятся с делом без вашей помощи, — Смит недовольно вздохнул. — Но ХОЛМС считает, что вы сможете сказать, есть ли здесь связь с убийством на Лейт-Уок. И не дай нам бог нарушить его предписания! Так что побывайте на вскрытии, взгляните на улики, и если что-то придет вам в голову, сообщите нам.

— Я бы хотел осмотреть место преступления.

— Сколько угодно. Сержант Ганн проводит вас. Местные полицейские все равно мало чем могут нам помочь. Работают мальчиками на побегушках, — Смит излучал презрение ко всем, кто не входил в его «команду», включая Фина.

— И еще я хотел бы посмотреть, что уже нашли, возможно, поговорить со свидетелями, — Фин решил попытать удачу.

Смит поджал губы и недовольно взглянул на него.

— Я не могу вам помешать, Маклауд. Но имейте в виду, я планирую закончить это дело за несколько дней. И еще, чтобы у вас не было иллюзий: я не думаю, что оно как-то связано с эдинбургским.

— Почему?

— Интуиция. Люди здесь слишком простые, — Смит усмехнулся. — Ну, вам ли этого не знать, — старший инспектор постучал по столу карандашом: его явно раздражала необходимость объяснять что-то младшему по званию, да еще из другого подразделения. — Я думаю, это грубое убийство-подражание. В газетах подробно рассказывали об эдинбургском деле. Мне кажется, убийца из местных: хотел отомстить и решил таким образом замести следы, заставить нас искать кого-то другого. Так что я решил пойти коротким путем.

Фин едва сдержал улыбку. Он многое знал о коротких путях и довольно рано уяснил, куда они могут завести. А вот Смит об этом явно не знал.

— Если на вскрытии не обнаружится ничего необычного, я возьму пробы ДНК у всех взрослых мужчин Кробоста, а также всех прочих подозреваемых, которых мы найдем. Вряд ли наберется больше двухсот человек. Получится большая экономия: куда лучше, чем расследование, которое на месяц свяжет полиции руки! — Смит явно был из числа тех полицейских начальников, для которых важней всего итоговые показатели. И все же Фин был удивлен:

— У вас есть ДНК убийцы?

Старший инспектор улыбнулся:

— Да, мы так думаем. Несмотря на местные предрассудки, мы послали ребят обыскать здесь все в воскресенье. Одежду убитого нашли в пакете для мусора, в канаве, в полумиле отсюда. Эта одежда покрыта рвотными массами. Поскольку полицейский врач уверен, что убитого не тошнило, значит, плохо стало тому, кто убил. И если наш патологоанатом это подтвердит, у нас будет отличный образец ДНК убийцы.

На Черч-стрит и вдоль всей дороги до гавани на ветру качались висячие корзинки с цветами — попытка привнести немного цвета в серую жизнь. Вдоль улицы выстроились розовые, белые и зеленые магазины, а в ее конце Фин разглядел рыбацкие лодки у причала; они поднимались и опускались в такт прибою. Солнечный луч высветил белый эллинг на противоположном берегу и прошелся по деревьям вокруг замка Льюс.

— Ну, что скажете о старшем следователе? — спросил Ганн.

— В общем, соглашусь с вашим мнением.

Фин и Ганн ухмылялись, усаживаясь в машину.

— Он считает себя суперзвездой! Мой старый босс в Инвернессе говорил, что начальство ничем от обычных людей не отличается. Им тоже приходится вытаскивать ноги из брюк по одной.

Фин засмеялся. Было весело представлять, как старший следователь Смит силится разом вынуть из брючин обе толстенькие ножки.

— Простите, что не сказал вам о патологоанатоме, — продолжал Ганн. — Я даже не знал, что он на острове. Видите, как мало они нам рассказывают!

— Ничего. На самом деле я хорошо знаю Ангуса. Он неплохой человек и точно будет на нашей стороне. — Машина задним ходом выехала на улицу. — Как думаете, почему Смит сам не пошел на вскрытие?

— Может, он брезглив?

— Не знаю… Тот, кто использует столько лосьона после бритья, вряд ли страдает повышенной чувствительностью.

— Точно! Трупы обычно пахнут лучше, чем он.

Полицейские выехали с Кеннет-стрит на Бейхед, направляясь на север, к выезду из города. Фин смотрел в окно на детский парк, теннисные корты, лужайку для боулинга, стадион и площадку для гольфа на холме за ним. На другой стороне улицы магазинчики теснились под мансардными окнами верхних квартир. Казалось, он никуда не уезжал.

— В восьмидесятые по пятницам и субботам парни катались здесь на своих старых драндулетах.

— Они и сейчас катаются. Каждые выходные, как часы. Ездят караванами.

Фину стало жалко этих ребят. Всем им нечего или почти нечего делать; общество душит их в тисках безрадостной религии; их подстерегают безработица в период экономического спада, алкоголизм; да и уровень самоубийств здесь выше, чем в среднем по стране. Нынешние подростки, очевидно, хотят уехать отсюда так же сильно, как он сам восемнадцать лет назад.

Раньше на холме, за памятником героям войны, стоял старый сельский госпиталь. Теперь его заменила современная, хорошо оборудованная больница Западных островов, — оборудованная лучше, чем многие другие, которые обслуживают население городов на материке. При повороте на Маколей-роуд впереди обозначилось приземистое трехэтажное здание, построенное по периметру огромной парковки. У подножия холма Ганн повернул направо, к маленькой частной стоянке.

Профессор Ангус Уилсон уже ждал полицейских в морге. Очки он сдвинул вверх, на шапочку, а маску опустил ниже подбородка, так что его знаменитая жесткая борода цвета посеребренной медной проволоки красовалась у всех на виду. Патологоанатом был одет в зеленый хирургический костюм, халат с длинными рукавами и пластиковый фартук. На стол из нержавеющей стали он положил перед собой пластиковые нарукавники, хлопчатобумажные перчатки, перчатки из латекса и перчатку из стальной проволоки, которую надевал на нерабочую руку, чтобы защитить от пилы и скальпеля. Ему не терпелось начать работу.

— Да уж, вы чертовски вовремя! — Казалось, Уилсон раздражителен и эксцентричен: такой образ он долго культивировал, чтобы обеспечить себе возможность грубить; только этого все от него теперь и ждали. Однако при этом его зеленые глаза подмигивали, давая понять, что все это — игра.

— Ну, как поживаешь, чертяка? — Уилсон пожал руку Фину. — Снова тот же убийца?

— Мы надеялись, что это ты нам скажешь.

— Проклятое, богом забытое место! Я думал, что уж здесь-то смогу поесть свежей рыбы, и заказал вчера в отеле камбалу. И точно, она была свежая! Прямо из морозилки во фритюрницу. Так я могу ее и дома приготовить! — патологоанатом заметил Ганна и перегнулся через стол, чтобы достать папку у него из-под руки. — Это отчет и фотографии?

— Да, — полицейский протянул руку. — Сержант Джордж Ганн.

Однако профессор уже отвернулся, чтобы просмотреть отчет и разложить фотографии. Ганн застенчиво убрал руку.

— Шапочки, бахилы, очки, маски и халаты — в комнате врачей, это напротив.

— Мы должны все это надеть? — спросил Ганн. Фин подумал, что тот, возможно, давно не был на вскрытии.

— Нет! — Уилсон сердито развернулся к ним. — Соберите все это в кучу и подожгите! Естественно, это надо надеть. Конечно, если вы не хотите подхватить ВИЧ или еще какой-нибудь вирус, когда я вскрою череп вибрационной пилой, и костная пыль пойдет летать по комнате. Или можете постоять вон там, — он указал на большое окно, выходящее в коридор. — Но оттуда вы не услышите ни слова.

— Боже! — простонал Ганн, пока полицейские надевали защитное снаряжение. — А я плохо думал о старшем следователе!

Фин рассмеялся и сразу замер на месте. За сегодня он уже второй раз смеется, давно такого не случалось… На секунду он задумался.

— Все нормально. Ангус как брехливый пес: лает, да не кусает.

— Как бы бешенством не заразиться, если он меня укусит! — Ганн все еще переживал из-за резкой отповеди патологоанатома.

Когда они вернулись в морг, профессор уже разложил фотографии на всех поверхностях и взялся изучать одежду жертвы, расстелив на столе из нержавеющей стали толстый пергамент, чтобы отдельные волокна и высохшие частицы рвотных масс не потерялись. На убитом были флисовая куртка на молнии, белая рубашка и синие джинсы. Большие, бесформенные грязно-белые кроссовки стояли на краю стола. Патологоанатом уже надел защитные перчатки, взял в левую руку квадратную лупу и аккуратно перебирал щипцами засохшую на темно-синем флисе грязь.

— Ты не сказал мне, что убитый был моим тезкой.

— Никто не звал его «Ангус», — ответил Фин. — Все знали его как Ангела. Можно было послать ему письмо откуда угодно, написать на конверте: «Ангелу, Несс, остров Льюис», и письмо нашло бы его.

Сержант Ганн страшно удивился:

— Я не знал, что вы были знакомы, мистер Маклауд!

— Мы знаем друг друга со школы. Его младший брат учился в моем классе.

— Ангел… — профессор Уилсон не спускал глаз с щипцов. — А крылья у него есть?

— Это прозвище — насмешка.

— А! Возможно, это объясняет, почему его хотели убить.

— Возможно.

— Есть! Вот ты где, гад! — профессор распрямился и поднес щипцы к свету. В них было аккуратно зажато что-то, похожее на белую бусину.

— Что это? — спросил Ганн.

— Призрак! — Уилсон смотрел на них, ухмыляясь. — Призрак таблетки. Это одно из средств пролонгированного действия. Оболочка таких таблеток имеет много микропор, чтобы действующее вещество выделялось медленно. Эта таблетка пуста. Мы все время их видим: они остаются в желудке еще несколько часов после того, как сослужили свою службу.

— Это важно для нас? — спросил Фин.

— Может, да, а может, и нет. Но если убийцу действительно стошнило, таблетка расскажет о нем такое, чего мы иначе не узнали бы. Действующее вещество либо обнаружится при токсикологическом исследовании, либо нет. Но мы в любом случае выясним, что принимал убийца.

— А как?

Профессор поднес лупу к оболочке.

— Так этого не увидишь, но под микроскопом можно разглядеть цифры или буквы, выгравированные на поверхности, или даже фирменный знак производителя. Маркировку можно проверить в справочнике и найти нужное лекарство. Это займет время, но результат гарантирован, — Уилсон поместил «призрак таблетки» в пластиковый пакет для улик и тщательно закрыл его. — Вот какие мы теперь умные!

— А ДНК? — Фин рассматривал кусочки непереваренной пищи, приставшие к флисовой куртке, и не мог понять, что же это было. Похоже, что бы человек ни ел, возвращается это в виде овсянки с нарезанной морковью. — Образцы ДНК вы отсюда получите?

— Думаю, что да. В слюне точно будут клетки слизистой оболочки рта. ДНК берется из ядер клеток, выстилающих рот, пищевод или желудок. Они все время обновляются и всегда присутствуют в рвотных массах.

— А делать анализ будут долго? — спросил Ганн.

— Сегодня днем лаборатория получит образцы ДНК, потом экстракция, амплификация… Результат будет готов не позднее завтрашнего утра, — профессор поднес палец к губам. — Только никому не говорите! Иначе все станут требовать результаты побыстрее.

— Старший следователь говорил, что сравнивать с этой ДНК придется почти двести образцов.

— А! — Уилсон улыбнулся, и борода его встопорщилась. — Это потребует больше времени. И потом, мы пока не знаем: возможно, это рвотные массы убитого.

Два ассистента в белом, в больших желтых резиновых перчатках, вкатили тележку с телом из холодильной комнаты напротив и перенесли труп на стол для вскрытий. Ангел Макритчи был крупным мужчиной — крупнее, чем Фин его помнил, и фунтов на пятьдесят тяжелее; он мог бы украсить собой любую драку за мяч в регби. Густые черные волосы, которые он унаследовал от отца, стали редкими и почти полностью поседели. Бледная кожа покойника казалась восковой. Когда-то насмешливые губы и крепкие кулаки выглядели обескровленными, безжизненными. Они больше никому не могли причинить эмоциональной и физической боли, на которую были так щедры в школьные годы.

Фин глядел на покойного, стараясь оставаться бесстрастным, но даже в смерти Ангел заставлял его сжиматься и чувствовать тошноту от страха. Взгляд полицейского блуждал по чудовищном разрезу на животе Макритчи. Вздувшиеся, розово-коричневые петли тонкой кишки вывалились сквозь дыру в брюшной стенке. Их удерживала полоска жира, которая называлась «брыжейка» — это Фин помнил по вскрытию в Эдинбурге. В разрезе смутно виднелись контуры толстой кишки. Бедра убитого покрывала засохшая кровь и телесные жидкости. Маленький вялый пенис напоминал сушеную фигу. Фин обернулся и увидел: инспектор Ганн стоял у дальней стены, почти прижавшись к окну. Он был очень бледен.

Профессор Уилсон взял кровь из бедренных вен, а затем — пробу стекловидного тела глаз. Фину всегда было трудно смотреть, как игла входит в глазное яблоко. Глаза казались ему особенно уязвимыми.

Еле слышно бормоча в маленький диктофон, профессор осмотрел сначала ступни трупа, затем — ноги, отметив красно-фиолетовые синяки на коленях, и перешел к разрезу на животе.

— Хмм! Рана начинается в левой верхней части живота, заканчивается в нижней правой, а потом почти исчезает, превращаясь в царапину.

— Это важно? — спросил Фин.

Профессор выпрямился.

— Это означает, что лезвие, которым нанесли рану, прошло через живот справа налево, если смотреть глазами убийцы.

Инспектор внезапно понял.

— В Эдинбурге рана шла слева направо. Значит, первый убийца — правша, второй — левша?

— Этого мы определить не можем, Фин. Уж ты-то должен это знать! Можно по-разному ударить одной рукой. Ясно только, что раны разные, — Уилсон провел пальцем в латексной перчатке по верхнему краю раны, где кожа высохла и потемнела. — Тот убийца в Эдинбурге нанес более глубокую рану — брыжейка отделилась от забрюшинного пространства. Ты помнишь, тогда у жертвы между ног петлями висело фута три тонкой кишки. Петли были частично разрезаны и опорожнены. — Фин вспомнил, как пахло на месте преступления, как залитый кровью асфальт пятнали бледно-зеленые и желтые полосы. На вскрытии опорожненная тонкая кишка была темно-золотого цвета, а не розовая, как у Ангела. — Так, тут немного вылез сальник, тут поперечно-ободочная кишка… — Профессор тщательно измерил рану. — Двадцать пять с половиной сантиметров. По-моему, короче, чем в Эдинбурге, но это надо будет проверить. Да, и жертва гораздо толще — у убийцы была отличная мишень.

Затем Уилсон подверг внешнему осмотру ладони и руки трупа, отметив синяки на локтях. В руки, покрытые старыми шрамами, въелась нефть; патологоанатом соскреб немного черной субстанции из-под обкусанных ногтей.

— Любопытно! Непохоже, чтобы убитый пытался отразить нападение. Никаких следов борьбы: ни травм, ни кожи под ногтями…

Внимательное изучение грудной клетки также показало отсутствие травм. Однако на шее обнаружились синяки, такие же красно-фиолетовые, как на коленях и локтях. Ряд из четырех круглых синяков на левой стороне шеи, два из четырех — диаметром в полдюйма, и одна овальная отметина покрупнее справа.

— Такие следы могли оставить пальцы. Как видите, им соответствуют ссадины в форме полумесяцев — их оставили ногти убийцы. На вогнутой стороне собрались частички кожи, — профессор взглянул на Фина. — Любопытно, как мало нужно сил, чтобы задушить человека. Не надо прерывать дыхание, достаточно прекратить отток крови от головы. Чтобы перекрыть отводящие яремные вены, хватит всего четырех с половиной фунтов давления. А вот сонные артерии, которые несут кровь к голове, требуют уже около одиннадцати фунтов. Перекрыть позвоночные артерии — шестьдесят шесть фунтов, трахею — тридцать три. В этом случае на лице будут видны точечные кровоизлияния, — он поднял веки трупа. Чуть ниже на правом виске виднелся большой фиолетовый синяк. — Да, и вот здесь, на конъюнктиве. Это позволяет предположить, что смерть наступила в результате прекращения оттока крови.

Уилсон вернулся к шее.

— Здесь тоже нет указаний на то, что наш ангел боролся с убийцей. Если человек защищается, он может поцарапать собственную шею, пытаясь оторвать от нее руку убийцы, вот один из источников кожи под ногтями. А так характер травмы шеи, ее цвет говорят о том, что покойный почти наверняка был мертв, когда его повесили, — он перешел к скамье, на которой разложил фотографии. — А если посмотреть на лужу крови на полу и соотнести ее с тем, как кровь и жидкости стекали по телу, придется заключить, что Ангела выпотрошили, подвесив к балке, когда он был уже мертв. При нанесении раны кровь не находилась под давлением, иначе на полу были бы характерные брызги. Она просто вытекла из тела через разрез.

Ганн спросил:

— Значит, его задушили, потом мертвого подвесили к стропилам и выпотрошили?

— Пока я ничего не могу сказать! — терпением профессор не отличался. — Я просто думаю вслух. Господи, мы только начали это чертово вскрытие!

Ассистенты аккуратно перевернули тело, и жировые складки вокруг диафрагмы растеклись по холодной стали. Толстые дряблые ягодицы, все в ямочках, были сплошь покрыты кудрявыми черными волосами. Такие же росли вокруг шеи и плеч. Никаких повреждений, кроме как на шее, не было.

— Ну вот… — профессор в разочаровании покачал головой. — А я почти надеялся найти у него под лопатками крылья.

Он перешел к голове трупа и начал внимательно осматривать кожу, разделяя волосы, как будто искал вшей.

— Надеетесь вместо крыльев найти рога? — спросил Фин.

— А если найду, ты удивишься?

— Нет.

— Ага! — на этот раз Уилсон нашел нечто, что его не разочаровало. Он взял скальпель, очистил от волос участок кожи на затылке и показал красно-фиолетовое пятно размером с грецкий орех и овальную вмятину, которая пружинила под пальцами. Кожа на этом месте была повреждена, вокруг засохла кровь. — Ему размозжили череп!

— Кто-то ударил его сзади, — заметил Фин.

— Очень похоже. Синяки на коленях, локтях и лбу — от довольно жесткого падения. Судя по форме вмятины на черепе, били металлической трубой, бейсбольной битой — чем-то таким. Станет понятнее, когда вскроем череп.

Тело перевернули лицом вверх, голову уложили на металлический блок особой формы, и профессор Уилсон начал слой за слоем исследовать тело Ангела. Он сделал У-образный разрез — от плеч до грудины, затем вниз по центру груди и живота до лобка, чтобы можно было обнажить грудную клетку. Разрезал ребра специальными ножницами, потом вытащил грудину и обе половинки щита, который появился у человека в ходе эволюции для защиты уязвимых внутренних органов. Эти органы — сердце, легкие, печень, почки — по очереди удалялись из тела и взвешивались в другом конце комнаты. Все измерения записывались мелом на доске, а затем из органов брали образцы ткани на исследование.

Для человека своего возраста и веса Ангел был в среднем состоянии. Легкие потемнели от многих лет курения, просвет артерий сузился, но они пока еще пропускали кровь. Печень несла на себе следы злоупотребления алкоголем: ее бледный серо-коричневый цвет и узловатая структура говорили о начинающемся циррозе. Чтобы добраться до почек, профессору пришлось прорезать внушительный слой забрюшинного жира.

Скользкий, заполненный жидкостью желудок Уилсон опорожнил в миску из нержавеющей стали. Фин отшатнулся от запаха, а профессор, казалось, смаковал его. Он закрыл глаза и несколько раз втянул воздух, как собака.

— Карри! — сообщил он. — Возможно, бхуна из ягнятины, — глаза его засверкали, когда он заметил отвращение Фина.

— Он ел карри в «Балти Хаус» в Сторновэе около восьми вечера в субботу, — произнес Ганн вполголоса.

— Хм! Вчера мне тоже стоило заказать карри.

Фин с неудовольствием вдохнул.

— Еще и алкоголем пахнет.

— Свидетели говорят, он выпил прилично пива в клубе Кробоста, когда вернулся из города.

— Ну, — начал профессор, — я бы сказал, что содержимое его желудка в основном не тронуто. Частично переварено. Остатков лекарственных средств не обнаружено. Присутствует запах этанола. Какой бы идиотский коктейль из карри и спиртного он ни потребил, обратно он его не выдал. Так что теперь мы можем утверждать, что рвотные массы, найденные на одежде жертвы, принадлежат убийце.

Затем Уилсон начал отделять кишки от слоя жира, разворачивать и продольно разрезать с помощью ножниц. Запах экскрементов был невыносим: Фин с трудом сдержал тошноту. Ганн сдавленно охнул; Фин обернулся и увидел, что тот крепко зажал рукой рот и нос.

Наконец патологоанатом поместил препарированный кишечник в емкость и убрал.

— Ничего интересного, — сообщил он. Затем отогнул лоскут кожи, освободившийся при У-образном разрезе, на лицо, чтобы осмотреть повреждения, нанесенные костям и хрящам при удушении. Впрочем, сразу стало понятно, что шея сломана не была.

После этого Уилсон сделал надрез на задней части головы, от одного уха до другого, и снял с убитого скальп, обнажив череп. Он отодвинул Фина от стола, один из ассистентов подошел с вибрационной пилой, надрезал по кругу верхушку черепа, вытащил мозг и поместил в очередную емкость из нержавеющей стали. Профессор осмотрел череп и с удовлетворением кивнул.

— Как я и думал! Над левой теменной костью подапоневротическое кровоизлияние, два с половиной на три с половиной сантиметра, что по размеру примерно совпадает с повреждениями скальпа. Да, еще небольшое глубокое субдуральное кровоизлияние. Теменная кость сломана в том же месте, что подтверждает мою гипотезу. Нашего Ангела ударили сзади металлической трубой, бейсбольной битой или чем-то подобным. Если он и не потерял сознание, то сопротивляться точно был не способен.

Фин прошел к скамье, где Уилсон разложил фотографии, сделанные на месте преступления. Казалось, освещением эллинга занимался какой-то не в меру ретивый театральный режиссер. Все цвета выглядели дикими, зловещими; высохшая кровь напоминала ржавчину. Подвешенный Ангел казался неправдоподобно большим, весь в складках бело-синей плоти. Петли кишки, вылезшей из распоротого живота, были похожи на муляж. Все вместе здорово смахивало на малобюджетный фильм шестидесятых годов.

Фин начал понимать, как Ангел провел последние часы. Он съездил в Сторновэй поесть карри, потом вернулся в Несс и выпил несколько пинт в клубе Кробоста. Макритчи либо встретился с убийцей в эллинге Порт-оф-Несса, либо пошел с ним туда, непонятно, впрочем, зачем. Он хорошо знал убийцу или, во всяком случае, ни в чем его не подозревал, так как повернулся к нему спиной и дал возможность напасть на себя сзади. Он потерял сознание от удара по голове, затем его перевернули на спину и задушили. Убийца был в состоянии сильного нервного напряжения, адреналин бурлил у него в крови. Его даже стошнило на жертву, однако это не помешало ему раздеть убитого. Это заняло некоторое время и было нелегким делом, учитывая, что тот весил фунтов двести пятьдесят. Что еще более удивительно, убийца смог обвязать вокруг шеи Ангела веревку и подвесить на балку так, чтобы от его ног до земли оставалось как минимум шесть футов. Это кое-что говорило об убийце: это был сильный человек — и очень решительный, раз даже дурнота не остановила его. Чем дольше он возился с телом, тем больше становился риск, что его поймают. Злодей должен был знать, что в эллинг субботними вечерами бегают юные любовники, и его могут обнаружить в любой момент. И все же простого убийства ему оказалось недостаточно: он раздел Ангела, подвесил на веревке и вспорол ему живот. Все это было делом долгим и грязным; при мыслях об этом Фину стало неуютно. Он повернулся к Уилсону:

— Как это соотносится с убийством на Лейт-Уок? Что скажешь — убийца был один и тот же?

Профессор сдвинул очки на лоб, а маску опустил на шею, освободив бороду.

— Ну ты же понимаешь, Фин. Патологоанатомы не дают прямых ответов, и я не отступлю от традиции, — он вздохнул. — С одной стороны, почерк очень похож. На обоих мужчин напали сзади, ударили по голове, лишили сознания и задушили. Обоих нашли голыми, подвешенными за шею; обоим выпустили кишки. Однако есть разница в глубине и угле нанесения раны. Убийца Ангела настолько разволновался, что его стошнило прямо на жертву. Мы не знаем, случилось ли такое в Эдинбурге: одежду жертвы мы так и не нашли, а на теле рвотных масс не было. Однако на нем обнаружились волокна от ковра. Возможно, беднягу убили в другом месте, а потом притащили на Лейт-Уок и вывесили на всеобщее обозрение. В Эдинбурге было заметно меньше крови, а значит, между смертью и потрошением жертвы могло пройти какое-то время, — профессор начал «собирать» труп на столе перед собой. — Понимаешь, обстоятельства настолько различны, что детали убийства тоже должны различаться. Так что без явных доказательств невозможно понять, один и тот же человек совершил эти убийства или нет. Их ритуальный характер наводит на мысль, что убийца один. Но с другой стороны, детали убийства на Лейт-Уок широко освещались в самых разных СМИ. Так что если кто-то хотел скопировать убийство, он легко мог это сделать.

— Но зачем кому-то это делать? — спросил Ганн. Он выглядел уже не таким зеленым.

— Я патологоанатом, а не психиатр, — профессор одарил сержанта ледяным взглядом, прежде чем обернуться к Фину. — Я возьму соскобы с кожи, и мы посмотрим, что покажет токсикологический анализ. Только не ожидай от меня слишком многого.

Дорога на Барвас, петляя, покидала Сторновэй. Позади оставались замечательные виды на Колль, Лох-а-Туат и Пойнт; солнце сверкало на поверхности бухты, рваные облака пытались догнать свои тени на темно-синей поверхности воды. Впереди лежали двенадцать миль скучного болотного пейзажа. Дорога постепенно распрямлялась и вела на северо-запад, в крошечный поселок Барвас на западном побережье. Тоскливые окрестности способны были в один миг преобразиться под лучами солнца. Фин хорошо знал эту дорогу, видел ее во все времена года и не уставал удивляться тому, как по-разному выглядят бесконечные акры торфяных болот в зависимости от месяца, часа или даже минуты. Мертвое соломенное поле зимой; ковер маленьких белых цветов весной; яркие оттенки пурпура летом. Справа от дороги небо потемнело, где-то в центральных районах острова шел дождь. Слева небо почти очистилось, землю освещало летнее солнце, и вдалеке виднелись бледные контуры гор Харриса. Фин забыл, какое огромное здесь небо.

Он и Ганн ехали молча, у обоих перед глазами стояли картины вскрытия. Вряд ли существует лучшее напоминание о собственной смертности, чем возможность посмотреть на другого человека, распростертого на столе в морге.

Примерно на середине пути дорога уходила вниз, затем поднималась на холм, с которого был хорошо видно, как Атлантический океан обрушивает свой гнев на хрупкую береговую линию острова. В низине, ярдах в ста от северного края дороги, стоял маленький каменный дом с ярко-зеленой жестяной крышей. Такие пастушьи хижины были повсюду на острове. Местные фермеры использовали их как летние дома, когда отгоняли свои стада вглубь острова, где трава получше. Большинство таких домов давно пришло в упадок. Фин видел зеленую крышу на болоте Барваса каждый понедельник по пути в школьное общежитие в Сторновэе и каждую пятницу по дороге домой, в любую погоду. И часто, как сегодня, этот дом с юга освещало солнце, и он ярко выделялся на фоне чернеющего на севере неба. Любой мужчина, женщина и ребенок на острове узнали бы его. Для Фина летний домик имел особое значение, и сейчас этот пейзаж заставил его вспомнить о боли, которую он давно забыл или, по крайней мере, спрятал в темном углу памяти, куда не собирался заглядывать. Все эти воспоминания он загнал поглубже или выбросил, как старые детские вещи, еще двадцать лет назад, когда стал взрослым. Но полицейский понимал: пока он на острове, избежать подобных воспоминаний будет невозможно.

Поездка на западный берег завела его еще дальше в прошлое. Ганн вел машину, а Фин тихо сидел на пассажирском месте. Длинные отрезки пустой дороги соединяли открытые всем ветрам поселки, выстроенные вокруг церквей различных конфессий. Церковь Шотландии, Объединенная свободная церковь Шотландии, Свободная церковь Шотландии, Новая свободная церковь Шотландии… «Маленькие свободные церкви», как их называли во всем мире. Каждая отделялась от предыдущей и становилась источником ненависти и недоверия к своей предшественнице. Лучшее доказательство того, что люди не способны договориться! Фин смотрел, как деревни проносятся мимо, будто фото на страницах старого семейного альбома. Солнце болезненно резко высвечивало каждый дом, каждый столб и травинку. Нигде не было ни души, только иногда на дороге, у деревенского магазина или на заправке виднелись машины. Крохотные поселковые начальные школы тоже были закрыты: летние каникулы еще не закончились. Фин подумал о том, где сейчас дети. Справа в туманную бесконечность уходило торфяное болото, посреди которого только овцы сопротивлялись силе атлантических ветров. Слева сама Атлантика, как и всегда, катила волны к пляжам и бухтам, разбивая белую пену о темный гнейс — древнейший камень на Земле. На горизонте, словно мираж, виднелся силуэт танкера.

В Кроссе Фин увидел, что дерево, когда-то росшее у гостиницы «Кросс Инн», срубили. Пропала местная достопримечательность, единственное дерево западного побережья. Деревня без него казалась обнаженной. Свободная церковь Кросса, здание из темного гранита, по-прежнему возвышалась над домами упрямых жителей острова, которые назло стихиям ставили двойные оконные рамы. Иногда на их молитвы даже отвечали. Наступал такой день, как сегодня: ветер стихал, и небо пропускало к земле немного солнца, чтобы смягчить холод. Даже в тяжелой жизни на острове бывают приятные моменты.

Недалеко от церкви дорога шла по возвышенности, и полицейским открылся вид на северную оконечность острова. Коньки крыш блестели на солнце вдоль всего восточного горизонта между развалинами старых «черных домов». Фин увидел знакомую низину, в которой у дороги располагалась деревня Кробост, и очертания церкви, построенной, чтобы показать жителям Кросса, что в Кробосте живут столь же набожные люди.

Дорога вела через Свэйнбост и Лайонел к деревушке Порт-оф-Несс, мимо однополоски, которая уходила на Кробост и Мелнес. Там дорога заканчивалась, и утесы образовывали природную бухту на северо-западной оконечности пустынного золотого пляжа длиной полмили. Люди доработали это творение природы, построив волнорез. Когда-то по этой гавани взад-вперед сновали траулеры и рыбацкие лодки. Но природа отомстила людям: разрушила волнорез с одного конца — огромные опоры из камня и бетона не смогли устоять перед постоянным натиском моря. Теперь бухта практически опустела, в нее заходили только маленькие лодки, ялики и боты.

Ганн припарковал машину у «Оушен-Виллы», напротив дороги. Желто-черная полицейская лента билась на ветру. Дежурный полицейский прислонился к стене обзорной галереи и курил; при виде Ганна он поспешно выбросил сигарету. Какой-то шутник стер часть надписи «К берегу» на указателе, который смотрел в сторону гавани: получилось «К б…». Фин решил, что это намек на всех тех девушек-подростков, которые теряли девственность в эллинге, где субботним вечером умер Ангел.

Полицейские перешагнули через ленту и направились по извилистой дорожке к бухте. Шел прилив, зеленая вода заливала желтый песок. На причале рядом с ботом и парой яликов были свалены корзины для рыбы, зеленые сети, розовые и желтые буйки. Лодка побольше, вытащенная из воды, лежала на песке, накренившись под опасным углом.

Эллинг оказался таким, каким Фин его помнил: зеленая крыша из гофрированного железа, белые стены. Открытая правая сторона, два крошечных окошка в дальней стене выходят на пляж. Слева — две большие деревянные двери: одна закрыта, вторая полуоткрыта, внутри — лодка на прицепе. Внутри эллинга тоже была желто-черная лента. Полицейские вошли в полутьму левой части домика. На полу все еще оставались пятна крови Ангела, запах смерти перекрывал вонь солярки и морской воды. На деревянной поперечной балке под потолком виднелась глубокая выемка, оставленная веревкой, на которой убийца подвесил Макритчи. Стены заглушали шум моря и ветра, но не полностью. Выглянув в окно, Фин увидел, что начался отлив: морская вода откатывалась назад по гладкому песку.

За исключением пятен крови, бетонный пол был неестественно чист. Весь мусор аккуратно собрали люди в защитных костюмах для дальнейшего исследования. На стенах красовались граффити целого поколения: актуальные высказывания («Мердо — Гомик», «Анна любит Дональда») и вечная классика («В жопу Папу!»). От этих надписей на Фина напала тоска. Он вышел в открытую часть эллинга и глубоко вздохнул. Со стропил свисали грубо сделанные качели: две доски связали оранжевой веревкой, чтобы получилось сиденье. Такой же оранжевой веревкой, на которой в соседнем помещении повесили Ангела. Фин понял, что Ганн подошел и стоит у него за плечом, и спросил не поворачиваясь:

— Мы знаем, почему кто-то хотел его убить?

— Врагов у него было много, мистер Маклауд. Уж вы-то должны это знать. В Кробосте выросло целое поколение мужчин, которым Ангел Макритчи или его брат успели насолить.

— Ну да, — Фин сплюнул на пол, как будто во рту от воспоминаний появился горький привкус. — Я один из них, — он повернулся к Ганну и улыбнулся. — Возможно, вам стоит меня спросить, где я был в субботу вечером.

Ганн приподнял бровь:

— Возможно, стоит, мистер Маклауд.

— Вы не против пройтись по пляжу, Джордж? Я давно здесь не был.

Пляж отгораживали низкие, осыпающиеся утесы всего футов тридцать в высоту. Ближе к морю песок уступал место скалистым выступам, которые робко уходили в воду, как будто проверяли: не слишком ли холодная? Верхушки утесов, гнездящихся группами по всей бухте, были едва видны над волнами. Мальчиком Фин торчал на этом пляже часами: ловил крабов в лужах на скалах, лазал по утесам, собирал выброшенные морем предметы. Сейчас он и Ганн оставляли следы на девственно чистом песке.

— Вообще-то, — сказал Фин, — обида за то, что двадцать пять лет назад тебя дразнили в школе, — не мотив для убийства.

— Зуб на него имели не только бывшие однокашники, мистер Маклауд.

— А кто еще, Джордж?

— Например, у нас в Сторновэе на него зарегистрированы две необычные жалобы — нападение и домогательство. Теоретически мы их до сих пор расследуем.

Фин удивился только факту наличия жалоб.

— Может, конечно, он изменился… А вообще, с тех пор как я знал Ангела Макритчи, он всегда дрался. Но такие дела всегда как-то решались — кулаками на парковке или за пинтой пива в баре. Никто не шел в полицию.

— Жаловался на него не местный. Он даже не с острова! И Ангел избил его, в этом нет сомнений. Просто никто не признается, что видел это.

— А что случилось?

— Это какой-то борец за права животных из Эдинбурга, зовут его Крис Адамс. Директор по мероприятиям группы «Союзники животных».

Фин хмыкнул:

— И что он здесь делал? Защищал овец от вечерних приставаний по пятницам?

Ганн рассмеялся:

— Борцы за права животных здесь не помогут, мистер Маклауд. — Его улыбка погасла. — Он приехал — и все еще здесь, — потому что хочет остановить поход за гугой в этом году.

Фин присвистнул.

— О боже!

Об этом он не вспоминал уже много лет. «Гуга» в переводе с гэльского — молодая особь олуши. Этих птиц жители Кробоста добывали каждый год в августе во время двухнедельной поездки на скалистый островок в пятидесяти милях на северо-запад от Льюиса. Островок назывался Ан-Скерр, или попросту Скала — триста футов сотрясаемых прибоем скал, встающих из вод северного океана. В августе все скалы были усеяны гнездами олуш и их птенцами. Это одна из самых крупных колоний олуш в мире. Жители Несса совершали сюда ежегодные паломничества более четырехсот лет. Раньше они проделывали путь по бушующему морю в открытых лодках, в наши дни их возил траулер. Двенадцать мужчин из Кробоста, единственной деревни Несса, которая все еще поддерживала старинную традицию, четырнадцать дней жили буквально на скалах. Они карабкались по ним в любую непогоду и рисковали жизнью, ставя силки и убивая тысячи молодых птиц. Когда-то это делалось из необходимости: мужчинам нужно было кормить семьи. Теперь гуга стала деликатесом, который высоко ценится на острове. Существовал особый акт парламента — поправка к акту о защите птиц, принятая в палате общин в 1954 году. Этот акт ограничивал число убитых птиц двумя тысячами в год. Теперь мясо гуги можно попробовать только при большой удаче или при наличии больших связей.

Фин до сих пор помнил слегка маслянистый вкус этого мяса — так отчетливо, что у него мигом потекли слюни, как только он об этом подумал. Мясо гуги держали в соли, а потом варили; оно было похоже на утиное, но имело легкий рыбный привкус. Кто-то называл это модной привычкой, но Фин с этим вырос. Гуга была сезонным лакомством. За два месяца до того, как мужчины уходили на Скерр, он начинал предвкушать его; точно так же он предвкушал богатый вкус дикого лосося перед сезоном его добычи. Отец Фина всегда доставал одну-две птицы, и семья лакомилась ими в первую же неделю. Кто-то хранил мясо гуги в бочонках с соленой водой и ел целый год, но так оно, на взгляд Фина, получалось с душком, а соль обжигала рот. Он любил свежую гугу, только что со скалы. Ее ели с картофелем и запивали молоком.

— А вы пробовали гугу? — спросил Фин у Ганна.

— Ага. Моя мать знает людей из Несса, так что мы достаем по птице каждый год.

— А эти «Союзники животных» хотят запретить поездку?

— Ну да.

— Ангел часто бывал на Скале, да? — Фин вспомнил, что единственный раз, когда он сам оказался среди двенадцати мужчин из Кробоста, Ангел плыл на Скалу уже второй раз. Над инспектором словно сгустилась тень.

— Верно. Он там готовил.

— Вряд ли он погладил бы по головке тех активистов?

— Конечно. И он был не один такой. Поэтому мы не нашли свидетелей драки.

— Ангел сильно избил этого… Адамса?

— Синяки по всему лицу и телу, пара сломанных ребер. Ничего серьезного, но мальчишка это запомнит.

— А почему он еще здесь?

— Все-таки надеется не дать траулеру выйти в море. Вот идиот! Активисты из «Союзников животных» прибывают завтра на пароме.

— Когда наши отправляются на Скерр? — Фин произнес это название, и по телу его тут же пробежала легкая дрожь.

— Через пару дней. Зависит от погоды.

Полицейские дошли до дальнего конца пляжа, и Фин начал карабкаться на утесы.

— У меня обувь неподходящая, мистер Маклауд! — Ганн опасно поскользнулся на черных камнях.

— Я знаю, как забраться на самый верх, — сообщил Финн. — Идем! Это не трудно.

И Ганн полез за ним, почти на четвереньках. Они преодолели узкую осыпь, которая вела к естественным ступеням неровного камня. Эти ступени и привели их на вершину. Отсюда открывался вид на махер и домики Кробоста, разбросанные в низине у дороги. Центром поселка оставалось угрюмое здание Свободной церкви, где Фин ребенком провел столько холодных и скучных воскресений. Небо за ней заполнили черные дождевые тучи, в воздухе запахло дождем, совсем как тогда, в детстве. Подъем на утесы взбодрил его, и порывы ледяного ветра доставляли удовольствие. Все мысли о Скерре вылетели из головы. Ганн запыхался и озабоченно взирал на поцарапанные черные туфли.

— Давно я так не лазал, — сказал Фин.

— Я из города, мистер Маклауд, — еле выговорил сержант. — Я вообще никогда так не лазал.

Инспектор улыбнулся:

— Это полезно, Джордж. — Ему давно не было так хорошо. — Думаете, этот борец за права животных убил Ангела Макритчи за то, что тот его избил?

— Вряд ли. Не такой он человек. Он довольно… — Ганн поискал нужное слово. — Хрупкий. Понимаете? — Финн задумчиво кивнул. — Но я за время службы понял, что самые ужасные преступления совершают вполне обычные люди.

— К тому же он из Эдинбурга… — Фин задумался. — Кто-нибудь проверял, есть ли у него алиби на момент убийства в Лейт-Уок?

— Нет, сэр.

— Это может быть интересно. Проверка ДНК может исключить его из списка подозреваемых, но это займет пару дней. Вероятно, мне стоит с ним поговорить.

— Он живет в пансионе «Парк Гест Хаус» в городе, мистер Маклауд. Похоже, бюджет у «Союзников животных» не слишком большой. Старший инспектор Смит велел Адамсу не покидать остров.

Полицейские направились к дороге, перед ними разбегались овцы. Фин снова повысил голос, чтобы собеседник расслышал его в шуме ветра:

— А домогательство? Это что за история?

— Девушка шестнадцати лет обвинила его в изнасиловании.

— А он ее насиловал?

Финн пожал плечами.

— В таких делах очень трудно получить доказательства для того, чтобы открыть дело.

— Шестнадцатилетняя девушка не могла сделать с Макритчи того, что сотворил его убийца.

— Верно, мистер Маклауд. Зато ее отец вполне мог.

Фин остановился на полушаге.

— А кто ее отец?

Ганн кивнул на церковь вдалеке:

— Преподобный Дональд Мюррей.