Скальпель и автомат

Глава I. Госпиталь в Ногинске

Около военкомата день и ночь гудит толпа добровольцев. Одни уходят, другие приходят. Шумят, спорят, доказывают. Каждый комсомолец хочет первым попасть на прием к военкому Сергееву и добиться отправки на фронт. Но счастливчиков немного. Ответ всем один - придет время, обязательно вызовем.

Лихо пробивали в толпе дорогу, вызванные повесткой. Они смело покрикивали на ожидающих сверстников, чувствуя свое превосходство. Им завидовали. Молодежь рвалась на защиту Отечества. Так мы были воспитаны. Даже пожилые, бывалые солдаты наказывали дежурному - не забудьте, вызывайте в первую очередь - и шли на работу, готовить себе замену.

Предприятия перестраивались на ходу. После выступления Молотова, получив распоряжение, начальник железнодорожной станции Борис Николаевич Лавров умело и быстро привел узел в боевую готовность. Мобилизовал всех работников, сформировал хорошо обученные команды: санитарную, химзащиты, охранно-восстановительную, пожарную.

Почти не смыкал глаз политрук Глиберман. Нужно было подбадривать людей, объяснять обстановку, рассеивать панические слухи и настроения. И это в условиях, когда Информбюро сообщало о кровопролитных боях и сдаче врагу многих населенных пунктов. Фашисты рвались к Москве.

Нам, молодым, казалось, что наше место только на фронте. Там, защищая Родину, своими телами прикрывают страну от врага, падают, прошитые автоматной очередью, бойцы - наши одноклассники, друзья, родные. Где прошли фашисты, рассказывали первые раненые, там пожарища, разруха, смерть. Там и только там нужны наша помощь, наши медицинские знания, а в городе справятся и пожилые врачи.

...К военкомату я пришла рано утром, чтобы узнать обо всем еще до начала работы. У дверей одноэтажного деревянного домика бурлил людской водоворот. Как же пробиться к дежурному? Из толпы вынырнул вихрастый паренек. Тронув его за рукав, я просила: «Ну, как там?» Сияя синими глазами, счастливчик радостно сказал: «Зачислили!» И, размахивая руками, заспешил дальше. А мне, видно, сегодня не попасть. Хорошо бы доложить, что уже была на финской войне, принимала присягу. Ладно, отпрошусь завтра с работы на весь день, а сейчас пора идти на дежурство. Постояла еще несколько минут под старой развесистой липой, посмотрела грустно на большие окна, где решалась военная судьба ногинчан.

Ни завтра, ни целую неделю с работы не отпускали. А потом, неожиданно, принесли повестку - явиться в здание школы имени Тимирязева (ныне - педучилище). 3 августа 1941 года в назначенный час я пришла туда. Суетились мобилизованные. Первым увидела капитана Максимова, к нему и обратилась с вопросом. Он направил меня с докладом к начальнику госпиталя. Майор Калитиевский сидел за столом в кабинете. Вспомнив, как нас обучали в финскую кампанию, выпрямилась и отрапортовала, чеканя слова: «Товарищ майор, прибыла по повестке в вверенный Вам госпиталь». И подала документы...

Вскоре школьные классы превратились в госпитальные палаты с койками, заправленными белоснежными простынями. Горожане постоянно приносили постельные принадлежности, книги, журналы, цветы, подарки раненым.

В это время красный уголок железнодорожной станции переоборудовали для приема тяжелораненых. А вокзальную площадь и сам вокзал приспособили для легкораненых.

И вот прибыл эшелон. Начальник госпиталя Калитиевский и начальник станции Лавров предусмотрели все. Составители поездов Хрусталев и Куракин отцепили вагоны с тяжелоранеными напротив красного уголка, а вагоны с легкоранеными машинист поставил у вокзала. Началась выгрузка. Город бережно принимал окровавленных защитников. Раненых постепенно отвозили в госпиталь на повозках (лошадей дали воинские части) и на машинах. Каждый старался добрым словом скрасить их положение. Горячий чай фыркал в чайниках. Военком Сергеев, с целой свитой, подходил к раненым, беседовал о доме, о фронтовых делах. В ответ слышал, что заняты родные места немцами, всюду пожарища, расстрелы, угон в рабство. В этом эшелоне прибыл в тяжелом состоянии, с заражением крови, молоденький летчик Володя. Он рассказывал, как в первые часы войны, на рассвете, в пограничном районе бежал он с друзьями по тревоге к самолетам - скорее в бой! Никак не могли понять, почему не заводятся боевые машины? Оказалось, вместо бензина во все самолеты была залита вода. Горючего нигде не нашли. А немцы наседали. Ураганный огонь изо всех средств. Летчики отступали, отстреливаясь из пистолетов. Неравный бой... Весь израненный, Володя потерял силы. Его подобрали и отправили в эшелоне. Сколько горечи было в его словах, сколько боли, что не мог отомстить за смерть товарищей, за пропавшие ни за грош самолеты! Приходили доноры с предприятий, старшеклассники - предлагали свою кровь. Медики не жалели сил, буквально валились с ног, чтобы спасти молодого летчика, но все старания оказались бесполезными, он умер. Эта первая смерть в госпитале запомнилась мне навсегда.

Во время воздушных тревог мы уводили легкораненых в парк, а тяжелораненых санитары уносили и укрывали в траншеях, вырытых у госпиталя. Там и сидели до отбоя. Эти сборы и хождения выматывали силы и у раненых, и у нас.

В это время по приказу командования Московского военного округа в помещении школы №14 сформировался полевой военный госпиталь №2926. С 1943 года он стал называться армейским полевым госпиталем для легкораненых. На его комплектование направлялись врачи и медсестры Глуховской, Ногинской и Истомкинской больниц, выпускники Ногинского медучилища, девушки из разных организаций города. Они приходили по направлению горкома комсомола, было им по 17-18 лет. Прибыла массажист А.К.Аккуратнова из Глухова - физкультурница и Люба Демидова с врачом Веденским из Истомкино, принимали мобилизованную молодежь.

Госпиталь формировался в таком составе: командование, штаб, административно-хозяйственное отделение, три хирургических отделения, приемный пункт, санпропускник, аптека, лаборатория, хозяйственный взвод. Транспорт состоял из десятка конных повозок. В каждом медотделении - два-три врача и 12-16 человек среднего медицинского персонала. Отделения возглавили опытные врачи: И.Р.Масич, А.Н.Дружинина, В.Н.Неронова и другие. Приемным отделением руководил фельдшер Алеша Пригода, лабораторией - Н.К.Беляева, старшие медицинские сестры, фельдшеры А.И.Ухолкина, Л.К.Мухамедзанова, Кривенышева, А.К.Аккуратнова - массажист. В группу медицинских сестер входили: Л.Д.Демидова, З.Лизокурова, И.Савватеева, К.Ильина, М.Богаева, Т.Корсакова, О.Виноградова, Р.Белякова, М.Грачева, А.Кузнецова, Л.Никитенко, Т.Ф.Тимофеева, Алла Лебедева, Тоня Артюхова.

Первым начальником госпиталя был назначен врач Глуховской больницы, военврач II ранга Н.И.Глебин, комиссаром - Андрей Чекалев. С первых дней велись напряженная работа и учеба. Сколачивались подразделения, изучались военно-медицинское дело, Уставы Красной армии, личное оружие и средства противохимической защиты. Мы занимались строевой подготовкой, учились стрелять, большое время отводилось партийно-политической подготовке. Жадно слушали оперативные сводки - болело сердце за неудачи наших войск на фронтах.

На всех этажах школьного здания были оборудованы операционные комнаты, палаты для раненых, перевязочные, другие необходимые помещения. Формирование госпиталя завершилось в сентябре 1941 года. Первые раненые поступили из-под Смоленска и Вязьмы, где шли ожесточенные бои. Пошла круглосуточная напряженная работа.

В это время нас, несколько человек из медперсонала, перевели из школы имени Тимирязева (госпиталь 1871) в школу №14 (госпиталь 2926). Там я встретилась с Олей Виноградовой, она тоже призывалась медсестрой. Тихая и медлительная, малоразговорчивая, чуть повыше меня. У обеих довольно длинные черные косы. Надев шинели, мы приобрели довольно боевой вид. Иногда поддразнивали одна другую, но дружили крепко. Характеры наши были противоположны, и мы как бы дополняли друг друга.

Утром встречались на пятиминутке. Начальник госпиталя говорил о задачах персонала, комиссар читал сводки Информбюро. Намечался краткий план работы на день, заслушивался доклад дежурного по части. Потом бежали в отделения к раненым, умывали, кормили, готовили к врачебному обходу. Дежурная сестра записывала назначения. Санитарка приводила по одному раненому, сажала на стул. Доктор Варвара Николаевна Неронова долго и тщательно выслушивала легкие и сердце, раненым и больным это нравилось. Часто просила доктора Августу Николаевну Дружинину посмотреть плохо зарастающую рану. Других направляла в лабораторию к Н.К.Беляевой, в физтерапевтический кабинет к Любе Демидовой.

Проводив последнего раненого из перевязочной, я убираю медикаменты, кипячу инструменты, прячу их в шкаф. Санитарка чистит тазики и полы раствором лизола или сулемы. Варвара Николаевна пишет истории болезни, затем моет руки, и мы идем обедать. Раненые уже поели и отдыхают. Около двух часов дня санитарка или Лида Перекалова приносят простиранные бинты, и раненые скатывают их, укладывают в наволочку. Темнеет быстро. Маскировочной бумагой завешиваем окна, дежурный выходит на улицу и проверяет светомаскировку. Принесли чай, позвякивают ложки в стаканах. Отхлебнув горячего чайку, раненый качает как дитя забинтованную руку и наговаривает письмо. Сестра терпеливо отписывает поклоны и приветы всей родне и всем знакомым. С завистью слушают солдаты, у кого родные места под немцем и писать некуда, кому весточки не ждать. В углу у столика читают газеты и книги, у окна четверо читают вслух письмо из дома. Высокая, подтянутая фигура политрука Чекалева появляется в дверях: «Кто желает посмотреть концерт школьной самодеятельности, прошу вниз!» Начинается шум. Раненые постепенно уходят с Любой Демидовой, комсоргом госпиталя во второе отделение. Хромающим помогают спуститься по лестнице. Санитарки протирают пол. Старшая сестра Оля Виноградова выписывает медикаменты на завтра. До ужина школьники развлекают раненых. А после ужина объявляют кино.

Но часто в привычный распорядок врывались воздушные тревоги, вой сирены. Раненых увозили в земляные укрытия, тяжелых прямо на кроватях несли в подвал. Позже некоторые раненые при звуках сирены ложились на свои кровати, и никакие уговоры не помогали отправить их в убежище. Скорбно слушали суровую сводку Информбюро. Фашисты занимали город за городом, отрезая дороги к Москве. Мы уже были на казарменном положении, начальство - в военной форме. Московско-Курскую железную дорогу объявили фронтовой. Эшелоны с ранеными подавались прямо к госпиталю. Начальник станции приказал железнодорожникам перейти на казарменное положение. Обстановка обострилась, фашисты сели под Москвой почти на все железные дороги. И только в сторону Горького и обратно, беспрерывно грохоча, шли поезда, сопровождаемые немецкими «мессерами», не жалеющими бомб.

В то время формирование поездов было возложено на Ногинскую станцию. Несмотря на слабое путевое развитие, стеснявшее оперативную работу, железнодорожники успешно справлялись со своей задачей, регулярно снабжали фронт, быстро формировали эшелоны. А в небе часто выли самолеты врага. Машинисты по сменам Логинов, Строилов, Воронин, А.Лаптев и Ульянов водили составы строго по графику, без аварий. Предзимье бушевало лютое, приходилось бороться со снежными заносами. Колхозники, рабочие, школьники, закутанные в платки, в шубах и валенках, убирали снег лопатами, а он валил и валил, занося пути, сплошным покрывалом укутывая землю. Эшелоны двигались с трудом. Дорожный мастер Циляпин руководил стрелочниками, работали они четко и аккуратно. (Потом последуют награды - за отличную работу осенью и зимой 1941 года все работники железнодорожной станции получат наркомовскую премию).

Как-то в стылый день начальник станции Лавров проводил планерку. Вдруг стены красного уголка потряс взрыв. Все кинулись к двери, высыпали на улицу.

- Борис Николаевич! Что там? - спрашивает кто-то испуганно.

- Успокойтесь! Ложная тревога, ничего страшного!

А у пункта просмотра - половина разбитого вагона, вокруг щепки. В морозном небе, невысоко, кружит наш У-2 со звездами. Хорошо, что стрелки без команды комвзвода Остроумова не прочесали облака. А то плохо пришлось бы ротозею-летчику, который «обронил» авиабомбу.

Фашисты напирают. Близость фронта, частые воздушные тревоги, маскировки, слухи. Семьи с детьми изъявили желание уехать в тыл. Они ходят к военкому Сергееву и к начальнику станции Лаврову, создают беспорядки, мешают работать. И вот эвакуируют завод и всех желающих в Кемерово. Люди успокоились, но не надолго. Полз в народе слух, что в ночном и вечернем небе появляются огненные шары - якобы это спускаются вражеские парашютисты-десантники. И снова смута. Штаб ПВО, горком партии, охранно-восстановительные команды станции и предприятий мобилизовали и расставили разведкоманды. Проверкой никаких диверсантов в пригороде не обнаружено. Слухи прекратились. Но как-то в метель у радиоцентра был сбит немецкий самолет. Экипаж выбросился на парашютах, его обнаружили. На машине доставили в красный уголок станции. При обыске у задержанных нашли маршрутную карту. Ногинск и Электросталь были помечены красным крестом - значит, уничтожены. Им сказали, что ни один дом не пострадал от фашистских бомб. Пошли вести из-под Москвы: горят немецкие танки, сбиваются самолеты, гитлеровцы сдаются в плен. Радовали такие сообщения, народ не верил больше в непобедимость фашистов.

А раненые прибывают, отделения забиты, требуется рентген. В городских складах запасной установки нет. Начальник госпиталя направил врача А.Н.Дружинину в Москву, в облздравотдел. Долго доказывала она, пока один бюрократ не крикнул: «Вон отсюда!» «Не уйду!» - вспылила Дружинина и все-таки добилась разрешения взять рентгенустановку в Мытищах.

...Начальник отделения врач В.Н.Неронова велела старшей сестре Оле Виноградовой поставить у окна еще одну кровать. Обойдя всех раненых, выслушала жалобы и снова подошла к больному. Комиссия освободила его от военной обязанности по болезни сердца - осложнение после тифа. Но это его не радовало. Он ходил печальный, вялый. Иногда долго писал и рвал на клочки. Заметив его подавленное состояние, Варвара Николаевна заговорила: - Вы едете домой, разве это плохо? Грустите, хмурый, ни с кем словом не обмолвитесь. Ваша болезнь не так уж опасна, радоваться надо, что все так хорошо идет!

- Доктор, милый! Ничего-то Вы не знаете! У меня дома жена, красивая... Да вот посмотрите!

Он вытащил из бумажника фотографию. С нее смотрело миловидное лицо с большими глазами, женщина кокетливо повернула головку, показывая красивую шею и небрежно свисающие кудряшки.

- Как хороша! - невольно вырвалось у обступивших раненых. А он, убирая фотокарточку, с болью сказал:

- Я никогда не болел, очень любил ее. Как она теперь посмотрит на меня? - грустно улыбнулся больной.

- Да что Вы! Такая красавица-жена! Все будет хорошо! Напишите ей сначала, подготовьте. Пока лечитесь в госпитале, получите ответ, и все сомнения отпадут. Не может такая красавица быть жестокой и не понять! - утешали все.

Выздоравливающие помогли сочинить трогательное, чуточку неправдоподобное письмо и послали той женщине. В нем говорилось, что отняли ногу, которую в бою за Родину раздробило разрывной пулей.

Прошло немало дней. Все уже забыли о письме. Больной успокоился, выглядел хорошо. Видимо, его поддерживала надежда. Только сердце по-прежнему больно сжималось, когда раненым приходили письма, полные любви и нежности. Их передавали друг другу, читали вслух. «Ничего, родной, что нет правой руки, нет глаза, возвращайся, дорогой, скорее, дети ждут тебя не дождутся, и все мы, родня, знакомые, соседи рады, что ты живой остался! Ждем тебя, дорогой!» Таких писем было много.

Однажды наш больной не пошел обедать. Лежал на кровати, закрыв голову одеялом, на вопросы не отвечал. Повара Логвиненко и Биткин обед ему принесли в палату, но он к нему так и не притронулся. При обходе дежурная сестра доложила врачу, что больной ничего не ел, состояние его ухудшилось. Они подсели к нему.

- Давайте сердечко послушаем! Диета надоела?

Отвернув одеяло с головы, врач Неронова увидела постаревшее вдруг лицо с потухшими глазами. Как он изменился! Больной молча подал скомканный лист бумаги - письмо от жены. Всего несколько строк и четко выведено: «Лучше иди в инвалидный дом». Никто не ожидал такого ответа. Утешали теперь все, как могли. Раненые разнесли эту весть по палатам. Сердца их кипели ненавистью, глаза сверкали гневом от обиды за товарища, то и дело слышалось: «Давить мало таких гадин!» Были и другие нелестные замечания. К больному подходили врачи, начальник госпиталя, комиссар. Раненые окружили своего товарища теплой заботой. Через военкомат добились для него посильной работы. Лечение закончилось, он уехал в родной город. Потом прислал письмо. Писал, как доехал, как сердечно встретили, благодарил за все Варвару Николаевну и весь персонал. Сообщал, что устроился работать в горвоенкомате, обещали дать комнату, чувствует себя хорошо, а главное - нужным людям. А мне долго не давала покоя мысль о женщине, которая предала мужа, защитника Родины. Что же для нее в жизни дорого? - думала я. Ведь муж, родной человек, жив, и это главное. Почему она такая? Как радостно встречают другие жены и невесты раненых, которые лечились в госпитале. Не жалея сил и времени, они приезжали из самого далека, чтобы увидать, обнять дорогого сердцу человека. И еще лучше относились к нему, если он стал калекой.

Вот наша медсестра Клава Силаева с Мартовского переулка, очень милая и добрая. День и ночь ухаживает за самыми тяжелыми ранеными. Вот лежит Виктор Маланин, без ноги. Он честно защищал Родину, близкие под немцем. Температура у него высокая, светлые волосы слипаются от пота, он мечется в бреду, зовет своих товарищей. Ласково гладит ему волосы Клава, холодным мокрым полотенцем вытирает лоб и шею, что-то нежно шепчет. Виктор приходит в себя: «В госпитале? Без ноги? Куда же я теперь, кому нужен? Лучше бы совсем остаться там». Клава успокаивает, рассказывает разные случаи. «А ты бы за меня пошла? За безногого, за больного?» Клава смеется, розовеют на щеках ямочки. «Конечно, пошла бы! Выздоравливай быстрее, а там увидим».

Вот что значит вовремя сказанное ласковое слово! Виктор пошел на поправку, потом научился ходить на костылях. Настал день выписки, ехать было некуда, Клава ему очень нравилась. Познакомился с ее родней. Расписались. Родился сын Миша.

Маленькими ножками топочет по полу - радостный, чистенький. Виктор освоил сапожное ремесло и в те тяжелые годы выручал нас обувью. До сих пор помню его золотые руки.

Какие же встречались разные люди, какие разные подходы надо было искать к их сердцам!

Вскоре страшная трагедия постигла госпиталь. Положили на запасную койку у окна бойца с эпилепсией, которую вдобавок обострила контузия. Припадки были сильные. В таком состоянии он вел себя буйно, покушался на свою жизнь, пугая раненых и сестер. Несколько дней держал всех в напряжении, а затем к нему прикрепили бойца. Боец неотлучно находился возле больного, но как-то отошел всего на несколько минут. Воспользовавшись этим, больной распахнул окно и, не понимая, что делает, выпрыгнул с четвертого этажа. Никто не успел и с места сдвинуться. А он уже лежал, раскинувшись, внизу. Несчастный был еще жив. Сбежался персонал, положили его на носилки и отнесли в операционную. Врач А.Н.Дружинина пригласила врачей на консилиум. Диагноз оказался длинным и жутким: перелом обоих бедер, плеча, сотрясение мозга, разрывы внутренних органов, множество ушибов. Гипс наложили почти на все тело. Иван Романович Масич взял беднягу в свое отделение, под личный контроль. Смотрю на упакованного в гипс и думаю: как слаба еще медицина в лечении психических заболеваний. Вот кончится война, буду учиться на психиатра. Печальная поднимаюсь по лестнице в свое отделение, на душе неприятно. Как помочь раненому? Жалко - высокая ампутация бедра, родные в Белоруссии, а сам Кочан теперь без ноги. На площадке встретился раненый в плечо. Рука в гипсе, словно в броне грудь, а под лопаткой образовался гнойный мешок от слепого ранения пулей. Он за два-три дня наполняется гноем. Врач Неронова обычно назначает перевязку, освобождаем от гноя, и раненый чувствует себя лучше. А на сегодня перевязка не назначена. Раненый идет за мной, уговаривает: - Сестрица, ты же на финской была, все знаешь, убери гной, совсем тяжело стало! Ну, пожалуйста, век не забуду! Не сплю ведь!

Становится жалко раненого. Действительно, ему тяжело, ночами стонет, лицо бледное, под глазами огромные мешки. Мы с санитаркой идем в перевязочную. «Нагибайся ниже!» Санитарка держит раненого, чтобы не упал, а я марлевой подушечкой сильно глажу от лопатки к плечу и выталкиваю гной в лоток до тех пор, пока раненый, терпя боль, сам не скажет: «Хватит, сестра!» Сажаю его на кушетку. Слышу, дверь в перевязочную скрипнула. Обернулась, заглядывает раненый Рязанцев: «Ага! Раненого давите? А я доктору скажу!» - тянет он. Делаю вид, что не слышу, торопливо забинтовываю плечо. Появилась в двери вторая голова, это раненый Котельников, кричит сердито: «Опять сестру донимаешь? А ну-ка, марш отсюда, не мешай!» Но дверь открылась совсем. Стоя на пороге, подняв руку, раненый декламирует стихи собственного сочинения. Я спешу с перевязкой, бинты ложатся ровными рядами, концы закрепила. Навсегда запомнилось окончание стихотворения: ...и если кто Вас огорчил, его зовут Рязанцев Юрий! Поэт поклонился и закрыл дверь. А мой пациент благодарит: «Спасибо, сестрица, ну и засну же я сейчас! А Вы не обижайтесь, это он такой весельчак!» «Ладно, идите в палату!» - убирая все на место, говорю я. А сама страшно переживаю за самовольную перевязку. Санитарка моет лоток и протирает пол. Чувствую, она довольна перевязкой. Наверное, договорились с раненым раньше. Ох, и хитрюги!

На вечернем обходе Рязанцев строит гримасы, подмигивает, как бы намекая - сейчас все расскажу доктору! После обхода сама сообщила Варваре Николаевне о перевязке без назначения. Разговор вышел длинным и навсегда запомнился мне. Не раз вспоминала ее советы в долгие годы войны.

Не все раненые были так добродушны. Помню, лежал один замкнутый, высокомерный, вечно злой, недовольный, мстительный. Рана на ноге заросла, кость уцелела, доктор назначила корочку смазывать зеленкой, но он требовал забинтовать. Ходить ему давно разрешили. Назначали массаж и физтерапию. Но когда приходила А.К.Аккуратнова, раненый кривил губы: рано еще! Вопрос уже стоял о скорой выписке из госпиталя, а он даже в столовую сам ходить не желал. Врачи объясняли, доказывали, но он только мотал головой. Комиссар госпиталя А.Чикалев по душам разговаривал с ним. Все безуспешно. Посоветовавшись с врачами, комиссар приказал обеды ему в палату не носить. Для нас это облегчение - ведь тяжелых с большой температурой много лежало, всех надо было накормить. На другой день этот раненый долго ждал завтрака и не дождался. А в обед пришел в столовую...

Таких, правда, было очень мало. Обычно раненые спешили вернуться в часть. Все мечтали о скорой победе. Да и мы рвались на фронт, не понимая в полной мере, что это такое - война. Раненые рассказывали смешные или удачные боевые эпизоды, и мы весьма поверхностно представляли военные действия. В палатах было шумно, весело. Только в терапевтической становилось грустно. Мы жалели тихих больных, которые не хотели нас особо беспокоить. Их страдания почти незаметны, они не стонут, не охают, не ругаются. При обострении страшные желудочные боли терзают худого, бледного бойца. Он молча мечется по кровати, пробует успокоить боль грелкой или холодом, но ничто не помогает. Варвара Николаевна назначает атропин. Вечером больной говорит: «Доктор, назначьте еще укол. Как утром сестра сделала, боль тут же утихла». - «Какой укол?» - удивляется Неронова. «Сестрица! Идите сюда!» - зовет она. Дежурная сестра, высокая блондинка, смотрит вопросительно. «Что это Вы утром давали больному?» «Атропин». «Покажите пузырек!» Варвара Николаевна подносит его к самому лицу. «Читайте!» «Атропин, 7 капель на прием», - краснея, говорит сестра. «А Вы что сделали?» У сестры даже уши вспыхнули. Быстро, чуть не плача, она оправдывается: «Честное слово, ничего плохого не будет! Я ему в руку укол сделала!» «Надо научиться читать, - выговаривает доктор, - надо быть внимательной. Под кожу вводят стерильное лекарство, и этикетка другого цвета».

Я переживаю за эту сестру, она мне нравилась - светлые пушистые волосы, голубые глаза. Подумала, что врач доложит на пятиминутке и ее могут наказать. Поэтому часто подходила к больному и каждый раз спрашивала, как рука. Он и рад, и стесняется, что к нему такое внимание. «С рукой-то все хорошо, а вот желудок болит... Страдаю я. Некстати заболел в такой момент, когда солдаты нужны на фронте. Эх, была бы возможность достать молока в части, не заболел бы. Селедка виновата да сухари. Вылечат, наверстаю упущенное, наша часть недалеко, вот письмо получил». Он вынул из-под подушки треугольник. «Ждут меня, привет прислали».

Варвара Николаевна три дня наблюдала за этим больным, нарыва не было, все закончилось благополучно.

Так шли дни - в упорной работе и учебе. Нас перевели на казарменное положение. Теперь мы чувствовали, что война - это серьезное дело.

Степан Тимофеевич Мяснов - отец Розы, сказал, что его скоро призовут в армию. Во время воздушных тревог, отведя всех раненых вниз, я страшно беспокоилась о маме. Она работала в Глухове. Учился брат Вова, был призван брат Виктор. А бабушка и тетя одни дома, старенькие, болезненные. Зная это, меня нередко отпускали домой. Если бегом, то это в трех минутах от госпиталя. А я старалась работать лучше. Раненых, подлежащих скорой выписке, собирали в группы, и начальник госпиталя Глебин назначал сопровождающих из сестер. Уезжали поездом через Подольск - в Тулу. Первая группа раненых, с прихрамывающей сестрой Таней Тимофеевой, отправилась уже давно, но о ней никаких вестей. Собрана другая группа, ее вызвалась сопровождать Оля Виноградова. Студеным утром два десятка раненых вышли из госпиталя с толпой провожающих, за несколько минут дошли до вокзала, сели в вагон. В окна ярко светит холодное солнце. Раненые держатся вместе, курят, разговаривают, обсуждают сводку Информбюро. Под стук колес беседа льется непринужденно: «Вылечусь в Туле, попрошусь в свою часть, ребята у нас хорошие, немчуре крепко досталось, как орехи сбивали! Младший лейтенант говорил, что за эту вылазку представят к награде, мол, дерзнули и под носом у врага отбили обоз, покрошили гадов славно, харч хороший взяли!»

«Не знаю, как где, а у нас ребята - всех лучше. Проситесь к нам. Все обстрелянные, офицеры душевные, не пожалеете», - затянулся боец папиросой и закашлялся. Все рассмеялись. Время в разговорах летит быстро. Вдруг поезд остановился. Вошла проводница, взволнованно сказала: «Выходите, дальше не поедем!» «Почему, начальник?» - вскочил боец в новенькой шинели и, прихрамывая, подошел к ней. «У нас билеты до Тулы!» Проводница нелепо взмахнула руками, посмотрела голубыми, влажными глазами и с болью выдохнула: «Тулу немец берет!»

Все как-то съежились, поугрюмели. Что же делать? Куда девать раненых? Везти обратно? Они устали, голодны. Может быть, примут в Подольском госпитале? И, собрав всех раненых, Оля Виноградова повела их туда. Но в госпиталь раненых не взяли. Временно договорились поместить их в пустой комнате. Долго ходила по кабинетам начальства. Полковник предложил прямо: «Оставайтесь работать у нас, тогда возьмем раненых, персонала у нас не хватает, да и в Ногинск поезда отсюда не ходят». Может, остаться? Раненые промерзли, устали, голодны, еще слабы. А как же там, в моем госпитале? Третий день нет сестры в отделении! «Нет! Я должна вернуться», - взволнованно сказала Оля. «Ох, и упрямая! Ну, ладно! Сдавай своих бедолаг в госпиталь». И дал предписание принять раненых.

Оформление прошло быстро. Простившись, Оля быстро пошла на вокзал. Путь от Подольска на Москву был разрушен. Поезда не ходили. Пришлось идти пешком по шоссе. День на исходе, очень хочется есть. Встречный ветер рвет полы шинели. Беретик то и дело стремится оставить Олину головку и улететь. Колючий снег бьет в лицо, нос и щеки кусает мороз. Стали мерзнуть пальцы на ногах: туфельки-то на среднем каблучке, еще мирного времени, не годятся для такого похода. Скорее бы добраться до Ногинска, до госпиталя! Были бы крылья - взмахнула и полетела. Темно, страшно одной в поле, заметает снег. Туда ли ведет дорога? Внезапно сзади послышался шум машины. Оля с мольбой вскинула руки, шофер открыл дверцу кабины: «Садитесь, подвезу! В Ногинск? Это нам по пути, залезай, дочка! »В кабине было потеплее. Машина, побывавшая в фронтовых переделках, была без стекол, их заменяла фанера. Но не было этого пронзительного ветра. Однако без движения коченело все тело. Оля отдыхала, закрыв глаза. Поздней ночью, промерзшая до костей, она радостно докладывала дежурному: «Приказание выполнено!»

Наутро только в первом отделении раненые были во всех палатах, а в других - лишь половина. Легкораненых отправили на машинах, выздоравливающих выписали, они уехали на фронт. А через несколько дней все мы получили благодарные письма от бывших пациентов. Спасибо доктору Варваре Николаевне за доброе сердце, спасибо сестрам Оле, Тане, Тамаре и всему персоналу! Сначала мы отвечали. Но вскоре пришел приказ: отправить раненых санлетучкой, госпиталь свернуть и упаковать. Двое суток, 28 и 29 октября, А.Н.Дружинина со своей группой гипсовала раненых. Почти не спали, еду приносили прямо в отделение. Вечером подали эшелон. Носим раненых, укладываем на нары в теплушках. Руки и спины отчаянно ноют, болит голова. Наконец эшелон благополучно отправился в дальний путь. Госпиталь опустел, раненых нет. Тихо. Каждый упаковывает свое отделение. Еще и половины не сделали, как заявилась воинская часть и начала занимать помещение.

А по заснежененным дорогам, через Ногинск на Горький, тянулись сплошные потоки людей, повозок, автомашин. Сердце сжималось от боли... Какие страдания выпали на долю советских людей! Дыхание войны докатилось и до родного города. Организована оборона Ногинска. Надежно прикрыт он зенитной артиллерией и авиацией. Враг не имел возможности бомбить город. Но угроза прорыва существовала. Усилили охрану, повысили боевую готовность и бдительность. Возникла угроза Москве, и командование Западного фронта решило передислоцировать медицинские части в тыл страны. Госпиталь получил приказ приготовиться к отъезду.