Скальпель и автомат

Глава V. Под огнем «мессеров»

А я 1 июля за Верхним Моисеем, в лесу, нашла 262-й медсантаб 175-й стрелковой дивизии генерала Кулешова Александра Демьяновича. Вписали в список: Корсакова Тамара Владимировна. Выдали винтовку и круговой патронташ. «Стрелять умеете?» «Так точно, на финской учили!» Капитан Лерман Таисия Самуиловна приняла меня настороженно. Наши войска отступают и к новичкам относятся недоверчиво. «Найдите комплект №6, принесите пинцет». Под деревьями свалены ящики, мешки, узлы. Посмотрела, не знаю, где что лежит. Спросила у лейтенанта Исхаковой, она ехидно рассмеялась и ушла. «Товарищ капитан! Я не нашла!» «Очень плохо! Вы же фельдшер!» - громко сказала врач, больше обращаясь к незнакомым мне сестрам, которые окружили ее и с непонятным недружелюбием улыбались. Больше никто не сказал мне ни слова, просто не замечали, отвернулись. Я не выдержала испытания. Пить мне хотелось невыносимо. Да и не ела дня три. Настроение испортилось - вот так встреча! Иду к оврагу (вода, наверное, есть внизу), цепляюсь за кусты, углубилась в заросли. Стоят машины. На меня обратили внимание шоферы, а их шутки меня совсем смутили. Уйду! Совсем уйду! Но из-под машины вылезла старший лейтенант: «Будем знакомы, Ирина Михайловна Кононенко!» Протянула мне руку. «Что, плохо наши встретили? - посмотрела она на меня. - Держись шоферов, не подведут. Правда, ребята?» Видно, они наблюдали за нашим разговором.

Постепенно наладились отношения. Коллектив не любит новичков и старается избавиться от них. Но ничего, придется доказать работой, безотказной. И действительно, вся самая неприятная работа доставалась мне. Ирина Михайловна заставила умыться, напоила, накормила и велела отдохнуть в ее палатке под машиной. Как я ей благодарна! За все: за доброту, участие, за ее горячее сердце...

Проснулась - за рукав меня трясут: «Встать! Садись в эту машину!» Я карабкаюсь на груженую машину, винтовка и тощий рюкзачок цепляются за все и мешают. Машины взревели. На первых машинах выехал весь персонал. Трясусь на мешках по военным дорогам. Изредка налетит немец, сбросит бомбы, которые оставляют воронки, поднимая землю, застилая солнце. Около Валуек комбат приказал всем слезать с машин и идти пешком лесными дорогами. Этого приказа не зная, сижу на машине. Обогнув строй медработников, машина трясется дальше. Меня заметили. Капитан что-то кричит и машет руками. Стучу по кабине. Шофер выглянул и дал обратный ход. Тут-то мне и влетело... Костя крикнул: «Фельдшер! Возьми винтовку и вещмешок, - и добавил тихо, - растяпа, не могла спрятаться. Держи хлеб и банку консервов». «Спасибо! А прятаться не приучена!» С дороги свернули в лес, и начался долгий путь по сказочным лесам, лугам, полям. Ноги мои и так стерты. А мы все идем и идем, прошли Кулешово, Никитовку. Высокая трава, цветы, лесные фиалки, купавки. За сапоги цепляются ромашки, колокольчики, клевера цветы. Самарино, Горное... В лесу крупная спеет земляника. Кукует кукушка. Совсем стерла ноги. В зелени полей и лесов уже не бомбят и не отстреливают, только в деревнях дымят сожженные хаты. Войск нет. Тихо. Страх неизвестности заполняет душу. Где-то очень далеко гудит война. Идем ходко по пыльным дорогам, торопимся - как бы в окружение не попасть. Подходят ко мне два офицера:

- Ты новенькая?

- Так точно!

- Откуда?

- Из Москвы!

- Смотри, куда зашли, тишина, только где-то далеко идет бой, война, страшно тебе?

- Да! Я очень устала!

- Поди, и спроси у начальства (там майор Безуглов, комиссар Зайцев или Меримов впереди идут), ты новенькая, никто тебя не знает, спроси: не пора ли партбилеты спрятать?

Бегу, перегоняя всех идущих, растерзанные ноги болят. Добежала до командиров. К кому обратиться?

- Товарищ комиссар, разрешите обратиться? Офицеры спрашивают, когда документы спрятать? (Я не могу произнести слово партбилеты!).

- А ты кто? Ах, новенькая! С чего же начинаешь свою службу? Какие офицеры тебя послали? Покажи!

- Я их не знаю. Там, далеко, идут, а меня послали спросить!

- Расстреливать надо паникеров! Марш отсюда! - приказал строевой офицер.

Натертые ноги болят и не идут. Я слышу, как комиссар сказал громко:

- Ей самой до этого не додуматься! Это кто-то из наших трусит. Обстановочка, однако, наитруднейшая, неразбериха, отсюда и страх, да и работы нет, непривычно...

Больше я ничего не слышу, ноги стерты аж до потери сознания. Иду ровно, стараясь не спотыкаться, потные портянки стали жесткими от крови.

...Привал. Кушаю хлеб с консервами, спасибо Косте шоферу, Ирине Михайловне. Со мной никто не разговаривает. Идем дальше. В деревне нас ждали машины. Все погрузились и двинулись дальше по дорогам вместе с войсками. За эти длинные версты поняла, каково женщине в походе, когда нет бытовых, самых необходимых, условий. Опять воют самолеты, бомбит, переправа через Дон уничтожена. Машины, люди, кони мечутся по дорогам, с самолетов строчит пулемет. Вся колонна остановилась у моста через овраг, а у нас вышел бензин. Ко мне подходит шофер: «Тебя комбат вызывает!» Откуда он меня помнит? Подумала и бегом:

- По вашему приказанию явилась, товарищ майор!

- Останетесь на машине Раздьяконова Аркадия Михайловича, пришлю бензин, тогда вернетесь.

Есть охранять машину! (Понятно, это один из офицеров). Это было 8 июля 1942 года. Вот и оставили одну. Сижу на кабине, смотрю, как вокруг останавливаются машины. Все войско и гражданские уходят через мост, туда, где скрылись наши машины, где густая пыль стоит до самого солнца. Слева, за оврагом, на железной дороге копошатся люди. Оказалось, отправляют облепленный людьми последний паровоз. Через час взорвали полустанок, развороченные пути разлетелись в разные стороны. Позже взорвали небольшой железнодорожный мост, который рассыпался, как игрушечный. Вот и завод, видневшийся вдали, покрылся дымом и огнем, и только несколько взрывов донеслось. А вокруг наставили столько машин без бензина, что вылезти невозможно.

Солнце клонится к западу, но печет еще здорово. Хочется пить и есть. Вечереет. Ни одна машина не идет против потока. Может быть, забыли обо мне? Прыгая с машины на машину, ко мне приблизился лейтенант. Направляю винтовку в его сторону. «Что вы тут делаете?» - строго смотрит, пистолет направлен черным глазом в меня. «Оставлена на посту до прибытия с бензином». «Предъявите документы!» Подала удостоверение (еще ногинское), поправляя винтовку. «Где командировка и продаттестат?» «Не дали!» «Я комендант по эвакуации, снимаю вас с поста!» «А куда же мне?» «Приказываю с остатками войск отойти за Дон, из той деревни должны выйти войска 22-й танковой бригады и особый отдел. Скажете, я прислал. Идите быстро!» «А как?» «Как я, по машинам сверху». «Если хочешь, то под машинами, но это долго», - почему-то засмеялся он. «И чего смешного? - подумала я, обижаясь, - трудно же с машины на машину прыгнуть».

Поняв, что надо идти, охваченная лихорадочным страхом, винтовку держу, как костыль, прыгаю с машины на машину (а здесь машины стоят далеко друг от друга), слезаю на землю и пытаюсь обойти их, но тогда меняется направление. А вот недалеко и дорога. Обернулась - машины заволокло дымом. Дорога пыльная, хочется пить. В нос, глаза и уши заползает горячая вонючая пыль. Войска идут, едут, откатываются на восток. Часто налетают самолеты, бомбят и обстреливают. На короткое время дорога пустеет, люди в кюветах, в поле под кустами. Убитые остаются лежать, живые встают, выходят на дорогу, первую помощь оказывают на ходу. Идут голодные, усталые в седой пыли, недовольные. С грохотом догнала меня запряженная пятью лошадьми пушка. «Возьмите!» «Садись на балку! Притомилась?» Дали сухарь. В котелке на донышке вода и кусочек сливочного масла - убит ездовой, его доля. С большим удовольствием съела все, поблагодарила и задремала. 22-ю танковую бригаду искать негде в этом потоке. Ехали долго. Уснув, свалилась на дорогу. Едва успели вытащить из-под колеса. Отъехав от дороги, все разместились отдохнуть. Прохладная короткая ночь кончилась. Розовеет восток. Из маленькой деревни бросились на грейдерную дорогу солдаты, повозки, раненые, беженцы с детьми и скотом. Из маленького леска, слева застрочил автомат, «кукушка», наводя панику и страх. В небе показался самолет-корректировщик, через несколько минут завыли самолеты и вмиг превратили землю в ад. Старшина погнал лошадей вскачь и, сшибая колеса у телег своими огромными колесами, пушкари очищали себе дорогу, чтобы скорее вывести пушку. Снарядов нет давно, нет ни патронов, ни гранат. Мне стало жалко ругающихся повозочных, их измученных лошадей. Разве так можно? Посеявший зло, зло и получит - подумала я. Им тоже хочется за Дон, в свою часть. Сказав «спасибо», пошла пешком по серой пыли. Наступила на что-то мягкое - под ногами зашевелилось и ругнуло меня: «Ухо отдавили!» Это в пыли спал солдат. Меня пугали трупы в пыли и спящие на обочинах люди, а впереди на вытянутую руку ничего не видно.

Самолеты налетают и бомбят. Свернула с дороги на тропинку, иду на восток. Тропинка то поднимается в гору, то уходит вниз, то вьется по краю оврага. Хочется пить. Винтовкой набила мозоль на спине, а от соленого пота горит. Голова кружится. Села в тень, вывернула карман, крошки от сухаря пожевала - стало легче. Смотрю - сзади появились несколько человек из-за второй возвышенности. Присмотрелась - немцы! Глаза от страха вылезли, руки дрожат, сняла винтовку, взвела курок - бах! В плечо отдача сильная получилась. Вторым решила покончить с собой. Голову на дуло, а курок, оказывается, не достать. Пробую ногой, прыгаю, прыгаю, как-то курок нажала: выстрел, а голова с дула съехала, только волосы опалило, да оглохла. Смотрю: вз-вз-вз - пули ложатся вслепую со свистом, поднимая дымки пыли под ногами. Затаилась, подождала, пока они скрылись, да по тропе, обратно к грейдеру. Солнце палит нестерпимо. Водички бы. Вот и грейдер. Впереди зеленеют деревья, ветряная мельница на горе, деревенька маленькая, а кругом маскируются машины, орудия, танки, солдаты - все собралось вместе. Иду, тороплюсь. Страшно одной. Солдаты строятся, кто-то с ними говорит. Подхожу. «Там немцы!» «Знаем!» «А кто здесь старший?» - спрашиваю. А капитан и говорит: «А ты кто такое? Откуда взялось? Нечесаное, лохматое, неумытое? Давай документы!» Солдаты обступили, в голосе вроде смех. А рядом то ли в шутку, то ли всерьез добавляют: «Может, шпиен?» И дерг за косу. От обиды зло ощетинилась, достала документ, ногинское удостоверение. Показываю из рук. «Что тут такое?» - Подошел генерал. «Все в порядке!» - Отвечает капитан. «Возьмите меня с собой, работать хорошо буду, страшно одной». «Вы кушали? - Cпросил генерал. - Дайте что-нибудь, и взять в машину!» «Спасибо, - размазываю по лицу пыль. - Попить нету?» «Нет!» - и подают кусок хлеба, намазанный медом. Ем, пальцы облизала, пить хочу. Я на колодец. «Не ходи туда, дочка, там немец был!» «А это кто?» - осмелела я, облизывая остатки меда с пальцев. «Генерал Шамшин, крепко любит своих солдат, и они слушаются его. Мы еще покажем немчуре, только бы боеприпасов достать». Он помахал огромным кулачищем и покрутил седоватый ус. Послышалась команда, колонны машин зашевелились и двинулись вправо, а пехота в обход, влево. Засвистели пули, раздались выстрелы и автоматные очереди.

- Солдат, - дергаю за рукав седого усача, - гильза патрона застряла в винтовке!

- Отдай ее мне. Зачем она тебе нужна? Я испугалась за оружие:

- Нет! Отдай! Ружье мое!

Зло вырвала винтовку и «спасибо» сказать забыла за вынутую гильзу.

Иду за санитарной машиной, медленно ползущей по дороге. Подбежал раненый, за ним другой. Перевязала из санитарной сумки с машины, гружу на машину и на танки (именем генерала), лишь бы вывести за Дон. А там госпитали - вылечат, спасут.

Стон... Раздвинулись колосья, снова раздался стон, к дороге подполз пожилой солдат. Нагнулась над ним: что же это? Кишки из распоротого живота кроваво-синими кружевами примяли стебли ржи. Все сжалось во мне. Встала на колени, велела лечь на спину, заложила развороченный живот бинтом, кишки с налипшими травинками, песком и соломой собрала в рубаху и завязала. Его мутные серо-голубые глаза смотрели на меня с надеждой и вопросом. «Сейчас пригоню машину сюда, погрузим, а в госпитале промоют и уложат все на место». «Пить!..» Сказать, что пить нельзя, не могу. «Воды принесу, умою, освежишься!»

Солнце жжет безжалостно, вытираю пот со лба. Побежала к машине. Там стоят несколько раненых. Быстро перевязала. Отыскала котелок и скорее к колодцу. Вот и деревянный сруб с журавлем. Глазам не верю, ноги подкосились, котелок, громыхая, покатился в сторону. На меня смотрели мертвые глаза... В колодец немцы бросали людей, от мала до велика. Не помню, как очутилась около раненого в живот. Его запрокинутая голова и полуоткрытый рот сказали все - он умер. Потрясенная, пошла к машине. «Мы еще вернемся, мы еще отомстим за все!» Слезы застилают глаза. А впереди редкие выстрелы.

- Вон наши в рукопашной схватке! Гляди! Так их! Так! - размахивая окровавленной рукой, солдат брызгал в меня кровью, с головы капала кровь. Кисть левой руки раздроблена, на голове касательное ранение мягких тканей. Забинтовала, подсадила в машину. Хотела бежать на пригорок, смотрю, ведут пленных немцев: 4 танкиста и 2 танкетки, пушки большие, черные, блестящие. Красноармейцы плотным кольцом окружили пленных: «Бей их, гадов! Бей!» И только властное слово генерала (они нужны как «язык») все поставило на свое место. Оказывается, здесь, на грейдере, сбросили фашисты свой десант для задержки наших войск. Они наводили панику, держали с удобной позиции дорогу, расправились с мирным населением в деревне. У них приказ Гитлера, переводчик читал: физически истреблять все население, уничтожить миллионы людей низшей расы, целые расовые единицы. Нужна земля, ценности во имя сохранения чистоты германской расы. Придется развивать технику истребления населения: сжигание в печах, лагеря смерти, расстрелы, сжигание малых деревень с населением. Забор крови. Небольшую часть молодежи - в рабочий скот.

Генерал Шамшин, собрав в кулак отставшие, потерявшиеся части войск, уничтожил десант, повел наших за Дон, на формировку. Патронов, гранат, снарядов нет.

Высокие хлеба скрыли итоги боя: трупы, разбитые орудия. Санитарная машина куда-то уехала. Перевязываю раненого, укладываю на машину 22-го танкового корпуса. Попросилась на машину, потеснились. Едем мимо деревень. Старики спрашивают: «Куда такая махина войск идет?» Услышав, что за Дон, ругали ожесточенно и зло, не понимая, что перебиты офицеры в боях, нет политработников, нет бензина, снарядов, солдаты голодные, нужна формировка. Женщины, вытирая глаза, причитали: «На кого же вы нас оставляете?» Ловят кур, суют хлеб, картошку, ватрушки, несут воду, молоко.

Самолеты врага не теряются, то и дело, наводя панику, бомбят, внося еще больший беспорядок. Из зарослей по берегу Дона автоматчики обстреливают. Переправы нет. Машины и люди вдоль берега ползут огромной массой, ищут переправу. Понтонщики только наведут мост, как налетят фашистские самолеты, уничтожат, а строительство начинается снова в другом месте. Некоторые пробуют переплыть на бревне. Доплывут ли? Ночью на 10 июля наладили переправы - честь и слава понтонщикам! Машины и люди кинулись по мосту. Регулировщики твердо руководили потоком. Машины переправились, поток воинов и беженцев захлестнул переправу. Недалеко на том берегу части собирают своих людей и транспорт. Регулировщики помогли мне сесть в машину и попросили всех проехать дальше, не загромождать берег и не демаскировать. 12 июля утром въезжаем в деревню. Смотрю - лейтенант медслужбы Фира Чигиринская. Увидев ее, с криком скатилась с машины и очутилась в объятиях Фиры. Черные кудри из-под пилотки, брови вразлет, карие глаза, стройная, как тополек. Как же я рада! Наши здесь! Не прошло еще и четырех суток, с тех пор, как меня оставили на посту, но сколько пережито! Отношение ко мне меняется к лучшему. Доложила комбату Безуглову о возвращении. Оказалось, за мной посылали Ирину Михайловну. Ну, как она могла добраться до меня, когда поток шел на нее огромной массой!

Эта деревня называлась Староселье. 22 июля 1942 года. Многие медсанбатовцы еще не вернулись из-за Дона. С Фирой Чигиринской живем в развалюхе у деда и бабушки. Налетает авиация, гудит и бомбит. Почта взлетела. Огромный столб черного дыма и водоворот огня - это цистерна с горючим взлетела в небеса. Огонь крутится черными клубами дыма - смотреть жутко - и воет и гудит. В двухэтажной школе разместили раненых, развернули госпиталь. Раненых очень много. В небе большое количество самолетов врага, они волнами, с воем заходят и бомбят и обстреливают из пулеметов. Прямое попадание в госпиталь, раненые идут, ползут, бегут - кто как может. Я тащу за рукав хромающего солдата, он обалдел от контузии и все кричит: «Куда тянешь? Куда тянешь?!» Фашистский коршун навис, воя над нами. Кричу: «Ложись!» Падаю сама, а он все еще хромает. Смотрю - он упал с криком. Ползу к нему, пули полосой отгораживают нас от дороги, а он вторично ранен и опять в ту же ногу, только ниже колена. Сажусь на землю, говорю: «Снимай сапог». Он попробовал снять, но застонал и лег. «Давай разрежу». «Нет! Нет! - отпрянул солдат. - Они новые! Мне еще наступать в них». «Тогда терпи, не ори так!» Кровь при каждом нажиме выплескивается из сапога, еле сняла наполненный кровавой кашей. Пока накладывала давящую повязку, он старательно вытер сапог травой, предварительно выплеснув кровь, отжал портянку. «Вам надо срочно к врачу!» «Как бы не так! В часть мне надо, там вылечат, а в тылу здесь видишь, что делается?» Волна самолетов приближалась. Травой вытер окровавленные руки, взял сапог под мышку и побрел, хромая и покачиваясь, в сторону. Волна надвинулась воя, пикируя, расстреливают раненых, не успевших спрятаться. Бинтую раненого вторично. Он тоже контужен. Уже ползком тащу его подальше от дороги.

Фашист старается выбить из Лога. Дан приказ отойти к другому концу села и там размещать раненых, но и там так же бомбит и обстреливает. Персонал не обращает внимания на бомбежку и обстрел, только успеваем перевязывать и сразу отправляем на машинах в госпитали. Четыре дня до 30 июля собираем всех отставших, мотаемся по дорогам, на ходу оказывая помощь раненым. Приказ ехать в Сталинград.