Сказание о пустыне (СИ)

Сказка 1. Пустынный Лев

…Говорят, что когда-то в пустыне жил лев. Грозный. Дикий. Он наводил ужас на всех жителей пустыни. Никто не мог его победить. Обуздать или укратить. Лев был вольным. Жестоким. Но справедливым. Он никогда не трогал слабых. И не убивал для забавы. Он умер. И после смерти обернулся духом. Беспощадным стражем Сердца Пустыни. Так называли Город-из-Белого-Камня. Пустынный лев должен был охранять его от врагов. Беречь и защищать. Пока не появится правитель достойный Великого Города. Так Лев стал хранителем…

…Горяч воздух пустыни. Обжигает лицо. Мешает дышать. Заполняет улицы Аль-Хруса. Разгоняет по домам людей. Полуденное солнце давит на голову. Заставляет искать редкую в такие часы тень. Но в доме аттабея царит прохлада. Толстые стены сдерживают раскаленный воздух. А свежая вода бодрит и дарит силы.

— Ты во многом отказываешь себе, мой друг, — Шариф аль-Хатум откидывается на подушки, глядя на шахматную доску. За чем еще коротать полуденные часы, как не за хорошей игрой с достойным противником? — Жена в доме, что вода в пустыне. Утолит жажду, омоет раны, успокоит душу. Да и в постели согреет…

— И часто вода согревала твою постель, друг мой?

Хмурится хозяин дома. Черны его брови. Густы. Тонкие пальцы обхватывают ферзя, и нет больше на доске слона противника. Смеется Шариф. Он не обидчив. Лучший друг аттабея знает, что ему одному позволено вести разговоры, которые не любит правитель Аль-Хруса.

— Рано или поздно даже твое сердце оттает, Карим. Нельзя всю жизнь прожить одному.

— Ты с лихвой возмещаешь мои недостатки, Шариф.

— Как раз хотел рассказать тебе новости! — взмахивает руками аль-Хатум. — Я сговорился с торговцем шелком. Его младшая дочь станет моей женой.

— Младшая?

Черны глаза Карима аль-Назира. Смотрят строго. В самую душу.

— Две старшие уже сговорены. Свадьбу придется отложить на год, чтобы почтенный Мустафа смог с достоинством проводить из дома всех дочерей. Но я не тороплюсь, да и она успеет дозреть…

Смеется Шариф, не видит, как еще плотнее сдвигаются брови друга.

— Она станет третьей твоей женой?

— Да. Мужчинам нашего возраста нужны жены. Нужен уход и ласка. Наследники. Две первых так и не смогли порадовать меня сыновьями, может, хотя бы с этой повезет.

Молчит аттабей. Смотрит на шахматную доску. Передвигает коня.

— Тебе мат, друг мой.

Качает головой Шариф. Улыбается. Проигрыш его не трогает. Мыслями он далеко.

— Не в первый раз. Проигрывать тому, кто обыграл в шахматы соседних шейхов, не стыдно.

Девять лет назад, когда исчез в пустыне почтенный правитель Аль-Хруса, шейк Ибрагим ибн Иса аль-Ахраб, оставив вдовами трех жен и малолетнего наследника, над белокаменным городом нависла угроза. Стать добычей соседей или пасть жертвой войны между шейхами. Тогда и появился молодой племянник покойного. Сын его старшей сестры. Твердой рукой навел порядок в городе, спрятал мальчишку-наследника, договорился с соседями. Шейхи признали Карима аль-Нариза аттабеем — хранителем престола — до совершеннолетия наследника. И с тех пор жители Аль-Хруса живут в мире.

— Я хочу попросить тебя об услуге. Взамен твоего проигрыша.

Серьезен аттабей. Спокоен. Мало кто видел его в гневе. В народе правителя называют Пустынным Львом. Все знают, что огромный хищник не рычит без дела, но в ярости страшен и безжалостен.

— Проси о чем хочешь, — щедро предлагает аль-Хатум. — Все мое принадлежит тебе.

Медлит Карим. Смотрит. Внимательно. Тяжело. Неуютно становится Шарифу, но не понимает он от чего.

— Покажи мне свою невесту, — улыбается аль-Нариз, и лицо его светлеет. Разглаживается. — Хочу взглянуть на ту, что подарит тебе сыновей.

— Аттабей может увидеть любую девушку в Аль-Хрусе. Но если ты желаешь, мы можем наведаться в дом ее отца. Уверен, он не станет перечить.

— Тогда едем сейчас.

Легко поднимается хранитель города с подушек. С толстого ковра, укрывающего пол. Бурлит в его жилах кровь. Играет в руках сила. Тридцать лет не возраст для мужчины. Если только он не одинок…

…Дышать раскаленным воздухом тяжело. Мало кто в такую погоду отважится покинуть дом. Но раз аттабей желает, отказывать не принято. Едут два всадника по пустынным улицам. Нет рядом с ними охраны. Плох тот хозяин, что не сможет поддерживать порядок в собственном доме. А Пустынного Льва никто бы не назвал плохим господином.

Дом торговца встречает гостей суетой. Мечутся слуги, спешат исполнить указания хозяина. Готовится свадьба старшей дочери. Почтенный Мустафа уже не молод, спешит, хочет передать дело старшему сыну и пристроить других детей. Кто позаботиться о них, когда его не станет? А в груди все чаще колет, и дышать становится все сложнее. Скоро-скоро подойдет его срок. Но не страшно торговцу предстать перед Вратами Благословенных Небес. Чиста его совесть. Он чтил и соблюдал заветы, заботился о женах, воспитал сыновей. Лишь дочери сейчас занимали его мысли.

Визит жениха для младшей вызвал у торговца глухое раздражение. Все условия уже обговорены, устный договор заключен. О чем вести беседы? Тем более что он просил уважаемого аль-Хатума не беспокоить его понапрасну. Но и отказать близкому другу аттабея нельзя.

К гостям хозяин дома вышел в не самом лучшем настроении, и удивился, увидев, что вместе с женихом прибыл и сам правитель.

— Великие Небеса! — почтенный Мустафа всплеснул руками, пеняя на нерадивость слуг, не предупредивших о высоком госте. — Я и не знал, кто пожаловал в мой скромный дом! Предложили ли вам воды с дороги, мой господин? Что привело вас ко мне в такой час?

От волнения хозяин дома совсем забыл законы гостеприимства, запрещающие расспрашивать гостя до того, как тот утолит голод и жажду. Ни разу за всю жизнь не приходилось ему видеть правителя Аль-Хруса так близко. А он лишь улыбнулся, сверкнул черными глазами. Шагнул ближе и заговорил:

— Прости, что отвлекаем тебя от забот, почтенный Мустафа. Дом твой гостеприимен, а слуги внимательны, хоть мы и пришли в полуденный час. Видишь ли, мой друг рассказал мне о невесте, которую нашел в твоем доме. И мне стало любопытно. Позволишь ли ты мне взглянуть на свою младшую дочь, чтобы выбрать подходящий подарок, который я преподнесу на свадьбу?

Много сделок заключил в своей жизни старый торговец. Много повидал людей. Но сейчас замер как мышь перед удавом, не смея ни возразить, ни согласиться. Кто откажет в просьбе правителю? И кто посмеет показать дочь незнакомцу?

Шагнул ближе аль-Хатум, встал с другой стороны от хозяина дома.

— В просьбе моего друга нет ничего неприличного, твоей дочери не обязательно видеть его или знать, что аттабей приходил. Правитель Аль-Хруса лишь желает мне счастья.

— Конечно… — растерян торговец, не знает, что сказать. — Она сейчас на женской половине, я велю ее позвать.

— Не нужно… Мы и сами можем дойти.

И прежде чем почтенный Мустафа успевает возразить, аль-Нариз устремляется в дальнюю половину дома, что обычно закрыта для гостей. Но кто посмеет возразить аттабею?

Идет он впереди, и шаг его широк и быстр. Пытается обогнать его хозяин дома и не может. Хочет возразить, но дыхание поперек горла становится. Сердце сбоит. Останавливается Мустафа, прислоняется к стене и пытается отдышаться. Остается рядом и Шариф, зовет слуг, чтобы принесли воды хозяину. А аттабей уже распахивает двери на женскую половину…

…И взгляду его открывается комната. Светлая. Просторная. Укрытая мягкими коврами. Усыпанная подушками из гладкого шелка. Со стенами, покрытыми тончайшей росписью. Любит своих жен торговец. Заботится. Но в комнате лишь одна женщина.

Она вздрагивает, когда резко отрывается дверь. Вскидывает голову. И все, что видит хранитель Аль-Хруса — огромные распахнутые глаза цвета пустыни. В них растерянность. Удивление. А еще отражается он сам. Высокий, в белых одеждах. С решительным, суровым лицом.

Женщина медленно поднимается с пола. Даже не женщина. Девочка. Сколько ей? Тринадцать? Четырнадцать? Не больше пятнадцати. Она тонка, и даже свободная домашняя рубаха не скрывает хрупкости. Лицо ее открыто. Дома женщины его не прячут. Но Карим видит лишь глаза. Зажмуривается, словно ослепленный солнцем, разворачивается и уходит, так и не сказав ни слова…

…Из дома торговца тканями аттабей выходит задумчив и молчалив. Шариф и Мустафа пытаются поспеть за ним, но догоняют лишь на улице, где уже ждут жеребцы.

— Понравилась тебе моя невеста, Карим?

Замирает правитель Аль-Хруса, сжимает узду.

— Свадьбы не будет, — звенит голос Пустынного Льва, слышен в нем отдаленный рык.

— Что значит, не будет? — удивляется аль-Хатум, и улыбка сползает с его лица.

— Как… не будет… — шепчет торговец, прижимая руки к груди.

Взлетает в седло аль-Назир, оборачивается.

— Своей властью я запрещаю тебе, Шариф аль-Хатум, брать в жены эту девушку.

— Но почему?.. — подбегает ближе несостоявшийся жених, хватается за стремя. — Ты не можешь…

— Мой господин, чем мы вас прогневили⁈ — голосит торговец. — Кто возьмет мою дочь в жены после такого позора⁈

— Я сам на ней женюсь, — падают слова как камни, заставляют умолкнуть обоих мужчин. — У тебя, мой друг, уже есть две жены. Третью найти будет не так сложно. А ты, почтенный Мустафа, жди сватов на днях.

Опускаются руки у Шарифа, замирает пораженный старик с открытым ртом, а вороной жеребец уже несет хозяина прочь по улице, поднимая клубы пыли…

…Вечером, когда солнце уходит, и на улицы города снисходит благодатная прохлада, жители Аль-Хруса покидают дома. Кто-то располагается в саду, кто-то на крыше, а кто-то отправляется в гости.

Карим переступил порог, отделяющий женскую половину его дома от мужской. Комнаты здесь были еще роскошнее, чем у торговца. Алые ковры, шелковые драпировки, изящные кувшины с благовониями. И все только для одной женщины, обернувшейся на звук открываемой двери.

— Мой сын решил почтить меня своим вниманием, — Зейнаб аль-Назир, старшая сестра покойного шейха и вдова его военачальника, отложила в сторону вышивку и поднялась навстречу сыну. — Сегодня во истину хороший вечер…

— Я пришел сказать, что нашел невесту, — Карим отошел в сторону, уклоняясь от объятий матери.

— Великие Небеса услышали мои молитвы! — женщина прижала руки к груди. — Наконец, у меня появятся внуки! Кто она? Чьих кровей? Когда ты отправишь сватов? Ты, конечно, попросишь своего дядю, почтенного Джабаля аль-Назир, оказать тебе такую честь. А свадьба… Когда будет свадьба?

Она была готова говорить о предстоящих хлопотах бесконечно, исподволь диктуя свое мнение по каждому вопросу. Ответы ее интересовали мало. В представлении Зейнаб только ее мнение имело значение.

— Она — младшая дочь торговца тканями, — аттабей заставил мать умолкнуть. — И еще сегодня утром являлась невестой Шарифа, но я запретил ему жениться. А сейчас весь Аль-Хрус наверняка обсуждает мой поступок. Но это неважно. Я женюсь. И да, уверен, что дядя с удовольствием окажет мне честь, став сватом.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Карим! Как ты мог…

— Меня не интересует твое мнение, мама. Я лишь хотел, чтобы ты узнала новости от меня, а не от слуг. Доброй ночи.

Аттабей ушел, не слушая раздавшиеся за спиной причитания. Он не привык оправдываться или объяснять свои решения. Да и как объяснить то, что и сам Карим не мог понять?

Он помнил глаза девушки. Светлые, как пески под раскаленным солнцем. Помнил тонкую фигурку. И знал, что его близкий друг не ласков с женщинами. Что первая его жена умерла слишком рано, а вторая часто болела. До него доходили слухи о жестокости Шарифа, но не дело вмешиваться в чужую семью. Указывать, что правильно, а что нет. Однако… от мыслей о том, что та девушка окажется в руках его друга, Пустынный Лев начинал злиться. И гнев его был таков, что с трудом хватило сил уехать, и не забрать невесту с собой…

…Джабаль аль-Назир ответил на просьбу согласием. Его порядком удивило поспешное и совершенно неожиданное сватовство племянника, но он не сказал ни слова против. Знал, что Карим слишком уж похож на его покойного брата. Если захочет чего-то, уже не отговорить. Да и зачем? Мужчине в тридцать давно положено быть женатым. Будь жив Арджан, устроил бы счастье сына, но погиб… Сгинул в пустыне вместе с шейхом. А потом началось такое, что Кариму стало не до поисков жены.

В дом торговца тканями Джабаль прибыл вместе с сыновьями. Осмотрелся. Огладил бороду. Усмехнулся, представляя, как гневается в своих покоях Зейнаб аль-Назир. Гордая женщина, воспитанная в роскоши и никогда не знавшая отказа. Ей, дочери шейха, как смириться, что сын приведет в дом простолюдинку? Да еще и не просватанную в таком-то возрасте.

Невест в Аль-Хрусе, да и других ближайших городах, начинали выбирать еще лет с девяти. И к двенадцати почти все обзаводились женихами. Свадьбу играли позже, когда девочка входила в пору девичества. И то, что до пятнадцати лет избранница Карима не обзавелась женихом, говорило о многом. В первую очередь о малом приданом, и не в последнюю о том, что девочку сочли непригодной… Некая женщина высказала свое мнение, а остальные подхватили. Сплетни по городу разносятся быстро, и вот уже нет желающих заполучить невесту с такой репутацией. Неудивительно, что почтенный Мустафа согласился, когда посватался Шариф.

Джабаль ни словом не обмолвился о своих подозрениях. Вежливо и в полном соответствии с традицией обговорил с отцом невесты все тонкости. От размера выкупа, который аттабей предложил за девушку, у Мустафы округлились глаза, но старый торговец справился с собой. Вряд ли аль-Хатум предлагал даже половину. Зная, что на товар нет спроса, он никогда не стал бы переплачивать, а вот Карим был щедр.

— Мой племянник желает, чтобы обряд никах состоялся как можно скорее. Твоя дочь давно вошла в пору девичества, и нет смысла ждать.

— Но сейчас я готовлю свадьбу старшей дочери и никак не готов, чтобы…

— Аттабей предвидел твои затруднения, почтенный торговец, — Джабаль сделал жест старшему сыну, который взял один из свертков, привезенный из дома Карима, — и шлет дары своей невесте. Тебе не придется много тратить на эту свадьбу.

Раскрылся сверток. Покатилось по полу черное полотно с золотой нитью. Такое тонкое, что его можно протянуть сквозь кольцо на мизинце девушки. В самый раз для свадебного наряда. Для избранницы хранителя Аль-Хруса.

Подал еще один знак Джабаль, и средний сын поставил перед торговцем шкатулку с украшениями. Золотые цепочки, браслеты, серьги…

— Мой племянник сказал, что золотые топазы подойдут твоей дочери.

Горят желтые камни, отражаются в них солнечные лучи. Светом наполняется комната. Блестят глаза почтенного Мустафы, качает он головой, не веря в такое счастье. Не о себе думает, о дочери. О том, как повезло ей подняться так высоко всего за один день. И тревога сжимает его сердце. Чем выше поднимешься, тем больнее падать…

— Думаю, обряд можно провести через два месяца, — с неохотой говорит он. — Лучшие портные как раз успеют сшить наряд, подходящий случаю.

— Месяц, — возражает Джабаль. — Все портные в городе отложат заказы, чтобы сшить наряд для невесты аттабея. А мой племянник не хочет ждать.

— Шесть недель, — непреклонно отвечает Мустафа, — меньше будет выглядеть неприлично, будут говорить… А я не желаю сплетен о моей дочери.

— Шесть недель, — кивает старый аль-Назир. — И смотрины через неделю. Аттабей хочет встретиться с невестой.

С тяжелым сердцем соглашается торговец. Улыбается Джабаль, оглаживая бороду. Племянник будет доволен…

…До смотрин время тянется вечность. Обижен Шариф и не заглядывает в гости. Злится на женской половине мать. Готовятся слуги. Шумит Аль-Хрус. На базаре все разговоры только о свадьбе аттабея, все мысли только о ней. Все хотят узнать про невесту. И слухи рождаются один невероятнее другого.

— Говорят, что ты был повенчан с нею с детства, но не мог жениться, соблюдая какой-то обет, — дядя полулежит на подушках и курит кальян. — Поэтому и не посватался раньше Шарифа.

— Глупости, — отмахивается Карим, вдыхая ароматный дым.

— Глупости, но людям нужно о чем-то говорить. А ты слишком долго оставался холост…

В устах старого аль-Назира упрек не звучит обидно. Да, он долго оставался один. И тому были причины.

— Отец нашел мне невесту, — неохотно говорит аттабей, разглядывая узоры на стене. — Заключил предварительный договор, я должен был отправиться на смотрины, но он пропал. Договор посчитали расторгнутым, и моей невесте быстро наши другого жениха. Никто ведь не верил, что все получится.

Девять лет назад он и сам не верил, что сможет удержать город на краю войны. Договориться с другими шейхами. Сохранить власть и торговые пути. Без них Аль-Хрус долго бы не прожил. Но все получилось. И до сих пор казалось ему самому сказкой.

— Ты мог взять любую после того, как наступил мир, но не стал…

Внимательный взгляд у старого Джабаля. Прячется в нем мудрость, которая приходит только с возрастом. Не спрашивает он, но ждет. Знает, что нельзя торопить Пустынного Льва. Он говорит только тогда, когда захочет.

— В детстве я часто болел. Однажды мать пригласила звездочета. По дате и времени рождения он мог рассказать все о жизни человека. И мне он предсказал много побед, много славы, и короткую жизнь. Четыре десятка лет, и три из них уже прожиты.

— Звездочет мог ошибиться.

— Мог. Но хотел бы ты оставить своих жен вдовами, а сыновей сиротами?

Молчит дядя, выдыхает ароматный дым, гладит седую бороду. Звездочеты ошибаются редко, а тот, кого пригласила Зейнаб аль-Назир, наверняка являлся лучшим, другого дочь шейха не признавала.

— Так почему же ты решил жениться на той девочке?

Хмурится Пустынный Лев. Темнеет лицом. Не знает ответа. Или впервые в жизни боится?..

…А в день смотрин он встречается с невестой. Ее мать сидит в стороне с закрытым лицом и, кажется, даже не смотрит в сторону дочери. А она боится поднять на него глаза и в абайе кажется еще меньше и тоньше, чем в прошлый раз.

— Посмотри на меня.

Лев не умеет просить, и с губ срывается приказ. Но девушка поднимает глаза. Светло-карие, но такие чистые, что смотреть в них хочется вечность. В них все еще растерянность. И удивление. Смущение. И страх…

Хмурится аттабей. Сжимает губы. Кому нужна жена, которая боится мужа? Окидывает невесту взглядом. И замечает, как та прячет кисти рук в рукава. Слишком уж поспешно…

— Покажи.

Снова приказ, и она медлит. Опускает взгляд. Ему нельзя касаться невесты до свадьбы, иначе все было бы проще. И Карим вздыхает. Усмиряет крутой свой нрав, не терпящий неповиновения.

— Жена должна слушаться мужа и доверять ему больше чем себе, — говорить приходится мягче, но терпение вознаграждается.

Девушка медленно поднимает руки, и черная ткань соскальзывает с запястий, обнажая темные следы на тонкой коже. Синяки. Свежие. Вряд ли им больше недели, а значит, кто-то посмел поднять руку на его невесту.

— Кто? — голос звучит тихо, но она сжимается. Вздрагивает. Втягивает голову в плечи. Смотрит из-под бровей.

И по страху в глазах, по тихому вздоху от сидящей в углу женщины он понимает. Младшая дочь. Единственная от третьей жены. Выйдет замуж раньше старших сестер. За правителя города. Женщины мстительны. И жестоки. Завистливы. И вряд ли раньше девушку любили дома, а уж теперь…

— Я поговорю с твоим отцом. — Кто, как не хозяин дома должен разобраться со своими женщинами? — Подобное больше не должно повторяться. Никто не поднимет руку на жену аттабея.

Страх уходит, девушка выпрямляется, а ее глаза становятся еще светлее. И снова вспоминается песок под палящим солнцем. Все же не зря он выбрал для нее золотые топазы…

…Время идет. Шепчет песок пустыни. Гудит белокаменный город. Ждет назначенного часа. Примирились аттабей и Шариф аль-Хатум, забыла злость на сына дочь шейха, шьется наряд для невесты, готовится свадебный пир, собираются гости на торжество.

В назначенный день, ровно шесть недель спустя после сватовства, в дом торговца приходит мулла. Приезжает аттабей с дядей и его сыновьями. Занимают они места в отведенной комнате, где ждут их братья невесты. Почтенный Мустафа приводит дочь для проведения обряда никах.

Замолкают гости. Жених и невеста сидят напротив друг друга. Читает мулла заповеди о семейной жизни. И не смеют прервать его…

…Карим не слышал, что говорил мулла. Смотрел на невесту. Она была красива. Каждая девушка красива в день своей свадьбы. Но дочь торговца казалась особенной. Чем? Светлыми ли глазами? Хрупкой ли фигуркой, скрытой под черным шелком? Или улыбкой, что пряталась в уголках губ? Ее лицо останется открытым лишь дома, затем его укроют густой вуалью, и он снова сможет увидеть ее лишь поздней ночью.

Она улыбалась. И не прятала руки. Не сжималась. И не втягивала голову в плечи. И выглядела так, что аттабей впервые испытывал странное волнение. Сердце ли чаще застучало в груди? Или дыхание застряло в горле? Отчего ему хотелось сохранить эту улыбку? И этот взгляд, наполненный робкой радостью и надеждой?

Когда мулла закончил читать, он надел на палец невесты простое серебряное кольцо. И она сделала тоже. Ее пальцы оказались тонкими. Горячими. И нежными. Они не дрожали. И кольца оделись легко, что считали хорошей приметой.

Он поднялся и помог встать жене. Она едва доставала макушкой ему до плеча. И смотрела снизу вверх. Но совершенно без страха. И в груди вдруг потеплело. Словно там что-то пробудилось. Что-то совершенно ему незнакомое…

…Дорогу до собственного дома и свадебный пир аттабей не запомнил. Его поздравляли. Дарили подарки. Был среди гостей и Шариф, смеялся и шутил, как и раньше. Улыбался дядя, сверкая мудрыми глазами. Присутствовала на женской половине мать, не посмевшая устроить скандал и испортить праздник. Но мысли Карима блуждали далеко от веселья.

Он думал о невесте. О горячих пальцах, о золотых глазах, похожих на пески пустыни, и внутри росло чувство, заставлявшее его волноваться все больше. И ждать окончания праздника.

Почтенный Джабаль аль-Назир понял настроение племянника.

— Не пора ли нам отпустить молодых? — произнес он, привлекая внимание соседей. — Наш аттабей долго искал себе супругу, жестоко заставлять его ждать дольше.

— Но разве еще не рано? — попытался возразить Мустафа.

Но другие гости поддержали аль-Назира, праздновать свадьбу без тяжелого взгляда хозяина намного лучше. И Пустынный Лев направился на женскую половину, чтобы забрать невесту…

…Прохладна ночь пустыни. Остывает горячий песок. Вылезают из нор звери. Выходит на небо луна. Освещает призрачным светом белокаменный город. Создает загадки. И покровительствует любви. В спальне аттабея ждет молодая невеста. Женщины ее дома помогают ей раздеться и оставляют в одиночестве. И вскоре приходит жених…

…Она ждала. В одной только нижней рубашке. Такая маленькая и хрупкая, что сердце сжалось. Захотелось укрыть ее и спрятать. Запереть, скрыв от всего мира.

Карим приблизился и осторожно коснулся плеча жены. Она запрокинула голову, заглядывая ему в глаза. В свете луны, ее глаза блестели. Но разглядеть их выражение не получалось. Страх ли там? Смущение? Что она чувствует, покинув родной дом и оказавшись наедине с чужим мужчиной? И почему никогда раньше он не думал о таком?

— Ты боишься?

Он провел пальцами по щеке, отмечая гладкость кожи.

— Жена должна доверять мужу больше чем себе, — тихо проговорила она.

А хранитель Аль-Хруса понял, что впервые услышал голос жены. Едва слышный, мягкий, похожий на шелест песков.

— Ты меня совсем не знаешь.

— Как и мой муж не знает меня.

Он усмехнулся, испытывая странное удовлетворение. Она не противоречила ему, но и не потакала. И эта беседа на грани доставляла ему удовольствие.

Пальцы скользнули по лбу и зарылись в волосы. Мягкие. Густые. Падающие до середины спины тяжелыми волнами. Он опустил одну руку на затылок, а второй обхватил подбородок. Наклонился и накрыл губами губы. Сладкие. Нежные.

Забурлила кровь в теле аттабея. Зашумело в голове. Стиснул он невесту в крепких объятиях. И замер, услышав тихий вскрик. Вздохнул. Невинна девушка. Хрупка. И боится, пусть и не показывает страх. Им некуда спешить. Впереди вся жизнь и много ночей, которые они проведут вместе. Нужно время, чтобы привыкнуть. И начать доверять.

Карим ослабил объятия. Поцеловал жену в лоб.

— Сегодня был длинный день, стоит лечь спать.

Он подхватил девушку на руки и сам уложил на подушки. Укрыл тонким покрывалом. Лег рядом. И уснул легко и спокойно…

…Чтобы посреди ночи проснуться от тихих всхлипов. Светит луна в окно спальни. Лежит рядом молодая жена. Вздрагивают ее плечи. Раздаются тихие вздохи.

— Что случилось? — он за плечо развернул ее к себе, стараясь заглянуть в лицо.

— Я… плохая жена, — между всхлипами выдавила девушка, лицо ее блестело от слез.

— Почему?

— Потому… что мой муж… меня… не желает.

Замирает аттабей. Смеется. Еще сильнее начинает плакать жена.

— Глупая женщина… — выдыхает он.

Целует соленые губы. Глаза. Щеки. Опускается к шее. Вдыхает запах юного тела, от которого кружится голова. Но он не торопится. Сдерживает себя. Ласкает гладкую как шелк кожу. Прикасается губами к ладоням, покрытым узорами хны. Он осушает слезы и заставляет жену улыбнуться. И ахнуть. И глубоко вздохнуть…

…А потом, когда она забывается сном в его объятиях, Карим перебирает густые волосы и впервые за долгое время чувствует, что он больше не одинок. А губы шепчут:

— Мое сокровище. Мой цветок пустыни.

…Одиноко было Льву охранять белокаменный город. Слонялся он вокруг стен. Побеждал врагов. Но не знало его сердце покоя. И однажды Лев обратился к Луне:

— Скажи, вечно ли мне ходить одиноким?

И Луна улыбнулась Льву. Бросила она на песок свой серебряный луч. И из него появился цветок, краше которого не было на всем белом свете. Листья его были тонкими и нежными. Бутон хрупким и светлым, как лунный свет. Но когда распустился цветок, аромат его наполнил всю пустыню нежностью.

Покорился и Лев. Лег рядом с цветком. Вдохнул поглубже запах. Закрыл глаза. И понял, что больше никогда не будет одинок.

— Береги его, — прошептала Луна. — Мой дар хрупок. Его легко сломать. Но если ты будешь терпелив и заботлив, то он будет расцветать для тебя каждую ночь. И однажды раскроет тебе все свои секреты…

— Я буду беречь его, — пообещал хранитель города.

Так Пустынный Лев обрел свой цветок.