Сказание о пустыне (СИ)

Сказка 5. Цена жизни

…Говорят, много лет Пустынный Лев сторожил Белокаменный город. Много бед отвел от него. Неприступными оставались стены города. Спокойно спали его жители. Но когда вернулся правитель, все изменилось. Неспокойно стало в Сердце Великой Пустыни. Ненастно. Говорили, что Лев постарел. Потерял хватку. Говорили и о том, что скоро подойдут к концу годы его служения. И однажды, песок пустыни обагрился кровью…

…— Ты нас покидаешь…

Солнце еще только поднимается на востоке, жар его не успел коснуться песка, лишь первые лучи разгоняют предрассветный сумрак.

— Пора уходить. Я и так загостился в доме твоего гостеприимного мужа…

Звездочет проверяет сумки, которые его бессменный слуга пристраивает к седлам. Навьюченный ослик стоит смирно, словно осознает важность своей роли.

— Мне неспокойно…

Я сжимаю руками собственные плечи и заглядываю в глаза старика, что поделился со мной крупицей своих знаний.

— Верь себе, — он кивает и поднимает взгляд к небу. — Мне Небеса велят отправляться в путь, а я не привык противиться их воле. Твое же место здесь. Я дал тебе достаточно знаний, чтобы пережить бурю.

— Может быть, ты ошибся…

Шесть лет прошло с тех пор, как аттабей привез из пустыни звездочета. Многое изменилось в Аль-Хрусе с тех пор. И не все перемены нравятся моему мужу. Но он смиряет свой нрав и не смеет открыто перечить шейху. А тот уже давно стал мужчиной, а не мальчишкой. Он сам принимает решения и не любит советы.

— Может быть… — Мухаммад гладит бороду и лукаво поблескивает глазами. — Надеюсь, ты расскажешь мне, когда мы встретимся в следующий раз.

— Ты вернешься?

— Еще не знаю, — старик улыбается. За прошедшие годы он совсем не изменился. Как и его спутник. — Неисповедимы пути Небес. А барханы каждый день меняют очертания. Возможно, когда-нибудь звезды сойдутся так, что мы снова встретимся, Цветок пустыни. И тогда ты расскажешь мне, ошибся ля я в своем предсказании…

Слуга помогает ему залезть в седло, а затем кланяется мне. Низко, как и своему господину. Он выпрямляется и улыбается. Забирается на коня, и мужчины отправляются в путь. А я еще долго стою на пороге и смотрю им вслед. И пытаюсь отогнать ощущение надвигающейся беды…

…— Финики! Финики! Спелые финики!

— Шелк! Тончайший шелк!

— Специи! Шафран! Кардамон! Куркума!

Шумит базар. Самый разгар торговли. Скоро солнце достигнет середины неба, и придется закрыть все лавки. Ждать завтрашнего дня. Гадать, будет ли новый день удачным или нет. Снуют по базару толпы людей. Торгуются. Шумят. Ищут товар получше и подешевле.

Едет сквозь толпу аттабей. Сопровождает его верный Али и пара воинов. Неспокойно ныне в Аль-Хрусе, нельзя выезжать без охраны.

— Вор! Держи вора!!!

Мелькает в толпе худенькая фигурка в драной одежде, сверкают голые пятки. Кидается вдогонку за мальчишкой помощник торговца. А остальные лишь смотрят и занимаются своими делами.

— Воров развелось, что барханов в пустыне, — подает голос Али, — каждый день кого-то ловят и рубят руки на площади, а они все равно лезут.

— Им нечего есть… — отвечает Карим. — Шейх поднял налоги и запретил отсрочку по долгам. Люди нищают и голодают.

— Шесть лет назад город не голодал, — мрачен слуга, хмурится, смотрит по сторонам. Не нравятся ему взгляды прохожих, не нравится шум и толпа. Если кинутся все разом, сабли не помогут, а кони не вынесут…

— Он не голодал и четыре года назад, — спокойно возражает Карим, уже привычно пропуская любой намек на нерадивость шейха мимо ушей.

И старый соратник не спорит. Нечего возразить. Аль-Хрус не за один день изменился, за годы… И годы эти были сложными. Пожар в Набире, из-за которого в город потянулись беженцы. Старый правитель города погиб, а вместе с ним исчезла и поддержка. Молодому наследнику было не до дипломатии, он пытался возродить из руин наследие предков. Соседи на сгоревший кусок пирога даже не позарились…

Малик женился второй раз, сговорившись с правителем Аль-Алина. И в этот раз невесту ему привез Шариф… Старый друг нашел нового покровителя и даже не пожелал поговорить на свадьбе. А ведь аль-Назир пытался встретиться и поговорить. Думал о словах старого звездочета, снова и снова вспоминал роковой вечер и хотел поговорить с тем, кого знал с самого детства, честно и открыто. Но не вышло. Уехал Шариф. А молодой шейх не пожелал больше слушать советы. Все чаще и чаще отправлял он бывшего аттабея прочь из города улаживать дела с другими шейхами. А по возвращении Карим видел в Аль-Хрусе все больше перемен. И не в лучшую сторону…

Вот и сегодня его пригласили во дворец. Наверняка ради того, чтобы снова отправить подальше. И аль-Назир уже обдумывал, как вежливо отказаться и показать племяннику, что больше не желает покидать дом. Может быть, находясь в городе, ему удастся, рано или поздно, достучаться до своевольного мальчишки. Или же собраться и вместе с семьей переехать куда-нибудь по примеру Шарифа?

Тяжелые мысли настолько заняли аттабея, что когда из толпы выскочил мальчишка в драной одежде, он даже не попытался отвести коня в сторону. Но вору словно того и надо было. Он легко скакнул в сторону, заставив благородное животное недовольно всхрапнуть и замотать головой, а затем подпрыгнул… Коротко сверкнула на солнце сталь. Вздрогнул всадник. Покачнулся.

— Покушение на аттабея! Взять его! — закричал верный Али, оказываясь рядом. Поддержал господина, не дал упасть на землю.

А мальчишка уже снова исчез в толпе. Рванули вдогонку воины. Зашумел рынок пуще прежнего. Заголосили люди. Расступилась толпа, пропуская всадников. А по белым одеждам расползлось кровавое пятно. И полетели по городу слова:

— Ранен Пустынный Лев!..

…После отъезда звездочета жизнь стала такой, как раньше. Каждый день похож на другой. Со своим порядком и привычками. Мне не хватало общества старика, который помогал скрасить дни в ожидании возвращения мужа. Последнюю неделю аттабей оставался в городе, но мы оба знали, что это ненадолго. К тому же тревога с каждым днем только нарастала. И когда в доме посреди дня раздались шум и крики, я поняла, что буря все-таки началась…

— Господин… Там… — Надира, как всегда, знавшая все, что происходит в доме, ворвалась в мою комнату и застыла на пороге. Испуганная, с огромными глазами и совершенно белым лицом.

— Что случилось?

— Там… там… — она замотала головой и закрыла лицо руками. — Я не могу…

У служанки не тот характер, чтобы бояться сказать мне что-то. Значит, в доме случилось нечто по истине ужасное. Ноги сами понесли меня к выходу с женской половины. Стоило распахнуть заветную дверь, и стал слышен громовой голос Али Лафида:

— Закройте все двери! У каждого входа пусть встанет охранник! Никого не выпускать! Впустить только лекаря!

— Что случилось?

Старый воин обернулся ко мне. И на руках его была кровь.

— Прости, госпожа… Я не справился.

Он покачал головой и отошел в сторону…

Крик застрял в горле. И я зажала рот ладонью, чтобы он не вырвался наружу. Нельзя голосить хозяйке, когда в доме беда. Иначе все пойдет прахом.

— Несите его в комнаты! За лекарем послали⁈

Я посмотрела на Лафида, ожидая ответ.

— Сразу же, — кивнул тот. — Сейчас его привезут. Из-под земли достанут, если понадобится.

Стоило ему ответить, как снаружи донеслись громкие голоса. Воины не только уважали, но и любили своего господина, поэтому служили не за страх, а на совесть.

— Пропустить! — рявкнул старый слуга, и двери сразу же распахнулись, впуская лекаря…

…Старый лекарь Бахтияр Аббас прожил на свете долгих шесть десятков лет. Он видел множество ран, болезней и ядов. Умел отличать одно от другого. Видеть симптомы, незаметные обычному глазу. Исцелять страждущих. Он знал, когда стоит отступить, а когда бороться до победы. Поэтому, взглянув на аттабея, лежащего среди подушек, заметив расширенные зрачки, лихорадочный блеск глаз, пот на лбу и покрасневшие края раны, маленькой и аккуратной, он сразу же вынес свой приговор:

— Я не смогу ему помочь.

— Но вы же даже не попытались!

Бахтияр обернулся, только сейчас заметив в комнате женщину, сидящую у дальней стены. Бесстыжая не только не постеснялась вмешаться в мужской разговор, а говорил лекарь исключительно с Али Лафидом, доверенным лицом аттабея, но даже не закрыла лицо и не спряталась за ширмой от чужих глаз.

— Женщина, я видел достаточно ран, чтобы сделать выводы. Твоего господина отравили. Рана мала, и я могу промыть и зашить ее, но яд уже проник глубоко в тело, и скоро достигнет сердца. Я ничем не могу помочь.

Лекарь снова обернулся к почтенному Лафиду, желая найти в нем поддержку. Но старый слуга смотрел не на него.

— Ты хочешь сказать, что мой муж умрет?

От звуков этого голоса по коже старика прошел озноб. Он обернулся, желая объяснить глупой женщине, что она ничего не смыслит в его ремесле. Пусть она хоть трижды единственная жена аттабея. Пусть в доме ее мужа несколько лет гостил мудрец из пустыни, и в городе говорили, что звездочет часто разговаривал с ней как с равной, это ничего не меняет. Бахтияр хотел сказать многое и даже открыл рот, но слова застряли в горле…

Женщина медленно поднялась с ковра, на котором сидела, и пошла к нему. Она двигалась плавно, и темное платье колыхалось вокруг ее фигуры, а неестественно светлые глаза сверкали золотом. Она напомнила старику песчаную кобру, которую ему не посчастливилось встретить в одном переходе через пустыню. Нерадивый слуга потревожил ее нору, и смертельная хищница убила его одним укусом, а затем обратила взгляд на него. Тогда почтенный Аббас спасся исключительно благодаря выдержке. Он не шевелился несколько долгих часов, пока кобра не успокоилась и не уползла. Но в этот раз выдержка ему изменила…

Старик отшатнулся и сделал шаг назад. А женщина остановилась, не дойдя до него пары шагов. Смерила взглядом с головы до ног. И снова холод прошиб лекаря.

— Али Лафид, этот человек посмел сказать, что мой муж и твой господин умрет.

— Я лишь озвучил очевидное… — попытался возразить Бахтияр, но жена аттабея его не услышала.

— Я больше не желаю видеть его в своем доме. Никогда. И если бы ни уважение к его сединам, я приказала бы прогнать его с позором. Однако сегодня я прошу тебя проводить его домой. И проследить, чтобы почтенный Аббас получил достойную плату за свои услуги.

Лекарь в ужасе обернулся к старому Лафиду:

— Вы же понимаете, что эта женщина не в себе! Разум ее помутился от горя! Она не имеет права выгонять меня! И тем более разговаривать таким тоном!

Однако старый слуга взглянул на него с поразительным спокойствием.

— Жена аттабея в своем праве. Она полноправная хозяйка дома, и не мне ей перечить. Я провожу вас, почтенный Аббас, раз ваши услуги более не пригодятся господину.

— Но… Я…

Старик еще пытался возмущаться, но Али непреклонно взял его под руку и вывел из комнаты, заставив умолкнуть. Сделал знак слуге забрать короб со снадобьями и проводил до самых дверей, где подозвал двоих воинов:

— Проводите нашего гостя до дома, — затем Лафид извлек тяжелый кошель и вложил его в руку лекаря. — Ваша плата. За лечение. И за молчание.

— Я всегда храню тайны своих больных! — возмутился Бахтияр, забирая деньги и в тайне радуясь, что плата оказалась именно платой, а не сталью под ребро.

— Надеюсь, так будет и впредь, — проговорил слуга аттабея ему в спину.

И до самого дома лекаря не оставляло ощущение, что сегодня он оказался в не меньшей опасности, чем много лет назад в пустыне, когда заглянул в глаза кобре…

…— Принеси мою шкатулку с лекарствами! Чистую ткань! Горячую воду! Шелковые нитки и крепкое вино!

Надира, сунувшаяся в комнату сразу после ухода лекаря, мгновенно скрылась. А я опустилась на ковер рядом с мужем. Он не открывал глаз и дышал с еле слышными хрипами. Тяжело. С перерывами. Волосы его слиплись от пота. А ткань, которой закрыли рану, пропиталась кровью.

— Ты не можешь умереть… — я обхватила ладонями его руку. Холодную и влажную от пота. — Не можешь… Что же я буду делать без тебя?

Легко казаться сильной, когда на тебя смотрят другие. Когда внутри словно дрожит натянутая струна. Страх. Мне никогда еще не было так страшно. И страх превратился в гнев, направленный на лекаря за то, что он посмел озвучить мои самые жуткие мысли. Легко прогнать его и показать, что сможешь справиться со всем сама. Но как же я смогу? Как?

Глазам стало горячо. А щекам мокро. Свекровь сейчас отругала бы меня за слабость. За глупость. И была бы права. Я ничего не могу. Я лечила лишь собственных детей. Под присмотром звездочета, который знал все тайны мира. И что такое разбитая коленка по сравнению с ударом отравленного ножа?

«Я дал тебе достаточно знаний, чтобы пережить бурю».

— А если нет? Если я не смогу? Как мне жить без тебя?

Сейчас вся моя жизнь вдруг стала невероятно четкой. Бесконечное одиночество в доме отца и одна встреча, которая изменила все…

— Ты дал мне больше, чем дом. Ты подарил мне возможность увидеть другую жизнь. Стать кем-то, а не просто тенью. Ты позволил мне учиться. Если бы не ты, кем бы была я? Где бы была я сейчас? Ты не можешь умереть… Нет. Не можешь. Ты еще не вырастил сыновей. Не подыскал им жен. Не выдал замуж дочерей. Ты нужен нам. И ты не умрешь. Нет. Я не позволю.

Я вытерла слезы и глубоко вздохнула, заставляя дыхание выровняться. Мухаммад всегда говорил, что первый шаг к спокойствию — контроль над своим дыханием. Он учил меня. Шесть долгих лет. Он рассказывал о растениях. О маслах. О ядах и противоядиях. Я знаю достаточно, чтобы пережить бурю. Я смогу…

Когда Надира вернулась с другими служанками, я уже знала, что нужно делать…

…Опускается солнце на западе. Вступает в свои права ночь. Темнеет небо. Высыпают на него звезды. И выплывает красавица-луна. Она заглядывает в окна домов и шлет людям сны. Кому-то спокойные и добрые, а кому-то тревожные и страшные. Навещает она и дом аттабея, но не спят в нем… Шепчутся служанки. Застыли в напряжении воины. Мучается чувством вины старый Али. Тихо молится теща аттабея. Вертятся дети, неспособные успокоиться. Сторожит покой мужа Адара. И лишь он сам забывается тяжелым, беспокойным сном, в котором видится ему прошлое…

…— Ты говорил, что мне отмерено лишь четыре десятка лет, а вчера мне исполнилось сорок один.

Играет в шахматы аттабей со своим гостем. Улыбается почтенный звездочет.

— Что такое пара лет перед лицом вечности? Мое предсказание говорит лишь о том, что до пятого десятка ты уже не доживешь. А сорок тебе будет или сорок девять, когда настанет твой час — не так уж и важно…

Хмурится аттабей. Понимает старика, но принять его слова не желает.

— Разве не мог ты ошибиться?

— За столько лет, что я провел в твоем доме, видел ли ты хоть раз, чтобы я ошибался?

И снова нечего сказать Пустынному Льву. Он делает ход и теряет ферзя.

— Знает ли твоя жена о моем предсказании?

— Нет. Знала моя мать, но она никому не говорила. Никто не знает кроме меня и… Шарифа.

— Вот, значит, почему тебя оставили в покое…

Удивляется аттабей, поднимает взгляд на гостя.

— Покушений нет. Ни на тебя, ни на шейха… Мир и благоденствие царят в Аль-Хрусе.

— Налоги поднимаются, люди беднеют, а Малик не желает слушать разумные советы, — возражает Карим, не в состоянии молчать.

— Он ждет, что ты сгинешь, выполняя одно из его поручений. Поэтому и отправляет тебя так часто странствовать по пустыне.

— И я бы давно сгинул, если бы не твой слуга…

Ходить по пустыне с помощником звездочета оказалось безопаснее и быстрее.

— Поэтому и терпение шейха может закончиться. Будь осторожен, аттабей, ибо я редко ошибаюсь…

Сейчас аль-Назир согласился бы со стариком, если бы мог. Прославленный мудрец пустыни действительно не ошибся. Пусть его предсказание и настигло аттабея на сорок третьем году жизни…

…Длина ночь пустыни. И тянется она бесконечно. Особенно когда ждешь рассвета. Когда слушаешь прерывистое дыхание и молишься, чтобы оно не оборвалось. Когда каждая пауза между выдохом и новым вдохом кажется последней.

Я держу руку мужа и смотрю в окно. На темное небо, усыпанное звездами. Я прошу Небеса о милости. Чтобы они сохранили жизнь моему Льву. Чтобы не забирали его у меня. Я сделала все, что было в моих силах. Зашила и обработала рану. Определила яд по признакам заражения. Нашла противоядие. Правильно рассчитала дозу. Теперь оставалось лишь ждать…

Мухаммад говорил, что люди часто умирают под утро. Что-то меняется в теле человека. И тяжелые больные неожиданно уходят. Также легко умирают младенцы. Именно в предрассветный час. Когда свет звезд меркнет, а солнце еще не занимает свое место, и ночь кажется особенно темной.

Я жду… Жду этого часа и молюсь, чтобы мне хватило сил заметить нужные признаки и помочь мужу. Я ложусь рядом с ним и кладу голову ему на грудь, чтобы слышать биение сердца. Смотрю в окно, чтобы видеть звезды и цвет неба. Я смогу. Должна суметь. И тогда, когда звезды снова сведут нас вместе, я расскажу звездочету, что смогла пережить бурю.

— Великое Небо, если он выживет, я уйду в пустыню. Я отдам свою жизнь, чтобы он мог жить. Только не забирай его. Прошу.

На губах остается соленый привкус. И небо расплывается перед глазами. Но я все еще слышу стук сердца. Частый и сильный. Мой Лев борется. Главное, чтобы ему хватило сил. Чтобы он выдержал эту борьбу…

…Рассвет все-таки наступает. Сначала небо кажется черным. Но затем начинает светлеть. Медленно, едва заметно. Оно становится фиолетовым, затем синим. А на востоке окрашивается розовым и желтым. Начинается новый день, и аттабей все еще дышит.

Я глажу его лоб. Жар спадает. А стук сердца становится медленнее и ровнее. Кризис пройден. И тяжелое забытье сменяется здоровым, крепким сном. Ровное дыхание звучит как музыка.

Слезы снова катятся по щекам. Я так и не научилась быть сильной. Надира заглядывает в комнату и испуганно замирает, глядя на меня.

— Господин…

— Он жив, — вытираю лицо рукавом абайи и повторяю громче: — Он жив. Лихорадка прошла. Все будет хорошо.

Служанка громко выдыхает и убегает раньше, чем я успеваю ее остановить. Звонкий голос летит по дому, разрушая напряженную тишину ночи:

— Господин жив! Госпожа исцелила господина!

Качаю головой. Исцелила… Руки до сих пор трясутся от страха, а внутри будто дрожит натянутая струна. Но все же… Карим жив. И обещания нужно выполнять…

…Дом наполняется звуками. На кухне готовят еду. Воины взбудоражено обсуждают события прошедшего дня. Служанки сплетничают и наверняка придумают всяких небылиц, чтобы затем пересказать подругам на базаре. Али Лафид заглядывает в спальню аттабея, когда я закрываю шкатулку со снадобьями. Ему хватает одного взгляда, чтобы понять, что господин идет на поправку.

— Вы спасли его.

— Я сделала то, что могла.

— Лучший лекарь Аль-Хруса отказался, а вы смогли.

Старый воин смотрит на меня серьезно и со странным выражением в глазах.

— Я не целитель, — качаю головой. — Всего лишь умею слушать, а почтенный аль-Таарам любил рассказывать…

— В городе скажут иначе. Скоро по всей пустыне разнесется слава.

— Люди не поверят… Женщина не может лечить.

Я хочу выйти и вернуться на женскую половину, но Али преграждает дорогу. А я больше не боюсь смотреть мужчинам в глаза. Тем более что старый слуга всегда оставался верен не только Кариму, но и мне. Что и доказал вчера.

— Спасибо, — просто говорит он, но от его слов кровь приливает к щекам. Будто я обманула кого-то и получила благодарность незаслуженно.

Киваю и ухожу. Муж жив и быстро выздоровеет, а мне еще нужно увидеть детей…

…В доме царит хаос и радость. Все заняты, отвлечены и занимаются своими делами. Ускользнуть незаметно удается легко. Я еще помню, что значит быть тенью.

На улице меня настигает страх. Пообещать в ночи уйти в пустыню просто, но сейчас, когда Карим жив, и день вступил в свои права, те слова кажутся глупыми. Зачем уходить, если все наладилось? Зачем губить себя? Ведь в пустыни я не выживу.

Оглядываюсь на дом, от которого отошла всего на пару шагов. А что, если я вернусь, а мужу станет хуже? Что, если не я спасла его, но Небеса услышали мою молитву? И что, если они прогневаются, когда я не исполню обещание? Нет. Возвращаться нельзя. Мои дети уже достаточно подросли, чтобы обойтись без матери. А муж… Главное, чтобы он был жив.

И я иду. С каждым шагом все быстрее и быстрее. Боюсь, что если буду идти медленно, то не выдержу и вернусь. А поворачивать назад нельзя. Нужно идти к воротам. На рассвете их открывают, чтобы люди могли войти и покинуть город. Шейх ввел плату за проход, но, возможно, мне удастся проскользнуть незаметно, а дальше…

Уже не так важно, ведь мне некуда больше стремиться. Лишь остаться одной, чтобы никто не смог помешать. «За жизнь платят жизнью», — говорил Мухаммад. И это правильно. Нет ничего более ценного на свете. И чтобы жил один, другой должен умереть. Матери часто умирают, давая жизнь своим детям, а мне повезло… Целых четыре раза. Небеса не забрали моих детей во младенчестве, уберегли их от болезней. Я задолжала им. А долги нужно отдавать…

…Тяжелый, вязкий сон не хотел отпускать его. Цеплялся, утягивал в продолжение сна. Но Карим упрямо пытался раскрыть глаза. Что-то случилось. Что-то ужасное и непоправимое. Что-то…

Он открыл глаза и увидел потолок. Очень знакомый потолок. Комнату наполнял свет. А рядом с ним дремала доверенная служанка жены. Аттабей разлепил губы, чтобы позвать ее, но услышал лишь тихий хрип. Однако этого хватило.

Надира вздрогнула и проснулась. Посмотрела на него мутными со сна глазами. И сразу же встряхнулась.

— Господин! Вы проснулись!

— Пить… — едва смог выдохнуть он.

— Сейчас-сейчас, — служанка налила ему воды в пиалу и поднесла к губам, помогая напиться. Часть воды пролилась и потекла по шее, но Кариму стало легче. Ушел неприятный привкус крови и ощущение, что язык распух и занял все место во рту.

— Где госпожа? — спросил аль-Назир, чувствуя ужасную слабость. Его будто закопали в песок по шею. Ни пальцем пошевелить, ни ногой.

— Она всю ночь просидела с вами и только утром ушла, чтобы отдохнуть. Она вылечила вас, господин! Лекарь Аббас отказался и ушел! А госпожа вылечила вас! Одна! Она сумела!

Он мимолетно удивился, но решил оставить подробности на потом. Тревога, вырвавшая его из сна, только усилилась.

— Позови ее. Скажи, что я хочу ее видеть. Сейчас…

Слова отняли все силы, но аттабей знал, что должен увидеть жену. Что-то не давало ему покоя. И когда служанка убежала выполнять приказ, стало только хуже. Он мучительно пытался вспомнить минувшую ночь. И что могло так его обеспокоить. Что и в какой момент стало не так…

Он помнил Адару. Помнил тепло ее тела рядом. И тихое дыхание, которое успокаивало. Тонкие руки, сжимавшие его ладонь. И шепот…

«Великое Небо, если он выживет, я уйду в пустыню. Я отдам свою жизнь, чтобы он мог жить…»

Аль-Назир вздрогнул и резко сел среди подушек, пронзенный ужасной мыслью. Сердце забилось громко и часто. А внутри поселился холодный, липкий страх. Слабость куда-то отступила, сменившись приливом сил…

…Вернувшаяся Надира, перепуганная отсутствием госпожи в доме, застала хозяина, стоящего на ногах и опирающегося на стену.

— Господин! Вам нельзя вставать!

Следом за ней в комнату ворвался Али.

— Где она? — зарычал аттабей, опираясь на плечо слуги. — Где моя жена?

— Ее нет, — выдохнула побелевшая служанка.

— Я найду ее, господин, — заговорил Лафид. — Она не могла уйти далеко. Наверное, отправилась на базар за травами…

— Она никогда не ходит на базар! — отрезал Карим, отталкиваясь от стены и делая шаг к двери. — Ты ее не найдешь… Она отправилась в пустыню.

— Зачем? — удивился слуга.

А Надира только закрыла рот рукой, и в ее глазах аль-Назир увидел подтверждение своих мыслей. Конечно, она оставалась рядом с госпожой всю ночь. Если и уходила, то сидела за дверью. И могла что-то слышать.

— Мне нужно ехать.

— Господин, я сам привезу ее!

— Ты ее не найдешь…

…Покинуть город оказалось проще, чем я думала. Стражники на воротах как раз сменились, и утренняя смена больше уделяла внимание тем, кто въезжает в город, а не тем, кто пытается выйти. Я проскользнула мимо легко и быстро. Миновала толпу, скопившуюся по другую сторону ворот, и остановилась, не зная, что делать дальше.

А потом шагнула в сторону от дороги. Первый шаг оказался самым трудным. Второй дался уже легче. И третий. Четвертый. А потом я перестала считать. Просто шла вперед, чувствуя, как солнце давит на плечи, а ноги проваливаются в пески. Я не знала, куда идти. И просто брела, глядя на барханы. Я никогда раньше не покидала город и не знала, что пустыня может быть так красива.

Она была всюду. Бесконечная. Прекрасная. Здесь все мысли и сомнения казались глупыми. Мелкими. Пустыми. Что пескам до смены шейхов? Заметит ли пустыня исчезновение девяти городов? Она существовала до них, останется и потом. Когда вырастут другие города и придут другие правители. Когда народ пустыни перестанет кочевать и осядет где-нибудь на постоянном месте. Небеса и пустыня вечны.

Я не знаю, сколько брела, но в какой-то момент ноги подогнулись. Я рухнула на песок. Уже горячий. Обжигающий, если бы не ткань, укрывающая меня с головы до ног. Хотелось пить. Голова стала тяжелой. Хотелось спать. Я так долго не спала. Нужно отдохнуть. Совсем немного. А потом я продолжу путь…

Но прежде чем сознание покинуло меня, рядом раздались странные звуки. Ржание лошадей. Голоса. А потом кто-то поднял меня и крепко обнял.

— Глупая женщина! — рыкнул мой Лев.

И я улыбнулась. Такой сон я готова смотреть вечность…

…Али Лафид ехал позади господина и боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не спугнуть произошедшее чудо. Он не знал, что поразило его больше: исцеление аттабея или то, что он нашел свою жену среди песков без всяких ориентиров. Старик не понимал, что вело аль-Назира. Как он понял, куда нужно ехать. И как они успели вовремя? Ведь еще пара часов без воды, и госпожа вряд ли смогла бы оправиться…

До ворот города оставалось совсем немного. Али сделал знак воинам выехать вперед. Сегодня их сопровождало восемь человек. Но Лафид больше не чувствовал уверенности. Он приказал воинам сомкнуть кольцо вокруг аттабея, а сам аккуратно пристроился сбоку, чтобы в случае чего перехватить у господина его драгоценную ношу. Силы, что позволили Кариму взобраться в седло и покинуть Аль-Хрус, уходили. Он шатался, но упрямо сжимал поводья и прижимал жену к груди. А та безмятежно спала…

Али покачала головой, думая, что никогда не поверил бы в такую историю, расскажи ее кто-то другой. Но он увидел ее своими глазами. Теперь ему будет, о чем рассказать внукам…

…Говорят, когда кровь Пустынного Льва обагрила пески, замерла пустыня. Застыла. Не верила она, что так легко может быть сражен хранитель ее Сердца. И правильно… Стоило только солнцу скрыться за горизонтом, а Луне занять его место, как пробудился Цветок Пустыни. Он стряхнул с себя песок. Умылся лунными лучами. И уронил драгоценную влагу на рану Льва. Всю ночь Цветок промывал рану, а под утро пробудившийся хранитель Белокаменного города нашел лишь засохший бутон. Опечалился Лев. Но шепнули ему пески, что не умер Цветок. И следующей ночью расцветет снова…