Сказание о пустыне (СИ)

Сказка 2. Цветок пустыни

…Говорят, однажды Луна уронила свои слезы в пустыню. Они оказались так солоны, что пронзили пески и слились с подземными реками, что дают начало всем оазисам пустыни. Слезы оставили пути для воды. И в ночь полнолуния, когда свет звезд меркнет по сравнению с сиянием повелительницы Небес, сквозь пески прорастают цветы. Они свежи и хрупки. Аромат их нежен и тонок. Но старые караванщики знают, если долго копать песок вокруг цветка, можно добраться до воды. А если сорвать один только листик, он утолит жажду на долгие часы. Но горе тому, кто уничтожит Цветок пустыни. Отвернется от него Луна, Небеса останутся глухи к молитвам, а пески занесут его тело…

…Темна ночь пустыни. Прохладна. Царствует на небе луна. Заглядывает в окна. Узнает чужие секреты. И никогда не расскажет, что видит…

…Пальцы аттабея скользят по коже, выводят узоры на спине. Они нежны. Кто бы мог подумать, что пальцы мужчины могут дарить такую ласку.

— Ты дружила с сестрами?

Он вглядывается в мое лицо, будто ищет ответ. И наверняка найдет, ведь повелитель Аль-Хруса проницателен и умен. Ему не стоит врать, как и не договаривать. Он все равно узнает правду, так лучше уж от меня.

— Нет, моя мать… Ее сторонились в доме. Она стала третьей женой отца. И до меня несколько раз уже вынашивала детей. Они не выживали… — Проклятая. Больная. Ущербная. Ядовитый шепот полз по дому, отравляя не только ее жизнь, но и мою. — Я — единственная, кто выжил. После меня она так и не смогла понести снова. Другие женщины боялись, что ее болезнь может им передаться. Она почти не покидала нашу комнату.

Говорить правду сложно. Кажется, что от любого слова его взгляд изменится. На меня никто и никогда так не смотрел. Как на дорогую ткань, которую нельзя трогать, чтобы не испортить. Иногда отец смотрел похожим взглядом на Гульфию — она всегда была его любимицей — но на меня никогда. А аттабей смотрит. И мне хочется, чтобы смотрел всегда. Именно так.

От его взгляда внутри становится тепло, а иногда жарко. Но жар не сжигает. Наоборот. Он дает силы. Словно наполняет жизнью. И мне хочется дать мужу что-то взамен. Но все, что я могу — отвечать на вопросы.

— Тебя тоже сторонились? — его ладонь ложится на щеку, кончики пальцев убирают волосы от глаз. Мои волосы всегда были непокорными, то свивались в кудри, то вдруг ложились волнами. К тому же цвет их не благородно-черный, а невнятно-коричневый. Кому понравятся такие?

— Да. Сначала я не понимала, почему. Хотела играть с сестрами. Но их забирали матери. А я оставалась одна.

Вспоминать о детстве неприятно. О слезах, пролитых в саду. Мама не любила, когда я плачу. Она давно привыкла сносить все невзгоды молча, без слез и жалоб. И я уходила в сад, пряталась там и ревела столько, сколько могла. А потом, когда поняла, что никогда не займу свое место в семье, стала играть там же.

— А отец?

Отец. Мы видели его нечасто. Он всегда занимался делами, а в ту часть дома, что отводилась под лавку, ходить запрещалось. Гульфия иногда ходила, но ей всегда разрешалось больше, чем остальным. Иногда отец появлялся на женской половине. С подарками. Кусками тканей или сладостями. Он садился на подушки, подзывал нас и спрашивал, как прошел день. Послушны ли мы? Помогаем ли по дому? Он рассказывал о разных тканях, и для чего их лучше применять. А иногда говорил о других странах, где ему довелось побывать. И эти истории были куда интереснее сказок, которые рассказывала старая няня.

— Он любит Гульфию — его старшую дочь от второй жены. Она красивая. Ее все любят.

У нее черные, гладкие волосы до поясницы. Нежная кожа. Круглое личико и ласковая улыбка. Черные глаза, длинные ресницы, из-под которых она наблюдает за всем вокруг. Да, Гульфия красива. И, может быть, если бы аттабей увидел мою сестру, он никогда не посмотрел бы на меня так, как сейчас.

От мыслей по коже пробегает холод.

— Замерзла?

Тонкое покрывало укрывает плечи, а потом мой муж обнимает меня и прижимает к груди. В его объятиях холод уходит. И он все еще смотрит на меня как на что-то невероятно ценное.

…Когда сестры увидели ткань, что муж прислал мне в подарок, они разозлились. Старшие жены тоже. Они возмущались, но тихо, а вот Гульфия кричала громко. На весь дом. А потом налетела на меня в саду. Если бы она могла, то убила бы меня, и вряд ли пожалела потом. Вряд ли кто-то вообще пожалел бы…

— А теперь позволь, я догадаюсь, почему никто кроме Шарифа к тебе не посватался, — Пустынный Лев держит крепко и смотрит в глаза. И я не смею отвести свои. — Сплетни о твоей матери разнеслись по всему Аль-Хрусу, жены твоего отца постарались, чтобы все посчитали ее проклятой, а ты — ее дочь, следовательно, можешь принести с собой проклятие в дом. Твой отец предлагал тебя другим купцам, но те находили вежливый предлог для отказа, пока однажды не появился мой друг. Так?

Мне остается только кивнуть. И подавить вздох. Я давно научилась быть незаметной. Слышать разговоры, которые не предназначены для моих ушей. Жены отца быстро пожалели о своей недальновидности, когда поняли, что теперь не смогут избавиться ни от меня, ни от моей матери. Все считали, что она тяжело больна и не проживет долго, но она упорно цеплялась за жизнь. Каждый день, из года в год. Она совсем отащала, стала тенью, но все еще оставалась жива. Как и я.

— Они думали, что сплетни отпугнут женихов от Гульфии и Зухры, но их быстро просватали. Потом Изра привел жену. Она понесла. А кто-то должен присматривать за детьми…

Останься я в доме отца, со временем превратилась бы в такую же тень, как и моя мать. Стала бы в лучшем случае нянькой для детей своих братьев, в худшем… оказалась бы при кухне. Служанкой.

— Мне не важно, родишь ли ты мне сыновей. И я не боюсь проклятий. Забудь все, что было в том доме. Теперь ты — жена хранителя Аль-Хруса. Никто не посмеет тебя обидеть.

Губы аттабея касаются моих, и значит, разговор окончен. Я не смею возражать. Но мой муж все же иногда ошибается…

…Когда солнце восходит над городом, моя сказка кончается. Аттабей должен заниматься делами Аль-Хруса, а мне стоит вернуться на женскую половину и заняться домом. Вот только здесь уже есть хозяйка…

…Знакомство со свекровью состоялось еще на свадебном пиру, и уже тогда я поняла, что для Зейнаб аль-Назир, я навсегда останусь лишь дочерью торговца. И никем более…

…Она красива, дочь шейха, выросшая во дворце. И, кажется, что годы не властны над ней. Волосы ее черны, а черты лица благородны, в них видится кровь правителей пустыни, что когда-то заложили девять городов и проложили торговые пути. Гульфия по сравнению с ней выглядит простушкой. Милой, но чересчур домашней. Жены моего отца кланяются ей, и заставляют склониться моих сестер. Ее уважают, но она не уважает никого. И на меня мать моего мужа смотрит сверху вниз. В глазах ее видится презрение и холод, от которого кровь стынет в теле, а жар пустыни уже не кажется столь ужасным…

…Когда мы встречаемся на женской половине, свекровь делает вид, что не замечает меня. Но сегодня, неделю спустя после свадьбы, она решает заговорить.

— Мой сын каждую ночь призывает тебя к себе. Думаю, он доволен своим выбором, но мы знаем, что жена может цениться лишь тем, что подарит мужу здоровых детей. И лучше мальчиков.

Она поднимает взгляд от вышивки, и смотрит на меня. У аттабея ее глаза, такие же черные и проницательные. Кажется, что они смотрят в самую душу.

— На все воля Небес… — единственный ответ, который я могу дать ей.

— Я не сомневаюсь в способности своего сына зачать дитя, — продолжает эта холодная женщина. — Но я говорила с повитухой, что принимала роды у жены твоего брата. Она осматривала тебя и твоих сестер. И считает, что тебе будет сложно понести, не говоря уже о том, чтобы выносить и родить. А бесплодный брак может быть расторгнут.

Кровь приливает к щекам, я опускаю глаза. Мне хочется ответить ей, сказать что-нибудь, что ранит ее так же, как ее слова ранят меня. Но я не могу. Мне нечем ответить. Как и нельзя оправдаться. Чтобы ни говорил мне муж ночью, если у него не будет наследников, рано или поздно найдутся советники, которые убедят его расторгнуть брак. А я вернусь в дом отца.

Комната, отведенная мне, роскошна. Мягкие алые ковры, тончайшая обивка на стенах, занавеси на окнах, множество подушек, кувшины с ароматным маслом. Не говоря уже о нарядах и драгоценностях… Жена аттабея должна соответствовать мужу. И подарки, что преподнесли мне на свадьбу, поражают своим богатством. Посреди этого великолепия меня ждет служанка — она единственное, что связывает меня с отцовским домом.

— Госпожа, вода уже готова. И сегодняшний наряд тоже.

— Я же просила не называть меня так.

Мы с Надирой ровесницы, и часто получалось так, что вместе делали какую-то работу по дому. В доме торговца разница между слугами и младшими дочерьми не так и велика.

— Но как иначе? Теперь вы — госпожа, а я — личная служанка.

Она смеется и радуется новому положению больше меня. Она оказалась в большом доме и теперь никто, кроме меня, не сможет указывать ей, что делать. Не говоря уже о том, чтобы подыскать жениха получше.

— В этом доме только одна госпожа, и она не позволит мне отобрать у нее даже каплю власти.

Мягкая щетка скользит по волосам, стараясь разобрать их после ночи.

— Вы можете поговорить с аттабеем.

— Мужчины не вмешиваются в женские дрязги. Если я начну жаловаться, он отошлет меня. Нужно терпеть и ждать…

— Ждать чего?

— Что Небеса будут милостивы…

…Так ночь сменяет день. А день — ночь. Мое сердце горит и радуется, когда на небе правит луна, и сжимается от тревоги, когда восходит солнце. Я снова незаметна. А Надира приносит сплетни с кухни. Она умеет говорить и слушать, и, кажется, отец сделал хороший подарок, отпустив девушку со мной.

— Говорят, аттабей не занял дворец шейха и не собирается туда переезжать, значит, наследник вернется. И займет свое место. А пока там тихо, только слуги поддерживают порядок, и господин иногда ездит проверить их работу. Вот бы хоть одним глазком посмотреть на дворец!

— Когда наследник вернется, он устроит пир для своих приближенных. Возможно, жен тоже пригласят.

Живое лицо девушки озаряется улыбкой.

— Вы же возьмете меня с собой? Я могу нести корзину для рукоделия. Или ароматические масла. Все, что угодно.

Сегодня мы смеемся вместе. Прошло уже больше месяца, как я стала женой аттабея. Пришло время порадовать его новостями…

…Вот только он совсем не рад.

— Ты уверена? — лицо становится строгим. Жестким. Он словно отдаляется. Разве так должен мужчина встречать весть о скором появлении ребенка?

— Крови не приходили уже семь недель, повитуха говорила, что это самый верный знак.

Набрасываю на плечи покрывало. А муж встает и ходит по комнате. Быстрые, широкие шаги. От стены до стены. Он молчит, а в моем сердце поселяется страх. Что, если аттабею действительно не нужны дети? Что, если я расстроила его? Рассердила? Что будет со мной? И с ребенком?

Неожиданно муж останавливается. Замирает напротив меня и опускается рядом. Движения его становятся плавными. Он протягивает руку и заставляет посмотреть на себя.

— Я не сержусь. Не на тебя. Мне стоило быть осторожнее. Ты еще молода и очень хрупка, а я не хочу потерять свой цветок, едва обретя его.

Смысл слов доходит до меня не сразу, но затем страх отступает. А сердце снова наполняет жар. Он боится потерять меня! Значит, дорожит. Значит, я нужна ему.

Сильные руки снова заключают меня в объятия. Качают, словно я сама ребенок. Аттабей нежен. Он никогда не был груб, но сейчас нежен и ласков, как никогда раньше. И в его руках я знаю, что любима…

…Время идет. Шепчутся пески в пустыне. День сменяет ночь. Неделя неделю. Проходит месяц, за ним еще один, и еще…

…Меня больше не волнует, кто хозяйка в доме аттабея. И я даже рада, что все заботы лежат на плечах свекрови. Узнав новости, она оставляет меня в покое. Не говорит, не смотрит, а стоит зайти в комнату, сразу же выходит. Но мне все равно. Пусть для нее я остаюсь тенью, но не для мужа. Не для слуг, которым он поручил окружить меня заботой. Впервые так много людей думают обо мне, о моих желаниях, стараются помочь. И я радуюсь. Улыбка не сходит с лица, и все вокруг видится в золотой дымке. Я наслаждаюсь каждым мгновением каждого дня и не думаю о будущем. Отгоняю тревоги. И дурные мысли. Все неважно. Не сейчас. Почему хотя бы раз в жизни все не может быть прекрасно?..

…Моя сказка заканчивается однажды ранним утром, когда тупая боль пронзает поясницу. Надира, спящая со мной в одной комнате, сразу же вскакивает. Сдергивает с меня покрывало, а затем распахивает дверь и кричит:

— Началось!

И весь дом приходит в движение.

Раздает топот слуг, указания, звон посуды. Комната неожиданно заполняется женщинами. Они поднимают меня, обтирают чистой тканью, надевают свободную рубашку. Вскоре приходит повитуха. Все происходит стремительно. И страшно. На меня вдруг накатывается тревога, которую долгие месяцы я гнала прочь. Что, если дитя не выживет? Родится больным? Что, если мы оба умрем? Или только я? Страх подталкивает в спину. Мне хочется бежать. Прочь от окружающих женщин, прочь из дома, в пустыню, там, в песках, не будет людей, я останусь одна, и все будет хорошо…

Меня останавливают у дверей и тащат назад. А я слышу чей-то вой. Звериный крик, похожий на рычание. Он сводит с ума. И не прекращается. Вой длится и длится. То нарастает, то стихает, превращаясь в глухое ворчание. Вместе с ним приходит и уходит боль. Я больше не слышу голоса женщин, только вой. Не понимаю, что происходит, и почему боль никак не пройдет.

И осознаю себя, только когда сквозь звериный крик доносится пронзительный плач. Понимаю, что лежу на спине. Вижу потолок. Горло раздирает от боли. Вой смолкает. Остается только плач дитя и голоса женщин.

— Мальчик! У аттабея родился мальчик!

Я пытаюсь разглядеть хрупкое тельце, но сил больше нет. Кажется, что потолок падает. Он стремится раздавить меня. А вместе с ним приходит чернота…

…Темнота горяча. Она пышет жаром. Будто я все же смогла вырваться и убежать в пустыню. И пески накрыли меня с головой. Обступили со всех сторон и давят. Давят, мешая вздохнуть.

Иногда темнота отступает. Я вижу лицо мужа. Потемневшее. Строгое. Между густых бровей пролегает глубокая складка. И мне хочется разгладить ее. Я пытаюсь дотянуться, но сил нет. И снова приходит чернота.

Жар постепенно утихает. Даже палящее солнце должно отдыхать. Моя темнота становится иной. Прохладной. Уютной. Она обещает покой. Отдых. Ласку. Она гладит и зовет по имени.

— Адара, Адара…

Открыть глаза невероятно трудно. Темнота все еще рядом. Она вокруг. Но теперь ее разбавляет свет луны из открытого окна. А еще где-то рядом плачет ребенок.

— Адара, — голос заставляет повернуть голову.

Муж сидит рядом. Он выглядит усталым. И похудевшим. Почему он не спит?

Пытаюсь разлепить губы, чтобы спросить, но в горле совершенно пересохло. Аттабей замечает движение и сразу же наклоняется.

— Тебе нужно пить, — он помогает мне приподняться и поит водой. Ничего вкуснее я никогда не пробовала.

— Почему… ты… здесь? — говорить тяжело. И глаза снова слипаются. Но я держу их открытыми.

— Ты подарила мне сына и едва не умерла. Прошло уже несколько дней, твоя служанка выбилась из сил, ухаживая за тобой.

Муж говорит тихо. И смотрит… странно. Но я никак не могу понять, что же там, в его глазах. Усталость накатывает снова.

— Он здоров? Наш сын…

Глаза закрываются, но прежде чем провалиться в черноту, я слышу ответ:

— Он прекрасен…

…Темнота отступает медленно. Неохотно отпускает из своего плена. Я просыпаюсь, пью, иногда ем бульон и сухие лепешки, засыпаю снова. Слабость отступает, и в одно из пробуждений я прошу принести сына. Надира отводит глаза.

— Он сейчас с кормилицей. Ее наняли, так как ваше молоко перегорело. И мать аттабея держит ее при себе.

Холод волной проходит по телу.

— Она забрала моего сына? — с губ срывается только сип. Горло еще болит.

— Она… она сказала, что неизвестно, сможете ли вы выжить. А сыну аттабея нужна забота. Простите, госпожа… — служанка едва не плачет, но ее вины здесь нет.

Холод расползается по груди. В глазах моей свекрови я исполнила свое предназначение — родила мужу наследника. И больше не нужна. Если бы я умерла, ей стало бы спокойнее. Никто больше не покушался бы на ее положение в этом доме, и она смогла бы воспитывать внука.

— Так не будет.

— Госпожа? — Надира поднимает на меня заплаканные глаза.

— Она не получит моего сына.

Я смотрю в потолок и вспоминаю слова матери. В ночь хны, когда она покрывала мои ладони и стопы узорами, готовя к свадьбе. «Если ты родишь мужу наследника, сможешь потребовать себе подарок. Это указано в брачном договоре. Выбирай с умом. Не торопись. Кто знает, насколько щедры будут к тебе Небеса. И хорошо продумай условия, подарок — не всегда вещь». Теперь я знаю, что просить.

— Позови аттабея.

— Госпожа…

— Скажи, что я хочу его видеть.

— Госпожа…

— Скажи, что я в ясном сознании или соври, что умираю…

— Госпожа…

— Где мой муж⁈

Служанка испуганно отшатывается.

— Он уехал. Покинул Аль-Хрус. Я не знаю, что произошло. К нему явился посланник, и аттабей уехал вместе с отрядом. Он заходил к вам перед отъездом, но вы спали.

Закрываю глаза. Ждать, нужно лишь подождать. Муж вернется, а я смогу окрепнуть. И тогда… все наладится…

…Аттабей возвращается через неделю, когда я уже могу сидеть и есть самостоятельно. Ходить и стоять еще сложно, но я справлюсь. За прошедшее время мне ни разу не принесли сына. Обо мне вообще как будто забыли. Я снова превратилась в тень.

Муж приходит вечером. Он все еще выглядит уставшим, а меж бровей пролегает складка. В глазах его тревога, но не обо мне. Мысли его далеки отсюда.

— Добро пожаловать домой, супруг мой.

Я улыбаюсь. Надира одела меня для встречи в лучший наряд и подложила под спину подушек. Она остается за дверью, чтобы никто нас не беспокоил.

— Слуги говорят, тебе стало лучше.

Он опускается рядом и касается моей руки. Заглядывает в глаза, словно снова ищет ответы.

— Стало. Все уже почти как раньше. Скоро я стану прежней.

Лицо мужа темнеет, словно он злится. Почему? Чем я мола вызвать его гнев? И стоит ли говорить о моей просьбе сегодня?

— Я рад, что мой цветок здоров, — он все же улыбается. Но странно. Совершенно иначе, чем раньше. — Чем я могу порадовать тебя за рождение сына?

Сердце сжимается. Хорошо, когда мужчина сам заговаривает о подарках. По традиции мне положено сказать, что у меня все есть, и самый большой дар — видеть супруга каждый день, но…

— Я хочу видеть нашего сына, — говорить, глядя в черные глаза аттабея, сложно, но я продолжаю. — Хочу, чтобы он был рядом. Каждый день. Хочу сама выбрать кормилицу, если та, что кормит его сейчас, мне не понравится.

— Разве матушка не нашла подходящую? — он хмурится еще больше, а мое сердце обливается кровью.

— Она не позволяет мне увидеть сына. Ни разу за все дни, что тебя не было в городе. Я его мать и ни разу не видела нашего сына!

Голос срывается на крик. А на глаза наворачиваются слезы. Не так я представляла этот разговор.

Муж смотрит мне в глаза. Сжимает губы. Затем встает.

— Завтра сын будет у тебя. И ты сможешь выбрать кормилицу. Моя мать не станет мешать.

Он уходит, не обернувшись, а я остаюсь одна, дрожа от холода и слез, что катятся по щекам. Мой муж разлюбил меня?..

…Сына приносят утром. Я впервые беру на руки крохотное тельце, завернутое в пеленки. Вдыхаю его запах. Разглядываю сморщенное личико. И забываю обо всех тревогах, что терзали меня раньше.

— Аттабей назвал его Рашид. Он очень спокойный. Хорошо ест и много спит, — кормилица усаживается рядом.

Она полнотела. Округла. Голос ее звучит как журчание воды, что переливают из кувшина. И я решаю оставить ее. Эта женщина не виновата, что свекровь посчитала меня ненужной. Если Небеса будут милостивы, в следующий раз я заранее позабочусь о поиске кормилицы для дитя. А пока… пока она научит меня правильно обращаться с сыном…

…Заботы о Рашиде занимают все мои мысли и время. А оно неумолимо идет. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем…

…Мое здоровье полностью восстанавливается, но муж не зовет к себе. Ночи проходят в одиночестве. И с каждым заходом солнца приходит тоска. Вспоминаются его руки, ласки, губы. И хочется снова ощутить их. Почувствовать жар, что дает силы жить. Я скучаю по мужу. И сгораю от тоски настолько, чтобы решиться на глупость…

…Тонкие шаровары, шелковая абайя с тонкой вышивкой. Золотые браслеты и серьги с золотыми топазами из свадебного набора. Надира долго расчесывает волосы и осматривает меня.

— Вы выглядите прекрасно. Господин будет доволен.

— Если бы господин хотел меня видеть…

Вздох срывается с губ. Сердце громко стучит. Жене не стоит беспокоить мужа, если он сам не зовет ее. Но что делать, если муж совсем забыл обо мне? Считает, что я некрасива? Подурнела после родов? Живот стал прежним. А грудь наоборот немного больше. Бедра шире. Разве плохо?

Отогнать вопросы и сомнения удается с трудом. Когда в доме становится тихо, Надира провожает меня до спальни аттабея и уходит. Дверь открывается легко. Мягкие тапочки без задников бесшумно ступают по толстому ковру. Аттабей не спит, он перекатывается так, чтобы видеть дверь и приподнимается на локте.

— Что ты здесь делаешь? — голос его звучит резко.

— Я пришла к своему мужу… — Я останавливаюсь в нескольких шагах от него и опускаюсь на ковер. — Разве мой муж не скучал без своего цветка?

Тишина становится мне ответом. Аттабей медлит, а затем резко поднимается на ноги.

— Уходи. Я не звал тебя.

Холодные слова словно острый клинок пронзают сердце. Оно замирает и падает куда-то вниз.

— Но…я…

— Уходи!

Окрик заставляет вздрогнуть. Будто кипятком плеснули на кожу. За что? Почему? Я не успеваю опомниться, как уже бегу прочь. Ноги несут обратно. На женскую половину. В комнату.

Надира вздрагивает и вскакивает со своего места, увидев меня.

— Что случилось?

Колени подгибаются. Я падаю на ковер. С губ рвется крик, который удается сдержать, зажав рот рукой. Лицо мокрое от слез.

— Госпожа, госпожа… — девушка обнимает меня, гладит по волосам.

— Он прогнал меня, прогнал… Я больше не нужна ему…

Боль раздирает грудь. За что? Почему? Чем я прогневила Пустынного Льва? Никогда раньше он не рычал на меня, а теперь… Что будет со мной?..

…Дни становятся пустыми. Солнце и луна сменяют друг друга на Небесах, но я больше не вижу разницы. Все теряет смысл. Нет больше жара, что наполняет меня жизнью. Нет ничего. Только сын. Но и он не принадлежит мне. Как только Рашид станет самостоятельным и подрастет, муж заберет его. И тогда я стану не нужна. Уже никому.

Надира пытается ободрить меня. Говорит, что все наладится. Но я не верю. Что может измениться, если аттабей не приходит? С кем он проводит ночи? Кто из служанок греет его постель? Я желаю и боюсь получить ответы. Разглядываю девушек, что встречаются на женской половине, прислушиваюсь к их разговорам. Презираю сама себя и радуюсь, что так незаметна, что никто не видит мои страдания. Но ошибаюсь…

Зейнаб аль-Назир слишком внимательна, что бы не заметить охлаждение между мной и ее сыном.

— Кажется, Карим решил внять доводам разума и подыскать себе еще одну жену, — она сидит в тени деревьев во внутреннем дворике. Кормилица устроилась неподалеку с корзиной, в которой спит Рашид. Вечер необычайно хорош и свеж — сезон дождей окончился, и пустыня ненадолго перестала быть пылающим котлом. — Он пригласил почтенного Джабаля аль-Назир, а именно он сватался к твоему отцу.

Нож в сердце входит еще глубже. Хочется закричать, но я сдерживаюсь.

— Аттабей в своем праве…

— Да, и надеюсь, вторая будет порасторопнее. Может быть, займется домом, наконец…

Мне хочется возразить ей. Сказать, что она сама не дает мне вести хозяйство, но стоит встретиться взглядом с дочерью шейха, и слова замирают на языке. Она похожа на змею. На черную гадюку, которая любит колодцы и тень, и чей яд вбивает мгновенно. Свекровь смотрит на меня пронзительно и ищет, ищет следы той боли, что причиняет. Она жестока. И мои возражения ее только обрадуют.

— Главное, чтобы аттабей был счастлив.

Мне удается улыбнуться, а затем уйти. Вернуться в дом, чтобы прижаться к стене и закрыть глаза. Почему мой муж отвернулся от меня? Почему больше не любит? Шорох шагов заставляет вздрогнуть и оглядеться. Рядом оказывается мужчина. Уже немолодой. С седой бородой до середины груди. В богатых одеждах. Раньше я не видела его на женской половине, но раз ему разрешено быть здесь, значит, он — родственник аттабея.

Опускаю глаза и стараюсь проскользнуть мимо, но старик заступает дорогу.

— Разве пристало жене аттабея так встречать гостя? — голос его гудит над головой.

Замираю и продолжаю смотреть в пол. Свекровь говорила о Джабале аль-Назир, и лицо гостя показалось знакомым. Но говорить с ним без позволения аттабея нельзя, как и уйти.

Мужчина вздыхает.

— Племянник меня не представил, но я брат его отца и имею право находиться здесь. Я пришел навестить мать аттабея.

Указываю рукой в сторону сада и пытаюсь обойти старика, но он снова делает шаг в сторону, не позволяя мне пройти.

— Последнее время Пустынный Лев рычит на всех, а когда мужчина злится, в доме его непорядок. Хорошая жена должна позаботиться о муже и сделать все, чтобы он вернулся в доброе расположение духа. Хранитель Аль-Хруса отвечает за целый город. Нельзя, чтобы он оставался таким…

— Дядя! — от этого голоса вздрагивают стены, а плечи сгибаются сами собой. — Я разрешил тебе навестить мою мать, а не вести беседы с моей женой!

— Карим, я лишь хотел…

— Меня не волнуют твои желания! — рычит Пустынный Лев. Гневается. Холодеет все внутри. Замирает сердце. — Моя мать в саду, туда и отправляйся!

Старик не смеет возразить и быстро уходит. Муж останавливается рядом. И стоять рядом с ним невыносимо. Я пытаюсь ускользнуть, но сильные руки хватают за плечи и разворачивают рывком, голова запрокидывается. Лицо мужа оказывается близко. И он в гневе. Глаза сверкают, а губы сжаты в тонкую линию. Меж бровей складка.

— Что он тебе сказал?

Слова застывают на языке. Я не могу говорить. Только смотреть. И вспоминать, когда последний раз находилась так близко от него. Сердце стучит глухо и громко, кажется, муж должен слышать его стук. Он смотрит в мои глаза. Ищет что-то. А затем выдыхает. Судорожно и со стоном. Рывок, и мои ноги уже не касаются пола. Аттабей несет меня на руках, и все, что я могу — вцепиться в его шею и видеть, как узоры на стенах сменяют друг друга, пока мы не оказываемся в знакомой спальне.

Его губы сминают мои, а руки срывают одежды, знакомый жар рождается внутри. Я боюсь поверить, что все происходит не во сне, и спешу. Тянусь навстречу, каждый миг страшась проснуться. Но пробуждение не наступает…

…Снова ночь. Снова тонкие пальцы чертят узоры на моей коже. Карим молчит. Он задумчив, и я не смею нарушить его мысли. Что если он передумает? Решит снова не замечать меня? Нет, лучше молча наслаждаться тем, что есть сейчас.

— Ты едва не умерла… — муж говорит тихо, и в его голосе больше не слышен рык. — Металась в жару несколько дней. Потом спала. Так крепко, что казалось, уже не проснешься. Повитуха сказала не трогать тебя, и я не трогал. Но не значит, что не желал…

От его слов уходит боль. И сердце снова стучит. Я нужна моему льву, а большего мне не нужно…

…Свекровь первой замечает перемену. Она ничего не говорит, но улыбается так, что порой мне становится не по себе. Приходят мысли о второй жене. Я знаю, что должна смириться, должна быть покорной и принимать желания мужа с улыбкой, но не могу. Мне невыносимо представить, что в доме появится еще одна женщина, что она разделит постель с аттабеем и, возможно, станет также любима им, как и я. Говорить с мужем о его планах я не смею. Женщина может только слушать. К тому же дар за рождение сына уже получен, нет возможности требовать что-то, как и дать взамен…

— Я слышала, что мать аттабея, — Надира продолжает приносить сплетни, — когда выходила замуж за его отца, потребовала включить в брачный контракт требование, что ее супруг не возьмет второй жены. Что она будет у него единственной. И отец аттабея согласился. Говорят, он очень любил ее.

— Она была дочерью шейха, — я играю с сыном, который меняется как барханы в пустыне. — Тем более старшей и любимой. Она принесла семье мужа почет и огромное приданное.

Служанка вздыхает:

— Если бы вам родить еще одного мальчика…

Я вздыхаю следом. Прошел почти год после рождения Рашида, и муж после примирения звал меня каждую ночь, но крови продолжали приходить каждый месяц. Новая беременность могла убить меня, но могла и упрочить мое положение. Не говоря уже о том, что у мужа мог появиться еще один наследник.

— Странно, что госпожа аль-Назир родила лишь одного сына.

Надира оглядывается по сторонам и садится ближе, шепчет в самое ухо:

— Я слышала от старух, что она посылала свою личную служанку на базар в одну лавку, где продают травы, которые не дают зачать.

— Не может быть…

— Правда-правда, они говорят, она так пеклась о своей фигуре, что не хотела еще раз рожать.

Сложно представить подобное, но и не верить не получается…

…Время идет. Наступает день, когда мой супруг неожиданно уезжает, как и в прошлый раз после появления гонца. Он не говорит, куда и зачем, прощается в спешке, и сердце сжимает тревога. Зачем и куда он уехал? Почему? И торжествующий взгляд свекрови кажется красноречивее слов…

…День тянется за днем. Проходит неделя. Еще одна. Целый месяц тишины. Ни единой весточки от мужа. Тревога разъедает сердце. А госпожа аль-Назир улыбается все шире и искреннее. Иногда она отпускает замечания, которые жалят сильнее полуденного солнца. И мне не хватает сил ей ответить. Я стараюсь играть с сыном и рядом с ним ненадолго забываю о тяжелых мыслях, но затем наступает ночь, и все тревоги возвращаются.

Как мне жить в доме, где появится еще одна хозяйка? Как видеть ее и улыбаться ей каждый день? Как делить с ней внимание мужа? И почему меня так ранит то, что у других не вызывает сомнений? Почему я не могу быть как другие женщины? Проклята ли я? Или меня поразил тот же недуг, что терзал моя мать?..

…Аттабей возвращается также неожиданно, как и уехал.

— Вернулся! Вернулся! — Надира вбегает в комнату и бросается к сундуку с нарядами. — Вам надо переодеться и поскорее! Господин вернулся!

Сердце падает куда-то вниз, а руки вдруг начинают дрожать. Радость и страх раздирают меня на части. Он жив! Он вернулся! Но если так долго отсутствовал потому, что искал невесту?

Служанка помогает одеться, но мысли мои далеко. В общую комнату мы входим одновременно со свекровью. Она окидывает меня тяжелым взглядом и улыбается так, что кровь стынет в жилах.

— Готова услышать последние новости?

Ответить я не успеваю. Дверь распахивается, и появляется супруг.

— Карим, как я рада тебя видеть! — госпожа аль-Назир распахивает объятия и устремляется ему навстречу, а я жду, боясь пошевелиться. Страх заполняет все мои мысли. Сейчас все решится…

— Мама, — он отходит в сторону и коротко смотрит на меня, будто не замечает, будто я лишь часть стены, — я привез хорошие вести.

Отступаю назад, я не хочу слышать, что скажет аттабей. Не хочу знать, кого он приведет в наш дом. Ногой задеваю ароматический кувшин, удерживаю, чтобы он не упал.

— Скоро к нам приедет…

Кувшин разбивается о стену с глухим звуком. И драгоценное розовое масло растекается по толстому ковру. Испуганно вскрикивает свекровь, оборачивается муж. Теперь он смотрит на меня. И видит меня.

— Я не стану делить свой дом со второй женой!

Я убегаю, не дожидаясь ответа. Возвращаюсь к себе и запираю дверь. А потом опускаюсь на ковер и закрываю лицо руками. Что я наделала? Как я посмела повысить голос на супруга? Как смогла поднять тяжелый кувшин и бросить в него? Я — ужасная жена, и Небеса покарают меня за такое поведение…

…Масляное пятно расплывалось по ковру. В комнате царила тишина, от которой у Зейнаб аль-Назир замерло сердце. А когда сын развернулся и посмотрел на нее черными глазами, в которых не осталось ни капли радости, замерло и дыхание. И все слова, что рвались с языка на счет нерадивой невестки. Кровь и та, кажется, застыла.

— Что ты ей сказала?

Карим сделал шаг, а она отступила. Никогда и ни перед кем не отступала дочь шейха, не боялась ни отца, ни мужа, но перед сыном робела. Слишком уж похож он был на нее саму. А в гневе страшен.

— Ничего. Что она себе выдумала?

Аттабей сделал еще шаг, и она снова отступила.

— Думаешь, я не вижу, что здесь происходит? — он не повышал голоса и не рычал, как мог бы, но в тоне его слышалось предупреждение, которое заставляло женщину сжиматься. — Думаешь, не понимаю, что ты творишь? Считаешь, что можешь обращаться со мной как с отцом⁈

Зейнаб остановилась, прижавшись спиной к стене и не смея отвести взгляда.

— Карим, твоя жена…

— Слишком молода и покорна, в отличие от тебя! И я не знаю, что нужно было сделать, чтобы она так поступила! Что ты ей наговорила⁈

Женщина вздрогнула от рыка Пустынного Льва, но промолчала, лишь вздернула подбородок. Она — дочь шейха и не обязана отчитываться ни перед кем, даже перед сыном.

— Я позволял тебе оставаться хозяйкой в этом доме, потому что считал, что так будет лучше, — тише и спокойнее добавил Карим. — Но теперь я вижу, что ты не ценишь мою доброту. Тебе пора навестить свою сестру, мама. Она и ее муж, почтенный аль-Латиф, готовы принять тебя в своем доме. Навсегда.

Он развернулся к выходу, собираясь уйти, и вот тут Зейнаб испугалась по-настоящему.

— Ты не можешь меня отослать! — она бросилась следом за сыном, но остановилась, стоило ему обернуться. — Ты не можешь…

— Отец не мог, а я могу. У тебя есть три дня, чтобы собрать вещи.

Закрылась дверь. Дочь шейха опустилась на испорченный ковер, не веря в то, что услышала. Не может быть, не может быть, что бы ее, Зейнаб аль-Назир выставили из собственного дома. И из-за чего? Из-за девчонки, которая отказывается знать свое место. Разве она заслужила такое? Разве она не заботилась об этом доме годами? Разве не была хорошей женой и матерью? Разве не исполнила свой долг? Так за что же?

Она закрыла глаза, понимая, что сын не изменит решение. Он не станет слушать ее. Не позволит уговорить себя. И значит, скоро ей предстоит покинуть свой дом. Свой город. Женщина закрыла лицо руками и тихонечко завыла…

…Темна ночь пустыни. Прохладна. Нет луны на небе. Лишь звезды смотрят с Небес. Видят они, как неспокойно в доме аттабея, плачет пожилая женщина в своих покоях, страдает молодая жена, не спит и сам хранитель Аль-Хруса…

…Карим смотрел на дверь комнаты жены и ждал. Служанка сказала, что за весь день Адара так и не вышла. Ничего не ела. Не пила. Рано или поздно ей придется покинуть комнату. Аттабей надеялся, что она выйдет раньше, чем закончится его терпение. Выглядеть еще глупее, ломая дверь в комнату супруги, он не хотел. Слугам и без того есть, о чем пошептаться.

И вот раздался шорох внутренней задвижки. Дверь приоткрылась. Сначала совсем немного. Затем шире. Мужчина шагнул в сторону, чтобы остаться в тени. Тонкая фигурка выскользнула в коридор, осмотрелась в поисках служанки, которую он отослал. В тишине раздался отчетливый вздох, а затем шаги.

Он позволил жене отойти от двери, а затем схватил, заключая в объятия и не давая закричать. Она сразу же начала извиваться, пытаясь вырваться. Но Карим держал крепко.

— У моего цветка, оказывается, есть шипы, — произнес он, утыкаясь носом в спутанные волосы за ухом.

Адара замерла, узнав его голос, а затем начала вырываться с новой силой. И даже удивившей его злостью. Аттабей с трудом затащил ее в комнату, но отпускать не спешил.

— Глупая женщина, неужели ты думала, что я решу привести в дом еще одну жену?

Он опустил руку, закрывавшую рот и достал из складок одежды мешочек, что привез с собой из Набира.

— Твоя мать сказала, что ты хочешь посвататься… — начав говорить, Адара перестала вырываться, а потом совсем замерла, услышав позвякивание металла.

Карим опустился на ковер, увлекая ее за собой. Высыпал из мешочка золотые браслеты. Каждый со своим узором. Ювелир, что изготовил их, славился своим мастерством на все девять городов Великой пустыни. Каждый шейх заказывал у него украшения для своих жен.

— Ты родила мне сына, — первый браслет скользнул по тонкому запястью. — Согрела мое сердце. Прогнала одиночество. Зачем мне другие жены, если у меня есть мой цветок?

Пять браслетов тихо позвякивали на руке Адары, поблескивая в темноте.

— Если… если я не ошиблась, скоро у нас будет еще ребенок, — тихо прошептала она.

Улыбнулся Пустынный Лев, прогнал страх. Все знают, что вторые роды проходят легче первых. Небеса сберегут его цветок, как будет беречь и он сам…

…На следующий день после возвращения аттабея ко мне приходит свекровь. Лицо ее опухло от слез. Глаза красны. И впервые заметно, что время также беспощадно к ней, как и к другим людям. Она останавливается сразу за порогом комнаты, не смея подойти ближе. Молчит.

— Надира, сходи к кормилице, узнай, как чувствует себя Рашид.

Служанка послушно кланяется и уходит. Мы остаемся вдвоем.

— Карим хочет отослать меня, — говорит женщина, которую я бы хотела никогда не видеть. — К моей сестре. Ее муж живет в Набире.

— Легкой вам дороги, — отвечаю и отворачиваюсь. Но гостья не уходит.

— Поговори с ним. Только тебя он послушает. Попроси его оставить меня здесь. Я… я не стану больше мешать тебе. Не буду говорить. Но я хочу остаться в моем доме! Пожалуйста… Я прошу тебя, поговори с моим сыном. Я не хочу уезжать.

Я снова смотрю на нее. Сейчас передо мной не гордая дочь шейха, а несчастная немолодая уже женщина, которую выгоняют из собственного дома. Я помню, что она говорила мне. И понимаю, что в душе она все также меня презирает. И никогда не посчитает равной.

— Чего ты хочешь? — спрашивает Зейнаб аль-Назир. — Драгоценности? Наряды? Что тебе нужно? Я отдам все.

— Почему вы хотите остаться?

Я хочу понять ее. Зачем? Не знаю. Еще вчера мне хотелось сделать ей больно, но сейчас… Золотые браслеты все еще обнимают правую руку. Мой муж любит меня. И я больше не стану в нем сомневаться. А если появятся вопросы, задам их ему. Аттабей не прогнал меня вчера, не прогонит и за несколько слов.

Гостья вздыхает. Проходит по комнате. Останавливается у окна.

— Когда-то я была такой как ты… Молодой. Полной сил и страстей. Меня растили во дворце. Я никогда не знала отказа ни в чем. Меня учили танцевать, петь, играть на музыкальных инструментах, вести дом, читать, писать. Я знаю три языка и наречие народа пустыни. Мне казалось, меня ждет удивительная жизнь, но потом меня выдали замуж. И оказалось, что все, что от меня нужно — родить ребенка. Лучше мальчика. Но именно в этом природа мне отказала. Роды были долгими и тяжелыми. Помню, как я кричала. Мучилась. А когда все закончилось, и я пришла в себя, повитуха сказала, что еще один ребенок меня убьет. Ты наверняка слышала, что говорят обо мне. Правда. И ложь… Я боялась смерти, но она все равно меня нашла, — свекровь посмотрела мне в глаза. — Я больна, боль живет внутри, там, где у нормальных женщин плодородное чрево, у меня лишь пустыня и боль… Мне осталось недолго, но я хочу провести все свое время здесь, в Аль-Хрусе. Я люблю этот город, люблю своего сына и внука. Я не хочу уезжать…

Наверное, мне стоило прогнать ее. Отвернуться. Уйти, оставив без ответа. И будь она на моем месте, поступила бы именно так. Но я — дочь торговца тканями, а не шейха.

— Я не умею петь и танцевать. Моих сестер учили, но меня посчитали бездарной. Я плохо пишу и читаю, но умею хорошо считать и знаю, как использовать ткани. Чем шелк отличается от хлопка. Я умею мыть полы и знаю, как хранить продукты, но мне не справиться с этим домом одной. И я люблю своего мужа, — мы смотрим друг другу в глаза, и кажется, впервые находим что-то общее. — Я поговорю с ним, но Карим может не послушать меня.

— Значит, такова воля Небес, — госпожа аль-Назир хочет уйти, но я останавливаю ее:

— Если вы останетесь, вы научите меня? Расскажете, как управлять вашим домом?

Она замирает, но затем склоняет голову.

— Я расскажу тебе все…

…Пустынный Лев не отослал свою мать. Но взамен потребовал, чтобы в его доме царили мир и покой. И так было. Дочь шейха сдержала свое слово. И жена аттабея приняла из ее рук управление домом. А когда спустя два года Зейнаб аль-Назир умирала, дочь торговца тканями обтирала ее лицо и подносила ей воду.

— Я ошиблась в тебе… — шепот умирающей раздается в темноте. — Ошиблась… Думала, что ты глупая девчонка, как твои сестры, но ты оказалась мудрее…

— Я оказалась достаточно глупа, чтобы бросить в мужа кувшин с розовым маслом. Счастье, что промахнулась.

— Ты уже ему сказала?

— Нет. Я хотела подождать…

— И правильно… Ты утешишь его, когда меня не станет. Знаешь, он все-таки любит меня. Пусть и не показывает.

— Знаю… Если у нас родится дочь…

— Спасибо…

Последний вздох срывается с губ умирающей. И душа ее обретает покой. Устремляется к Небесам. Она знает, что ее жизнь не прошла напрасно, что знания ее еще пригодятся. И что дом ее в надежных руках…

…Говорят, однажды Луна подарила один из своих цветов Пустынному Льву. Он должен был оберегать его и заботиться. Но не знал Лев, что и цветок заботиться о нем. Что может он не только слушать и проводить воду сквозь пески. Что Цветок Пустыни хранит тайну. И когда-нибудь сыграет свою роль…