Сказание о пустыне (СИ)

Сказка 3. Наследник пустыни

…Горяча пустыня. Стоит посреди нее Белокаменный город. Ждет своего повелителя. Охраняет город Лев. Спокойно спят жители. Молятся Небу. Не знают бед и несчастий. Но однажды пески приносят весть — вернулся Наследник пустыни. Молод он. Силен. Подобен самому солнцу, что освещает Небо. Покорится ему пустыня…

…Медленно встает солнце над пустыней. Замирает жизнь в песках. Звери спешат вернуться в норы. Люди в городе наслаждаются последними минутами прохлады, зная, что уже совсем скоро пустыня раскалится, и удушающий жар прокатится по улицам…

…В рассветные часы хранитель Аль-Хруса не спит. Близится срок возращения наследника шейха. Истекает отпущенный ему срок. Неспокойно в городе. Неспокойно и на сердце у Пустынного Льва.

— Кади просил передать, что мальчик воспитан воином, — гонец в пропитанных песком одеждах говорит медленно, чуть растягивая слова. — Он молод и рвется домой. В нем горит огонь самого солнца. Но твоей мудрости ему не досталось…

Хмурится аттабей. Складка меж его бровей уже не исчезает, скрепленная временем. Слышит он предупреждение, но не желает отвечать.

— Я благодарен кади за помощь, мой дом всегда открыт для него и любого из народа пустыни.

Гонец согласно кивает, прикрывая глаза. Он никуда не спешит, и разговор с ним плавен и текуч.

— Кади знает о справедливости Пустынного Льва. Но хочет знать, так ли ты желаешь возвращения своей крови? Мальчик мнит себя мужчиной и не станет слушать добрые советы. Он жаждет править.

От второго предупреждения отмахнуться сложнее. Все понимает хранитель Аль-Хруса, но и поступить иначе не может.

— У меня нет прав на Сердце Пустыни. Я обещал защищать наследника и хранить город до его возвращения. Срок вышел. И я отдам ему Аль-Хрус. Иначе стану изменником… Моя честь этого не позволит.

Снова склоняет голову гонец.

— Кади примет слова аттабея. Он знает, что такое честь. Но хочет напомнить, что народ пустыни заключал договор с хранителем Аль-Хруса, а не с его правителем.

Темнеет лицо хозяина дома, сверкают черные глаза.

— Кади желает расторгнуть договор?

Улыбается гонец, прячет за прикрытыми веками лукавство.

— Кади уважает аттабея и не поднимет руку на его людей, но мальчику придется самому доказать, что он достоин уважения.

Вздыхает аттабей. Хмурится еще больше, но не возражает. Народ пустыни уважает силу, но только ту, что управляется мудростью. Он не признает безрассудство и глупость. Много лет шейхи девяти городов пытались договориться с кади, заключить союз. Но народ пустыни считал себя вольным и не желал брать обязательств. Однако Карим сумел найти слова…

— Я уважаю решение кади и не стану настаивать на большем.

Кланяется гонец. Знает, что разговор окончен, а впереди у него путь обратно.

— Как только я вернусь, мои братья соберут наследника в дорогу и привезут его в самое ближайшее время.

— Пусть пустыня будет благосклонна к тебе, сын песков.

— Пусть хранят тебя Небеса, друг кади…

…Выше поднимается солнце над пустыней. Замирает жизнь. Шумит базар в Аль-Хрусе, спешат за товарами слуги, чтобы до полуденного жара успеть купить все, что нужно. Накрывают завтрак в доме аттабея. Дымятся на низком столике свежие лепешки, ждут блюда с закусками и горячим гузи. Подают свежесваренный кофе с кардамоном…

…Сегодня трапезу с господином разделяет глава его личного отряда, почтенный Али Лафид.

— Доброго дня, аттабей.

— И тебе, друг мой, — кивает хранитель города и располагается на подушках.

Неспешна трапеза, и разговор идет ей под стать.

— Гонец принес вести от кади?

— От твоих глаз ничего не укроется, Али.

— Значит, наследник скоро вернется…

Хмурится старый воин, неспокойно и у него на сердце.

— Мой друг кади передал, что договор будет соблюдаться только в отношении меня.

— Народ пустыни не принял мальчика, — делает вывод Лафид. — Примут ли шейхи?

— Я буду рядом, чтобы помочь ему.

— Но станет ли он слушать? При всем моем уважении, аттабей, сестра твоей матери избаловала его.

Мрачен аль-Назир, не хочется ему есть, и аромат кофе совсем не прельщает. Помнит он, как три года назад в Набире наследника едва не убили прямо на улице. Пытались подстроить ограбление, но верные люди защитили. И один из них умер спустя несколько дней в ужасных мучениях от маленькой раны. Когда воры хотят стянуть кошелек, они не пропитывают ядом кинжалы.

— Она хотела как лучше… Небеса не дали ей своих детей, и сын брата стал ей родным. К тому же мальчик рано лишился отца и долго скитался по дальним родственникам. Когда его привезли в Набир, я считал, что он будет в безопасности.

— Никто не может предсказать будущее, даже мудрецы, что читают звезды. Жаль лишь, что мы так и не узнали, кто нанял убийц.

Того мальчишку-вора нашли мертвым в подворотне. Расспросы и подкуп ничего не дали. Наследника пришлось спрятать там, где никто не сможет отыскать. В пустыне. Среди кочевого народа. Но убийца мог ждать… Оттого и неспокойно было аттабею и почтенному Лафиду.

— Шарифа видели в Набире за день до покушения… — осторожно говорит Али.

За свои пятьдесят лет он успел многое повидать, в том числе и предательств. Боевому искусству его учил еще покойный господин аль-Назир, а потом приставил к сыну охранять и служить. Лафид служил. Присматривал и за будущим аттабеем и за его другом, и видел то, что для глаз Карима оставалось недоступно.

— Это может быть лишь совпадение, — отвечает хранитель города.

— А может и не быть. Как с его женами…

Знает, на что надавить старый воин. Видит, как еще больше мрачнеет аль-Назир. Весь Аль-Хрус знает, у кого украл невесту правитель. И пусть сплетни давно утихли, Шариф не забыл обиду. Гордость не позволит.

— Он нашел себе третью жену, и я слышал, она родила ему сына, — черны глаза аттабея, и видится в них сомнение.

— А старшую жену аль-Хатум схоронил сразу после твоей свадьбы. А вторую недавно. И ни одна из них так и не родила. Совпадение?

— Мы росли как братья, он всегда был вхож в мой дом и везде сопровождал меня. Когда я решил спрятать наследника и договориться с шейхами, он — первый поддержал меня.

— Все так… Но тот, кто всегда оставался вторым, может захотеть стать первым. Если бы мальчишка погиб в Набире, могло получиться так, что шейхи усомнились бы в тебе, как в хранителе. И кто тогда стал бы править в Аль-Хрусе?

— Тот, кто смог бы договориться с ними вместо меня… — медленно отвечает аттабей и пробует кофе. Но прекрасный вкус не способен отогнать тяжелые мысли. И успокоить растревоженное сердце…

…Полуденный жар течет по городу. Пустеют улицы. Окна закрывают мокрыми тканями, чтобы хоть как-то охладить горячий воздух. Замирает жизнь Аль-Хруса в ожидании вечера…

…Задумчив аттабей. И чтобы отогнать тяжелые мысли приходит туда, где царит покой и радость. На женской половине тихо. Год назад ушла на Небеса Зейнаб аль-Назир, а вскоре после нее скончался и почтенный Мустафа, торговец тканями. Адара попросила забрать из дома отца ее мать, чтобы приглядывать за детьми и помогать управлять домом. Он не стал возражать. Дом велик, и лучше, если рядом с женой будет кто-то опытный и мудрый.

Первой его появление замечает служанка жены и уже хочет бежать к госпоже, но он останавливает ее жестом. Сейчас хранителя Аль-Хруса интересовал лишь душевный покой, а для телесного время наступит ночью.

Карим бесшумно подходит к комнате, что выделена для детей, и замирает за порогом. Старший сын спит, сжимая в руках игрушечную саблю. И хорошо, вырастет воином. Дальше в подушках и покрывалах завернулись Ибрагим и Изза, как всегда вместе. Улыбается аттабей. Рождение двоих детей вместо одного удивило его. Хорошо, что повитуха, принимавшая роды, оказалась опытной. Хорошо, что жена его молода и здорова и справилась с таким испытанием. Сама Адара полулежит на подушках с рожденной совсем недавно Зейнаб и не замечает его. Что-то тихо шепчет дочери и улыбается.

Улыбается и аттабей. Уходят дурные мысли, легко становится на сердце. Пять лет прошло со дня свадьбы. Изменился его цветок пустыни. Стал крепче и сильнее. Расцвел той красотой, что ведома немногим. Но все также становится тепло от одного лишь взгляда, и спокойно, когда жена рядом.

Она будто чувствует его присутствие и поднимает взгляд. Светлые глаза сверкают золотыми топазами.

— Как проходит день у моего цветка? — спрашивает Карим и проходит в комнату.

— Рашид хвастался саблей, и Изза побила Ибрагима, когда пыталась отнять ее.

Аттабей устраивается на подушках и заглядывает через плечо жены. Младшая дочь хмурится во сне и посапывает.

— Наследник растет воином… — отмечает он.

— А дочери ты тоже подаришь саблю?

— Думаю, она отберет ее у брата, когда придет время.

С самого рождения старшая дочь показывала характер, его покойная мать лишь качала головой на ее требовательные крики и говорила, что выдать ее замуж будет непросто. Точнее непросто найти мужа, который сможет ее обуздать. И много тревог она принесет родителям.

Карим отмахивался. Он не был уверен, что увидит детей взрослыми, и хотел лишь найти тех, кто сможет позаботиться о его семье, когда Небеса заберут его. Раньше надежным человеком казался Шариф, но в последние годы старый друг отдалился и стал почти чужим, а если оправдаются подозрения Лафида, то и вовсе врагом… Молодой же шейх вряд ли может выступать надежной защитой. Впрочем, скорая встреча все покажет…

Аттабей доверял мнению кади, но хотел составить и свое. Он помнил Малика семилетним мальчиком, которого забрал вместе с матерью и отвез в Аль-Алин на самый край пустыни. К дальнему-дальнему родственнику по линии отца. Там никто не знал, кем является несчастная вдова и ее малолетний сын. Спустя пять лет мать наследника умерла, шейхи к тому времени успокоились и признали Карима аттабеем. Малик отправился к тетке в Набир, где и находился до покушения. Последний раз они виделись перед тем, как наследника Аль-Хруса принял народ пустыни. Он был уже не мальчиком, но юношей, который вовсе не желал прятаться, но все же прислушался к голосу разума. Пустынный лев надеялся, что будет слушать и впредь…

— О чем думает мой муж? — тонкие пальцы касаются лба меж бровей, будто пытаются отогнать тяжелые мысли.

— О будущем, только о будущем, — отвечает аттабей и обнимает жену. На сердце у него все также неспокойно…

…Шумит Аль-Хрус. Разлетаются по городу сплетни и слухи. Говорят, что молодой шейх скоро вернется домой. Откроется дворец, что стоял пустым четырнадцать лет, появится правитель у Сердца Пустыни. Радуются люди, но и тревожатся, каким будет новый шейх? Добрым? Мудрым? Сильным? Что принесет он городу? Никто не знает…

…В назначенный день и час через Золотые врата въезжает отряд народа пустыни. Всадники с закрытыми лицами едут по улицам к дому аттабея. Все одеты одинаково. И никто из прохожих, привычно уступающих дорогу, не подумал бы, что в центре отряда скачет Малик ибн Иса аль-Ахраб, будущий шейх и господин…

…У дома аттабея всадники спешиваются, и двое идут внутрь, а остальные остаются на улице. Им сразу же подносят свежей воды из колодца. А гостей встречает хозяин дома.

— Легка ли была дорога? — спрашивает Карим, разглядывая двух мужчин.

Тот, что справа, первым открывает лицо.

— Пустыня была к нам милостива, друг кади.

— Я ради и надеюсь, могу теперь поприветствовать своего племянника?

Второй из гостей нетерпеливо срывает с головы куфию и улыбается.

— Здравствуй, дядя!

Наследник Аль-Хруса молод. Кожа его смугла, глаза ясны и горят огнем, голос звонок и силен.

Кивает аттабей, разводит руками, показывая свое гостеприимство:

— Мой дом — твой дом, мой господин, располагайся, а я пока оговорю с нашими друзьями.

Кивает глава отряда, прощается с наследником:

— Народ пустыни рад был приютить будущего правителя.

— И я рад был быть гостем пустыни, — отвечает Малик и устремляется в соседнюю комнату к накрытому столу.

— Останешься ли ты и твои братья, чтобы разделить с нами трапезу? — спрашивает хозяин дома.

— Пустыня кормит своих детей, друг кади, к тому же дома нас ждут семьи. Мы поспешим в обратный путь, чтобы не беспокоить их…

— Пусть пустыня будет благосклонна к сынам песков…

— Пусть тебя хранят Небеса, друг кади.

Отряд народа пустыни уезжает, будто его и не было, а аль-Назир идет к гостю, приезда которого так долго ждал.

— У тебя хороший дом, дядя, — Малик уже устроился на подушках в ожидании аттабея.

— Дворец еще лучше, — хозяин дома усаживается напротив гостя и медленно режет лепешку.

— Жду не дождусь, когда смогу туда вернуться, — улыбается шейх, сверкают белые зубы.

— О твоем приезде еще никто не знает, было бы хорошо показать народу, что правитель вернулся…

— Торжественный въезд в город? С отрядом стражи? Я был бы рад показаться подданным, а не приезжать в свой дом как вор.

— Людей, желавших твоей смерти в Набире, так и не нашли. Они могут попытаться снова, — вежливо напоминает Карим и привычно хмурится.

— Неужели я теперь до конца жизни буду прятаться⁈

— Речь идет лишь о разумной осторожности, но в целом ты прав. Торжественный въезд через Золотые ворота в окружении стражи вполне подойдет для представления. Стоит также объявить праздник. Выставить угощение на площади.

— Хорошо, я согласен, — отмахивается Малик, уделяя больше внимания предложенным блюдам, чем беседе.

Умолкает хранитель Аль-Хруса, хмурится. Ему было столько же, сколько и племяннику сейчас, когда он принял на себя ответственность за город. Так почему же кажется, что гость — всего лишь неразумный мальчишка, а не взрослый мужчина? От того ли, что будущего шейха долго прятали? От того ли, что сестра матери на самом деле избаловала его? Или же от того, что не было рядом отца, способного направлять и учить?

— Как тебя принял народ пустыни? — спрашивает Карим, когда слуги приносят тонкие лепешки и инжир, а к ним крепкий чай.

По лицу молодого шейха пробегает тень.

— Их жизнь подобна самой пустыне. Неизменна. Несколько племен живут под рукой кади, переезжают с места на место. Следуют зову песков. Я провел с ними три года, но так и не смог понять…

Хмурится аттабей, понимает, что не быть договору между Аль-Хрусом и народом пустыни. Не станет кади поддерживать наследника.

— Я не оскорблял их, дядя, — молодой шейх замечает настроение родственника, — но и стать своим не смог.

— Главное, чтобы ты стал хорошим правителем для Аль-Хруса, — примирительно отмечает Пустынный лев.

Улыбается племянник, в глазах его мелькает озорство, как в глазах Рашида, когда тот желает совершить пакость.

— Я слышал о твоей женитьбе, дядя. О том, что ты украл невесту у лучшего друга и кроме нее не взял другой жены. Ты позволишь мне взглянуть на женщину, покорившую сердце хранителя Аль-Хруса?

Смеется Малик, и видится в его улыбке второй Шариф, когда-то такой же смешливый и молодой. Не улыбается Карим, но кивает, отгоняет дурные мысли.

— Правителю Аль-Хруса не отказывают. Я познакомлю тебя со своей женой и наследником…

…Тиха ночь пустыни. Спокойна. Но знают старики, что такое затишье и безветрие бывает только перед бурей. Не верят они спокойствию пустыни. И проверяют запасы воды, укрывают колодцы во дворах, осматривают кладовые. В доме можно пережить любую бурю…

…— Мальчишка! Наглый щенок! — рычит Пустынный лев, ходит по комнате из угла в угол, и кажется, что бьет себя хвостом по бокам. Сердится.

— Что так расстроило моего мужа? — ласково спрашивает жена, укрываясь покрывалом.

— Расстроило⁈ — останавливается хранитель города, бросает горящий взгляд на супругу. — Он смотрел на тебя неподобающе! Не так как должен смотреть на свою родственницу! Без почтения!

Злится Лев. Красив племянник, молод и строен, силен, похож на него самого когда-то. И нагл без меры! Не воспитан!

Смеется Цветок пустыни. И ночь вторит ей блеском звезд на небе.

— Неужели мой суровый муж приревновал меня к собственному племяннику?

Еще сильнее злится аттабей. Хмурится. Сверкает глазами. Но смеется жена, улыбается. И медленно поднимается с ковра, подходит ближе. Обнимает горячими руками со звенящими браслетами.

— Ты же сам пригласил его на женскую половину, разрешил познакомиться со мной и детьми, — она укоряет мягко, и тонкими пальцами разглаживает складки меж бровей.

Уходит злость, но на сердце все равно неспокойно.

— Он мог бы проявить больше почтения.

— Он — молод, к тому же не женат. Появится супруга, станет спокойнее…

Вздыхает Карим, знает, что права жена, но все равно не может забыть прошедший вечер. Однако правителю на самом деле нужно остепениться. Соседние шейхи не станут воспринимать всерьез мальчишку. И снова вспоминается, как он сам не торопился со свадьбой. Но аттабей — всего лишь хранитель, к тому же он делом доказал, что уже не мальчик, но мужчина, с которым нужно считаться.

— У шейха Набира есть несколько незамужних дочерей, одна из них может стать достойной супругой Малику. К тому же брак с ней укрепит связи между городами, — вслух рассуждает мужчина.

— Вот и предложи ему подыскать невесту, — прижимается к груди Адара, — мысли о собственной свадьбе отвлекут его от взглядов на чужих жен.

И снова смеется, а Пустынный лев смыкает объятия и увлекает ее на ковер. Ночь продолжается…

…Идет время. Отшумела буря в пустыне. Состоялся праздник по поводу возвращения правителя Аль-Хруса. Отбыл аттабей в Набир, чтобы просватать за молодого Малика ибн Иса Аль-Ахраб одну из двух младших дочерей шейха. А по возвращении узнал, что жена вновь ждет ребенка…

…— Слишком рано, Зейнаб еще мала, а ты не оправилась. Из-за этого мальчишки я совсем потерял голову…

Хмурится Пустынный Лев. Переживает. Знает, что поспешил, но сделанного уже не воротишь. Перебирает его волосы жена, успокаивает.

— Я родила тебе четверых детей, справлюсь и с еще одним. Все будет хорошо. Лучше расскажи, что творится в Набире. Тебя так долго не было…

— Шейх не хотел отдавать дочерей за Малика, пришлось уговаривать. Даже Латиф не смог на него повлиять.

Почтенный старец, принимавший у себя наследника несколько лет, являлся старым другом правителя Набира. Говорили, что он всегда может найти слова, способные убедить господина. Но не в этот раз…

— Разве он не должен радоваться? Дочь получит хорошего мужа.

Вздыхает Карим, прикрывает глаза. Усталость после дороги оказалась больше, чем раньше. Время властно и над ним. Уже не так молод Пустынный Лев, не так быстр и силен, как хотелось бы.

— Шейх намекнул, что другие правители не слишком рады возвращению Малика. Он слишком долго был далеко от Аль-Хруса, никому незнаком, к тому же… Соглядатаи наблюдали за ним у Латифа и доносили шейху…

— И он остался недоволен тем, что узнал.

— Недоволен, но он чтит волю Небес и кровь первых владык пустыни. Со временем соседи привыкнут, но каждый шаг Малика должен быть взвешен и мудр, а он слишком порывист.

— Ты сомневаешься в нем?

— Я не могу в нем сомневаться, мой цветок. Мой долг — хранить его и город. Но раньше исполнять его было проще…

Слушает жена, кивает. Из незаметной тени она давно превратилась в полноправную хозяйку, стала опорой для мужа. Научилась слышать несказанное и делать верные выводы. От того и вздыхает, хмурится, печалится…

…Время — странная вещь. Вот оно бежит, быстро-быстро мелькают дни, превращаясь в недели, месяцы и года, и вдруг замирает. Тянется точно вязкий кисель. Мучает ожиданием.

Очередная беременность оказалась не такой как другие. Неожиданно оказалось тяжело ходить. Стоять. Лежать. Еда не задерживалась в теле. Дурнота не проходила ни ночью, ни днем. И каждый день походил на пытку. А повитуха все чаще хмурилась и качала головой.

— Плохой ребенок, плохой… Не кончится это добром.

Она причитала сквозь зубы и махала руками, пытаясь отогнать зло. Но я знала, что все бесполезно. С другими детьми все было иначе. И даже когда я носила двойню, все проходило легче, а теперь…

Мать, которая в доме Карима оттаяла и отогрелась, стала похожа не на тень, но на женщину, пусть и немолодую и прожившую далеко не самую простую жизнь, вдруг снова замирает. Глаза ее, темные, что кофейная гуща, смотрят со страхом. С жалостью. Болью. Она знает, она уже знает, что будет. И я гоню ее прочь вместе с повитухой. Мне не нужны похороны при жизни.

Я хочу жить. Сейчас больше чем когда-либо. Я счастлива со своим мужем. С детьми, которые растут не по дням, а по часам. В этом доме, который все же стал моим. И вспоминаются слова ушедшей Зейнаб аль-Назир. Наверное, сейчас я ее понимаю. Что лучше: умереть, отдав свою жизнь другому, или прожить столько, сколько возможно, но отказаться от возможности подарить жизнь? Теперь я вижу этот выбор иначе.

Но когда ребенок толкается внутри, меня снова затапливает чувство необычайной нежности. Любви у нему. Я не желаю ему смерти. И не желаю мучиться сама. Поэтому я говорю в надежде, что меня поймут.

— Знаешь, мы с тобой сейчас связаны. Если плохо мне, то плохо и тебе. А если мне хорошо, то должно быть хорошо и тебе. Нам еще довольно долго быть вместе, так давай постараемся выжить. Вместе. Ты и я.

Я глажу необычайно маленький живот для такого срока и рассказываю еще не рождённому младенцу все, что происходит вокруг. Мне кажется, он все понимает. Успокаивается.

Ближе к концу срока разбухают ноги и руки. Пальцы становятся толстыми и неповоротливыми. Хотя сама я сильно исхудала. От украшений приходится отказаться. Кольца не налезают, а звон браслетов вызывает раздражение, серьги кажутся тяжелыми и тянут уши. Я знаю, что выгляжу ужасно.

Аттабей занят с шейхом. Он постоянно учит его, а тот по молодости не желает слушать добрых советов. Карим приходит хмурым. Его мучают тревоги о будущем всего города, а я не могу поддержать моего льва даже словом, так как сама не знаю, увижу ли свадьбу правителя. И долгими ночами мы лежим рядом без сна и ждем рассвета, чтобы пережить новый день с его невзгодами…

…Срок приходит неожиданно. Раньше, чем нужно, и я велю отправить за повитухой, но сама хватаю за руку Надиру и не отпускаю от себя. На крики и шум приходит мать. Она выгоняет из комнаты лишних служанок и закрывает дверь.

— Все будет хорошо, дочь моя. Я так часто через это проходила и помогала другим женам, что справлюсь. Тебе нечего бояться.

Она неожиданно становится совсем иной. Сильной. Собранной. Она говорит Надире, что делать, и та слушается, не смея возразить. Она успокаивает меня одним своим присутствием. Заплетает волосы в косу, целует в лоб. И улыбается. Скупо, как и всегда. Но она редко улыбается.

— Сегодня не будет похорон, — говорит моя мать…

…И оказывается права. У аттабея рождается еще одна дочь. И я даже могу держать ее на руках. Но крови слишком много, и когда появляется повитуха, приговор ее ожидаем:

— Детей больше не будет. Никогда.

За жизнь всегда платишь жизнью…

…Свадьба. Красавица-невеста. Молодой жених. Голос муллы, читающего заповеди. Рисунки на ладонях. Серебряные кольца. Все так знакомо и в то же время выглядит иначе, когда смотришь со стороны…

…Вокруг улыбаются гости. Сменяют друг друга блюда. Идет неспешный разговор. А мысли аттабея далеко…

…Зорко наблюдает он за слугами. За дегустаторами. За стражей. Ждет и боится нового покушения. Смеется старый друг, сидя напротив. Улыбается почтенный Джабаль Аль-Назир, беседуя с почтенным Латифом. Кому еще отдавать замуж дочь шейха?

Все рады свадьбе наследника. Прислали подарки соседи. А к ним добрые пожелания и обещания пересмотреть торговые договоренности. Труды последних месяцев не пропали даром. Пусть шейхи еще не признали Малика равным, но все же решили присмотреться и дать ему время проявить себя. А поддержка правителя Набира оказалась кстати.

Думает Карим и о том, что дома осталась жена и новорожденная дочь. Жалеет, что здоровье не позволило ей встретиться с будущей правительницей Аль-Хруса. Жалеет и о том, что мало времени проводил с супругой. Что давно не говорил с ней.

— О чем ты грустишь на моей свадьбе, дядя? — обращается к нему жених, одетый во все белое.

— О времени, что уходит безвозвратно, мой господин, — отвечает аттабей.

— Позволь мне скрасить твои мысли, — шейх делает жест одному из слуг, и тот уходит. Хмурится Пустынный Лев. — Ты долго служил мне верой и правдой, охранял город и берег его для меня, нашел мне невесту, краше которой не видела пустыня. Так позволь же отплатить тебе и одарить подарком…

Слуга возвращается и ведет за собой…

— Эту рабыню привезли с далекого и дикого севера, — громко говорит Малик, и смолкают разговоры, слушают все, чем одарит шейх своего верного слугу. — У нее белая кожа и светлые волосы. Она тиха и покорна, и станет достойным украшением твоего дома.

Дева закутана в платки так, что фигуру ее не разглядеть, но Карим уверен, что она прекрасна. И отказаться на глазах у гостей не выйдет. Смотрят они с интересом, следят за каждым жестом, слушают каждое слово. Шариф напротив темнеет лицом и сжимает зубы. От злости? Зависти?

— Благодарю тебя, повелитель за столь роскошный подарок. Пусть Небеса хранят тебя и твою щедрость…

Аттабей делает жест слугам, чтобы те увели девушку, и думает, как будет объяснять жене появление в доме рабыни…

…Темной ночью возвращаются гости из дворца шейха. Входит в дом и аттабей с отрядом верных людей и с подарком, который его не радует. Вздыхает.

— Скажи, Али, сколько у тебя жен? — спрашивает он верного слугу и охранника.

— Две, аттабей. И обе хороши. Но вырвут мне бороду, если я приведу третью…

Снова вздыхает аттабей. Поручает подарок шейха заботам старой служанки, что когда-то помогала его матери.

— Убери ее в дальние комнаты и проследи, чтобы госпожа не узнала о ее появлении. Ясно?

Кивает старуха, забирает девушку. Уводит…

…А утро начинается с переполоха.

— Господин, господин! — будит аттабея верный Али.

— Шейх? Дворец? Что случилось? — вскакивает Карим с громко бьющимся сердцем.

— Рабыня, — выдыхает слуга.

Ведет он хозяина старыми коридорами в комнату, где на полу лежит бездыханное тело светловолосой девушки, а рядом с ней мертвой служанки.

— Их нашли утром, — говорит Лафид. — Один из охранников увидел тело на полу, поднял переполох. Взгляните на кожу девушки.

Некогда белая, сейчас она пошла пятнами. И вовсе не трупными, а красными с выступающими на них язвами, из которых сочилась жидкость.

— Болезнь? Позовите лекаря. Пусть осмотрит обеих. Если в мой дом пришла беда, я должен знать.

Исчезают верные люди, закрывают комнату. Остается рядом с ней охранник, чтобы раньше времени не вызвать паники в доме. Приезжает старый лекарь, лечивший еще покойного шейха и его верного военачальника. Ждет приговора аттабей.

— Шейх мог не знать, — тихо говорит Али.

— Мог… — соглашается хозяин дома, а перед его глазами стоит лицо Шарифа. — Отправь кого-нибудь во дворец, пусть узнают, кто привез рабыню. А сам возьми верных людей и навести моего друга аль-Хатума. Скажи, что я приглашаю его разделить со мной трапезу.

Кивает Лафид и исчезает, не задавая вопросов. Вскоре из закрытой комнаты появляется лекарь.

— Девушку отравили, — тихо говорит он и тщательно моет руки, а потом долго вытирает куском ткани, — яд нанесли на кожу. В таком количестве, что кто бы ее ни коснулся, умер бы. Та старая женщина помогла ей раздеться, на ее руках также следы яда с одежды. Все, что было в комнате, стоит сжечь.

Он бросает за порог ткань, которой вытирал руки, и долго что-то ищет в корзине, которую носит его слуга. Затем достает склянку и снова льет на руки.

— Значит, яд…

Хмурится Пустынный Лев, понимает, чего избежал. Отдает указания, прощается с лекарем, а сам ждет возвращения Али…

…Который приносит весть о том, что Шариф аль-Хатум покинул Аль-Хрус еще прошлой ночью вместе с сыном и женой…

…Говорят, когда Наследник пустыни вернулся в Белокаменный город, солнце закрыли тучи. Страшная буря прошла по пустыне, и ничего уже не было прежним. Поблекли белые стены. Страх опустился на город. Стал хмур и зол Пустынный Лев, и не утешал его более аромат Цветка Пустыни. Не успокаивал. Знал Лев, что настоящая буря еще впереди. И идет она по следам того, кто мнил себя господином пустыни…