Скульптор твоего тела

Глава 16

Вот ты какой, значит, думал я, разглядывая небритую физиономию навязанного мне пациента. С виду, мужик как мужик обычного кавказского типа внешности, на тракториста сельского похож, хоть и одет дорого. Ростом мне чуть выше плеча, фигура кряжистая, как у борца. Может, кстати, и борец в прошлом, на Кавказе любят этот вид спорта. Хач, конечно, как я и думал, скорее всего, чеченец. Взгляд внимательный, изучающий. Ну, посмотри, посмотри, а я посмотрю на тебя. Злой я был. После побега Элис что-то во мне сломалось. Может, пройдет со временем, но мне все равно. Так даже лучше.

— Ты доктор? — нагло улыбнулся нохчи, и от этого я почему-то успокоился.

— А ты, значит, пациент? — ответил я своим смодулированным хриплым голосом и широко улыбнулся. И от этой улыбки он почему-то нахмурился. Впрочем, я не гадалка, что с ним не так, я и без того отлично понимал, что это бандит, за плечами которого не одна жизнь. Что ж, я знаю, ты меня в живых не оставишь, но это ты так думаешь, а мы еще посмотрим.

Я прошел в дальний угол комнаты, где на высоком столе было сооружено что-то типа лежака, над которым горели яркие лампы дневного света, и осмотрелся.

— Значит, так, — я посмотрел на пациента. — Сейчас идешь и бреешься настолько чисто, насколько это вообще возможно. Потом приходишь и залезаешь на стол, — я хлопнул ладонью по столешнице, — буду тебя оперировать.

Он ничего не сказал, но вышел из комнаты. А я присел на тот самый стул, с которого он поднялся, и задумался.

За прошедшее после последней встречи с Котельниковой время, я хорошо над собой поработал. Идея была такая. Мне нужно было переделать себе внешность так, чтобы тот, кто в результате вышел, не имел ни малейшего сходства со мной настоящим. Зачем это, спросите вы? Затем, что я практически уверен в том, что он меня убьёт. Вернее — захочет убить. Он не будет убивать никого больше, потому что он наверняка все сделал так, что кроме меня, его новую внешность не увидит никто, кто знает его сегодняшнего. Поэтому, за Светлану я не боялся, она личность публичная, зачем ему лишний шум? Просто она его нового лица не будет знать и все. А вот со мной так не получится, поэтому меня он убьет обязательно, независимо от его благодарности за мою работу. Это, с его точки зрения, просто гарантия его будущей спокойной жизни. Как говорится: ничего личного. Но и у меня тоже есть для него сюрприз.

На удивление у меня все получилось довольно быстро, часов за пять. Я смотрел на себя в зеркало и видел старика, не имеющего ни малейшего сходства со мной.

— Здравствуйте! — произнес я вслух и с удовлетворением услышал хриплый голос пожилого человека — результат моей работы со связками.

Этого пожилого доктора сейчас и видит перед собой Гази. Его же видели все в доме, включая банкира и его жену, сестру бандита. Это мое алиби, все подтвердят и даже увидят на кадрах видеонаблюдения того, кто здесь был, если до этого дойдет. А я надеюсь, что не дойдет.

Видеокамер в доме и перед домом было и правда много, но ни одной из них не было в подвале вообще и в той комнате, где мы сейчас находились, в частности. Если бы даже и были раньше, то Гази попросил бы их убрать. Зачем ему свидетели, а тем более записи?

Гази вернулся, я поглядел на его гладко выбритые, но все равно синие от обильной щетины под кожей впалые щеки, думая о том, что щетина вылезет наружу уже через час. С моими порослями на лице не сравнить, да и, слава Богу. Я представил, если бы у меня так росла борода, и мысленно крикнул «Нет!». Не хватало мне ходить постоянно заросшим щетиной, а современная мода на трехдневную небритость, хотя и нравилась — бриться каждый день так утомительно, но эта мода явно не рассчитана на кавказцев. Тут, пожалуй, три дня не побреешься, и уже борода будет вполне полноценная. Причем, неаккуратная и мрачная. Впрочем, зачем я об этом думаю, неужели так проявляется мой комплекс? Я тряхнул головой и строго сказал Гази:

— Раздевайся по пояс и забирайся на стол.

— Зачем по пояс? — хмуро глянул он.

— Ну, если рубашку не жалко, ложись так, — покладисто ответил я.

— Хью суна кэл ву, — пробормотал себе под нос Гази, или что-то похожее, я не понял, но рубашку снял и залез на стол. Ругается, наверное, не любит, когда им понукают. Ну, ничего, потерпит, тоже мне, недотрога!

Если честно, то я его очень боялся. Мама как-то говорила мне, не помню уже по какому поводу, что во времена СССР чеченцев не боялись, их вообще мало знали. Она, например, слышала только, что они хорошие строители, ездили по Союзу бригадами, строили хорошо и быстро. Таким образом, неприязнь и боязнь чеченцев — это следствие двух прошедших чеченских войн, скорее всего. В промежутке между ними, опять же, с маминых слов, я тогда только родился, они много в России побандитствовали, воровали людей на улицах, потом требовали выкуп. Но, как думал я, это же не прям все чеченцы, это какие-то молодые бандиты были, которых хватает среди всех наций. Большинство, скорее всего, жило мирно и спокойно. Тем не менее, глядя в лицо Гази, мне было страшновато. Наверное, не из-за того, что он чеченец, а из-за того, что он убил так много людей. Я почему-то был в этом уверен.

— Что? — оскалился он в улыбке. — Нэ нравюс я тэбе?

Он зачем-то заговорил с акцентом, хотя еще минуту назад его русский был вполне чистым. Пытается надавить на меня психологически? Но это меня лишь рассмешило, и страх улегся. Тоже мне, клоун нашелся!

— А ты не баба, чтобы мне нравится, — улыбнулся я ему навстречу.

Дальше я укрыл лежащего на спине и что-то на своем бурчащего чеченца простыней до подбородка и достал из большой сумки, принесенной с собой, баллончик с маской.

— Это что, зачэм? — нервно спросил пациент.

— Это наркоз, ты не перенесешь операцию без наркоза. А если бы даже перенес, то все равно дергался бы, а в моем деле нужна полная расслабленность мышц лица.

Он опять выругался по-своему, ну, так я думаю, по-чеченски все равно не понимаю. Но когда человек ругается, на любом языке, это сразу видно. Однако препятствовать мне не стал. Я надел на него маску и тихонько, отвинтив вентиль, пустил изофлуран. Когда пациент уснул, я закрутил вентиль обратно и снял с лица маску. Она мне больше не понадобиться. Вообще, для операций на лице наркоз обычно вводят внутривенно, поскольку состояние пациента надо постоянно поддерживать. Но мне это не нужно, у меня есть другой способ.

Я положил свою ладонь на руку Гази и потянул из него энергию. Я не стеснялся, мне нужно, чтобы он был в отрубоне не только, когда я буду его лепить, но и когда я уйду. Лишь после того, как пациент погрузился в глубокий обморок из-за потери сил, я приступил к делу.

Я не очень старался, скорее просто забавлялся. Смял его большой и тонкий с горбинкой хищный нос и слепил из него рязанский нос-картошку. Его узкие губы я увеличил и теперь, он бы, наверное, мог получить прозвище «губошлеп». Я тихонько засмеялся и выдавил все луковицы волос из его щек, подбородка, шеи и с верхней губы. Теперь ему долго не понадобиться бритва, если вообще когда-то понадобится. Его красивый высокий лоб я сузил так, что линия волос начиналась за пару сантиметров от бровей. Конечно, я не стал возиться с черепом, просто натянул кожу, убрав лишнюю. Дальше я поработал с его впалыми щеками, которые стали большими и упругими. Такой себе, знаете, откормленный бабушкой туповатый и престарелый внучок получился. И как последний штрих — из черных его волосы стали рыжими. Не ярко-рыжими, но достаточно рыжими, чтобы не ошибиться.

Я полюбовался на дело рук своих и чуть не расхохотался. Впрочем, я сделал то, что он хотел, теперь его мать родная не узнает и при этом, он даже не урод. Но и явно не чеченец на вид. Теперь оставался последний штрих. Такого я не делал еще никогда и не хотел бы делать в будущем. Но и отпускать на свободу бандита не хотелось еще больше. Сдвинув простыню, я положил ладони на грудь, прямо над сердцем и приступил к самой тонкой части работы. Я понимал, что, если ошибусь хоть чуть-чуть, то он умрет у меня на столе прямо сейчас. И тогда меня из подвала не выпустят. Если слишком перестрахуюсь, то он может прожить еще долго, а я не хочу этого. Кто-то должен отомстить за то зло, которое он причинил? И получается, что это я.

Когда я закончил и всмотрелся в результат, то остался доволен. Огромный тромб прямо возле сердца держался, можно сказать, на одном честном слове. Стоит Гази хоть немного больше обычного понервничать или напрячься, поднимая, например, тяжелый чемодан, и смерть его будет быстрой. Впрочем, если даже он будет спокоен и ничего, тяжелее ложки поднимать не будет, тромб под током крови все равно оторвется. Максимум, я прикинул, через пару-тройку дней. А за это время он не выйдет из этого дома. Потому что я сейчас замотаю его лицо бинтами по самые глаза и запрещу их трогать, минимум, неделю, пообещав, что через неделю появлюсь сам снимать швы.

Я вздохнул и стал собираться. Этот не очнется до вечера точно, а то и до утра. Чувствовал я себя отвратительно, мне больше было не смешно. Человек, лежащий на столе, конечно, подонок, но ведь и я не судья.

Как ни странно, но меня выпустили. Я сказал, какие таблетки надо купить, если ему станет больно. Но добавил, что вообще-то болеть не должно, все сделано максимально аккуратно. Так же пообещал придти ровно через неделю, а до этого велел бинты на лице не трогать, если не хотят, чтобы все заживало плохо или вообще не загноилось.

***

Гази очнулся ночью. Огляделся и понял, что лежит он на кровати под одеялом в комнате, которую ему выделили в доме банкира. Так он всегда презрительно называл про себя мужа сестры.

Гази острожно ощупал лицо и понял, что голова вся забинтована. Тогда он встал и, чувствуя сильную слабость во всем теле, прошел, включил свет в комнате и остановился возле большого зеркала на дверце шкафа. Понятно, что под бинтами не смог увидеть ничего. Острожно потрогал лицо руками, но никакой боли не почувствовал, что было странно. Гази насторожился, его почти звериная чуйка никогда не подводила его, вот и сейчас он сердцем чувствовал, что-то здесь не так.

В дверь постучали, и она тут же открылась. Зашла сестра и сразу бросилась к нему:

— Гази, брат, как ты себя чувствуешь? А я смотрю, свет из-под двери в комнате, думаю, значит, очнулся. Вот и зашла спросить.

Гази ласково погладил сестру по голове:

— Все хорошо, не переживай. А где доктор?

— Так он еще днем ушел, ты спал.

Гази поморщился, но промолчал, сестра не при чем. Это он виноват, надо было распорядиться, чтобы не отпускали доктора, пока он не очнется. Впрочем, никуда тот не денется.

— Что он сказал?

— Сказал, что все прошло очень хорошо. Он придет через неделю, снимать швы и запретил до его прихода трогать повязки. Сказал, что это может повредить заживлению. А еще я записала таблетки, которые можно пить, если будет больно. Я купила. Но он сказал, что сильно болеть не должно, он все очень хорошо сделал.

— Скажи, ты веришь ему, сестра?

— А зачем ему обманывать? Дауд сказал, что денег ему не платил, договорились, что расчёт после того, как он увидит товар лицом.

Сестра улыбнулась получившемуся каламбуру.

— Хорошо, йиша[1], я, пожалуй, прилягу. Что-то слабость какая-то, наверное, надо еще поспать.

— Хорошо, — она под руку довела его до кровати, — если что-то нужно, ты крикни, я буду рядом.

Гази тепло улыбнулся, глядя на сестру, и закрыл глаза. Сон его был беспокойным, но вполне обычным для него. Снова он вернулся в родные горы, снова русня охотилась на него, а он убивал, убивал, убивал их, но и они все никак не заканчивались. Впрочем, как и патроны в рожке его «Калаша». В него попадали, он уже несколько раз был ранен и он даже хотел, чтобы его убили. Но никак не мог умереть. И это его злило, он кричал и метался на кровати, но не просыпался.

А потом, как всегда, приходил его младший брат Амир и просил его не стрелять. Он говорил, что мы все еще вчера жили в одной стране и вместе играли и дружили. И Гази снова называл его предателем и стрелял в него. Так, как однажды выстрелил в реальной жизни. Интересно, что бы сказала сестра, если бы узнала об этом? Амир был самым младшим в семье, и сестра его нянчила, потому любила даже больше, чем его, Гази. Но она никогда не узнает об этом, свидетелей тогда не было и для всех брата убили федералы. Во сне брат говорил, что ему очень больно, как тогда, в том лесу. И как тогда, Гази, добивал его выстрелом в сердце, не в силах остановиться и, надеясь, что сейчас его тоже добьют русские. Но его тогда не добили и вот уже долгие десятилетия каждую ночь ему снился этот сон, в котором он убивал родного брата. И просыпаясь, Гази вновь шел на свою войну, всякий раз желая, чтобы сегодня его убили. И всякий раз, ускользая из самых хитроумных ловушек.

Но сегодня во сне все закончилось иначе. Мертвый Амир вдруг открыл глаза, улыбнулся и сказал: «Скоро увидимся, сан хьоме ваша[2]!». И Гази проснулся весь в поту. Очень хотелось пить, и он крикнул:

— Эй, эй! Кто-нибудь!

Тут же, словно она стояла за дверью, в комнату заглянула сестра. Ее испуганные глаза осматривали его:

— Я здесь, Гази! Тебе плохо?

— Дай мне, пожалуйста, попить, Лайла…

Сестра улыбнулась, Гази так давно не называл ее по имени! Она тут же убежала и вернулась с кувшином воды и стаканом.

Когда Гази напился, то понял, что умирает с голода. Тогда он подмигнул сестре и сказал:

— Лайла, я бы сейчас целую овечку съел, просто умираю с голода!

У Гази было очень хорошее настроение, ведь он скоро встретится с братом! Да, это значит, что он умрет, но его жизнь давно потеряла всякий смысл. Как одинокий волк, он метался по миру, убивая и прячась от преследования. Ни семьи, ни детей…

— Я быстро, — сестра вскочила и убежала.

***

Пока он жадно ел, утро вошло в свою полную силу, и солнце заглянуло в огромную столовую в доме банкира. А Гази неторопливо пил чай и смотрел в окно, на зеленеющий сад. Вошел Дауд, поздоровался и тоже сел завтракать.

— Как дети? — спросил его Гази, скорее, из вежливости, чем действительно интересуясь делами племянников.

— Спасибо, все хорошо, — ответил банкир. — Они в колледже сейчас, учатся.

Гази покивал, стараясь проявлять в этом уважение:

— Хорошо здесь, у тебя, Дауд, — он помолчал, а потом добавил. — Вот только нет ничего лучше гор нашей родины. Я прав, Дауд?

— Конечно, прав, Гази! — с излишней поспешностью ответил Дауд, боящийся мужа своей жены. Когда тот появлялся, размеренная и благополучная жизнь сразу же рушилась. Дауд с тоской думал о том, когда же, наконец, этого дикого абрека убьют. Из-за таких, как он, не любят чеченцев. Боятся, да, но Дауд знал, что этот страх в любой момент может обернуться яростью империи и в его дом ворвется спецназ Конторы, и ткнет его, уважаемого человека, мордой в пол. Да, чеченцев не любят и боятся, но решают все в этой стране не чеченцы, а русские. Всегда так было. Русские могут долго терпеть, но однажды они просто приходят и убивают всех, кто тебе близок и дорог. Дауд не был солдатом, он был мирным человеком и не любил насилие. Поэтому так относился к этому олицетворению самого дикого насилия, что сидело сейчас напротив него в лице его родственника по жене.

А Гази, выслушав ответ Дауда, улыбнулся про себя, вновь переводя взгляд в окно. Он прекрасно знал, что муж его сестры плевать хотел на его родные горы. Дауд родился в Москве и даже в отпуск они ехали не в страну предков, а в Швейцарию. Поэтому они никогда не поймут друг друга. Но Гази и не нуждался в понимании этого жирного денежного мешка, которым жена — женщина, крутила как хотела. Разве он мужчина? Гази скривил губы и ничего не сказал, встал и вышел в сад через открытые стеклянные двери. Ничто сегодня не может испортить его хорошего настроения, ведь скоро он увидит брата, Амира! Он встанет перед ним на колени и попросит прощения и Амир, Гази верил в это, простит его. Они снова, как в детстве, обнимутся — крепко-крепко, вдыхая такой родной запах друг друга, и ощущая, что пока они вместе, никто им не страшен.

Гази опять ощупал бинты на лице, вновь удивившись тому, что у него совсем ничего не болит. И вдруг шальная мысль молнией пронзила его мозг и все сошлось. Как он не понял этого раньше. Этот «доктор» обманул его! Не было никакой операции, его просто усыпили, потом замотали голову бинтами и все! Сиди, Гази в этой ловушке и жди спецназ, поскольку тварь эта, несомненно, сообщила о нем федералам. Вот почему Амир сказал ему, что скоро увидимся — его убьют сегодня при захвате. Гази засмеялся, потому что решил, что это хорошо. Но правила есть правила, он не будет сдаваться врагам, он никогда не сдавался, он умрет в бою, как это и положено настоящему мужчине.

Гази быстро повернулся и, не обращая ни на кого внимания, прошел в туалетную комнату. Там же он нашел небольшие ножницы и принялся срезать бинты. А когда он понял, что они даже не присохли к коже, как это должно быть после операции, то окончательно понял, что прав. Эх, наказать бы доктора, вот только, кто ж ему даст! Дом наверняка уже окружен.

Первое, что он увидел, и что заставило его насторожиться, это рыжие волосы на своей голове. После этого он уже буквально сдирал остатки бинтов с лица. А когда все было готово, с удивлением уставился в зеркало. Оттуда на него уставился какой-то совсем незнакомый мужик, в лице которого Гази не нашел ни одной знакомой черты. Лицо показалось ему уродливым. Но, с другой стороны, заказ был выполнен настолько безупречно и точно, что Гази даже вздрогнул. Он просил сделать так, чтобы его никто не смог узнать. И доктор совершил настоящее чудо, ведь даже он сам себя узнать не мог! Вот это да!

Но где шрамы? Волосы не его, где его высокий и красивый лоб? Как вообще все это возможно было сделать? Гази провел рукой по щекам и подбородку и с удивлением ощутил их гладкость и мягкость — как у ребенка, у которого еще не пробился первый пушок под носом! Он приблизил лицо к зеркалу и не нашел даже намека на щетину. Хм, пожалуй, увидев нового его, никто даже не скажет, что этот мужик с рязанской рожей может быть чеченцем!

Да, лицо Гази не нравилось, казалось даже уродливым, но доктор выполнил его просьбу безупречно — никто теперь не узнает его, даже мать родная. Он стоял, смотрел в зеркало, а сам думал о ночном кошмаре. Получается, доктор не обманул — более того, такого искусства в изменении личности, Гази не видел никогда, хотя многие его знакомые делали пластические операции в лучших клиниках мира. Этот старый докторишка воистину величайший мастер своего дела. Может даже, величайший в мире.

Но как же тогда слова Амира во сне? Неужели, это был просто сон, который ничего не значит, ни о чем не предупреждает? Возможно даже, дело тут в наркозе и именно из-за наркоза сон вышел таким необычным и таким правдоподобным. А на самом деле ему больше и беспокоиться не о чем. Банкир поможет сделать новый паспорт, и никто в этом странном мужике даже не заподозрит подвоха, он сможет уехать, улететь совершенно свободно и куда хочет, даже в Израиль!

Гази захохотал и вдруг подумал, что такого мастера убивать нельзя. Более того, этого доктора надо беречь, он еще может пригодиться. И Гази решил, что попросит банкира заплатить тому вдвое от договорной суммы. Деньги все любят, а если бы старик хотел его сдать, то не стал бы менять внешность. Это очевидно, как дважды два! Почему раньше он думал иначе? Хотя, нет, мысли Гази скакали как сумасшедшие, я был прав, его все же придется убрать. Только в этом случае его безопасность имеет гарантию. Или все же нет? Надо подумать, надо решить. Или плевать, пусть все будет так, как будет?

И Гази вышел из туалетной комнаты, неожиданно решив не скрывать свой новый облик от родственников. В этом он был весь, всегда неожиданные ходы, неправильные, но всегда успешные для него решения. Он зашел в столовую, где уже его сестра присоединилась к своему мужу. В этот раз он даже не обратил внимания на этот их русский обычай. Он молча прошел к столу и остановился, ожидая их реакции. Банкир, увидев его, подавился и закашлялся, сестра вскрикнула от удивления, а потом тихонько прошептала:

— Гази? Это ты, Гази?

— Да, это я, Лайла, — улыбнулся он. — Как тебе мое новое лицо?

Сестра долго молчала, вглядываясь в новые черты и, наконец, все так же, шепотом, произнесла:

— Оно некрасивое.

— Зато теперь его никто точно не узнает, Лайла! — воскликнул откашлявшийся Дауд.

Гази кивнул:

— Твой муж прав, Лайла. А красота мужчине ни к чему, это привилегия женщин.

— Дауд, — обратился он к банкиру. — Будь добр, заплати доктору вдвое. Братья потом занесут тебе деньги.

— Ты что, ты что! — замахал руками Дауд. — Ни в коем случае, я всегда рад тебе помочь. Забудь о деньгах, я все сделаю, как ты сказал!

— Хорошо, — не стал спорить Гази. — Аллах воздаст тебе за твои добрые дела.

Он знал, что мусульманин из Дауда никакой, он даже намаз не исполняет. В чем тот, конечно, никогда не признается. Но это его личное дело. Его и Аллаха. Вера самого Гази была далека от того, что рассказывают имамы и прочие проповедники, но это тоже его личное дело. Его и Аллаха.

***

Когда самолет остановился, Гази спокойно сидел и смотрел сквозь иллюминатор на знакомые здания аэропорта Хитроу. Он отлично выспался в салоне бизнес класса и сейчас чувствовал себя хорошо и, что самое главное — спокойно, не заботясь о том, что его узнают.

Пассажиры бизнес класса покидают самолет первыми, и когда улыбающаяся стюардесса пригласила его на выход, он неторопливо встал, прихватил свою сумку и прошел к выходу. Уже занося ногу, чтобы шагнуть из самолета в транспортный тоннель или, как его называют проще — кишку, Гази услышал, как стюардесса окликнула его. Он удивленно обернулся и увидел, как та протягивает ему его же пиджак.

— Извините, пожалуйста, вы забыли, — пропела девушка.

— Как я мог забыть пиджак! — воскликнул Гази, принимая его из рук стюардессы. — Вот так незаметно и подкрадывается старость.

— Ну, что вы, вам еще далеко до старости, — дежурно ответила стюардесса, — у вас еще вся жизнь впереди.

— Спасибо, — склонил голову со своими новыми рыжими волосами Гази, не глядя, поворачиваясь к выходу и делая шаг. Ботинок задел самым краешком подошвы за настил, что был положен между самолетом и транспортной кишкой, и Гази, потеряв равновесие, полетел головой вперед. Девушка и парень из службы безопасности аэропорта кинулись поддержать его, но не успели. Гази грохнулся на металлический пол перехода очень неудачно, на левый локоть. Это было очень больно, но неожиданно эта боль была перебита жгучей, невыносимой болью в груди и он потерял сознание. А когда прибыла скорая, врачам не оставалось ничего другого, как констатировать смерть. Тромб продержался даже дольше, чем должен был по расчетам.

А Гази полетел куда-то в темноту, но это уже не наше дело. Только его и Аллаха.

[1] Сестра (чеченск.).

[2] Сан хьоме ваша — мой дорогой брат (чеченск.).