Сладкая месть

1

Сибель молча внимала рассуждениям леди Элинор и лорда Иэна о человеке, который мог стать ее мужем. Вряд ли ее не волновало собственное будущее, однако правила приличия обязывали юную шестнадцатилетнюю девушку смиренно принимать решение старших в семье: замужество вообще никак не связывалось с симпатиями или с тем более серьезными чувствами, а считалось делом политических союзов и основывалось на правах владения собственностью – мнение и желания женщины редко принимались во внимание в вопросах заключения брачных контрактов. Но в случае с Сибель причина крылась вовсе не в следовании каким-то там правилам: девушка была не только любимой дочерью и обожаемой внучкой – она являлась наследницей замка Роузлинд. Поэтому сейчас Сибель слушала бабушку с дедушкой, конечно, с интересом, но без волнения – и этим отличалась от большинства девушек, а может, была счастливее их. Сибель не боялась, что ей навяжут ненавистного или страшного мужа, ибо знала, что родные могут ей дать добрый совет, но навязать?! Нет, женщины этого рода выбирали свою судьбу сами. И Сибель уже отказала многим женихам, которых ей предлагали. Тем более что недостатка в женихах при таком могуществе семьи не предвиделось ближайших лет семьдесят ее жизни.

И все-таки Сибель заметила, что обычное чувство облегчения, которое появлялось на лицах ее родителей, когда она отвергала первых претендентов, за последний год сменилось некоторой озабоченностью и тревогой. Она начала понимать, что в ее шестнадцать уже давно пора быть замужем......

Когда Сибель впорхнула в комнату, чтобы посоветоваться с бабушкой по хозяйственным вопросам – женщины Роузлинда всегда присматривали за своими работниками и вникали в самые что ни на есть прозаические проблемы управления землями, в отличие от большинства высокородных дам, что предпочитали музицирование и праздную болтовню, а из работы знали лишь вышивание золотом, – ее встретили две пары нежных любящих глаз: карие, с золотым блеском, глаза леди Элинор и глубокие, словно тихий бездонный колодец, бархатные очи лорда Иэна. Тревога, сквозившая в его взгляде минуту назад, когда он обсуждал с Элинор последствия недавнего поражения короля Генриха, исчезла, и лицо расплылось в теплой улыбке: Сибель была его любимицей.

Иэн и Элинор сидели, как это часто бывало в последние годы, в маленькой уютной комнате, спрятавшейся за просторным залом. И хотя очаг в ней не был большим и не мог вмещать такие огромные поленья, как те, что трещали и сыпали искрами в каминах обеденной залы, в комнате не ощущалось холода. Во многом от него защищали прекрасные гобелены. Они придавали комнате особенный уют – тонкая работа изображала сцены парадной королевской охоты, разгоняли мрак, давали глазам ощущение теплоты и, кроме того, действительно закрывали от пронизывающей сырости каменных стен, храня тепло пляшущего в очаге огня.

В комнате царил мир, и чувствовалась полная защищенность от ноябрьских ветров, поднимавших на море огромные волны, которые разбивались о скалу под высоченными каменными стенами крепости Роузлинд. Сюда не доносились шум и суета большого зала. С годами оба, Элинор и Иэн, все больше дорожили минутами покоя, которые им удавалось урвать у жизни. Нельзя сказать, что за всю жизнь они накопили хотя бы день безоблачного счастья. Непоследовательность короля Генриха III давно вносила суматоху в жизнь Англии, а сейчас привела к открытому бунту многих влиятельных баронов, военным стычкам и к унизительному поражению короля от когда-то самого преданного его вассала – Ричарда Маршала, графа Пемброка, которой пользовался благосклонностью лорда Ллевелина, принца Уэльса.

И вот сегодня в замок Роузлинд пришло послание, которое и обрадовало, и повергло в замешательство леди Элинор.

Элинор, дочитав письмо, подняла голову и обратила взор на мужа. Наблюдая за выражением лица лорда Иэна, когда тот первым читал письмо, она с облегчением поняла, что надо быть готовой к неожиданным, но отнюдь не трагическим или страшным известиям. И теперь Иэн отвечал ей взглядом, в котором почти не осталось удивления и неверия – лишь тревожная задумчивость.

– Это шутка? – спросила Элинор, протягивая письмо мужу.

– О нет, – тяжело вздохнув, ответил Иэн. – Оно подписано полным титулом лорда Ллевелина и скреплено печатью. Это вовсе не шутка. Это официальное приглашение на свадьбу нашего сына Саймона и Рианнон, дочери Ллевелина, принца Уэльса.

Элинор бросила письмо на маленький столик возле себя с такой яростью, что стоявший на нем кубок с вином даже покачнулся. Губы Иэна слегка дрогнули. Характер Элинор хоть и смягчился за шестьдесят прожитых лет, но душа ее осталась все так же непосредственна.

– Тогда старик теряет разум! – резко выпалила она. – Никто не устраивает свадьбу в разгар войны, если семьи жениха и невесты находятся в разных лагерях!

– Ллевелин не старше меня, – со смехом напомнил ей Иэн, – и я хотел бы обладать столь же ясным рассудком, как он.

Выражение лица Элинор тут же смягчилось, и она встала, чтобы с любовью обнять мужа.

– С твоим разумом все в порядке, – прошептала она. – У тебя страдает сердце, любовь моя, от того, что слишком мягко и податливо.

Иэн ответил мягким поцелуем на нежные объятия леди Элинор.

– Ну, с сердцем ли, с головой ли, – весело произнес он, – у Ллевелина все в порядке. В каком-то смысле сейчас не самое плохое время для свиданий.

– По-моему, ты такой же сумасшедший, как и он! – рассмеялась Элинор. – Ты тоже забыл о войне?

Иэн вздохнул.

– Хотел бы я об этом забыть. Но подумай – после неожиданной атаки лорда Ллевелина и графа Пемброка у короля едва ли осталось хоть пенни, чтобы одеть своих людей, накормить их, не говоря о том, чтобы им заплатить. Генрих сидит в Глостере, но что он может сделать? Собственные вассалы бросили его, а наемники недовольны и вот-вот готовы взбунтоваться. Он бессилен что-либо предпринять.

– Вероятно, все обстоит именно так, как ты говоришь, но король полон решимости взять реванш... А может быть, – задумчиво произнесла Элинор, – Ллевелин надеется таким образом втянуть и нашу семью в ссору с королем?

– Он слишком хорошо меня знает, – улыбнулся Иэн. – Конечно, Ллевелин не возражал бы против того, чтобы моя поездка в Уэльс на свадьбу сына усилила бы тревогу короля. Но для нас это безопасно, Элинор. Генрих благословил эту свадьбу. И – что еще более важно! – даже епископ Винчестерский ничего не предпримет против нас. Вероятнее всего, он просто промолчит...

– Тогда почему Ллевелин решил устроить свадьбу именно сейчас? Это что, просто шалость?

– Шалость, которая дорогого стоит. Нет, чего Ллевелин действительно хочет, так это известий.

– Чепуха! – раздраженно перебила мужа Элинор. – Какие новости мы можем ему сообщить? Мы расстались с Генрихом еще прошлым летом. Ллевелину должно быть известно, что даже Джеффри сторонится короля с тех пор, как Генрих нарушил свою клятву, данную Ричарду Пемброку.

– Не думаю, что Ллевелину нужны известия о Генрихе, – подчеркнул Иэн. – Уверен, у него есть доверенные осведомители, может быть, даже в самой крепости Глостер, и они докладывают ему о каждом шаге короля. Ллевелина интересует настроение английских баронов и духовенства. – Иэн широко улыбнулся и на мгновение стал похож на мальчишку, несмотря на все признаки приближающейся старости. – Ллевелин хочет знать, сколько времени у него осталось, чтобы набивать сундуки награбленным добром, прежде чем король предложит Ричарду мир.

Рука Элинор покоилась на плече мужа. Ее ясные темные глаза сверкнули золотисто-зелеными искрами.

– А скоро наступит мир, Иэн?

Он накрыл ее руку своей ладонью.

– Скоро? Этого я не могу сказать, просто молюсь и надеюсь. Как ты знаешь, Генрих не из тех, кто продолжает добиваться своей цели даже тогда, когда это начинает приносить неудобства или тем более становится опасным. Более того, короля может осудить церковь, а ведь он этого очень боится.

– Но не при епископе Винчестерском, который все время твердит ему, что тот поступает правильно. – Элинор поцеловала мужа в затылок и вернулась на свое место.

– Я думаю, после избрания Эдмунда Эбингдонского архиепископом Кентерберийским ситуация изменится, – сказал Иэн. – Эдмунд – святой, и он не побоится призвать к примирению обе враждующие стороны...

– Что и делают уже в течение почти целого года все епископы, кроме прихвостней Винчестера, – прервав мужа, взволнованно проговорила Элинор, и ее глаза вновь засверкали.

Иэн улыбнулся.

– Но Генрих истинно верует, и Эдмунд в его глазах будет пользоваться авторитетом еще до того, как получит мантию.

– Да, Эдмунд – святой, – согласилась Элинор, – но все-таки не больший, чем епископ Лондонский, а Роджеру до сих пор не удалось добиться примирения.

– Потому что Роджер – такой же епископ, как и Винчестер, – сказал Иэн. – По мнению короля, они оба одинаково близки Богу, хотя всему остальному свету совершенно очевидно, что Роджер сразу же предстанет перед ликом Господа, когда тот сочтет необходимым призвать его на небеса...

– А Винчестер отправится прямо к дьяволу! – выпалила Элинор.

Глаза Иэна светились печалью.

– Нет, – вздохнул он. – Несмотря на все неприятности, которые он навлек на нашу несчастную страну, Питер де Рош – не дьявол. В нем нет злого духа. Бог не проклянет человека за непонимание.

– Когда-то он был твоим другом, и ты никогда не перестанешь любить его, – раздраженным тоном сказала Элинор. – Но именно Винчестер, и только он, вбил в голову Генриха мысль о том, что король должен быть всемогущим и править без советов или согласия его баронов, несмотря на закон или традиции. И именно Винчестер преднамеренно подтолкнул Ричарда Маршала к бунту, рассчитывая на то, что, в случае победы, все остальные смирятся и отдадут свои привилегии без сопротивления.

– Но Винчестер думал таким образом восстановить мир и порядок в стране, – примирительно сказал Иэн, стараясь унять не на шутку разгневавшуюся Элинор.

– Винчестер думал таким образом прибрать покорную страну к своим рукам! – раздраженно отозвалась Элинор на последнее замечание, но, увидев замешательство на лице мужа, вскочила, снова поцеловала его, рассмеялась и вернулась на свое место. – Хорошо, – продолжала она, – я согласна с тобой!.. Тогда я пожелаю ему мучения в чистилище вместо огня ада!

Последние слова заставили рассмеяться Иэна.

– Твои представления о милосердии, моя любовь, веселят мне кровь. Но единственное, что я хотел разъяснить, так это то, что нам не следует опасаться, что Винчестер предаст нас анафеме, если мы отправимся в Уэльс на свадьбу нашего сына. – И Иэн обратил свой нежный взор на впорхнувшую в комнату старшую внучку.

Иэн давно уже перестал вспоминать о том, что Джоанна, мать Сибель, была его приемной дочерью, а не родной. Он знал, что Элинор вспоминает своего первого мужа, Саймона Леманя, с любовью, которую постаралась передать не только его детям – Джоанне и Адаму, но и сыну от второго брака – Саймону. Элинор не возражала против того, чтобы Иэн называл Джоанну дочерью, а Сибель – внучкой.

Сибель мимоходом обронила поцелуй на макушку деда и направилась прямиком к Элинор, держа в протянутой руке льняной стебель.

– Мне кажется, этот отмачивается уже достаточно долго, – сказала она.

Элинор взяла стебель и растрепала его, а затем пощупала ворсинки.

– Да, – согласилась она, – но останься – пусть горничная передаст женщинам, чтобы приступали к работе. Я хочу, чтобы ты написала письмо матери и отцу и сообщила им, что Иэн и я через пять дней отбываем в Уэльс.

– Уэльс? – переспросила Сибель, глядя на них расширившимися от удивления прекрасными глазами цвета зрелого янтаря. – Что-нибудь с Саймоном? – Теперь ее голос по-настоящему задрожал.

– Нет-нет, родная, с твоим братом все в порядке, – поспешил успокоить ее Иэн.

Элинор не могла удержаться от язвительного замечания:

– Если не считать того, что он еще больше обезумел, чем прежде, то, я думаю, ничего особенного.

Сибель растерянно переводила взгляд с дедушки на бабушку.

– Что Саймон натворил на сей раз? – с опаской спросила она.

Сибель любила всех в семье, но Саймона она просто обожала, ибо он, хотя и доводился ей дядей, был всего лишь на шесть лет старше и стал Сибель настоящим товарищем по детским играм. Саймон до сих пор, оставался ее ближайшим другом и поверенным всех ее сокровенных тайн. Однако она признавала, что Саймон оказался очень необычным ростком на древе семьи, все представители которой посвящали жизнь расширению своих владений, преумножению богатств и усилению власти. Поэтому Саймон часто ссорился с родителями, особенно со своей практичной и темпераментной матерью. Однако сейчас, вместо того чтобы выказать признаки ярости, яркие глаза Элинор лучились радостью.

– Впервые в жизни он поступил правильно, – сказала она. – Я говорю так, поскольку мы только что получили от принца Ллевелина официальное приглашение на свадьбу Саймона и Рианнон.

– О, замечательно! – воскликнула Сибель. – Я знала, что он уговорит ее! – Вдруг ее глаза снова расширились. – Но зачем вы едете в Уэльс сейчас? Ведь наверняка...

– Наверняка у лорда Ллевелина припрятано для нас столько неприятностей, сколько у паршивой дворняги блох, – едко бросила Элинор. – Если только не Саймону пришла в голову эта безумная затея – устроить свадьбу в самый разгар войны! Назначена дата – первое число декабря.

Сибель улыбнулась:

– Это не безумие, а суеверие. Саймон всегда говорил, что женится в тот же день, в какой ты выходила замуж, бабушка. Он говорил, что эта примета помогла моим маме и папе, поэтому они очень счастливы друг с другом.

– Счастливые браки не определяются днем свадьбы, – ответила Элинор, но выражение ее лица смягчилось, и она продолжала более спокойным тоном: – Счастливыми браки становятся при доброй воле, хорошем отношении и искреннем желании обеих сторон. В любом случае... – Она улыбнулась, но голос оставался серьезным. – В ситуации Саймона и Рианнон свадьба могла быть отложена до первого декабря будущего года, когда, спаси Господи, наша поездка в Уэльс не ввергла бы короля в искушение объявить о нашей измене.

– Послушай, Элинор, – запротестовал Иэн, глядя на нее с усмешкой, – ты сама себе противоречишь. Ты же знаешь, что идея пышной свадьбы принадлежит не Саймону. Ясно, что если бы Саймон хотел жениться первого декабря, то он бы предпочел предстать с Рианнон перед любым священником в присутствии нескольких свидетелей и этим ограничиться. А Рианнон уж тем более! Торжества – наверняка мысль Ллевелина. Я говорил тебе о целях, которые он, вероятно, преследует.

Сибель почти не прислушивалась к их разговору, ее золотисто-бронзовые брови были сведены воедино так, что между ними пролегла глубокая морщина.

– Можно, я поеду с вами? – осторожно спросила она. – Я не знаю, соберется ли папа – не потому, что ему не хочется, а потому, что он опасается причинить королю Генриху больше огорчений, чем уже причинил. Но я... я хотела бы посмотреть, как Саймон женится, и снова повидать Рианнон.

– И, может быть, повстречаться с Уолтером де Клером? – добавила Элинор, но, увидев смущение внучки, поспешила объясниться: – Нет, я не дразню тебя, Сибель, я спрашиваю серьезно. Когда бы Уолтер ни появлялся в нашей семье, он всегда выискивает глазами тебя. Правда, нет уверенности в том, что он окажется в Билте, но, по последним известиям, он сейчас вместе с Ричардом Маршалом. Ричард, конечно, будет приглашен на свадьбу Саймона, и, похоже, если Уолтер с ним, то он тоже приедет, поскольку они знакомы с Саймоном с ранней юности. Я знаю, твой отец одобрил бы брак между тобой и Уолтером. Ему нравится Уолтер, а принадлежащие ему земли – это как раз то, что нам надо.

– Элинор! – резко оборвал жену Иэн. – Не дави на Сибель своими разговорами о предпочтениях Джеффри и владениях Уолтера. Крепость Роузлинд – достаточно богатое и сильное владение. Нам не нужны никакие девичьи жертвоприношения.

– А я и не давлю на нее, – запротестовала Элинор. – Я просто спрашиваю или, может быть, хочу предупредить. У меня есть такое чувство, что Уолтер попросит руки Сибель, как только снова увидит ее. Мне кажется, что он испросил бы согласия Джеффри еще раньше, если бы не боялся, что его в любой момент могут объявить мятежником и лишить владений.

– Это самое резонное, – подчеркнул Иэн. – С его стороны, оказалось мудрым и благородным поступком не торопиться со сватовством и не добиваться благосклонности девушки в такое смутное время. Должен сказать, что мне Уолтер де Клер кажется человеком чести.

Сибель молча внимала беседе бабушки с дедушкой, потому что понимала, что леди Элинор никогда не прикажет своей внучке идти под венец с нежеланным мужчиной, будь он даже богат, как Крез, а лорд Иэн обрушит всю силу своего гнева и меча на того, кто посмеет предположить, что такое вообще возможно. Мужчины семьи замка Роузлинд ценили свободу выбора своих женщин, поэтому такими счастливыми и оказались браки Джоанны и Джеффри, Адама и Джиллиан.

Сибель до сих пор не задумывалась всерьез о браке. Хотя, по правде говоря, она находила Уолтера де Клера привлекательным. Это ее слегка озадачивало, поскольку девушку окружали очень красивые мужчины, а Уолтера нельзя было назвать красавцем. Не то чтобы в его внешности нашлись откровенно отталкивающие черты – он был высокого роста, как Саймон или Иэн, и так же крепко сложен, как ее дядюшка Адам. И все же по сравнению с захватывающей дух красотой Саймона, унаследованной им от Иэна, или даже с величавой осанкой Адама Уолтер выглядел простовато. Пока Сибель подбирала слова, перед ее мысленным взором возникло лицо Уолтера: сильный квадратный подбородок, широкий подвижный рот, который всегда ей улыбался, но мог быть, как ей думалось, твердым и жестким, тонкий, с легкой горбинкой, нос, ясные, словно зимнее небо в погожий день, синие глаза. Мысли Сибель остановили свой бег. Да, именно глаза Уолтера ей нравились больше всего. Они светились юмором и умом.

– О, я тоже так думаю, – засмеялась Элинор, соглашаясь с характеристикой, данной Иэном благородству Уолтера. – Он такой же плохой, как и ты, и я говорю это не для красного словца. Нет, ты все-таки хуже. Иэн похож на Саймона – я имею в виду моего первого мужа, – сказала Элинор, обращаясь к Сибель, которая смотрела на нее с удивлением. – Мой Саймон слыл великим человеком, потому что был так благороден, что мог лбом прошибить каменную стену.

Но Сибель была удивлена не потому, что перепутала сына Элинор с ее первым мужем, так как они оба носили имя Саймон. Она смотрела удивленно потому, что впервые поняла из всего услышанного, что Уолтер де Клер похож на ее деда, которого она не знала. Отец ее матери был на тридцать лет старше своей жены и умер, когда Джоанне было девять лет. Насколько Джоанна любила своего отчима – а она просто обожала его, – настолько же была убеждена в том, что память о ее родном отце не должна умереть. Джоанна не раз рассказывала маленькой Сибель о внешности своего отца и его личности.

Многое из того, что Джоанна описала дочери, было, конечно, идеализировано, но Сибель не понимала этого. И хотя Элинор все реже вспоминала вслух своего первого мужа, гордость за этого прекрасного человека, прозвучавшая в ее голосе, подтверждала рассказы Джоанны. Сибель тоже обожала Иэна, но безграничное восхищение ее родным дедом передалось и ей. Сравнение Уолтера с первым мужем Элинор значило для Сибель больше, чем могла предположить ее бабушка. Однако этот разговор и неожиданно обнаруженное сходство между двумя незнакомыми, но не безразличными ей мужчинами заставили Сибель ощутить странное смущение, и, чтобы скрыть его, она поспешила сменить тему.

– Но вы всегда говорили, что это дедушка настолько благороден, что старается лбом прошибить стену, – дразнящим тоном сказала Сибель.

– Твоим дедушкой был Саймон, Сибель, – напомнил ей Иэн. Хотя Иэн и привык считать детей Элинор от первого брака своими родными, но он был сквайром Саймона и его лучшим другом. И он тоже не хотел, чтобы память о Саймоне умерла.

При этом вторичном напоминании слабый румянец выступил на щеках Сибель, но она только весело сказала:

– Да, я знаю. Мама часто говорит о нем. Удобно иметь трех дедушек: двоих здесь и одного – на небесах. Как бы я ни ошибалась, всегда кто-нибудь из них примет мою сторону!

Элинор, подняв брови, внимательно наблюдала за симпатичным личиком внучки. Может быть, этот слабый румянец был вызван какой-то особой причиной, а может быть, появился при воспоминании о чем-то неприятном. Сибель была внешне точной копией своих родителей: она унаследовала блестящие рыжие волосы от Джоанны, а их светло-коричневый с бронзовым отливом оттенок – от Джеффри, молочно-белый цвет кожи – от Джоанны, а мягкий золотисто-кремовый глянец румянца – от Джеффри. Но глаза были полностью отцовскими, а чувство юмора, к сожалению, полностью Джоанны. Сибель тоже могла намазать маслом пол, чтобы посмеяться над тем, как кто-нибудь, неся полную пригоршню яиц, поскользнётся на нем.

– Итак, госпожа, – с шутливой суровостью сказала Элинор, – вы можете уводить своего дедушку в разговоры на другую тему, но меня не так-то просто одурачить. В равной степени и хорошо, и плохо иметь мужем такого мужчину, как Уолтер, который готов жить и умереть за свою честь. Одному Богу известно, скольких страданий и беспокойства стоило мне иметь в мужьях людей такого типа. Должна тебя предупредить, что Уолтер де Клер из тех, кто не отступает, даже столкнувшись лицом к лицу с бедою, если честь требует от него идти вперед.

– Так и должно быть, – с нажимом произнес Иэн. – В ком нет чести, нет и человека. А есть только животное, ходящее на двух ногах.

– Тьфу ты! – воскликнула Элинор, употребив любимое в последнее время выражение ее мужа. – Джеффри не обвинишь в отсутствии чести, но он не лезет на рожон, по крайней мере, не так часто, как ты. Но что заставило меня сначала вспомнить об Уолтере де Клере – так это то, что ты, Иэн, сказал перед тем, как вошла Сибель: Винчестер вконец напуган и не хочет наживать новых врагов. Если Уолтер тоже почувствует, что Винчестер больше не станет призывать короля к отмщению, он почти наверняка открыто объявит о своих намерениях. Это, возможно, и не случится сейчас, но произойдет очень скоро. Поэтому Сибель должна решить, каково ее отношение к Уолтеру.

На лице Сибель, принявшем свой обычный цвет, вновь вспыхнул румянец.

– Но я не знаю.

– Что за детский лепет, Сибель? – резко сказала Элинор. – Ты должна знать, по вкусу тебе Уолтер или нет.

– Элинор! – воскликнул Иэн. – Если Сибель в нерешительности, мы можем пока отказать Уолтеру.

– Но это нечестно по отношению к нему, – указала Элинор, с облегчением заметив, что Сибель смотрела на нее и не видела выражения лица Иэна, сначала удивленного, а затем ироничного.

Иэн знал, что уж совсем не похоже на Элинор – волноваться о том, что честно или нечестно по отношению к другим, когда затрагивались интересы ее собственной семьи. Элинор могла быть доброй и справедливой и, как правило, таковой и была. Однако интересы Роузлинда и всех, связанных с этим местом кровными узами, были превыше всего, остальное оказывалось второстепенным. Хотя Иэн и не обладал даром видеть предметы насквозь, но более двадцати лет, прожитых им с Элинор, обострили его восприятие. Он понял, что Элинор беспокоилась о Сибель, а не об Уолтере – но это было не совсем так. Элинор хотела, чтобы Сибель выбрала Уолтера, а как только он вошел бы в семью, то стал бы частью того, что принадлежит ей, тем, о ком она начала бы преданно заботиться.

Пока все эти мысли роились в голове Иэна, Элинор продолжала говорить спокойно и задумчиво:

– По крайней мере, если ответ будет скорее «нет», чем «да», то Сибель, думаю, должна сказать нам сейчас, чтобы мы смогли предупредить Уолтера о том, что брачного контракта не будет. Я не прошу Сибель приговаривать себя окончательно, только сказать, кажется ли ей Уолтер возможным кандидатом в мужья или нет. Вполне понятно, что ей симпатичен этот человек, но женщине может нравиться мужчина, не вызывая у нее ни малейшего желания лечь с ним в постель, вопреки тому, что думает большинство священников.

– Но это послужило основанием для многих браков, – заметила Сибель. Голос ее звучал безразлично, однако появившийся румянец, который она не могла скрыть, как и волнение в голосе, выдавал ее.

– Не для женщин нашей семьи, – твердо сказала Элинор. – Только любовь может заставить нас забыть о Роузлинде.

– Да и то не совсем, – язвительно вставил Иэн.

– Как ты можешь так говорить? – воскликнула Элинор, притворно расширив от обиды глаза. – Разве не всегда я была покорна и послушна вашей воле, мой господин?

Иэн усмехнулся и прикрыл ладонью глаза, а Сибель рассмеялась.

– Бабушка! – запротестовала она. – Подумайте о бедном отце Эдгаре. Вы знаете, что он не так молод, а скамья в исповедальне очень твердая. Ему придется часами сидеть на ней, если вы станете доказывать, что покорны и послушны.

– Послушание и покорность не надо доказывать, – заметила Элинор, преднамеренно изобразив непонимание, но глаза ее блестели от скрываемого смеха. – А ты, невоспитанное дитя, должна, прежде всего, подумать о том, как неудобно будет стоять коленопреклоненной твоей бабушке с ее ревматизмом в коленях, а не об отце Эдгаре с его пухлым задом.

– Ревматизм в коленях! – воскликнула Сибель. – Когда вы верхом отправляетесь на охоту, у вас в коленях не оказывается никакого ревматизма. Он появляется только тогда, когда вам надо преклонить колени, чего вы не любите делать!

– Разве я не говорила, что она плохо воспитана? – притворно пожаловалась Элинор Иэну. – Какое неуважение к пожилой слабой бабушке!

– Ничего удивительного, – ответил Иэн с шутливой серьезностью. – Не ты ли только что рассказывала, что ее дедушка Саймон был лишен дипломатичности? Сибель совершенно естественно унаследовала эту черту характера.

– Она, похоже, унаследовала и его способность сбивать меня с толку, – с притворным укором сказала Элинор, одновременно нежно касаясь рукой внучки. – Но на этот раз не выйдет. Если ты хочешь поехать с нами в Уэльс, Сибель, любовь моя, то, по крайней мере, должна быть сразу же готова сказать «нет». Я уверена, что если Уолтер увидит тебя на свадьбе, сама обстановка праздника заставит его решиться открыто объявить о своих намерениях.

«А если нет, – мысленно продолжил Иэн, – то Элинор сама все устроит». Но вслух он не сказал ни слова. Он заметил румянец, вспыхнувший на лице Сибель; ему тоже нравился Уолтер и мысль о его браке с Сибель. И у него оставалось достаточно времени вмешаться, если бы он увидел, что оказанное на Сибель давление делает ее несчастной. Ответ, данный Сибель бабушке, когда та закончила прощупывать почву, укрепил его в принятом решении.

– Я не хочу говорить «нет», – призналась Сибель. – Я знаю, что мне не надо тянуть с замужеством, и Уолтер мне кажется привлекательным, но... но, я не уверена, что он будет хорошим мужем.

Двумя днями позже в Хемеле родители Сибель – лорд Джеффри Фиц-Вильям и его супруга, леди Джоанна, – также обсуждали тему женитьбы Саймона на Рианнон. Они получили оба письма с интервалом в один час: одно – от дочери с сообщением о том, что Иэн и Элинор собираются поехать на свадьбу, а другое – с приглашением принца Ллевелина.

Смеркалось, и факелы вдоль стен центрального зала были уже зажжены. Хемел построили давно, и сквозь узкие прорези окон, глубоко посаженных в его толстые стены, проходило недостаточно света даже в солнечный день. А ноябрьским вечером, затянутые тонкой потрепанной промасленной кожей для защиты от самых сильных ветров и холода, эти окна становились настолько бесполезными, что о них можно было и вовсе не вспоминать.

Но место владельца замка было устроено возле одного из больших каминов и выглядело уютным. В камине ревело и сыпало искрами огромное пламя; в высоких стальных подсвечниках горели без дыма и гари толстые свечи из настоящего пчелиного воска; обтянутые мягкой тканью стулья давали ощущение комфорта, а резные подножные скамейки позволяли поднять ноги на такую высоту, чтобы уберечь их от гуляющих по полу сквозняков. В то же время многие из слуг, сидящих на простых скамьях или даже на толстых подстилках из тростника прямо на полу, чувствовали себя не менее спокойно, чем хозяева. Их жизнь протекала если не счастливо, то просто. Единственное, что им приходилось делать, – подчиняться; их не волновали проблемы отказа от присяги верности королю или философские вопросы добра и зла.

Джоанна с тревогой наблюдала за мужем. Она знала содержание обоих писем, поскольку только что прочитала их, и очень хотела увидеть свадьбу своего сводного брата Саймона, которого нежно любила. Поскольку леди Элинор частенько бывала в отъезде, сопровождая Иэна, Джоанне в девичестве приходилось часто брать заботу о Роузлинде и о Саймоне на себя. Она относилась к нему, как к младшему брату и старшему сыну одновременно. Но в то же время Джоанна чувствовала, что не может настаивать на поездке Джеффри в Уэльс. Ссора короля с его баронами, спровоцированная епископом Винчестерским, касалась Джеффри непосредственно и заставляла его разрываться на части. Умом и всеми своими чувствами он был на стороне Ричарда Маршала, графа Пемброкского, и поддерживал Великую хартию вольностей; с другой стороны, Джеффри приходился королю кузеном, хоть и незаконнорожденным. И что было еще важнее – Генрих всегда оставался добр к Джеффри.

До прихода Винчестера Джеффри был доверенным советником и управляющим многих королевских замков. Более того, Генрих упорно сопротивлялся желанию Винчестера лишить Джеффри всех его почестей и владений, несмотря на то, что Джеффри не одобрял советы Винчестера и фантазии Генриха. Доверие короля требовало присяги верности, и Джеффри принес такую присягу, однако слишком многое из того, что происходило, делалось против его воли.

А затем произошел разгром в Аске. Опять, вопреки советам не только одного Джеффри, но и всех мало-мальски известных в Уэльсе баронов, король послушался Винчестера и атаковал владение Пемброка в Аске, располагая силами смешанной армии, состоящей из английских рекрутов и иностранных наемников. Но атака были обречена на провал еще до ее начала. Во время набегов, совершенных валлийскими бандами принца Ллевелина, были разрушены осадные приспособления армии Генриха и уничтожены значительные запасы оружия и еды. А тактика выжженной земли, перенятая Ричардом Маршалом у своих валлийских вассалов, не оставила людям Генриха шанса прожить за счет даров природы или восстановить потерянное, что делало длительную осаду невозможной. Несколько прямых атак были отбиты с гораздо большими потерями в армии короля, чем со стороны защитников Аска.

Чтобы король не бежал, поджав хвост, как побитая дворняжка, и не выглядел полным дураком, было устроено перемирие. Пемброк уступил свой замок на условиях, что он будет возвращен ему через пятнадцать дней в целости и сохранности и с нетронутыми запасами и что король соберет совет, на котором рассмотрит претензии Пемброка, Джилберта Бассетта и других баронов. Джеффри, некоторые священники и представители знати поручились в том, что король сдержит слово и Аск будет возвращен Ричарду. Вместо этого на графа устроили засаду с целью захватить его и заточить в тюрьму за «преступление», которое состояло в том, что он требовал от Генриха выполнить условия перемирия.

Ричард избежал засады, и Аск снова перешел в руки своего владельца без единой капли пролитой крови. Фактически, Пемброк мог бы потребовать от священнослужителей применить свое право отлучения от церкви против короля, а от тех из благородных господ, кто давал поручительство, – привести своих вассалов и выступить на его стороне. Однако граф не зашел так далеко, хотя он был уже сыт по горло вероломством короля. Когда Генрих привел во второй раз свою армию в Уэльс, чтобы наказать Ричарда за «предательство и дерзость», Ричард согласился на неожиданную атаку на королевский лагерь в Гросмонте, которую спланировал и возглавил его союзник принц Ллевелин. Во время атаки армия короля тихо и без кровопролития была раздета догола.

Из-за того, что епископ Винчестерский отдалил от себя всех английских баронов, как своими глумлениями, так и выпадами против Хартии вольностей, которая определяла их права и привилегии, только несколько мелких вассалов могло откликнуться на его призыв собрать войско. Большинство могущественных вассалов должны были отказаться, потому что они либо выступали гарантами исполнения королем его клятвы, данной графу Пемброку, что совершенно не допускало возможности враждебных действий по отношению к нему с их стороны, либо были просто сыты недостойным поведением Генриха.

Вновь собранная армия короля состояла почти полностью из иностранных наемников под командованием капитанов из Пуату. Единственными исключениями стали Роджер Бигод, граф Норфолкский, и Вильям Лонгспи, граф Солсбери – отец Джеффри. Участие Роджера Бигода в этой войне объяснялось сочетанием в нем молодости, неопытности, страстной любви к борьбе ради чистого удовольствия, которое доставляла ему любая битва, и тем фактом, что он доводился королю зятем, женившись на сестре Генриха – Изабелле. С графом Солсбери дело обстояло совершенно иначе.

Джеффри поднял голову, оторвав взгляд от письма принца Ллевелина, и встретил обеспокоенный взгляд Джоанны.

– Да, – твердо сказал он, – мы поедем на свадьбу. – Когда он говорил, губы у него становились тоньше и жестче.

Последовала короткая пауза, во время которой Джоанна не переставала внимательно наблюдать за выражением лица мужа.

– Ты всегда так добр ко мне, Джеффри, – медленно произнесла она. – Я очень хочу увидеть свадьбу Саймона, ты знаешь это. Но тем не менее...

Джеффри невесело рассмеялся.

– Нет ничего такого, о чем бы ты меня попросила, а я не сделал, Джоанна, но я делаю это не для тебя. Отчасти я хочу дать Генриху и Винчестеру дополнительный повод для беспокойства. Если бы они сами были честными людьми, то поняли бы, что в Уэльсе я не сделаю и не скажу ничего такого, что могло бы причинить им вред, и на душе у них было бы спокойно. Однако они настолько глупы и так мало верят в честность людей, что, несомненно, подумают, будто я замыслил измену, раз отправился на свадьбу моего шурина.

– Но разве это не опасно? – взволнованно спросила Джоанна.

Выражение лица Джеффри смягчилось.

– Ты имеешь в виду – для Вильяма и Иэна? Моя радость, не думаешь же ты, что я могу исключительно ради того, чтобы проучить кого-нибудь, подвергнуть опасности своих сыновей? Мальчики в Оксфорде... Мы возьмем их с собой. Разве это не нормально, что они поедут на свадьбу своего дяди?

Сначала лицо Джоанны засияло радостью, но почти в то же мгновение тень глубокой задумчивости накрыла его. Джоанна нахмурилась.

– Не слишком ли мы далеко зайдем, взяв с собой мальчиков без разрешения? Не хочешь же ты на самом деле порвать с королем, не так ли?

К удивлению Джоанны, Джеффри не спешил заверить ее в том, что собирается сохранить преданность своему кузену. Он держался так, будто не расслышал ее вопроса.

– Не могу же я опоздать на свадьбу, дожидаясь ответа? – насмешливо ответил он вопросом на вопрос. – Конечно, я напишу королю и объясню ему свои действия.

На какое-то мгновение горечь исчезла с лица Джеффри, а в глазах засверкали золотистые искорки удовольствия при мысли о том, какова будет реакция Генриха на такое письмо, но веселье длилось недолго. Его глаза не потускнели, а заблестели еще ярче от вспыхнувшей в них злости.

– И я надеюсь, что он впадет в такую ярость, что завопит об измене. Пусть приезжает сюда и грызет зубами стены Хемела, пока Иэн и Адам не ударят его с тыла! Между нами, мы будем...

– Джеффри... – Джоанна наклонилась вперед и положила руку поверх руки мужа; он крепко сжал тонкое нежное запястье жены. – Ведь ты этого не хочешь! И ты знаешь, что Генрих не завопит об измене, пока ты сам не вынудишь его. Потому что, несмотря на все его выходки под стать трудному ребенку, он любит тебя.

– Разве? – твердо и холодно спросил Джеффри. – Разве он любит меня? Ведь только мне назло, только чтобы причинить мне боль, он приказал отцу лично возглавить свое войско. Бедный папа, он настолько покалечен, что едва может взобраться на лошадь. При этом он испытывает такую боль... Это жестоко, просто жестоко! – Голос Джеффри дрогнул.

– А ты уверен, что это Генрих? – спросила Джоанна. Она с благодарностью и облегчением подумала о том, что тяжелая тема всплыла сама собой. Несколько раз она пыталась усмирить гнев Джеффри, но он загонял свою обиду глубоко внутрь себя, что было совсем ему не свойственно. – Генрих привязан к твоему отцу, – продолжила она ласковым и спокойным голосом. – Лично мне кажется, что здесь чувствуется рука Винчестера – предложить подобное, полагая, что ради спасения своего отца ты нарушишь клятву, данную Ричарду. И не думаю, что двуличие Винчестера помешало бы ему самому призвать твоего отца, потребовав от него при этом вести себя и говорить так, как будто бы он пришел к королю по собственной воле и желанию.

– Но зачем бы папа... О Боже! Очень похоже на то, что ты права, Джоанна. Конечно, эта змея могла написать папе и сообщить, что король разгневан – вынужден признать, это могло быть недалеко от истины! – и что если папа приедет лично со своими людьми, то Генрих успокоится и не причинит никакого вреда ни мне, ни моим детям. А еще епископ! Ему бы служить в обители сатаны, а не в храме Божьем!

– Ну... – Джоанна гладила руку мужа. – Мы точно не знаем, чья тут вина, и, наверное, никогда не узнаем. Дав слово, твой отец останется тверд, как камень, и будет утверждать, что это была его собственная идея – вот увидишь.

Джеффри кивнул головой, его взгляд был направлен в никуда. Наблюдая за выражением лица мужа, Джоанна была готова расплакаться от радости. Казалось, он помолодел лет на десять и сбросил с себя тяжкий груз горечи. В отличие от Иэна, Джеффри не был исполнен любовью ко всему человечеству. Джеффри вообще относился к людям предубежденно и ясно видел недостатки даже тех, кого больше всех любил. Тем не менее, если уж он кого-то любил, то любил крепко, несмотря на все их несовершенство. Таких было немного, не считая его отца и мачехи, их детей и их родственников по браку, но особое место среди них занимали король Генрих и брат Генриха – Ричард Корнуолл.

Джеффри часто раздражала непоследовательность Генриха, его порывы, заводящие слишком далеко, манера перекладывать вину на других и внезапные вспышки недовольства, но в то же время он больше всех остальных разделял любовь короля к музыке и искусству. Джеффри искренне восхищался взмывающими ввысь храмами, которые строил Генрих, и прекрасными скульптурами, которыми он их украшал. Генрих дал Джеффри много власти, и Джеффри щедро делился богатством с королем, не жалея на его артистические занятия ни денег, ни людей, ни труда, когда надо было на собственном горбу перетаскивать груды камней и складывать их в аккуратные стопки своими руками. В такие моменты Джеффри меньше думал о Боге и о душе, чем о чистой красоте, но он чувствовал, что Господь простит ему это.

За все годы правления король, несмотря на всю вредность характера и свойственную ему пакостность (как считала про себя Джоанна), ни разу не совершил ничего такого, что могло бы навредить его кузену, так искренне разделявшему его любовь к прекрасному. Жестокость, проявленная Генрихом по отношению к его престарелому отцу, потрясла Джеффри и поколебала веру в своего друга и брата. Поэтому Джеффри так бурно отреагировал на участие отца в этой постыдной войне короля со своим вассалом. Сам же Джеффри отказался участвовать во второй, неправедной атаке на графа Пемброка.

Джоанна догадывалась, о чем думает Джеффри. Хотя муж никогда раньше не касался этой темы, она слишком хорошо его знала. На самом деле Джоанна не очень верила в то, что сказала: будто именно Винчестер виноват в том, что отец Джеффри был призван на войну. Она сама недолюбливала Генриха. Будь он ее ребенком, его бы научили держать себя в узде и больше заниматься делами королевства, а не проектировать храмы и наслаждаться созерцанием статуй и песнопениями.

Тем не менее, ее вполне устраивала версия о виновности Винчестера, так как она помогала снять с плеч мужа часть груза, делавшего его несчастным. Джоанна надеялась, что страна в скором времени избавится от Винчестера – Генрих не любил неудач. С другой стороны, сам король был еще молод, и его правление могло продлиться долгие годы. И Джоанна со всей свойственной ей трезвостью и практичностью решила, что если Джеффри и суждено иметь на кого-то зуб, то пусть лучше он злится на Винчестера, чем на короля.

Ее взгляд, полный любви и восхищения, остановился на муже. В этот момент Джоанна не испытывала ничего, кроме нежности, но она хорошо знала, что одного поворота головы или его особенного взгляда достаточно для того, чтобы ее нежность в одно мгновение переросла в страсть. Как только она подумала об этом, теплая волна желания захлестнула ее, а вместе с ней и радостное чувство благодарности за то, что и взаимная страсть не умирала. И в это же мгновение, словно почувствовав ее желание, Джеффри внимательно посмотрел на жену. В ту же секунду Джоанна вспыхнула: ее кожа была так бела, что даже самый слабый румянец сразу становился заметен. От сознания того, что цвет лица у нее изменился, Джоанна покраснела еще больше и опустила глаза.

При виде того, как Джоанна залилась краской, беспокойство пронзило Джеффри. Хотя жена никогда не лгала, но ему не мог не быть известен ее талант подчинять правду своим целям, развитый в ней не меньше, если не больше, чем в ее матери. Он как раз размышлял над тем, какую часть из того, что она сказала, надо подвергнуть тщательной проверке, и тут чуть не рассмеялся. Когда Джоанна преподносила факты так, что они представали в новом свете, вид у нее был невинный, как у ангела. Именно в тот момент, когда Джоанна потупила очи, Джеффри связал ее румянец, молниеносное нежелание встречаться с ним взглядом и свадьбу Саймона. Тревога исчезла с его лица, и у него вырвался сдавленный нежный смешок.

– Думаю, эта поездка в Уэльс будет приятной – если я выживу, конечно, – сказал он, желая поддразнить Джоанну. – Раз уж мысль о свадьбе так действует на тебя... – Он внезапно поднялся и направился к спинке ее стула. Шаг, еще один короткий шаг – и вот он уже положил руку ей на шею. – Нам не обязательно ждать, пока мы отправимся в путь... – Голос его стал серьезным и от этого более низким и глубоким.

Появилось почти ощутимое колебание, прежде чем Джоанна слегка покачала головой и откинулась назад так, чтобы увидеть глаза мужа.

– Уже накрывают столы к вечерней трапезе, – сдавленным голосом произнесла она.

– Тогда после ужина, о Смущеннолицая Невинность? И мы поднимемся в нашу опочивальню по отдельности, чтобы не травмировать челядь? – Джеффри опять дразнил ее, но его губы стали полнее, чем обычно, а глаза ярко блестели.

Джоанна рассмеялась.

– После ужина, – согласилась она. – Было бы невыносимо думать о том, как все они смотрят на блюда с едой на столе и ждут нас. – Она подняла одну бровь. – Не люблю, когда меня торопят.

– Обещаю, что не стану этого делать, – мягко сказал Джеффри, и его пальцы медленно скользнули по ее затылку и шее, когда он убирал руку.