Сладкоречивый незнакомец (ЛП)

Глава 2

Я всегда ненавидела трехчасовую поездку от Остина до Хьюстона. Но долгое пребывание в одиночестве и тишине дало мне возможность воскресить воспоминания о детстве и попытаться понять, что заставило Тару завести ребенка, о котором она не была готова заботиться.

Я довольно рано поняла разницу между мной и красавицами. Мне повезло родиться достаточно симпатичной: с синими глазами, светлыми волосами и бледно-молочным цветом кожи, которая под жестоким техасским солнцем сразу же становилась ярко-красной. («У тебя совершенно отсутствует мелатонин, — восхитился как-то Дэйн. — Похоже, что ты родилась, чтобы прожить жизнь в библиотеке»). Со своими пятью футами и четырьмя дюймами1 я была обычного среднего роста, с неплохой фигурой и стройными ногами. Тара же принадлежала к царству богинь. Создавалось впечатление, что природа, поэкспериментировав надо мной, создала идеальный образец. Тара получила усовершенствованные гены, которые выразились в восхитительно-точеной фигуре, густых платиновых волосах и мягкой форме губ, которой невозможно достичь никаким коллагеном. Со своими пятью футами десятью дюймами2 и стройными длинными ногами ее часто принимали за супермодель. Единственной причиной, почему Тара не пошла по этому, предопределенному ей природой, карьерному пути — это отсутствие самого минимального запаса дисциплинированности и амбиций.

По ряду причин я никогда не завидовала Таре. Ее красота, бросающаяся в глаза, одновременно отталкивала одних людей и притягивала других, обманывающих ее. Красота заставляла людей думать, что она была глупой, и по правде говоря, это обстоятельство никак не заставляло Тару доказывать свой интеллектуальный уровень. Великолепная женщина, по всеобщему ожиданию, никогда не будет умна, а если была — большинство людей находило это отталкивающим. Слишком много достоинств — нормальный человек просто не мог простить этого. Поэтому избыток красоты только добавлял неприятностей моей сестре. Когда я, наконец, обратила на это внимание, в жизни Тары уже было слишком много мужчин.

Точно так же, как у нашей матери.

Некоторые из «друзей» мамы были хорошими мужчинами. Вначале она видели красивую, веселую мать-одиночку, всецело преданную своим двум дочерям. В конечном счете, однако, они понимали, кем на самом деле она была — женщиной, отчаянно нуждавшейся в любви, но совершенно не способной на ответное чувство… женщиной, которая из всех сил пыталась управлять и доминировать над людьми, пытающимися быть с ней рядом. Она увлекала их всех, постоянно находя все новых и новых друзей и любовников.

Ее второй муж, Стив, продержался целых четыре месяца, прежде чем подал на развод. Он был добрым и ответственным, его присутствие благотворно отразилось на укладе нашего хозяйства, и его, такое недолгое присутствие в нашей жизни, показало мне, что не все взрослые похожи на нашу маму. Когда он прощался с Тарой и со мной, то с сожалением сказал, что мы были хорошими девочками, и ему жаль, что он не может забрать нас с собой. Но позже мама сказала, что Стив уехал из-за нас с Тарой. У нас никогда не будет нормальной семьи, пока мы не станем вести себя лучше.

Когда мне было девять лет, мама вышла замуж за Роджера, своего последнего мужа, не предупредив ни единым словом ни Тару, ни меня. Он был харизматичным и красивым, живо интересовался своими новыми падчерицами, поэтому сначала мы любили его. Но прошло немного времени, и человек, который рассказывал нам сказки на ночь, стал также показывать нам страницы из порножурналов. Он любил щекотать нас слишком долго и в таких местах, где взрослый мужчина не должен трогать маленьких девочек.

Роджер особо интересовался Тарой, брал на пикники на природу, покупал особые подарки. У Тары начались ночные кошмары, нервные припадки, она перестала есть. В конце концов, она попросила, чтоб я не оставляла ее наедине с Роджером.

Мама пришла в неописуемую ярость, когда Тара попыталась ей пожаловаться. Она даже наказала нас за то, что мы лжем. Мы боялись рассказать об этом кому-то постороннему, считая, что если наша собственная мать нам не верит, то другие и подавно не поверят. Единственное, что мне оставалось — защищать Тару по мере своих сил. Когда мы были дома, я оставалась с ней каждую минуту. Ночью она спала рядом со мной, а я засовывала ножку стула в дверную ручку, чтобы к нам нельзя было зайти.

Однажды ночью Роджер стоял под нашей дверью почти десять минут.

— Подойди, Тара. Впусти меня, или я не буду больше покупать тебе подарков. Я только хочу поговорить с тобой. Тара… — Он сильнее толкнул дверь, и стул протестующе заскрипел. — Нам же было хорошо на днях вместе, не так ли? Я говорил, как я тебя люблю. Но я больше не буду с тобой хорошим, если ты не уберешь этот стул от двери. Открой, Тара, или я скажу твоей маме, что ты капризничала. Ты будешь наказана.

Моя маленькая сестра сжалась в клубок возле меня, ее била дрожь. Она закрывала уши руками.

— Не впускай его, Элла, — шептала она. — Пожалуйста!

Я тоже боялась. Но, укрыв поплотнее Тару одеялом, все же встала с кровати.

— Она спит, — сказала я этому монстру достаточно громко, чтобы он хорошо меня услышал.

— Открой сейчас же, ты, маленькая сучка!

Петли двери заскрипели — он еще сильнее налег на дверь. Где была в это время моя мать? Почему ее не было рядом, чтобы сделать хоть что-нибудь?

При неясном свете ночника, я в отчаянии стала искать под кроватью корзинку для рукоделия, где лежали наши принадлежности для шитья. Мои пальцы наткнулись на холодный металл ножниц. Мы использовали их для того, чтобы вырезать из журналов одежду для бумажных кукол, всякие картинки и логотипы с коробок от воздушной кукурузы.

Я услышала глухой звук удара, когда Роджер плечом стал выбивать дверь, отчего ножка стула стала соскальзывать. Между каждым его ударом о дверь я слышала рыдания своей сестры. Адреналин в моей крови достиг максимума, приводя меня в состояние бешеной ярости. Набрав побольше воздуха в легкие, я пошла прямо к двери, сжимая в руке ножницы. Следующий глухой удар сопровождался треском расколовшейся древесины. Яркий свет из прихожей проник в нашу комнату через расстояние, достаточное, чтобы Роджер мог просунуть свою руку. Но когда он стал пытаться вытащить ножку стула из дверной ручки, я бросилась вперед и ударила по его руке ножницами. Я чувствовала, как металл вонзился во что-то живое. Прозвучал приглушенный рев боли и ярости, а затем… ничего, кроме звука отступающих шагов.

Все еще держа ножницы в руке, я вернулась в кровать к Таре.

— Я боюсь, — сквозь рыдания шептала моя маленькая сестра, орошая мою ночную рубашку горючими слезами. — Не позволяй ему забрать меня, Элла.

— Он никогда тебя не получит, — сказала я жестко и уверенно. — Если он вернется, то я заколю его, как свинью. А ты постарайся теперь заснуть.

И она заснула, крепко прижимаясь ко мне всю ночь, в то время как я бодрствовала до самого утра, с замиранием сердца прислушиваясь к малейшему шуму.

Утром Роджер оставил наш дом навсегда.

Мама никогда не спрашивала нас ни о той ночи: ни о том, что случилось, ни о том, почему на наш взгляд, Роджер резко ушел из нашей жизни. Единственное, что она сказала по этому поводу, было:

— У вас никогда не будет нового папы. Вы его не заслуживаете.

Были и другие мужчины после этого, некоторые хуже, некоторые лучше, но уже никогда столь же плохие, как Роджер.

И что самое странное из всего этого, это то, что Тара совершенно не помнила Роджера, или ту ночь, когда я ударила его по руке ножницами. Она была искренне изумлена, когда несколько лет спустя, я рассказала об этом.

— Ты уверена? — спросила она с озадаченным хмурым взглядом. — Возможно, тебе это только приснилось.

— Мне пришлось отмывать ножницы на следующее утро, — ответила я. Меня испугало, что она выглядела искренне недоумевающей. — На них была кровь. И стул был сломан в двух местах. Ты совершенно ничего не помнишь?

Тара отрицательно покачала головой, совершенно заинтригованная.

После такого опыта, после всего того парада мужчин, которые, как в калейдоскопе, появлялись ненадолго в нашей жизни, я стала замкнутой и настороженной, боясь довериться другому человеку. Но когда подросла Тара, она пошла совершенно по другому пути. У нее было бесчисленные поклонники и много секса. Я часто задавалась вопросом, сколько удовольствия на самом деле она получает от этого, если вообще получает.

Уверенность в необходимости моей защиты и заботы о Таре никогда не покидала меня. В течение всего подросткового периода, в каких только местах мне не пришлось побывать, чтобы забирать ее, когда очередной ухажер бросал ее… Я отдавала свои карманные деньги, чтобы она могла купить себе очередной наряд… Я отвела ее к доктору, чтобы ей выписали противозачаточные таблетки. Ей в то время исполнилось пятнадцать.

— Мама говорит, что я — бесстыжая, — шептала мне Тара в приемной врача. — Она сходит с ума от того, что я больше не девственница.

— Это — твое тело, — шептала я ей в ответ, сжимая ее ледяную руку. — Ты можешь делать с ним все, что пожелаешь. Но не беременей. И… Я думаю, что ты не должна позволять мальчику делать это с тобой, если ты не уверена в том, что он тебя любит.

— Они всегда говорят, что любят, — ответила мне Тара с горькой улыбкой. — Как можно узнать, когда кто-то на самом деле имеет это в виду?

Я беспомощно покачала головой.

— Ты все еще девственница, Элла? — пораженно спросила Тара.

— Угу.

— Поэтому Брайан бросил тебя на прошлой неделе? Потому что ты ему отказала?

Я покачала головой.

— Это я бросила его, — глядя в ее мягкие синие глаза, я попыталась выдавить из себя улыбку, но получилась лишь жалкая гримаса. — Я пришла со школы и застала его с мамой.

— Что они делали?

Я поколебалась мгновение, прежде чем ответить:

— Вместе выпивали.

Это было все, что я сказала. Я думала, что уже столько слез выплакала, что их уже и не осталось, но они снова выступили у меня на глазах, поэтому я лишь кивнула. И хотя Тара была младше, она положила руку мне на голову и прижала к своему плечу, предлагая утешение. Так мы и сидели, прижавшись друг к другу, пока не пришла медсестра и не назвала имя Тары.

Я не думаю, что смогла бы пережить свое детство без Тары, или она без меня. Мы были друг у друга, были связаны прошлым… в этом была наша сила, но, в то же время, и источник нашей слабости.

Справедливости ради, нужно сказать, что Хьюстон мне нравился бы гораздо больше, если бы я не воспринимала его сквозь призму воспоминаний. Хьюстон был плоский, влажный, как мокрый песок и удивительно зеленый, находясь на окраине огромного лесного массива, начинающегося в Восточном Техасе. В паутине его просторов яростно росла стройка: дома и квартиры, служебные и офисные строения. Это был очень жизнерадостный город: роскошный и захватывающий, грязный и деловитый.

Со временем выжженные солнцем пастбища сменились на океаны асфальтового покрытия с островками огромных коробок офисов и торговых центров. Тут и там одинокий небоскреб выстреливал в небеса, как побег, посланный из густых зарослей центра делового Хьюстона.

Мама жила на юго-западе города, в районе среднего класса, построенного вокруг городской площади, которую когда-то занимали рестораны и магазинчики. Теперь вместо них площадь поглотил огромный супермаркет Хоум-Дипо. Дом моей матери выглядел, как типичный колониальный дом ранчеро, с тощими колонами на переднем крыльце, и имел две спальни. Я вела машину по этой тихой улочке, боясь того момента, когда придется выключить двигатель.

Остановившись перед гаражом, я выпрыгнула из своего Prius, и поспешила к передней двери. Прежде чем я успела нажать звонок, мама сама уже открыла мне дверь. Она разговаривала с кем-то по телефону проникновенным обольстительным тоном.

— …Обещаю, что сделаю это для тебя, — проворковала она. — В другой раз. — Она засмеялась низким грудным голосом. — О, я думаю, что ты знаешь, как…

Я закрыла за собой дверь и стала терпеливо ждать, пока она продолжала разговаривать.

Мама всегда выглядела одинаково: стройная, привлекательная, по-молодежному ярко накрашенная, несмотря на то, что по возрасту приближалась к пятидесяти годам. Она была одета в облегающую черную блузку, мини-юбку, инкрустированную на поясе фальшивыми бриллиантами, и босоножки на высоких каблуках. Кожа на лице была столь же тугой, как виноградная кожура. Ее волосы были выбелены до платинового оттенка и уложены в продуманно-беспорядочные локоны. Когда она посмотрела на меня, я точно знала, что она думает о моей простой белой хлопчатобумажной блузке — практичном предмете одежды — застегнутой на все пуговицы.

Слушая своего собеседника, мама махнула мне рукой в сторону прихожей, которая вела к спальням. Я кивнула и пошла искать ребенка. Дом пах старыми коврами и освежителем воздуха с тропическим ароматом, комнаты были темными и тихими.

В хозяйской спальне на туалетном столике горел ночник. Мое дыхание участилось от взволнованного удивления, когда я подошла к кровати. Ребенок лежал посредине, такой маленький, не больше хлебного батона. Мальчик. Он был одет в синее и лежал, раскинув ручки в стороны, не шевелясь, потому что крепко спал. Я присела на кровать и уставилась на это беззащитное существо, похожее на старичка с розовой кожей. Его веки были столь хрупки, что отливали синевой. Маленькая головка была покрыта мягкими темными волосиками, а пальчики слегка согнуты, напоминая когти птицы своими крошечными острыми ноготками.

Абсолютная беспомощность ребенка меня очень разволновала. Когда он проснется, то будет кричать. И требовать. Он будет нуждаться в таких таинственных вещах, о которых я понятия не имела и никогда не испытывала желания узнать.

Я почти сочувствовала Таре из-за свалившейся на нее проблемы заботиться еще о ком-то. Почти. Но главным образом, я хотела ее убить. Потому что моя сестра знала, что ее приезд с ним к маме был глупой идеей. Она знала, что мама никогда не оставит его у себя. И она знала, что я буду вынуждена вмешаться и сделать с этим что-нибудь. Я всегда была в семье тем, кто решает проблемы, пока я совершенно осознанно не устранилась от этого. Они не могли мне этого простить.

С тех пор я часто задавалась вопросом, могла бы я воссоединиться с моей матерью и сестрой, если мы все достаточно изменимся, чтобы мирно сосуществовать друг с другом. Мое воображение рисовала картинку, как в одном из тех кинофильмов, когда царит любовь, радость, дружба и смех.

Это было бы прекрасно. Но это была не моя семья.

Пока ребенок спал, я слушала его тихое мягкое дыхание. Его крошечность и одиночество пробудили во мне печаль, смешанную с гневом. Я не позволю Таре избежать ответственности, клятвенно пообещала я себе. Я собиралась найти ее, и на этот раз ей придется иметь дело с последствиями ее поступков. Придя к такому выводу, я решила найти отца ребенка и убедить его, что он тоже несет ответственность.

— Не буди его, — сказала моя мама от двери. — Я целых два часа его укладывала.

— Привет, мама, — сказала я. — Великолепно выглядишь.

— Я занимаюсь с личным тренером. Он едва удерживает свои руки от меня. Ты прибавила в весе, Элла. Ты должна быть осторожнее… Ты пошла в отца, а у него в семье всегда толстели.

— Я тренируюсь, — раздраженно возразила я. Я совершенно не была полной. Я была достаточно соблазнительной и накаченной, и три раза в неделю занималась йогой. — Дэйн не жалуется, — добавила я, защищаясь, прежде чем смогла остановиться. Тут же мне захотелось себе самой стукнуть по голове. — Не имеет значения, кто и что думают о моей фигуре, пока я сама ей довольна.

Моя мама снисходительно посмотрела на меня.

— Ты все еще с ним?

— Да. И я хотела бы как можно скорее к нему вернуться, а это означает, что нужно найти Тару. Ты можешь рассказать, что случилось, когда вы встретились?

— Пошли на кухню.

Поднявшись с кровати, я вышла из комнаты и последовала за ней на кухню.

— Тара появилась без телефонного звонка, — объяснила она, когда мы пришли на кухню. — И сказала: вот твой внук. Слово в слово. Я впустила ее, угостила чаем и мы сели, чтобы поговорить. Тара сказала, что жила с вашей кузиной Лизой и работала в агентстве временным секретарем. Она забеременела от одного из своих приятелей, который, по ее словам, не имеет возможности ей помогать. Ты понимаешь, что это должно означать. Или у него нет и двух центов за душой, или он уже женат. Я сказала Таре, что она должна отдать ребенка на усыновление, но она не захотела. Поэтому я сказала ей: «Твоя жизнь никогда уже не будет прежней. Все меняется, когда появляется ребенок». Тара сказала, что уже начинает это понимать. Потом она развела молочную смесь и стала кормить ребенка, а я пошла в свою спальню, чтобы вздремнуть часок. Когда я встала, Тара ушла, а ребенок был здесь. Ты должна будешь забрать его завтра отсюда. Мой друг не должен о нем узнать.

— Почему?

— Я не хочу, чтобы он думал обо мне, как о бабушке.

— У других женщин твоего возраста есть внуки, — сухо заметила я.

— Я не такого возраста, Элла. Все думают, что я намного моложе. — Она казалась оскорбленной моим замечанием. — Ты должна радоваться этому. Ты знаешь, как будешь выглядеть в будущем.

— Я не думаю, что буду похожа в будущем на тебя, — раздраженно сказала я. — Я и сейчас не похожа на тебя.

— А могла бы, если бы приложила немного усилий. Почему у тебя такие короткие волосы? Этот стиль не подходит к форме твоего лица.

Я подняла руку к своим густым прямым волосам, которым подходила единственная стрижка в стиле боб.

— Я могу посмотреть на записку, которую оставила Тара?

Мама принесла пластиковую папку и положила на стол.

— Это здесь, вместе с бумагами из больницы.

Я открыла папку и сразу же увидела записку, написанную от руки. Почерк моей сестры — слегка с наклоном и неровный — был мне знаком. Слова были написаны шариковой ручкой, почти порвавшей бумагу, с такой силой их выводили.

— Тем самым, — пробормотала я с несчастной улыбкой, прислоняясь лбом к руке. Моя сестра, вероятно, думала, что юридически звучащее слово даст записке большую убедительность для всякого рода чиновников. — Я думаю, что мы должны связаться с Социальной Службой и сообщить, что случилось. Иначе, могут посчитать, что ребенок брошенный.

Перебирая бумаги в папке, я нашла свидетельство о рождении. В графе отец — пусто. Ребенку была неделя от роду, и его звали Люк Варнер.

— Люк? — удивилась я. — Почему она его так назвала? Среди наших знакомых есть Люк?

Мама подошла к холодильнику и достала порцию «Diet Big Red».

— Ваш кузен Порки считал, что его настоящее имя Лука. Но Тара его не знает.

— У меня есть кузен Порки?

— Троюродный брат, или что-то вроде того. Он — один из сыновей Big Boy.

Один из легиона огромной семьи, к которой мы никогда не имели никакого отношения. Слишком много темпераментных личностей и хаоса, чтобы оставить нас всех в одном помещении — мы были живым воплощением DSM-IV — учебника для врача-психиатра. Возвращаясь к свидетельству, я спросила:

— У нее был посетитель в больнице. Ты знаешь, кто это был? Она не говорила?

— Ваша кузина Лиза была у нее, — кисло сообщила мама. — Тебе придется позвонить ей, чтобы узнать подробности. Мне она ничего не скажет.

— Хорошо, я… — я обреченно покачала головой. — Как Тара выглядела? Она показалась тебе подавленной? Она была испугана? Она выглядела больной?

Мама налила «Diet Big Red» в стакан со льдом и наблюдала, как пенистая жидкость поднимается к краю стакана.

— Она плохо выглядела. Была очень уставшей. Это все, что я заметила.

— Возможно, это стресс, депрессия. Может, она нуждается в антидепрессантах.

Мама плеснула порцию водки в «Diet Big Red».

— Не имеет значения, какие пилюли ей дадут. Она никогда не будет хотеть этого ребенка. — Глотнув шипучей яркой жидкости, она добавила, — Она создана, чтобы иметь детей не больше, чем я.

— Почему ты завела детей, мама? — мягко спросила я.

— Потому что так поступали все женщины, когда выходили замуж. Я прикладывала все возможные усилия. Я приносила себя в жертву, чтобы дать вам счастливое детство. Но ни одна из вас этого не ценит. Это позор — неблагодарные дети. Особенно дочери.

Я не стала отвечать, что у меня не хватает слов описать с какой тщательностью, по крупицам, я храню хорошие воспоминания. Каждый запомнившийся момент материнских объятий, сказка на ночь — как подарок небес. Но в основном, мое детство, как и Тары, походило на коврик, который вытаскивают из-под ног. И полное отсутствие у нее материнского инстинкта даже в основном — защищать свое потомство — привело к тому, что Тара и я испытывали трудности в отношениях с людьми.

— Мне жаль, мама, — удалось сказать мне с нескрываемым сожалением. Но я была абсолютно уверена, что моя мать не понимает в полной мере, о чем я сожалею.

Громкий требовательный крик донесся из спальни. Этот звук заморозил меня. Ему что-то нужно.

— Время для его кормления, — объяснила мама, подходя к холодильнику. — Я подогрею смесь. Пойди и принеси его, Элла.

Другой крик, еще более требовательный. От этого звука у меня свело зубы, и во рту появился металлический привкус. Я поспешила в спальню и увидела извивающего на кровати ребенка. Мое сердце застучало так быстро, что казалось, будто между его ударами почти не было промежутков.

Я наклонилась, пытаясь понять, как нужно брать его на руки. Я не умела обращаться с детьми. Я никогда не брала на руки детей своих друзей — мне никто и не предлагал. Я просунула руку под извивающееся тельце. И голову. Я знала, что обязательно нужно поддерживать голову. Неловко взяв младенца и прижав к себе, я ощутила его хрупкость и вес; крик прервался и младенец взглянул на меня испытующим взглядом Клинта Иствуда, а затем крик возобновился. Он был настолько беззащитен. Беспомощен. У меня в голове билась только одна мысль, пока я несла его на кухню — никому в моей семье, в том числе и мне, нельзя доверять детей.

Я села и неуклюже устроила Люка на руках, когда мама подала мне бутылочку. Осторожно приблизила соску, которая совершенно не имела ничего общего с формами человеческого тела, к его крошечному ротику. Он ухватился за нее и замолчал, поглощенный кормлением. Я и не осознавала, что задержала дыхание, пока оно не вырвалось из меня со вздохом облегчения.

— Ты можешь остаться здесь сегодня вечером, — сказала мама. — Но завтра ты должна уехать и забрать его отсюда. Я слишком занята, чтобы им заниматься.

Я со всей силы сжала зубы, чтобы сдержать взрыв протеста — это было несправедливо… это была не моя ошибка… Я тоже занята… У меня была своя собственная жизнь, к которой я хотела вернуться. Но молчать меня заставил факт, что моя мать не будет о нем заботиться, она и о себе не слишком могла позаботиться, не говоря уже о других. Люк был насущной проблемой, которую необходимо решить, иначе его будут перекидывать из рук в руки, пока кому-то не придется взять это на себя.

А затем мне пришло в голову, что его отцом может оказать наркоман или преступник. Тара спала с таким количеством парней. И теперь мне придется их всех разыскать и проверить? Что, если кто-то из них откажется? Я окажусь перед необходимостью нанимать адвоката?

О, это будет еще та забава.

Мама показала мне, как нужно сделать, чтобы он отрыгнул после еды и как менять памперсы. Ее компетентность удивила меня, тем более, что она никогда не была похожа на человека, который может ухаживать за младенцем, и к тому же прошло очень много времени, когда она была вынуждена этим заниматься. Я попыталась представить ее молодой матерью, терпеливо внимающей бесконечным проблемам ребенка. Я не думала, что она получала удовольствие от этого. Моя мама, поглощенная только ребенком: нуждающимся, шумным, требовательным… нет, такое невозможно было представить.

Я принесла свою сумку, где была пижама, из автомобиля, и взяла малыша в гостевую спальню.

— Где ему спать? — спросила я, не понимая, как выйти из положения, если нет детской кроватки.

— Положи его рядом с собой на кровати, — предложила мама.

— Но я могу придавить его, когда буду переворачиваться, или случайно столкнуть вниз.

— Тогда постели ему на полу.

— Но…

— Я ложусь спать, — сказала мама, выходя из комнаты. — Я устала. Я должна была целый день заботиться о ребенке.

В то время как Люк лежал в своей переносной люльке, я соорудила для нас на полу постель. Я скатала стеганое одеяло, чтобы сделать между нами барьер. Уложив Люка на одной стороне импровизированной кровати, я уселась на другую и достала сотовый телефон, чтобы позвонить своей кузине Лизе.

— Тара с тобой? — тут же спросила Лиза, едва я успела сказать привет.

— Я надеялась, что она с тобой.

— Нет. Я пыталась до нее дозвониться тысячу раз. Но она не берет трубку.

Хотя Лиза была моей ровесницей и нравилась мне, мы никогда не были близки. Как большинство женщин-родственниц со стороны моей матери, Лиза была белокурой и длинноногой, и обладала неуемным аппетитом к мужскому полу. С ее слегка вытянутым, как у лошади, лицом, она была не так красива, как моя сестра Тара, но и у нее было качество, которому не могли сопротивляться мужчины. Вы могли идти с ней по ресторану и мужчины буквально сворачивали шеи, заглядываясь, как она идет.

Несколько лет назад Лизе удалось получить доступ в определенные высшие круги. Она назначала свидания богатым хьюстонским парням и их друзьям, став своего рода плей-герл, или, если говорить недоброжелательно, местной звездной подстилкой. Я без сомнения считала, что, если моя сестра жила с Лизой, то стала ее последовательницей.

Мы поговорили несколько минут, и Лиза сказала, что у нее есть несколько предположений, куда могла уехать Тара. Она пообещала сделать несколько звонков. Она считала, что с Тарой все в порядке — она не казалось подавленной или психически неуравновешенной. Только неопределенной.

— Тара все время думала о ребенке, — сказала она. — Она не была уверена, что хотела его. Она столько раз за прошедшие месяцы меняла свое мнение, что я бросила пытаться понять ее дальнейшие планы.

— Она получала какую-то поддержку?

— Я так не думаю.

— А что по поводу отца ребенка? — потребовала я ответа. — Кто он?

Последовало длительное молчание.

— Я не думаю, что Тара сама точно знает.

— Но у нее должны же были быть какие-то предположения.

— Ну ладно, она считала, что знает, но… Ты же знаешь Тару. Она такая неорганизованная.

— Насколько же надо быть неорганизованной, чтобы не знать, с кем спишь?

— Ну хорошо, мы тогда некоторое время развлекались вместе… и очень бурно, понимаешь? Я думаю, что смогла бы составить список парней, с которыми она тогда была.

— Спасибо. Кого можно поставить на первое место в списке? Кто, по мнению Тары, наиболее вероятный отец?

После долгой паузы, прозвучал ответ:

— Она говорила, что думает, что это был Джек Тревис.

— Кто это?

Лиза издала недоверчивый смешок.

— Неужели это имя тебе ни о чем не говорит?

Мои глаза изумленно расширились.

— Ты имеешь в виду того самого Тревиса, который из клана Тревисов?

— Средний сын.

Главой известной хьюстонской семьи был Черчилль Тревис, владеющий миллиардным состоянием, инвестированным в различные отрасли экономики, финансовый воротила. Он был золотой жилой для СМИ — входил в список самых известных политических деятелей и знаменитостей. Я много раз видела его на Си-Эн-Эн, во многих техасских газетах и журналах публиковались о нем статьи. Он и его дети населяли закрытый мирок, представители которого редко оказывались перед необходимостью отвечать за последствия своих действий. Они были выше экономики, выше законов людских и государственных, выше ответственности. Они существовали сами по себе.

Любой сын Черчилля Тревиса должен был быть привилегированным испорченным типом.

— Отлично, — пробормотала я. — Я так понимаю, что это была одноразовая связь?

— Ты не должна быть такой высокомерной, Элла.

— Лиза, я не знаю, как я еще могу задать такой вопрос и не выглядеть при этом высокомерной.

— Это была одноразовая связь, — кратко подтвердила моя кузина.

— Таким образом, следует начать с Тревиса, — размышляла я вслух. — Или нет. Может быть, он сталкивается с таким все время. С младенцами, выскакивающими, словно из-под земли.

— У Джека много женщин, — признала Лиза.

— Ты с ним когда-то была?

— Мы вращались в одних кругах. Я дружу с Хейди Донован, которая с ним выходит время от времени.

— Чем он занимается, кроме того, что получает подачки от Большого Папы?

— О, Джек не такой, — вступилась Лиза. — У него своя собственная компания…, что-то связанное с управлением недвижимостью…, она находится в 1800 Мэйн. Ну, знаешь, такое высотное здание в форме стакана в центре города с необыкновенной крышей?

— Да, я знаю, где это, — мне нравилось это здание, похожее на стакан с его расцветкой в стиле арт-деко и стеклянной пирамидой вместо крыши. — Ты можешь узнать для меня его номер телефона?

— Я могу попробовать.

— И, тем временем, займешься списком?

— Постараюсь. Но я не думаю, что Тара будут счастлива, когда узнает об этом.

— Я не думаю, что Тара вообще сейчас счастлива, — сказала я. — Помоги мне найти ее, Лиза. Я должна ее увидеть, и сделать для нее все возможное. Я также хочу узнать, кто отец ребенка и устроить будущее этого бедного брошенного малыша.

— Он не был брошен, — возразила кузина. — Ребенок не брошен, если ты знаешь, где ты его оставила.

Я видела недостаток логики в ее словах, но не стала опровергать, чтобы не тратить напрасно время.

— Пожалуйста, поработай над списком, Лиза. Если Джек Тревис не отец малыша, мне придется каждого мужчину, который спал с Тарой в прошлом году, убедить пройти тест на отцовство.

— Зачем нарываться на такие неприятности, Элла? Разве ты не можешь просто позаботиться о ребенке некоторое время, как она и просила?

— Я… — на мгновение я лишилась дара речи. — У меня есть своя жизнь, Лиза. У меня работа. У меня есть друг, который не хочет иметь ничего общего с младенцами. Нет, я не могу на неопределенное время стать неоплачиваемой нянькой из-за Тары.

— Я только спросила, — защищаясь, сказала Лиза. — Некоторые мужчины сами как младенцы — сама знаешь. И я не думаю, что твоя работа будет мешать… ты же, главным образом, печатаешь, правильно?

Я придержала готовый вырваться смешок.

— В мою работу определенно входит необходимость печатать, Лиза. Но мне нужно время и для размышления.

Мы поговорили еще несколько минут, в основном о Джеке Тревисе. Очевидно, что он был типичным мужчиной, который любил охотиться, ловить рыбу, быстро ездить и получать все слишком легко. Женщины выстраивались в ряд от Хьюстона до Амарилло в надежде стать его очередной подружкой. Из того, что рассказала Хейди по секрету Лизе, выходило, что Тревис готов на все что угодно в постели, и он необычайно вынослив. Но…

— Хватит, — прервала я Лизу в этот момент.

— Хорошо. Но позволь мне рассказать: Хайди говорила, что как-то в одну из ночей, он…

— Хватит, Лиза, — настойчиво повторила я.

— Разве тебе не интересно?

— Нет. Для своей колонки я получаю массу писем с рассказами об интимных отношениях. Меня уже ничего не сможет удивить. И я не хочу знать о сексуальной жизни Тревиса, особенно если учесть, что мне придется с ним встретиться и просить пройти тест на отцовство.

— Если Джек — отец, то он поможет, — убежденно сказала Лиза. — Он очень ответственный парень.

Я не купилась на это.

— Ответственные парни не имеют одноразовых половых связей и некстати беременных подружек.

— Он тебе понравится, — заявила она. — Он нравится всем женщинам.

— Лиза, мне никогда не нравились парни, от которых все женщины без ума.

После того, как я закончила разговор с кузиной, я уставилась на ребенка. Его глаза казались большими круглыми синими пуговичками, а лицо морщилось с обезоруживающим выражением беспокойства. Я задалась вопросом, какие он получил впечатления за свою первую неделю в этом мире. Рождение и перемещение, автомобильные поездки, изменяющиеся лица вокруг и разные голоса. Он, вероятно, хотел видеть лицо своей матери, слышать ее голос. В его возрасте еще нельзя было его ни о чем спросить. Я осторожно погладила его по головке, чувствуя нежные, как пух, волосики.

— Еще один звонок, — сказала я ему и снова открыла телефон.

Дэйн взял трубку после второго гудка.

— Как проходит операция по спасению ребенка?

— Ребенка я спасла. Теперь хочу, чтобы кто-нибудь спас меня.

— Мисс Независимость не может хотеть спасения.

Я почувствовала намек на зарождающуюся, первую за последнее время, подлинную улыбку, раскалывающую мое лицо, как трещина на зимнем льду.

— О, конечно. Я и забыла, — я рассказала ему все, что произошло, а также о возможном отцовстве Джека Тревиса.

— Я бы посоветовал отнестись к этому обстоятельству с большой долей скептицизма, — прокомментировал Дэйн. — Если бы Тревис был биологическим отцом ребенка, разве Тара не обратилась бы к нему? Из того, что я знаю о твоей сестре, заарканить сына миллиардера — самая большая ее мечта.

— Моя сестра никогда не руководствовалась логикой нормальных людей. Я не могу сказать, почему она так поступила. Я совершенно не уверена, что когда ее найду, она окажется способной заботиться о Люке. Когда мы были маленькими, она не могла удержать в руках даже серебряного карася.

— У меня есть связи, — спокойно сообщил Дэйн. — Я знаю людей, которые могут помочь поместить его в хорошую семью.

— Я даже не знаю, — я посмотрела на ребенка, который к этому времени закрыл глазки и спал. Я не была уверена, что смогу примириться с мыслью о необходимости отдать его чужим людям. — Я должна выяснить, что для него лучше. Кто-то должен позаботиться о его потребностях. Он ведь не просил рождаться.

— Постарайся хорошо выспаться. А потом выяснишь правильный ответ, Элла. Ты всегда это делаешь.