След Юрхора

Запись десятая МЕЧТА С КРЫЛЫШКАМИ

На вокзале — вот где. Только не во фраке был он, а в голубой курточке с красными ромбиками. Посылки слегка подпрыгивали.

— А вдруг там что-нибудь хрупкое? — спросила я.

— Хрупкое не принимают, — ответил он. — Вы не устали? А то могу подвезти.

Я не устала, и мне вовсе не хотелось, чтобы он подвозил меня, но все-таки я с интересом посмотрела, куда это он намеревался посадить меня.

— Верхом на ящики?

Представила, как сижу, свесив ноги, — огромная живая посылка, — а сзади на пальто написано печатными буквами: «Москва, до востребования». Как на тех самых письмах… И так же, как письма, буду лежать в ожидании адресата, но никто не явится за мной.

— Не надо грустить. — Он с улыбкой смотрел на меня. На меня, а не на дорогу.

— Вы уже говорили это сегодня, — напомнила я.

— А вы уже сегодня грустили.

— Вам показалось…

— Ничего подобного! Я прекрасно различаю цвета.

— При чем здесь цвета?

— Не знаете? — удивился он. — Когда человек грустит, на лице у него выступают голубые пятнышки.

Чепуха! Он был вралем, он и «прощай» перевел как «приятного аппетита», он вообще много чего нагородил за ют час, что мы шли (или ехали?) вместе, однако — вот удивительное дело! — я вдруг и впрямь почувствовала на щеках что-то голубенькое. Неужели? Зеркальце бы сейчас… Он тотчас протянул его.

— Отвернитесь, — попросила я.

— Ради бога! — сказал он и уставился на дорогу.

Я подняла зеркало, глянула и что же увидела? Его рыжую физиономию. Он улыбался мне и, кажется, подмигивал. Быстро опустила я зеркало.

— Пардон! — проговорил он. — Пардон! — То ли мне, то ли бабушке с тортом, едва не налетевшей на тележку.

Когда я снова посмотрела в зеркало, там было уже мое лицо. Бледное, с темными бровями и без всякой голубизны.

— Это потому, — объяснил Иван Петрович, — что вы уже не грустите. А сейчас вам станет еще веселее. — И мы въехали в Собачий скверик. Вернее, въехал он, а я вошла.

Собачий скверик на самом деле называется Абрикосовым.

Вместо кленов, акаций и каштанов здесь растут фруктовые деревья. Когда-то это был сад сельхозинститута.

Потом сельхозинститут вывели за город, забор снесли, и сад превратился в сквер.

Отчего же зовут его Собачьим? А оттого, что в нем регулярно устраивают выставки собак. Служебных. Декоративных. Охотничьих. Ставят стол, красным сукном накрывают, вешают на столб радио и торжественно объявляют на весь сквер результаты. Кому какая медаль…

— А в другом городе, — сказал Иван Петрович, — все собаки одинаковы.

Я удивленно посмотрела на него.

— Как одинаковы?

— Так. Породы отменены специальным постановлением. Ваша любит мармелад?

Значит, я уже рассказывала ему о Топе?

— Любит. Но он скользит у нее на зубах.

— А вы запекайте его. В тесто. Мармелад в тесте. Не пробовали?

К тележке подбежала собака, похожая на эрдельтерьера. Ее черные ноздри трепетали. Почему-то она была без хозяина. И не одна. Скоро рядом с ней появился спаниель, но, конечно, не чистокровный (сегодня ведь никакой выставки не было), а разбавленный не понять чем. Скорей всего, фокстерьером.

А через минуту сбоку вынырнул и сам фокстерьер, разбавленный пуделем.

— Видите, — сказал Иван Петрович. — Они чувствуют.

— Что? — спросила я.

— Что вы хорошо относитесь к ним, Вообще к животным. Вам на биофак надо.

На лице моем, почувствовала я, опять выступили голубые пятнышки.

— Вам известно, какой там конкурс?

— Конечно, — ответил он не задумываясь. — Девять человек на место.

— Для меня это много, — проговорила я.

— Откуда вы знаете?

К собачьей тройке, что молчаливо сопровождала нас, присоединился белый длинноухий пес.

— Ну… себя-то я знаю как-нибудь, — сказала я.

Иван Петрович соскочил с тележки. Обежал ее — она, как ни в чем не бывало, катила себе дальше, — собак обежал и поравнялся со мной справа.

— Никогда! — шепнул он.

Я посмотрела на него. Какими синими были его глаза!

— Что никогда? — спросила я, тоже почему-то шепотом.

— Никогда, никогда не говорите, что знаете себя! — И снова к своему водительскому месту.

— А вы? — спросила я. — Вы знаете себя?

— Приблизительно, — ответил он. — Говорят, я будущий физик. Ядерный.

— Кто говорит?

— Там… В другом городе.

Опять в другом! В том самом, где у собак отменены породы?.. Бог знает что нес он, но с ним было понятней и веселей, чем с троюродной Аллой, которая так ясно излагает все. Ни капельки не сомневается она, что поступит в юридический — какой бы там ни был конкурс.

У человека, говорит она, должна быть крылатая мечта…

— Так, значит, — обратилась я к Ивану Петровичу, — ваша крылатая мечта — стать физиком?

Он посмотрел на меня через плечо, потом на собак посмотрел — их стало еще больше — и ответил:

— Геологом.

Я даже приостановилась от изумления.

— Как геологом? Только что вы говорили — физиком.

— Ну и что? — пожал плечами Иван Петрович. — Я передумал. Одна мечта с крылышками улетела, и ее место заняла другая.

Мы приближались к выходу…