След Юрхора

Запись седьмая ЧТО ЦЕНИТ ПАПА ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

Иван Петрович солгал: вовсе не «Приятного аппетита!» переводится «Вале», а «Прощай». И язык это не испанский — латинский. Да и чего это ради троюродной Алле, уезжая, желать мне приятного аппетита?

Я, правда, лакомка, ничего не скажешь. И я и Ксюша. В папу обе. Хотя сам он категорически отрицает это. «Я не лакомка, — говорит. — Я обжора».

К разным изысканным кушаньям он и впрямь равнодушен. А вот картошку, например, обожает. Особенно жареную. Умнет тарелку, посидит, пооблизывается, потом:

— Еще ложечку, — просит.

— А ничего? — спрашивает мама. — Будешь ворчать, что переел.

— Ничего-ничего.

Но вот тарелка снова пуста, однако папа из-за стола не выходит. В окно поглядывает, что-то говорит, чешет за ухом. Дело в том, что на сковородке осталось еще немного картошки, и как можно бросить ее на произвол судьбы!

Мы этого не понимаем. Зачем есть, коли есть не хочется? Впрок, что ли? Пусть в тарелке останется, пусть Топе пойдет, но не пихать же в себя насильно.

Но то мы, а то папа. «Ходячая помойка», — зовет себя и подъедает все, лишь бы не выкидывать. Это послевоенный детский голод дает знать о себе.

— А! — машет он рукой. — Положи-ка еще четверть ложечки.

— А ничего?

— Ничего-ничего. Клади. Пол-ложки.

Теперь уже «пол»! До блеска вычищает все хлебной корочкой, с кряхтеньем встает, живот гладит.

— Ну, и нажра-ался! — тянет. — Как свинья.

И пока мама убирает посуду, он прохаживается, разминаясь, по кухне.

У плиты останавливается — как раз над сковородкой.

— Попробовать, что ли? — размышляет вслух и — хоп в рот. — А вкусно… — удивляется. — Надо же! — И еще ломтик, еще, как птичка клювом. — Ну, вот. И мыть не надо.

Успокоенный, скрывается в своей комнате. Не проходит, однако, и получаса, как топает на кухню — мрачный, грозный. Залпом выпивает кружку воды.

— Накормила, — бурчит. — Дышать нечем. Мама изумлена.

— Я-то здесь при чем!

— При том. Не надо жарить столько.

— Я на всех жарила. Тебя никто не заставлял.

Папа сопит, хмурится и уходит было, но с полпути возвращается, выпивает еще кружку.

— Зачем ставила! Знаешь ведь — не могу удержаться, когда вижу.

— Папа! — урезониваю уже я его. — Не на столе ведь стояла, на плите.

— Все равно. Я и на плите вижу.

Ест он много, однако не толстеет, и те, кто давно не видел его, обязательно восклицают: «Ах, как вы похудели!» Троюродная Алла тоже воскликнула и никак не могла понять, чего это засмеялись мы.

Во все глаза смотрела я на свою московскую родственницу. Столько наслышалась о ней! Папа часто останавливался у них, а после рассказывал, какая это необыкновенная девочка. Нет, он не восхищался ею, он просто говорил, что Алла в совершенстве знает французский. Что в математических викторинах побеждает. Что играет на пианино. Что занимается фигурным катанием… Целеустремленная, в общем, натура.

Превыше всего ценят папа с мамой эту самую целеустремленность. Сокрушаются, что ее нет у дочери.

Почему же нет? Вот ведь заимела два аквариума! Они и одного не хотели, а у меня два… А Топа!