Случай на станции Кречетовка

Глава 3

Покинув густо пропахший мочой и хлоркой подвал, отворив тяжелую входную дверь оперативного пункта, Сергей вышел на улицу. Густое темно-синее небо, в пронзительно четкой звездной россыпи, без единого облачка, сказочно завораживало. Стареющая луна в четвертой фазе освещала восток тусклым лампадным мерцанием. Там за парком северной горки жители поселка Кречетовка давно отошли ко сну, мирно почивают в теплых постелях. Но сама станция продолжала безостановочно пыхтеть, звенеть, клацать металлом и в эту звездную полночь. Сложнейший механизм, заведенный неумолимой волей человека полвека назад, неутомимо вращал приводные ремни и передаточные шестерни день за днем, год за годом. И дай Бог, чтобы так было постоянно!

Сергей полной грудью вдохнул ночную июньскую свежесть и даже чуток захмелел, то ли от избытка кислорода, то ли от навалившей за день усталости. Ох, да как же здорово пребывать в одиночестве, под этим бескрайним небосводом, внимать зову открывшейся бесконечности, чувствовать себя пылинкой, но и в тоже время центром мирозданья. Душа встала на место, успокоилась, и оттого захотелось капельку порадоваться, испытать еще больше приятных чувств. Капитан машинально достал из кармана пачку «Беломора», покрутив в руках, положил обратно — курить в таком идиллическом состоянии не хотелось. Вернее, было кощунством, отравлять дымом табака окружающую благодать.

Разминая затекшие ноги, Воронов прошелся по асфальтовой дорожке вдоль приземистых станционных строений. Вышел на главную аллею, миновал трехэтажное здание конторы ДС, глядящее на него слепыми глазницами окон в светомаскировке. Но чекист знал, что там, в тесных кабинетах и в главном зале у диспетчерского пульта, не покладая рук трудится ночная смена. Эти работники организуют безостановочный ритм работы сортировочных горок, приемных, отправительных, транзитных парков станции, всех ее служб в любое время суток. Это мозг, это генеральный штаб станции Кречетовка.

Повернул назад. И вдруг Сергей поймал себя на мысли, что уже наступила суббота. По старой, довоенной привычке, это означало конец рабочей недели, когда уже все чаянья устремлены к планам выходного дня. Но, увы, война внесла жесткие коррективы. Только сильно верующие люди отмечают воскресный день, читают воскресные тропари, спешат в Божий храм на утреню, коли, церковь еще не порушена.

И Воронову, по сути, верующему человеку, стало вдруг горько, а потом и тревожно.

И следом, как некое душевное помрачение, пришло осознание скомканной импровизации на допросе Мерина. Ведь так ничего путного он и не узнал. Вопреки простейшей методике следствия, задавал Мерину наводящие, а если быть честным, — риторические вопросы. Ответ на которые давно сложился в собственной голове. Очевидно, что ничего серьезного, полезного для выявления немецкого агента на станции, допросы диверсантов не принесут.

А вот с Лошаком-Конюховым придется поработать намного настойчивей. Кто ожидал в этом заскорузлом уркагане столь изворотливого противника. Да и удивительно, уж слишком странна линия поведения старика… Взял и сразу сдал диверсантов. А о заказчике убийства Машкова или о деталях полученного приказа сподобился умолчать, нагромоздив малосущественные подробности контакта с лазутчиками. И опять, виноват сам Воронов, проявил опрометчивость, суетно спешил, гнал неведомо куда. Одним словом, не удалось чекисту сразу расколоть Лошака. Ну, да ничего… завтра, точнее уже сегодня, капитан отыграется на этой хитрожопой лошадке…

Любопытно, почему он слишком строг к себе. Ведь день в принципе удался, диверсанты и пособник-наводчик под замком, додавить арестантов на свежую голову, не представит сильного труда. Главное, Сергею удалось обезвредить хоть одно звено из сотен преступных замыслов Абвера. Как бы то ни было, не будут взорваны железнодорожные пути в горловине Кречетовки, а в дальнейшем не будут пущены под откос составы с людьми, оружием, продуктами и тем необходимым, в чем так нуждается фронт.

«Не накручивай лишку Сергей Александрович, все пока идет тип-топ», — он по-свойски утихомирил себя.

Воронов решил впредь не напрягаться, а попросту завалиться спать, улечься на допотопном кожаном рыдване в кабинете младшего лейтенанта Свиридова. Заложив руки за спину, Сергей скорым шагом поспешил к оперативному пункту дорожного отдела.

Свиридов Андрей терпеливо дожидался московского начальника. Командир оперпункта уже выпил третью порцию чая с каменными сушками, размачивая колечки в стакане и высасывая из них сладенькую жидкость. Такой детской забавой мамлей хотел убить тягучее время, еле переползшее отметку двенадцати часов ночи.

Внезапно, дверь отворилась, и в кабинет ступил Воронов. Повеяло ночной прохладой, и тонким духом липового цвета…

— Где тут помыться у тебя? — первое, о чем капитан спросил младшего лейтенанта.

Свиридов повел гостя в душевую, по ходу сообщив, что горячей воды нет, бойлер работает только в отопительный сезон, когда подключено отопление из котельной.

— И так сойдет, сутки не снимал гимнастерки, пропотел насквозь, тело горит, — страждуще нетерпеливо отреагировал Сергей.

Свиридов не стал оправдываться, молча, выдал из личного шкафчика свежее полотенце и оставил «начальство» полоскаться под струями вовсе не ледяной водицы.

Когда с мокрым, взлохмаченным ежиком волос Воронов вернулся обратно, Андрей, оказавшись прытким и не по чину нагловатым малым, предложил обмыть успешно начатое дело. Сергей по личному опыту знал, чем чревата расслабуха в профессии чекиста, да и давно не признавал полуночных возлияний. Пришлось окоротить пыл мамлея, наставить, как говорится, на путь истинный. Но парню хотелось выплеснуть полученные за день впечатления, дать волю эмоциям. И не мог Сергей воспрепятствовать человеку в этом, вот и слушал устало вдохновенный треп младшего лейтенанта. Полуночникам пришлось довольствоваться холодными котлетами, и чаем с сушками. А Свиридов, похоже, чаевничал уже в четвертый раз.

Начальник оперативного пункта вкратце, но толково доложил о допросе радиста Титы. Ничего для себя нового Воронов не узнал, одна добрая новость — радист готов всецело сотрудничать с органами. В голове расслаблено пронеслось: «Утром поговорю с ним, уточню некоторые детали. А теперь — спать, устал как собака…»

— Андрей, мне пора на боковую… а сам отправляйся домой, — Сергей собирался завалиться на продавленный диванчик, но не на того напал, литеха оказался расторопным командиром.

— Извините, товарищ капитан, — Андрей лукаво улыбнулся. — Почивать сегодня, товарищ капитан, будете на перине!

Сергей ничего не понимал, вопрошающе поднял руки, но Свиридов деловито продолжил:

— Здесь рядышком аптекарь живет, с домашним телефоном и с бытовыми удобствами, так сказать. У него и поселитесь, товарищ капитан, там чистенько, как в аптеке, — и сам засмеялся отпущенному каламбуру. — Хотя собственно аптека и есть… У органов на местах все схвачено, кругом нужные люди, — и для вящей убедительности очертил рукой возле себя.

Воронов и не думал отнекиваться. На самом деле, следовало хорошенько выспаться: и с дороги, да и денек выдался, не сказать, что легкий. Завтра (сегодня уже) много чисто бумажных, конторских дел, нужно чтобы соображалка лучше работала, а полноценный отдых для нее крайне полезен…

— Принимается, добро…

— Рад стараться — обрадовался младший лейтенант.

И они вышли в ночную прохладу. Увядающий серп луны ощутимо переместился к югу. На небе появились седые тучки, да и звезды уже не так ясно горели.

Не прошло и получаса, как Воронова и Свиридова на знакомой полуторке подвезли к крыльцу приземистого домика с закрытыми ставнями. Тот пристроился на местном торжище. В одном ряду с ним темнели массивными фасадами орсовские и коопторговские магазины, столовая и еще замысловатого вида кирпичные строения. Напротив, через торную дорогу, расползались ряды поселкового рынка.

Свиридов по-хозяйски отрывисто постучался в рельефную дверь аптеки. Вход открыл щупленький старичок с бородкой клинышком и курчавой седой шевелюрой.

— Хаим Львович Пасвинтер, — представился по-старомодному. — Прошу, — и излишне театральным жестом пригласил Воронова пройти вовнутрь.

Сергей ступил в просторную, выдержанную в старомодном стиле прихожую, пропитанную стерильным аптечным запахом. Поразила кованная напольная вешалка с рядами изогнутых крюков: и для одежды, и для шляп, и даже зонтов. Старинная вещь… В глубине коридора пузатился громоздкий резной буфет. В стеклянные окошки с железной сеткой поглядывали размещенные в изобилии наборы фарфоровой посуды: кофейники, молочники, сахарницы и прочая изящная дребедень. Пять тяжелых филенчатых дверей, с литыми бронзовыми рукоятями, вели в отдельные комнаты.

Воронов запоздало назвался и уставил взгляд на давно не чищеные сапоги, потом, конфузясь, перевел глаза на аптекаря.

— Ну, что вы, товарищ офицер, не утруждайтесь. Проходите. Вам приготовили отдельную комнату, пожалуйста, располагайтесь, — старичок указал на вход напротив буфета.

— Товарищ, э-э… Пасвинтер, не обессудьте, — и Сергей указал на посылочный ящик, оставленный Свиридовым в прихожей, и прошел в спаленку.

«Типичная меблированная комната в старомосковском особняке. Будь комната для постояльцев в областном городе, органы установили бы прослушку, но здесь, на периферии, с жиру не бесятся», — счел Воронов, осматривая помещение…

Деревянная кровать с фигурным изголовьем, изножье также благородных очертаний. На прикроватной стене гобелен с изображением замка и буколической сценой на полях и рощах возле него. Напротив, до самого потолка платяной шкаф, местами потертый, но тоже из дворянского гарнитура. У окошка, завешанного плотной тяжелой гардиной, ладный круглый столик, на вычурных ножках-лапках, поодаль два венских стула, с изящно выгнутыми спинками. На полу пожухлый со временем, но самобытного восточного орнамента ковер. Такова, располагающая к домашнему уюту, меблировка нежданно случившихся спальных апартаментов Воронова.

Сергей положил выцветший сидор вниз шифоньера, скинул с плеч портупею… не зная, куда спрятать оружие, сунул под кровать, ближе к изголовью. Гимнастерку, расправив, по-простецки повесил на спинку стула. Наконец, стянул в край надоевшие сапоги, затем синие галифе. Оставшись в одних трусах и майке, в один подскок выключил свет и завалился поверх покрывала на услужливо прогнувшийся матрац кровати. И смежил веки, и уже голова начала проваливаться в объятья Морфея, как тут раздался стук в дверь.

— Войдите, — что прозвучало отнюдь не к месту, но Воронов не нашелся на благодушный ответ и натянул на себя каньевое одеяло.

Щелкнул выключатель, в комнату ступила миловидная женщина, лет тридцати. Волнистое легкое каре светлых волос, приоткрывало ясный лоб и лукаво вздернутые к вискам тонкие брови. Серые выразительные глаза, слегка подведенные тушью, интригующе оглядели мужчину, лежащего в самом непрезентабельном виде, укрывшись одеяльцем до подбородка.

«Вот те раз — застигли малого врасплох…» — ошарашено подумал Сергей. Да и как тут поступить… Никаким этикетом не предусмотрено, вытаскивать волосатые ноги, да еще в семейных трусах, на обозрение интеллигентных особ. «Ашкеназка блин, дамочка вамп…» — лихорадочно смекнул капитан и невольно, на локтях приподнялся с постели, заставил себя полуприсесть и сотворить любезное выражение.

— Добрый вечер, красавица, — тушуясь, сказал Воронов первым, поняв уже следом, вдогонку словам, что женщина между тем необычайно миловидна.

— Здравствуйте, товарищ офицер, — ответила она плавным меццо-сопрано и приветливо улыбнулась, назвавшись, — Вероника… дочь Хаима Львовича…

— Сергей, — помедлил Воронов в нерешительности. Потом опомнился, шустро свесив ноги с кровати, ловко натянул штаны. Почувствовав себя гораздо уверенней, он, уже раскованно предложил гостье присесть.

— Да нет, лишь на минутку побеспокоила вас. Может, хотите поужинать? Могу быстренько организовать легкий ужин и чай.

— Спасибо, благодарю — уже ужинал. Да вы присядьте, коли зашли, — с улыбкой добавил, — пожалуйста.

Вероника подошла к окну, опустилась на круглое сиденье стула, оправила на бедрах шелковый китайский халат в матовых лилиях и с нескрываемым интересом взглянула на гостя. Сергей тоже наметанным взглядом оценил стать хозяйки. Конечно, далеко не девушка, но юношеская прелесть сменилась на влекущую телесную грацию, пластичные жесты зримо подчеркивали совершенство фигуры женщины. В вороте халатика, стянутом на пышном бюсте, топорщилось кружево ночной сорочки, с маленькой ножки спал тапок без задника, но шлепанец не спешили водрузить на место.

Сергей восхищенно встряхнул головой и как заправский ловелас с чувством выговорил:

— Вы… ну, как там, у классика: «Я вижу чудное мгновенье: передо мной явились вы, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты!»

Вероника оказалось не промах. Молодка тут же нашлась и с назидательной улыбкой поправила:

— Пушкин обращается к пассии на «ты», да и начало строфы: «Я помню…»

Воронов даже привстал с постели и озадаченно развел руками, сотворив изумленную физиономию.

— Н-да… Выходит, сфальшивил, видимо давно не перечитывал поэта, а ведь школьником знал стихотворение наизусть, — он усмехнулся и добавил уже серьезным тоном. — А вы, видимо, филолог по профессии, если так с ходу подловили неуча…

— Да, угадали, попали в точку… Я учитель русского языка и литературы в школе десятилетке, — и не без гордости добавила. — Веду старшие классы, с восьмого по десятый. Получила направление в Кречетовку по окончании учительского института. Училась в Саратове, — заметив, что Сергей слушает, затаив дыхание, продолжила, — чудесный город… Волга… основанный Столыпиным университет, готическая консерватория, картинная галерея лучшая в Поволжье… А знаете, наш институт только в тридцать первом выделен из университета. Стал самостоятельным ВУЗом. А до этого, можете себе представить, я была студенткой университета, — и вдруг беспричинно погрустнела, вздохнула и по-детски шмыгнула носом. — Сильно скучаю по Саратову. До слез грущу… Часто снится, как после дождя спешу по скользкой мостовой Кооперативной улицы к нашему учебному корпусу. По дороге обгоняют шустрые автомобили, покрикивают возчики пролеток, но мне весело и беззаботно, я счастлива, — и поинтересовалась. — Случалось быть в Саратове?

Воронову доводилось приезжать по делам службы в тамошнее отделение Сталинградской дороги. Но город знал слабо. Обыкновенно, с вокзала по Ленинской до здания отделения, час другой… и обратно на поезд. Из окон управления детально просматривалась облупленная красная колокольня и ажурная главка гигантского Свято-Троицкого собора. Храм закрыт теперь для доступа прихожан, говорили, что там разместили музейно-строительный склад. Жалко, конечно, культовые здания никому не нужны… Печальная участь — постепенно превращаться в каменные руины, которые потом безжалостно снесут, а на свободной территории разместят районный «пионерский парк».

— К сожалению, мало знаком с Саратовом. Наезжал проездом… если сказать точнее. Даже Волгу толком не разглядел, все недосуг, оставлял на потом. Да вот, не пришлось пока…

— Отец сказал, что вы из Москвы. Москвич? — Вероника прикусила губку.

— Да, чего уж тут скрывать — москвич. Коренной москвич, — подчеркнул Сергей с некоторой гордостью.

— Ой, как здорово! А я только два раза была в столице — студенткой в двадцать девятом, и в отпуске в позапрошлом году. Влюбилась по уши в Москву, как бы хотела там жить… И не только из-за метро, Третьяковки и столичных театров. Мне по сердцу таинственная аура старинного города, неброская прелесть бульваров, переулков, особняков пушкинских времен. Но люблю и новую Москву: улицу Горького, Крымский мост, ВСХВ. Как, наверное, бесподобно быть москвичом… Честно сказать, испытываю искреннюю зависть к вам, Сергей.

— А я завидую вам, — быстро нашелся Воронов. — Да и как не позавидовать… Как здорово нести людям доброе, радостное, яркое, — чуть задумался, и продолжил столь же высокопарно. — Прививать неокрепшим детским умам ощущение вселенской гармонии, учить возвышенным чувствам, воспитывать любовь к прекрасному, — мужчина сбавил патетический тон. — Как прав Достоевский, сказав словами князя Мышкина, что «мир спасет красота». Вы читали этот роман? — Воронов знал, что «Идиота» изъяли из учебных программ.

Но Вероника читали и «Идиота», и «Братьев Карамазовых», и даже обруганных и запрещенных цензурой «Бесов», книгу учительница нашла в издании «Academia» тридцать пятого года.

Ну и ну!.. Осталось, лишь поразиться… Барышня оказалась крепко эрудированной.

У него шелохнулось чувство ущемленного самолюбия, и чисто по-мальчишески захотелось прихвастнуть, мол, и сам — не лыком шит. Но неужели возможно открыться незнакомому человеку, причем, при первой встрече, что ему довелось пять семестров посещать филологический факультет виленского Стефана Батория.

Там Сергей познакомился с еще юным, начинающим польским писателем Ежи Путраментом. Высоколобый парень уже тогда придерживался левых, точнее откровенно марксистских взглядов. Егор даже агитировал Сергея вступить в коммунистический Союз студенческой левицы «Фронт», на что Воронову пришлось подыскивать убедительный отказ. Молодой писатель не раз приводил Сергея на собрания авангардистской литературной группировки «Жагары», что на местном диалекте означало «хворост» или «угли, для разведения костра». Ежи познакомил там с необычайно талантливыми ребятами — Чеславом Милошем, Теодором Буйницким, Антонием Голубевым. По возвращении в Москву, Воронов отслеживал, как сложилась судьба этих парней, ставших столпами интеллектуальной элиты Виленщины, да и Польши. Но, естественно, попыток связаться с ними, или хотя бы напомнить о себе, увы, не предпринимал.

Слов нет, другая жизнь протекала за спиной чекиста-нелегала. Неповторимо увлекательная и насыщенная острыми событиями, но это чуждая жизнь, не его удел.

О том, что Сергей учился в виленском университете, на Лубянке знало только три человека, по их милости, он и причастился к миру академической науки. Воплощением истинного ученого для него навсегда остался Всеволод Сергеевич Байкин, профессор по курсу русского языка и древнерусской литературы. Человек молодой, на шесть лет старше, но умница необычайный… Побольше бы таких людей желательно повстречать на жизненном пути.

В памяти Сергея стремглав пронеслись не столь давние события, и чтобы уйти со столь скользкой тропы, ему пришлось изобретать безобидное завершение интеллектуального поединка.

— Я тоже иногда воображал о стези педагога, историка или географа, например… Но не сложилось. Теперь вот война, и что нас ждет?..

— Мы, несмотря ни на что, победим…

— Да, я в том не сомневаюсь! Но станем другими… — подчеркнул Воронов, — каждый изменится, думаю, в положительную сторону.

— Да, прошлого уже не вернуть, — женщина вздохнула.

Постоялец почувствовал, что беседа неизвестно почему стала запинаться, переходить в формальную плоскость, по сути, они не находили тем для тесного общения. Но мужчине, истосковавшемуся по женской заботе и участию, страстно захотелось искренности и нежного тепла… Возникло искушающее желание поближе узнать собеседницу.

— Извините за нескромность, Вероника, — вы одна? — запинаясь, спросил Сергей, понимая нелепость и преждевременность такого вопроса.

— А, что так сразу, — о личном… — вспыхнули румянцем щеки хозяйки.

— Такая уж профессия… — Воронов горько усмехнулся, сделал паузу, не сыскав других оправданий, тупо бухнул, — спрашивать напрямик.

— Походит на допрос с пристрастием… — наоборот, весело откликнулась молодка.

— Да, ладно, не обижайтесь… — капитан старался загладить возникшую неловкость, переменил тональность, голос стал нежным и ласковым. Но он уже заметил, что к зардевшим щекам собеседницы, прибавилось частое дыхание, женщина заерзала на стуле, даже груди колыхнулись.

— Нет, воспитываю сына школьника, — ответ уклончивый, Вероника женским чутьем, конечно, понимала направленность вопроса Сергея.

— А муж… — Воронову пришлось намеренно акцентировать явный интерес.

— А вот мужа, увы, нет… — растерянно призналась она, но понимая невнятность ответа, поспешила исправиться. — Вернее тот был, но сбежал… бросил, уехал с другой в Воронеж. — И отвернулась к окну, сдерживая набежавшую слезу.

Недоуменный вид Сергея говорил, что нужны дальнейшие пояснения, но сказать тягучего «ну и» не пришлось… Вероника, преодолев замешательство, продолжила:

— Муж постоянно обманывал… Еще до войны связался со смазливой актрисулькой. Та работала в городе по антрепризе. Потом дамочку пригласили обратно. А муж, наплевав на семью, увязался за вертихвосткой, — в сердцах, стиснув кулачки, Вероника нервно вздохнула. — Я не осуждаю супруга сильно. Возможно, это в самом деле безрассудная любовь, и «бывший» не в силах преодолеть себя. Он раб возникшего чувства, — и женщина умолкла, только в уголках рта отчетливо проявились горькие складки.

— Извините, не мое дело, конечно, — возмутился Сергей. — Но вы так красивы! Он, что, полный дурак…

— Не нужно. Не стоит обсуждать проблемы бывшего мужа, — Вероника стала строгой. — Да и не интересует предатель больше. Как говорится, скатертью дорога…

Сергей догадывался, боль случившейся измены еще не оставила женщину. И нечего бередить еще не зажившую рану. Но желание узнать собеседницу как можно ближе не покидало. Точнее, сама близость уже возникала между ними.

— И давно так живете? — спросил он, выказывая уже личный интерес.

— Как так? — Вероника, как будто не понимала…

— В смысле одна, без мужа… — уже заботливо, уточнил Сергей.

— Пожалуй, пойду… ужинать не хотите… — и женщина сделал попытку встать.

Не стоит быть семи пядей во лбу, чтобы понять, как дальше развивался ночной диалог, и чем закончится в итоге… Вероника, естественно, ощутила возникшие притягательные флюиды между ними, но ведь как страшно преступить заветную черту, махнуть на условности рукой. «Инь» и «Янь» в ночи, у разверстой постели — чего еще желать… И она поняла, вдруг отчетливо осознала, что пришла к этому человеку темной ночью специально, намеренно пришла к нему, надев свежую сорочку и подкрасив ресницы. В чем причина? Вероника чуть не корила себя за проявленную слабость. Но Боже, как ей хотелось быть слабой, не защищенной, хотелось ощутить тепло и нежность крепких мужских рук.

— Не уходите, останьтесь… — взмолился Сергей. — Прошу, не уходи! — отбросил, наконец, официально-вежливый тон.

В душе Воронова оборвалась уже подточенная струна, до сей поры державшая в узде плотские инстинкты. Мужчина душой и телом ощутил рядом с собой женщину, очаровательную и страстную особь, — самец обаял самку, уже признавшую желаемого партнера. И Сергея понесло…

Он опустился перед Вероникой на колени, охватил руками ее голени и преклонил голову к напрягшимся бедрам.

— Прости, я не в своем уме, — порывисто выговорил он. — Я обалдел, увидев тебя, потерял рассудок… — слов, нужных слов не было. — Ты взрослая женщина, ты понимаешь — все понимаешь…

Она вскинула голову. В бездонных глазах стояли слезы.

Сергей потянулся всем телом и нежно коснулся ее губ. Вероника лихорадочно встрепенулась и внезапно, сама с диким остервенением стала целовать его. В голове у Воронова закружилось, комната, мебель, все пошло колесом. Мужчина схватил женщину в охапку, бережно уложил на постель и стал с самозабвением лобзать сладкие, податливые уста, нежную шейку, пульсирующую яремную ямку, выступившие ключицы.

Халатик распахнулся, обнажив просвечивающую, ажурную сорочку. Он стал неистово ласкать пышные груди и мягкий стан Вероники. Но скользкий холодный шелк предательски мешал выразить полноту охвативших чувств. И молодка, поддавшись дикому наскоку, да и собственному разбуженному желанию, ловко извернулась и скинула с плеч халатик. А потом через голову стянула шелестящую с укоризной комбинацию.

Сергей приник к грудям Вероники, пахнущих сдобным тестом и парным молоком, поочередно облизал затвердевшие соски, нежно покусывая их упругие пипки. Рука же безотчетно пробиралась по трепетавшему, но и податливому телу, ищущему бесстыдных утех, скользнула с мягкого теплого живота, ощутила взмокшие в промежности трусики. — Сергей порывисто стянул их. Женщина не противилась, она растаяла от неистовых ласк и отозвалась на них с одержимостью пылкой натуры, молодка всецело отдалась, безоглядно доверилась поклоннику. Вероника всецело оказалась во власти мужской силы. Сергей же блаженствовал, находясь под царственным игом возлюбленной: очарованный, порабощенный, околдованный ее роскошным, пряным телом, ее зазывно притягательной женственностью.

Любовники уснули, неистово обессиленные, не выключив электричества. Засыпали, не прекращая лобзаний, заснули страстно обнявшись.

Аптекарь Хаим Пасвинтер на цыпочках подкрался к комнате. Приоткрыв дверь, взглянул на заголившуюся во сне дочь и на свернувшегося калачиком гэбэшника. Старый мудрый еврей только тихо присвистнул: «Цимэс мит компот!» — что выражало высшую степень восторга. Старик тихонечко потушил свет.

Воронов спал как убитый, разбудила Вероника:

— Сережа, пора вставать, уже семь, — и ласково взъерошила шевелюру постояльца. — Завтрак на столе…

Вчерашняя, внезапно случившаяся любовь мигом пронеслась в голове Сергея. Капитан ни о чем не раскаивался, у него давно не было женщин, тем паче таких прелестных — Воронов был счастлив, уже давно не был так счастлив. Еще никогда сама жизнь не казалась столь приятной и притягательной, чтобы впредь вовек не сожалеть, что мать родила на свет Божий.

Сергей ухватил Веронику за руку, притянул с силой к себе и залихватски повалил на кровать. Его ищущие губы принялись осыпать поцелуями лоб, щеки, шею возлюбленной, опускаясь ниже и ниже. Полы халатика разлетелись в стороны, открыв взору обнаженное женское тело, внизу живота призывно взывал, оперенный льняными кудряшками, лобок. Сергей стал ласкать потаенную плоть любимой, женщина застонала, но упрямо отталкивала бессовестную руку. Но пальцы Сергея настойчиво проникали меж влажных губок, стараясь коснуться сокровенного бугорка поверх них.

— Нельзя, нельзя! — горячо шептали уста молодки, но тело уже трепетно ослабевало.

— Хочу, хочу тебя! — столь же жарко звучало в ответ.

И подтверждением тому стал вздыбившийся на дыбы предмет мужской сущности.

Наконец Вероника смирилась, но благоразумно предложила позу сзади. Запахнув на талии предательский халат, она отошла в угол, уперлась руками в изножье кровати, нагнулась, открыв пышную попку и восхитительно вывернутую промежность. Воронов не удержался и стал сжимать, тискать соблазнительную мякоть, доверчиво прикорнувшую в жадной руке. Но дикая страсть не умела подолгу терпеть. Их тела сплелись воедино, Вероника закусила губы, чтобы не выдать криком утреннее соитие, не испугать близких диким животным воем.

Потом любовники опять страстно целовались, перемежая поцелуи нежными объятьями, однако, продолжительно поворковать им не пришлось. Сергея ждали неотложные дела. Уже за столом, наскоро перекусывая, по тому времени явными деликатесами из запасов оперативного пункта, Воронов осведомился:

— А где Хаим Львович, а где сын, Вероника?

— Отец уже за прилавком… Сынок, тот еще дрыхнет, лето ведь, каникулы, — мило улыбнулась она.

И тут Сергей бездумно задал нагло бестактный, но вовсе не лишенный здравого смысла вопрос:

— А почему ты такая беленькая, светлоглазая, ничуть не еврейка? — справился… и удивился собственной дерзости.

— Так мама русская… Мамины родители, то есть дедушка с бабушкой из-под Вязьмы. Дед — полковой фельдшер, после отставки с бабой Варей остались в Вильне. Мама вышла замуж после смерти дедушки, сошлись с папой по любви… Мама погибла, когда русские в четырнадцатом году бежали из Вильны от немцев, мне тогда было два годика. Папа рассказывал, тогда сто тысяч русских покинуло город и Виленский уезд, не захотели быть под немцем. Как и теперь русские ушли из города, папе о том говорили беженцы из Литвы.

— Бедная девочка, — и Воронов ласково приголубил Веронику. Следом у него пронеслось в голове: «Неужели опять — Вильно, Вильна, Вильнюс… А, впрочем, как я люблю этот чудный город». Но мысль эта потонула, во всеобъемлющем смысле возникшего в яви слова, имени — Вероника!

Сергей не мог пока дать себе отчета в том, что происходит между ним и дочерью аптекаря. Попросту не загружал голову, да и мысли такие не приходи на ум. Но Воронов знал наверняка — это подарок судьбы, щедрый дар, — наконец, он нашел свою единственную женщину…

Младший лейтенант Андрей Свиридов уже поджидал Воронова в прокуренном кабинете. Капитан, находясь в приподнятом состоянии духа, шумно приветствовал молодого коллегу, не забыв поблагодарить того за удачно организованный ночлег:

— Еще ни разу так здорово не высыпался, — лихо соврал Сергей. Хотя, какое там здорово… спать хотелось зверски. — Радушное, приятное семейство, — но клеймо «подлый сыщик», взяло верх. — Кто такие? Не смущает, что беженцы из Литвы, людей проверяли?

Зачем это потребовалось, ради чего? Ведь Сергей не только переспал с дочерью аптекаря, но успел втюхаться в нее как мальчишка. Светлый образ женщины всецело вошел в его жизнь. И даже здесь, в служебном кабинете, он подлавливал себя, что в мыслях непрестанно возвращается к Веронике.

Младший лейтенант в органах не первый год. Андрей учуял наивную уловку начальства в попытке скрыть бессонно проведенную ночь. Синие круги под глазами Сергея верное тому доказательство. Впрочем, приподнятое настроение Воронова, явственно говорило о том, что эту ночь капитан провел не без приятности.

— Пасвинтер Хаим Львович — еврей по национальности, восемьдесят второго года рождения, беженец, еще в империалистическую прибыл из города Вильно…

— Молодец, Андрей, что досье знаешь назубок… а теперь ответь, что за человек этот Пасвинтер?

— Ну, дядька — образцовый аптекарь, хотя состоит на учете в горотделе. Сами знаете, без этого никак нельзя, — аптека все-таки… А уж в военное время — строгий порядок.

— Ладно, не учи. Надеюсь, не хапуга какой или хуже того — притворщик и лицемер…

— Нет, товарищ капитан, еврей по жизни честный человек. Ручаюсь полностью.

— Вот и ладно… А дочь старика? — Сергей сотворил как можно равнодушный вид.

— Вероника Ефимовна Болдырева, русская, двенадцатого года рождения. Взяла фамилию мужа. Учительница…

— Да знаю, познакомился уже, — прервал Сергей.

Еще Сергей читал, что до революции в метрики детей из смешанных еврейских семей, крещеных в православии, вносили русифицированные имена родителей. Православная — значит русская. Хаим — значит Ефим.

— Женщина культурная, обходительная, но разведенка, — продолжил тараторить Свиридов. — Муж бросил… работал инспектором в горфо, умотал с лярвой в Воронеж, где теперь пребывает — не ведомо… Если нужно, товарищ капитан, так выясню…

— Ничего не надо. Понятно — люди приличные… — Воронов понемногу входил в темп рабочего дня. — Ну, и Бог с ними, какие дела у нас? Как наши арестанты, не окочурились еще? — и засмеялся невесело.

Свиридову было сложно сразу переключиться на другую тему, потому выговорил, с недовольной миной, первое, что пришло на ум.

— Лавренев Василий, по кличке Ерема, слишком мудрит, хочет переговорить только с главным начальником, причем наедине. Так полагаю, вас требует, товарищ капитан.

Сергей понимал, что диверсанты отнюдь не дурашки-простофили. Лазутчики способны хитро и умело морочить голову следствию. Хмыри прикинутся божьими овечками, напустят пыли в глаза, даже наговорят на себя лишку, а выложат сущую ерунду, — никак не подкопаешь под них. Эти подлецы, вызнав улики против них, извернуться как ужи, сыграют на противоречиях, на темных пятнах в биографии — и получится «не всякое лыко в строку» Но все же, чутье подсказало — клубок начал потихоньку распутываться. Воронов успокоился, позвонил по спецсвязи, и затем велел отвести себя в камеру Еремы.

Ерема-Лавренев встретил понурым взглядом, впрочем, прошлой озлобленности и страха уже не было. Воронов присел на шконку напротив диверсанта.

— Говори Василий, зачем звал? — спросил как можно тише.

— Я много передумал ночью, — начал Лавренев. — Мине кажется, местная урка Лошак, не такая уж тупая лошадка. Сдается… дед с поселковой швалью заделал цельный сыск на этой чертовой станции. Как пить дать, давно поджидал группу… Первым делом нашими руками убрал мужика и подбил спалить несчастный домишко. Чего хрен тама хотел, дело темное… Странно, не правда ли, смекаешь, начальник? — театрально замолк и загадочно продолжил — Еще обращу внимание на одно обстоятельство. Мерин — охотник выкобениться, но вот что… непонятно вел себя с этой Лошадью. Как бы подчинялся старому пердуну… Такие дела, начальник… ничего не утверждаю, но думается, и так подозрительно… — заметив интерес в глазах капитана, выказал новое соображение. — И еще, к слову: тута ночью подслушал разговоры караульных. Вертухаи из местных, выросли с тутошней шпаной. На вашем месте, не доверял бы козлам, начальник.

— Молодец Василий, коли не врешь. А теперь давай-ка подетальней о Мерине и Тите. В чем, как считаешь, слабость амбала?

— Дык, силен зараза. Но человечного в ироде вовсе нет, отпетый негодяй. Ничего святого, полный ублюдок.

— А все-таки, ну там… — родители, зазноба какая?

— Какая черт зазноба… Так думаю, Мерин конченный пидор из активных, привык по тюрьмам опущенных дрючить. Вовсе не исключаю, что следаки в пресхатах использовали урода по прямому назначению. Отожрался на казенных харчах гад. Вот бы, самого скота взять и опустить, а потом пригрозить, что расскажете блатным, — сразу шелковым станет, сразу пойдет на сделку с вами, гражданин начальник.

— Круто! Ну, бродяга, даешь стране угля… А кто такого бугая насиловать будет — возьмешься…

— Боже упаси, не по этой я части… да и порвет каждого на кусочки. Тут надо хором, тут скопом надо…

— Ну, что сказать Лавренев… Никудышный из тебя психолог. Не ровняй людей по себе. Мерин вор старой закалки, не стерпит мерзкого клейма, уйдет из жизни — сам покончит с собой. А перед тем… использует подходящий случай, чтобы отправить на тот свет причастных к такому позору. Как пить дать — никому не спустит…

Ерема, понимающе вздохнул, понурил голову. Но Воронов не собирался закругляться:

— Ладно. Не забыл персональное задание — зачистить старшего группы, коли что не так… Правда, ведь… — воцарилось молчание. — Так вот… когда настанет время, придется убрать это мурло, кокнуть, проще говоря, жлоба с концами.

— Я-то… с превеликим удовольствием, — Ерема ухмыльнулся. — Достал гад мине, сволочь… — и, перейдя на шепот, добавил. — Но, чтобы было шито-крыто. Лишний срок мотать за него не хочу…

— Само собой, уговор дороже денег, — сказал Воронов и следом подумал: «Ты и так, милок, накрутил уже выше крыши…»

Сергей по опыту знал, что Гурьева лучше ликвидировать как можно скорей. Подобные озверелые индивиды, оказавшись вне пристального надзора, в относительной свободе — или попросту сбегут, или наворочают таких дел, что потом за ними хлебать и не расхлебать.

— А что скажешь, Ерема насчет Титы? — перевел разговор Сергей.

— Темный человек, скрытный, но трусоват. Считаю, из него можно веревки вить. Но верить щенку нельзя, одним словом — хитровыбанный сученок. Не вправе советовать, но начни поцанчика пытать полегоньку, малец и потечет, все выложит без утайки, — злорадно потер руки Лавренев.

— Сам не боишься, что к тебе применят спецсредства?

— Боюсь, да еще как боюсь! Наговорю всякую ересь, только бы угодить кату, мать родную опорочу… Да и сами знаете, гражданин начальник, как слаб человек под пыткой.

— Вижу, тертый ты калач. Зачем тогда другим лиха желаешь?

— Дык, я теперь на вашей стороне, гражданин начальник.

— Да, мутен ты, Ерема, хочешь, что еще сказать?

— Лошака не упустите, хрыч до фига знает — вот мой сказ.

— Ладно, не кашляй… Василий Силантьевич, — незлобно съерничал Воронов и кликнул караульного.

Боец не замедлил отомкнуть дверь застенка.

«Времени, времени нет… — подумал Сергей, спеша наверх. — А публика, видать, битая… „Подсадную утку“ враз расколют, да и организовать единичный побег „с пристяжкой“, тоже не выход. Придется по-старинке использовать психологическое давление — пугать страшными карами и упорно включать мозги, самому разгадывать эту неладную головоломку».

Сергей наскоро переговорил с начальником оперативного пункта, поинтересовался личным составом, предупредил, изумленного младшего лейтенанта: коли, что не так, то не сносить тому головы. Свиридов, по-молодости, ручался за бойцов, что вовсе не гарантия от возможного провала операции. Каждому в душу не влезешь, каждому няньку не приставишь. Воронов приказал строго-настрого запретить всякий контакт караульных с арестантами. Для острастки следовало измордовать хоть одного диверсанта, найти причину малейшего неповиновения и отделать по первому числу. В первую очередь для экзекуции подходил по всем параметрам Мерин — матерый, злобный и потому наиболее опасный. Однако старые истины гласят: каждому овощу свое время и спешка нужна лишь при ловле блох…

Следующим на очереди был радист Тита. Из протокола допроса Сергей знал: Манцыреву Виктору Ивановичу шел двадцать первый год, до войны тот работал монтером в Ковровском районном узле связи. Холост, отец погиб в финскую, дома — мать и сестра пятнадцати лет. Малый прошел подготовку в той же Борисовской школе Абвера.

На вид Манцырев прирожденный хлюпик, но не ловко-ли это надетая личина, под которой скрывался хитрый и поднаторелый враг…

Воронов велел встать арестанту. Без лишних слов ухватил правую руку радиста, и быстро согнув фаланги пальцев, с силой сдавил своей клешней. Тита взвыл от нестерпимой боли, завертелся юлой, упал на колени. Помедлив, Воронов разжал хватку. Малый на карачках отполз к нарам, в глазах паренька стояли слезы.

— Не надо, прошу, не делайте больно, гражданин начальник… Я подчистую признался старшему лейтенанту… Да соглашусь… подпишу, что угодно, если нужно будет, — захныкал Манцырев.

— Дрянной из тебя получился солдат Красной Армии. Даже спецзваний не различаешь. Утром допрос вел младший лейтенант госбезопасности, просек, мудила грешная… — презрительно выговорил Воронов и присел на дощатые нары. — Да куда теперь денешься, только попробуй чего не рассказать, — капитан усмехнулся, — или не сделать, что прикажут.

Манцырев потупил головенку, исподлобья глазками зверка поглядывал на капитана.

— Ишь, как сразу взвыл белугой, а приемчик детский… — такой в школах каждый пацан знает. Семечки пока… но не грех взяться по полной программе — применить спецсредства. Парниша, ведь могут такое проделать, что мама не горюй. Понял вьюноша? — не удержался, и с намеренной издевкой произнес Сергей. — И заруби себе на носу: говоришь только правду, перепроверить ложные показания — раз плюнуть… Коли не соврешь, определим работать уже по профилю, станешь стучать ключом, как скажем. А надумаешь ловчить, отрубим ноги, чтобы с места не сошел и срал под себя, — нагнав страху на паренька, Воронов подытожил: — Усек сынок, — будешь послушным мальчиком…

— Да, да, конечно. Готов хоть немедля послать радиограмму.

— Соображаешь, а о ножках подумал? — криво улыбнулся Воронов.

— Нет, нет… — не подведу… — заискивающим взглядом выразил раболепную покорность Манцырев.

— Какое задание было у диверсионной группы?

Как ни изгалялся Воронов, ничего нового Тита не сообщил, задачи диверсантов замыкались на Мерине. Но одно радовало — радист знал секретные коды и временные интервалы приема и передач радиосообщений. Шифровальной книгой оказался, имевшийся у каждого школьника, учебник «Родной речи». Язык сообщений русский. Сигналом работы под вражеским контролем считался темп скорости передачи в начале и конце, в четко означенных интервалах, что доступно опытным радистам, — очевидно Тита преуспел в этом деле. В управлении впервые слышали о таком способе разоблачения радиопередач под прикрытием. Сергей задал еще пару второстепенных вопросов, получив на них искренние, вразумительные ответы, как бы невзначай спросил:

— Если подсажу к «старшому», возьмешься — «повалять Ваньку» для пользы дела?..

— Не надо, прошу, Мерин сразу уничтожит меня. Это страшный человек, у него волчий нюх, как маньяк чувствует подставу. Он по глазам тотчас поймет, что я подсадная утка. Садист будет издеваться, станет медленно убивать — мерзавцу это в удовольствие. Не надо, не посылайте, гражданин начальник, — ведь даже пикнуть о помощи не смогу, — и Манцырев беззвучно зарыдал.

— Где только таких сопливых нюней немцы откопали? — возмутился Воронов, но потом поостыл и уже деловито предложил солдатику:

— Тогда застрели Мерина, разрешаю… И больше не станешь борова ссать, как рукой снимет… Годится?..

— Я еще не убивал людей, не стрелял в человека, — промямлил Манцырев, утирая щеки и нос рукавом гимнастерки, потом в ужасе прикрыл лицо руками и вогнул голову в колени.

— Дурак этакий, трус поганый, подумай лучше о матери и сестре. Близким, зачем из-за такого мудака страдать… — по-доброму заключил Воронов.

Манцырев Виктор теперь заплакал навзрыд:

— Не могу, не умею, не справлюсь я…

— Что скажу, то и сделаешь! — отрезал капитан. — Утри сопли и будь мужиком. Хватит, нет времени на слюнтяев. Будешь правильно вести… прощу, — и Воронов направился к двери камеры.

Предстояла очередная беседа с Лошаком.

Сидельца привели в допросную, Конюхов за истекшие сутки сильно оброс пегой щетиной, выглядел крайне неприглядно, босяк-босяком. А уж, что противно, так старик дурно пахнул. Воронову пришлось влезть на табурет и слегка приоткрыть заедавшую форточку в полуподвальном оконце. Лошак тяжело, сипло дышал, определенно сказывался немалый возраст, незалеченные болезни, и тюремные невзгоды. Но Сергей не испытывал к нему ни капли сочувствия. Обыкновенно даже в самом закоренелом враге, видишь, прежде всего человека, что не говори, все мы по сути Божьи твари. Ну не лесная же зверюга сидит напротив, не инопланетянин, ни иная, какая непонятная субстанция. А вот Лошак, только переступил порог, сразу же вызвал у Воронова рвотное отвращение. Ну, не хотел Сергей общаться с этим мужиком, будто тот нежить какая. Потому и начал разговор, выказав явную неприязнь, даже не холодно, а развязно грубо.

— Ну-с Василий Игнатович, — произнес глумливо, — колоться будешь?

— Чей-то не пойму, гражданин начальник… — Конюхов нарочно прикинулся полудурком. — Вроде бы обо всем рассказал, как попу исповедался.

— А вот и врешь, расскажи, как ты немцам продался, сволочь. И не вздумай юлить, мы все равно узнаем правду. А продолжишь водить за нос, схлопочешь по полной. Так что, старик, не стоит больше уходить в несознанку. Диверсантов сдал, точнее сказать, преподнес на блюдечке с голубой каемочкой, хотя мог и отмолчаться. Никто за язык тогда не тянул. Непонятно, зачем так поступил, в чем тут выгода? Старик просвети, что за игры такие задумал с нами вести. А начни с самого начала, откуда ты такой, — не подобрав подходящего слова, Сергей покрутил в воздухе пальцами, — слишком мудреный взялся?

Лошак выслушал тираду капитана, не сморгнув, лишь желваки ходили по заросшим щекам.

— Да чего уж там… — раскрыл дед щербатый рот. — Расскажу, так и быть, — и грузно оперся локтями на железную столешницу. — Меня ведь в сороковом по УДО выпустили, как туберкулезника. Да не болел нисколько… Вызвал хозяин и прямым текстом: «Жить хочешь падла?» — «Конечно!» — отвечаю. Ну, тут он Васька и завербовал, фашистская сволочь! Сказал, много паря не потребуется, — пара-другая разовых поручений. Так по мелочи, так мало-помалу, и не хлопотно вовсе будет, — Конюхов помолчал, собираясь с мыслями, потом ехидно ощерился: — Хозяин обещал меня отстарать, отпустить с кичи вчистую. Возвращусь по месту жительства, опять в Кречетовку, — и вдруг прервал рассказ. — Начальник дай покурить, мозги прочистить. Память вдруг отбило…

Воронов стерпел нахальство арестанта, то, что тот рассказывал, было крайне любопытно. Потому, прикурив папиросу, отдал Лошаку. Выпустив в потолок густой дым, Конюхов уже развязно продолжил:

— Говорю черту: «Так ведь домой отпустите насовсем, и как там сгожусь?» Хозяин успокоил: «За большим дело не станет. Придет день и объявится человек… У него или у них будет надежная ксива, даже не сомневайся… Задача будет плевая, даже слишком: приютишь, обогреешь, если нужно поможешь с жильем», — пообещал, что проблем не возникнет, пристроишь в надежном месте. Но предупредил: «В чужие дела не лезь, твое дело — сторона, они как пришли, так и уйдут… Знай — любопытной Варваре нос оторвали…» — складно рассказывал Лошак: в лицах, имитируя начальника лагеря.

Сергей увлеченно поинтересовался:

— Что там за кадр в лагере хозяйничал, часом не еврей?

К сожалению Воронов знал, что до войны большинство руководителей исправительных лагерей и трудовых поселений граждане еврейской национальности. Сведущие люди пояснили, почему при определении на такую должность предпочтение отдавали преимущественно «Абрамам». Именно еврейские кланы и создали организованную преступность в Российской империи. Поэтому тюрьма — дом родной для сотен тысяч иудеев-преступников. Евреи-сидельцы изучили тюремную жизнь вдоль и поперёк, и по двоедушному складу природного характера приобрели уникальный опыт выживания в условиях заключения. Так вот, эти знания и явились главной причиной такого рода назначения, — кто больше них знал, как лучше обуздать арестанта, лишить узника воли к сопротивлению. Но, в то же время, это иудейское засилье в криминальной среде привело к образованию блатной элиты — воров в законе. Ибо еврейские «авторитеты» разработали своеобразный уголовный этикет и даже самобытный язык — воровскую феню. А наши русские урки и не догадываются, что живут и говорят по еврейскому образцу.

— Да нет… — ответил Конюхов, — без сомнения природный русак. Попов фамилия… Иван Иванович, — сплюнув на пол, уркаган растер плевок носком сапога, и резко заключил. — Гнида первосортная! — увидав поддержку таким словам в глазах Воронова, Лошак гнусаво продолжил повествование, подражая речи начальника ИТЛ: «Ну, а коле стукнешь органам, — сделал крысиное выражение, — так дня не проживешь… везде свои люди найдутся».

— Русский говоришь… — прервал Воронов, — Попов — фамилия, проверим… — и махнул рукой, велев говорить дальше.

— Я сдуру уперся, только ночью удавку, падлы, на шею накинули. Получалось, влип Вася по самые помидоры — кругом кранты. Вот и подписался… Лучше бы в лагере на колючку полез, автоматчику не жалко очередью полоснуть. Но смалодушничал… Ну, а дома пообвыкся, да никто и не приходил до сей поры.

Сергей решил не дать Лошаку перетянуть одеяло на себя. Урку следовало поставить на место. Арестанту положено знать, что если даже говорит чистую правду, то для следователя это единичный эпизод из обилия других дел. И второй момент, — ценность слов арестанта. Сгодятся ли откровения заключенного для пользы дела, чем по существу помогут следствию…

— Конюхов, лапшу на уши не вешай. Знаешь ведь, что проверить будет сложно… Даже если и не врешь, — начлаг, коли не похарчился, то в отказ пойдет, — якобы зек оговаривает честного человека. Ну, как согласен? Так что не сильно уж не заливай…

— Блядь буду начальник, вот те крест не вру! — взорвался Лошак, а потом сник. — А там как знаете, начальник, хошь верь, хошь не верь… Мне теперь все едино…

Воронову пришлось смягчиться, хотя повидал «артистов погорелых театров» достаточно.

— Какая область или край, номер лагеря, когда сидел?

Конюхов продиктовал, что спрашивали.

— Ну, а теперь… как Машкова с Мерином убивал?

Лицо Лошака разом посерело, дед заложил трясущиеся руки под бедра.

— Ну, что теперь скажешь «лошара»? А то, дюже разговорился, мол, невинная душа… хозяин подставил…

Конюхов облизал запекшиеся губы, уже и не знал, что делать для убедительности…

— Даже и не думай хитрить сволочь, — продолжал Воронов. — Соврешь, по каплям выдавлю правду. Лучше не вымудряй, говори как есть. Пойми, наконец, — с живого не слезу…

— Понял гражданин начальник, вижу — вы крутой спец.

— Правильно. Говори уж, не томи душу.

— Так, чего говорить, с чего начать…

— Зачем убили Машкова и надругались над трупом… Для чего сожгли домишко… И не вздумай вертеть хвостом! Доподлинно знаю, что диверсанты от тебя получили такой приказ, — Сергей перевел дух и уже спокойно уточнил. — Ты, Лошак, по жизни полный кретин, тупой башкой такой расклад выдумать не мог. Кто надоумил? Чью волю исполнил, гнида!

— И так, начальник, знаю, что жук я навозный. Потому, как на духу расскажу, — и Конюхов обтер пятерней взмокший лоб.

— Давай, подробней…

— Позавчера, уже в потемках, залетел в хату красный командир. В чинах не петрю, вижу только — у него три кубика.

— Старший лейтенант по званию. Какого цвета петлицы, какая эмблема на них?

— Цвет зеленый. Амблема — это что за хрень?

— Вот дурень! Ну, такой маленький значок, танк там, пушки или еще что, сверху петлички.

— Усек. Да… четко не разглядел, кажется два ружья, крест-накрест.

— Понятно, в полевая форме… пехота. Продолжай дальше.

— Ну, значит, этот старшой лейтенант начинает пугать. Мол, особист из военной контрразведки.

— Постой, постой, — особист говоришь… А на рукаве нашивка имеется — красная звезда?..

— Да не знаю, не смотрел на рукава.

— Ладно, тут черт голову сломит, с этими «политруками-чекистами». Давай, не отвлекайся, что дальше?

— Стал угрожать страшными карами, вроде того… если не подчинюсь, то мигом положит на месте, как последнюю тварь. Сказывал, мою подноготную доподлинно знают. Особисты, выходит эти… Но чтобы заслужить прощение советской власти, Конюхов должен помочь в секретном деле. Якобы, там приспичило по-тихому устранить одного фашистского гада. Назвал Семена Машкова… — и Лошак замолчал, сглатывая слюну.

Воронов нутром чувствовал, что Конюхов нагло, или даже примитивно врет, считает чекиста полным кретином. По имевшейся информации, в прошедшие дни ни госбезопасность, ни военная контрразведка оперативных мероприятий в Кречетовке не предпринимали. Но из подспудного иезуитского чувства позволил уркагану и дальше ломать комедию.

— Что «лошадка» в горле пересохло… Воды пока не дам! Продолжай дальше.

— Тот командир сказал, что завтра утром заявится один солдат, скажет, мол от немцев… — мужик замялся, соображая, что еще присочинить.

— Давай, не тяни, рожай быстрей! — в душе Сергей под ноль бы изничтожил охамевшего Лошака.

— Кликуха солдата — Мерин, покажет маляву одного кореша. Я должен помочь с хазой, спрятаться до поры… Но дано еще секретное задание, — и тут Лошак заговорил как по писаному, будто заранее вызубрил назубок: «Скажи, что получил указание из Борисовской школы от самого капитана Юнга. Короче, приказ центра подлежит беспрекословному исполнению».

— Продолжай, слушаю внимательно, — одобрительно поддакнул Воронов.

— Ну, там… заставляет, не тянуть резину, срочно убить снабженца Машкова. Знаю бедолагу — в ОРСе работает, — заодно заметил Лошак, — Но это семечки… Нужно парню отрезать язык и выколоть зенки, только так, не иначе. А домишко мужика — взять и сжечь. — Конюхов сотворил невинную физиономию. — Военный велел только сообщить приказ тому Мерину… А уж, что и почему, не мое собачье дело, — и как бы в оправдание, весомо добавил. — И еще командир пояснил, что наша контрразведка хочет поломать немецкие планы и наказать злейших врагов и предателей советской власти. Ну, а потом подробно расписал, что и как делать…

— А ты, мудила грешный, взял и сразу поверил, и подчинился… Не смеши Лошак…

— Дык, сам в разум не возьму… на первый взгляд, как бы и наш, красный командир, да и по виду — партийный. А с другой стороны, может, — одна шайка лейка с лагерным хозяином, оба на фашистов впахивают… Тут уж ломаться не приходится. Делай, что говорят, и не задавай лишних вопросов. Чикаться не станут… так-то вот, гражданин начальник.

— Заливай, заливай! Так и поверили диверсанты. Подумаешь, капитан Юнг, центр — в Борисовской школе… А где кодовая фраза, ну, пароль по-колхозному говоря?

— Да, имелась такая… На крайний случай особист велел запомнить и сказать такие слова. — Конюхов надолго задумался, вспоминая, потом развел руками и сожалеюще выговорил. — Гражданин начальник, вылетело из головы. Там куплеты стихов долбанутых, по листочку учил… Командир дал, велел потом непременно сжечь. Говорил перевод с иностранного языка. — Лошак зачесал голову. — То ли Морозова, то ли еще цаца дореволюционная… А, вспомнил — Холодова, — и мигом поправился. — Нет, похоже, еврейская фамилия… Ну, там стихи, про виденья в тумане, пацану снятся сны и слюнявая барская дребедень. Да не помню в точности, быстро забыл… А Мерин, похоже, знал наизусть, вытянулся, как по команде.

«Начало „Фауста“, в переводе Холодковского», — сообразил Воронов, изучая немецкий, он читал подстрочник «Фауста» Гете.

— Так… по виду это военный человек, а не гражданский шпак в мундире? Надеюсь, сумел различить, сопливый мальчишка поймет…

— Военный, глотка луженая, сразу видно командирский замес.

— Личико описать, надеюсь, сможешь? — Воронову ничего не осталось, как прикинуться, что верит измышлениям Конюхова. А впрочем, неужели примитивный босяк способен на такую хитросплетенную ложь… Хотя, и правдой этот бред сивой кобылы назвать нельзя.

— Смогу! Как не смочь, — уверенно ответил Конюхов.

— Ну, вот и сладились. По этому вопросу со следователь работать будете. А пока, расскажи-ка еще о Мерине и той записке. А то вчера спешил… до конца не выслушал.

Конюхов тяжко вздохнул, напрягая память, хрустко потянулся.

— Да уже говорил, Мерин, пришел не один. С ним в паре — второй пожиглявей, но тоже, крепыш еще тот… Назвался Еремой. У главного ксива Кирпича. Мыс кирей на Печере от цинги загибались. Корефан просил помочь. Как положено, оказать содействия… — подчеркнул Лошак, — маляву я сжег, — предупредительно заметил уголовник.

— Что написано там, в точности постарайся сказать!

Конюхов на минуту задумался, затем стал проговаривать по слогам, тут, видимо, память деда заработала без сбоев:

— Лошак, за Мерина зуб даю. Слушай как отца родного. Сделай ништяк… Так надо. Помнишь матрешку… Кирпич.

— Что за матрешка такая? — переспросил Сергей.

— Это тоже знак. Мы одной марухе в лагере здоровенную матреху выточили. Так… на память.

— Дальше! Ну, ну… Не тяни резину, дальше рассказывай.

Ничего нового Лошак не сообщил, повествование старика сходилось с рассказами Еремы и Мерина. Видимо, так и было на самом деле, немецкий агент умел готовить сценарии. Навряд ли, диверсанты и уголовник заранее сговорились, что и как отвечать при случае задержания НКВД. Времени на подобные занятия у них, разумеется, не было.

Затем Конюхов подробно рассказал, кто таков Кирпич, поведал и о других зеках-сидельцах, тесно контактировавших с ними в лагере.

Терпение Воронова было на пределе, кратко записав показания в блокнот, капитан фигуральным образом утер руки. Пусть теперь диверсантами и Конюховым-Лошаком занимаются поставленные на то специальные сотрудники.

Себе на отдельный случай Сергей оставил непосредственное участия Конюхова в убийстве Машкова и надругательство над трупом. Тем Сергей хотел окончательно добить Лошака, а если тот не потечет, то применить к урке спецсредства. Воронов не сторонник чрезвычайных мер, но если честно, то признавал их эффективность.

И тут, как по заказу, караульный доложил, что приехал следователь городского отдела. Сергей поспешил наверх

Следователем оказался худощавый дядечка, уже в пенсионном возрасте, с грубым лицом и густой седой шевелюрой, по званию младший лейтенант. Воронов сразу определил, что перед ним опытный чекист, потому долго вводить в курс дела не пришлось. Следователь и так понимал стоящие перед ним задачи. Сергей вздохнул облегченно, наконец, хоть ненадолго руки свободны от общения с подонками.

И одно приятное известие поджидало Воронова. Начальник городского управления предоставил в распоряжение капитана «Эмку» с водителем, с этой оказией и приехал гебешный следователь.

Начальник линейного оперативного пункта Андрей Свиридов уже получил запрошенную информацию из отделов кадров узловых предприятий. В принципе у Свиридова давно имелся «кондуит» на мало-мальски подозрительных работников узла. Но кадровики, получив ответственное задании, еще раз прошерстили персонал. «Кадры», сделали акцент на отлучки, командировки, родственные связи, не исключив даже «бабские сплетни». Ведь известно, как ни исхитряйся, но где-нибудь проколешься: или лишку сболтнешь, или занесешься не по делу.

Итак, перед Сергеем лежало пять персональных карточек:

Еланцев Олег Валерьянович — сорок семь лет, инженер технолог паровозного депо, из дворян, владеет немецким языком, родом из Смоленска. Неженатый инженер часто выезжал в Москву, Ленинград, определенно посещал Ригу и Талин. По работе характеризуется положительно. Однако родственные связи запутанны, наверняка существуют родичи, живущие за границей, хотя технолог скрывает это. Физически крепкий, спортивного телосложения. Имеет доступ к текущей информации на Кречетовке.

Полищук Игнат Богданович — пятьдесят лет, старший осмотрщик вагонного депо. Женат — жена домохозяйка, с ними живет дочь — составитель поездов на северной сортировочной горке. Родом из Чернигова. Есть родственники на Западной Украине. Выезжал перед войной в Харьков и Киев. Ведет себя скрытно. Физически крепкий. Определенно придерживается националистических взглядов. Владеет информацией по транзитным, разборочным поездам и воинским эшелонам.

Фрезер Марк Осипович — по паспорту еврей, но скорее немец, сорока трех лет. Родом из Витебска. Работает приемщиком на перегрузе станции. Холост. Не мобилизован по состоянию здоровья. Перед войной выезжал на лечение в Крым. Владение немецким языком скрывает, хотя идиш и немецкий, по сути, одно и то же. Проявляет обостренный интерес к формированию поездов.

Гусельников Юрий Борисович — пятидесяти двух лет, мастер путевого хозяйства. Родом из Ростова-на-Дону. Старший брат Семен осужден по статье 58-7 (вредительство), содержится в заключении. Характеризуется положительно. Женат. Двое детей — сын и дочь. Сын пропал без вести на фронте в начале войны. Странно, как человека допустили работать на линии…

Руди Федор Дмитриевич — пятидесяти лет, прораб в строительно-монтажном поезде. Неясной национальности, скорее еврей, нежели украинец. Родом из Ташкента. Холост, живых родственников нет. Частые командировки за пределами Московско-Рязанской железной дороги. В армию не мобилизовали по состоянию здоровья. Знание немецкого языка скрывает, хотя если еврей, то идиш знает. Человек проявляет обостренный интерес к формированию поездов.

«А ведь фамилия, чтобы не говорили — немецкая. Ясное дело, местным чекистам о том невдомек…» — Сергей почесал небритый подбородок.

Лежащие на столе объемистые папки с личными делами Воронов смотреть не стал, подумал: «Что толку попусту тратить время на изучение канцелярских „штампов“? Так… быстренько, — оценить навскидку… Еланцева смело пропускаем — какой агент станет выпячивать дворянское происхождение. Полищук-хохол, навряд немцы будут запускать украинца-националиста в центральную Россию. Гусельников женат, брат в тюряге, слишком на виду — тоже отпадает. Остаются холостяки Фрезер и Руди. Вот с ними и поработаем… Хотя опять неувязка, ну как вяжутся с агентурной работой немецкие фамилии, — топорно это…»

— Андрей, — обратился Сергей к младшему лейтенанту, — организуй-ка сегодня задержание Руди и Фрезера. Возьми без огласки, так не навязчиво, пригласи побеседовать. Если что, то сам знаешь, брать живыми. А я пока смотаюсь к особистам в полк ПВО и на аэродром.

Уже в салоне легковушки Воронов систематизировал хаотичный набор информации о ситуации в Кречетовке.

Первым делом, Сергей с сожалением отметил, что раньше Кречетовка не входила в его функционал. Станцией занимались другие сотрудники из центрального управления, Сергей знал этих «спецов» — как правило, люди средней компетенции, а иные попросту недалекие. В итоге — первостатейный железнодорожный узел страны подготовлен к прифронтовому положению отвратительно.

Небо над ним защищала сводная часть зенитно-пулеметного полка, дислоцированного в области. Полк имел три направления защиты: областного центра, порохового завода в районном городишке и непосредственно Кречетовки. Следовало бы для главной станции юго-восточного направления выделить отдельный зенитный полк ПВО, с полноценным прожекторным подразделением и оперативной связью с центром.

Авиационную защиту станции возложили на отдельный полк дивизионного района ПВО Брянского фронта, размещенный на трех аэродромах по краям станции. Правда, на счету «соколов» было крайне мало сбитых самолетов противника, вероятно, по причине слабой матчасти, а также слабо налаженных структур связи и оповещения.

Оперативный пункт дорожного транспортного отдела — хиленький. По сути, контрразведкой там никто не занимается, так как нет подготовленных на то кадров. Рутинно выполняет фильтрационные функции, дублирует военную комендатуру, собственных оперативных наработок у него нет.

Вывод один: не дай Бог, случись мощный налет фашисткой авиации на станцию — Кречетовке придется худо.

А тут еще происходит странная возня немцев с диверсантами, выпячивание бессмысленного убийства, непонятно с какой целью… Фашисты готовят провокацию или отвлекающий маневр — как тут разобраться… Вот и направили Воронова распутать этот загадочный узел. Не слишком ли поздно послали?..

Ехать по московским меркам предстояло недалеко. Казармы и штаб зенитчиков разместили на Пятой Кречетовке. Эмка миновала прокол под северной роспускной горкой и свернула на грунтовую дорогу, проложенную вдоль посадки полосы отвода. Дорожное полотно в ухабистых колеях, колдобины заполнены водой, кругом грязь от недавно прошедших ливней. Машина постоянно буксовала в липкой жиже, не хватало еще тут надолго засесть, застрять из-за малого клиренса легковушки. Водитель нещадно ругался и поминал лихом советчика, рекомендовавшего этакий кратчайший путь. Лучше было ехать наезженным шоссе вдоль частного сектора Четвертой Кречетовки, а потом свернуть вправо у поворота к городу. Там, на подступах к вагонному депо и располагался штаб местных ПВОшников.

Солнце вовсю наяривало, стояла липкая жара. Воронов тоже извелся, пока удалось миновать неухоженный участок дороги. Но вот «страдальцы» поравнялись с линией разнокалиберных жилых домишек, в окружении надворных построек, затененных раскидистыми ветвями яблонь и груш. Кречетовка, лежащая посреди раздольных садовых массивов, уже внутри себя являла образцовый плодовый сад, взращенный не селянами, а железнодорожниками. Дорога стала укатанной, видно жильцы основательно постарались, выбрасывая шлак из топок печей на проезжую часть.

Эмка подъехала к группе бараков, обнесенных частым дрекольем и опутанных колючей проволокой. Это и была номерная зенитная воинская часть, оборонявшая узловую станцию от налетов немецких бомбардировщиков.

У неохраняемых ворот уже поджидал командир подразделения, моложавый капитан, в очках, с толстыми линзами стекол. Зенитчиков заранее известили о приезде Воронова, напуганный слухами о повадках органов госбезопасности, капитан встретил «комиссию» загодя, еще на подступах к своему хозяйству. Впрямь, хвастать очкарику было нечем.

Облупленные дощатые бараки, построенные еще при царе для сезонных рабочих землекопов, до войны стояли незаселенными, ждали сноса. А вот теперь тесные комнатушки наполнила гомонящая девичья рать, даже издалека слышались звонкие голоса и веселый смех. Впрочем, лишних комментариев и не требовалось, — и так слишком наглядно. Возле бараков, на веревках, протянутых вкось и вкривь по двору, реяло на ветру белыми парусами женское бельишко, причем в несметном количестве. «Вот и конспирация, — усмехнулся Воронов, — типичное бабье царство и как тут мужику с ними управиться…»

Звали капитана Артемом Васильевичем Полубояриновым. Угодливо, заглядывая в лицо Воронову подслеповатыми глазами, он тотчас посетовал, что в части практически одни девушки: зенитчицы, прожектористки и связистки. Мужских рук не хватает, вот и нет сил обустроить прилегающую территорию, подремонтировать жилые корпуса. Да и громко сказано — воинская часть, вовсе не так, скорее, на живую нитку скроенный батальон. Ох, и сложно управляться с этим непослушным бабьим гарнизоном. Да и жалко на самом деле девчонок, вовсе не женское дело ворочать зенитные установки, таскать снаряды, не их дело подставлять девичьи плечи под тяготы воинской службы. А самое скверное, вовсе не тот удел, чтобы рисковать своими юными жизнями. Зачем девушки полезли в этот ад, что «глупышек» привело сюда… ведь, как известно, — зенитным расчетам достается при бомбежке по первое число. Да и «Мессера», наподобие хищного ястреба, высмотрев с высоты жертву, — трассирующими пулеметными очередями, безжалостно выжигают обслугу зенитных пушек и других наземных установок.

Когда капитаны шли к штабу, облупленному кирпичному особнячку, стоящему на отшибе, им на пути встретилось стайка симпатичных девушек в защитной форме, без пилоток, простоволосых. Зенитчицы отдали честь, приложив кисть к пустой голове. Воронов и Полубояринов козырнули мимоходом, не подав виду, что непорядок. Какие тут, право, замечания? Наткнулись на них и две красотки, одетые уж вовсе не по уставу, без гимнастерок, белые нательные рубахи заправлены в хебешные юбки. Увидав начальство, девчушки с испуганным визгом бросились бежать наутек. Детский сад, да и только…

На встрече с вышестоящим сотрудником госбезопасности положено присутствовать только двум представителям части: командиру и прикрепленному оперу особого отдела. Особист, младший лейтенант Николай Николаевич (тощий и седой, уже в годах), тоже пожаловался на незавидное, если вовсе не дурацкое, да и не по чину, смешное положение. Приятели-коллеги ехидно издеваются над ним, подпускают сальные шутки, сочиняя глупые непристойности, понарошку грозятся сообщать жене о гареме мужа. Что оставалось делать Сергею… Ну, посмеялся чуток над пикантностью положения обидчивого особиста, ну, и слегка вправил мозги взрослому дядечке. Пришлось пояснить «Николаичу» (будто и так не знает), что противовоздушная оборона стратегической узловой станции гораздо нужней защиты иного областного центра. Капитан-зенитчик и младший лейтенант ГБ, понимающе, закивали головами, тут ничего не возразишь, да и глупо выказывать собственное мнение в таких обстоятельствах.

Капитан Полубояринов доложил о состоянии дел во вверенном подразделении. Да уж, вооружением часть похвастать не могла. Наличествовала полная разномастица… Имелось четыре зенитных пушек еще дореволюционной системы Лендера. Вдобавок к ним применялись полукустарные установки пулемета Максим, что, естественно, мало соответствовало требованиям современного боя. Основную часть вооружения составляли счетверенные установки Токарева. Правда, использовали крупнокалиберные ДШК повышенной бронепробиваемости, которые капитан Артем считал главными выручалочками. Но отдельной гордостью парня считались три автоматических зенитных пушки (калибра 37 мм.) образца тридцать девятого года. И заветная мечта, — командование обещало поставить в полк 76-ти миллиметровые пушки, которые пробивают бронированный «Юнкерс» на вылет.

— Вот тогда заживем! — потер руки капитан очкарик, а потом приуныл. — Эх, связь с дивизионами крайне примитивная, проводная, — чиркнет осколком, и нет ее… Расстояния же, сами чай знаете, аховские… Прожекторов в наличии — раз-два и обчелся. Ну, два-три «Юнкера» возьмут в клещи, а если фашистов будет с десяток… А, не дай Бог, случится массированный налет… Не хочу каркать, даже представить не могу, что будет… — помолчав, хмуро заключил. — Да и со станцией тоже…

С слов выходило капитана, что часть, как и весь полк — местного комплектования. Кадровых бойцов мало, добро, хоть сержантский состав чуток обстрелянный, а так, была бы одна беда.

— Но буду справедливым, товарищ капитан госбезопасности. Девчонки, конечно, стараются изо всех сил, грех на них жаловаться, молодцы девчата. Но и у большинства еще романтика в голове, юношеский максимализм. А фрица за здорово живешь, шапками не закидать! И еще раз скажу, — капитан чуть не перекрестился, — не приведи Господи массированного налета, сумеем ли сдюжить?..

Воронов ничего не имел против порыва командира уповать на Всевышнего. Сергею ли не знать, что перед черным оскалом смерти, забудешь не только партию и вождей, забудешь даже жену и деток, останется только «мама родненькая» и «Господи спаси и сохрани»! Хотя, чисто профессионально, эти, грешно назвать их паническими, рассуждения — Воронову, как говорится, серпом по одному месту.

Затем, учитывая в большинстве женский личный состав, речь само собой зашла о любовных отношениях зенитчиц с местными парнями. Станция здоровенная, у железнодорожников «бронь», охочих до баб лоботрясов найдется немерено, такова уж жизнь. Вот и получалось, что тут прямой спрос с Николая Николаевича. Естественно, здесь великого ума не надо, но напрягает сама щекотливость этой темы. Особисту постоянно докладывали о неуставных отношения девчат с кречетовцами, само собой не о каждом случае… Пойманных слабых на передок девушек приходилось совестить, журить по-отечески.

— А дальше что? Выпороть никак нельзя. Ну не отправишь же «голодную кобылку» в военную прокуратуру, чтобы определили в шрафбат. Да и нет таковых для женщин. Сочтут наверху полным идиотом и держимордой. Выходит, грош цена такой воспитательной работе… — беспомощно развел руками Николай Николаевич.

Потом пояснил применяемые методы работы, касательно сластолюбцев и навязчивых ухажеров. Гэбэшнику не раз приходилось арестовывать незадачливых ходоков. Двух чрезмерно нахрапистых жлобов, забрил в армию, но, увы, страстных ловеласов никак не поубавилось.

— Остается одно, мутузить дурней как Тузик грелку, — и честно признался: — Что и делаю, — выругался по матушке, — каждый раз… Да, однако, ни хрена не понимают… Девки парням, что красная тряпка для быка, хоть режь, хоть убей — не остановишь… Вот ведь какая коррида получается… — и лейтенант чуть не плача, посетовал. — Эх, и в чем я провинился, что воткнули ветерана в бабскую часть… Может, сюда вертухайку пришлете, товарищ капитан… На зонах полно таких — из лагерных коблов… Возьмет, да и отучит девок-нимфоманок ублажать хахалей, — и скабрезно засмеялся похабной шутке.

Сергей нахмурился, не одобрив юмора Николая Николаевича, тот увидев недовольство начальства, утер ладонью смешинку с губ и принял уныло-серьезный вид.

Воронов, капитан Полубояринов и мамлей-особист, обсудив еще некоторые детали, пришли к неутешительному выводу, что если в Кречетовке орудует немецкая агентура, то комплектование и вооружение части, расположение зенитных батарей наверняка известно врагу. Да и частая смена дислокаций вооружения, мало что даст. Скорее всего, при массированном авиационном налете зенитные батареи будут подавлены в первую очередь. Да ладно еще, что с воздуха. Не исключена вероятность, что будет послан диверсионный отряд, который безжалостно вырежет личный состав батарей. Сергей не собирался нагонять страха на ПВОшников, они лучше знают специфику и превратности собственной работы. Но и разгильдяйства быть не должно.

И насчет любвеобильных ходоков… Совратителей следовало наказывать по полной программе, вплоть до ареста, с остальных брать подписку, — при повторе, невзирая на бронь, отправлять в действующую армию. Воронов обещал доложить о том, кому следует, не минуя милицию и городского военного коменданта.

И тут, Сергея как бешеная муха укусила. Ни с того, ни с сего, капитан госбезопасности «спустил полкана» на Николая Николаевича, то того покорно кивавшего головой на доводы старшего по званию. Как шлея попала под хвост, — и чего он наорал на мягкотелого гэбэшника. Распек по первое число, якобы тот разложил воинскую часть, и не только по причине бедных зенитчиц, падких на плотские утехи. Да и девушек, ищущих любовных приключений, помянул нелестным словом. Вспомнил и позорное ограждение, и отсутствие часовых на входе, да и… полное непонимание личным составом воинской дисциплины.

Опешивший при такой взбучке, капитан Полубояринов наивно хлопал белесыми ресницами под толстыми стеклами очков, не зная, чем ответить, да и стоит ли заступаться за особиста — выставишь себя потатчиком. Одна мысль теперь свербела у него: написать рапорт об отправке на фронт.

Младший же лейтенант, оказался же твердокож, видимо давно привык к подобным головомойкам начальства, получив нагоняй, побежал составлять списки нарушителей режима и засветившихся на любовной ниве окрестных жителей. Обещал исправиться — карать негодяев железной рукой. Ну, что с ним поделать, других то людей, поди, нет…

У Воронова вовсе не было времени, да и желания поговорить с личным составом части. Капитан велел Полубояринову навести обязательный порядок, и не жалеть слишком отвязных девах, не уступать по-детски глупым прихотям. А по сути, призвал опекать подчиненных женщин:

— Береги капитан девчонок — молодые… еще глупые… Пойми, главное, чтобы девчата остались жить, кто еще нарожает Родине новых солдат… — Сергей похлопал Артема по плечу. — Ты теперь здесь за отца родного, в полном ответе за них, — пойми правильно Артем Васильевич. У тебя не только зенитки и пулеметы, на твоей совести судьба будущих матерей страны. Эта тяжелая ноша, но ты, брат, уж постарайся!

Сергей, уже который раз, пожалел за эту войну, что не выслужил комиссара, потому не в силах приказать армейскому начальству — принять сегодня же неотложные меры по обороне Кречетовки.

— А я сообщу, куда следует, о срочном усилении части тяжелым зенитным вооружением. Узловая станция, это вам не зарытый в землю участок фронтовой полосы!.. Наверху, надеюсь, понимают, что к чему… Да и роту охраны, выделить не мешает… Сегодня же позвоню…

Уехал Воронов с тяжелым сердцем. Для себя же еще раз отметил, что для прикрытия станции с земли, нужен полноценный полк ПВО с зенитками большего калибра, с прожекторным батальоном, да и начальствующее звено желательно бы усилить.

И еще одно неловкое ощущение смущало капитана. Наехал, видишь ли, на безмозглых девчонок: вот, мол, похотливые сучки. А сам ты, Сергей, после сегодняшней ночи кто такой? Сраный кобель — еще мягко сказано. Да… слаб человек, но это не отговорка для кадрового чекиста.

Но второе, ликующее чувство, пробиваясь сквозь препоны, навязанные уставной моралью, обволакивало сладкой пеленой. Вероника! Несмотря ни на что, Сергей хотел, упорно желал увидеть любимую, ощутить тепло трепетного тела.

Чтобы отбросить ненужные мысли, капитан взялся расспрашивать водителя о местных достопримечательностях. Главная из них — пятибашенный элеватор, нависший над окрестным пейзажем, как Бештау над Пятигорском. Эх, как было здорово на Кавминводах: Божественный Кисловодск, санатории Кирова и Орджоникидзе. Гуляют дамы в панамах, терренкуры в хвойной тени, рестораны, нарзанные ванны — лепота!

Аэродром авиационного полка располагался на ближних подступах к Пятой Кречетовке. Дорога к нему вела мимо заросшего осокой и камышом русла извилистого ручья, вливавшегося голубое зеркало лугового пруда, названного «Солдатским». Топографическая карта показывала, что окрестности Кречетовки изобилуют рукотворными озерами, устроенными в низменных руслах речушек и ручейков, впадающих в Лесной Воронеж:

Самое представительное из них — с восточной стороны третьей Кречетовки, пруд нарекли Ясон. То ли здешний помещик помешался на греческой мифологии, то ли крестьяне извратили мудреное для них иностранное слово. С запада, за железной дорогой — длинный колхозный «Пятилетский» пруд, с севера, в сторону Москвы — «Гостевские» пруды, по имени деревни Гостеевка.

На востоке Второй Кречетовки, если чуток углубиться в яблоневые сады, в старых тенистых ракитах разлапился «Плодстройский», живописный и безлюдный. У Пятой и Четвертой свои водоемы, на запад, через пути, каскад «Комсомольских прудов», с юга уже помянутый «Солдатский».

Ну, где еще в летнюю пору, среди степей, отыскать столько мест для рыбной ловли заядлым удильщиками, а ребятишкам, да и взрослым для купания и обретения южного загара. Благодатные места, ничего не скажешь!

У Сергея возник соблазн освежиться в прохладной водичке, когда проехали мимо песчаного берега, уже облюбованного местной пацанвой и старенькими дядечками в семейных трусах до колен. Но, по обыкновению, не хватало времени. Да что и говорить, даже принимать пищу, Воронов приучился на скорую руку, — глотом, как цепной пес, или пуще того — изголодавшийся волк.

Быстро, чуть не за десять минут, домчали до командного пункта аэродрома, где и намечена встреча с комполка и тамошним особистом.

Боеготовность авиационных частей, расположенных на этом участке, вызывала нарекания, как со стороны местной власти, так и со стороны железнодорожников. Воздушные налеты немцев, участившиеся с приближением фронта, как правило, не вызывали четкой ответной реакции летчиков ПВО. Как правило, фашист уже отбомбился… и только тогда подымались наши истребители. Действовали «красные соколы» крайне вяло, начинали обстреливать стервятника издалека, расстреляв боезапас, уходили обратно, и немецкий ас благополучно возвращался восвояси.

Командовал полком майор Иван Федорович Нестеров, чуть постарше Сергея, выпускник Качинского училища. Воронов, по характерному набору наград на гимнастерке, сразу определил в комполка «испанца». Тот быстро по-военному доложил обстановку.

По бумагам полк еще числился в составе Военно-Воздушных сил Приволжского Военного округа, но на самом деле уже состоял в оперативном подчинении Ряжско-Тамбовского дивизионного района ПВО Брянского фронта, что было правильно.

Истребительный полк имел громоздкую (старую) штатную структуру, из пяти толком не укомплектованных эскадрилий: три — из И-16, шесть машин неисправных; две из МИГ-3 — четыре неисправных. Ремонтная база размещалась в области, но из-за бюрократической волокиты не все самолеты быстро становились в строй. В принципе вооружение полка считалось сносным. Серьезная слабость — к ночным боям основательно подготовлено только семь летчиков. Других старались доучить в полевых условиях.

За период нахождения по этому месту дислокации было сбито два самолета противника: один бомбардировщик и один разведчик, что, собственно, нельзя отнести к весомым заслугам. Собственные потери части не столь ощутимые, сбитых машин нет. Уже достижение!

Полк располагал тремя аэродромами: два по обе стороны станции, дальний на подлете со стороны Москвы. А немцы, как правило, летали из-под Воронежа, по кратчайшему маршруту.

Проблем у летунов, разумеется, имелись много, но, как выяснилось — решение ряда из них было не за горами. Но главная и сложная беда: как встретить ночной массированный авианалет фашистов.

— Пойду тогда сам, взлетят замы и комэски, — бодро среагировал майор Нестеров.

— Не горячись испанец, на кого полк оставишь. Ну, словно, как Чапай в кино — «Командир впереди на лихом коне»… Забудь тактику времен гражданской войны. Разумеешь, майор, али нет?

— Ну, да… не подумал толком… — сконфузился Нестеров.

— Федорыч, а тому Нестерову случайно не родственником будешь, — уже с улыбкой спросил Воронов, — который первую мертвую петлю сделал? Смотрю, геройский ты мужик.

— Да нет, однофамильцы. Я рабоче-крестьянского происхождения, а тот — офицер царской армии, чай, белая кость.

— А где в Испании воевал?

— Дрался с мятежниками на Мадридском участке Центрального фронта. За Брунете летом тридцать седьмого дали орден Красного Знамени.

— Показательное сражение… кажется, наши сбили сорок самолетов мятежников.

— Если быть точным, то сорок два, — и, подумав, майор добавил. — Я тогда итальяшку: «Савойя-Маркети» начисто сбил и крепко «Фиата» подцепил.

— Молодец, что еще сказать! Я тоже был в Испании, — Сергей чуть замялся, — впрочем, этого не говорил… Надеюсь, понимаешь почему?

— Да, конечно, — кивнул головой Нестеров.

Особист полка (моложавый гебешный лейтенант), определенно, знал порученное дело. Самоходами летчики полка не баловались, в части практиковали увольнительные в город. Но Сергей, подумав, велел их временно приостановить, до лучших времен, когда разберутся с немецкой агентурой.

Воронов мало знаком с ПВОшной тактикой. Во время учебы в Егорьевской теоретической школе, такие тонкости не входили в учебный курс, упор делался только на обучение пилота приемам ближнего боя. И техника на вооружении состояла иная: маломаневренные бипланы-этажерки, а уж бомбовозы, без преувеличения, — летающие рояли. Ночное пилотирование заведомо не изучалось, в теории одно, а на практике — никто не позволит гробить дорогостоящие аппараты.

А вот сегодня… что сильно волновало, так это неминуемый, под покровом тьмы, налет противника… Воронов ничего не знал о зонах ночного боя, о дальности от границы огня зенитной артиллерии, и как эти зоны обозначались световыми лучами прожекторов. Да, и каким образом действовать без ориентиров на местности… Сергею было неведомо, как летчики-истребители могли в полной мгле отыскать вражеский самолет, сбить его до входа в сектор огня зенитчиков, не подставив самих себя. Увы, не капитану-гэбэшнику наставлять опытных летунов, говорить пустые слова, выказывая собственное невежество. Капитан согласился с доводами командира полка, и поддержал намерение Нестерова ускоренными темпами учить молодых пилотов тактике ночного боя.

По молодости Воронов сам хотел стать военным летчиком. В нем проснулся былой ностальгический азарт при виде боевых машин. Пожалуй, Сергей смог бы взлететь, сделать круг, другой над аэродромом, — но посадить скоростной самолет, на узкую ленту взлетной полосы, разумеется, не сумел бы. Да, о чем говорить… его время безвозвратно ушло. А если быть честным перед самим собой, то Воронов и не жалел, что не стал летчиком. Коли поглубже вдуматься, то по сути — это однообразная профессия. Полеты, изучение матчасти и тактики боя — каждый день одно и то же. Даже став большим авиационным начальником, мало, что изменится в монотонном распорядке дня. То ли дело теперь, каждый раз новое и новое задание… Опасный враг вынуждает к мозговому штурму, погони, стрельба, нервы на пределе, ходишь как по лезвию ножа. Да… выглядит как сказочка для наивных мальчиков, мечтающих о чекистской романтике. Но это его жизнь, и он сам осознанно сделал этот выбор.

Впрочем, хватит лирики и бесплодных рассуждений об утраченных надеждах и несбыточных мечтах. Не лучше ли подумать об обычных людях: не летчиках, не чекистах, даже и не о бойцах красноармейцах: «А вот, каково мирному жителю в горниле войны? Каково тем, кто живет и работает без затей — звезд с неба не хватает. Кого бомбят и поливают пулеметным огнем фашистские стервятники. Кого калечат и уничтожают попросту потому, что здесь отчий дом, потому, что мать родила как раз тут, на станции Кречетовка.

Вот сволочи фашисты, ни дна гадам, ни покрышки! Какая там черт культурная нация, — прирожденные садисты и изуверы. А уж как горазды фрицы на психологические эффекты, — философы и моралисты, ети ихнюю мать…»

Да, Сергей на себе испытал, на собственной шкуре, как при ночных налетах немцы сбрасывают осветительные снаряды на парашютах. Которые неподвижно висят в воздухе и как тысячеваттные лампы освещают территории, обреченные на заклание. А вой ревунов на стабилизаторах зажигалок или намеренно сброшенных дырявых болванок — визжат так, что рвутся перепонки. Помножим этот ужас на громовой грохот бомб, крошащих живое и неживое в куски и ошметки, на вулканические столпы пламени рвущихся цистерн с горючим. И на бурлящее пекло пожарищ, сжирающее все сущее. Одним словом, ночной авианалет — это ад наяву!

«Короче, немца требуется остановить на подлете к станции. Поэтому, стоит произвести полное доукомплектование авиационного полка ПВО на подступах к Кречетовке, усилив скоростными МИГами и ЯКами, а не фанерными „ишаками“. Только где взять — оторвать с фронта… А главное, летные кадры…

Ясное дело, начальник Главного транспортного управления Синегубов не отважится пойти к Наркому. Выходит, нужно самому…

Как, когда, где, каким образом?..»