Случай на станции Кречетовка

Глава 14

Роман Денисович быстренько пересчитал количество бойцов, сидевших в кузове полуторки. Десять человек, да в кабинке еще двое… Приглядевшись, Ширяев вдобавок различил рыжую шерсть двух здоровых овчарок. Вот и натасканные поисковые собаки… "А как думал, мил человек, — кольнуло едкая мысль, — на что рассчитывал, надеясь пехом удрать из цепких лап НКВД…"

И разом пришло удручающее озарение. Наверняка чекистам удалось просчитать выбранный агентом маршрут и, по логике, оперативники хотят окружить беглеца — взять в кольцо. Определенно, путь назад вчистую отрезан, это кратчайшее расстояние до Кречетовки, и там уже давно поджидают. Если рвануть напрямки на восток, в сторону лесочка Дубровки… Но, учитывая то, что полуторка с бойцами движется со стороны Зосимова, по длинной объездной дороге, а до Дубровки легко добраться со стороны деревушки Гостеевки, лежавшей севернее, то в подлеске уже расположилась засада. Выходит, что обложили кругом, и инженер попал в западню. А, что никуда не годится… — так это розыскные псы… Так, быть может, и пробился бы, но теперь запросто затравят собаками, как зайца-дурашку.

И вдруг в сердце немецкого разведчика появился луч надежды, нарастающий с каждым мгновением… Чтобы еще больше подстегнуть себя, мужчина стал тихо напевать "Эрику" — марш Вермахта, часто звучащий в радиотрансляциях из Германии:

Бравурная мелодия и незатейливые слова песни вдохновили агента и наполнили самоотверженностью:

Альберт знал за собой, что при наступлении серьезных тягот, точнее, в ожидании невзгод — душа изнывала, не находила себе места, а воображение рисовало картины одна отвратней другой. Жизнь теряла радость существования. Офицер Абвера не то, чтобы трусил, но пребывал в нервической тревоге. Но перейдя грань меж ожидаемым и наступившим, когда путь назад уже отрезан, внутреннее состояние резко менялось. Надуманные опасения и сомнения исчезали, события уже воспринимались с должной адекватностью, выстраивался правильный алгоритм собственных действий, расчищающий путь к успеху. На него снисходило своеобразное вдохновение, даже некоторая порывистость, психологический тонус резко повышался — человек радовался собственному бытию.

Вот и теперь, Альберт явственно осознал, что ситуация, в которой оказался вовсе не катастрофическая. Даже если на след беглеца выйдут свирепые собаки ищейки, то расстреляет зверюг методично и без осечки, как обыкновенные мишени в поселковом тире. А уж в противоборстве с человеком разведчик имел явную фору, приобретенную еще в учебном лагере Николаи под Даркеменом.

И еще у него было одно весомое преимущество. Как никто другой, инженер излазил эту местность вдоль и поперек. Не зря регулярно каждый год, из выходного в выходной совершал пешие и велосипедные прогулки по окрестным долям и весям.

Альберт живо прикинул возможную дислокацию начавшейся облавы. С востока дозоры выставлены в кустах подлеска, — обширное поле между Дубровкой и береговым узеньким перелеском четко просматривается. За самим леском каскадом вытянулись колхозные пруды, вплавь с вещами водоем не преодолеть. Единственно пригодное место для прорыва — плотина между ними, но на нее, в подобных обстоятельствах, сунется только дурень. На севере расположены обширные зеленя, на них человек и даже животное видны как на ладони. На западе дозорные стоят на пологих поречных склонах. Хотя, на юго-западе зады плодстроевских садов вплотную выходят на берег Паршивки. То место заросло густой стеной дикорастущих деревьев и кустарника. Там, разумеется, выставлен усиленный наряд. Да, и через просторный пойменный луг невидимкой к речке не проскочить… На юго-востоке — опять синь рукотворных озер, разлапый обрывистый овраг и открытые взору неугодья для выпаса колхозного скота.

Тем временем полуторка, миновала плотину пруда и остановилась, с кузова бодро повыскакивали игрушечные, по виду издалека, солдатики. Вояки поначалу сгрудились в кучку, получив от командира вводные инструкции, быстро рассредоточились, образуя развернутую цепь. Альберт сообразил, что бойцам приказали прочесать с юга поросший дубами берег реки, — где агенту приспичило отсиживаться. Очевидно, подобное движение произойдет и на северном направлении, а может, охват пошел уже и с востока… Через полчаса кольцо сожмется, и беглец окажется в самых настоящих силках.

Остается единственный вариант — пересечь луговую пойму и саму речку на фланговом стыке запада и юга. Как на удачу, прибрежный бугор недалеко отстоит от извилистого русла, за которым непроходимая стена глухих зарослей.

Пригнувшись до земли, слившись с пышным разнотравьем, Альберт рванул вниз, поначалу проскользнул между узловатыми стволами дубов, потом короткими перебежками в два счета достиг обрывистого берега речушки.

Мужчина осмотрелся и скакнул на узкую полоску прибрежной осыпи. Теперь человека не видно… пришлось разуться, снять брюки и перейти вброд тихо струящийся поток Паршивки. Затем беглец поспешно достал фляжку и наполнил прохладной водой, и стремительно углубился в развесистый, дурно пахнущий кустарник. Понимая, что здесь могут запросто взять за белые рученьки, Альберт торопливо натянул штаны, прислушался… кажется, тихо…

Натянув в ботинки на босу ногу, он поспешил выбраться из прибрежных джунглей на открытое, дающее круговой обзор местечко. Оглядевшись, агент перевел дух, и убедившись в отсутствие опасности, уже основательно переобулся, поправил расхристанную одежду и поудобней принайтовил резавший плечи саквояж.

Альберт Арнольд вовсе не исключал, что его не заметили, и что преследование уже началось. В таких непроглядных дебрях легко схлопотать полю или стать покусанным розыскными собаками. У него только пара глаз и трудно уследить за происходящим вокруг. Потому решил, как можно быстрей вырваться на открытое взору садовое пространство, где при опасности прижухаешься в приствольной поросли сорняка, — да и где каждый звук отчетливо слышен.

И мужчина побежал, не разбирая дороги, перепрыгивая через палые стволы, ожигая руки стеблями крапивы. Пригнув голову, продирался сквозь хлесткий кустарник — скорее, скорее миновать это гиблое, брошенное на произвол судьбы место. Бежать приходилось круто вверх, вскоре человек запыхался, сердце нещадно билось, того и гляди вырвется из груди. Выбрав не осклизлый упавший ствол тополя, он присел отдышаться. Нещадно хотелось пить — но воду следовало беречь. Вот бы закурить, но ясное дело, — это будет смертоубийством, псы сразу почуют папиросный дым. Проверил Люггер — не замочил ли… Пистолет в порядке. Оглядел одежду, вроде нигде не порвал…

Ну… вот разведчик выберется в плодовый сад, углубится вглубь кварталов, — а что дальше, что предпринять дальше… И это при условии, что не нарвется на засаду или преследователи не обнаружат присутствие беглеца. Придется учитывать, что сад разбит по строгому плану, квадраты кварталов разграничены наезженными просеками, которые просматриваются с начала до конца. Чужака там враз засекут, уж если не чекисты с помощниками, то уж садовые сторожа наверняка. Не хватало инженеру еще кавалерийского наскока охранников… Так что — безвыходное положение…

Но Альберт, ни при каких условиях, не думал о самоликвидации. Да и задешево, по малодушию, агенту не пришло бы в голову отдать собственную жизнь. Пока полны патронами обоймы, разведчик поборется с противником, покажет выучку кадрового прусского офицера. На смех, за понюшку табаку Арнольда не взять, русским будет нелегко совладать с ним. Пусть он не молод, но сила и ловкость еще не оставили плоть, врагам еще придется потягаться со стариком (по тупым советским понятиям), — мужчиной же в самом соку, по личному представлению Альберта.

Инженер улыбнулся собственному юмору, ну, а коль человек способен на иронию в отношении себя, то еще не все потеряно, отнюдь не потеряно…

По опыту работы в Абвере офицер знал, — нет безнадежных ситуаций, следует только тщательно оценить сложившуюся обстановку и с наименьшими потерями преодолеть, казавшиеся непреодолимыми, трудности.

Теперь уж нечего пенять на допущенные ошибки, все мы сильны задним умом, но сделанного назад не воротить…

Остается исходить из худшего, как видно, беглец оказался в полном окружении, и энкавэдешники станут сужать кольцо, прочесывая окрестную местность. Но отчаиваться не стоит — людских ресурсов у них не так уж и много. Скажем, в пределах двух трех взводов, — и то по максимуму… Учитывая рассредоточение бойцов по прилегающей территории, разведчику при прорыве придется столкнуться с группой бойцов численностью до отделения, наподобие тех, что прибыли на полуторке со стороны Зосимова. Даже будь у них собаки, — Альберт и это переживет. Да и по правде — ну, не выводок же псов там… А не обученную псарню только дураки потащат за собой, самих покусают… Таким образом, по логике вещей — агент прорвется через созданный кордон. Если действовать толково и быстро, то запросто сумеет положить десяток солдат противника. Но, тут одно но…

Придется трудно, если в цепи преследователей окажутся опытные оперативники или даже обстрелянные фронтовики. Вот тогда придется попотеть, но и это не смертельно. Наверняка преследователям приказано взять Ширяева как языка, так что под перекрестный автоматный огонь агенту не попасть, да и гранатами не закидают…

А уж худо выйдет, если встретится с матерым асом-чекистом или опытным розыскником из конторы отбывания наказаний, у тех мужиков хваткая способность — упорно идти по следу, и во что бы то ни стало, накрыть беглеца, когда тот расслабится или заснет. Такой вариант развития событий нельзя исключить. И вероятно, московский гость из таких сноровистых ребят, и определенно захочет взять Альберта Арнольда живым. Короче, преподнести начальству — немецкого разведчика-нелегала на белом блюдечке с голубой каемочкой…

"Думай, думай оберст-лейтенант, — приказал разведчик себе, — быстрее шевели мозгами!"

И Альберт решил, оценив возможные "pro et contra", — двигаться по кромке сада вдоль приречных зарослей, чтобы видеть проходы через эти дебри и насквозь просматривать ряды яблоневых посадок напротив. Идти следовало на юг, там километра через два непроглядная чащоба, переходя в кустарник, плавно вливалась в дубовый лесок на другом берегу речушки. Таким образом, он выйдет из зоны окружения.

В лесочке сделает привал, отсидится и обмозгует дальнейшие действия. На первый прикид, повезло бы прошмыгнуть в деревушку Культяпкино… Затаиться там до вечера, а затем податься до города, где уж, как пить дать, сыщет надежное укрытие. Переждать два три дня ажиотаж "по душу немецкого шпиона" и отыскать способ навсегда покинуть эти осточертевшие до оскомины места.

Засиживаться больше не имело смысла. Альберт напряг слух, привстав, обозрел окрестность. Не отметив подозрительных звуков и движений, легкой трусцой припустился вверх по заросшему бурьяном косогору. Для надежного обзора пересек накатанную тропу — границу плодового сада. Совхозное руководство не стало рыть здесь охранительную канаву. Не было смысла, какой дурак пойдет воровать яблоки за пять километров до поселка, попробуй потом — допри мешок до дома.

Альберт, было, взялся бежать по перепаханному садовому междурядью, стараясь быть ближе к стволам яблонь, полагая при опасности затаиться между кронами деревьев. Но быстро устал, ноги проваливались в рыхлый чернозем… То ли дело трактор — только тот преодолеет подобную "полосу препятствий". Так впопыхах, агент юркнул под раскидистые ветви старой яблони, и в изнеможении растянулся на сочной перине из густого осота и вымахавшей по пояс сурепки.

Голова поначалу отказывалась соображать, и Альберт представил себя маленьким беззащитным ребенком, лежащим в пеленах под кровом колыбели с кружевным балдахином. Отрадное детское переживание из потаенных теснин памяти, яркими проблесками стало наполнять сердце. Как раз так лучи дневного света или спальной люстры проникали сквозь нитяную вязь, нависавшую над детской головкой, как теперь солнечные блики играются в листве яблони.

"Kаtzchen, mein kleiner, wach auf meine Sonne…" — раздавался над ним нежный голос мамы или бабушки, отодвигая полог покрывала…

А он, маленький котеночек — солнышко любимое, уже и не спал, а только хитренько ждал, когда попросят пробудиться. И счастье наполняло тогда мальчика, окруженного обожающими его взрослыми, живущего под защитой и неустанной опекой родных людей.

Внезапно перед глазами Альберта появились изображения на фотоснимках, хранившихся в бархатном семейном альбоме матери. Пожалуй, это единственная и главная вещь, с которой фрау Кристина не расставалась до последних дней, уже находясь в полном одиночестве в Эберсвальде.

Там на стульчике восседает полнощекий малыш, с льняными кудряшками, в девичьем платьице с кружевными рюшками. Крошка цепко держит в пухлых ручонках отшлифованную деревянную дудочку с костяным раструбом.

В девятнадцатом веке в среде культурных семейств было заведено надевать детишек до трех лет в девчачьи наряды: пышные платьица, кружевные панталончики, случалось даже вплетали в жиденькие волосики накрахмаленные большие банты. Почасту и не различишь, кто там представлен на фотографии — девочка или мальчуган. Этот обычай объяснялся бесхитростно, считалось, что до трех лет ребенок обитает исключительно в женском обществе: мамки, няньки и другие фигуры слабого пола. Потому ребенку и приличествует походить на них, тем самым, не вызывая у младенца травмирующего любопытства о собственной половой принадлежности. Зачем, загружать младенческий мозг излишними каверзными вопросами, могущими поставить в тупик даже умудренного жизнью человека. Но, что не говорите, тогдашние педагоги цивилизованного мира считали это научно обоснованной моделью поведения. Ну, а потом в мир малышей входили мужчины, и вот тогда маленький человек становился готов принять свой истинный пол. Дурацкий, если вдуматься, обычай, но ничего не поделать — так было тогда принято…

А вот с дудочкой вышел занятный случай. Альберт в раннем детстве, редко расставался с этим "музыкальным инструментом", а уж когда паренек научился дудеть в нее наподобие заправского горниста — покой в доме вконец исчез. Мальчик внезапно появлялся в обществе взрослых в неподходящие моменты, и начинал трубить во всю мощь. Ребенка уговаривали, и так и сяк ублажали, даже наказывали, но тот упрямо продолжал бедокурить. Частенько дудочку прятали, и тогда малыш устраивал дикие истерики, требуя вернуть игрушку обратно. Ближним приходилось быть у него на поводу, ибо считали, что даже малосущественные нервные потрясения могли вредно повлиять на развитие психики ребенка — да и сегодня педиатры думают подобным образом.

Мальчик рано пристрастился к слушанью сказок. В особенности Альберт любил сказки в изложении бабушки, незабвенной Анны-Марии — матушки отца и супруги деда Иоганна Бертрама — профессора филологии. Постепенно с устного пересказа бабушка перешла на чтение книг — иллюстрированных сборников волшебных сказок. И вот, настал черед книжки братьев Гримм, со слишком уж реалистичными гравюрами, вызывающими нескрываемый трепет у маленького слушателя.

Исключительное впечатление на Альберта произвел рассказ о "Гамельнском крысолове", который с помощью волшебной дудочки избавил городишко от полчища крыс, уведя грызунов за городские стены и потопив в окрестном озере. Но потом, не получив обещанного горожанами вознаграждения, под мелодию той же дудочки умыкнул из города и всех детей. По сути, страшная сказка, да, как и другие истории, придуманные братьями-сказочниками.

И бабушка Анна-Мария решила, скорее, из-за недалекого ума, попугать мальчика. Старушка наговорила ребенку, что однажды и в Гумбиннене тоже появится таинственный человек в странной пёстрой одежде. И в поисках дудочки забредет в дом Арнольдов и похитит "инструмент" у Альберта, а затем сотворит злое дело над детьми горожан…

Мальчик в ужасе представил себе возможную картину бедствия: плачь и рыдания людей, но чрезвычайно терзали малютку предстоящие страдания близких.

И вот ночью, когда родители уже спали, Альберт потихоньку пробрался в гостиную и бросил драгоценную дудочку в догорающий камин. Вначале оплавился костяной раструб, потом ярко вспыхнуло деревянное дульце с дырочками клапанов, потом изящное тельце превратилось в обугленную кочерыжку и рассыпалось в прах при очередном порыве пламени. Дудочки не стало — беда миновала Гумбиннен…

Потом взрослые удивлялись, куда подевалась дудочка мальчика, почему малыш не ищет "пищалку" и не требует приобрести новую. Только одна бабушка Анна-Мария загадочно молчала при этом…

Внезапно издалека до слуха Альберта донесся звук, поначалу схожий с мурчанием старого кота, но тон став явственней, уничтожил сомнения — это рокот мотоциклетного мотора. Еще не доверяя собственным ушам, Альберт Арнольд присел на корточки, прижался к стволу яблони и, сквозь ядовито зеленые побеги сурепки, стал в оба конца проглядывать пограничную тропу. Треск мотора нарастал, и вот вдали, слева из-за листвяной гущи, выехал мотоцикл с коляской.

Сразу же кольнула мысль, определенно, гэбэшники просчитали маневр беглеца и теперь проверяют квадрат, в котором тот совершил форсирование Поганки и скрылся в буйных пойменных зарослях. В скором времени сюда нагонят солдат и начнут прочесывать береговые дебри, а затем обратят взоры и на прилегающий плодовый сад.

Таким образом, план придется менять… Уже нельзя следовать вдоль граничной тропы до дубового леса, где агент рассчитывал отсидеться. Остается один вариант — сад. Надежда — только на раскидистые кроны яблонь и разросшийся сорняк, не срезанный при пропашке междурядий.

Альберт опустился на колени и взвел Парабеллум, приготовясь, в каждое мгновение растянуться ничком, чтобы стать неприметным. Мотоцикл с коляской приближался, неповоротливо выруливая по колдобистой тропе. Вскоре стала понятна осторожность мотоциклиста, помимо занятых штатных мест, на передке люльки неуклюже примостился еще один боец, — увы, Motorrad не оборудован четвертым сиденьем.

Альберт затаил дыхание, хотя в душе взыграл соблазн, — использовать внезапно возникший случай и заполучить технику себе в руки. Но ситуация не сулила прочного успеха, даже перестреляй беглец экипаж мотоцикла, на звуки выстрелов отреагирует остальное оцепленье, и тогда затея станет бесполезной, только даст обнаружить себя.

Разведчик полагал, что дозорные проследуют мимо его укрытия… Но мотоцикл стал снижать скорость и, не доехав нескольких метров до ряда, где затаился беглец, остановился.

Альберт отчетливо различал облик красноармейцев. Бойцы в пилотках, командирской фуражки среди них нет. Солдат, что в люльке хватко держит автомат ППШ (магазин барабанного типа), а который сидит на передке, пристроил на коленях самозарядную винтовку СВТ-40, отчетливо виден коробчатый патронник "токаревки". Солдаты стали переговариваться, и автоматчик в коляске, по-видимому, старший из них, отдал приказание. Боец с "токаревкой" спрыгнул на землю и отошел в сторону, высвобождая проезд. Мотоцикл завелся не сразу, но надсадно прочихавшись, наконец, затрещал и медленно двинулся вперед.

Арнольд понял, чекисты выстраивают оцепление по периметру предполагаемого нахождения агента. Вероятно, с востока тоже начали расставлять солдат… А коль так, то ссадив второго бойца, мотоцикл скоро вернется, — не станет же главный с ППШ, сам становится на третий пост.

Тем временем солдатик, уверенный, что остался в одиночестве, справил в кусты малую нужду и закурил дешевую вонючую папиросину. Дуновение ветерка донесло едкий запах дыма до логова, где засел беглец. Солнце нещадно припекало, вояка снял пилотку и засунул за поясной ремень. Открылась взору коротко остриженная лопоухая голова и вздернутый пипочкой носик. Парень стал медленно прохаживаться вдоль тропки, туда-сюда, но не больше десяти шагов в одну сторону. Альберт стал опасаться, что боец обратит внимание на следы, оставленные в рыхлой пашне… Но караульный, видимо, по молодости слыл крайне безалаберным, — счел занятый пост пустой формальностью.

И как предполагалось… скоро раздались звуки возвращающегося мотоцикла. Постовой принял уставную стойку, мотоциклист слегка притормозил рядом с ним. Получив наказ старшего, солдатик резво козырнул. Для пущей убедительности парень снял винтовку с плеча и молодецки потряс ею. Наверняка, пообещал командиру, что не сплохует и задаст перцу беглому вражине. Начальник еще малость поговорил, показывая на часы, и махнул рукой мотоциклисту — вперед. Незаглушенный аппарат сразу набрал скорость и шустро затарахтел, удаляясь в зеленое марево.

Бедный солдатик, разумеется, не думал, что в эти мгновения решается его судьба. Альберт стоял перед выбором. Красноармейца, на первый взгляд, полагалось ликвидировать, для завладения винтовкой. Альберт Арнольд нуждался в дальнобойности "токаревки". Скорострельность и четкий прицел СВТ позволят на дальних подступах уничтожить преследователей. А тех, по видимости, предвидится с избытком, агент понимал, что на него развернута всеохватная охота.

Но смущало, что до солдата далековато, метров двести, незамеченным подобраться к нему будет сложно. И где гарантия того, что в последний момент боец не нажмет на спусковой крючок хотя бы для того, чтобы подать сигнал товарищам. И еще… Альберт не исключал, что постового видно в армейский бинокль из тех дальних зеленей. По логике… там располагался наблюдательный пункт за пограничной тропой сада. К тому же, начни разведчик приближаться к бойцу, вдруг появится мотоцикл с объездом, такую напасть тоже нельзя исключить, — обнаружат в два счета. И последнее… убитого солдатика быстро найдут, и тогда для оперативников зона поиска в разы сузится. Альберт убежден, что пока место нахождения беглеца толком не известно чекистам, поисковики действуют наугад. Да и уверены ли гэбэшники, что разыскиваемый шпион оказался в этом районе, а давным-давно не уехал из Кречетовки с проходящим составом…

Конечно, заполучить винтовку и боекомплект задача соблазнительная, но уж слишком рискованно… И последнее… — уж не играет ли одиночный красноармеец роль подсадной утки, приманки на живца… В безжалостной изощренности энкавэдэшникам нельзя отказать, те пойдут на все, только бы выманить немецкого агента.

Таким образом, участь красноармейца удачно разрешилась, — парень останется жить, а вот Альберту придется уносить ноги с этого места куда подальше. Только — куда теперь податься… До вечера прятаться в саду не годится, во фляжке осталось мало воды. А просидеть днем на жаре удовольствие ниже среднего… А ночью в саду ни зги не видно, сцапают за милую душу, стоит только начать движение наобум Лазаря. Одним словом, — остаться под укрытием яблонь на продолжительное время не получится.

Арнольд попытался как можно точней, по памяти, определить собственные координаты. Итак, он зашел в конец второй линии садовых кварталов, если считать с северной стороны. Если пойти на юго-запад, то максимум через час окажется в поселке второго отделения совхоза Плодстрой. Там можно найди домик с одиноким хозяином, на худой конец — сарай, где можно спокойно залечь хоть на сутки. Проблема только с жильцом, ну, не убивать же человека за пустяк… Хотя Альбер знал, рука у него не дрогнет, но потом греха не оберешься… в смысле, даст повод обнаружить себя, да и лишние эти потуги. Держать хозяина заложником тоже не выход, придет сосед или совхозный посыльный, да мало ли кто — и дело насмарку. Хотя, это все же вариант, хоть какой, но вариант…

Если чуть углубиться в сад, и пойти на юг, то упрешься в распластанный лог, образованный ручьем, вытекающим из обширных плодстроевских прудов. Помнится, не раз доводилось удить там рыбу, засев с другими рыбачками под сенью плакучих ив на старой плотине, заляпанной коровьими лепешками. Утром и вечером по запруде прогоняют совхозное стадо, издалека пахнущее парным молоком. Если пробраться по извилистому логу на восток, то откроется прямой выход на деревушку Культяпкино.

Заманчивая идея… Полное соответствие первоначальным планам разведчика. Переждать в деревне, а затем рвануть в город, и ищи-свищи ветра в поле. Только вот… в деревушке наверняка засада, — уж слишком близко селенье стоит к дороге на Старо-Юрьево, да и не зря в том направлении шнырял мотоциклист. Нетрудно предположить, что опера успели выставить оцепленье по хоженым тропам вдоль русла Паршивки, вплоть до самого тракта. Да и бредущая по открытому логу фигура человека сразу бросится в глаза… Жаль, но с выбором Культяпкино придется расстаться во второй раз.

Ничего не остается кроме маршрута ко второму отделению совхоза Плодстрой. Придется посидеть в огородах и выбрать подходящее логово. Бог даст, может даже сыщется завалящий нежилой домишко, где он и найдет себе пристанище.

Альберт Арнольд дождался, когда постовой зашагает в противоположную сторону, обогнул ветвистый ствол яблони и торопливо зашагал к западу, стараясь не выходить на открытое пространство. Благо июньская листва как плотная ширма непроницаема для любопытного пристального взора.

Но продвигался Альберт с некоторой опаской, частенько приседал, оглядываясь назад, — вдруг караульному бойцу приспичит пройти чуть подальше и выйти на междурядье, вдоль которого ковылял Арнольд. Но вот обозримая часть квартала пройдена и за раскидистыми кронами яблонь стало ничего не видно. Альберт ускорил шаг и вскоре вышел на границу смежных участков. Между которыми высажена тополиная аллея, деревца молоденькие, пуха еще не давали, но если идти промеж них, то клейкая и яркая листва опять же послужит надежным прикрытием. Так агент добрался до двусторонней накатанной дороги, разделяющей линии кварталов, идущих с запада на восток. Посреди нее выстроились в ряд уже подросшие деревья. Переливчатая в солнечных лучах сероватая листва источала горькое тополиное амбре…

Неожиданно обостренный слух разведчика уловил явственно различимый конский топот. Альберт залег в разнотравье, затаил дыхание. Инженер знал, что в плодстроевских садах постоянно дежурят конные объездчики, даже в пору, когда еще нет съедобных плодов, сторожа несут регулярную бдительную службу. И впрямь, вскоре показался парный конный разъезд, что удивило… По обыкновению охранники курсируют в гордом одиночестве, и только при массовом набеге на сады, подают сигнал сотоварищам, чтобы скакали на выручку. Что бы означала эта парочка верховых… Возможно, конники поскакали вместе, за компанию, чтобы убить время в общении, да и мало ли мужикам "какая шлея под хвост попала"…

Лоснящиеся потом кони пронеслись галопом, только пыль столбом. Ну и ладно, при таком темпе объездчики определенно не разглядели в траве затаившегося чужака. Но Альберт отметил, что за спиной конников отчетливо выделялись охотничьи двустволки. По обыкновению стражники заряжали ружья солью, чтобы не изувечить воришек, но при случае, ничего не стоит дослать в ствол и тяжеленький жакан. Сторожа ребята бравые и шутки с ними плохи, кречетовцы молодчиков не любят, потому садовые охранники появлялись в поселке только группой, поодиночке ходить опасались. Правда горят, что теперь на место ушедших на фронт молодых парней, набрали отставников-пенсионеров из милиции и ВОХРа, которые даже злей прежних молодцов, ну, да Бог с ними…

Альберт подобрался и в пару рывков проскочил опасную дорогу, благо, что объездчики и не думали оборачиваться. Потом агент забрал резко вправо, намереваясь наискосок пересечь квартал, впрямую прилегающий ко второму отделению Плодстроя. Но был вынужден затаиться под развесистой кроной яблони, чуть ли не вжаться в окружавшую ствол густую поросль. Опять раздался прихлоп конских копыт, и по недавно покинутой аллейке теперь уже с юга на север проскакал одиночный всадник, понукая коня плетью. "Что у них за спешность такая, — подумал Альберт, — уж не сигнал ли, какой получили… Странно выходит…"

Потому он благоразумно решил повременить с посещением дворов второго отделения совхоза, — нужно получше осмотреться, понять, что же там происходит. Альберт с большей осторожностью миновал половину квартала и выбрал сносную наблюдательную позицию, посреди густых кустов калины. Отсюда легко проглядывался садовый квартал и краешек совхозного селения, точнее огородные зады. Беглец расслабился и невольно обрадовался случайно возникшему отдыху.

В первых числах декабря восемнадцатого года Альберт Арнольд, теперь — Роман Денисович Ширяев, согласно полученному паспорту и другим гербовым бумагам, сошел на виленском железнодорожном вокзале. Добирался разведчик сюда из Инстербурга в чересчур переполненном вагоне Brawa-DRG (четвертого класса) на второй полке. Было непривычно зябко, пришлось потуже затянуть ремень шинели. Вильно (немцы, захватив город, вернули старое польское название) удивил приезжего пустынными улицами, по которым изредка прохаживались немецкие патрули в подобие русских шапок-ушанок. Альберта дважды остановили: на углу Садовой и Шопеновской, а потом чуть подальше, на перекрестке Киевской и Александровского бульвара. Мужчине пришлось общаться с патрульными на ломанном немецком, так как оккупационные власти запретили употребление русского языка. Распоряжения коменданта выходили на немецком, польском и литовском языках. Проверив бумаги, не придравшись оба раза, солдаты сразу же отпускали Арнольда-Ширяева… Идти тому было недалеко — на Смоленскую, где сразу же за пересечением Киевской и Новгородской в двухэтажном особнячке помещалась явочная квартира.

Агента уже ждали. Плотно покормили и остаток суток, вплоть до полуночи посвящали в курс дел — здесь в Вильне и на прилегающей территории с востока, захваченной Красной Армией.

В конце декабря немцы наметили полное отступление из Виленского края, оккупированного еще в пятнадцатом году. Альберт знал о ходе той — четырех недельной операции десятой германской армии генерала Эйхгорна против десятой русской армии — Радкевича. После захвата Ковны девятого августа, немцы, совершая обходные маневры, непрерывно атакуя, пытались потеснить русских… Но в упорных встречных боях к двадцать второму августу германское наступление захлебнулось. Тогда в помощь Эйхгорну германскому командованию пришлось на севере сосредоточить конную группировку Гарнье, которая стала громить русские тылы, кавалеристы дошли до Березины, перерезали главные дороги с востока на город. Чтобы избежать окружения русские третьего сентября оставили Вильну. Но в последующих боях с русской армией, немцы истощили наличные силы, фронт стабилизировался, и германскому командованию пришлось перейти к позиционной обороне.

Специальная секретная резидентура Вальтера Николаи в Вильне не имела никаких сношений с разведывательными службами дислоцированной в крае германской армией и охранкой округи административного образования "Обер-Ост" на землях Прибалтики. Смысл созданного полковником подразделения сводился к организации шпионажа против Советской России. В резидентуре отчетливо понимали мощь восточного гиганта, которая не шла ни в какое сравнение, — ни с Литовской Тарибой, формально провозгласившей себя властью в Литве, но опирающейся на оккупационные штыки, ни с польским национальным движением, опять же поддерживаемым немцами. В Вильне ожидали неминуемого возвращения русских, теперь уж в худшем, большевистском варианте. Секретность же обусловлена тем, что чекистская агентура уже успела свить надежные сети в городе с многочисленным еврейским населением, которое, после ухода русских из города, заняло свободную нишу во всех канцелярских структурах. Поляки же продолжали амбициозно воротить нос, предпочитая действовать только среди соплеменников. Потому Николаи и считал, что в Вильне даже заветная тайна — секрет Полишинеля.

Немцы наверняка знали, что по их уходу поляки свергнут Тарибу и захватят власть в городе, в надежде привлечь силы из Польши и организовать отпор наступающим частям Красной Армии. Но в резидентуре осведомлены также и о большевистском подполье, которое начнет незамедлительно действовать в поддержку Красным. Однако, никто не сомневался, что Советам долго не продержаться в этом сложном месте, без достаточной доли русских жителей. Поляки, которые составляют половину населения, непременно возьмут верх, евреи же примут любую власть.

Потому составили такой план: Арнольду-Ширяеву следует срочно внедриться в среду оставшихся русских пролетариев-железнодорожников, найти контакт с подпольщиками, по мере сил помогать "товарищам", стать сподвижником, что поможет разведчику без лишних проблем попасть в дальнейшем на территорию Советской России.

Поутру, на следующий день Роман Денисович с доверенным человеком пошел на уже заранее подготовленную съемную комнату, тут же рядом на Архангельской. Нужные бумаги уже имелись… Осталось только представиться местному околоточному. Тот, понимая с кем столкнулся, даже толком и не поговорил с Альбертом, но зато заискивающе пытался сопроводить гостей, но полицейского вовремя остановили.

Затем абверовцы отправились в виленское паровозное депо. Благо идти было недалеко, стоило только выйти на Полтавскую, с которой в деталях просматривалось полукольцо задней стены веерного депо. А вот двухэтажная контора размещалась через квартал, на углу Оренбургской. Мужчины пролезли сквозь исхоженный лаз в дощатом заборе, прошли вдоль складских построек и попали в полуциркульный амфитеатр, образованный корпусом депо, изогнутым дугой. Эту внутреннюю площадь прорезали многочисленные рельсовые колеи, идущие к паровозным стойлам. Альберт насчитал свыше двадцати стойловых ворот и сбился. Сами пути шли из центра, где втиснулся поворотный круг, на него загонялись паровозы, и тот медленно вращаясь, распределял локомотивы по нужным местам. Посетители зашли в низенькую пристройку к главному зданию, в глаза агента сразу бросились большие гильотинные ножницы, в окружении верстаков с коваными тисками и прочей слесарной оснасткой. Обвыкнув в металлическом шуме, провожатый спросил Семеныча…

Максимом Семеновичем оказался маленький щупленький старикашка в очках на веревочке, который и числился мастером слесарного участка. Дедок оказался глуховат, а поскольку дело было деликатное, позвал гостей на воздух. Короче, мастеру перепала увесистая пачка купюр ост-марок, и тот обещал сегодня же переговорить со старшим конторщиком, ведающим подбором кадров. Дело в том, что большинство заводов и фабрик города в военную годину закрыли, единственным источником сносной работы оставались железнодорожные предприятия. Разумеется, там никаких вакансий не имелось, разве только по блату или за щедрую мзду. Семеныча подкупили для правдоподобия… кадровика — чистейшего немца, предупредили заранее. Таким образом, никаких осложнений по устройству на работу у Альберта не возникло.

Но зато разведчик явственно увидал проблемы, стоящие перед Deutsche Reichsbahn. В отличие от России немецкие железные дороги состояли из многочисленной сети "земельных" железных дорог: прусских, баварских, саксонских, вюртембергских и так далее. Каждая из них изготавливала собственные локомотивы, совершавшие маршруты в пределах земельных образований, но по ходу военных действий с двух фронтов эти паровозы стали курсировать не только по всей Германии, но и по оккупированной Польше и другим странам. Возникли серьезные вопросы с обслуживанием и ремонтом разномастных паровозов в конкретных депо, из-за нехватки запасных узлов и отсутствия нужных технологических карт — локомотивы не типовые. Но еще большие проблемы появились по причине разницы железнодорожной колеи Европы и России. Перешивать колею с 1435 мм. на большую (1524 мм.) было крайне дорого, да часто и нецелесообразно, так как линия фронта частенько резко менялась. Однако части линии из Варшавы до Двинска, из Вержболово до Вильны и стратегическая ветвь Ораны — Олита немцы перешили на российскую колею.

Одно дело вагонный парк — тут грубо менялись тележки. Для переделки же паровозов на российскую колею требовалась перепрессовка и перестановка центров колесных пар с одной стороны оси на другую с сохранением старых осей, либо заменой осей более длинными, а также сдвигом бандажей на центрах. Кроме того делались серьезные конструктивные изменения движущего и парораспределительного механизмов. В принципе эти вопросы решаемы, но достигнуть массовости в жестких условия войны не представлялось возможным.

По этой причине Виленское депо представляло собой сборную солянку из немецких (в большинстве прусских) паровозов — грузовых: Т-9, P-8, G-8, и даже стандартизированного для всех немецких дорог Prussian G-12; пассажирских: Prussian S-10, Prussian G-10 и стандартизированного DRG-02. Осталось конечно и много российских паровозов — старых серий "Ч" с четырьмя движущими осями (типа 0-4-4), Од (с кулисным механизмом Джоя), Ов ("овечка" — сновной Вальсхарта), Од ("джойка"), Ок (основной коломенский), Щ ("щука" — по осевой формуле 1-4-0), имелся даже усиленный паровоз серии "Фита" по одноименной букве русского алфавита. Как ни странно, но пассажирских российских паровозов в депо не имелось — русские беженцы покинули на них Литву.

Итак, Ширяев Роман Денисович стал трудиться слесарем-ремонтником, приходилось делать что угодно, вплоть до отладки тормозных колодок. Но не напрасно бывший генштабист изучал устройство паровозов разных марок. Так что явных трудностей в работе не испытывал. Гораздо сложней, оказалось, пройти притирку в трудовом коллективе слесарного участка. Естественно, не обошлось без пристальных расспросов о прошлом, но легенда, сработанная в центре полковника Николаи действовала безотказно:

Помотало мужика по матушке России — не дай бог сколько… потом занесла лихая на фронтовые перевозки, попал в окружение, затем немецкий плен, маялся в Кенигсберге в подсобных рабочих на оборонном заводе. Потом пришло послабление, и решил податься Роман поближе к России, на Виленщину.

"Карты легли удачно…" Альберту пришлось стать прежним виленским "Быней", из той прошлой детской жизни — компанейским парнем-рубахой, не держащим для ближнего камня за пазухой, готовому прийти каждому на помощь. В депо по преимуществу работали русские рабочие, литовцев и поляков было мало, да и недолюбливали католиков, и те подолгу в деповских цехах не задерживались.

Можно было, конечно, подивиться неприхотливости и долготерпению бывшего капитана. Только подумать — генштабист, элита прусского офицерства — работает за чистые гроши в промозглом деповском чаде. Не каждый человек, скажем так, благородного происхождения вытерпит подобное измывательство над собственной натурой. Но Арнольд-Ширяев сохранял самообладание и не унывал. По роду выбранной профессии Альберт ознакомился с развитием спецслужб государств, в том числе и древнеримского централизованного шпионского ведомства (numerus frumentariorum). Запомнились описания раннего периода, когда Публий Корнелий Сципион, взяв за основу методы карфагенского шпионажа, усовершенствовал тот опыт применительно к римской армии. Теперь разведчики при выполнении задания обязаны жертвовать даже статусом в римском обществе. Так, Сципион под видом рабов включил в состав посольства к царю Нумидии Сифаксу бравых центурионов. При этом возникла "пикантная" ситуация. Одного "раба" — центуриона Люция Статория, Сифакс непременно опознал бы, так как Люция раньше представили царю на аудиенции вместе с эмиссарами Рима. Выход нашли удивительно нестандартный — решили публично наказать якобы провинившегося "слугу" палками. Ведь так никто бы не усомнился в его "позорном" социальном статусе… И ради конспирации Люций Статорий вытерпел подобное унижение. Вот так… Вот, что такое образцовый разведчик нелегал…

Романа Денисовича Ширяева, так как работал простым слесарем, звали запросто Романом, ну, а по относительной молодости лет (в депо остались работать пожилые, семейные люди) кликали обыкновенно — Ромкой. Он легко сошелся с русскими мужиками, получил даже уважение работяг, как человек, побывавший в плену, а значит в избытке хлебнувший лиха. Одна беда, постоянной барышни Ширяеву так и не удалось завести, но ушлые ребята порекомендовали одно заведенье на Киевской (с красотками-польками), вот туда, случалось, Роман и захаживал. Но для разведчика мало — одного общения с рабочим людом и продажными девками, следовало сойтись с участниками, оставленного в городе коммунистического подполья. И такой случай вскоре представился.

Однажды в обеденный перерыв Ширяева отозвал незнакомый пожилой рабочий, да и пролетарий ли… судя по не замызганной, добротной одежде. Человек тот непредвзято, но с хваткой заправского следователя вызнал у Романа подробности биографии и в особенности немецкого плена. Поинтересовался: понимает ли парень по-немецки, — ответ удовлетворил, умеет ли тот пользоваться стрелковым оружием, — слесарь подтвердил и таковой навык. И тут таинственный "коммивояжер" рассказал Ширяеву о готовящемся мятеже польской Самообороны и намерении русских людей — помешать полякам, захватить власть в Вильне.

Немцы отступали по всему фронту, и германское командование договорилось с большевиками о мирной передаче Виленского края Советской России. Но следовало учесть, что с марта восемнадцатого года в Вильне работало эфемерное литовское правительство, а также в городе нашло убежище правительство буржуазной Белорусской Народной республики, эвакуированное из Минска, занятого Красной Армией. Так вот, древняя Вильна стала объектом территориального спора между тремя пограничными странами: Литвой, Польшей и БНР, каждая хотела охватить столь лакомый для них кус земель Виленского края. Вот почему в середине декабря большевики создали подпольный Виленский городской совет рабочих делегатов, как будущий законный правопреемник России на город и окрестности.

Как потом Роман Денисович узнал, что Совет возглавляли поляки: Казимеж Тиховский, бывший секретарь Петроградской группы Социал-демократии Королевства Польши и Литвы и Иван Куликовский член Коммунистической рабочей партии Польши. Так что Лемех (партийная кличка Плугина Федора Сергеевича — большевика, члена совета) слегка слукавил, для затравки, поначалу представив Ширяеву сопротивление полякам как чисто русское детище. Но за этим, естественно, стояла РКП(б) и штаб советской Западной армии. Но формирование боевиков возглавлял конкретно Лемех. Он и позвал Ширяева на тайную сходку, где Романа Денисовича быстренько приобщили к общему делу. Поняв, что малый не только горазд постоять за себя, но даже способен руководить боевой группой, Ширяеву выдали оружие и наделили соответствующими полномочиями.

А что было известно о противнике… Организация польских военных отрядов в Вильне началось уже в начале сентября. Поляками вначале создали Комитет общественной безопасности, который предпринял работы по консолидации польского, еврейского, литовского и белорусского населением города, якобы для защиты города от большевиков. Но эта затея заведомо провалилась. Поэтому самостоятельно решать поставленные Варшавой задачи решила сформированная польская Краевая самооборона Литвы и Белоруссии, возглавляемая генералом Владиславом Вейтко. В Вильне также действовала Городская самооборона, руководимая генералом Евгением Контковским, насчитавшая полторы тысячи добровольцев.

Однако, в конце декабря польские власти в Варшаве распустили Литовскую Краевую самооборону, приписав ее членов в ряды Войска польского. Генерал Вейтко назначили главой военного округа Литвы и Белоруссии. В результате чего, польские отряды получили приказ на самостоятельные военные действия в Вильне в случае входа в город Красной армии.

Поняв, что немцы вскоре сдадут город большевикам, поляки решили взять город под контроль, и даже вытеснить из него оставшиеся немецкие войска. Накануне католического нового года генерал Вейтко издал обращение о мобилизации (мобилизационный штаб сделали в Заречье). В тот же день в Вильне начались боевые столкновения. Ляхи за короткое время овладели старым городом, и даже стали разоружать немецких солдат. Немцы уступили, но оставили на сутки за собой надзор за новым городом и железнодорожным вокзалом. Поляки назначили военным комендантом города генерала Адама Мокржецкого. Тем временем германское командование стало стремительно эвакуировать части Рейсхеера из города, и в ночь на третье января "пшеки" заняли железнодорожный вокзал.

В условиях эвакуации немецких войск местные коммунисты в первый день Нового года вышли из подполья и открыли стрельбу против польской Самообороны. В этот же день поляки атаковали усадьбу Виленского городского совета на улице Вороньей, комендант народной милиции Лазарь Чаплицкий, не выдержав рьяного напора поляков, покончил жизнь самоубийством. Самооборона разгромила здание городского совета и захватила боевой арсенал.

Роман Денисович с отрядом русских боевиков оборонял позицию восточнее железнодорожного вокзала. Ни в коем случае нельзя было допустить повреждения железнодорожного моста через Островоротную улицу, пути вели напрямую к вокзалу. Роману пришлось подстрелить из нагана двух польских жолнежей из отряда Самообороны, пытавшегося взять мост в собственные руки. Бойцы группы Ширяева с восхищением смотрели на командира и готовы идти за ним в огонь и в воду.

Но вскоре полякам перестало везти… В конце первой недели января состоялись первые бои Самообороны с Красной армией под Новой Вилейкой. И параллельно произошло столкновение с немецкими войсками на Большой Погулянке, немцы нещадно потрепали обнаглевшее панство.

Большевики наступали на город с востока и Неменчина, полякам пришлось перебросить наличные войска в центр города и попытаться остановить русских. Но теперь силы стали не равны. В морозное воскресенье, несмотря на злобное сопротивление польских отрядов в Заречье и в Антоколе, опасаясь репрессий большевиков, если тем придется брать город штурмом, Самооборона решила отступить. Но тут началась такая неразбериха и хаос, что польские добровольцы начали выбрасывать вооружение, а жолнежи отказывались уходить маршем на запад. Тем временем германцы интернировали генерала Вейтко и ряд командиров Самообороны. Части Красной Армии стали занимать кварталы города, а немцам спешно пришлось перебросить разоруженных польских солдат по железной дороге в Ляпы.

Затем в Вильну переехало из Двинска советское руководство во главе с Мицкявичюсом-Капсукасом, а позже возникло кратковременное государственное образование Литбел (Литовско-Белорусская Советская Социалистическая Республика), просуществовавшая только до середины июля девятнадцатого года.

Роман Денисович, конечно, следил за разительными переменами в городе, но получить хотя бы на маломальский пост в кулуарах новой власти (как член боевых групп) разведчик наотрез отказался. Из-за нехватки с отступлением немцев в виленском депо паровозной обслуги, Ширяева как бывшего машиниста сразу же приставили водить поезда на восток (в сторону Минска, Двинска, Гродно).

Далось это Роману Денисовичу нелегко, разумеется, с технической точки зрения слесарь изучил "овечку", "джойку" и "щуку", но имел недостаточный опыт вождения этих паровозов, так что поначалу приходилось хитрить и изворачиваться, мотивируя тем, за три года плена растерял навыки паровозника. Но потом дело с успехом наладилось… Перегоны в крае не слишком большие, уклоны не резкие, да составы приходилось водить в условиях той неразберих короткие, максимум двадцать вагонов…

В царское время паровозы использовали только сортовые угольные брикеты (кардифы) или специальный донецкий уголь. Который нельзя путать с донецким антрацитом, у того слишком высокая температура сгорания. А это чревато для паровоза зашлакованием топки, уголь плавится и заполняет колосники непроходимым для воздуха слоем (огонь в топке попросту гаснет). Да и еще, при застывании этот слой становится твердым как металл. "Залили колосники…" — так тогда говорили.

Сортов углей множество… Подходящими считались: ПЖ (паровично-жирный), Г (газовый), Д (длиннопламенный), СС (слабоспекающийся), ОС (отягощенно-спекающийся), "Силезия". Силезско-домбровские угли на славу горели, давали жар хоть куда… и при этом не шлаковали топку, да и в принципе не оставляли после себя никаких отходов, сгорали, как бумага. Опытный паровозник сразу же отличит уголь по окрасу пламени и даже запаху горения. Добротный уголь горит густо, а вот так себе… и в особенности АРШ (антрацит-рядовой-штыб), требовалось перед забросом смачивать водой до состояния каши, иначе половина смеси сразу же улетела в трубу. Кроме того, угли делились и по размеру: плита, крупный, кулак, орех, мелкий, семечко и, наконец, самый мелкий как пыль — штыб.

Да что там уголь… которого, по сути, уже не было на складах, даже галимого штыба. Часто приходилось довольствоваться дровами, напиленными работягами оборотных депо из бревен близлежащих домов, разрушенных войной.

Поезда из Вильны ходили отвратительно, но Роману Денисовичу удавалось отслеживать маршруты и характеристики формируемых составов и регулярно сообщать эти сведения в особнячок на Смоленской. В резидентуре уже понимали, что Литбел скоро уйдет в небытие, а точнее, — Красная Армия под ударами поляков отступит на восток, и даже знали предположительные сроки, когда будут оставлены Вильна и Минск.

В такой затяжной поездке Роман Денисович застрял под Двинском (Динабург — старое немецкое название), и не стал свидетелем взятие поляками Вильны в апреле девятнадцатого года. Возвращать в город разведчику было не резон, да и Двинский ревком поимел на счет машиниста заманчивые планы…

Двинск во времена российской империи, со своим стодвадцатитысячным населением, значился большим городом. Основанный тевтонскими рыцарями свыше семисот лет назад, как замок-крепость, тот поначалу стал центром латгальского комтурства. За многовековую историю город не раз переходил в руки разных властителей: литовцев, шведов, поляков, русских, и только в последней четверти восемнадцатого века окончательно стал российским… Входя в Витебскую губернию, Двинск по числу жителей превосходил и Витебск, и Минск. А это потому, что город являлся стратегической базой русской армии (крупнейшая на западе России крепость) и серьезным железнодорожным узлом — перекрестьем севера, юга, востока и запада.

Романа Денисовича, в качестве машиниста, временно пристроили в местные железнодорожные мастерские, своеобразный симбиоз паровозного, вагонного депо и железоделательного завода. Они считались самым большим предприятием города — до войны там работало более тысячи человек.

С перевозками происходили частые перебои, да и возились, как правило, грузы Красной Армии, уходившей с тылами на восток. Из-за частого отсутствия сменных бригад в оборотных депо, приходилось гонять туда и обратно собственных сменщиков, а составы формировались до Полоцка, Борисова, а то и до самого Пскова. Да и на промежуточных станциях из-за безалаберности новой власти и отсутствия топлива паровозы подолгу простаивали, случалось сутками…

Так что волей-неволей Ширяев облазил Двинск вдоль и поперек. Город обустраивался занятным образом, причиной тому — три главные помехи: Двина, дамба вокруг центра и железная дорога. Что и определяло деление на районы: изначальный "Центр", за путями — "Новое строение", за дамбой — "Грива", за Двиной — "Гаек".

Комнатушку Роман Денисович снял в "Новом строении", в местности под названием Церковная горка. Вблизи высились четыре храма: белый с золочеными куполами — православная Борисоглебская церковь, за дорогой — краснокирпичная с острым шпилем кирха Мартина Лютера и белоснежный двухбашенный костел Зачатия Девы Марии, а чуть подальше Никольско-Рождественская — старообрядческая моленная. Двинск издавна привлекал к себе русских старообрядцев, а так как священников у них со временем не стало, то собственные храмы "беспоповцы" называли моленными. Вот так — "в колокольном благовесте" он и жил…

Первым делом Ширяеву пришлось снестись с немецким резидентом, обосновавшимся в старом городе — в трехэтажном строении на углу улиц Постоялой и Петроградской. Бывалые люди знают, что в незнакомом городе приходится ориентироваться по многочисленным культовым сооружениям, разбросанным по перекресткам. Так и Роман Денисович выискал окольный путь к этому кирпичному дому. От Риго-Орловского вокзала машинист шел по узенькой Рижской, не доходя до костела Петра в Веригах, сворачивал налево и вскоре приходил на место. А если выйти из воротной арки под эркером следующего модернового особняка, то в торце Петроградской возвышались главы величественного кафедрального собора Александра Невского.

Резидентом оказался обрусевший немец по имени Карл Иванович, уже пожилой человек, который продолжал верой и правдой "служить Кайзеру", даже после революционных событий в Германии. После каждой поездки Ширяев приносил старику накопившиеся за это время сведения о грузопотоках на пройденном плече. И конечно, докладывал об услышанном и увиденном, не забывал даже сплетни и домыслы, подслушанные в привокзальных харчевнях.

Чем же примечательным запомнился Ширяеву Двинск… Пожалуй, башней-дроболитейной высотой тридцать метров — центральной доминантой, видимой даже из предместий города. Непосвященный подумает, что это водонапорное сооружение, но нет, — это производственное здание, построенное для фантастически архаичной технологии. Принцип работы таков: наверх подаётся расплавленный свинец, который затем сливается вниз через подобие дуршлагов, с крохотными отверстиями неодинакового сечения, в подбашенный подвал — глубиной еще метров двадцать. Падая с такой высоты, капли расплавленного металла принимают шаровую форму и, затвердевая в полете, сыплются вниз разнокалиберными дробинками.

Также Двинск знаменит гигантской пересыльной тюрьмой, под названием "Красный дом", напоминающей старинный замок — типа Мариенбурга. Этот острог расположен возле дамбы, с самого края Гайка. Сама дамба насыпана еще в первой половине прошлого века для защиты города от наводнений. Потом река обмелела, и в поречной низине выросло людное поселение, некий Двинский "Подол".

А еще, в Двинске Роман сошелся с миловидной солдаткой по имени Авдотья Никитична. Женщина, честно сказать, мягкая и сладкая, — из мещан, бывший муж — приказчик одной купеческой фирмы, сгинул в горниле войны. Убили — не убили, в плену — не в плену, но вестей не было уже свыше двух лет. Жила Авдотья на окраине "Нового строения", в собственном деревянном доме на улице Житомирской, рядом с перекрестком Минской улицы. Познакомился Ширяев с женщиной на привокзальном рынке, когда подбирал себе ботинки взамен разбитых вдрызг сапог. Женщина сказала, что у нее много носильных вещей, оставленных пропавшим мужем, предложила сходить к себе домой: "Может вам что сгодится…". Определенно, молодой железнодорожник внушил вдовушке доверие. Идти до нее было недалеко, только два квартала… Как говорится, лучше варианта и не сыскать… Машинист получал какой-никакой паек, привозил сласти с поездок, чего еще большего желать молодке двадцати восьми лет, да и Роману-холостяку пристало, где похарчеваться…

Но тут началось наступление белополяков по линии фронта. Красная армия отступала, так как подкреплений советские войска в Беларуси не получили, — резервы Советы направляли на южное направление против Добровольческой армии Деникина, рвавшейся летом к Москве. В конце сентября Двинский ревком мобилизовал Ширяева в бригаду паровозников для переброски элитной Латышской дивизии РККА с польского на Южный фронт. Важно отметить, что победа над белыми там стала возможной благодаря фланговому удару Ударной группы, основу которой составляли латыши. Вот так Роману Денисовичу пришлось распрощаться с двинской зазнобой, впрочем, мужчина особенно и не сожалел об этом. Да и оставаться больше в городе не имело смысла. В первых числах января двадцатого года войска Эдварда Рыдз-Смиглы неожиданным ударом захватили Двинск, а затем поляки передали город латвийским властям.

Латышская дивизия состояла из девяти пехотных и одного кавалерийского полка, естественно, для перевозки такой махины требовалось много паровозных бригад. Формировали "обслугу" по пути следования, но костяк заложили в Двинске. В последней декаде сентября Ширяева перевели на казарменное положение, и со дня на день Роман Денисович ждал очереди на отправку… Наконец, в самом конце месяца Романа вызвали принимать паровоз, для подошедшего с запада воинского эшелона.

У "овечки" уже стоял латышский патруль. Роман Денисович знал, что красные латыши не чета русским, солдаты собранные, дисциплина у них строжайшая, да и сами прибалты люди ожесточенные… "Шарманку" — металлический сундучок с барахлом и инструментами, заказанный у жестянщика еще в Двинске, и сидор с носильными вещами пришлось оставить под присмотром патрульных, велели взять только предписание… Ширяева отвели к штабному вагону и представили пожилому седовласому командиру с офицерской выправкой, определенно еще царской выучки. Говоря с мягким прибалтийским акцентом, тот подробно расспросил Романа Денисовича о прошлой жизни, о немецком плене, об опыте работы паровозником. Латыш приятно удивился, узнав, что Ширяев жил в Вильне, и не преминул заметить, что сам окончил Виленское пехотное училище.

В итоге — Романа Денисовича назначили старшим машинистом на весь путь следования воинской части. Сменщиком стал пожилой местный машинист Данила Лукьянов, человек семейный, с неохотой воспринявший дальнюю командировку, но как говорится, тут ничего не попишешь… А так как "двинцы" не знали рельеф пути (уклоны и горки) предстоящего маршрута, то помощниками будут набираться опытные машинисты из оборотных депо, которые и подскажут — где подбросить угольку, а где подсыпать песочку под колеса…

До Полоцка — сто пятьдесят верст (сто шестьдесят километров по нашему времени) промчали быстро, потом заправились и получили замену помощников машиниста. У Ширяева напарником до Витебска стал сухонький болтливый старичок с наградными мозеровскими часами, у Романа же имелся русский хронометр "Павел Буре". Понимая специфику работы паровозников, бригаде для отдыха выделили два купе в первом с головы состава вагоне второго класса, туда же кочегары приносили положенное котловое довольствие. Так что, наевшись "от пуза" Роман Денисович сладко заснул и проснулся только у семафора под Старым селом, ехать до пересмены оставалось девяносто верст.

В Витебске опять вышла затянутая стоянка: экипировка паровоза, смена бригады, то да се… На этот раз его помощником стал рослый дядя лет сорока, по виду из белорусских селян, говорил глухо и коряво. Из Витебска до Смоленска путь не малый, по маршрутной карте сто пятьдесят километров. Смена Ширяеву выпала не удачная… и по расстоянию, да и ехать пришлось ночью.

Следующее оборотное депо было в Рославле, поспал Ширяев самую малость, да чего там только сто верст пути — везунчик, однако, механик Лукьянов. Опять Роману Денисовичу придется пилить до Брянска на час больше, чем ехал до того сменщик.

В Брянске стояли до умопомрачения. Командование пыталось выяснить по телеграфу куда, дальше направить состав… Как он потом узнал, из переброшенных с запада воинских частей на участке Дмитровск — Навля стала создаваться ударная группа Южного фронта. Наконец, решили — высадка будет в Навле, еще новой станции, расположенной в укромном местечке среде обширных Брянских лесов. Путь не дальний, менее пятидесяти верст. Так что Ширяев не спал, да и голода не испытывал…

Почему Роман Денисович врезался в память этот маршрут?.. Да бог знает, возможно, из-за постоянного контроля дотошных латышей… Правда, потом начальник эшелона полка, как оказалось подполковник строй армии, тепло пожал машинисту руку и в подарок торжественно вручил писчую ручку — "Вечное перо", которое еще годы верой и правдой служило Ширяеву. А вероятно, запомнилось еще потому, что это первая продолжительная поездка разведчика по просторам необъятной России. А может, главное — по причине того, что агент надолго покинул родную Прибалтику, и как оказалась потом, покинул навсегда.

Порожний состав пришлось отогнать обратно в Брянск. После "отметки" в депо, машинисту приказали зайти в военную комендатуру станции, где предъявили бумагу "Центробронь" с подчеркнуто размашистой резолюцией, по которой Ширяева откомандировали на Брянский паровозостроительный завод, расположенный верстах в десяти северо-западнее Брянска в городке Бежица, у слияния реки Болтвы с Десной.

Как узнал Ширяев — в сентябре, в разгар наступления белых на Москву, на завод прибыли эшелоны фронтовой рембазы тринадцатой армии, эвакуированной из Краматорска. Возглавлял базу, приказом Управления бронесил Южного фронта, Константин Карлович Сиркен, под началом которого Брянский завод быстро наладил массовый ремонт и выпуск новых бронепоездов ("бепо" — так тогда называли) для Красной Армии.

Бежица городок маленький по сравнению с Брянском (не говоря уж о Двинске), исходить который можно за пару часов. Романа поселили в деревянных домах-казармах, стоящих по периметру Старого рынка, рядом с проходной, дымящего многочисленными трубами, механического завода.

Машиниста намеренно прикрепили к бригаде слесарей, усиливающей двойным (с демпфирующим слоем) бронированным листовым прокатом бедную "овечку", которую ему и предстояло, затем водить.

Как машиниста, Романа Денисовича обязали контролировать ход работ, чтобы предотвратить нарушение ходовых качеств паровоза и создать надежную защиту узлов локомотива. Естественно, Ширяеву, в прежнее время изучившему немецкие бронированные поезда (Panzerzug), не составило труда подготовить выделенный паровоз нужным образом. Кроме того, на специальных занятиях инструкторы познакомили Романа с устройством бронепоезда и тактикой применением "бепо" в бою. Машинисту также требуется завидная сноровка, чтобы вывести состав из-под огня вражеской артиллерии или иных чрезвычайных обстоятельств. В обязательном порядке изучались уставы службы Красной Армии. По окончании этих негласных курсов давалась красная корочка-удостоверение.

Помнится, один урок провел сам Константин Сиркен. Ширяев выяснил, что происхождения начальник не благородного, инженерного образования не получил, но имел недюжинные способности, — конструктор и организатор, каких поискать… Да, к тому же, еще и одногодок Романа… Как потом стало известно, — работы Сиркена внесли решающий вклад в модернизацию и стандартизацию бронепоездного парка РККА вплоть до новой войны с Германией. Конечно, Роману Денисовичу хотелось блеснуть собственными познаниями, и даже поправить советского конструктора, но приходилось помалкивать в тряпочку.

И вот, через две недели Ширяев погнал обвешанного сталью "овцебыка" на случку с остальным бронированным составом… Паровоз и прицепленную со стороны тендера теплушку, обшитую листовым прокатом, с двух сторон зажали двумя тяжелыми четырехосными угольными полувагонами фирмы "Фокс Арбель".

Эти полувагоны (грузоподъемностью сорок тонн) целиком железные. В центре платформы располагался бронеказемат с четырьмя пулеметными амбразурами на каждый борт, а по концам открыто установили две орудийные башни, с трехдюймовыми пушками, для защиты которых приладили откидные бронещиты. Причем бронировку изготовляли в два слоя высокосортной твердой сталью с промежуточной амортизацией из древесины. Орудийные башни граненого вида состояли из неподвижной нижней части и верхней турели. Поворот башенной установки делался вручную. За минуту башня делала круговой оборот. Боезапас к орудиям хранился на стеллажах в центральном каземате. Пулеметное вооружение составляли пулеметы Максима, образца десятого года. На каждой платформе имелось шесть-восемь пулеметов, имевших сектор обстрела восемьдесят градусов. По штату на каждую бронеплощадку полагалось 600 снарядов и 5000 патронов.

А напоследок к заднему "боевому" полувагону прицепили еще платформу, загруженную шпалами и рельсами, на случай подрыва врагом рельсового пути.

Затем пригнали уже обученную загодя команду бронепоезда. Командиром стал Третьяков Иван Николаевич — выпускник Харьковской техноложки имени Александра Третьего. Парень не захотел пойти по инженерной стезе и ушел добровольцем на войну, где и спознался с большевиками. Комиссара у него не было, видно партия крепко доверяла парню. Два дня команда знакомилась с оснащением бронепоезда. А потом "бепо" проследовал на полигон далеко за городом, где в течение трех дней бойцы выполняли чисто боевые задачи. Вот где и проверилась выучка и способность отряда противостоять возможному противнику. Да и Ширяеву с бригадой пришлось сильно попотеть, гоняя состав туда-сюда, отражая удары предполагаемого неприятеля. В итоге выяснилось, что Иван Третьяков толковый командир… Роман Денисович даже чуток завидовал ему, хотя понимал, что с ролью командира бронепоезда сам бы справился куда лучше. Но, ничего не попишешь, смирись гордый человек…

Перед отправкой на фронт нашелся умелец и вывел аршинными буквами с обеих сторон теплушки:

В пасмурный октябрьский день "бепо" покинул гостеприимную Бежицу. Несмотря на то, что под Брянск белые стянули самые боеспособные части, пунктом назначения "Пролетария" был Орел, занятый в этот день частями девятой и эстонской дивизий. Проскочив с ходу Брянск-Орловский, сделав городу прощальный гудок, паровоз уже через два часа заправлялся в Карачеве.

Хотя 1-й армейский корпус белых в ходе боев за Орел понес серьезные потери, но быстро сгруппировался и отошел на юг вдоль линии железной дороги Орел — Курск. 3-я (Дроздовская) пехотная дивизия в ожесточённых встречных боях в пух и прах разгромила 7-ю стрелковую дивизию 14-й армии РККА. Затем "дроздовцы" мощно налегли на фланг Ударной группе, и вынудила к отступлению 1-ю Латышскую и Червонно-казачью бригады. Это помогло 1-й пехотной дивизии белых подойти к Кромам, и двадцать третьего октября выбить оставшиеся части латышей из городка.

Но, как известно, Сталин, возглавлявший Реввоенсовет Южного фронта, приказал командарму 14-й армии Уборевичу и члену РВС армии Орджоникидзе — не обращать внимания на потерю Кром, а бить противника отовсюду массированными группами. Потому в состав армии, для защиты подъездных путей к Орлу, срочно включили все бронепоезда, находящиеся в этих краях.

"Брянский Пролетарий" вошел в тактическую связку из трех разномастных бронепоездов: легкого, тяжелого с корабельными орудиями, — сам же "бепо" стал головным, с размещением на путях Орел-Елецкий. "Пролетарию" первым предстояло произвести артиллерийский обстрел 1-го и 3-го Корниловских полков, что оставили город и окопались вдоль путей перед полустанком Михайловка.

Отправились они по курской ветке пополудни двадцать пятого октября, и сразу же у разъезда Божковки начали обстрел подразделений противника, засевших в лощинах вдоль подножья вздыбленного холма — удачного ориентира посреди равнинной местности. В течение часа с небольшим белая пехота, основательно поредевшая под ураганным шрапнельным огнем, была окончательно деморализована и пустилась в бегство в юго-западном направлении.

Русская шрапнель в действии представляла страшно жуткое зрелище. Именно за это в четырнадцатом году немцы прозвали ее "косою смерти". Один снаряд, накрывал поражающими элементами площадь до полукилометра в длину и свыше ста метров в ширину. Дальность стрельбы таким боеприпасом составляла пять километров, хотя имелись модифицированные снаряды дальность даже до восьми километров. Шрапнель применялась для стрельбы по живой вражеской силе на открытой территории. Для защищенных целей имелись фугасные гранаты массой шесть с половиной килограмм, с килограммовым зарядом тротила. Одним словом, худо приходится тем, кто попал под огонь бронепоезда, — после артобстрела оставалась только выжженная земля.

Но не только артиллерийскими орудиями силен бронепоезд… Рьяные корниловцы из офицерских рот возле деревушек Грачевка и Малая Куликовка предприняли ряд атак, пытаясь взять бронепоезда на штык, но сразу попадали под бешенный пулеметный огонь. Артиллерию решили не применять, учитывая плотно населенный район по восточной стороне пути. Но и без того, отчаянных офицеров смельчаков перебили подчистую…

К концу дня из Орла подошли два остальных бронепоезда, и усиленная группа решила продвигаться к полустанку Михайловка. Но едва бронированные сцепки растянулись на перегоне, как тут же попали под массированный огонь Корниловской артиллерийской бригады. Дивизионы которой сосредоточились по линии Молчановка-Стишь-Ильинский. Красные не решились огрызнуться собственным огнем, иначе под удар попали бы близлежащие деревни. Легкий и тяжелый "бепо" быстро покатили назад, а вот "Брянскому пролетарию" (из авангарда, ставшего арьергардом) пришлось совершить ряд отвлекающих маневров. Роман Денисович как следовало, справился с этой задачей, толкая состав то взад, то вперед, — не позволяя врагу, навести точные упреждающие прицелы. Командир бронепоезда Иван Третьяков не ожидал подобной сноровки машиниста, парень только удивленно разводил руками…

— Ну, Денисович — голова!.. Слышал у ребят о такой тактике… да думал врут, заливают по пьяни… Да, брат, такого аса в жизни не видывал…

— Да, хватит… Иван Николаевич, а то перехвалите… — поскромничал Ширяев, хотя отчетливо знал, что в первую очередь спасал собственную "шкуру". Подкачай машинист — озлобленные белые беспощадно бы расстреляли команду бронепоезда…

К исходу боя "брянцы" открыли пулеметный огонь на поднявшиеся из Михайловки цепи 2-го полка корниловцев, видимо, те решили повредить рельсовый путь и отсечь "Пролетарию" ход к отступлению. И тут, Третьяков, не удержавшись, приказал сделать прощальные шрапнельные залпы в сторону орудий белогвардейцев, — пушки останутся целы, но прислугу пощиплет по первое число.

К вечеру связка "бепо" опять рассредоточилась на запасных путях Орла-Елецкого, нацелив грозные орудия на юг, предвосхищая возможные вылазки белогвардейцев. Стоило было дождаться подхода главных частей Красной Армии, ибо соваться головой в петлю деникинцам уже не имело смысла.

На следующий день перешедшая в наступление Латышская дивизия выбила белых из Кром, а 3-я дивизия РККА освободила Дмитровск. Тем же днем из Орла выступили части Эстонской стрелковой дивизии под командованием Якова Пальвадре, переподчиненные 13-й армии РККА. Поддерживаемые огнем уже шести бронепоездов, эстонцы стали упорно теснить сопротивлявшихся белогвардейцев и через сутки взяли станцию Стишь, на следующий день пал Становой Колодезь и сильно поредевшие части Добровольческой Армии отошли к станции Еропкино. В результате чего, белым пришлось расстаться с мыслью наступления на Орел — это явилось началом краха возглавляемых Деникиным Вооружённых сил Юга России.

Роману Денисовичу пришлось нешуточно попотеть в эти насыщенные жестокими боями дни. Мужчина даже, как ни странно, перестал ощущать себя немецким агентом, видимо, проникся единодушным настроем бойцов Красной Армии. Ширяев стал для них своим, как и те для него — делил с красноармейцами хлеб и соль, шел с ними под вражеские снаряды, готовый принять вместе с красными и смерть, и счастье победы. Как и тогда мальчишкой в Вильне он проникся чувством братства с людьми, поверивших в него и доверивших собственные жизни. Друзей нельзя подвести, нельзя — по закону совести…

А круговерть Гражданской войны закружила бронепоезд "Брянский пролетарий", и вместе с ним и старшего машиниста Ширяева Романа Денисовича. После Стиши "бепо" срочно перенаправили в Брянск, к которому близко подступила Дроздовская дивизия генерала Витковского. Но Уборевич, получив подкрепление, унял наступательный пыл белых и после двух дней боев "дроздовцы" отошли от Брянска.

А дальше, заправившись по полной на станции Брянск-Льговский "Пролетарий" в составе войск 14-й армии делом продолжил победное наступление. Команду срочно подогнали под Дмитриев, где шла концентрация войск по овладению Льговом и Фатежем. Под Льговом "Пролетарию" пришлось схлестнуться с добровольческим бронепоездом "Орел", в спешке присланного из Бахмача. То был трофейный "бепо" красных "Имени Карла Либкнехта", захваченный белыми в августе девятнадцатого. Потрепанный в предыдущих боях "Орел" не сумел оказать нужного сопротивления, и через час перестрелки ретировался обратно. В середине ноября красные взяли Льгов, а через два дня дивизии соседней 13-й армии захватили Курск. В конце месяца "Пролетарий" стоял уже под Сумами, обстреливая шрапнелью позиции белых. Сумы сдались в конце ноября. 14-ой армии Иеронима Уборевича поставили задачу овладеть территориями, лежащими западнее Харькова. Добровольцы остервенело сопротивлялись, но красные упорно продвигались вперед: в начале декабря взята Ахтырка, следом — Краснокутск, потом — Белгород. 13-я армия наступала на Харьков с востока. Уборевич же тем временем занял Валки, следом — Марефу, отрезав противнику пути отхода на юг. А ночью на двенадцатое декабря (по новому стилю) Латышская и 8-я кавалерийская дивизии соседей вступили в предместье Харькова, а уже днём окруженные в городе белогвардейские войска капитулировали.

Потом "Брянский пролетарий" (переданный уже в 8-ю армию) участвовал в боях по освобождению Донбасса… Но вот, как добивали Врангеля, Роману Денисовичу увидеть не довелось. В боях под Ростовом, на станции Шахтная (под городом Александров Грушевский) бронепоезд подвергся двустороннему обстрелу белых. "Бепо" сильно пострадал, а Романа Денисовича ранило осколком снаряда, странным образом, проникшим сквозь броневые щели. "Пролетарий" оправили на ремонт в Луганск, а самого Ширяева поначалу свезли в полевой госпиталь в Каменской.

Там мужчина провалялся до повторного освобождения Ростова в феврале двадцатого года, после того, когда белым удалось на три дня взять город. Затем он попал в Ростовский окружной госпиталь, где пролежал еще три месяца, заболев вдобавок тифом. Ширяева комиссовали из армии вчистую, тот слесарил в депо… подлечившись, прошел медкомиссии и устроился помощником на станции Лихая. Где оттрубил до двадцать седьмого года.

Еще находясь в Ростове на излечении, разведчик связался с германским резидентом. За время "тихой" оккупации города немцами в восемнадцатом году Абверу удалось создать в городе и Донской области густую агентурную сеть. Вот с этими людьми, коих становилось меньше и меньше (чекисты умели работать), агент и поддерживал связь, вплоть до собственного перебазирования в Кречетовку.

"Однако, сколько же высиживать в кустах калины… — Альберта терзало нетерпение, — будь, что будет…"

И беглец, полусогнувшись, чуть ли не вприпрыжку, как заяц, добежал до границы квартала. Осмотрелся, пересек пограничную рыхлую межу и оказался в зарослях лебеды и чертополоха, на запущенных задах огорода, выходящего к саду.

По-пластунски, проползая вперед, агент раздвинул разросшиеся кусты красной смородины и обозрел открывшийся взору вид. К его неудовольствию, на открытом ветрам участке пожилая женщина в откровенном неглиже, а точнее в линялых рейтузах и прилипшей к телу мужской майке, лихо орудовала тяпкой, окучивая картофельные грядки. Сдувшиеся, обвислые груди селянки уже не способны вызвать вожделения, да она и сама, видимо, понимая собственную бабью непривлекательность, уже никого не стеснялась. Да и кто забредет по сегодняшнему времени на задворки совхозной усадьбы. Но Альберт решил не рисковать, чего доброго, бабка, увидев незнакомца, закричит в испуге. Разведчик отполз обратно и опять затаился.

По памяти — подворий через пять… стоит старая, еще дореволюционная соломенная рига, где извечно хранились сломанные никому не нужные садовые агрегаты. Уж там как раз никто не встретится. Женщинам не пристало шастать по дальним местам с ржавыми железяками… Ну, а редкие мужики заняты серьезным делом: покосом или там… пропашкой садовых междурядий с помощью лошадки (трактористы теперь на фронте). Скатная кровля риги выше труб домов, если на нее забраться, то разглядишь сверху даже закоулки отделения совхоза. И Альберт, опять пригнувшись, перебежками, заспешил к видневшейся вдали пожухлой со временем крыше риги.

Как наудачу пробрался он к входу в импровизированное складское помещенье никем не замеченный. Юркнул внутрь, огляделся в полумраке. Опасаясь разбить ногу о нагромождение культиваторов и сеялок-веялок, агент с вытянутыми руками, словно слепец из картины Брейгеля, протеснился в дальний угол риги, и в нервном изнеможении присел на земляной пол.

Свербила мысль: "А потом как… что теперь делать дальше?"

Отдышавшись, беглец подождал, когда глаза свыкнуться с царящей полутьмой. Посмотрел наверх и поразился увиденной картине — пространство риги чудным образом пронизано десятками лучей света, проникших сквозь прорехи в уже обветшалой кровле. Приглядевшись, Альберт в соседнем углу различил телегу, устланную увядшим сеном. Вот и готовая постелька… Но расслабляться еще слишком рано, пора выходить на разведку. Прежде следовало отыскать заброшенный домишко, в котором можно спокойно провести хотя бы двое суток, пока все не уляжется. Ну, а затем пополнить запас воды…

Разведчик, крадучись, вышел из дверного проема и стал обходить ригу по периметру, отыскивая лесенку наверх. Лествица, грубо сколоченная из двух жердей, лежала промеж лопухов на земле. Альберт, быстренько прикинув, выбрал укромную сторону соломенного ската и, изловчившись, приставил к нему незатейливый трап. Как ящерица скользнул наверх, и лежа на колючем гребне кровли, стал внимательно осматривать лежащую внизу местность.

Время шло к полудню, — как назло, прежде казавшийся необитаемым, поселок наполнился жизнью. Во дворах и на огородах люди вершили незатейливые дела, по улочкам бегали ребятишки, на бережке окрестного пруда стояли с удочками подростки-рыбачки. Альберт заметил даже трех солдат с винтовками, лениво сидевших на груде бревен у конторы отделения. Обратил внимание также на двух верховых объездчиков, поивших коней из кадок возле колодца с длинным журавлем.

"Солдаты — это, конечно, хреново, — подумал агент, — наверняка пошла фронтальная облава. В риге теперь оставаться опасно, каждый, зайдя с фонарем, сразу же обнаружит беглеца и подымет тревогу. Наверняка жители усадьбы уже оповещены о поисках немецкого шпиона органами. Нужно скорей найти убежище надежней…"

Но вот взор разведчика остановился на невзрачной хатенке в отдалении. Огород зарос ковылем и кустарником, верно, давно ничем не засаживался, много засохших плодовых деревьев, забор-плетень местами упал — определенно, здесь давно никто не живет. Что касается питьевой воды, то фляги до вечера агенту хватит, ну, а потом придется набрать родниковой водицы из ручейка, стекающего в совхозный пруд, или даже пробраться с ведром или иной посудиной к колодцу.

Альберт осторожно спустился вниз и вновь на полусогнутых последовал обратно в яблоневый сад. Решил воспользоваться густым лиственным укрытием, чтобы подойти поближе к выбранному убежищу. На сей раз, никаких помех не было. Минут через двадцать беглец уже лежал в запущенном огороде, внимательно разглядывая подступы к облупленной, давно не беленой саманной хатенке. Сразу видно, что хозяин хижины завалящий бедняк, коль не удосужился срубить пристойный дом, и жил в такой халупе, теперь никому не нужной.

Удостоверившись, что угрозы отсутствуют, Альберт поднялся и пробежкой приблизился к приоткрытой, перекошенной со временем дощатой двери убогого жилища. Достал Парабеллум, передернул затвор и ступил за порог. Непроницаемая тьма вдруг обступила агента, чертыхаясь, разведчик стал тыкать стволом пистолета в стороны, пытаясь найти вход вовнутрь дома…

Альберт ничего не понял… Внезапно сильные цепкие руки разом скрутили его, отобрали оружие, пригнули голову долу и, отворив входную дверь, впихнули в светлую горницу. Некто сорвал кепку, бесцеремонно схватил за волосы и больно потянул вверх…

Как в страшном сне Альберт Арнольд увидал красного командира в полевой форме, стаявшего у окна в полосе света. Тот не спеша засунул в кобуру пистолет ТТ, лениво улыбнулся и медленно, будто в старом фильме заговорил. Разведчик не сразу понял, что тот сказал… Но сердце зашлось, стоило разглядеть ромбик на краповых петлицах незнакомца…

"Москвич энкавэдэшник… — разом сонм противоречивых мыслей пронесся в ошалевшем мозгу немецкого агента. — Все-таки гэбня перехитрила, поймали как мальчишку, — бессилие переполнило Альберта. — Московский хлыщ победил…"

— Вот и свиделись Роман Денисович, или как там величают… пока не знаю, — майор отошел от окна и подошел ближе. — Самцов надень наручники, Эльдар, осмотри-ка задержанного получше… — и уже обращаясь к Альберту. — Надеюсь, Роман Денисович, не станете совершать глупости… Будете вести себя спокойно, ну и мы, соответственно, будем деликатны…