Случайная война: Вторая мировая

Августовская дипломатия

Последний шаг к мировой войне Адольф Гитлер сделал, когда уверился, что располагает мощной военной машиной, а его противники, слабовольные и нерешительные, не смогут объединиться, чтобы ему противостоять.

Строго говоря, Вторая мировая война возникла из-за города Данцига (польское название — Гданьск). По условиям Версальского мира Польша получила Верхнюю Силезию с ее угольными месторождениями. А порт Данциг, на который Польша тоже претендовала, превратили в особое государственное образование "Вольный город Данциг" под протекторатом Лиги Наций. Мало того что Данциг сделали самостоятельным, из-за Данцига Восточная Пруссия оказалась отрезанной от остальной части Германии.

Это вызывало раздражение у немцев. А ведь, скажем, Аляска тоже отделена от остальной части Соединенных Штатов, но разве у США были какие-то проблемы с правом проезда через территорию Канады? Проблема состояла в том, что большинство немцев психологически не принимало сложившуюся после Первой мировой войны реальность. Если бы немцы не культивировали в себе ненависть к Польше, никаких сложностей бы не возникло. Данциг объявили вольным городом, но кто мешал немцам приезжать в город, вкладывать в него деньги и пользоваться данцигским портом?

Во всем принято винить Версальский договор — дескать, он привел Европу ко Второй мировой войне. Но мир, подписанный в Версале, лишь играл роль красной тряпки для немецких националистов. Гитлер начал войну, даже если бы не было Версальского договора! Он все равно хотел расчленить Польшу и Чехословакию. Он выполнял свою программу — завоевать "жизненное пространство" для немецкого народа.

24 февраля 1934 года Германия и Польша подписали договор о ненападении, в нем говорилось: "Ни при каких обстоятельствах оба правительства не будут прибегать к силе для решения спорных вопросов".

На самом деле Адольф Гитлер хотел все получить назад. Но до определенного времени принужден был молчать.

16 февраля 1937 года Герман Геринг сказал в Варшаве:

— Со стороны Германии намерения лишить Польшу какой бы то ни было части территории вовсе нет. Германия вполне примирилась со своим теперешним территориальным положением, Германия не будет атаковать Польшу и не имеет намерения захватить польский коридор.

После Мюнхена все изменилось.

24 октября 1938 года министр Риббентроп сказал польскому послу Юзефу Липскому, что надо договариваться о включении Данцига в состав рейха. Липский ответил, что это невозможно.

Через месяц, 24 ноября 1938 года, начальник Верховного командования вермахта (по существу, личного штаба фюрера) генерал-полковник Вильгельм Кейтель распорядился:

"Необходимо вести подготовку к внезапному захвату немецкими войсками свободного государства Данциг… Разработанные видами вооруженных сил решения представить мне к 10 января 1939 года".

Адольф Гитлер продолжал расширять пределы Третьего рейха.

Мемель (часть Пруссии) в 1920 году передали под управление Антанте, и в город вошли французские войска. Через три года литовцы выбили французов из города — после пятидневных боев. На следующий год Лига Наций согласилась передать Мемель Литве.

11 декабря 1938 года в Мемеле (нынешнее название Клайпеда), принадлежавшем Литве, победила немецкая партия, которая требовала включить город в рейх. Литва не решилась противостоять Германии.

22 марта 1939 года Германия и Литва подписали договор о передаче рейху Мемельской области с портом. Литве оставалось право свободного использования порта и продажи продукции сельского хозяйства на немецком рынке. 23 марта в город вошли немецкие войска. На крейсере "Германия" в город прибыл Гитлер.

Теперь Гитлер потребовал, чтобы примеру Литвы последовала Варшава: согласилась на возвращение Данцига Германии и разрешила провести к городу экстерриториальную автостраду и железнодорожную линию через польскую территорию.

Польша чувствовала себя увереннее маленькой Литвы.

26 марта правительство в Варшаве отвергло ультиматум:

"Любое дальнейшее преследование цели этих германских планов, особенно касающихся возвращения Данцига, означает войну с Польшей".

Адольф Гитлер принял окончательное решение: первый удар будет нанесен по Польше, раз она не желает исполнять требования Германии. Реакции Англии и Франции Гитлер не боялся. Пребывал в твердой уверенности, что западные демократы не решатся воевать. А вот как поведет себя Сталин, этого в Берлине не знали. Если Советский Союз окажет Польше военную поддержку, исход военной кампании становится неопределенным…

Как раз в эти дни советский вождь высказался относительно нацистской Германии. 10 марта 1939 года, выступая на XVIII съезде партии, Сталин говорил, что западные державы пытаются "поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований". Сталин, по существу, предлагал Гитлеру отказаться от вражды к Советскому Союзу, а в обмен получить поддержку в противостоянии западному миру.

Но сталинский сигнал в Берлине не заметили. Министерство пропаганды инструктировало журналистов относительно того, как следует писать о XVIII съезде: "Съезд в Москве может комментироваться в том смысле, что все сводится к еще большему укреплению клики Сталина — Кагановича".

Сталин пренебрежительно относился к моральным соображениям в политике.

Наркомат иностранных дел летом 1935 года выражал сомнения: стоит ли поставлять хлеб и другие продукты Италии, напавшей на Абиссинию (ныне Эфиопия)? Агрессию Муссолини в Африке поддержала только нацистская Германия.

2 сентября отдыхавший на юге Сталин в телеграмме Молотову и Кагановичу отверг соображения своих дипломатов:

"Я думаю, что сомнения Наркоминдела проистекают из непонимания международной обстановки… Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции, с одной стороны, и антанта Англии и Германии — с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем выгодно продавать хлеб и тем и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе не выгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой".

Сталин, конечно, сильно промахнулся, распределяя европейские государства по лагерям. Фашистская Италия и нацистская Германия были на одной стороне, демократические Англия и Франция — на другой. Но надежда, что европейцы будут воевать между собой, Сталина не покидала.

В конце этого же, 1935 года Сталин отправил в Берлин торговым представителем Давида Владимировича Канделаки, бывшего эсера, которого знал с дореволюционных времен. Сталин не был согласен с наркомом Литвиновым, который 3 декабря докладывал вождю:

"Я считал бы неправильным передачу в Германию всех или львиной доли наших заграничных заказов на ближайшие годы. Это было бы неправильно потому, что мы этим оказали бы крупную поддержку германскому фашизму, испытывающему теперь величайшие затруднения в экономической области…"

Вождь отправил Давида Канделаки в Берлин с миссией улучшить отношения с нацистским режимом, предложив Гитлеру широкие торгово-экономические отношения[2]. Перед отъездом нового торгпреда вождь дважды, 28 и 29 декабря, его принимал. Кстати говоря, это вообще подтверждение особой важности его миссии — за два года его восемнадцать раз принимал Сталин. Такого внимания другие дипломаты не удостаивались.

Канделаки докладывал в Москву, что министр Шахт — "один из самых горячих сторонников развития нормальных отношений и больших экономических дел с Советским Союзом". По словам Канделаки, Шахт сказал:

— Да! Если бы состоялась встреча Сталина с Гитлером, многое могло бы измениться.

Сталин прочитал доклад Канделаки и написал: "Интересно".

Некоторые надежды возникли в связи с назначением Германа Геринга уполномоченным по четырехлетнему плану развития экономики. 13 мая 1936 года Геринг принял Канделаки и сказал ему, что "все его старания направлены на то, чтобы вновь прийти к более тесным контактам с Россией и в политической сфере, и он видел бы путь, ведущий к этому, прежде всего в углублении и расширении двухсторонних торговых отношений".

Но похоже, это была личная инициатива Геринга, желавшего отличиться на новом поприще. Министр экономики Яльмар Шахт не выразил ни малейшего желания заключать новые контракты. Объяснил торгпреду Канделаки, что прогресс в торгово-экономической сфере невозможен без улучшения политических отношений.

В Москве сочли это приглашением к переговорам и тут же составили "Проект устного ответа Канделаки" министру Шахту:

"Советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в свое время даже делало ему определенные политические предложения…

Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальным и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом".

Сталинский расчет оказался неверным. Шахт о послании из Москвы информировал министра иностранных дел Константина фон Нейрата. Тот ответил министру экономики:

"Вчера во время личного доклада фюреру я говорил ему о Ваших беседах с Канделаки и особенно о заявлении, сделанном Вам от имени Сталина и Молотова… Я согласен с фюрером, что в настоящее время переговоры с русскими не приведут ни к какому результату…"

Яльмар Шахт на встрече с советским торгпредом 29 января 1937 года не захотел обсуждать предложение Канделаки, ответив, что он внешней политикой не занимается. А на следующий день Гитлер заявил в рейхстаге:

— Я не хотел бы оставлять никакого сомнения в том, что мы усматриваем в большевизме невыносимую для всего мира опасность. Мы избегаем любых тесных отношений с носителями этих ядовитых бацилл. Любые новые немецкие договорные связи с нынешней большевистской Россией были бы для нас совершенно бесполезными.

За выступлением фюрера последовал и официальный ответ Берлина. 16 марта 1937 года Канделаки пригласили в министерство экономики и сказали:

"Немецкая сторона не видит в настоящее время различия между советским правительством и Коминтерном. Вследствие этого немецкая сторона не считает целесообразным продолжить переговоры, ибо не видит для них базы".

В начале 1939 года Сталин предпринял новую попытку предложить Германии переговоры.

17 апреля советский полпред в Германии Андрей Федорович Мерекалов попросился на прием к заместителю министра иностранных дел барону Эрнсту фон Вайцзеккеру и сказал:

— Идеологические расхождения вряд ли влияли на отношения с Италией и не должны стать камнем преткновения в отношениях с Германией. С точки зрения Советского Союза, нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям. А начиная с нормальных, отношения могут становиться все лучше и лучше…

Но и этот намек остался безответным.

21 апреля 1939 года отношения с Германией Сталин обсуждал вместе с Молотовым и Ворошиловым. На совещание в кабинет вождя были вызваны нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов, его заместитель Владимир Петрович Потемкин, полпред в Англии Иван Михайлович Майский и полпред в Германии Андрей Федорович Мерекалов.

Спросили мнение Мерекалова. Он ответил, что Гитлер все равно будет стремиться к агрессии против Советского Союза, из этого и надо исходить. Сближений невозможно. Сталин думал иначе, и в Берлин Андрей Мерекалов не вернулся.

3 мая на заседании политбюро утвердили постановление "Об аппарате НКИД":

"Поручить тт. Берия (председатель), Маленкову, Деканозову и Чечулину навести порядок в аппарате НКИД, выяснить все дефекты в его структуре, особенно в секретной его части, и ежедневно докладывать о результатах своей работы тт. Молотову и Сталину".

Когда вопрос о радикальных переменах в Наркомате иностранных дел был решен, в сталинский кабинет ненадолго пригласили Максима Литвинова. Здесь ему сказали, что он больше не руководит советской дипломатией.

4 мая был назначен новый нарком иностранных дел — Вячеслав Михайлович Молотов.

Советник немецкого посольства в Москве Вернер фон Типпельскирх отправил в Берлин шифротелеграмму:

"Это решение, видимо, связано с тем, что в Кремле появились разногласия относительно проводимых Литвиновым переговоров. Причина разногласий предположительно лежит в глубокой подозрительности Сталина, питающего недоверие и злобу ко всему окружающему его капиталистическому миру… Молотов (не еврей) считается наиболее близким другом и ближайшим соратником Сталина".

Отставка наркома Литвинова, еврея и сторонника системы коллективной безопасности, привлекла внимание Гитлера. Германская печать и партийно-пропагандистский аппарат получили указание прекратить критику Советского Союза и большевизма, писать о новом наркоме Молотове в уважительном тоне и не упоминать, что его жена еврейка.

Советник немецкого посольства в Москве Густав Хильгер, считавшийся лучшим знатоком России, получил указание немедленно выехать в Берлин. Министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп отвел его к фюреру. Гитлер задал Хильгеру два вопроса: почему отправлен в отставку Литвинов и готов ли Сталин при определенных условиях установить взаимопонимание с Германией?

Хильгер был поражен, что ни Гитлер, ни Риббентроп и не подозревали о мартовской речи Сталина, в которой он столь определенно выразил желание установить новые отношения с Германией. Хильгеру пришлось дважды перечитать вслух этот абзац из речи Сталина. Через десять дней немецкое посольство в Советском Союзе получило указание возобновить переговоры о новом торговом соглашении. Но ни Берлин, ни Москва никак не могли решиться на откровенный разговор о политическом сближении. Наступило время хитрого дипломатического маневрирования.

5 июня немецкий посол Шуленбург писал статс-секретарю Эрнсту фон Вайцзеккеру:

"Мне показалось, что в Берлине создалось впечатление, что господин Молотов в беседе со мной отклонил германо-советское урегулирование. Я не могу понять, что привело Берлин к подобному выводу. На самом деле фактом является то, что господин Молотов почти что призывал нас к политическому диалогу".

Граф Фридрих Вернер Эрдманн Маттиас Иоганнес Бернгард Эрих фон Шуленбург провел в Москве уже семь лет. Он многое сделал для сближения Германии с Россией. Второй человек в посольстве — советник-посланник Вернер фон Типпельскирх — посвятил свою профессиональную жизнь налаживанию отношений с Россией (его двоюродный брат генерал Курт фон Типпельскирх занимал важнейший пост начальника оперативного управления Генерального штаба сухопутных войск). Советник Густав Хильгер был сыном московского фабриканта. Его жена, француженка, тоже была москвичкой. Хильгер прекрасно говорил по-русски и вообще обрусел. Военный атташе генерал кавалерии Эрнст Кёстринг прежде служил старшим адъютантом генерала Ханса фон Секта, сторонника сотрудничества с Красной армией.

Вслед за Хильгером в Берлин вызвали посла Шуленбурга и военного атташе Кёстринга. Шуленбургу министр Риббентроп сказал:

— По мнению германского правительства, коммунизм в Советском Союзе больше не существует, а Коммунистический интернационал теперь не является важным фактором советской внешней политики. Поэтому возникло ощущение, что Германию и Россию больше не разделяют реальные идеологические барьеры.

Кёстринга пригласил к себе начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Кейтель, который пожелал из первых рук узнать о положении в Советском Союзе. Кёстринг был противником конфронтации с Россией. Кейтель устроил ему прием у фюрера.

"Гитлер принял очень любезно, — вспоминал Кёстринг, — пригласил на завтрак. Затем последовал почти двухчасовой доклад, во время которого Гитлер дал мне спокойно выговориться. Мое очень обстоятельное описание происшедшего после чистки упрочения внутреннего положения в России, развития экономики он слушал, не задавая вопросов, но затем внезапно попросил рассказать ему о Красной армии".

20 мая Молотов сказал Шуленбургу:

— Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база.

Посол поинтересовался, что имеется в виду.

— Об этом надо подумать и нам, и германскому правительству, — ответил Молотов.

Мячик был переброшен на немецкую сторону.

26 июля советского поверенного в делах Георгия Александровича Астахова пригласил на обед Карл Юлиус Шнурре, заведующий восточноевропейским сектором отдела экономической политики министерства иностранных дел. Этот молодой и амбициозный дипломат, быстро делавший карьеру, ведал торговыми отношениями с Советским Союзом. Ему поручили прощупать советских дипломатов.

Обедали в берлинском ресторане "Эвест".

Шнурре прямо сказал Астахову:

— Что может вам предложить Англия? Участие в войне в Европе и враждебное отношение Германии. А что можем предложить мы? Нейтралитет, а если Москва захочет — взаимопонимание, основанное на взаимной выгоде. Во всем районе от Балтийского моря до Черного моря и Дальнего Востока нет неразрешимых проблем между нашими странами. Более того, в идеологии Германии и Советского Союза есть общий момент — противостояние капиталистическим демократиям. Поэтому нам кажется противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий.

Георгий Астахов обратил внимание немецкого дипломата на то, что идеологи национального социализма считают коммунистический Советский Союз враждебным государством. О каком сближении можно говорить? Шнурре пустился в долгие разъяснения насчет того, что вражда осталась в прошлом:

— Это было следствием борьбы национального социализма против немецкого коммунизма, который получал поддержку от Коминтерна. Но борьба закончилась. Коммунизм в Германии искоренен. Мы видим, что изменилась и советская политика. Линия Коминтерна осталась в прошлом. Слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов, изменило интернациональный характер большевизма. Особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию.

Астахов интересовался отношениями с Польшей. Карл Шнурре объяснил, что "германо-польская дружба потерпела крах, потому что от Данцига мы не откажемся".

Астахова пригласил к себе и министр Риббентроп.

— От Балтийского до Черного моря нет проблем, которые мы не можем разрешить между собой, — говорил министр. — На Балтике нам обоим хватит места, и русские интересы там ни в коем случае не придут в столкновение с нашими. Что касается Польши, то за развивающимися событиями мы следим внимательно и хладнокровно. В случае провокации с их стороны мы урегулируем вопрос о Польше в течение недели…

Сталин внимательно читал сообщения из Берлина, но медлил с принятием окончательного решения. Ситуация в Европе накалялась. Дело шло к войне. Предстояло определиться, кого поддерживать — Гитлера или западные демократии.

Советские историки утверждали, что пакт с Гитлером был подписан ради того, чтобы сорвать объединение единого антисоветского фронта. Москва рассчитывала образовать в Европе единый антигитлеровский фронт, но западные державы не хотели объединяться с Советским Союзом и надеялись натравить на него нацистскую Германию…

В реальности изоляция Советскому Союзу не грозила.

Объединиться с Гитлером демократии Запада не могли. Другое дело, что они страстно не хотели воевать и долгое время шли Гитлеру на уступки, наивно надеясь, что фюрер удовлетворится малым. Но уступать и становиться союзниками — это принципиально разные подходы к политике.

В представлении западного мира Советская Россия мало чем отличалась от нацистской Германии. Для западных политиков Сталин ничем не был лучше Гитлера. Советского вождя не воспринимали как надежного союзника, на чье слово можно положиться. И у многих европейских политиков витала циничная надежда столкнуть между собой двух диктаторов — Гитлера и Сталина: пусть сражаются между собой и оставят остальной мир в покое. Точно так же столкнуть своих противников лбами надеялись в Москве.

В 1939 году Советский Союз оказался в выигрышном положении: оба враждующих лагеря искали его расположения. Сталин мог выбирать, с кем ему пойти: с нацистской Германией или с западными демократиями. В августе Сталин сделал выбор.

Многие и по сей день уверены в его мудрости и прозорливости. Но это решение, судьбоносное для страны, наглядно свидетельствует об обратном, о его неспособности оценить расстановку сил в мире, понять реальные интересы тех или иных государств и увидеть принципиальную разницу между демократией и фашизмом. Сталин совершил ошибку, которая обошлась России в десятки миллионов жизней.

Западные демократии, презирая реальный социализм, вовсе не ставили своей задачей уничтожить Советскую Россию. Они, конечно, не могли быть друзьями сталинского режима, но и не были врагами России. А вот для Гитлера Россия была врагом. С первых шагов в политике фюрер откровенно говорил о намерении уничтожить большевистскую Россию как источник мирового зла. Нападение на нашу страну было для Гитлера лишь вопросом времени. В 1939 году он в любом случае не собирался этого делать. Ни с военной, ни с внешнеполитической точки зрения Германия не была готова к большой войне с Советским Союзом.

Таким образом, Сталин заключил союз со смертельно опасным врагом и демонстративно оттолкнул своих стратегических союзников.

Вот как это происходило.

Англия пошла на беспрецедентный шаг — перед лицом германской агрессии гарантировала территориальную целостность Польши. Запад не терял надежды привлечь Сталина на свою сторону. Первыми в Москву приехали представители западных военных миссий, которые хотели договориться о совместных действиях против нацистской Германии на случай войны.

Немецкий посол Шуленбург писал в первых числах августа в Берлин своей подруге:

"Москва становится центром мировой политики. Нас заваливают длинными телеграммами; шифровальщики буквально выбиваются из сил. В конце недели сюда прибывают военные миссии англичан и французов. Их переговоры будут очень трудными. Я им не завидую!.. Я надеюсь, что войну можно будет все-таки предотвратить. Однако сегодня все так перепуталось, что никто не может с уверенностью сказать, что принесет следующий день. Стараюсь сохранить чувство юмора, хотя это не всегда удается".

2 августа 1939 года политбюро утвердило состав делегации на переговорах с западными военными миссиями: нарком Ворошилов, начальник управления военно-воздушных сил Красной армии Александр Дмитриевич Локтионов, начальник Генштаба Борис Михайлович Шапошников, его заместитель Иван Васильевич Смородинов, нарком военно-морского флота Николай Герасимович Кузнецов.

7 августа Ворошилов записал указания Сталина, как вести себя на переговорах. Прежде всего спросить, есть ли у англичан и французов полномочия подписать в Москве военную конвенцию. Если полномочий не окажется (о чем было заранее известно), развести руками и спросить: зачем тогда приехали? Если будут настаивать на продолжении переговоров, свести их к обсуждению вопроса о пропуске Красной армии через территорию Польши и Румынии, для совместных действий против Германии. Если выяснится, что свободный проход наших войск невозможен, заявить, что соглашение невозможно…

Все, что желали Англия и Франция, — это гарантировать себе прочный тыл — им нужно было согласие Сталина не поддерживать Германию, если Гитлер на кого-то нападет. О реальной военной помощи Лондон и Париж фактически не просили. Но Сталин поставил вопрос так, что переговоры были обречены с самого начала. Ему было известно, что Польша даже накануне войны с Германией не согласится на ввод советских войск на свою территорию.

"Это привело бы к оккупации части страны и нашей полной зависимости от Советов, — объяснял генеральный инспектор вооруженных сил Польши маршал Эдвард Рыдз-Смиглы. — Советское правительство хорошо знает нашу позицию, и если, несмотря на это, требует сейчас нашего согласия в качестве необходимого условия продолжения переговоров, то оно тем самым доказывает, что серьезно к соглашению не стремится.

Заявление Ворошилова только указывает, что советское правительство хочет так вести переговоры, чтобы их затянуть или сорвать. Советы не имеют намерения вступать в войну с Германией".

Польский генерал был прав. Сталин не собирался осенью тридцать девятого воевать с нацистской Германией из-за Польши. Накануне переговоров один из руководителей исполкома Коминтерна Дмитрий Захарович Ману-ильский выступал в узкой аудитории:

— Сейчас за нами так ухаживают, как приблизительно за богатой московской невестой в свое время (смех в зале). Но мы цену своей красоте знаем (аплодисменты) и если сделаем брак, то по расчету (смех, аплодисменты). Я не скажу вслед за английской печатью, что соглашение между Советским Союзом и Англией и Францией уже в кармане. В кармане может быть и фига…

Почему Сталин согласился на переговоры с англичанами и французами?

Он сохранял запасный вариант на тот случай, если Польша вдруг капитулирует и Гитлер с Риббентропом откажутся от сделанного ими предложения заключить договор. В любом случае присутствие в Москве английской и французской делегаций укрепляло позиции Сталина и Молотова на переговорах с Риббентропом.

Климент Ефремович Ворошилов на встрече с английской и французской военными миссиями зачитал продиктованные ему Сталиным вопросы:

— Будут ли советские вооруженные силы пропущены на территорию Польши в районе Вильно по так называемому Виленскому коридору? Раз. Будут ли советские вооруженные силы иметь возможность пройти через польскую территорию, через Галицию? Два. Будет ли обеспечена возможность вооруженным силам Советского Союза в случае надобности воспользоваться территорией Румынии? Три. Для советской делегации ответы на эти вопросы являются кардинальнейшими.

Генерал Хейвуд от имени обеих делегаций ответил, что Польша и Румыния как самостоятельные государства сами должны дать разрешение на проход советских войск. Ни Англия, ни Франция не вправе приказать им сделать это. Генерал не решился сказать, что польское руководство никогда не откроет границу перед Красной армией, боясь Сталина не меньше, чем Гитлера.

— В таком случае, — развел руками Ворошилов, — переговоры заведомо обречены на неуспех.

В середине августа 1939 года Гитлер, который уже готовился к нападению на Польшу, понял, что нуждается как минимум в благожелательном нейтралитете Советского Союза.

Президента Имперского банка Яльмара Шахта тревожило то, что Германия на грани инфляции. Как восстановить финансовую стабильность? Третий рейх фактически был банкротом. Дефицит платежного баланса составлял триста — четыреста миллионов марок, который покрывался с помощью печатного станка, других резервов не осталось. Шахт надеялся, что критическая фаза миновала и теперь военную экономику пора трансформировать в мирную. Он сильно ошибался.

Цены правительство старалось контролировать. Но немцы видели, что качество товаров падает. Внутренний долг рос на глазах. Объем бумажных денег перед войной увеличился вдвое. Руководство Имперского банка сообщило Гитлеру, что золотовалютных запасов рейха больше не существует. Нет валюты — нет закупок, которых требует вермахт.

Гитлер ответил тем, что отправил Шахта в отставку.

15 апреля 1939 года генерал Браухич представил Гитлеру доклад:

"Сегодняшняя нехватка высококачественной стали напоминает ситуацию Первой мировой войны… Армия лишена стали, которая необходима для оснащения вооруженных сил современным наступательным оружием. Последствия могут быть такими же, как и в 1914 году".

Через несколько месяцев Браухич вновь обратился к Гитлеру и Кейтелю за помощью — исчезла медь, а собственной меди в Германии не было, ее полностью закупали за границей. Из-за отсутствия меди прекратился выпуск мин и упал выпуск артиллерийских снарядов. Из-за нехватки стали перестали строить армейские казармы. Вполовину сократился выпуск 105-миллиметровых гаубиц, составлявших основу немецкой артиллерии. Остановилось производство армейских карабинов — главного оружия пехоты.

24 мая 1939 года генерал-майор Томас представил командованию вермахта свои расчеты: Германия выделяет двадцать три процента национального дохода на нужды вооруженных сил, Франция — семнадцать процентов, Англия — двенадцать, США — всего два. Иначе говоря, западные державы обладают большими резервами для наращивания военных усилий, а Германия уже почти достигла пределов своих возможностей. Но экономический потенциал врагов нацистского государства уже превышает возможности Германии…

Американский президент Франклин Рузвельт ощущал исходящую от Гитлера опасность. Его забота состояла в том, чтобы сформировать внутри Америки антигитлеровскую коалицию. Европа втягивалась в войну, а в Соединенных Штатах действовал закон о нейтралитете. Рузвельт не имел права поставлять оружие Франции или Англии. Конгресс категорически возражал против участия в европейских делах.

После оккупации Чехословакии президент Рузвельт ввел двадцатипятипроцентный налог на немецкие товары, что в Берлине сочли объявлением экономической войны. Германский экспорт упал.

Война требовала доступа к жизненно важным ресурсам — прежде всего к нефти. Стратегическое значение как ворота на Ближний Восток приобретала Турция. Но Турция предпочла союз с западными державами. Такой же выбор сделали Югославия, Греция и Болгария.

23 марта 1939 года Германия и Румыния подписали торговое соглашение. Но Румыния держала Германию на коротком поводке, фактически шантажировала. В июне Румыния внезапно прекратила поставки нефти, требуя поставки новейших истребителей Вилли Мессершмитта. 23 июля Гитлер запретил продажу истребителей: еще неизвестно, на чьей стороне окажется Румыния в войне. Геринг уговорил Гитлера отменить вето, Румыния получила свои истребители. Но экономическое управление вермахта пришло к выводу: необходимо всю румынскую нефтедобычу обратить на немецкие нужды. Это потребует оккупации страны.

Осенью 1939 года боевые возможности вермахта и состояние военной экономики Германии позволяли вести только короткую войну с более слабым противником — Польшей. Генералы недоумевали: как действовать, если Франция сразу нанесет удар на западе? Вступление в войну западных держав грозило Германии катастрофой. Конечно, Фриц Тодт воздвиг на западной границе неплохие укрепления, но прикрывать границу осталось всего одиннадцать дивизий.

Гитлер же руководствовался иной логикой: время работает против Германии, вермахт с каждым месяцем теряет свои преимущества, ждать и откладывать войну бессмысленно.

Обращаясь к военным, фюрер внушал им:

— Нам нечего терять. Мы можем только приобрести. Наша экономическая ситуация такова, что мы сможем продержаться еще несколько лет. Геринг это подтвердит. Поэтому надо действовать…

Гитлера не интересовало состояние немецкой экономики. Важно было только то, что летом 1939 года он располагал самой боеготовной армией в Европе. Правда, экономические трудности давали о себе знать. Новые танки и автоматическое оружие поступали в войска с большим опозданием. Запасы боеприпасов позволяли вести только ограниченную войну — не дольше нескольких недель. Из всего этого Гитлер сделал один вывод: наносить удар надо немедленно, пока Германия и Италия имеют преимущество над западными державами. И жизненно важны отношения с Советским Союзом.

Немецкое посольство в Москве получило указание форсировать сближение.

11 августа Гитлер произнес перед Карлом Бурхардтом, верховным комиссаром Лиги Наций в вольном городе Данциге, целый монолог:

— Час пробил! Я брошу против поляков всю мощь новейшего оружия, о котором французы и англичане не имеет ни малейшего представления. В реальности все, что я делаю, направлено против Советского Союза. Если Запад слишком глуп и слеп, чтобы это понять, то мне придется наладить взаимопонимание с русскими, разгромить Запад и тогда бросить мою армию против Советского Союза. Мне нужна Украина, чтобы нас не уморили голодом, как они это делали в ту войну…

Молотов сказал Шуленбургу, что для продолжения торговых переговоров необходима "политическая основа". Нарком иностранных дел откровенно объяснил послу, что пакт о ненападении будет подписан только при наличии специального протокола, в котором оговариваются все важные вопросы, интересующие Советский Союз.

Рано утром 15 августа 1939 года посол Шуленбург получил указание немедленно посетить Молотова и сообщить, что имперский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп готов "прибыть в Москву с кратким визитом, чтобы от имени фюрера изложить господину Сталину точку зрения фюрера".

В тот же день вечером Молотов принял Шуленбурга, который зачитал письмо Риббентропа;

"Сегодня германо-советские отношения пошли к поворотному пункту своей истории. Решения, которые будут приняты в ближайшем будущем в Берлине и Москве, будут в течение поколений иметь решающее значение для германского и советского народов… Верно, что Германия и Советский Союз в результате многолетней вражды их мировоззрений сегодня относятся друг к другу с недоверием. Должно быть счищено много накопившегося мусора… Нашим народам в прошлом было всегда хорошо, когда они были друзьями, и плохо, когда они были врагами… Имперское правительство и советское правительство должны на основании всего своего опыта считаться с тем фактом, что капиталистические демократии Запада являются неумолимыми врагами как национал-социалистической Германии, так и Советского Союза. Сегодня, заключив военный союз, они снова пытаются втянуть СССР в войну против Германии…"

Немецкий текст переводили наркому параграф за параграфом. Молотова интересовали не красивые формулировки, а конкретные приобретения. Он не дал согласия на немедленный приезд Риббентропа. Отделался дипломатической формулой: визит надо готовить. Сталин давал понять Гитлеру, что за нейтралитет Советского Союза фюреру придется заплатить ту цену, которую назовут в Москве.

17 августа нарком обороны Ворошилов предложил англичанам и французам прервать переговоры до получения из Парижа и Лондона окончательных ответов на поставленные советским руководством вопросы. Договорились возобновить переговоры 21 августа. Похоже, именно в этот день Сталин окончательно сделал выбор в пользу Германии.

А Шуленбург получил инструкцию опять попроситься на прием и ускорить приезд министра:

"Фюрер считает, что, принимая во внимание настоящую ситуацию и каждодневную возможность возникновения серьезных инцидентов (в этом месте, пожалуйста, объясните господину Молотову, что Германия полна решимости не терпеть бесконечно польские провокации), желательно общее и быстрое выяснение германо-русских отношений и взаимное урегулирование актуальных вопросов. По этим причинам имперский министр иностранных дел заявляет, что начиная с пятницы 18 августа он готов в любое время прибыть самолетом в Москву, имея от фюрера полномочия на решение всего комплекса германо-русских вопросов, а если представится возможным, то и для подписания соответствующего договора".

В Берлине были готовы не только подписать пакт о ненападении, но и договориться о Балтийском море, Прибалтике и совместно решить территориальные вопросы в Восточной Европе.

18 августа, после беседы с Молотовым, Шуленбург телеграфировал в Берлин:

"Относительно предполагаемого визита в Москву имперского министра иностранных дел Молотов заявил, что советское правительство очень удовлетворено этим предложением, потому что посылка такого выдающегося общественного и государственного деятеля подчеркивает искренность намерений германского правительства… Поездка министра, однако, требует тщательной подготовки. Советскому правительству не нравится гласность, сопровождающая подобный визит. Оно предпочитает, чтобы практическая работа была закончена без подобного церемониала…"

Получив телеграмму из Москвы, Риббентроп тут же продиктовал новое послание Шуленбургу. Его получили в немецком посольстве ранним утром 19 августа:

"Пожалуйста, немедленно условьтесь о новой беседе с господином Молотовым и сделайте все, что возможно, чтобы эта беседа состоялась без задержки".

Шуленбург сообщил Молотову, что Риббентроп уполномочен подписать в Москве специальный протокол, в котором будут определены сферы интересов обеих стран в районе Балтийского моря и решена судьба Прибалтийских республик.

"Подобное урегулирование, представляющееся нам необычайно важным, — настаивал Риббентроп, — возможно, однако, лишь во время устной беседы… Настаивайте на быстром осуществлении моей поездки и соответствующим образом противьтесь любым возможным советским возражениям. В этой связи Вы должны иметь в виду тот главенствующий факт, что вероятно скорое начало открытого германо-польского столкновения…"

Берлин требовал от посла ускорить визит, а Вячеслав Михайлович тянул с ответом. Шуленбург битый час безуспешно пытался узнать у Молотова, когда же Риббентроп может приехать. Но Вячеслав Михайлович не имел права ответить без санкции вождя. О разговоре с Шуленбургом нарком немедленно доложил Сталину и буквально через полчаса попросил посла вернуться. Вот теперь Молотов сообщил Шуленбургу, что пакт о ненападении может быть подписан.

Вечером Молотов просидел у вождя три часа; вызвали и полпреда в Германии Александра Алексеевича Шкварцева.

Гитлер и Риббентроп нервничали, дожидаясь сведений из Москвы. Поздно ночью они узнали ответ Молотова: если торговое соглашение будет подписано на следующий день — 20 августа, в воскресенье, то через неделю, 26 или 27 августа, Риббентроп может прилететь. Гитлер промаялся до утра, ожидая подробного отчета от Шуленбурга.

Фюрер не мог отложить выяснение отношений со Сталиным на неделю. Договоренность с Москвой была нужна немедленно, потому что без этого он не рисковал напасть на Польшу. Если бы Англия, Франция и Россия объединились, Гитлер не решился бы выступить. А генералы напоминали, что время уходит: начинать войну надо в последних числах августа. Сентябрьские дожди могут сорвать план военной операции.

Днем 20 августа, в воскресенье, Гитлер не выдержал и продиктовал Сталину личное письмо:

"1. Я искренне приветствую заключение германосоветского торгового соглашения, являющегося первым шагом на пути изменения германо-советских отношений.

2. Заключение пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгий срок. Германия, таким образом, возвращается к политической линии, которая в течение столетий была полезна обоим государствам. Поэтому германское правительство в таком случае исполнено решимости сделать все выводы из такой коренной перемены.

3. Я принимаю предложенный Председателем Совета Народных Комиссаров и Народным комиссаром СССР господином Молотовым проект пакта о ненападении, но считаю необходимым выяснить связанные с ним вопросы скорейшим путем.

4. Дополнительный протокол, желаемый правительством СССР, по моему убеждению, может быть, по существу, выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично. Иначе германское правительство не представляет себе, каким образом этот дополнительный протокол может быть выяснен и составлен в короткий срок.

5. Напряжение между Германией и Польшей сделалось нетерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день. Германия, во всяком случае, исполнена решимости отныне всеми средствами ограждать свои интересы против этих притязаний.

6. Я считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг с другом не целесообразно терять время. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа.

Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол. Более продолжительное пребывание министра иностранных дел в Москве, чем один или максимально два дня, невозможно ввиду международного положения.

Я был бы рад получить от Вас скорый ответ".

От себя Риббентроп отправил отдельную телеграмму послу Шуленбургу:

"Пожалуйста, сделайте все, что можете, чтобы поездка состоялась".

В тот же день, 20 августа, французский посол в Варшаве сделал последнюю попытку уговорить Польшу согласиться пропустить советские войска через свою территорию. Варшава ответила отказом. Поляки боялись открывать свои границы перед Красной армией, опасаясь, что она уже не уйдет. Маршал Рыдз-Смиглы сказал послу:

— С немцами мы рискуем потерять свободу, с русскими же мы потеряем душу.

В Варшаве вряд ли понимали, что Франция и Англия не готовы к войне с Германией, их поддержка носит моральный характер[3]. Может быть, не верили, что Гитлер решится двинуть войска, полагали, что все это — схватка нервов и нужно демонстрировать неуступчивость.

Министр иностранных дел Юзеф Бек встретился с первым заместителем наркома Потемкиным, который был в Варшаве проездом, и сказал, что в случае немецкого нападения Польша хотела бы опереться на Советский Союз. В Москве расценили его слова как свидетельство полного разрыва отношений между Польшей и Германией. В этой ситуации не слабая Польша, а сильная Германия представлялась перспективным партнером. От союза с Польшей ничего нельзя получить. Сближение с Германией сулило серьезные геополитические приобретения.

21 августа военные переговоры в Москве начались в одиннадцать утра и закончились примерно в половине шестого вечера. Англичане и французы уже знали, что уговорить поляков не удалось, но надеялись продолжить переговоры с русскими.

В тот же день в 15.00 Молотов принял Шуленбурга, который вручил письмо Гитлера.

"Молотов, — телеграфировал посол в Берлин, — прочитал документ, который явно произвел на него глубокое впечатление. Он заявил, что, как только решение будет принято, немедленно известит меня… Я закончил просьбой о том, чтобы при любых обстоятельствах ответ был дан мне сегодня".

Молотов пошел с письмом к Сталину. Пригласили Ворошилова, Микояна и Кагановича. Слова Гитлера о готовности подписать совместный протокол было достаточно. Сталин согласился пойти на переговоры с Гитлером в последнюю минуту, и фюрер вынужден был принять сталинские условия.

Едва Шуленбург успел составить отчет о посещении Молотова, как его вновь вызвали к Молотову. В пять вечера ему вручили краткий ответ Сталина с согласием принять Риббентропа:

"Благодарю Вас за письмо.

Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами…

Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа".

Шуленбург немедленно телеграфировал в Берлин. Гитлеру передали телеграмму посла в тот момент, когда фюрер с многочисленной свитой сидел за столом. Прочитав телеграмму, он пришел в необыкновенное возбуждение. Он вскочил, воздел руки к небу и воскликнул:

— Это стопроцентная победа! Ну, теперь весь мир у меня в кармане! И хотя я никогда этого не делаю, теперь выпью бутылку шампанского!

"И он пил алкоголь!! — писал Шуленбург своей верной подруге Алле фон Дуберг. — Будто бы второй раз в жизни. Я пишу тебе об этом затем, чтобы по крайней мере ты знала, кто одержал эту стопроцентную победу. Невероятно быстрое подписание договора господином фон Риббентропом оказалось возможным только потому, что все было подготовлено заранее; и успех был обеспечен…

Это дипломатическое чудо… Мы добились за три недели того, чего англичане и французы не могли достичь за многие месяцы!"

Нарком обороны Ворошилов закрыл переговоры, обнадежив партнеров словами, что, если английская и французская миссии получат от своих правительств другие ответы, работу можно возобновить. Но все было кончено.

22 августа Гитлер подписал короткий документ:

"Я предоставляю имперскому министру иностранных дел господину Иоахиму фон Риббентропу все полномочия для переговоров от имени германского государства с уполномоченными представителями Союза Советских Социалистических Республик о заключении пакта о ненападении, а также обо всех смежных вопросах и, если представится возможность, для подписания как пакта о ненападении, так и других соглашений, являющихся результатом этих переговоров, чтобы этот пакт и эти соглашения вступили в силу немедленно после их подписания".

Тем же вечером Риббентроп с большой делегацией в тридцать семь человек на двух транспортных самолетах "Фокке-Вульф-200 Кондор" вылетел в Кёнигсберг. Прямые перелеты Берлин — Москва были еще невозможны. Делегация разместилась на ночь в "Парк-отеле". Риббентроп не спал, готовился к переговорам, вместе с послом Фридрихом Гаусом, специалистом по международноправовым вопросам, набросал проект договора. Жена Га-уса была наполовину еврейка, и партийный аппарат требовал изгнать его из министерства иностранных дел. Но Риббентроп слишком нуждался в советах Гауса, чтобы прислушаться к мнению партийных чиновников.

23 августа утром делегация вылетела из Кёнигсберга и в час дня приземлилась в Москве. К прилету нацистского министра сшили флаг со свастикой. Но торопились, и загнутые под прямым углом концы креста смотрели в другую сторону. На летном поле Риббентропа приветствовали первый заместитель наркома иностранных дел Потемкин, фамилия которого для знавших русский язык и русскую историю ("потемкинские деревни") немцев была "символом нереальности всего происходящего", первый заместитель наркома внутренних дел Всеволод Николаевич Меркулов и еще несколько чиновников. Из дипломатического корпуса — только посол фашистской Италии в Москве со своим военным атташе.

Немецкой делегации не предложили никакой резиденции, и Шуленбург разместил гостей в здании бывшего австрийского посольства, которое после включения Австрии в состав Великогерманского рейха перешло под управление немцев.

Шуленбург потом писал своей подруге:

"Визит господина фон Риббентропа напоминал торнадо, ураган! Ровно двадцать четыре часа провел он здесь; тридцать семь человек привез он с собой, из которых, собственно, лишь каких-то четверо-пятеро что-то сделали. Тем не менее эта "избыточность" была оправданна: министр иностранных дел великого германского рейха не мог явиться сюда на правах "мелкого чиновника^-.

Но у нас была уйма хлопот с размещением и питанием всех этих людей, на приезд которых мы не рассчитывали. Нам пришлось по телеграфу заказать продукты в Стокгольме и самолетом доставить их сюда…"

Посол Шуленбург уже знал, что их примут в Кремле. Но кто именно будет вести переговоры с советской стороны, немцам не сказали.

— Какие странные эти московские нравы! — удивился Риббентроп.

Министр нервничал, боялся, что Сталин все-таки сговорился с англичанами и французами и ему придется уезжать несолоно хлебавши. Переговоры начались в Кремле в половине четвертого. В служебном кабинете наркома Молотова помимо хозяина немцы увидели Сталина. Посол Шуленбург был поражен: Сталин впервые сам вел переговоры с иностранным дипломатом о заключении договора. Иностранные дипломаты вообще не удостаивались аудиенции у Сталина: в Наркомате иностранных дел неизменно отвечали, что генеральный секретарь — партийный деятель и внешней политикой не занимается.

Сталин предложил Молотову высказаться первым, но нарком иностранных дел отказался от этой чести:

— Нет, говорить должен ты, ты сделаешь это лучше меня.

Когда вождь изложил советскую позицию, Вячеслав Михайлович шутливо обратился к немцам:

— Разве я не сказал, что он сделает это намного лучше меня?..

Немцы предложили вариант договора, составленный в высокопарных выражениях: "Вековой опыт доказал, что между германским и русским народом существует врожденная симпатия…"

Сталин все эти ненужные красоты решительно вычеркнул:

— Хотя мы многие годы поливали друг друга навозной жижей, это не должно помешать нам договориться.

Риббентроп соглашался с любыми поправками — он отчаянно нуждался в пакте.

Они втроем — Сталин, Молотов и Риббентроп — все решили в один день. Это были на редкость быстрые и откровенные переговоры. Советские коммунисты и немецкие национальные социалисты распоряжались судьбами европейских стран, не испытывая никаких моральных проблем. Сразу же договорились о Польше: это государство должно исчезнуть с политической карты мира. Сталин не меньше Гитлера ненавидел поляков.

Риббентроп предложил поделить Польшу в соответствии с границами 1914 года, но на сей раз Варшава, которая до Первой мировой входила в состав Российской империи, доставалась немцам. Сталин не возражал. Он сам провел толстым синим карандашом линию на карте, в четвертый раз поделившую Польшу между соседними державами.

Кроме того, Риббентроп предложил, чтобы Финляндия и Эстония вошли в русскую зону влияния, Литва отошла бы к Германии, а Латвию они поделили бы по Даугаве. Сталин потребовал себе всю Латвию и значительную часть Литвы. Он пояснил, что Балтийский флот нуждается в незамерзающих портах Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс). Риббентроп обещал немедленно запросить Берлин.

Сделали перерыв. Риббентроп уехал в германское посольство. В начале девятого вечера в Берлин ушла срочная шифртелеграмма:

"Пожалуйста, немедленно сообщите фюреру, что первая трехчасовая встреча со Сталиным и Молотовым только что закончилась. Во время обсуждения, которое проходило положительно в нашем духе, обнаружилось, что последним препятствием к окончательному решению является требование русских к нам признать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния. Я буду признателен за подтверждение согласия фюрера".

Ответ из Берлина не заставил себя ждать. Фюрер просил передать своему министру:

— Да, согласен.

В тот момент Гитлер был готов на все — ведь Сталин избавил его от страха перед необходимостью вести войну на два фронта.

Второй раунд переговоров начался в десять вечера. Риббентроп сообщил, что Гитлер согласен: незамерзающие латвийские порты больше нужны России. Атмосфера на переговорах сразу стала дружественной. Ближе к полуночи все договоренности закрепили в секретном дополнительном протоколе к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 года. Договор и секретный протокол с советской стороны подписал Молотов, поэтому печально знаменитый документ стал называться пактом Молотова — Риббентропа.

Гитлеру нужен был договор, Сталину — протокол. Этот документ вводил в оборот понятие "сфера интересов", которое понималось как свобода политических и военных действий, направленных на захват территорий.

Германия согласилась с планами Сталина и Молотова присоединить к Советскому Союзу Прибалтийские республики и Финляндию. Это была плата за то, что Москва позволяла Гитлеру уничтожить Польшу. Гитлер не возражал и против того, чтобы Сталин вернул себе Бессарабию, потерянную после Первой мировой войны.

Даже немецкие дипломаты были поражены скоростью, с которой образовался российско-немецкий союз. Заместитель министра иностранных дел Эрнст фон Вайцзеккер надеялся, что переговоры с Россией отодвинут войну с Польшей, и был разочарован потрясшей его готовностью Сталина поддержать Гитлера:

"Я рассчитывал, что мы, пожалуй, сможем привлечь русских на свою сторону. Но то, что они так скоро и точно к намеченному сроку нападения на Польшу, так сказать, с сегодня на завтра перейдут на нашу сторону, я считал совершенно невероятным".

Вайцзеккер был уверен, что Гитлер не нападет на Польшу, не заручившись благожелательным нейтралитетом Советского Союза.

Посол Шуленбург был в растерянности. Он мечтал подготовить пакт о ненападении, который бы укрепил мир. Вместо этого Сталин и Гитлер договорились поделить Европу. Шуленбург сказал своему личному референту Хансу фон Херварту:

— Этот договор приведет нас ко Второй мировой войне и низвергнет Германию в пропасть.

Ханс фон Херварт немедленно встретился с сотрудником американского посольства в Москве Чарлзом Боленом и рассказал ему не только о переговорах, но и о тайных договоренностях и будущих территориальных приобретениях Германии и СССР. Таким образом, на Западе сразу же узнали о секретном протоколе.

Пакт с Гитлером нарушал договоры с Польшей и Францией, но Сталина это не беспокоило. Что такое договоры? Пустые бумажки. Значение в мировой политике имеет только сила. К тому же Сталин дал выход давней ненависти к Польше.

За десятилетие до начала войны, в августе 1928 года, в Москву приехал генерал Вернер фон Бломберг, будущий военный министр. Его принял Ворошилов.

"Уже при первом визите, — написал в отчете Вернер фон Бломберг, — Ворошилов перешел к разговору о польском вопросе. Он спросил, может ли рассчитывать Красная армия на поддержку Германии в случае нападения Польши. Он сказал:

"Не только от имени Красной армии, но и от имени правительства Советского Союза я мог бы разъяснить, что в случае польского нападения на Германию Россия готова к любой помощи. Может ли Советский Союз в случае польского нападения рассчитывать на Германию?"

Ему было сказано в ответ, что это сфера большой политики. Ворошилов пояснил, что для Советского Союза — это решающий вопрос…"

Разговаривая с Риббентропом, Сталин был любезен и добродушно-шутлив. Когда имперский министр заметил, что Англия всегда пыталась подорвать развитие хороших отношений между Германией и Советским Союзом, Сталин охотно подхватил тему:

— Британская армия слаба. Британский флот больше не заслуживает своей прежней репутации. Что касается английского воздушного флота, то ему не хватает пилотов. Если, несмотря на все это, Англия еще господствует в мире, то это происходит лишь благодаря глупости других стран, которые всегда давали себя обманывать.

Заканчивая переговоры, Сталин сказал Риббентропу:

— Советское правительство относится к новому пакту очень серьезно. Я могу дать свое честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера.

Прямо в кабинете Молотова был сервирован ужин. Сталин встал и произнес неожиданный для немцев тост, в котором сказал, что всегда почитал Адольфа Гитлера:

— Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего фюрера, и потому хотел бы выпить за его здоровье.

"На Сталина. — вспоминал советник посольства Густав Хильгер, — явно произвели впечатление характер и политика Гитлера, но я не мог отделаться от мысли, что это именно те черты и те действия фюрера, которые самым решительным образом отвергались немцами, противниками нацистского режима".

Потом Сталин произнес тост в честь рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера как гаранта порядка в Германии. Изучая отчет Риббентропа о визите в Москву, нацистские лидеры были потрясены: Гиммлер уничтожил немецких коммунистов, то есть тех, кто верил в Сталина, а тот пьет за здоровье их убийцы…

В два часа ночи, когда закончили с ужином, Молотов и Риббентроп подписали готовые документы. На подписание по просьбе Риббентропа пригласили нескольких немецких журналистов. Они запечатлели для истории рождение нового союза, изменившего политическую карту Европы. Когда немцы покинули Кремль, Сталин и Молотов прошли в кабинет вождя и еще полтора часа делились впечатлениями.

А Риббентроп в час ночи позвонил фюреру, чтобы доложить о полном успехе. Нацистский министр иностранных дел провел в Москве ровно сутки и улетел.

Утром 24 августа в "Правде" можно было прочитать: "Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов Германии и СССР, отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета".

Днем Гитлер вылетел в Берлин, чтобы вечером услышать впечатления о поездке в Москву. В узком кругу Гитлер сказал о пакте со Сталиным:

— Я получил гигантскую стратегическую выгоду.

31 августа Вячеслав Михайлович Молотов на внеочередной сессии Верховного Совета СССР доложил о заключении договора с Германией:

— Товарищ Сталин поставил вопрос о возможности других, невраждебных, добрососедских отношений между Германией и Советским Союзом. Теперь видно, что в Германии в общем правильно поняли это заявление товарища Сталина и сделали из этого практические выводы. Заключение советско-германского договора о ненападении свидетельствует о том, что историческое предвидение товарища Сталина блестяще оправдалось… С наивным видом спрашивают: как Советский Союз мог пойти на улучшение политических отношений с государством фашистского типа? Но забывают при этом, что дело идет не о нашем отношении к внутренним порядкам другой стороны, а о внешних отношениях между двумя государствами. Забывают о том, что мы стоим на позиции невмешательства во внутренние дела других стран и соответственно стоим за недопущение какого-либо вмешательства в наши собственные внутренние дела… От нас требуют, чтобы СССР обязательно втянулся в войну на стороне Англии против Германии. Уж не с ума ли сошли эти зарвавшиеся поджигатели войны?..

Верховный Совет единогласно одобрил политику советского правительства и ратифицировал договор с Германией. Пока Вячеслав Михайлович выступал, Гитлер в Берлине подписал директиву о нападении на Польшу.

В восемь вечера переодетые в польскую военную форму эсэсовцы организовали провокационное нападение на радиостанцию в Гляйвице в Силезии. Это был повод.

На следующий день, 1 сентября 1939 года, Гитлер напал на Польшу. Вермахт начал боевые действия без пятнадцати пять утра. В десять утра канцлер Адольф Гитлер в военной форме выступил перед депутатами рейхстага. На следующий день "Правда" сообщала из Берлина:

"Упомянув об инцидентах, которые произошли начиная с ночи 31 августа, Гитлер заявил: "Теперь мы решили обращаться с Польшей так же, как Польша вела себя с нами в течение последних месяцев". Коснувшись затем германо-советского пакта, Гитлер заявил, что может присоединиться к каждому слову, которое сказал народный комиссар по иностранным делам Молотов в связи с ратификацией пакта…

После окончания речи Гитлера министр внутренних дел Фрик зачитал законопроект об объединении Данцига с Германской империей".

В августе четырнадцатого молодой Адольф Гитлер был среди тех, кто восторженно встретил объявление войны. Контраст с сентябрем тридцать девятого был разительным. Ни торжествующих толп, ни цветов уходящим на фронт войскам. Германия не была готова к большой войне, и военное командование это понимало. Только военно-воздушные силы имели очевидное превосходство над противником.

"В шесть тридцать утра пятницы 1 сентября меня разбудил гул, — вспоминал родившийся в Польше будущий известный американский политолог Ричард Пайпс. — Моей первой мыслью было, что это гром. Одевшись, я выбежал, но погода была ясной. В небе я увидел ровный строй серебристых самолетов, направлявшихся к Варшаве. Один-единственный биплан (казалось, он был из дерева) резко поднялся им навстречу. Грохот, который я слышал, не был громом. Это на варшавский аэропорт падали бомбы, которые быстро уничтожили небольшие военно-воздушные силы, собранные поляками".

Франция и Англия, выполняя обязательства, данные Польше, 3 сентября объявили войну Германии. Они не собирались воевать, но иного выхода у них не оставалось. Началась Вторая мировая война, которой никто, кроме Гитлера, не хотел.

1 сентября в Москве первым к Сталину позвали Молотова. Он просидел в кабинете вождя весь день. Вызвали назначенного полпредом в Берлин Александра Алексеевича Шкварцева, потом военных — наркома Ворошилова, командующего Киевским особым военным округом Семена Константиновича Тимошенко, начальника Генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова и утвержденного военным атташе в Германии Максима Алексеевича Пуркаева.

Как только Шкварцев и Пуркаев прибыли в Берлин, их принял Гитлер. "После вручения верительных грамот, — сообщила "Правда", — между Гитлером и советским полпредом состоялась продолжительная беседа".

Генеральный секретарь исполкома Коминтерна болгарский коммунист Георгий Димитров 5 сентября попросил Сталина о встрече, чтобы понять, какой должна быть в этой войне позиция коммунистических партий. 7 сентября поздно вечером Сталин принял его вместе с Мануильским. В кабинете сидели Молотов и Жданов.

— Война идет между двумя группами капиталистических стран за передел мира, за господство над миром! — объяснил Сталин. — Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга.

Польшу Сталин назвал фашистским государством:

— Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что, плохо было бы, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории и население?

Указание Сталина было оформлено в виде директивы секретариата исполкома Коминтерна всем компартиям: "Международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу…" Коммунистам, которые собирались ехать в Польшу, чтобы, как и в Испании, сражаться против фашистов, запретили это делать. Советские газеты печатали только сводки немецкого командования.

Поляки не считали свое положение безнадежным. Они надеялись, что французы немедля вступят в дело и отвлекут на себя значительные силы немцы. Полагали, что советский нейтралитет позволит перебросить всю армию на запад.

"Радио, — вспоминал Ричард Пайпс, — поддерживало наш дух призывами мэра Стефана Старжинского и музыкой "военного" полонеза Шопена. Впоследствии Стефан Старжинский был арестован и через четыре года расстрелян в Дахау. В город тянулись пешком, на лошадях или телегах остатки побежденной польской армии, среди них были раненые, все в лохмотьях, унылые и подавленные. 8 сентября немцы начали штурм Варшавы, но натолкнулись на серьезное сопротивление… Польское правительство эвакуировалось в Люблин… К середине сентября Варшава была окружена…"

8 сентября немецкое командование передало, что Варшава пала. Молотов ночью отправил немецкому послу Шуленбургу телефонограмму: "Я получил ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия правительству Германской империи".

В три часа дня Молотов предупредил посла, что "советские военные действия начнутся в течение ближайших нескольких дней".

В тот же день нарком обороны маршал Ворошилов и начальник Генерального штаба маршал Шапошников подписали директиву, которая предписывала войскам Белорусского и Киевского особых военных округов в ночь с 12 на 13 сентября перейти в наступление и разгромить противостоящие силы польской армии. Но когда выяснилось, что Варшава еще держится, выступление Красной армии отложили.

Поляки отчаянно защищали свою столицу. Варшавяне, мужчины и женщины, рыли окопы и строили баррикады. Москву это упорство поляков раздражало.

Гитлер торопил Сталина с вступлением в войну против Польши. Ему не нужна была военная поддержка Красной армии, он сам мог справиться с поляками. Ему политически важно было участие Советского Союза в войне с Польшей. Риббентроп писал Молотову, что ждет скорого наступления Красной армии, "которое освободит нас от необходимости уничтожать остатки польской армии, преследуя их вплоть до русской границы".

Молотов отвечал Риббентропу:

"Мы считаем, что время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов".

До сентября 1939 года советское правительство никогда не ставило вопрос о возвращении западных областей Украины и Белоруссии. И в первые дни боевых действий Красной армии этот лозунг еще не возник. Он появился позже как удачное пропагандистское объяснение военной операции против Польши.

10 сентября в четыре часа дня Молотов пригласил посла Шуленбурга:

— Советское правительство застигнуто врасплох неожиданно быстрыми германскими военными успехами. Красная армия рассчитывала, что у нее на подготовку есть несколько недель, которые сократились до нескольких дней.

Молотов откровенно предупредил посла, что Москва намеревалась заявить, что Польша разваливается на куски и Советский Союз вынужден прийти на помощь украинцам и белорусам, которым "угрожает" Германия:

— Это даст Советскому Союзу благовидный предлог и возможность не выглядеть агрессором. Но вчера генерал-полковник Браухич заявил, что военные действия уже заканчиваются. Если Германия сейчас заключит перемирие с Польшей, Совегский Союз не успеет вступить в войну.

Шуленбург связался с Берлином и передал озабоченность советского наркома. Риббентроп попросил Шуленбурга информировать Молотова, что слова главнокомандующего сухопутными войсками Вальтера фон Браухича — недоразумение. Вопрос о перемирии с Польшей не ставится.

14 сентября Молотов пригласил Шуленбурга и сказал, что Красная армия уже практически готова, но, учитывая политическую мотивировку советской операции (защита украинцев и белорусов), Москва не может начать действовать до того, как падет Варшава. Поэтому Молотов попросил как можно более точно информировать его: когда можно рассчитывать на полный захват польской столицы.

Риббентроп сообщил из Берлина, что Варшава будет занята в течение нескольких дней. Он просил передать Молотову:

"Мы подразумеваем, что советское правительство уже отбросило мысль, что основанием для советских действий является угроза украинскому и белорусскому населению, исходящая от Германии. Указание такого мотива невозможно".

Шуленбург передал послание Молотову. Нарком, как следует из записи беседы, согласился, что "планируемый советским правительством предлог содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил, принимая во внимание сложную для советского правительства ситуацию, не позволять подобным пустякам вставать на нашем пути".

— Советское правительство, — откровенно объяснил Молотов послу, — к сожалению, не видит другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о национальных меньшинствах в Польше и должен так или иначе оправдать свое вмешательство в глазах заграницы.

14 сентября военные советы Белорусского и Киевского особых военных округов получили секретную сталинскую директиву: "Молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника".

17 сентября в два часа ночи немецкий посол Шуленбург, военный атташе генерал Кёстринг и советник Хильгер были приглашены в Кремль. Сталин сам сообщил немецким союзникам, что в шесть часов утра Красная армия перейдет советско-польскую границу. Генерал Кёстринг озабоченно заметил, что за оставшиеся несколько часов немецкое командование не успеет предупредить все наступающие части, потому возможны нежелательные столкновения. Нарком обороны Ворошилов ответил Кёстрингу, что немцы с их организационным талантом справятся и с этим.

Шуленбург немедленно телеграфировал в Берлин:

"Сталин в сопровождении Молотова и Ворошилова принял меня в два часа ночи и проинформировал, что Красная армия перейдет в шесть утра советскую границу на всей ее протяженности от Полоцка до Каменец-Подольского.

Во избежание инцидентов Сталин срочно просит позаботиться, чтобы немецкие самолеты начиная с сегодняшнего дня не летали восточнее линии Белосток — Брест-Литовск — Лемберг (Львов). Начиная с сегодняшнего дня советские самолеты начнут бомбардировать район восточнее Лемберга".

17 сентября 1939 года советские войска без объявления войны вторглись на территорию Польши. В тот же день утром немецкие войска получили приказ остановиться на линии Сколе — Львов — Владимир-Волынский — Белосток.

Сегодня некоторые историки говорят, что пакт Молотова — Риббентропа мало чем отличался от Мюнхенского соглашения. Но отличие все-таки есть. Западные державы отказали Чехословакии в помощи, но они не отправили свои войска, чтобы участвовать в уничтожении этого государства, и не отрезали себе по куску от ее территории…

Польскому послу в Москве первый заместитель наркома иностранных дел Владимир Потемкин зачитал ноту, подписанную Молотовым:

"Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства… Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать…

Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной армии отдать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизни и имущество населения Западной Украины и Западной Белорусии.

Одновременно советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумным руководством, и дать ему возможность зажить мирной жизнью.

Примите, господин посол, уверения в совершеннейшем к Вам почтении".

Посол ноту отверг с возмущением: Варшава еще не пала, и польское правительство действует. В этот же день, выступая по радио, Молотов сказал, что советские войска с освободительной миссией вступили на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии. Это была территория истекающей кровью Польши.

Один из руководителей оперативного управления Генштаба немецких сухопутных войск генерал Эдуард Вагнер записал в дневнике:

"Сегодня в шесть утра выступили русские… Наконец-то! Для нас большое облегчение: во-первых, за нас будет преодолено большое пространство, затем, мы сэкономим массу оккупационных сил и, наконец, Россия очутится в состоянии войны с Англией, если этого захотят англичане. Союз будет полным…"

В эти дни снимался художественный фильм о Первой Конной, в сценарии был эпизод перехода буденновцев через польскую границу в 1920 году[4].

Режиссер Ефим Дзиган рассказывал:

"В разгар работы радио принесло нам весть об историческом решении советского правительства. Это принятое с восторгом сообщение придало нашей работе особый смысл. Командиры, политработники, тысячи бойцов, местные жители, колхозники, актеры — все участники съемки с особенным подъемом продолжали работу. Люди видели знаменательные исторические параллели между прошлым и сегодняшней действительностью".

Для войны с Польшей еще 11 сентября 1939 года были образованы два фронта — Белорусский и Украинский. Белорусским фронтом командовал командарм 2-го ранга Михаил Прокофьевич Ковалев, Украинским — командарм 1-го ранга Семен Константинович Тимошенко. В общей сложности на границе с Польшей сосредоточили около миллиона солдат и офицеров Красной армии, четыре тысячи танков, две тысячи самолетов, пять с половиной тысяч артиллерийских орудий.

Историки обращают внимание на то, что советские люди были рады начавшейся воине, считали ее справедливой. Недаром нарком Ворошилов заявил, что советский народ "не только умеет, но и любит воевать".

Партийные органы докладывали о том, как идет мобилизация в армию:

"Надо отметить как положительный факт высокое морально-политическое настроение призываемых: гармошки, пляски, здоровое настроение — сознание своего долга перед родиной характеризуется хотя бы тем, что очень мало заявляют о болезнях, по которым они не могут быть призваны. Второе — очень мало было провожающих, мало можно увидеть плачущих из состава провожающих".

По просьбе Наркомата обороны Верховное командование вермахта представило Наркомату обороны подробную информацию о составе и дислокации польских войск. Перед частями Красной армии была поставлена задача разгромить вооруженные силы Польши и взять их в плен, захватить стратегически важные объекты и не допустить ухода польских солдат и офицеров на территорию Венгрии и Румынии.

19 сентября 1939 года одновременно в центральном органе ЦК всесоюзной коммунистической партии (большевиков) газете "Правда" и в центральном органе национально-социалистической немецкой рабочей партии газете "Фёлькишер беобахтер" появилось совместное коммюнике, в котором говорилось, что задача вермахта и Красной армии — "восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом Польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования".

Эта формула означала оккупацию и раздел Польши.

18 сентября премьер-министр Франции Эдуард Даладье пригласил к себе советского полпреда Якова Захаровича Сурица и поинтересовался, не является ли вступление советских войск на территорию Польши результатом советско-германского соглашения.

Даладье объяснил Сурицу:

— Для французского правительства решающим является вопрос: имеет ли оно перед собой единый германосоветский фронт, общую акцию или нет?

Премьер-министр получил жесткий ответ от Молотова:

"В Москве оскорблены тоном его вопросов, которые напоминают допрос, недопустимый обычно в отношениях с равноправными государствами… СССР остается и думает остаться нейтральным в отношении войны в Западной Европе, если, конечно, сама Франция своим поведением в отношении СССР не толкнет его на путь вмешательства в эту войну".

Это уже была прямая угроза. Советский нарком самым недипломатичным образом сообщил, что Красная армия вполне может присоединиться к вермахту.

19 сентября Шуленбург отправил шифртелеграмму в Берлин:

"Молотов заявил мне сегодня, что советское правительство считает, что теперь для него, как и для правительства Германии, созрел момент для окончательного определения структуры польских территорий. В связи с этим Молотов дал понять, что первоначальное намерение, которое вынашивалось советским правительством и лично Сталиным, — допустить существование остатков Польши — теперь уступило место намерению разделить Польшу…

Советское правительство желает немедленно начать переговоры по этому вопросу и провести их в Москве, поскольку такие переговоры с советской стороны обязаны вести лица, наделенные высшей властью, не могущие покинуть Советский Союз".

По дипломатическому протоколу настала очередь Молотова лететь в Берлин. Но все решения на переговорах мог принимать только Сталин, поэтому нацистского министра иностранных дел вновь пригласили в Москву.

22 сентября Риббентроп ответил своему послу:

"Первоначально я намеревался пригласить господина Молотова в Германию для того, чтобы здесь оформить этот договор. Учитывая Ваше сообщение о том, что руководители там не могут покинуть Советский Союз, мы соглашаемся на переговоры в Москве. Вопреки моему первоначальному намерению возложить на Вас ведение этих переговоров, я решил прилететь в Москву сам…"

Поляки продолжали сражаться с немцами, но вступление в войну Советского Союза лишило их последней надежды. Почти десять дней держался Львов, куда переехало польское правительство и Верховное командование. Но на следующий день после вступления войска Советского Союза в Польшу президент Игнаций Мосьцинский и главнокомандующий маршал Эдвард Рыдз-Смиглы бежали в Румынию. 21 сентября Львов взяли немцы.

Маршал Рыдз-Смиглы приказал не оказывать Красной армии сопротивления и отходить в Румынию и Венгрию. Отдельные польские части, не получив приказа главнокомандующего, встретили красноармейцев как захватчиков и вступили в бой. Гродно сопротивлялся советским войскам два дня. Когда город взяли, триста поляков сразу расстреляли без суда. В некоторых районах части вермахта и Красной армии вместе уничтожали очаги польского сопротивления. Это и было "братство, скрепленное кровью", как потом выразился Сталин, высоко оценивая сотрудничество с фашистской Германией.

В том числе совместно разгромили Новогрудскую кавалерийскую бригаду генерала Владислава Андерса. Генерал был ранен и попал в советский плен. Что же удивляться, что потом, после нападения немцев на Советский Союз, генерал Андерс не захотел сражаться бок о бок с советскими войсками, а, сформировав из недавних пленных польскую армию из двух дивизий, попросил перебросить ее на помощь британским войскам. Поляков переправили в Северную Африку, где они сражались с наступавшими немецкими войсками генерала Эрвина Роммеля, потом участвовали в боях на территории Италии…

А в 1939 году координация действий вермахта и Красной армии обсуждалась в Москве на переговорах, которые нарком Ворошилов и начальник Генштаба Шапошников вели с немецким военным атташе генералом Кёстрингом, его заместителем полковником Кребсом и военно-воздушным атташе полковником Ашенбреннером.

Договорились помогать друг другу в уничтожении "польских банд". Ворошилов отдал войскам приказ:

"При обращении германских представителей к командованию Красной армии об оказании помощи в деле уничтожения польских частей или банд, стоящих на пути движения мелких частей германских войск, командование Красной армии, начальники колонн в случае необходимости выделяют необходимые силы, обеспечивающие уничтожение препятствий, лежащих на пути движения".

23 сентября немецкое командование действительно обратилось к советскому за помощью: западнее города Гребешова концентрировались значительные силы польской армии, и немцы просили, чтобы "мы участвовали в совместном уничтожении данной группировки", как говорилось в донесении военного коменданта Львова комдива Иванова командующему Украинским фронтом Тимошенко.

Тимошенко обратился в Москву. Разрешение было дано. Ночью 24 сентября штаб Украинского фронта приказал командующему Восточной армейской группой войск комкору Филиппу Ивановичу Голикову перенацелить части 2-го кавалерийского корпуса и 24-й танковой бригады, чтобы "атаковать и пленить врага".

Так что поляков добивали совместно.

Правда, западнее Львова произошли неприятные инциденты между советской и немецкой армиями. Улаживать конфликт прибыли военный атташе генерал кавалерии Эрнст Кёстринг и начальник штаба Украинского фронта генерал Николай Федорович Ватутин. Как сообщал Кёстринг, "была установлена связь между частями, командиры которых сговорились обо всех подробностях в товарищеском духе".

Советская военная радиостанция в Минске использовалась для наведения немецких бомбардировщиков на польские города. В знак благодарности рейхсмаршал авиации Герман Геринг подарил наркому Ворошилову самолет.

Варшава, разбомбленная и сожженная, оставшаяся без воды, держалась до последнего. Польские солдаты, мужественно оборонявшие столицу, капитулировали 29 сентября 1939 года. Нарком Ворошилов отметил, что Польское государство разлетелось, "как старая сгнившая телега".

"Стремительным натиском части Красной армии разгромили польские войска, выполнив в короткий срок свой долг перед Советской Родиной", — говорилось в приказе наркома обороны по случаю очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

Боевые действия продолжались двенадцать дней. Поляки воевали смело и достойно. За четыре недели войны немцы понесли тяжелые потери: девяносто тысяч убитыми и шестьдесят три тысячи тяжелоранеными.

"Начиная с 22 сентября, после эвакуации дипломатического корпуса, Варшаву бомбили круглосуточно, — вспоминал находившийся в городе Ричард Пайпс. — Днем бомбардировщики "Штука" кружили над беззащитным городом, пикируя с визжащим звуком, сбрасывали бомбы на гражданские цели, а ночью начинался артиллерийский обстрел…

23 сентября радиостанция замолчала, уничтоженная бомбами. На следующий день не было воды (газа уже давно не было)… Артиллерийский обстрел громыхал в течение всего дня и вечера 24 сентября, а 25-го утром нас разбудил звук падающих бомб. Не было уже противовоздушной обороны или польских самолетов, лишь кое-где раздавалась пулеметная стрельба…

Дома рушились, хороня под обломками тысячи людей. Толпы почти отупевших людей с детьми и котомками бежали по улицам. Германские пилоты, самые гнусные стервятники в мире, летели очень низко, обстреливая улицы из пулеметов. К вечеру Варшава была объята пламенем и напоминала Дантов ад…

Я никогда не забуду зрелище, которое предстало перед моими глазами на углу улиц Маршалковская и Цельна: лошади, мечущиеся или распластанные на тротуаре, горящие дома, люди, мечущиеся в поисках убежища…

26 сентября польские власти и германские военные начали переговоры. Варшава капитулировала на следующий день. Объявлялось перемирие на сорок два часа. В 14 часов двадцать седьмого пушки замолчали и самолеты исчезли. Воцарилась жуткая тишина.

30 сентября немцы вошли в город. Я встречал их передовую часть. Открытая военная машина остановилась на углу улицы Маршалковская и аллеи Ерозолимских, в самом центре Варшавы. Молодой офицер, сидевший рядом с шофером, встал и сфотографировал толпу, ее окружившую…

6 октября приехал Гитлер, чтобы триумфально созерцать завоеванную столицу. Я видел его из нашего окна на четвертом этаже. По пути его следования вдоль улицы Маршалковская, главной улицы города, через каждый метр стояли вооруженные немецкие солдаты. Он ехал в открытом "мерседесе", стоял в знакомой позе, отдавая нацистский салют. Я подумал, что его легко можно убить…"

За неделю до войны, выступая перед своими генералами, Гитлер говорил:

— С осени тысяча девятьсот тридцать восьмого года у меня возникло решение идти вместе со Сталиным. В сущности, есть только три великих государственных деятеля во всем мире — Сталин, я и Муссолини. Муссолини — слабейший. Сталин и я — единственные, кто видит будущее. Таким образом, через несколько недель я протяну Сталину руку на общей германо-русской границе и вместе с ним осуществлю раздел мира.

Пока что руки друг другу протянули генералы вермахта и Красной армии. В Гродно совместный парад вместе с немецкими генералами принимал будущий маршал и дважды Герой Советского Союза Василий Иванович Чуйков, тогда комкор.

В Бресте в честь "советско-германского братства по оружию" 22 сентября тоже был проведен совместный парад. Найден приказ, составленный в штабе немецкой 20-й дивизии 22 сентября 1939 года:

"1. По случаю принятия Брест-Литовска советскими войсками 22 сентября 1939 года во второй половине дня, между 15.00 и 16.00 состоится прохождение маршем у здания штаба 19-го армейского корпуса перед командиром 19-го корпуса Гудерианом и командиром советских войск…"

Парад принимали танкисты — немецкий генерал Хайнц Гудериан и комбриг Семен Моисеевич Кривошеин. Гудери-ан писал после войны в "Записках солдата": "Кривошеин владел французским языком, поэтому я смог легко с ним объясниться. Все вопросы были удовлетворительно для обеих сторон разрешены… Наше пребывание в Бресте закончилось парадом и церемонией с обменом флагами".

В следующий раз Гудериан и генерал-майор Кривошеин встретятся через два года, в июле сорок первого, в бою под городом Пропойском, который Сталин прикажет переименовать в Славгород. Военная судьба Кривошеина сложилась удачнее, чем у Гудериана. Командуя механизированным корпусом, Кривошеин отличился в берлинской операции, за что был удостоен звания Героя Советского Союза…

Польша была оккупирована, поделена и перестала существовать как государство. Раздел Польши был назван в советско-германском договоре о дружбе и границе "надежным фундаментом дальнейшего развития дружественных отношений между советским и германским народами".

"Львов включен ныне с соизволения Гитлера в Союз Советских Социалистических Республик, — с грустью писал философ Федор Августович Степун, эмигрировавший после революции в Германию и оказавшийся в нацистском государстве. — Сердце этой победе не радуется. В конце концов, Советский Союз — все же Россия, и его преступные завоевания лишь омрачают ее образ. А кроме того, разгар националистических страстей в современной Европе до того отвратителен, что невольно хочется уберечь от него "свою" Россию".

У Советского Союза и Германии появилась общая граница. Центральная смешанная пограничная комиссия двух стран работала в оккупированной Варшаве. 27 октября члены комиссии получили приглашение на обед к немецкому генерал-губернатору рейхслейтеру Хансу Франку, которого после войны поляки повесят как военного преступника. Франк по-дружески принял советских гостей, пошутил:

— Мы с вами курим польские папиросы как символ того, что мы пустили Польшу по ветру.

В Закопане Наркомат внутренних дел и гестапо создали совместный центр для "борьбы против польской агитации". Комиссар госбезопасности 3-го ранга Иван Александрович Серов как нарком внутренних дел Украины, вспоминал тогдашний партийный руководитель республики Никита Сергеевич Хрущев, "установил контакты с гестапо. Представитель гестапо официально прибыл по взаимной договоренности во Львов со своей агентурой… Предлогом был "обмен людьми" между нами и Германией".

Обосновавшиеся в Львове гестаповцы занимались эвакуацией немецкого населения. Заодно им передали большую группу немецких коммунистов, которые думали, что найдут в Советском Союзе убежище от нацизма.

"Среди всех последствий пакта Сталина и Гитлера, — вспоминала Маргарет Бубер-Нойман, вдова Хайнца Ноймана, второго человека в ЦК компартии Германии, — есть одно, упоминание о котором долго заставляло краснеть от стыда иных коммунистов: это проходившая с конца 1939 по июнь 1940 года выдача советскими властями примерно пятисот немецких и австрийских коммунистов-эмигрантов нацистам.

Из советских тюрем и концентрационных лагерей были изъяты сотни немецких заключенных, осужденных во время великой чистки к многолетним срокам, их привезли под конвоем НКВД в Бутырку. Там им предъявили новый приговор, предписывающий "немедленную высылку с территории Советского Союза".

Хайнца Ноймана, который искал в Советском Союзе убежище от гестапо, расстреляли в Москве в 1937 году. Его вдову Маргарет арестовали в 1938 году и приговорили к пяти годам принудительных работ.

"Поезд с заключенными поехал в западном направлении, — рассказывала Маргарет Бубер-Нойман. — Некоторые все еще надеялись, что их доставят к границе Балтийских государств и там отпустят на свободу. Откуда могли знать они, выехавшие из далеких лагерей Сибири, что Прибалтика уже находится во власти Сталина? Когда поезд проехал Минск и устремился в западном направлении, заключенным стало ясно, что произойдет. Хотя после всего, что с ними произошло, коммунисты не питали никаких иллюзий относительно советской системы, они считали немыслимым то, что с ними должно было произойти. Но это случилось: эмигрантов-коммунистов, людей, которые, рискуя жизнью, бежали в Советский Союз, Сталин возвращал Гитлеру.

Пятьсот человек были принесены в жертву дружбе между Сталиным и Гитлером как своего рода подарок. Этим актом Сталин хотел доказать, насколько серьезно он воспринимает эту дружбу; широким жестом предоставил Гитлеру возможность самому рассчитаться с пятьюстами своими ярыми противниками.

Я тоже была в этой группе.

3 февраля 1940 года меня привезли в Брест-Литовск, к демаркационной линии между Советским Союзом и Германией. Офицер НКВД с группой солдат повел нас к железнодорожному мосту через Буг. Мы увидели идущих нам навстречу людей в форме СС. Офицер СС и его коллега из НКВД сердечно приветствовали друг друга. Советский офицер провел перекличку и приказал нам идти по мосту.

Я услышала сзади возбужденные голоса и увидела, что трое мужчин из нашей группы умоляли офицера НКВД не отправлять их через мост. Один из них до 1933 года был редактором немецкой коммунистической газеты. Его на той стороне моста ждала верная смерть. Такая же судьба ждала молодого немецкого рабочего, заочно приговоренного в рейхе к смерти. Всех троих поволокли по мосту. Здесь подошли гестаповцы и продолжили работу сталинского НКВД".

Когда совместными усилиями Польша была разгромлена, Молотов с удовольствием сказал на сессии Верховного Совета:

— Правящие круги Польши немало кичились "прочностью" своего государства и "мощью" своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем Красной армии, чтобы ничего не осталось от уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей.

В те месяцы у Гитлера и нацистской Германии не было лучшего друга и защитника, чем глава советского правительства и нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Его раздраженные слова о "близоруких антифашистах" потрясли советских людей, которые привыкли считать фашистов худшими врагами советской власти. А Молотов с трибуны Верховного Совета распекал соотечественников, не успевших вовремя переориентироваться:

— В нашей стране были некоторые близорукие люди, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией, забывали о провокаторской роли наших врагов.

Говоря о врагах, он имел в виду Англию и Францию, которые теперь считались агрессорами.

Советский Союз и Германия сделали совместное заявление относительно начавшейся мировой войны. Сталии продиктовал такой текст: "Англия и Франция несут ответственность за продолжение войны, причем в случае продолжения войны Германия и СССР будут поддерживать контакт и консультироваться друг с другом о необходимых мерах для того, чтобы добиться мира".

Посол Шуленбург докладывал в Берлин:

"Советское правительство делает все возможное, чтобы изменить отношение населения к Германии. Прессу как подменили. Не только прекратились все выпады против Германии, но и преподносимые теперь события внешней политики основаны в подавляющем большинстве на германских сообщениях, а антигерманская литература изымается из книжной продажи".

Накануне второго приезда Риббентропа, 25 сентября, Сталин и Молотов пригласили посла Шуленбурга, который телеграфировал в Берлин:

"Сталин добавил, что, если мы согласны, Советский Союз немедленно возьмется за решение проблемы Прибалтийских государств в соответствии с протоколом от 23 августа и ожидает в этом деле полную поддержку со стороны германского правительства. Сталин подчеркнуто указал на Эстонию, Латвию и Литву, но не упомянул Финляндию.

Я ответил Сталину, что доложу своему правительству".

27 сентября прилетел Риббентроп. Первая встреча в Кремле началась в десять вечера и продолжалась до часу ночи. На следующий день переговоры возобновились в три часа дня. Потом был обед, поехали в Большой театр смотреть "Лебединое озеро", а в полночь продолжили переговоры.

Уже наступило 29 сентября, когда Молотов и Риббентроп подписали второй договор "О дружбе и границе", а заодно еще несколько секретных документов. Среди них: доверительный протокол о праве немецких граждан и других лиц германского происхождения переселиться в Германию и секретный дополнительный протокол, который объединял усилия Германии и Советского Союза в борьбе с "польской агитацией".

Риббентроп улетел 29 сентября в полдень. На следующий день "Правда" процитировала слова нацистского министра иностранных дел:

"Переговоры проходили в особенно дружественной и великолепной атмосфере. Однако прежде всего я хотел бы отметить исключительно сердечный прием, оказанный мне советским правительством, и в особенности гг. Сталиным и Молотовым".

Для ратификации советско-германского договора вновь собрали сессию Верховного Совета. 31 октября Молотов произнес свою знаменитую речь в защиту гитлеровской идеологии:

— Английские, а вместе с ними и французские сторонники войны объявили против Германии что-то вроде идеологической войны, напоминающей старые религиозные войны… Такого рода война не имеет для себя никакого оправдания. Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за "уничтожение гитлеризма", прикрываемая фальшивым флагом борьбы за "демократию"…

24 октября 1939 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп выступал в Данциге, ставшем немецким. Он назвал Советский Союз наряду с Италией и Японией "внешнеполитическими друзьями Германии, чьи интересы солидарны с немецкими". Риббентроп пошел на беспрецедентный шаг — он заранее отправил Сталину проект той части своей речи, где говорилось об отношениях с Советским Союзом, и Сталин выправил этот текст.

30 ноября 1939 года Сталин в интервью французскому информационному агентству Гавас назвал Францию страной, "выступающей за войну", а Германию — страной, "отстаивающей дело мира". Отвечая на вопрос главного редактора "Правды", Сталин развернуто изложил свою оценку ситуации:

"Не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну… Правящие круги Англии и Франции грубо отклонили как мирные предложения Германии, так и попытки Советского Союза добиться скорейшего окончания войны".

21 декабря 1939 года по случаю сталинского юбилея Адольф Гитлер прислал генсеку свое поздравление:

"Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые сердечные поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания. Желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза"…

Министр Риббентроп поздравил Сталина отдельно:

"Памятуя об исторических часах в Кремле, положивших начало повороту в отношениях между обоими великими народами и тем самым создавших основу для длительной дружбы между ними, прошу Вас принять ко дню Вашего шестидесятилетий мои самые теплые поздравления".

Вождь ответил нацистскому министру:

"Благодарю Вас, господин министр, за поздравление. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной"…

Можно было бы сказать, что Сталин вел дипломатические игры осени тридцать девятого безукоризненно, если бы не трагический исход игры — трагедия лета сорок первого. Сталин своими руками уничтожил Польшу, которая являлась естественным барьером между нацистской Германией и Советским Союзом.

Неизвестно, решился ли бы фюрер напасть на Польшу в сентябре тридцать девятого, если бы не получил поддержку Сталина. Но он точно не посмел бы ударить по Франции в следующем году, опасаясь Красной армии в тылу. И не решился бы напасть на Советский Союз, имея за спиной враждебные Францию и Англию…

Невероятная наглость Гитлера вкупе с близорукостью европейских политиков — от Сталина до Чемберлена — позволили фюреру одерживать победу за победой в войне, которую он мог только проиграть. Военный, экономический и демографический потенциал Германии изначально обрекал ее на поражение.

Лучше всего об этом знали немецкие военные, которые пытались остановить фюрера. Самый поразительный вопрос состоит в том, как нацистской Германии и Гитлеру удалось продержаться так долго.