Случайная встреча Кэлли и Кайдена

Глава 9

№ 43 . Встреться лицом к лицу со своими страхами и пошли их к чертям

Кэлли

С ярмарки я еду домой вместе с Сетом. Кайден выглядит так, будто его тошнит. Поэтому я не задаю слишком много вопросов, когда он говорит, что ему нужно возвращаться с Люком, и уходит.

Мы подходим к моей двери, но на ручке снова висит красный шарф, и я хмурюсь. Мы с Сетом ничего не говорим, когда в прохладном воздухе идем по двору кампуса и заходим в его пустую комнату. Он садится на кровать и начинает расшнуровывать ботинки, а я снимаю кроссовки.

Я стою посреди комнаты, прокручивая в голове каждую деталь произошедшего. То, как руки Кайдена касались меня, ощущение его губ, как это было невероятно хорошо.

— Не хочешь рассказать мне, что это у тебя за странное выражение лица? — Сет откидывает ботинки в угол и ложится на кровать, закинув руки под голову.

Я ложусь рядом с ним и устраиваюсь щекой на подушке.

— Ты, правда, хочешь знать?

Он искоса смотрит на меня.

— Черт возьми, да. Ты выглядишь так, будто под кайфом. — Он замолкает, а потом переворачивается на бок и опирается на локоть. — Погоди. Так вы этим там и занимались? Ловили кайф?

Я шлепаю его по руке.

— Нет... мы... целовались.

Он смеется надо мной.

— Ты так говоришь, будто это что-то неправильное.

Я пожимаю плечами, ковыряя ногти.

— Кажется, что это должно быть чем-то неправильным... последний раз, когда меня кто-то целовал, так оно и было.

Он качает головой и вздыхает.

— Это потому что в последний раз и было неправильно, но не в этот. На этот раз все было правильно, и вы оба этого хотели. Так?

Я медленно киваю, пытаясь сдержать улыбку, но она все равно проскальзывает.

— Это был действительно приятный поцелуй.

Он вскакивает на колени и кладет ладони на ноги.

— Ладно, расскажи мне, как все прошло. Что вы делали? И как это произошло?

Я сажусь, прислоняясь к деревянному изголовью.

— Он сказал, что все это соревнование было подстроено, чтобы заманить меня туда.

Сет закатывает свои карие глаза.

— Ну да. Я понял, что они что-то замышляют.

— Правда? — я чувствую себя глупо. — Я думала, что они просто ведут себя по-мальчишески.

— Так и есть, — уверяет он меня. — Расслабься, все это было в шутку, и он поцеловал тебя, поскольку пытался сделать это весь вечер.

Я подтягиваю подушку на колени, снова и снова проживая все это в голове.

— Да, но тебе не показался Кайден немного отчужденным, когда мы уходили?

Сет пожимает плечами.

— Он выглядел усталым, но не отчужденным.

Я снимаю резинку с волос, собираю пряди в неряшливый пучок и снова закрепляю их.

— А что с тем парнем, о котором ты говорил?

Он лезет рукой в карман и достает телефон. Пролистывая пальцем экран, он показывает его мне.

— У меня есть его номер.

— Я так рада за тебя. — Я откидываюсь обратно на изголовье. — Ты собираешься с ним куда-нибудь сходить?

— Может быть.

Он кладет телефон на стол у изножья кровати и снова ложится, глядя на фотографию на стене.

— Боже, это был такой замечательный вечер.

Я соскальзываю вниз и ложусь на спину, глядя в потолок.

— Это правда.

И я действительно так думаю.

***

Посреди ночи я просыпаюсь вся в поту, не в состоянии сказать, где вообще нахожусь. От теплого тела рядом со мной исходит тяжелое дыхание. Я сажусь, оглядывая темноту, цепляясь за одеяло, лихорадочно дыша и пытаясь отогнать сон.

— Кэлли, послушай меня, — говорит он. — Если ты кому-нибудь расскажешь об этом, то у тебя будут проблемы, а мне придется сделать тебе больно.

Мое маленькое тельце дрожит, мышцы ноют, тело и мозг раздавлены. Глаза застилают слезы, когда я моргаю, глядя в потолок своей спальни с безжизненно лежащими по бокам руками и сжимающими одеяло пальцами.

— Кэлли, ты меня понимаешь? — Его лицо краснеет, а тон голоса становится резче.

Не в состоянии говорить я киваю, сжимая одеяло еще крепче.

Он слезает с меня и застегивает штаны, потом пятится к двери, прижимая палец к губам.

— Это наш маленький секрет.

Когда он исчезает за дверью, я хватаю ртом воздух, но мои легкие не функционируют. Отпустив одеяло, я сползаю с кровати и бегу в ванную, где склоняю голову над унитазом. Я выворачиваю свои внутренности, пока в животе не становится пусто, но все равно я внутри чувствую себя грязной, испорченной, гнилой, омерзительной. Оно убивает меня, обгладывает внутренности, и мне нужно это вытащить.

Я сую палец в горло, отчаянно пытаясь от него избавиться. Я нажимаю и давлюсь, пока у меня не начинает кровоточить горло, а слезы текут по щекам. Плечи трясутся, когда я гляжу на кровавый след на полу и слушаю смех детей, снаружи играющих в прятки.

Я хватаю ртом воздух, впиваясь ногтями в шею.

— Уходи. Уходи, — шепчу я, и Сет издает громкий храп.

Я спрыгиваю с кровати и ищу на полу свои ботинки, мне нужно избавиться от чувства, всплывающего на поверхность. Но я не могу найти обувь. Слишком темно. Я дергаю себя за волосы, желая их вырвать, и вскрикиваю.

В конце концов, я сдаюсь и выскальзываю за дверь босиком. В коридоре свободно, и я бегу до конца туда, где находятся уборные. Закрывшись в самой дальней кабинке, я опускаюсь на колени на холодную твердую плитку, склоняю голову над унитазом и засовываю палец в горло.

Когда меня вырывает, мне становится лучше. Я продолжаю нажимать, пока не дохожу до предела, а желудок опустошается. Стоит мне обрести контроль, как меня накрывает спокойствие.

Кайден

На следующее утро после того, как мы с Кэлли целовались в «джунглях», я просыпаюсь с головой, забитой кучей ерунды. Я вылезаю из постели и начинаю собирать сумку, засовывая несколько футболок и дополнительную пару джинсов. Потом я ее застегиваю и перекидываю ручку через плечо.

Люк лежит на своей постели лицом вниз, поэтому я трясу его за плечо. Он резко переворачивается с кулаками наготове, чтобы набить мне морду.

— Какого черта?

— Привет, мне нужна услуга. — Я забираю с комода свой кошелек и телефон.

Он расслабляется.

— Что за услуга? И зачем ты собрал сумку?

— Мне нужно одолжить у тебя грузовик. — Я поправляю сумку на плече. — На два дня.

Он снова моргает, все еще не придя в себя, и тянется к тумбочке за часами.

— Который час? — Он трет глаза, а потом изумленно смотрит на меня. — Шесть гребаных часов утра! Ты сошел с ума?

— Мне надо на какое-то время убраться отсюда, — говорю я. — Нужно прочистить голову.

Вздыхая, он поднимается и садится.

— Куда поедешь?

— Домой, — отвечаю я, зная, что глупо возвращаться, но это все, что я понимаю. Мне некуда податься, а если останусь, то придется разбираться со всей этой фигней, с которой разбираться мне не хочется, а Кэлли заслуживает лучшего. — Я подумал навестить маму и убедиться, что там все в порядке.

Он трет лоб и глядит на поднимающееся из-за гор солнце.

— Ты же знаешь, что я застряну без грузовика? Что я буду делать? Останусь здесь на все выходные?

— Ты можешь еще у кого-нибудь позаимствовать машину. — Я разворачиваюсь, ища его ключи, и поднимаю их со стола.

— Думаю, я могу попросить Сета подвезти меня. — Он хмурится. — Проклятье! Лучше бы это было что-то важное.

У меня скручивает живот.

— Так оно и есть. На самом деле, это вопрос жизни и смерти.

Не говоря ни слова, я выхожу за дверь, повязки под футболкой не видны, но я чувствую боль. И больше ничего.

***

Поездка домой не принесет ничего хорошо, но если я буду крутиться вокруг кампуса, то мне захочется быть рядом с Кэлли, а это опасно для нас обоих. Я поступаю так, как считаю нужным. Я возвращаюсь домой, надеясь выкинуть ее из головы.

Я паркую грузовик напротив двухэтажного дома, и ко мне вдруг возвращается каждое воспоминание. Кулаки, избиения, крики, кровь. Все это связано со мной, как вены под кожей и шрамы на теле, а также этот дом и все внутри него — это все, что у меня есть.

Мне требуется секунда, чтобы набраться смелости и открыть дверцу грузовика. Ботинки приземляются в лужу, когда я выхожу. Снова наклонившись внутрь, я забираю сумку с пассажирского сиденья и захлопываю дверь. Закинув ремешок на плечо, я иду по дорожке, вдоль которой выстроились красно-зеленые венерины мухоловки[7]. Листья с деревьев опали, поэтому соседский сынишка сгребает их в кучу на траве.

Каждый год мама платит кому-то, чтобы их убрали, потому что отец ненавидит, когда они лежат во дворе. Он говорит, что они мертвые, бессмысленные и выглядят дерьмово.

Я машу соседу, взбегая по ступеням к парадному крыльцу. Я делаю глубокий вдох и захожу внутрь. Все точно так же, как и когда я уехал. На фотографиях в холле или перилах, ведущих наверх, не лежит пыль. Пол отполирован, стекла в окнах протерты до блеска. Я подхожу к семейному портрету, висящему на дальней стене, и искоса гляжу на него.

Мама с отцом сидят по центру, два моих старших брата и я стоим вокруг них. Мы улыбаемся и кажемся счастливой семьей. Но у Тайлера нет зуба там, где он ударился лицом о стол, когда отец гнался за ним. У Дилана на запястье повязка из-за того, что он упал с дерева, когда забирался на него, чтобы спрятаться от отца. И хотя на фотографии этого не видно, но у меня на голени синяк размером с бейсбольный мяч — отец пнул меня туда из-за того, что я случайно просыпал хлопья на пол.

Странно, почему же никто не интересовался нашими травмами? Наверно, потому что мы все время занимались спортом. Как только мы достигли нужного возраста, родители отдали нас в футбол, бейсбол для детей, а когда мы стали постарше — в баскетбол и американский футбол. Поэтому мама с радостью пользовалась этими удачными отговорками.

Когда я подрос, и мой мозг смог все осознать, несколько раз я думал о том, чтобы кому-нибудь рассказать, но страх и смущение останавливали меня. И вдобавок в раннем возрасте я закрылся. В конце концов, боль — это всего лишь боль. Это самое простое в жизни. А вот все остальное: счастье, смех, любовь, — чертовски сложная штука.

Кэлли

— Я нервничаю из-за встречи с Кайденом, — признаюсь я Сету, когда мы идем к моей комнате. Сегодня утром у нас нет лекций, поэтому мы решили сходить позавтракать, только я и он, чтобы можно было поговорить.

К счастью, шарфа на ручке двери нет, и когда я открываю дверь, то и Виолетты — тоже нет в комнате. Хотя она и оставила после себя разбросанные повсюду банки из-под содовой, а на столе лежит противный на вид сэндвич.

— Можно мне внести предложение? — спрашивает Сет, окидывая взглядом неубранную постель Виолетты. — Пожалуйста, побрызгай везде дезинфицирующим средством.

— Предложение принято. — Я достаю из комода клетчатую рубашку и джинсы. — Ты не мог бы выйти, чтобы я переоделась?

Кивая, он выходит за дверь.

— Поторопись, я умираю от голода.

Когда он закрывает дверь, я снимаю с себя рубашку, которая пахнет сахарной ватой и сигаретным дымом. Я вдыхаю аромат, вспоминая ощущения, когда Кайден целовал меня, потом бросаю рубашку на кровать и просовываю руки в рукава клетчатой рубашки. Я надеваю джинсы и расческой поднимаю волосы, но останавливаюсь, задумавшись о страхах и том, что сегодня утром говорил мне Сет: послать их к чертям.

После случившегося вчера ночью перед тем, как вернуться в комнату Сета и снова лечь в постель, я пообещала себе, что этого больше не произойдет. И проснувшись утром, я чувствовала себя лучше.

Я стянула резинку и распустила волосы по плечам.

— Ты можешь это сделать, — пробормотала я, беря сумку. — Ты же целовалась с парнем, в конце концов.

Я выхожу за дверь с улыбкой на лице, но мое счастье испаряется, когда я вижу Сета, разговаривающего с Люком, и ни один из них радостным не выглядит. На Люке черные джинсы и черная облегающая футболка. Слишком много черного, но ему идет.

Когда Сет ловит мой взгляд, на его лице читается сострадание и жалость.

Нахмурив брови, я шагаю к ним.

— Что случилось?

У Люка виноватое лицо, когда он поворачивается.

— Привет, Кэлли, как дела?

Я вожусь с прядями волос, убирая их за ухо.

— Ничего особенного. Мы с Сетом собираемся позавтракать.

— Ага, мы как раз об этом только что говорили. — Люк пятится по коридору, будто ему отчаянно хочется сбежать от меня. — Я спрашивал у Сета, можно ли позаимствовать у него машину, но я тогда попрошу у кого-нибудь другого.

— Зачем? А где твой грузовик? — спрашиваю я, и его плечи напрягаются, когда он замирает посреди коридора.

— На нем Кайден куда-то уехал. — Он машет мне, затем разворачивается на каблуках и торопливо удаляется. — Пересечемся с вами позже. — Он исчезает между группой чирлидерш, одетых в свою форму.

Сбитая с толку я поворачиваюсь к Сету.

— Что это сейчас было?

Он задумчиво смотрит на меня, потом вздыхает и берет меня под руку.

— Нам нужно поговорить.

Мы выходим на свежий осенний воздух, над нашими головами расстилается пасмурное небо. Нас окружает оживленный двор кампуса, желтые и оранжевые листья разбросаны на засыхающей траве.

— Ты мне расскажешь, почему смотришь на меня так, словно хочешь сказать, что у меня умерла собака? — интересуюсь я, когда мы спускаемся с тротуара и идем по асфальту парковки.

Он смотрит влево, потом вправо, и мы торопливо подходим к его машине.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, но я не знаю, как ты это воспримешь. — Он выпускает мою руку, и мы идем к противоположным сторонам машины.

Мы садимся внутрь и захлопываем двери, он поворачивает ключ зажигания и замирает, пролистывая свой плейлист на айподе.

— Кайден взял у Люка грузовик. — Включается песня, и Сет ставит айпод обратно на подставку на приборной панели. — Чтобы вернуться домой на несколько дней.

Я пристегиваю ремень безопасности.

— Ясно, а почему ты так странно себя ведешь?

Он сдвигает рычаг переключения на задний ход и, оглядываясь через плечо, задом выезжает с парковки.

— Ну, потому что он ничего тебе не сказал. — Он выправляет руль и выводит машину на дорогу. — Погоди. Или все-таки сказал?

— Нет, а должен? Мы едва знакомы.

— Кэлли, прошлым вечером ты с ним целовалась и позволила ему потрогать свои сиськи.

— Эй, я рассказала это тебе по секрету.

Он отрывает пальцы от руля.

— Расслабься, я лишь обращаю внимание на то, что это большой шаг для тебя — важный шаг. Ты бы не стала этого делать с любым парнем.

— Мне нравится Кайден, — признаюсь я. — Но это не значит, что он должен рассказывать мне обо всем, что делает. Я не его девушка.

— И что? — Сет делает музыку тише. — Он должен был хоть что-то сказать, прежде чем уезжать. Он знал, что, возможно, ты захочешь его увидеть. Тебе известен его самый мрачный секрет, Кэлли, а это самая большая трудность для того, чтобы узнать кого-то.

Он цитирует свой курс Психологии 101, поэтому я складываю руки на груди и гляжу в окно, где листья кружат по улице и опускаются в сточную канаву.

***

В тот же день, вернувшись в свою комнату, я сажусь и пишу, пока у меня не начинает болеть рука: мне нужно все это выплеснуть, но я могу рассказать об этом только пустому листу бумаги. Когда пишешь, нет ни обвинений, ни осуждения, ни стыда, только свобода. В то мгновение, когда ручка касается бумаги, я жива.

День, который я изменила, - словно шрам. Эти воспоминания там, у меня в голове, — то, что я буду помнить всегда и никогда не смогу стереть. С моего дня рождения прошла неделя. Я заперлась в ванной и целую вечность смотрела на себя в зеркало. Мне нравилось, как я выглядела, моя длина волос, которые идеально подходили для косичек. Для своего возраста я всегда была миниатюрной, но мне вдруг захотелось стать еще меньше — невидимой. Мне больше не хотелось существовать.

Я достала из ящика ножницы и, даже не задумываясь, начала кромсать свои длинные каштановые волосы. Я не старалась, чтобы стрижка выглядела опрятно, я просто резала, порой даже закрывала глаза, позволяя, как это было в моей жизни, править судьбе.

— Чем уродливее, тем лучше, — с каждым отрезанным локоном шептала я.

Когда я закончила, то уже не была похожа на саму себя. Спала я не очень хорошо, поэтому под голубыми глазами пролегли темные круги, а губы потрескались из-за обезвоживания и рвоты. Я чувствовала себя уродливой, и от этой мысли у меня на губах заиграла легкая улыбка, потому что теперь я знала — никто не посмотрит на меня и не захочет приближаться.

В пиджаке брата и самых больших джинсах, которые смогла найти, я вошла на кухню, и мама, увидев меня, сильно побледнела. В этот момент отец завтракал за столом, поэтому поднял на меня полные ужаса глаза. Мой брат и Калеб тоже с отвращением глядели на меня.

— Какого черта с тобой произошло? — с расширенными глазами проговорил мой брат.

Я ничего не ответила. Всего лишь стояла, моргая и желая стать еще меньше.

— Боже мой, Кэлли, — выдохнула мама, у нее настолько расширились глаза, что стали похожи на мрамор. — Что ты наделала?

Я пожала плечами и схватила с дверной ручки свою сумку.

— Отрезала волосы.

— Ты выглядишь... ты выглядишь. — Она сделала глубокий вдох. — Ты выглядишь отвратительно, Кэлли. Я не буду врать. Ты уничтожила себя.

Мне хотелось сказать ей, что я еще больше, чем она думает, уничтожена. Но она продолжала с отвращением смотреть на меня, как будто на мгновение ей захотелось, чтобы меня не существовало, и я почувствовала то же самое. Все внутри себя я подавила, понимая, что никогда не расскажу; а если и расскажу, то она будет смотреть на меня с еще большей ненавистью и отвращением.

Первые годы моей неразберихи она еще пыталась понять. И в этом я отдаю ей должное. Она задавала вопросы, водила меня на беседы с психологом, который сказал ей, что я себя так веду, потому что мне нужно больше внимания. Этот маленький городской психиатр понятия не имел, о чем говорил, хотя я и сама не пыталась ему помочь разобраться. Мне не хотелось, чтобы он знал о том, что живет внутри меня. В этот момент все хорошее и чистое было испорчено и гнило, будто оставленные на солнце яйца.

Что касается моей матери, она любит все счастливое. Она ненавидит и отказывается смотреть плохие новости. Она не будет читать заголовки газет и не любит говорить о боли, живущей в мире.

— Только из-за того, что мир полон плохих вещей, я не позволю им меня сломить, — это то, что она все время мне говорила. — Я заслуживаю быть счастливой.

Поэтому я позволила позору завладеть мною, убить, высушить до тысячи мертвых чешуек, осознав, что если все это сохраню, то она никогда не узнает о той грязи, что навсегда поселилась во мне: плохая, уродливая, испорченная. Она могла жить своей счастливой жизнью, как того заслуживала.

В конце концов, она перестала задавать мне множество вопросов и стала говорить всем, что я страдаю от подросткового чувства тревоги, как ей сказал психотерапевт.

Однажды после того, как сосед обвинил меня в краже его садовых гномов, я услышала, как она сказала ему, что я не такой уж и плохой ребенок. Что придет время, я вырасту и оглянусь на свою глупую жизнь, которую провела взаперти в своей комнате, выписывая мрачные слова, сильно подводя черным глаза и нося мешковатые вещи, и захочу, чтобы этого никогда не происходило. Что я пожалею о своей одинокой юности, сделаю вывод и стану красивой женщиной, у которой множество друзей и которая улыбается миру.

Но единственное, о чем я сожалею и буду сожалеть — это то, что произошло в моей комнате в мой двенадцатый день рождения.