Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ

Ох уж этот Снегов! И надо ж было Ясеневу обронить при нем, что, мол, хорошо бы провести неофициальное мероприятие для вящего сплочения коллектива! И надо ж было мне сказать «Почему бы и нет?» Откуда могла я знать, что он воспримет это как руководство к действию? Но вышло именно так. И вот мы уже полчаса торчим на этом болоте — и одному богу известно, сколько здесь еще пробудем.

А ведь начало не предвещало никаких бед. Поздним субботним утром, ближе к полудню, мы собрались у дверей агентства выспавшиеся, веселые и нагруженные снедью. Все переговаривались, и шум стоял такой, словно под началом у меня как минимум Большой симфонический оркестр — а то и целых два.

Ясенев бойко затормозил у тротуара:

— Автобус подан, господа.

И вот — остался позади город, мелькнули и пропали живописные коттеджи. Потянулись трогательные одноэтажные дачки из выцветших бревен, громоздящиеся на голенастых сваях. «Курьи ножки» уходили порой то в ил, то в стоячее озерцо, украшенное, точно открытка черного глянца, перевернутым изображением домика, неба и облаков. Наиболее длинноногими выглядели избушки, стоящие на суше.

Хорошая весна в этом году, ранняя.

Мелькание свай и телеграфных столбов сменилось мельканием чахлых болотных осинок, а там наконец и настоящий лес побежал вдоль дороги. Ажурные скопления берез с ниспадающими кронами, точно прорисованными на ярко-синем фоне тончайшей тушью; мрачные ельники, пронизанные островками липы, орешника, черемухи; взметнувшие надо всем этим «разнотравьем» корявые ветви столетние дубы. И небо, небо — такое, что поневоле верится: и нас не обойдет едва начавшееся пробуждение природы, а сияющая весна имеет отношение и ко мне, Миле Кулагиной… Руководящему работнику тридцати трех лет. Почему, собственно, нет? Ведь если лето — всего-навсего ожидание осени, то весна — ожидание чуда, чего угодно, всего сразу.

Кажется, жизнь налаживается!

Едва успело отзвучать под сводами моего черепа это опрометчивое до нелепости заявление, как автобус выскочил на заболоченное пространство, экономно декорированное редкими рощицами. Изредка всхлипывая, наш стальной конь протрюхал еще километра три и встал как вкопанный. Ясенев высунулся из кабинки и сообщил:

— Капитанским произволом объявляю привал. При малейших признаках беспочвенной паники буду пускать в ход оружие.

— Ну что вам стоило сломаться в березняке, Глеб Евсеич? — укорил водителя Мишенька. — Там сухо, свежо и с дровами проблем нет. И красиво опять же. Или в соснах. Там…

— И на какой срок рассчитана наша внезапная остановка? — не слишком дружелюбно вмешался Лисянский. — Успеем покурить и оправиться?

— О длительности привала вы узнаете из коммюнике, — сухо отрапортовал Ясенев. — Впрочем, по дружбе могу сообщить: на час рассчитывайте твердо. А то и поболее. Если захотите, успеете разложить костерок.

Народ, по моим наблюдениям, решил еще некоторое время подождать чудесного избавления, а там уж… Лишь Марточка, пятилетняя внучка Анны Федоровны, радовалась внезапной остановке и случаю побегать по осиновой рощице, шурша прошлогодними листьями. Но радость ее была так велика, что понемногу захватила и остальных. Вопли и хохот заполнили рощицу.

Погода меж тем не то чтобы вовсе испортилась, но облачка потихоньку затягивали небо. Вот тебе и ожидание чуда! Почему, интересно, стоит поверить в возможность чего-то лучшего, как тут же напомнят о том, что все хорошее в жизни, как видно, прошло настолько давно и безвозвратно, что глупо надеяться на повторение.

Марточка затеяла игру в догонялки. Мишенька, Анечка и Мари вовсю носились меж деревьев, бессовестно подыгрывая девочке. Было трудно разобраться, кто кого догоняет. Остальные от души забавлялись, наблюдая за ними.

Как ни банально, я почувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Мне захотелось побыть в тишине, там, где никто и ничто не будет с такой бесхитростной очевидностью указывать на мою ненужность и чужеродность.

Я потихоньку побрела по едва заметной тропинке в сторону от дороги. Невеселые мысли вяло брели вслед за мной. Почему, интересно, ни Анна Федоровна (которая, кстати, гораздо старше меня), ни Козлов со своим ревматизмом, ни даже зануда Снегов не ощущают себя, в отличие от меня, такими безнадежно бессмысленными и искусственными, как кофейный напиток?

Что ни говори, даже будучи сильной женщиной, тяжело сознавать, что никому, никому нет до тебя дела. Куда ни глянь — пустота, пустота вокруг… Никого. Вся жизнь — одна работа — и ничего больше. А что работа? Что коллектив? С этими людьми я провела два года, плечом к плечу, день за днем. А дни-то были разные, ох, какие трудные и тревожные дни чередой шли в первый, беспросветный год! Из какой дыры вытянули мы это чертово агентство, как колотились! Как праздновали первые робкие успехи, а потом все более прочные достижения! В какие только ситуации не попадали, видели друг друга со всех, казалось бы, сторон. Разве все это не должно было нас сроднить? И что же? А ничего. Ни-че-го. Вокруг меня милые, приятные, но чужие люди. Абсолютно чужие. Вот оступлюсь сейчас, попаду в бочажину какую-нибудь — отряд, небось, и не заметит потери бойца. Да уж, хорошо я дело наладила! И жизнь свою тоже отменно построила, нечего сказать!

Нет, а правда интересно: заметит кто-нибудь мое отсутствие? И если да, то когда? Сдается мне, я теперь до конца жизни могу брести и брести по этой тропке, брести и…

Стоп! Тропка? Я огляделась: место было совсем незнакомое. То есть это, конечно, нормально, оно и не могло быть знакомым, я же здесь раньше никогда не была. Гораздо хуже, что тропка, похоже, закончилась давным-давно, и я понятия не имела, в какой стороне не только автобус, но и дорога.

Стало не по себе. Все сомнения, только что так горько терзавшие душу, вмиг показались надуманными и смешными. Нет, ну на самом-то деле они же будут меня искать? Ну хоть для галочки? Должен же кто-то вспомнить, что был у них директор!

«Да! — вдруг зазвенел внутри меня истеричный голосок. — Был директор и нет директора! Нет директора, нет проблемы!»

Прекратить! Подберите сопли, товарищ Кулагина! Вы ведь взрослый человек, в конце-то концов!

Взяв себя в руки, я выпрямилась, отрывая взгляд от хрупкой коричневой листвы под ногами, подняла голову и чуть не подпрыгнула. Прямо передо мной, неуместно реальный на фоне чахлых сосенок и осинок, стоял Снегов.

Стоял, не сводя с меня тяжелого взгляда, неотвратимый, как ангел смерти. И на лице его бушевала такая гамма чувств, что мне снова стало страшно.

Снегов шевельнулся. Опасаясь представить, что он сейчас способен наговорить, если успеет начать, я бросилась в бой.

— Что вы себе позволяете, Снегов?! Вы что, следите за мной, что ли? Или я уже не имею права шагу ступить, чтобы за мной кто-нибудь не крался? У вас, может, собственной жизни нет, что вы в чужую вмешиваетесь так беспардонно? Почему человек не может хоть недолго ото всех вас отдохнуть? В конце-то концов… Да я… Вы… Что вы себе позволяете?..

Тут я осознала, что повторяюсь, и замолчала. Снегов тоже безмолвствовал, видимо, ожидая продолжения. Подождав с минуту, устало спросил:

— Все?

Взгляд его был полон такой терпеливой укоризны, что вместо запланированной порции упреков я неожиданно для себя издала долгий нечленораздельный всхлип и сама не заметила, как оказалась уткнувшейся лицом в необъятный свитер своего заместителя — куда-то между плечом и подмышкой.

Говорят, что многие мужчины не знают, как вести себя с плачущей женщиной. Снегов, по-видимому, знал. Ни слова не говоря, он, чуть приобняв, погладил меня по голове, потом осторожно взял под локоть и повел к автобусу.

Когда он наконец заговорил, голос его был ровным и благожелательным. Этим-то голосом Снегов и сообщил мне, что сейчас все, за исключением Анны Федоровны и Ясенева (она при ребенке, он — при автобусе), плутают по болоту, разыскивая блудного директора. Почему? Потому что он, Снегов, пересчитав наличный состав по головам, обнаружил отсутствие одной из них, судя по дальнейшим событиям, самой хитроумной.

— Так что все ваши разоблачения разделите на семь. И подумайте о людях, которые еще не знают, что вы живы, целы и здоровы… — Тон моего собеседника становился все более резким. — Что вам просто захотелось пройтись… Невзирая на то, что вы — руководитель. Что вы, в конце концов, взрослый человек! К тому же при исполнении.

После всех глупостей, измышленных мной в течение последнего получаса, нарисованная Снеговым картина вызвала у меня резкую вспышку недовольства собой — настолько болезненного, что я автоматически огрызнулась:

— И вовсе не при исполнении! Во-первых, сейчас выходные. А во-вторых, это не я — это вы, между прочим, организовали нашу поездку, и вы же затеяли ту «зарницу» на болотах, которую пытаетесь поставить мне в упрек. И не я, а вы отвечаете за происходящее.

— Именно! Поэтому я и сам как лось носился по лесу, разыскивая вас, и людей гонял. К слову, думать об окружающих можно не только по долгу службы. Или как частное лицо вы о людях вообще не думаете?

— Отчего же, думаю!.. В том-то и дело… Но это едва ли вас касается.

Договорив, я почувствовала себя абсолютно выдохшейся. Поэтому не нашла в себе сил сопротивляться, когда Снегов вдруг с любопытством уточнил:

— Простите, я, кажется, недопонял. Что значит «в том-то и дело»?

Я вздохнула:

— Вы тут напомнили мне о возрасте… Так вот, на протяжении всей своей долгой жизни я ни разу не имела повода усомниться в следующем: нет в этом мире сволочи, которая бы обо мне испереживалась.

— Да?.. Хм… А о сволочах не от мира сего вы подумали?

Это было настолько неожиданно, что я не нашла что ответить. До автобуса мы дошли молча.

— Как успехи, Глеб Евсеич? — немного скованно обратилась я к ногам, торчащим из-под автобуса.

— Ничего! — бодро отозвались ноги. — Вот только починиться никак не могу!

Пока я в растерянности переваривала ответ, показались, обогнув кабину, Анна Федоровна с девочкой.

— Людмила Прокофьевна! Вы отыскались!

Тем временем выкарабкался Ясенев:

— А вы разве терялись?

Вместо ответа я начала багроветь, и слава богу, что вмешалась Анна Федоровна:

— Не важно, что терялась, важно, что нашлась. Хорошо бы теперь и поисковые группы собрать.

— Что ж вы мне сразу-то не сказали? Я бы посигналил, не было бы и нужды искать.

Мы со Снеговым оторопело переглянулись. Анна Федоровна, пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, начала давиться смехом.

— Посигнальте, Глеб Евсеевич, — суховато попросил Снегов, развернулся и отошел.

Я проводила его взглядом. Какой только ерунды не напридумаешь с перепугу! Откуда, скажите, взяла я этого «ангела смерти»?!

Еще раз этот вопрос я задала себе чуть позже, когда все наконец собрались, и я начала сбивчиво извиняться за невольно причиненное беспокойство — Снегов, не дав мне договорить, от лица коллектива ответил, что никто не держит на меня зла, обязал больше не пропадать и отправил всех разжигать костер.

Смеркалось. От автобуса то и дело доносились обрывки песен. Я отчетливо расслышала строчку «Лыжи у печки стоят». Очень своевременно, ничего не скажешь!

Костер разгорелся вовсю, но сидящие вокруг него выглядели довольно уныло. Только Марточка, несмотря на дождик, радостно носилась вокруг, напоминая в своем ярком плащике большую бабочку. Вот только бабочки, к счастью, не умеют летать с такой скоростью и, главное, издавать боевые кличи, на которые способен далеко не каждый индеец.

— А что это мы такие скучные? — Анатоль, похоже, вспомнил, что в детстве мечтал стать массовиком-затейником. — Раз уж мы все равно прочно засели на этой очаровательной… — Он демонстративно огляделся. — Комариной плеши, давайте возьмем от жизни все прямо здесь и сейчас.

— Начинайте! — хмыкнула Мари. — А мы подхватим… Может быть. Потом.

— Если я захочу? — радостно откликнулся Анатоль. — Заметано! Машенька…

— Можете называть меня просто Мари… Как все. — Тон ее, как ни странно, был одновременно угрожающим и медоточивым.

— Как прикажете, любезнейшая! — пропел Анатоль.

Козлов, до того достаточно индифферентно внимавший происходящему, вдруг просветлел лицом и с облегчением обернулся:

— Девочки, вы пришли спасти нас от голодной смерти?

По тропинке, напевая «У природы нет плохой погоды», гуськом шли «девочки». Возглавляла процессию Анна Федоровна в обнимку с накрытым вафельным полотенцем тазиком с пирожками. За ней семенила Анечка с большой плетеной корзинкой. Замыкала шествие Оленька, несущая четыре термоса.

— Блинчики, блинчики! — Марточка запрыгала вокруг тазика.

— Сейчас Евсеич с кружками подойдет, — весело пояснила Оленька, ставя термосы на траву. — Значитца, жить тут теперь останемся.

— С таким провиантом где угодно жить можно! — возликовал Родион Иванович, алчно поглядывая на корзинку. — А откуда это мяском тянет?

— Правильно смотрите на вещи! — рассмеялась Анна Федоровна. — В корзине шашлычки. И откуда только Глеб Евсеевич знал, что шашлык надо жарить заранее?

— Почто тут меня поминают незлым тихим словом? — беззвучно возникнув, откликнулся водитель.

— Да вот, народ хочет знать, откуда вам было известно, что не удастся поджарить шашлычки на природе? — голосом доброго самодержца спросила я. — Вы у нас часом не ясновидящий?

На миг разговоры прервались все разбирали пирожки с капустой, ватрушки и прочие слойки. Оленька разливала чай.

— Признайтесь, Ясенев, нарочно нас сюда заманили? — с набитым ртом продолжила Мари. — Отвинтили детальку и съели во благо родного коллектива?

— Это какого же такого блага? — нехорошим голосом спросил Козлов, отрываясь от пирожка.

— Ну как же? — удивился Мишенька. — Ничто не способно так сплотить, как смертельная опасность!

Козлов онемел.

— Не слушайте их, Родион Иванович, — вмешался Снегов. — Глеб Евсеич и не такое чинил. Возьмите лучше шашлычок — не пожалеете.

— Конечно! — бодро возгласил Евсеич. — Особенно если меня покормят немедленно. А что до детальки, так я ее не сам отвинтил, мне Снегов велел. А то чуть что — сразу Ясенев! Кто у нас, между прочим, организатор?

Слушая пикировку, я не сводила глаз с Козлова: тревога на его лице сменялась робкой надеждой на то, что все происходящее еще может оказаться шуткой. В конце концов я не выдержала:

— Прекрасная погода, товарищи!

За что люблю нашу контору — так это за понятливость и умение поддержать любую тему.

— Точно! — отсмеявшись, поддержал Мишенька. — Кстати о погоде. Идет как-то по телевизору передача с участием Вадима Егорова, ну, который бард. И вот он рассказывает, как пошел однажды в поход — то ли с альпинистами напросился куда-то, то ли еще что, точно не помню. Ситуация: им на вершину идти, а дожди льют два дня. Сидят они все в сырой палатке — бывают здоровые такие брезентухи, и вот инструктор берет гитару и с чувством поет «Я вас люблю, мои дожди». А дальше Егоров рассказывает: «Я радуюсь, думаю, вот он сейчас допоет, и я скажу, а это моя песня! И тут он допел, вдарил по струнам, прижал их ладонью и злобно сказал: “Эх, был бы здесь автор, поймал бы и в морду дал!” Ну, я почему-то и промолчал…»

— Вообще-то, когда эту историю рассказывал другой очевидец, — вмешался Снегов, — он уверял, что инструктор отлично знал, что автор песни сидит возле него.

Народ понимающе захихикал. Вечер переставал быть томным. Неожиданно Марточка, успевшая перепробовать все, что казалось ей достаточно вкусным, и заскучать, подергала Мари за куртку:

— Давай поиграем!

— И то правда! — Вытягивая салфетку из пачки, Мари обернулась к Лисянскому. — Тем более, что среди нас лучший пионервожатый всех времен и народов. Анатоль Эдуардович, вы, помнится, собирались взять все от жизни? Берите для начала бразды, организуйте нас и возглавьте.

— М-м-м… — Лисянский махом допил чай. — Легко! Марточка, ты любишь сказки?

— Люблю! — Перемазанное личико расцвело предвкушением.

— Замечательно! В какую сказку будем играть?

— В Винни-Пуха! — пискнула Марточка.

— В Муми-тролля! — бухнул, просияв, Мишенька. Увидев, что все взгляды обратились к нему, он смутился и попытался стать маленьким и незаметным — впрочем, без особого успеха.

Глаза Лисянского злорадно блеснули.

— В очередь… детки, в очередь! Итак, объясняю правила игры. Сейчас каждый из нас попробует найти свое место в сказке.

— Как это?

— Ну вот смотри, Марточка, — начала объяснять Анна Федоровна. — Кем бы ты могла быть в сказке про Винни-Пуха? На кого из героев ты больше всего похожа? Верно, Анатолий Эдуардович?

— Абс-ссолютно!

Марточка притихла, сосредоточенно хмурясь — похоже, задачу она приняла всерьез.

— Ну-с, кто начнет? — потирая ручки, Анатоль обвел нас взглядом.

Я наконец-то осознала, что сегодня его энтузиазм отдает чем-то нездоровым, изрядно меня раздражая. И не сдержала язвительной нотки:

— Инициатива наказуема, Анатолий Эдуардович. Идея ваша, вот и покажите коллективу пример.

— С превеликим удовольствием. — Он, кажется, не заметил иронии. — Я — Кристофер Робин, разумеется!

— И вовсе даже не разумеется! — медовым голоском пропела Мари. — Ну какой из вас Кристофер Робин? Если вы запамятовали, это мальчик, который таскал Винни-Пуха за ногу, бумкая головой по ступенькам. Не своей головой, что характерно. А поскольку кандидатура Винни-Пуха самоочевидна и дебатов не вызывает…

— А чего я-то сразу!.. — басовито пробормотал Мишенька, вновь обнаруживая себя в эпицентре внимания.

— …то еще вопрос вопросов, кто из вас кого в случае нужды протащит головой по ступенькам.

— А по-моему, даже и не вопрос! — рассудительно заметил Глеб Евсеевич.

У Мишеньки засветились в темноте уши.

— Ты — Тигра! — вдруг подала голос Марточка, ткнув пальцем в Лисянского.

— Устами младенца глаголет истина! — обрадовалась Мари.

— Эх, Машенька…

Мари с хорошим замахом хлопнула коллегу по плечу:

— Так и быть, Анатоль. Только для вас — Мария Авенировна.

Лисянский посмотрел на нее с укоризной, тряхнул плечом и невозмутимо продолжил:

— Так, замечательно, Винни-Пуха определили…

— А кто Винни-Пух? — требовательно вопросила Марточка, не заметив и не поняв наших экивоков.

— Я, — обреченно сказал многострадальный Мишенька.

— Следуя логике, сейчас мы должны найти Пятачка? — Родион Иванович, похоже, счел необходимым принять участие в общем разговоре. — Кто у нас Пятачок?

Повисло молчание. Все переглядывались, поочередно впадая в задумчивость. Наконец всеобщее мнение словно бы осело кристаллами, озвучил его, как ни странно, Снегов:

— А Пятачка-то у нас, выходит, и нет. Не вырастили мы, товарищи, Пятачка — упущение, однако.

Надо же… А мне-то казалось, что он нас и не слышит. Весь вечер он был особенно молчалив и задумчив.

— Чем оправдается отдел кадров? — Я обернулась к Оленьке.

Но оправдаться отделу кадров не дал Глеб Евсеевич:

— Как это «нет Пятачка»? Просто вы моего сына не видели!

— Ура! Отдел кадров докладывает: Пятачок найден! — закричала Оленька. И неожиданно сухо добавила: — Так что нечего на нас бочку катить. — Не выдержав роли, прыснула и тут же обратилась к Ясеневу: — Ну а вы-то у нас кто в таком случае?

— Известно кто: «Посторонним В.» я у вас. Пятачков, как выражается мой сын, предок.

— Ну-уу, так можно кого угодно обнаружить. И где угодно, — недоверчиво протянула Анечка. — Я в таком случае — родные и знакомые Кролика.

— Ух ты! — потрясенно пробормотала Марточка. — Одна тетенька — сразу все родные и знакомые Кролика!

— Да, Анечка, прямо скажу, не ожидал! Вы мне казались куда более цельной личностью. — Лисянский вновь подхватил упущенные было бразды. — Кто следующий? Родион Иванович?

Козлов нервно хихикнул. Видимо, он только сейчас понял, что и его очередь неминуемо должна была подойти.

— Да я как-то… Даже не знаю…

— Граждане, объявляю конкурс! Кто отгадает Родиона Ивановича?

Мне стало не по себе. И, кажется, не мне одной. Что и говорить, сплоченный у нас коллектив, все догадывались, кем должен оказаться Родион Иванович. Положение спасла Марточка:

— Давай ты будешь ослик Иа-Иа? — простодушно предложила она.

По лицу Козлова было видно, что ему решительно не хочется быть осликом, как бы его ни звали.

— А может быть, меня там вообще нет? — с надеждой спросил он.

— Да что вы, — с жаром начал Мишенька. — Иа-Иа потрясающий персонаж! Единственный обстоятельный и надежный человек во всем этом… зоопарке. И вообще он там самый рассудительный.

— Вы действительно так думаете? — слегка оттаял Козлов.

— Да! — решительно соврал Мишенька.

— А я тогда буду Совой! — азартно воскликнула Анна Федоровна.

— А я — крошкой Ру! — поддержала Марточка.

Анна Федоровна притянула внучку к себе:

— В таком случае, крошка, нам срочно нужна мама Кенга.

Маша как-то вдруг подалась вперед и с совершенно детским выражением лица — куда только делась ее дежурная ирония — сказала:

— Ольга Николаевна, вы будете мамой Кенгой!

— Конечно, деточка, — в тон отозвалась Оленька.

Видимо, каждый из нас, лишенных нормальной семьи, на всю жизнь остается ребенком, до старости испытывая тоску по маме, словно та отошла на минуточку, да так и не вернулась за нами. Конечно, в обыденной жизни мы солидны, уверены в себе (порой даже слишком), но стоит сгуститься сумеркам… Стоит дрогнуть сердцу… Стоит нам, в общем, расслабиться и утратить бдительность… Тут-то и выползает из атавистических глубин подсознания: «Мама-а-а!»

Мне, казалось бы, грех роптать — уж я-то росла в замечательной семье… Когда папу, а вместе с ним и маму не уносили черти с неблагозвучными именами «Соцзаказ» и «Загранкомандировка».

Ощутив, как тонка становится от этих размышлений моя скорлупа, я решительно встряхнулась и бодро спросила:

— Ну-с, кто остался необилеченным?

— Я! — Мари рассмеялась. — И раз уж у нас были даже все кроликовые знакомые и родные в одном флаконе, я, стало быть, могу стать Пчелами.

— Как, всеми сразу? Опять? — игриво ужаснулся Лисянский.

— Я на мелочи не размениваюсь, — небрежно отмахнулась Мари. — Ж-ж-ж…

— Это «Ж-ж-ж» — неспроста, — пробормотали из темноты.

— Рюрик Вениаминович, решайтесь. — Анна Федоровна разрезвилась как дитя, не хуже Марточки. — Кто вы у нас?

— Даже не представляю, кем я могу быть в этой сказке… Разве что Кроликом?

— А… что у вас общего с Кроликом? Извините… — озадачился Мишенька.

«Занудство, — подумала я. — Хотя на Кролика он все равно не похож».

— Ну, если у вас есть другие предложения — заранее готов согласиться.

Мишенька задумался, затем растерянно огляделся:

— Ой. А… других-то… и нет. Никого вроде не осталось. А как же Людмила Прокофьевна?

— Я почему-то уверен, что Людмила Прокофьевна выкрутится, — твердо сказал Снегов. — Кто вы, Людмила Прокофьевна?

Что-то в его тоне и взгляде показалось мне странным, как будто вопрос его имел второй, сокровенный смысл, двойное дно. Будто он был адресован не мне. От этого почему-то было немного грустно.

— Выкручусь-выкручусь. Спасибо за доверие, Рюрик Вениаминович. Так вот, дорогие мои, я буду зверем по имени Щасвирнус.

Коллектив протестующе взвыл.

— Нет уж, достаточно с вас на сегодня, — поспешно возразил Снегов. — Да и с нас тоже.

— Хорошо. — Я не могла не улыбнуться. — Таким образом, господа, поздравляю вас, Винни-Пуха мы добили.

— За что? — страдальчески вопросил Мишенька.

В ответ раздалось нестройное «ура».

— Тише! — шикнула Оленька. — Ребенок спит, разбудите.

Марточка и впрямь спала, устроившись на коленях у бабушки.

— Разбудишь этого ребенка, как же! Никогда не угадаешь, когда ей вздумается уснуть, но разбудить ее после этого задача не из простых, — добродушно успокоила нас Анна Федоровна.

— Ладно, ребята, — поднялся Ясенев. — Пойду-ка я займусь автобусом.

— А как же муми-тролли? — У Мишеньки словно отняли леденец.

Милый Мишенька! Я испытала внезапный приступ благодарности за то, что он вспомнил о славных зверьках — сама я постеснялась бы, хоть и нежно люблю Туве Янссон. Если в двадцать три года приверженность к детским сказкам выглядит мило, то в тридцать три — смешно. Но мне таки жуть как хотелось увидеть сослуживцев сквозь призму любимой книжки, и не поддержать начинания я не могла:

— Муми-тролли от нас не уйдут. Глеб Евсеич, определитесь и можете быть свободны. Я, как директор, вас отпускаю.

— Еще бы вы меня не отпустили, Людмила Прокофьевна! В противном случае вам как директору придется возглавить пеший переход до города. Этакий марш-бросок по болотам.

Массы вразнобой прокомментировали:

— «Куда ты завел нас, Сусанин-герой…»

— «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от болот после заката, когда силы зла властвуют безраздельно…»

— Прекратите балаган! — оборвал насмешников Ясенев. — Вообще-то я не из этой истории, но если коллектив так решил, я буду Моррой. А теперь я все-таки пойду. Пока автобус не будет починен, можете считать эту… с позволения сказать, полянку островом доктора Морры.

Ясенев ушел во тьму с таким видом, будто готов был в клочья порвать любого, ставшего на его пути. Некоторое время мы завороженно смотрели ему вслед. Затем заговорил Снегов:

— Вернемся к Туве Янссон. Людмила Прокофьевна, вы кто?

— Туу-тикки. — Я ответила на автомате, прежде чем успела подумать, и почти с испугом уставилась на Снегова. И словно в зеркало посмотрела: его лицо застыло в растерянности и потрясении. Словно и его врасплох застали. Мне очень захотелось спросить, в чем дело, но я смутилась и промолчала, не знаю почему.

Тишину нарушил Мишенька:

— Можно я буду Муми-троллем?

— Нужно! — отозвалась Мари. — А я буду Мюмлой!

— Мы вас никем иным и не представляли, уважаемая Марья Авенировна! — встрял Лисянский.

— Надо же! — изумилась Мари. — Он запомнил!

— Право же, не нарочно. Просто я помню, что «Авенир» на иврите означает «Бог есть свет».

Мари уже собралась было ответить, но ее опередила Анна Федоровна:

— Вернемся к нашим троллям. Я, с вашего позволения, буду Филифьонкой. Похожа?

— Пожалуй. А я — Хемуль. — Родион Иванович мечтательно улыбнулся и пояснил: — Сын, пока маленький был, замучил нас с женой этими троллями. Я почти все сказки чуть не наизусть запомнил. И ведь хватало у него книжек! Нет же, стоило ему заболеть, а болел он по малолетству часто, сразу ныл: почитай да почитай про муми-троллей.

— Да, у меня та же история, — поддержала Оленька. — Только дочка больше Буратино любила, а сын — Конька-Горбунка. Они вечно спорили. Ну а что касается муми-троллей, то раз мамой Кенгой я уже была, то здесь, пожалуй, побуду Муми-мамой. А вы, Анечка, кем себя видите?

Анечка замялась:

— Если никто не возражает, я буду крошка Саломея.

Ну и дела! Первый раз вижу, чтобы Анечка проявляла какие-то эмоции. Неужели и для нее чудесный мир, населенный невероятными существами, был тайной, оберегаемой ото всех?

А вечер-то, похоже, удался. Вот только команда моя явно подустала. Я огляделась. Костер догорал, и вместе с ним догорали остатки энтузиазма. Аня и Оленька начали собирать посуду. Анна Федоровна, обняв, покачивала Марточку. Мишенька отрешенно созерцал мерцающие уголья. Лисянский и Маша вполголоса переругивались. Пригревшийся Козлов, кажется, начал задремывать. Снегов задумчиво вертел в пальцах веточку.

И тут появился Ясенев:

— Все. Автобус готов.

— В каком смысле? — встрепенулся Козлов.

— Во всех. Полной реанимации не подлежит, но до города доберемся. На выход с вещами, пожалуйста.

Все пришло в движение. Глеб Евсеевич загасил костер, подхватил Марточку и двинулся к автобусу. Остальные потянулись следом.

Уже в автобусе, передавая девочку Анне Федоровне, Глеб Евсеевич поинтересовался:

— Ребенка, небось, назначили малышкой Мю?

— Вы и назначили, — отозвался Мишенька.

Я обернулась к сидящему сзади Снегову:

— А вы ведь так и не представились.

— Я? — Он взглянул так, словно его спрашивали о самоочевидном. — Снусмумрик, конечно.

Снегов? Снусмумрик?

Додумать мне не дал Лисянский:

— А я… Подождите, кто же я?..

— Ой, вот только не надо говорить, что вы Туве Янссон! — сердито оборвала Мари.

Автобус рывком тронулся с места.