Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

ВЕЩАЯ КАССАНДРА

ЛЕДИ: Здравствуйте, милейший!

БРОДЯГА: Здравствуйте и вы. Помнится, в феврале я обещал вам признания.

ЛЕДИ: Да уж! Помню как сейчас — речь шла о двух днях отсрочки. Что-то долгонько вы вспоминали о своем обещании — а посему, я думаю, в этом нет уже необходимости. К тому же мы, вроде бы, уже тогда разобрались с этим вопросом.

БРОДЯГА: Э, нет! Я человек слова, обещал — значит сделаю.

ЛЕДИ: Мне уже страшно. Хорошо, раз вы настроены столь решительно, что с вами поделаешь! Начинайте свои разоблачения.

БРОДЯГА: Начинаю. Иногда, идя по городу, я боюсь, что могу пройти мимо вас, но в этот момент случайно посмотреть в другую сторону — и разминуться.

ЛЕДИ: <<смеющийся смайлик>> Вряд ли вы узнали бы меня, даже если б столкнулись лицом к лицу.

БРОДЯГА: Вам-то откуда знать? А я узнаю вас даже с закрытыми глазами.

ЛЕДИ: Это как же, интересно?

БРОДЯГА: По интонациям.

ЛЕДИ: Вот и гадай после этого — сделали вы мне комплимент или отпустили колкость! Но вы ведь не знаете — может, мы живем в разных городах?

БРОДЯГА: Опять же: почему вы думаете, что не знаю?

ЛЕДИ: По крайней мере, полгода назад точно не знали — вы сами говорили об этом.

БРОДЯГА: Ошибочка-нестыковочка. Обознались, дорогая. Это, может, Профессор не знал (а может, уже и он догадался). Нет, Леди, интонации этого города, как и ваши, моя бесценная, не спутать ни с чем.

ЛЕДИ: Ну, если вы так уверены назовите его.

БРОДЯГА: О нет… <<смайлик-улыбка>> Я-то уверен абсолютно, но куда приятней оставить вас в сомнении относительно моей осведомленности.

ЛЕДИ: Ничего себе признания! И как прикажете вас понимать?

БРОДЯГА: Снова и снова: как вам будет угодно!..

ЛЕДИ: Бродяга, прекратите! Вы меня пугаете!

БРОДЯГА: Ну что вы, Леди! Поверьте, я далек от этого как никто другой. Ваше спокойствие мне дороже всего — примите это как еще одно признание.

ЛЕДИ: Благодарю. Не многовато ли на сегодня, если мое спокойствие вам так дорого?

БРОДЯГА: Неужели оно страдает оттого, что кому-то небезразлично?

ЛЕДИ: А вы думали! Конечно, страдает. Как специалист по эмоциям вы должны знать, что спокойствие вообще крайне легко спугнуть.

БРОДЯГА: В таком случае не смею тревожить вас более.

ЛЕДИ: Что совсем? Вообще-то я не хотела зайти так далеко.

БРОДЯГА: <<смеющийся смайлик>> Как уже неоднократно упоминалось, легко от меня не отделаться.

ЛЕДИ: Рада.

БРОДЯГА: Но сейчас-то вы позволите мне откланяться?

ЛЕДИ: А что я могу вам запретить?

БРОДЯГА: Можете. Но ведь не запретите?

ЛЕДИ: Нет, разумеется. До встречи, Бродяга.

БРОДЯГА: До встречи.

Следующая встреча с неуемной маменькой Рюрика Вениаминовича состоялась исключительно по ее инициативе, и более того — настойчивой просьбе. Услышав в трубке служебного телефона знакомый голос, я несколько опешила, но виду не подала:

— Людочка, пожалуйста, зайдите ко мне в субботу, в середине дня, — жалобно попросила она. — Мне нужна ваша помощь.

— Может, я смогу оказать вам ее раньше? Через посредство Рюрика Вениаминовича? — обеспокоенно спросила я.

— Нет, Людочка, нет. — В голосе собеседницы прорезались стальные нотки. — Посредничество Рюшика в данном случае исключено. Так вы сможете зайти?

— Зайду, Кассандра Антониновна, но едва ли раньше двух часов. Вас это устроит?

— Если раньше никак, то выбирать не приходится. Только вы уж обязательно приходите.

— Хорошо. До встречи.

И вот я сижу за уже привычным кухонным столом и готовлюсь выслушать очередную леденящую душу историю. Однако Кассандра Антониновна задумчива — словно не решается начать разговор. Ну же!

Кассандра Антониновна, словно услышав мои понукания, подняла голову и посмотрела на меня молча и пытливо. Будто ждала сигнала.

— Я слушаю вас, Кассандра Антониновна.

Очередной вздох — и наконец любезная хозяйка разразилась речью.

— Девочка моя… Я вас сосчитала!

— ?

— Я построила ваш гороскоп, сверила его с моим — и обнаружила, что вы приходитесь мне Исцелителем… И тогда я поняла: если вы не поможете мне, то и никто другой этого не сделает. Я ведь специально позвала вас сегодня, пока нет Рюшика. Дело касается его… Давайте я налью вам чаю.

— Спасибо. Лучше я. Вам тоже?

— Да. Пожалуйста.

— Как в прошлый раз?

— Да, я всегда такой пью. Берите баранки — они сегодня свежие…

Мне стало тревожно от внезапного доверия моей непредсказуемой приятельницы. Она меж тем, отхлебнув чаю, заговорила снова.

— Рюшик собирался в эти выходные делать ремонт в том доме на Корзуна — вы о нем осведомлены?

Я кивнула.

— Так вот… Конечно, из него и слова не вытянуть, но поверьте мне: я-то знаю этого оболтуса всю его жизнь… Для меня он совершенно прозрачен, и все его трепыхания абсолютно понятны. И вот что я вам скажу: его кто-то совершенно заморочил. Он держится как неумный влюбленный мальчишка.

Я чуть язык вместе с баранкой не откусила. Сама концепция влюбленного Снегова настолько неожиданна и абсурдна!.. Полагаю, вид у меня стал недоверчивый и обескураженный. Кассандра Антониновна заговорила настойчивее:

— Поскольку он все дни с утра до ночи проводит на работе, подозреваю, что именно там она и угнездилась. У вас ведь не слишком многолюдная контора?

— Нет.

— Может, вы сумеете выявить ее? Ну, присмотритесь, послушайте, что происходит. Пожалуйста, Людочка! Вы понимаете, сын — это все, что у меня есть. Последние семнадцать лет, с тех пор, как нас оставил его отец, у меня нет больше ничего и никого. Я просто не могу уступить единственного ребенка какой-то интриганке… Или, может, вы уже что-нибудь заметили?

Я совершенно искренне призналась, что до сих пор не замечала ничего подобного. И пообещала подумать над услышанным и присмотреться ко всем и вся. (А вот доложить о результатах не пообещала, и Кассандра Антониновна этого не заметила).

Вдруг подумалось: судя по компьютерному столику в углу, книжным полкам и прочим самоочевидным деталям, в этой однокомнатной квартире именно кухня является апартаментами Снегова. И вот сейчас мы сидим на его территории и строим против него козни. Не так уж важно, что я их не поддерживаю. Я принимаю пассивное участие в происходящем.

Между тем Кассандра Антониновна делится идеями относительно выявления и разоблачения интриганки с последующим искоренением в зародыше заведомо преступной страсти. Я вслушиваюсь мельком, поражаясь тому, куда девалось здравомыслие хозяйки, ее чувство юмора, а ведь было же! И как мне избежать дальнейшего разговора? Ведь еще немного — и я могу не совладать с эмоциями по поводу этой оголтелой, обезумевшей эгоистки!

От необходимости ломать голову на эту тему меня избавил звук открываемой двери. Кассандра Антониновна замолчала.

Я замерла с баранкой в руке. Ну вот, дождалась!

Из темной прихожей возник Снегов. Недоверчивое выражение на его лице заставило меня с новой силой ощутить неуместность своего пребывания здесь. Я опустила глаза.

— Рюшик! Уже вернулся? — фальшиво пропела Кассандра Антониновна.

Прислонив к блюдцу надкушенную баранку, я поднялась.

— Здравствуйте, Рюрик Вениаминович. Мне, пожалуй, пора, Кассандра Антониновна. До свидания.

Стараясь не смотреть на Снегова, я неловко выскользнула мимо него в прихожую. Проследовав за мной, он открыл многочисленные замки, распахнул дверь.

— Всего хорошего, Людмила Прокофьевна.

Кивнув, я спешно ретировалась.

Ну и денек!

Мне всегда легко думается в движении. Вот и сейчас, отмахав половину проспекта Ветеранов и идя через лесок, я вспомнила программу, которую пыталась внедрить в меня Кассандра Антониновна — и тут же принялась ее осуществлять. Нельзя, конечно, забывать, что когда у Кассандры Антониновны вышибает предохранители, она становится совершенно невменяемой. А их вышибает всякий раз, когда дело касается ее сына.

Вспышкой встала перед глазами фотография, сделанная когда-то еще здоровой и относительно молодой Кассандрой: собранный и решительный, но при этом мягко улыбающийся Рюрик… Твердый рисунок его губ… Судя по тому, что у них с матерью ничего общего, он может здорово напоминать своего отца. Человека, прожившего с Кассандрой Антониновной более двадцати лет и оставившего ее незадолго до собственной смерти. Хотелось бы знать, что усадило ее в инвалидное кресло: его уход? Его смерть? А может, страх повторения в дальнейшем едва не убившей ее ситуации? Желание избежать ее любой ценой, намертво привязав к себе хотя бы сына этого человека. Ни одной фотографии которого, замечу, в доме не наблюдается. Какой Вениамин? Не было никакого Вениамина. А вот Рюрик был, есть и будет.

Кстати, в свете особенностей Кассандры Антониновны поступок Вениамина Снегова выглядит не столько предательством, сколько запоздалым всплеском инстинкта самосохранения… То есть нет, и предательством тоже — но по отношению к Рюрику…

Стоп! Я ведь не об этом собиралась подумать. Влюбленный Снегов. Хм… Попробуем исходить из того, что у Кассандры Антониновны был период просветления, и ее гипотеза содержит рациональное зерно. Кро-о-охотное такое зернышко. Что тогда? Вернее — кто? Отметаем как ни с чем не сообразные кандидатуры Анны Федоровны, Оленьки, Мари, Анечки и мою. Кто у нас остается? Никого. Значит, я иду неверным путем.

Пробуем снова. Итак, меня отметаем потому, что я точно знаю: у меня романа со Снеговым нет. Анну Федоровну — хотя бы по возрастному показателю. Оленька — женщина, счастливая в семейной жизни, к тому же объединенная со Снеговым многолетней дружбой. Суровой мужской дружбой. Нельзя считать эти обстоятельства неодолимой стеной, но… шансов мало. Мари? Если бы это была она, все давно бы обо всем знали. Мари — не такой человек, чтобы скрытничать и хоть что-нибудь таить в себе… А вот Анечка именно такой. Что мы знаем об Анечке? Практически ничего… Интересно… Наверное, и правда стоит присмотреться. Хотя если за два года ничего не высмотрела…

Кстати, не исключено, что я снова иду неправильным путем. Кассандра Антониновна может неплохо знать собственного сына, но исходит ли она хоть из чего-то помимо этого? Вся «интрига» может замыкаться на нем. То есть не исключено, что он действительно в кого-то влюблен, но совершенно безответно. Тогда Оленьку и Мари в список придется вернуть. А вот меня — не придется, ибо я и Снегов — две вещи несовместные. Вернее, Снегов и я… Неожиданно остро царапнуло сожаление.

Ну вот наконец и метро. Домой.

Теперь — по привычному маршруту: в душ, затем в И-нет. Там (не в душе, естественно) меня поджидал Профессор. Мы успели как следует пообщаться — когда он вдруг начал говорить весьма неожиданные вещи…

ПРОФЕССОР: Да, кстати. Знаете, Тикки, есть такой город — Питер. Он как шкатулка с драгоценностями — но я не перестаю удивляться тому, как он умеет прятать в потайных ящичках главные, неброские свои сокровища. Возможно, не каждый увидит их и оценит по достоинству. Для меня же они бесценны. Есть, например, такое место — Лермонтовский проспект. Там на углу, чуть не доходя до улицы Декабристов, среди невысоких домиков стоит Большая хоральная синагога. Удивительное здание, производящее совершенно грандиозное, предполетное впечатление — легкость и мощь! Плавные линии, ажурная резьба, предельная соразмерность. И все это совершенно незаметно, пока не встанешь лицом к лицу — со всех иных сторон эта жемчужина заслонена маленькими домиками. Колдовство!

ПРОФЕССОР: Или вот, тоже например, есть такой старый, обжитой район — Заневский проспект и его окрестности. Там, среди давно привычных деталей городского пейзажа, среди прочно пустивших корни панельных домиков, незаметно течет маленькая, местами заросшая ивами и камышом речка Оккервиль…

.

ПРОФЕССОР: Что же вы молчите?

ТУУ-ТИККИ: Боюсь потревожить тишину.

ПРОФЕССОР: Это прекрасно! В таком случае я продолжу… Впрочем, продолжать можно бесконечно. Даже окраины этого удивительного города полны очарования — не говоря о пригородах. Поэтому мой вам совет, Тикки: если вам случится побывать в Питере — не покупайте путеводителей и не ходите маршрутами, а закройте глаза, вслушайтесь и ступайте туда, куда позовет вас сердце. Или просто идите наугад.

ТУУ-ТИККИ: Профессор, вы словно прощаетесь. Что это? Быть может, вы уезжаете? Почему тогда не расскажете мне о том заповедном крае, где расстояние становится преградой общению?

ПРОФЕССОР: Уезжаю? Этого никогда не знаешь наверняка. Надеюсь, однако, что еще успею в случае чего послать прощальную весточку.

ТУУ-ТИККИ: Значит, башенка звездочета опустеет…

ПРОФЕССОР: Вам кажется это неправильным?

ТУУ-ТИККИ: Не знаю… Боюсь только, ночи станут беззвездными.

ПРОФЕССОР: Я оставлю фонарик зажженным.

ТУУ-ТИККИ: Не надо. Ему будет страшно одному в темноте.

ПРОФЕССОР: …Тогда мне придется остаться.

ТУУ-ТИККИ: Тогда до встречи.

Не дожидаясь ответа, я отключилась от сети, вскочила, но не смогла сделать ни шагу и, спрятав лицо в ладонях, судорожно разрыдалась. Только сейчас поняла я, как далеко все зашло. Насколько невозможна моя жизнь без Профессора (а значит, и без Бродяги). Мне стало страшно.

И еще… Могло ли быть случайностью, что перечисляя «жемчужины Питера», Профессор упомянул основные места моего обитания Заневский, где я живу, и Лермонтовский, где работаю?

Ох, неправильно я живу! Совсем окопалась в доме, только и общения с внешним миром, что короткие вылазки на работу. А лето между тем не стоит на месте — сегодня последнее августа.

В конце концов, завтра начинается осень.

Итак, прекрасным августовским днем я шла вдоль зеленой, в переливах желтых и красных оттенков улице, предоставив ветру поигрывать причудливо завязанным темно-зеленым шифоновым шарфиком, и чувствовала себя как много лет назад, в незапамятные универские. В воздухе уже заметен тонкий осенний привкус — изысканная, чуть заметная горчинка.

С хлопотами последних дней я совсем перестала смотреть по сторонам, забыла, какое это чудесное время — август, и теперь наслаждалась, глубоко вдыхая и с удовольствием ощущая на лице уже свежий ветер и еще теплое солнце.

Поднимаясь по лестнице, я слегка занервничала. Что за глупости! Я уверенно нажала кнопку звонка.

Послышались шаги, дверь открылась — и я забыла слова, уже готовые слететь с губ. Стоящий в дверях Снегов был настолько не похож на себя, что я едва узнала его. Просторная клетчатая рубашка с закатанными рукавами, видавшие виды джинсы, легкие сандалии. Темные волосы схвачены шнурком. Все это так не соответствовало привычному образу!

Снегов смотрел молча и выжидающе. Что-то еще пряталось в его взгляде, чего я не могла понять. Казалось, он не был удивлен. Наверное, мы довольно долго стояли так. Потом он посторонился, пропуская меня внутрь.

— Здравствуйте.

Опомнившись, я наконец пробормотала что-то вроде «Добрый день!» и вошла.

Снегов провел меня в комнату. Ремонт приближался к концу, но повсюду были следы побелки и мусор. Неповторимая смесь запахов и гулкость шагов создавали легкое ощущение ирреальности.

Положив широкую перепачканную кисть на стремянку, Снегов неспешно вытер руки полуистертой ветошкой и, прислонившись к стене, посмотрел на меня.

Он не интересовался целью моего визита, не задавал вопросов и вообще вел себя так, будто впереди у него безмятежная вечность, и мое присутствие нисколько не нарушает царящего равновесия — просто смотрел, спокойно, как смотрят в облака или на бегущую воду. Голова слегка кружилась (наверно, от запахов). Чувствуя себя неуютно, я сбивчиво заговорила:

— Я вот… Рюрик… Вениаминович, решила зайти… Посмотреть, как у вас тут дела… идут.

— Потихоньку.

Ощущая зыбкость окружающего мира, я попыталась нащупать разбегающиеся слова. Мысли путались.

— Вижу, у вас все идет к завершению… А с виду тут ничего… светло. — Я умоляюще посмотрела на Снегова, надеясь, что он подхватит ускользающую нить разговора… Если, конечно, это можно назвать разговором.

— В самом деле… — Казалось, он заговорил для того лишь, чтобы моя последняя фраза не повисла в воздухе.

Одежда его слегка припорошена, а по щеке от виска тянулся меловой след. Я глаз не могла отвести от этого следа — куда бы ни смотрела, взгляд каждый раз возвращался, натыкаясь на загорелую кожу, отчетливо проступающую сквозь неровные белые полоски.

— Вот только душновато немного… — Слов отчаянно не хватало. — Вы бы, может, окно…

Встретив его взгляд, я замолчала на полуслове.

— Форточка открыта… — отделяясь от стены, тихо сказал Снегов. И сделал шаг в мою сторону.

Дышать стало нечем — может быть, поэтому я качнулась ему навстречу… Ткань мира рвалась и заворачивалась вокруг нас воронкой. Единственной точкой опоры в колеблющемся и плывущем мироздании были руки Снегова на моих плечах. Его глаза были совсем близко — темные и абсолютно бездонные.

Губы его дрогнули, словно он хотел то ли что-то сказать, то ли улыбнуться, то ли…

— Рюшик! — раздалось из коридора.

Кассандра Антониновна?

Меня обдало плеснувшей от него тяжелой яростью. Он прикрыл глаза, медленно, через силу отпустил меня и обернулся на голос. Раздался скрип коляски. Оказавшись заслоненной, я успела собраться и сделала шаг в сторону.

— Ну, как вижу, все у вас здесь в порядке, — выходя из прикрытия, решительно заговорила я, не давая Кассандре Антониновне и рта раскрыть. — Надеюсь, на той неделе работу можно будет считать законченной. Здравствуйте, Кассандра Антониновна! — Я кивнула онемевшей матери Снегова и наконец подняла глаза на него самого. — Что ж, всего хорошего, Рюрик Вениаминович, рада была видеть вас, Кассандра Антониновна.

— До свидания, Людочка!.. — растерянно кивнула та.

Строевым шагом я вышла в подъезд, сбежала по лестнице, обогнула дом, на автомате прошагала почти квартал — и тут вся бравада разом покинула меня. Сев на покосившуюся скамейку, я обхватила голову руками. Несколько минут просидела без единой мысли. Сердце бешено колотилось.

Господи, что же это было? И было ли вообще? Меня не оставляло ощущение… Все, что происходило — происходило помимо нас. А что, что произошло бы, не появись его мамочка так несвоевременно и бесцеремонно? Я была уверена, что знаю ответ, но… Но это было совершенно непредставимо. Снегов? Этого не может быть, потому что быть не может. Никогда. Я прямо-таки вцепилась в эту спасительную мысль. Как ни странно, помогло.

Запоздало удивилась: как Кассандра Антониновна вообще там оказалась? И как попала внутрь? Снегов что же — забыл запереть дверь? Впервые на моей памяти Снегов что-то забыл.

И тут меня осенило: а ведь Кассандра Антониновна, похоже, решила осуществить свою идею и специально пришла выследить «коварную соблазнительницу». В чем и преуспела. Я нервно засмеялась — и осеклась.

Неужели речь действительно шла обо мне?

Снегов? Нет — потому что не может быть.

«И что ты теперь собираешься делать?» — спросил мой неотвязный собеседник.

А в самом деле — что я могу сделать? И нужно ли что-то делать? Задумавшись, я какое-то время сидела без движения. Вот что получалось. Все закрутилось само собой, без малейшего моего участия… Ну хорошо, с минимальным моим участием. Так пусть, если хочет, так же разворачивается и дальше — я не буду ни помогать, ни мешать. Все равно я напрочь не понимаю происходящего. При мысли о Снегове я словно расслаивалась: одна половина все еще плыла в зыбком, осязаемом пространстве комнаты — а другая недоверчиво тянула: «Снегов?» — и выразительно крутила пальцем у виска.

«Ты спрашивал, что я буду делать? — сказала я внутреннему голосу. — Так слушай: я ничего делать не буду. Ни-че-го».

Явившись на работу в понедельник, я попыталась как можно скорее оказаться в своем кабинете. Нельзя сказать, что мне совсем не хотелось увидеть Снегова. Но как себя вести, я не представляла.

Однако добраться до желанного прибежища было не так-то просто. Мишенька с порога чуть не набросился на меня с ворохом факсов и телефонограмм. Я отбилась от него серией кратких распоряжений, взяла факсы, чтобы бегло их просмотреть. Вот тут и вошел Снегов.

Как я испугалась!

Он посмотрел участливо и чуть вопросительно. Почудилось — или впрямь за спокойствием его взгляда промелькнуло что-то среднее между отчаянием и надеждой? На миг запахло свежей побелкой.

Сверхусилием взяв себя в руки, я ответила вежливым взглядом и кивнула со всей учтивостью, на какую была способна:

— Здравствуйте, Рюрик Вениаминович.

Несколько секунд он продолжал всматриваться. Наверное, весь мой вид говорил: «Ничего не было», — но каким напряжением это далось!

Снегов устало отвел взгляд. Потом глянул снова — тяжело и отстраненно: «Ну не было так не было». И ушел к себе.