Смена эпох

ОТРЯД РАХИМА

— Так вы хотите знать, почему я отложил свою мотыгу и взял в руки автомат? Почему все эти люди, не только мы, мужчины, но и женщины, старики работают в поле с винтовками за плечом, а если надо, воюют вместе с нами? И за что мы сражались в нашем последнем бою?

Да, понюхали мы в эти дни пороха…

— Чай? Спасибо, Марзия. Давайте нальем по чашечке. Ужин еще не скоро, только зажгли костры. Немного отдышусь… Вроде еще не стар, всего 33 года, но шесть ранений дают себя знать.

Так вот, мое имя Рахим Палван. Всю жизнь я прожил в кишлаке Кара-Кутарма, совсем рядом с вашей границей. Один знакомый советский пограничник майор Гриша шутит, что в переводе на русский это название звучит как Черная Кутерьма. Наверное, так оно и было: наш кишлак — родина известного афганского богатея Гульбуддина, того, что живет теперь в Пакистане, носит кличку «инженер» и точит зубы на Апрельскую революцию. Семье Гульбуддина принадлежало много земли вокруг — тысячи и тысячи джерибов. На одних полях работали батраки, часть полей он сдавал в аренду, и осенью его амбары трещали от хлеба. Но ему было мало. По примеру своего отца он еще занимался ростовщичеством.

Мой отец оставил мне маленький надел. Когда он умер, один наш сосед-кулак разыскал какие-то старые бумаги, по которым выходило, что земля эта издавна, принадлежала его семейству. Человек я неграмотный, пришлось обратиться в суд. Два года длилась канитель. Дело я, конечно, проиграл, да мало того, мне же пришлось оплатить судебные издержки. Восемь тысяч афгани. Мое поле не стоило столько…

Ни таких, ни других денег у меня не было. Отправился я к Гульбуддину. Стою перед порогом его особняка, здоровый 20-летний парень, и чуть не плачу. В кабалу же лезу. На всю жизнь. А что делать? Ну, получил я деньги с обязательством выплатить через год уже 16 тысяч. Заодно предложили и работу. «Своей земли у тебя теперь нет, иди ко мне в батраки, — сказал Гульбуддин. — Иначе как отработаешь такой долг?» Так я попал к нему в двойную зависимость. За горсть риса бился на чужой земле от зари до заката, а через несколько лет был должен своему хозяину уже 70 тысяч афгани. С такой скоростью нарастали проценты. Да разве только у меня? В кишлаке живут семьсот семей, и все, кроме десятка кулаков, были по уши в долгах у Гульбуддина. Вот уж подлинно не жизнь, а черная кутерьма.

Если бы не революция, на моей судьбе можно было бы ставить крест…

Кишлак наш в 20 километрах от советской границы. Но, поверьте, нас держали в таком неведении, в такой дремучей темноте, что мы знать не знали, как живут люди на другом берегу Амударьи. Об этом мы впервые услышали от одного паренька, который учился в вашей стране. Его к нам прислали как агитатора из уездного центра Ширхана. Он рассказал, что там, в Стране Советов, такие же таджики, как и мы, работают на себя, а не на баев, дома у них — полная чаша, они учат детей в школах и университетах. Как сказку, слушали мы, что у них вдоволь земли и воды, что их кишлаки утопают в зелени садов. Собрав урожаи, они не раздают долги, а покупают новую одежду, телевизоры и ковры, справляют веселые свадьбы. В их хозяйствах появляются новые комбайны и тракторы, а во многих дехканских семьях есть легковые автомобили.

— У дехкан? — с удивлением спрашивали мы.

— У дехкан, — твердо говорил он. И мы верили ему. Потому что его послал к нам уездный комитет партии, той партии, которая совершила революцию в нашей стране.

Потом к нам приезжали люди издалека: из провинциального центра Кундуза, из Кабула. Они разъясняли жителям кишлаков, что республика хочет избавиться от феодалов, а их земли раздать простым крестьянам. И еще мы услышали: новая власть признала недействительными все дехканские долги ростовщикам, навсегда запретив ростовщичество. Гульбуддин в то время уже обосновался в Пакистане. Ну, что ж, мы стали делить его земли между собой. Делить по закону, который принял Революционный совет республики: в первую очередь среди безземельных и бедноты. Получил небольшой участок и я. Отец «инженера» Гулям Кадыр тогда еще не перебрался к сыну и жил в уже знакомом мне особняке, самом большом не только в нашем кишлаке, но и на много километров вокруг. Он и прихвостни этого семейства угрожали нам: «Рано радуетесь! Вы еще польете своей кровью каждый джериб нашей земли…»

Что было потом? Вы знаете сами. Со стороны Пакистана к нам пришли первые банды, хорошо вооруженные, на сытых сильных конях с точными приказами Гульбуддина, как и кому мстить. По нашей земле покатилась волна невиданного террора и насилий. Убивали партийных активистов, государственных служащих, отбирали хлеб и рис, выращенные на бывших полях феодалов. Ставили к стенке людей, сказавших хоть одно доброе слово о революции.

Введенные бандитами налоги и штрафы разоряли дехканские семьи. Даже за каждое снесенное курицей яйцо взималась дань в одну афгани. Когда в соседнем кишлаке Боасус крестьянин Ахмат-наим сказал главарю одной из гульбуддиновских банд Шир-Мамаду, что, если душманы заберут последний мешок риса в доме, его дети умрут с голоду, тот рассмеялся: «Ну, это дело поправимое!» и приказал убить всех детей Ахмат-наима. Их было шестеро.

Другой главарь, Фарид, велел привязать паренька-агитатора, о котором я вам рассказывал, за ноги к джипу и волочить из уездного центра к нам в кишлак. Когда джип въехал в Кара-Кутарму, в веревочных петлях остались только человеческие ступни.

У меня в ту пору была уже жена и маленький сын. И я сказал себе:

— Нет, если бандиты нападут на мой дом, буду защищать его до последнего дыхания!

Достал из сундука старую отцовскую винтовку и мешочек патронов, хорошенько вычистил их и спрятал под порогом. Из разговоров с односельчанами узнал, что так сделали и некоторые другие мужчины.

— Что мы можем поодиночке? Создадим отряд! — предложил им я.

Они согласились и выбрали меня своим командиром. Случилось это в 1984 году, и было нас 12 человек.

Свой первый бой мы дали Шир-Мамаду. Он прибыл к нам за осенней данью с 22 бандитами. Мы хорошо подготовились к встрече, да и он не ожидал отпора. Ни один из незваных гостей не ушел живым из кишлака. И вот что важно: в сражении приняли участие не только члены нашего отряда, но и многие другие жители селения.

В 1985 году у нас стало уже 180 бойцов. Вооружены мы были разномастно. 12 автоматов взяли как трофей у душманов. Несколько десятков карабинов и винтовок передали кишлаку местные подразделения афганской армии и народной милиции. К тому времени они тоже окрепли, набрали опыт борьбы с контрреволюцией.

Мы не только очищали свой кишлак, но стали очищать от душманской нечисти соседние. Люди смотрели на нас с надеждой, а басмачи — с лютой злобой. Они начали настоящую охоту на «Защитников революции» — так назывался наш отряд. Наши посты, вооруженные лишь легким стрелковым оружием, обстреливались из минометов и пушек. Были жертвы, но за четыре года борьбы мы не сдали ни одного поста и ни разу не дрогнули, не отступили.

Напротив, отряд рос, становился все более грозной силой для врагов революции…

Марзия, еще чай? Вот спасибо. Дайте-ка я познакомлю вас. Это же наша героиня. Три недели назад со своей подругой Шадикой она ездила в Кабул, где им вручили медали «За мужество».

Марзия была первой из женщин, вступивших в наш отряд. В недальнем кишлаке душманы за слушание кабульского радио убили ее мужа и сожгли дом. Она пришла в Кара-Кутарму с тремя маленькими сыновьями и разыскала меня:

— Хочу сражаться вместе с вами!

Кое у кого, признаюсь, были сомнения: маленькая, щуплая… Однако решились и не прогадали. Не каждый мужчина так бесстрашен в бою, как она. А поселили ее вместе с детьми при нашем штабе.

За первой ласточкой появились и другие. Сейчас в отряде 50 женщин, которыми командует Марзия. Когда мы уходим в боевые операции, наши сестры охраняют мир и покой в наших домах.

Какие операции? Часть из них мы проводим вместе с подразделениями армии и милиции, но многое делаем самостоятельно. Отряд освободил от врагов 12 кишлаков округи, где живут свыше 4 тысяч человек. Сегодня у нас 360 вооруженных бойцов.

Враг здесь весьма активен. Гульбуддину ох как не по нутру успехи революции в краях, которые он считал своей вотчиной. На его бывших землях растят для себя хлеб его бывшие батраки, созданы три школы, два сельскохозяйственных и один потребительский кооперативы, открыта новая больница… И он организует все новые и новые диверсии, засылает сюда отборные кадры головорезов.

Знаете, сколько времени продолжался наш последний бой? Две долгие недели. 12 бойцов потерял отряд. Какие это были люди… Честно говоря, мы бы могли лечь до последнего. Бандиты решили покончить с нами и хорошо рассчитали момент для наступления. Ближние части афганской армии участвовали в это время в другой операции за многие километры отсюда. Против нас использовали не только мины, но и ракеты. И тем не менее мы разбили гульбуддиновских молодчиков. Выражаем господину «инженеру» свое соболезнование. Так будет и в следующий раз. Пусть не сомневается. Пока бьются наши сердца, мы будем защищать нашу революцию.

ПОВОРОТ КЛЮЧА

— Опять «привет» от одноклассника, — сказал мне Асеф Шур и вышел из кабинета во двор крепости, куда пограничники вводили группу задержанных при переходе границы душманов.

Когда-то они и впрямь учились в одном классе лицея «Иман Сахиб» в городе Кундузе, но затем логика революционного развития в Афганистане развела их по разные стороны баррикады. Асеф Шур вступил в члены НДПА, закончил военную академию, стал офицером афганской армии. Его направили сюда, на афгано-пакистанскую границу. Сейчас он полковник, командир третьей бригады пограничных войск ДР А.

А его одноклассник Гульбуддин Хекматиар после окончания инженерного факультета Кабульского политехнического института (отсюда его кличка «инженер», под которой он известен в душманских рядах) перебрался в Пакистан. Здесь он основал крайне экстремистскую группировку ИПА — «Исламскую партию Афганистана», занимающую люто враждебную позицию по отношению к Апрельской революции. Под знаменем этой партии на афганской земле злобствуют против своего народа многие диверсионно-террористические банды. Они создаются, обучаются и вооружаются в Пакистане, а затем нелегально переправляются на афганскую территорию.

— Так вот и воюем с бывшим одноклассником, — продолжает наш разговор Асеф Шур. — Он засылает к нам бандитов, а я их ловлю.

Афганистан имеет с Пакистаном более чем 2000-километровую границу. Большая часть ее проходит по труднодоступным районам — через горы Гиндукуша, огромные пустыни Регистан, Дешти-Марго («Пустыня смерти»), Дешти-Наумид («Пустыня отчаяния»). Раньше граница практически не охранялась. Кто без надобности забредет в эти гиблые края?

Но когда в Афганистане произошла революция, молодой республике пришлось подумать об охране своих рубежей, особенно здесь, на юге страны. Именно сюда из Пакистана шли отряды наемных убийц и диверсантов, караваны с оружием, направляемые мировой реакцией, чтобы задушить, обескровить в необъявленной войне народную власть ДРА, запугать шантажом и террором всех ее сторонников.

Пограничные войска в Демократической Республике Афганистан совсем молоды. Молода и третья бригада Асефа Шура. Она охраняет ровно четвертую часть афгано-пакистанской границы — 525 километров, отделяющую от соседнего государства афганские провинции Кандагар и Забуль.

В трудных условиях служат пограничники. Безводье, многомесячная жара, отдаленность от населенных пунктов, полное отсутствие какой-либо древесной растительности, только кустики полыни да верблюжьи колючки. С ранней весны и до поздней осени донимают ядовитые змеи, скорпионы, фаланги, пауки-каракурты. Но самое главное беспокойство доставляют им, конечно, контрреволюционные отряды и группки, чуть ли не ежедневно стремящиеся проникнуть через пакистанскую границу в их страну.

Только за три последних месяца бойцы бригады захватили 30 душманов. Кроме того, было отбито нападение 57 крупных шаек, которые хотели с боем пробиться на территорию республики. В сражениях с ними погибли 15 и были ранены 17 защитников границы.

…Два дня я провел здесь, на самом беспокойном рубеже ДРА. Пограничники… Все они, солдаты и офицеры, надежные, проверенные во многих операциях люди. Как с гордостью сообщил мне Асеф Шур, 40 человек из его бригады награждены орденами и медалями республики, еще сто представлены к наградам. 96 офицерам и сержантам бригады досрочно повышено воинское звание.

В памяти пограничников свежи впечатления от встречи с одним из душманских отрядов. Было это в феврале. Батальон, которым командует капитан Джанад Голь, нес охрану в окрестностях пограничного города Спинбулдака. Во время ночного рейда рота этого батальона зафиксировала подозрительную активность по ту сторону границы. Немедленно была поднята по тревоге и вторая рота. Такое решение оказалось весьма своевременным. В ту ночь попыталось перейти границу крупное бандитское формирование, насчитывающее до 150 человек. Несколько часов длился бой у Спинбулдака. Когда нарушители поняли, что самим им с пограничниками не справиться, онй" запросили подмогу. В помощь душманам было прислано несколько десятков вооруженных до зубов головорезов, которые прибыли на грузовиках и бронетранспортерах. Однако не помогло и это. Бандиты были наголову разбиты. На поле боя остались 30 убитых душманов и один офицер регулярной пакистанской армии, два подбитых бронетранспортера и два грузовика американского производства. Остальные басмачи ретировались в свои пакистанские убежища.

— Будь это три года назад, — говорит Асеф Шур, — банда без особых помех переправилась бы на нашу территорию. Сейчас мы если и не закрыли на замок полностью всю границу, то первый поворот ключом в этом замке уже сделали. Бригада контролирует одиннадцать дорог, связывающих Афганистан с Пакистаном.

Батальон Джанад Голя, в чьем «хозяйстве» жили мы с комбригом А. Шуром, расположился высоко в горах и охраняет горные тропы и перевалы. По ним шла доставка оружия, контрабанды и новых банд в две южные провинции ДРА. Только за три месяца, предшествовавшие нашему приезду, солдаты батальона задержали контрабандные товары на сумму 15 миллионов афгани, перехватили несколько транспортов с американскими и итальянскими минами, патронами, автоматами и гранатами, адресованных врагам республики.

— Если бы не эта интенсивная помощь душманским бандам из-за рубежа, — говорил мне на прощание Джанад Голь, — в стране давно бы наступили мир и покой. Вот почему приходится крепить пограничные войска, заботиться об усилении охраны рубежей республики.

КОМАНДИРА ЗОВУТ ФИРУЗА

Бой был коротким. Попытка небольшой группы душманов проникнуть в Кабул, минуя крупные дороги с их патрулями, не удалась. Бандиты отходили в горы. Никак не ожидали они встретить здесь, у юго-западной окраины города, у простых глинобитных мазанок, окруженных, словно в кишлаке, полями и огородами, столь сильный пост. Вновь затрещали выстрелы, и трое остались лежать на земле. Двоим-то уж все равно, а вот ему, Али-хану, главарю шайки… Превозмогая боль, он корчился в борозде и беззвучно проклинал своих приятелей, бросивших раненого. А может быть, повезет, и его не найдут?..

— Брось в сторону автомат! — услышал он за спиной твердый голос.

Али удивился. Женщина? А с разных сторон сбегаются все новые — запыхавшиеся, возбужденные. И все с оружием в руках.

— Ну? — строго прикрикнула та, первая.

Шансов не было. Он криво усмехнулся и бросил к ее ногам автомат.

Когда его везли в ближайшее отделение царандоя, он, забыв о ране, страшно ругался: «Знали бы мы, что перед нами женщины, воевали бы совсем иначе. Покрошили бы вас, как капусту…»

— Ты уверен? — сказала Фируза. Ее лицо разрумянилось, черные, с ранней сединой, волосы выбились из-под платка. В огромных глазах таилась презрительная усмешка. Знал бы этот бандюга, что за ее плечами десятки таких стычек и что он далеко не первый «живой трофей», взятый ее отрядом…

Через два дня знакомый офицер царандоя, уже давно шефствующий над их отрядом, приехал к Фирузе. «Поздравляю, командир! На сей раз улов особенно весомый. Группа Али-хана несла в город мины-ловушки: «пачки сигарет», «авторучки», «консервы»… Да и самого главаря мы давно искали. Замешан в нескольких серьезных террористических акциях. Спасибо за службу! Решили представить тебя к награде».

В канун 8 Марта командиру отряда Фирузе в торжественной обстановке была вручена медаль «За беззаветность». С тех пор Фируза не снимает ее с груди.

…Гуль-Хана — обычный бедняцкий поселок. Многие годы здесь самостийно селились ушедшие в Кабул безземельные дехкане, лепя к одной глиняной хижине другую. Рядом с каждой — небольшой сад, луг, выпас или поле. Деревня, да и только. Когда-то сюда из провинции Вардак переселилась и Фируза, 15-летней девчонкой вышедшая замуж за такого же, как она, бедняка. Был он старше ее на двадцать лет. А нажил за свою жизнь всего-навсего простенькую мазанку, где до сих пор обитает их семья, да скромный земельный надел в. три джериба (в гектаре их пять). И сегодня они кормятся урожаем с этого поля.

Сейчас в Гуль-Хане, конечно, многое изменилось. Поселок обзавелся домами посолиднее. Народная власть построила больницу. Работают десятки дуканов, ремесленных мастерских, сооружается новая школа — старую еще четыре года назад сожгли душманы, и дети все это время учатся далеко от дома.

Фируза видела, как бесчинствовала на подступах к городу контрреволюция. Как нагло шатались по их поселку вооруженные до зубов чужаки, как заколачивали дуканы разоренные воровскими поборами и «налогами» торговцы. А когда душманы спалили школу, где учились ее сыновья, она обратилась к своим подругам, соседям, ко всем жителям Гуль-Хана:

— Надо брать в руки оружие! Разве революция — это не наше дело? Разве не мы сами должны защищать свои дома, свои семьи, свою землю?

Четвертый год действует отряд защитниц революции в Гуль-Хане, четвертый год двадцать пять отважных женщин охраняют мир и покой жителей поселка, несут дневную и ночную патрульную службу, ходят вместе с армейскими частями и подразделениями милиции в боевые операции, участвуют в ликвидации явочных квартир контрреволюционного подполья, в розыске тайников с оружием, вылавливают душманских связных. Читатель скажет: а что же мужчины? Действительно, в поселке живет более тысячи человек… Задавал Фирузе этот вопрос и я. «Мужчины — народ занятой, — разъяснила она мне. — Многие сейчас в армии, сражаются против душманов на передовой. Остальные — кормильцы семей, целый день на работе, а в нашем отряде — домохозяйки, студентки, старшеклассницы… Конечно, если на подступах к Гуль-Хане заварится серьезный бой, к нам на помощь спешат все, даже старики. А когда обычное дежурство, мы справляемся сами».

— Ну, а если в Гуль-Хане появляется сразу целая группа подозрительных людей? — спрашиваю я командира.

— Кто-то из дежурных звонит мне, — отвечает Фиру за, — а я оповещаю остальных наших девчат. Да, забыла вам сказать, большинству из нас государство поставило телефоны. В случае надобности звоню на почту, в больницу, там свои небольшие группы защитников революции из мужчин. Когда дело выглядит серьезным, сообщаем в царандой. Но почти всегда справляемся сами. В той же банде Али-хана было человек двенадцать. Не мальчики — опытные головорезы. Ничего, прогнали… Главное — все время быть начеку. Поэтому, кроме патрульных групп, у нас в самых ответственных точках есть еще несколько дозорных…

Фирузе чуть за сорок. Она глава не только у своих подруг, но и в своем большом семействе. О нем — особо, без этого рассказ о моей героине будет неполным.

Говорят, семья — это семь «я»… Для нашего случая сказано удивительно точно. Фируза рано овдовела — двенадцать лет назад. На руках остались шестеро мальчиков — от года до десяти. Подняла их сама, да как! Все выучились, кроме младшего, который ходит пока в шестой класс. Пятеро — члены партии, так же, как их мать (кстати, в НДПА вступили все члены отряда). Трое старших служат в армии, защищая революцию на самых беспокойных фронтах. Заманхан в Панджшире — «логове пяти львов», Мухаммед — в провинции Бадахшан, на границе с Китаем. Карим — на высокогорном перевале Саланг, через который в Кабул идут с севера все жизненно важные для страны грузы…

Открытый и веселый характер у Фирузы. Но однажды в отряде заметили, что у нее на душе неладно… Как ни приставали, отмалчивалась. А в последние дни опять повеселела. В тихую минуту ночной вахты поведала девчатам: «Получила два месяца назад с фронта три письма. И во всех одно и то же. Заманхану перебило осколком гранаты ногу. Танк Мухаммеда подорвался на душманской мине. Кариму очередью из автомата прошило плечо. Как я пережила это, не знаю. Но теперь вот все трое пишут, что выздоравливают, обещают приехать на побывку…»

— Что же ты ничего не говорила? — всполошились подруги.

— Боялась, не выдержу, расплачусь, сорвусь… А мне нельзя. Я же ваш командир!

ИЗ ОРЛИНОГО ПЛЕМЕНИ

События того утра развивались стремительно. Командир 355-го авиаполка, базирующегося в Баграме, вызвал к себе четырех летчиков. «Разведка доложила, что около города Хост пересекла границу новая большая банда. Контрреволюционеры разбили хорошо укрепленный лагерь, закладывают крупные хранилища оружия и боеприпасов. Видимо, хотят осесть надолго. Ваша задача — помешать их планам».

В 9 часов утра четверка легких бомбардировщиков взлетела с баграмского аэродрома. Пролетев над целью, убедились, что разведчики правы: в раскинувшемся внизу обширном палаточном городке не было ни женщин, ни детей, ни домашнего скота — одни вооруженные мужчины. При виде самолетов они кинулись к зенитным и ракетным установкам, хорошо видимым сверху.

Опустившись на минимальную высоту — 800 метров, летчики накрыли огнем цель. Ширзамин Ширзой с удовлетворением отметил, что его ракеты легли точно, и начал выходить из пике. Банда вела по нему бешеную пальбу. Самолет Ширзоя вдруг резко тряхнуло, правую руку пронзила острая боль. Машина, потерявшая управление, камнем пошла вниз на огромную, быстро приближавшуюся скалу. Ширзой едва успел нажать ручку катапульты, как самолет врезался в каменную толщу. С высоты, на которую его выбросил спасательный механизм, пилот увидел взметнувшееся под ногами пламя и черный густой дым.

Он озабоченно посмотрел вверх. Большой красно-белый парашют был, конечно, отлично виден в безоблачном синем небе. Особенно тем, кто на земле. Коллеги в своих сверхзвуковых скоростных могли его и не заметить. «Ну же, ребята, — молил он, — пройдите над лагерем еще раза два, отвлеките их».

Позднее выяснилось, что летчики в пылу боя действительно не увидели, как он катапультировался. Заметили только взрыв самолета, врезавшегося в скалу. Чтобы отомстить за погибшего товарища, они, не страшась прицельного огня снизу, еще и еще раз проносились над лагерем. Не будь этого, Ширзой был бы схвачен душманами уже в первые минуты после своего приземления. До лагеря было всего каких-нибудь 300–400 метров.

Спрятав в камнях парашют и летный шлем, Ширзой быстро побежал в сторону Хоста, до которого, он знал это, было около 30 километров. Но уже через несколько минут пришлось устраивать первый привал. Дело в том, что при катапультировании с его ног слетели ботинки. Бежать по острым камням в одних носках было трудно. Пришлось сбавить скорость. Хорошо еще, что эти горы покрыты густым лесом. Легче спрятаться, затеряться.

Он перетянул носовым платком разбитую кисть руки. Намокли от крови обе штанины летного комбинезона. Мелкие осколки посекли ноги выше колен. К счастью, кости задеты не были.

«Итак, — думал с горечью он, — в пассиве — погибший самолет, раненая рука, потерянная обувь. Почти весь путь к своим лежит через контролируемую душманами территорию. А что в активе? Остался живым!.. Немало, конечно. Но увидим, что она, эта жизнь, сейчас стоит».

Посмотрел на часы. 40 минут назад они вылетели из Баграма. Сражение позади уже стихло. Отстреляв боевой запас, его товарищи пошли домой, на базу. Надо было спешить. Не может быть, чтобы из нескольких сотен бандитов никто не заметил снижавшийся парашют. А тогда они кинутся вдогонку.

Солнце палило вовсю. Лес стал реже, хвойные деревья сменились кустарником, который почти не давал тени. После всего пережитого хотелось пить. Но воды нигде не было видно. Хотя и прошли недавно дожди, вода, конечно, вся сбежала по горным склонам вниз.

Ширзой быстро шел вперед, опасаясь, что за его спиной вот-вот раздастся гортанный окрик «Стой!». Вдруг его правую ногу обожгла резкая боль. Он так и рухнул на камни. Что такое? Оказалось, что в пятку впилась колючка терновника. Ну как теперь пойдешь дальше? С отчаянием посмотрел вперед. Вокруг, насколько хватало глаз, стояли кусты терновника. Целая чаща. А вся земля была усыпана опавшими колючками. Он медленно встал и сделал неуверенный шаг в сторону Хоста. «Да, пассив продолжает быстро расти». Посмотрел на часы — было только начало одиннадцатого.

К двум часам дня он представлял собой жуткое зрелище. На истерзанных терновником босых ступнях (от носков давно уже ничего не осталось) не было живого места. По камням за ним тянулся кровавый след. Ноги чудовищно распухли и посинели. Во рту пересохло. Язык стал словно каменный. От палящего солнца некуда было деться. Все тот же однообразный унылый рельеф: горный склон, небольшое ущелье, низкая поросль следующего склона — подъем. Сколько осталось позади километров? Он не знал. Чувствовал одно: впереди их будет гораздо больше.

Тут Ширзой первый раз потерял сознание. Очнулся от монотонных ударов молота, бившего по затылку, по вискам, но не снаружи, а изнутри, из спекшихся губ непроизвольно вырвалось: «Пить!». Он криво улыбнулся. Откуда вода в этой безлюдной горной пустыне?

Сквозь тупую боль, сковывавшую все его тело, медленно, но уверенно пробиралась простая и даже успокаивающая мысль: плюнуть на все и прекратить этот бесполезный поход. Разве не ясно, что он больше не осилит и одного километра? Закрыть глаза и уснуть. Солнце быстро доделает остальное… Только не забыть, пока еще сознание вновь не покинуло его, уничтожить летную книжку и маршрутную карту.

«Ну нет, брат! — жестко оборвал он эту мысль. — Списать в пассив все? Сурейю, которая ждет их первенца? Четыре года службы? Три сотни боевых вылетов? Годы учебы в советском авиационном училище, о котором мечтает столько афганских парней? И вообще — поставить крест на своем будущем в двадцать пять лет?»

И он снова поднялся и снова сделал шаг вперед. Услышал голоса людей. Сразу же укрылся за большим камнем. И правильно сделал. Невдалеке прошла разношерстно одетая группа вооруженных людей. Человек двенадцать. Они не искали его, поскольку двигались навстречу, со стороны Хоста. Ширзой невольно посмотрел на их ноги: встречные были обуты в крепкие добротные армейские ботинки пакистанского производства. Ему не раз доводилось видеть такие на захваченных в боях душманах.

Он шел совсем медленно. Через каждую сотню шагов валился на землю и мучительно ждал возвращения сил. Потом снова засовывал под рубашку раненую руку — так боль терпеть было легче — и вставал сперва на одно колено, потом на другое, пока не выпрямлялся во весь рост и командовал себе: «Иди!»

Сколько раз терял он сознание? Трудно счесть. В 9 вечера он подумал, что лишается рассудка: прямо перед ним на земле светились звезды. Закинул голову к небу: звезды сияли и там. Неужели?.. Сделав несколько шагов вперед, оказался на берегу маленького озерца и рухнул в воду. Судорожно втянул в себя большой глоток, и силы вновь оставили его.

Очнулся он от холода. Оказалось, что наполовину лежал в воде. «Хорошо, что здесь мелко, — подумал он. — Опять повезло. Целый день везет…»

К первому посту афганской армии, выставленному за восемь километров перед Хостом, Ширзой добрался незадолго до полуночи. В это время он уже не шел, а полз. Услышав голос, долго пытался понять, кто говорит. Толковали о сегодняшнем бое, здесь, на подступах к городу.

— Товарищи! — тихо простонал Ширзой. Его осветили прожектором и приказали: «Подними руки и двигайся к нам! Кто ты?»

— Я летчик… Свой… Утром сбили мой самолет…

Солдаты уже знали о том, что случилось у границы. Они с удивлением и ужасом смотрели на человека, стоявшего перед ними. На нем было все изодрано: одежда, кожа. Все в запекшейся крови. Он глянул на них поразительно ясным взглядом своих глубоко запавших глаз и стал медленно оседать на землю. Всю ночь командир охранявшей пост роты и замполит вытаскивали из его ступней колючки. В 6 утра за ним пришел вертолет из Хоста, а еще через час он улетел на специально присланном Ан-26 в Кабул.

…Я беседую с Ширзоем более года спустя после того весеннего сражения, столь краткого в воздухе и столь долгого и тяжкого на земле, сражения, которое он выиграл по всем статьям, как и положено людям из орлиного племени.

Медикам, в том числе и советским, удалось восстановить его здоровье и силы. Единственное — не совсем еще слушается кисть правой руки, на которой было сделано четыре операции. Говорят, однако, она полностью восстановится.

На новенькой капитанской форме Ширзоя (в полет он уходил старшим лейтенантом) сияет орден Красного Знамени, присваиваемый в Афганистане лишь за выдающиеся воинские подвиги.

— Где служишь теперь? — спросил я его.

— Конечно, в воздухе! — улыбается он. — Правда, временно в транспортной авиации ВВС: вожу солдат, боеприпасы, оружие… Пока не победит революция, другой жизни для себя не мыслю.

…В 1986 году высший орган государственной власти страны Революционный совет учредил высокое звание — Герой Демократической Республики Афганистан. В числе первых четырех Героев ДР А, удостоенных этого звания одновоеменно с его введением, был и Ширзой Ширзамин.

РЕЙСЫ МУЖЕСТВА

Первую звездочку на кабине своего КамАЗа Игорь Чернега, тогда еще рядовой, нарисовал особенно тщательно. Был солдат в тот декабрьский вечер преисполнен гордости. Крещение Салангом он выдержал с достоинством, хотя двухнедельный рейс этот потребовал от него такой сметки и настойчивости, такого стоического терпения и человеческого мужества, каких он даже и не подозревал в себе.

О Саланге. Это один из самых высотных в мире автомобильных перевалов, лежащий на отметке 3300 метров. Дорога здесь вьется крутым и узким серпантином, с одной стороны — отвесная скала, с другой — пропасть. Гололедица на трассе ужасная, тысячи машин, ежедневно проходящих через перевал, полируют полотно до зеркального блеска. Трехдневный подъем — мука, ползешь все время на низкой скорости. Главная забота — не дать мотору заглохнуть. Остановится машина, стронуть с места ее на гладком льду, да еще в гору, адски трудно. А за рулем 18-летний парнишка, вчерашний десятиклассник…

Это подъем… А спуск еще ответственней и опасней. Того и гляди разнесет, и врежешься в идущего перед тобой. В лучшем случае разобьешь себе передок, а то и вообще можно загреметь в пропасть.

Теперь машина. У себя на курсах ДОСААФ в маленьком городке Семилуки Воронежской области Игорь ездил на обычном трехтонном «ЗИЛе». Тут его сразу посадили на «шаланду» — десятиметровый «КамАЗ»-длинномер. С ним на равнинной дороге не больно-то поманеврируешь, а что говорить о горном серпантине?

Ну и, конечно, груз. «Насыпали» ему в Хайратоне полный кузов водопроводных труб длиной в двенадцать метров. Сказали: «Увязывай их как следует, чтобы при подъеме не съехали». Затянул вроде на совесть, тросами, проволокой. И что же? На первых километрах вверх колонну окутал густой туман. Трубы вспотели, покрылись мелкими капельками влаги. А когда залезли повыше, где хоть ясно, но мороз с ветерком, влага эта превратилась в лед. Готовая смазка. Чуть расслабило крепление, и трубы Игоря легко заскользили назад, под колеса идущей за ним машины. Можете представить, сколько нелестных слов зазвучало в адрес новичка, остановившего колонну. Правда, потом, когда трубы посыпались у одного лихого сержанта с полсотней звездочек на кабине, Игорь почувствовал небольшое облегчение. Значит, и с опытными водителями такое может случиться…

Груз собирали, конечно, все вместе. Колонна не может долго стоять. За ней следуют десятки других. Половина Афганистана, в котором нет железных дорог, снабжается и вывозит свои товары по трассе Хайратон — Саланг — Кабул.

Стоит звездочки такой рейс?.. Ребята постарше объяснили, однако, Игорю позднее, что был он в тот раз легким: в дороге их не обстреливали. «Может, оно и так, — заметил один из новых офицеров их подразделения Эдуард Николаевич Вахрушев, тоже впервые попавший на Саланг, — но перевал производит впечатление. Я, например, за весь путь не вспомнил о своем дне рождения. А мне, между прочим, во время рейса стукнуло тридцать».

Сегодня капитан Вахрушев — секретарь партийной организации подразделения, опытный, уважаемый командир. Несмотря на массу обязанностей, он, как и другие офицеры, ходит в рейсы через Саланг старшим колонны. За его плечами два десятка таких переходов.

Ну а у сержанта Чернеги, чья служба в Афганистане ко времени нашего знакомства подходила к концу, вся кабина в аккуратно выписанных звездочках. В чемодане под койкой бережно упакованный вымпел — «За сорок рейсов». Еще один вымпел — «За шестьдесят рейсов» полощется, словно боевой флаг «шаланды», на зеркале в кабине. Может быть, повезет, и он завоюет третий — «За восемьдесят рейсов». Это максимум, сколько может наездить за два года службы воин-автомобилист.

Сейчас на трассе стало больше порядка, на дорогу из Кабула в Хайратон и обратно они тратят уже не недели, а несколько дней. Сутки-двое — дома — и за новым грузом. Но даже из этаких скупых часов отдыха каждый половину проводит у своего «КамАЗа». Не дай бог, командир не выпишет путевой лист! Тяжкий удар по личному авторитету. Значит, шел в прошлый раз с огрехами, значит, запустил машину.

Воины-автомобилисты, солдаты Саланга… Не сильно ли это сказано об их пусть тяжелом, но сугубо мирном труде? Подразделение занимается доставкой исключительно строительных грузов. Лес, доски, трубы, кирпич, цемент — вот чем наполняются в Хайратоне их «шаланды» (это имя уже давно дали они своим длинномерным «КамАЗам», способным плыть по скалистым волнам Саланга с ношей в 14–16 тонн).

Все так, но жить и работать им выпало в условиях необъявленной войны, ведущейся жестоко, изощренно, продуманно. Душманы постоянно стремятся вывести из строя дорогу Кабул — Хайратон, обстреливают с гор колонны, отбивают отставшие машины. Засада, огневая очередь, атака, бой могут ожидать тебя за каждым витком серпантина. Значит, надо быть предельно бдительным, постоянно находиться в боевой готовности, уметь постоять за себя, за доверенное тебе добро. Твой единственный спутник в дороге, друг и защитник — автомат должен быть таким же надежным, как и мотор твоей машины.

Когда подразделение еще только набирало опыт, засада ждала их колонну под Хинджаном, недалеко от перевала. Едва миновали пост охранения, по машинам хлестнули из пулеметов. Старший колонны лейтенант Станислав Мокшанцев сразу понял: проскочить до следующего поста не удастся, навязывают бой. Он дал приказ остановиться и отбить нападение. Их было немного, чуть больше двадцати человек, но они действовали столь решительно и дружно, что банду удалось рассеять, отогнать в горные дыры.

Вернувшись домой, ребята на своем комсомольском собрании решили сделать одну машину именной в честь Михаила Пастухова, погибшего в бою. Право ездить на ней предоставляется лучшим водителям подразделения.

Сержант Чернега был награжден медалью «За боевые заслуги». Прошу рассказать ее историю.

— Дело, в общем-то, простое. Под Гардезом в «зеленке» (такое прозвище получили густые рощи, виноградники, сады вдоль дороги — излюбленное место душманских засад) окопались бандиты. Хотели взять нашу колонну. Мы решили не отбиваться всеми силами, вести машины дальше. А чтобы обеспечить движение, создали небольшую группу. Я находился в ее составе. Вышли из опасности нормально, не потеряв ни людей, ни технику. За это и был представлен к медали.

… Каким только методам подрывной борьбы не обучают в пакистанских спецлагерях наемных бандитов чужеземные советники, опытные мастера диверсий и террора! Присылаемые на Саланг выпускники «душманских университетов» применяют здесь все более современное оружие, все чаще прибегают к минированию, массированным обстрелам. Поэтому приходится серьезно заботиться о безопасности движения по трассе, всесторонне учитывать изменяющийся характер необъявленной войны.

Работа на машине замыкания ответственная. Сюда направляют ребят, технически одаренных и с хозяйственной жилкой. Они должны быть предусмотрительными и запасливыми, им надо всегда иметь под рукой необходимый набор запчастей, тросов, канатов, сцепок, автопокрышек и много чего другого. Им необходимо уметь определить характер и размеры поломки, а главное, в считанные минуты устранить ее. И что говорить, их работа требует немалого личного мужества: машина замыкания часто, много чаще других вынуждена отставать от колонны и подвергаться реальной опасности.

Как-то зимой везли из Хайратона кирпич. Попали под обстрел. Чья-то машина потеряла управление и сползла по горной стене на один серпантиновый виток ниже. Водитель успел выпрыгнуть. Колонна, не останавливаясь, шла дальше, а на месте аварии осталась «спасательная команда»: оренбуржец Сергей Гришков со своей машиной замыкания, его земляк Юрий Беседин, крепкий, знающий шофер, ездивший тогда на грузовике имени Пастухова, еще один водитель и лейтенант Игорь Несын. Меньше чем четырьмя машинами пострадавший «КамАЗ» вытащить было нельзя.

Беседин и Гришков слезли вниз, выгрузили кирпич, закрепили четыре упряжки канатов, и снова наверх. Едва душманы поняли, что добыча может уйти от них, они вновь открыли бешеный огонь. Несмотря на сильнейшую пальбу, ребята начали тянуть упавшую машину на гору. И спасли. И догнали колонну.

Больше года ездит Гришков на машине замыкания. Сам водитель, сам ремонтник, сам, если прижмет случай, «курок» (то есть автоматчик). Десятки раз приходилось отстреливаться, когда вдвоем-втроем догоняли колонну после устранения поломки.

— Куда собираешься идти после армии, Сережа? — спрашиваю я.

— В дорожный техникум. Моя дорога теперь ясна — буду автомехаником.

… Позади шесть дней пути. Ребята только что вернулись из рейса, привезли полные «шаланды». Все парни пыльные, чумазые, просоленные семью потами. Сейчас в Афганистане жара, на пустынных участках трассы, считай, половина дороги 50 градусов в тени. Откуда тень в пустыне? А в кабине окна и дверцы наглухо закупорены, потому как чуть приоткроешь — ворвется раскаленный воздух песков.

Ну ничего. Сейчас они сходят в баньку, попьют вволю свежего чая. А потом каждый, как бы ни устал, достанет заветную баночку с кисточкой и краской и нарисует на кабине своей машины новую звезду.

Стоил этого рейс.

ОТВАЖНЫЕ

Провинция Кунар. Кишлак Барикот. Эти географические названия чаще других мелькали в штабных разработках, боевых предписаниях и военных сводках афганской армии. Не захватив Барикот с бою, душманы решили взять его измором. Они окружили это маленькое селение в пограничной с Пакистаном провинции Кунар несколькими рядами осадных траншей, заминировали все дороги и подходы, ведущие к нему из глубины страны, и повели методичный обстрел сосредоточенного в старинной барикотской крепости армейского гарнизона. Огнем из тяжелых орудий им помогали со своей территории пакистанцы.

Осада длилась много недель. Гарнизон нес тяжелые потери, которые лишь частично удавалось восполнить с воздуха. Выход оставался один: направить сюда крупные части, разгромить банды и вызволить защитников Барикота.

Тогда-то и обратилось к советским саперам командование афганской армии: «Помогите провести боевые колонны. На подступах к Барикоту вся земля напичкана взрывчаткой. Одним нам не справиться».

Инженерно-саперному подразделению Георгия Гиля достались двадцать восемь километров горной дороги — двенадцать в ущелье Безымянном и шестнадцать в ущелье Печ-Дара.

Днем и ночью, несколько суток подряд, практически без отдыха шли впереди колонны солдаты подразделения. Они скрупулезно, как часовщик сломанные часы, изучали каждый квадратный сантиметр дорожного полотна. Первыми двигались вожатые минно-розыскной службы со своими четвероногими помощницами. За ними саперы с миноискателями, щупами, ломами и лопатками. Последним опытный «чистильщик» сержант Гнатышин. Пройдут, проверят, обезопасят километр дороги и дают сигнал колонне: можно продвинуться.

Не одну сотню хитроумно замаскированных зарядов обнаружили и обезвредили наши ребята. Только вожатый Александр Никитин с овчаркой Азой нашел 18 мин и три фугаса. Ничего не вышло у душманов. Колонну саперы провели без потерь.

Офицер Георгий Гиль показывает мне трофеи этого рейда. Вот, к примеру, две «итальянки», сделанные в Италии пластиковые мины, одна на шесть, другая на два с половиной килограмма взрывчатки. Обнаружить их очень трудно, металла там почти нет, только крохотная пружинка взрывателя. Ни щупом, ни другими средствами инженерной разведки такую мину не взять. Нужны интуиция, опыт, внимание, знание демаскирующих примет и свойств. Душманы закапывают ее глубоко, до 70 сантиметров, и действие «итальянки» непредсказуемо. По ней может пройти сто тяжелых машин, а сто первая взорвется: грунт за это время просядет, продавится маскировочный слой, создастся необходимое давление на взрыватель.

— Такие мины доставляют из Пакистана караванами, — говорит Георгий Гиль. — Здесь они распределяются между бандами. Каждый душманский подрывник покупает у главаря мину за свои деньги. В случае «удачного» взрыва он получает мзду, значительно превышающую эти расходы.

Видно, что у контрреволюции опытные наставники, замечает командир подразделения. Душманы ставят мины аккуратно, стараются не оставлять следов. Представляете, какое внимание нужно саперу? Определить их местонахождение становится все труднее, «запудрят» их так, что не видно ничего подозрительного. Лунку забивают камнями и гравием, плотно утрамбовывают. Отыскать такую мину щупом очень сложно, игла в скальный грунт не лезет. Остается миноискатель. Но в здешних камнях много металлических примесей, прибор реагирует на них почти так же, как на металл. Надо быть действительно асом своего дела, чтобы по тончайшим оттенкам в звучании сигнала, по неуловимым различиям в длине и высоте звука почувствовать, где ложная, а где истинная тревога. И все равно, сколько породы переворачивается…

Самым тяжелым в последнем рейде, продолжает свой рассказ командир, была ночная проверка дороги. Колонна двигалась без остановки на отдых, половина инженерной разведки и разминирования приходилась на ночные часы. Чтобы не выдавать себя светом, работали вслепую, в буквальном смысле слова на ощупь. Спасало единственное — перепроверка одних саперов другими. Между прочим, именно в ночное время «чистильщик» Юрий Гнатышин обнаружил две английские мины МК-7; они были установлены на «полке» — там, где дорога вплотную примыкает к отвесной скале…

Сержант Гнатышин родом из молдавского города Бельцы. Высокий, под два метра, белокурый красавец. Дома закончил ПТУ, по профессии электрик. На его широкой груди пять значков: гвардейский, «Отличник Советской Армии», «Классный специалист», «Парашютист-отличник», «За военно-спортивные успехи».

— Что главное в работе сапера? — переспрашивает он. — Обстоятельность, неторопливость… Знаю, что после меня уже никакой проверки не будет, прозеваю — речь пойдет о человеческих жизнях. Может, потому пока не был ранен сам (не сговариваясь, мы оба трижды стучим по деревянному столу), да и подрывов за мной, по моей вине ни разу не было… Личный риск? Он, конечно, в нашем деле большой. Незадолго до Барикота саперы из соседней афганской части угодили на минное поле. И какое! На одном квадратном метре было от девяти до четырнадцати мин. Начались подрывы. Решили дальше не двигаться. Дали по рации сигнал тревоги. Пришла наша группа, штыконожами проделали проход, вытащили всех…

Прошу Гнатышина познакомить меня с другим героем кунарского рейда, Александром Никитиным. До службы в армии учился и жил в Стерлитамаке, закончил строительный техникум. В военкомате его спросили: «Животных любишь?» — «Конечно. Всю жизнь мечтал иметь собаку. Да родители не разрешали». — «Ну, что ж, это дело поправимое. Будет у тебя своя собака».

Так Александр встретился с Азой. Досталась она ему щенком. Сам разрабатывал у нее рефлекс на запах взрывчатки. Сначала, когда Азе было два месяца, учил ее ходить зигзагообразно, размещая приманку в шахматном порядке. Затем располагал кусочки мяса на взрывчатых веществах, на открытых минах, на заглубленных без маскировки и, наконец, на замаскированных. Полгода напряженной тренировки, и вот уже восемь месяцев такой же напряженной работы.

«Аза очень подвижная, ласковая, обладает острым чутьем. И что особенно важно — собранная, во время поиска не отвлекается. На занятиях всегда серьезна. Вроде бы рутина, давно знакомые команды — «сидеть», «лежать», «рядом», «ко мне», а выполняет их со всей ответственностью, словно знает, что без постоянных тренировок быстро выйдешь из формы. Во время учебного розыска без труда находит все мины».

— Ав настоящем деле?

— Там, конечно, труднее. Когда собака проедет сотни километров в бронетранспортере, от грохота, лязга, дорожной пыли, бензинового запаха чутье у нее притупляется. Надо дать ей отдохнуть, тогда работа пойдет… Хотя в кунарском походе Аза показала себя хорошо, у нее выявился и один недостаток. Быстро устает во время жары (днем у нас под 60 градусов было). Поработает максимум пятнадцать минут, потом начинает хитрить: садится там, где ничего нет. Сейчас буду больше тренировать ее на выносливость.

За время службы Саша вместе со своей помощницей обнаружил 24 мины. Сколько спасенных человеческих жизней, оставшейся невредимой техники… Причем Аза — далеко не рекордсменка, как, скажем, ветераны подразделения: Эльза, Инга. У них на счету сотни обезвреженных мин. Труженицы саперной службы…

…Сегодня у ребят выходной день. Кто на волейбольной площадке, кто присел у телевизора. А кое-кому завтра снова в поход, на проводку колонны с горючим. И они строго и тщательно проверяют свой дорожный груз, миноискатели, щупы, «кошки» для уничтожения неизвлекаемых мин, шанцевый инструмент, мотки веревок, бронежилеты, автоматы, боеприпасы, продукты, воду… 20–25 килограммов дорожного багажа на каждого. И все это надо тащить на себе.

,Саша Никитин и вожатый Эльзы Павел Котляров сидят в окружении новичков, ребят недавнего призыва, и терпеливо отвечают на их вопросы:

— А почему у наших собак такие нерусские имена?

— Потому что все они — немецкие овчарки. Лучшая порода для розыска…

— А почему эти имена «дамские»?

— С псами работать тяжелей. У них вечная борьба за лидерство.

Новички слушают рассказы бывалых солдат. А завтра им нести вперед эстафету интернационального долга, продолжать ратный труд своих старших товарищей в братском Афганистане, против которого враги молодой республики разожгли пламя преступной войны.

ХИРУРГ НА ЛИНИИ ОГНЯ

Майор-пограничник с недалекой заставы был деловит и немногословен. Час назад из надежного источника получено сообщение, что через сутки утром из Пакистана должна пересечь границу банда в 100–120 человек с караваном оружия. В этих местах известны четыре перехода. Три пограничники с помощью царандоя, партийных активистов и здешнего отряда защитников революции сумеют перекрыть, а вот на четвертый сил уже нет.

— Не помогут ли советские товарищи? — и афганский майор просит помощи у своего, уже можно сказать давнего, друга капитана Александра Тимченко.

Ни о каких раздумьях не могло быть и речи. Проникни такой караван к душманам беспрепятственно, беды потом не оберешься. Сколько сотен, а может быть, тысяч смертей законсервировано в его дорожных ящиках! Каким горем и болью для жителей кишлаков округи может обернуться их успешная доставка по назначению…

В полдень вдоль Кандагарского шоссе по песчаной целине двинулась группа мотострелков из восьми БТР и БМП (бронетранспортеров и боевых машин пехоты). В головном БТР находился сам Тимченко, занимавший командирское место рядом с водителем. Рядом во вращающемся кресле — стрелок. Дальше вдоль машины тянулись две узкие скамьи, на которых разместился со своим имуществом старший лейтенант Сергей Филатов — военврач, хирург. Боевого крещения он еще не прошел и поэтому готовился к предстоящей работе особенно тщательно.

— Обезоружить, а тем более взять караван — штука непростая, — рассказывал новичку капитан. — Мне не приходилось, а вот афганца видел? На его счету три или четыре. Проводники разрабатывают детальный план проводки такого транспорта. Серьезное разведывательное обеспечение. Тайные знаки из веточек и камней: «дорога закрыта», «объезд направо». Сигналы дымами, фонариками из укрытий. При ночной встрече с патрулем бандиты стремятся резко развернуться и как можно быстрее уйти назад, а если бой неизбежен, сражаются отчаянно…

Филатов слушал его и время от времени поглядывал из открытого люка вперед и по сторонам, а чаще назад, где в середине и в замыкающей машине ехали его помощники — сержанты-санинструкторы братья Василий и Александр Струначевы и Руслан Таран. Вокруг было жарко, пыльно и абсолютно безлюдно. Лишь далеко справа на Кандагарском шоссе мелькали нечастые автобусы и грузовики да дорожные посты афганской армии: врытый в землю танк с тремя-четырьмя фигурками прячущихся в его тени солдат.

Они шли без особых происшествий свыше десяти часов. На коротком привале Филатов дал анальгин прапорщику Владимиру Ряднову: у того разболелся зуб. Сделал компресс молодому солдату: с непривычки ему напекло голову.

Бой свалился на их группу, словно с небес, — жестокий, неожиданный, в кромешной тьме южной ночи. Банда, поджидавшая караван на склонах горы, обрушила на внезапно появившуюся колонну ураганный огонь из гранатометов и пулеметов.

— Бей, — крикнул Тимченко стрелку. — А ты, что, хирургия? Где твое оружие?

Филатов уже высунулся со своей «погремушкой» из люка. Направил автомат туда, откуда неслись огневые очереди, изо всех сил нажимая на курок. Молчит. Что случилось? Ах, черт, не догадался снять с предохранителя. Молчит опять. «Да я же не передернул затвор». Наконец «калашников» заговорил.

Из переднего люка вел стрельбу Тимченко. Вдруг он опустил свой АКМ. Две его машины были подбиты, бой завязался тугой, надо принимать круговую оборону. Вырвал у механика микрофон: «Занять круговую оборону! Усилить огонь! Раненых ко мне!» Филатова он не видел.

Первым в командный БТР внесли Ришата Абузаярова, стеснительного, тихого парня из Казани. Кумулятивный снаряд из гранатомета, пронзивший борт его БТР, пролетел через кабину струей горячих осколков. Из другой пострадавшей машины доставили Владимира Ряднова. «Есть кто еще?» — крикнул сновавшим вокруг машины санинструкторам Филатов. «Так, царапины, — ответил Руслан Таран. — Справимся своими силами!» Позднее доктор узнал, что к тому времени Руслан был ранен осколком в голову, а Василий Струначев — в ногу. Но, никому не сказав ни слова, они обошлись сами, в порядке солдатской взаимопомощи. Как-никак, на счету этих санинструкторов по три десятка боевых выходов…

Взглянув на раненых ребят, Тимченко озабоченно присвистнул и приказал задраивать люки. Огонь со стороны гор к этому времени ослаб: подразделение работало хорошо. Но тем опаснее были отдельные прицельные выстрелы. По этой причине нельзя было зажечь свет — полная демаскировка… Включили тусклые синие лампочки. Филатов осмотрел Абузаярова, и сердце замерло, руки стали мокрыми от холодного пота. Проникающие, касательные, слепые — множественные осколочные ранения. Но пугаться и горевать было некогда. Вспорот комбинезон, быстро наложены жгуты, повязки. Вместе с механиком-водителем устроили раненого поудобнее, положили под него специальную плащ-палатку, подобие надувного матраца, известную у солдат под названием «дождь».

И тут принялся за Владимира Ряднова. «Второй раз попал к вам сегодня, доктор, — тихо прошептал он, пытаясь улыбнуться. — Но кости целы, знаю точно, и зуб вроде прошел…»

Прапорщика и впрямь кумулятивная струя «пощадила». Несколько осколочных ранений, но все в мягкие ткани. Перевязывая, Филатов слышал, как Тимченко по рации вызывает вертолет.

А стволы боевых машин продолжали бить по верхушке горы. Бой продолжался. Тимченко не забывал о том, ради чего они вышли в путь. Караван по их проходу проникнуть в страну не сможет.

…Ряднов лежал спокойно, и молодой врач не отходил от соседней скамейки. Повязки Ришата в нескольких местах опасно потемнели и намокли. Пульс плохо прощупывался. Когда же будет вертолет? За день они ушли далеко. Не менее получаса лета…

Огонь с гор прекратился. Душманы были разбиты или сочли за благоразумие ретироваться. Умолкли и бронемашины. Но тишина продолжалась недолго. Ночное небо вдруг вновь загрохотало и осветилось всполохами. Тимченко, обследовавший поле боя, сунул голову в открытый люк и тревожно сказал: «Идет гроза!»

В другое время так радовались бы они столь редкому в этих пустынных местах грозовому ливню, с таким наслаждением и детским весельем смывали бы под его струями соленый пот и зудящую пыль, копоть и возбуждение от недавнего боя. Но гроза означала невозможность приземления вертолета, опасную, может быть, трагическую оттяжку помощи раненым. И верно, в рации затрещал далекий, раскалываемый треском помех голос: «Сесть не могу. Обширный грозовой фронт. Возвращаюсь на базу. Ждите «двадцатьчетверку». Ми-24 — большая маневренная и технически совершенная машина. Ее пилоты вершат чудеса. Но когда они будут здесь? И Тимченко снова садится к микрофону, а Филатов решительно приказывает включить сильный свет. Мягкими бережными движениями снимает с Ришата набухшие от сочащейся крови бинты, присыпает и прижигает, делает новые жгуты и повязки, противошоковую инъекцию.

В воздухе загудели вертолеты. Умницы ребята! Прослышав о грозе, поднялись в небо. «Довезешь?» — строго спрашивает Тимченко Филатова. «А как же вы?» — «За нас не бойся. Остаюсь еще с тремя лекарями…» В вертолете Филатов не выпускал жаркую руку Ришата из своей, следил за кровяным давлением, не давая опуститься ему ниже допустимого уровня. Редкими взглядами и фразами подбадривал Ряднова: «Ну что, прапорщик, зуб действительно отпустил?» Другим вертолетом летели раненые полегче. Приземлились прямо перед госпиталем, и через две минуты Абузаяров и Ряднов были на операционном столе.

…В этом госпитале я и познакомился с Сергеем Филатовым, 30-летним военврачом, выпускником Куйбышевского медицинского института. За тот свой первый бой он удостоен медали «За отвагу», недавно представлен к ордену. После событий, о которых рассказано здесь, прошло время. «Чем же они закончились?» — спрашиваю у Сергея. «Караван был задержан и обезврежен. Многие участники схватки с бандитами получили боевые награды, в том числе и все три моих санинструктора. Прапорщик Ряднов продолжает службу.

А Ришат Абузаяров недавно написал из Казани, что жив-здоров, на радость своим близким. Ну и, разумеется, нам, врачам, спасавшим его».

Сам Сергей Филатов продолжает ходить в дальние и ближние походы с советскими и афганскими автоколоннами, с саперами, поскольку его дело — это самая первая помощь солдату, место его работы — передняя линия огня. В госпиталь он командирован на короткое время. Понятно, не на отдых, не для передышки. «Прохожу стажировку в хирургическом отделении. Я же по специальности хирург, и нередко мне приходится выступать в своей прямой роли. Учусь у мастеров — здесь у нас настоящие асы».

ЭТО БЫЛО В БАДАБЕРЕ

Если верить официальным утверждениям руководителей Пакистана, и прежде всего главы его нынешней администрации Зия-уль-Хака, власти этой страны слыхом не слыхали о каких-либо афганских контрреволюционерах, окопавшихся на их территории, и уж, во всяком случае, не имеют с ними ничего общего. События в Северо-западной пограничной провинции этой страны еще раз разоблачили грубую фальшь и лицемерие пакистанского режима. Речь идет о расправе над советскими и афганскими военнослужащими, похищенными душманскими бандами на территории ДРА и тайно переправленными в Пакистан.

Как сообщили аккредитованные в Пакистане корреспонденты агентств, эти военнослужащие находились в контрреволюционном учебном лагере Бадабер, что в тридцати пяти километрах от центра провинции — города Пешавар. Лагерь находится вблизи аэродрома, с которого в свое время взял старт американский самолет-шпион У-2, пилотируемый Пауэрсом. Сейчас здесь иностранные «наставники» ведут спецподготовку душманов для участия в необъявленной войне против Демократической Республики Афганистан.

В сообщениях журналистов, в том числе и пакистанских, говорилось, что узники ждали своей участи в невероятно тяжелых условиях. Долгое время их держали в цепях и кандалах, жестокими пытками и изощренными унижениями стремились склонить к предательству. Однако наши и афганские воины вели себя с достоинством и гордостью. Они настойчиво добивались встречи с представителями советского посольства в Исламабаде или передачи их правительству ДРА. Пакистанские власти наотрез отказывались выполнить это законное требование.

Тогда горстка смельчаков обезоружила охрану и захватила склад с военным снаряжением. Заняв круговую оборону, восставшие вновь потребовали встречи с официальными представителями посольств СССР или ДРА в Исламабаде. В ответ исламабадские власти приняли решение использовать регулярную армию. Лагерь был окружен воинскими подразделениями. Началась жестокая многочасовая схватка. Используя оружие, захваченное у бандитов, небольшой отряд советских и афганских воинов уничтожил более ста контрреволюционеров и пакистанских солдат. Но силы были слишком неравны. Пакистанская солдатня в упор расстреливала оборонявшихся из орудий.

Пакистанские власти сделали все возможное, чтобы мир не узнал об убийстве советских и афганских военнослужащих на их территории. Решение замолчать трагические события под Пешаваром было принято на чрезвычайном заседании правительства. Однако тайное стало явным. Когда злодейское преступление в Бадабере было подтверждено неопровержимыми доказательствами, советский посол в Исламабаде передал президенту Пакистана решительный протест. С протестом выступил и МИД ДРА. В этих документах вся полнота ответственности за случившееся возлагается на пакистанскую администрацию.

Как же реагировал Исламабад? В ответной ноте пакистанского МИДа утверждается нечто совершенно немыслимое: будто инцидент в лагере вызван двумя передравшимися группировками душманов, а все остальное — безответственный вымысел пакистанских и зарубежных журналистов и будто бы советских военнослужащих на территории Пакистана не было и нет…

Какова была цена этому ответу? В Кабул из Пакистана удалось перебраться одному из бывших узников лагеря Бадабер. Мухаммад Шах — рабочий кабульского авторемонтного предприятия, обслуживающего советские автомобили «КамАЗ». Некоторое время назад на свой страх и риск он отправился в Пешавар на поиск своей жены и дочери, угнанных туда душманами из пограничного кишлака. Что было дальше, рассказывает он сам:

«Близ Пешавара меня задержали вооруженные афганцы. Расспросив, как я тут оказался, они предложили мне сесть в их «джип» и поехать туда, где все разъяснится. Так я попал в лагерь Бадабер, вернее, в его тюрьму, где меня затолкнули в темную, вонючую камеру. В первую же ночь бандиты сильно избили меня, назвав эти побои «крещением новичка». Избивали много раз и потом.

Днем меня и других заключенных заставляли работать — строить склады для оружия, казармы для бандитов, проходивших здесь воинскую подготовку. Очевидно, мы были обречены, потому что душманы и их наставники нисколько нас не стеснялись: мы хорошо видели, какое у них оружие, какая техника, сами разгружали автоколонну с прибывшими ракетами, минами, орудиями. Обычно при разгрузке присутствовали иностранные инструкторы, преподающие на курсах военной подготовки.

Работали мы на разных объектах, и я хорошо разглядел место нашего заключения. Огромная территория, примыкающая к высоким горам, без зелени, без воды, только десятки унылых строений. В двух из них размещались тюрьмы. Условия во второй, говорят, были куда тяжелее, чем в нашей.

Я пробыл в Бадабере уже три месяца, когда однажды в начале апреля нас послали на разгрузку дров. Их привезли два многотонных грузовика. Одну машину разгружали мы, другую же, к нашему неописуемому удивлению, русские. «Как они попали сюда?» — терялись мы в догадках. Однако машины были поставлены метрах в двадцати друг от друга, и охрана на сей раз состояла не из душманов, а из пакистанских солдат. Советские солдаты были сильно измождены и избиты, но держались бодро.

Второй раз я увидел их через несколько дней, когда нас послали класть кирпичную стену какого-то здания. В Кабуле я работал с русскими специалистами и немного знаю язык. Когда рядом с нами появились советские парни и начали замешивать раствор, мне удалось перекинуться с одним из них несколькими словами. Он сказал, что их тайком переправили из Афганистана в Пакистан, и, распахнув рубашку, обнажил свою грудь. Она вся была в ранах и синяках.

Работали мы с ним вместе на кладке четыре дня. В ночь с 26 на 27 апреля 1985 года, когда мы, обессиленные после долгого рабочего дня, расположились спать, в тюремном коридоре послышались шум и топот бегущих ног. Через мгновение дверь нашей камеры затрещала под ударами чего-то тяжелого и тут же слетела с петель. К нам вбежали два советских солдата и один афганец с автоматами в руках. «Выходите, вы свободны!» — закричал нам высокий беловолосый парень. «Пробирайтесь в сторону гор, — добавил афганец, — может быть, вам удастся попасть домой».

Я кинулся в широко распахнутые лагерные ворота, обычно закрытые тяжелыми засовами. Ночь была темная, идти вперед мы не могли и до рассвета забились в горную расщелину. Каждый отлично слышал все, что происходит внизу.

Тишину нарушила перестрелка, а затем по лагерю стали бить из тяжелых орудий. Бой продолжался до утра.

Наша небольшая группа разделилась. Чтобы нас не схватили, мы пошли по разным тропинкам. Вернувшись домой, я узнал, чем закончился этот бой…»

Таково простое и неприукрашенное свидетельство очевидца драмы, разыгравшейся под Пешаваром. Что добавить к нему? Ясно, что случившееся в Бадабере полностью опровергает миф о «непричастности» пакистанского режима к необъявленной войне против ДРА, к контрреволюционным бандам, вольготно живущим на территории страны. Мало того, что Пакистан и его зарубежные покровители во главе с США оказывают бандитам всестороннюю материальную, военную, пропагандистскую и другую помощь. Стало явным, что на территорию Пакистана производится тайная и преступная переправка захваченных в ДРА советских и афганских военнослужащих, которых держат в тюремных застенках. Это абсолютно противоречит признанным нормам международного права и напоминает нравы и порядки, которые культивировались нацистскими палачами в концлагерях времен второй мировой войны.

Осуждая подлость и коварство контрреволюционеров и их пособников, афганская печать, радио, телевидение, простые люди страны в своих выступлениях на многочисленных митингах и собраниях с волнением, гордостью и признательностью говорили о непокорившихся защитниках революции, о сражавшихся до конца солдатах советской и афганской армий, об их воинской доблести и чести, о нерушимой афгано-советской дружбе.