Смерть под занавес

Глава 6

Оказалось, что болеть и лежать дома, укутав ноги стареньким пледом, совсем не так плохо. Чувствуешь себя маленькой, беззащитной девочкой, которой сейчас принесут стакан теплого молока, поцелуют, расскажут сказку. Прийти и поухаживать за Катей было некому, но она не особенно расстраивалась по этому поводу. Можно было позвонить матери и попросить ее приехать, но Катя не хотела этого делать. Без сомнения, мать явилась бы через два часа с сумкой, набитой продуктами, и стала бы громко выговаривать Кате за неосмотрительность. Ее мать всегда первым делом винила во всем Катю, а уж потом обстоятельства и жизнь. Отец был другим, но он умер от рака, когда Кате было двенадцать лет. Она помнила только одно: что он любил ее больше всех…

Катя уже в который раз раскрыла свой блокнот и опять набросала "вопросы без ответов", как она их называла:

1. Куда делась сумка, с которой приехал человек в партере, и что было в ней?

2. Почему была убита Юлия Миронова и откуда у нее были деньги на безбедную жизнь?

3. Почему она…

Зазвонил телефон.

– Алло, алло!

На том конце провода молчали. Катя потрясла трубку, предположив, что нарушена связь. Но тут раздались частые гудки. И Кате вдруг стало страшно.

Телефон зазвонил снова. Она раздумывала, брать или не брать трубку, потом решилась.

– Алло, ты что, спишь?

– Ой, Алексей! Ты сейчас не звонил?

– Нет, а что?

– Да так, кто-то помолчал и повесил трубку.

– Как дела?

– Приезжай, мне надо тебе кое-что рассказать.

Сидя напротив Кати, Алексей внимательно слушал ее, тихо барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

– Ох, не верю я, Катерина, в такие сплоченные коллективы без страха и упрека. Что-то здесь не так. А эта странная поломка занавеса… И еще, взгляд Алексея стал жестким, – как ты помнишь, я распорядился, чтобы за Юлей установили наблюдение. Все дни до своей гибели она почти все время сидела дома и никуда не выходила. Только в продуктовый магазин. Но, подчеркнул Алексей, подняв указательный палец, – дважды посещала некий театральный фонд "Мольер". Я навел предварительные справки. В фонде занимаются безработными актерами: подыскивают им вакансии, устраивают вечера. Почему ее так поспешно убрали? Кому она мешала? И заметь, это произошло вскоре после разговора с тобой. Кого могло это насторожить? Видимо, Юле было кое-что известно. Но какой информацией она могла владеть? О ком-нибудь из актеров? Или о Гурдиной? Или о чем-то еще? Хотя Юля и сказала, что причиной ее ухода из театра были сугубо личные мотивы, но так ли это на самом деле? Может быть, ее вынудили уйти из "Саломеи"? Вопросы, вопросы, вопросы…

– Да, какая-то чертовщина творится в театре. Я тебе еще не все рассказала. Ты знаешь, почему я растянула ногу? Да потому что увидела нечто странное на сцене. Я присутствовала на репетиции спектакля о Дориане Грее, и там возникла непонятная атмосфера. Ну словно какое-то колдовство и наваждение. Ты, пожалуйста, не подумай, что я сошла с ума, нет. Но мне показалось, что на месте Дориана был сам дьявол. Я хотела шагнуть вперед, но не могла. Мои ноги налились непонятной тяжестью, закружилась голова, и я упала. А еще раньше я, дожидаясь Рудика, попала в очень странную комнату. Позже костюмерша сказала мне, что это – творческая лаборатория театра. В ней находились жуткие маски, длинные голубые ленты на металлических стержнях, – Катя закрыла лицо руками, – как вспомню, так становится не по себе. Что это было?

Алексей задумчиво покачал головой:

– Театр вообще сам по себе – мистическая вещь. Только подумай выходят на сцену люди и начинают лицедействовать, играют чужие роли, перестают быть собой. А что касается масок, то теперь у каждого режиссера свои методы, приемы подхода к актерам, к пьесе. Сейчас время самых смелых экспериментов, так что, возможно, это некий конек Эллы Гурдиной, ее ноу-хау… А шарфик, значит, взял кто-то из своих. Что ж, впрочем, я так и думал.

– Костюмерша сказала, что теоретически его мог взять любой человек, случайно проникший в театр. Костюмерная часто бывает открыта.

– В любой случайности есть своя закономерность, – философски изрек Алексей. – Что ж, поживем – увидим. Возьми адрес "Мольера". Директор фонда – Игорь Святославович Воронцов. Ходить можешь?

– Да, завтра уже встану.

Театральный фонд "Мольер" находился в переулке, в котором было всего два дома. Один из них был накрыт зеленой сеткой, его реставрировали. Дом, который был нужен Кате, стоял напротив. Его украшала узкая башенка.

Около массивной железной двери висели три латунные таблички. На первом этаже располагался "жив. угол." (питом. подопытной стан. юн. натур.), на втором – театральный фонд "Мольер", а на третьем – реутовское отделение магазина итальянской сантехники "Вива, Италия!". Кому принадлежала узкая башенка – таблички не сообщали.

Катя решительно потянула на себя ручку двери и, пройдя несколько шагов, остановилась. Прямо на нее бежала ватага ребятишек, а впереди них две белые мыши. Катя не помнила, как вспрыгнула на подоконник и крепко прижала к себе сумочку. Очнулась она только тогда, когда за детьми захлопнулась тугая дверь. И тут оказалось, что она стоит на цыпочках и истошно кричит.

– Чего орешь, рожаешь, что ли? – раздалось откуда-то сверху.

Мужчина в спецодежде перегнулся через перила и с любопытством смотрел на нее.

– Салатовые кончились, приходи завтра.

– Чего салатовые? – не поняла Катя.

– Глухая, что ли? Биде, говорю, салатовые все уже расхватали, так что опоздала, красавица.

– Да мне не унитаз, а театральный фонд "Мольер" нужен.

– А, эти малахольные… – Мужчина смачно сплюнул на пол. – Вон там, вторая дверь справа.

Темноволосая девушка в ярко-желтой блузке что-то печатала на машинке, прикрыв глаза. Казалось, она играет на рояле сонату Моцарта, таким возвышенно-одухотворенным было ее лицо. Почувствовав, что она в комнате не одна, девушка открыла глаза и привстала.

– Вы от Олега Ивановича? С планом для театрального атласа?

– С путеводителем по салатовым биде, – ответствовала Катя. – Как вы только сидите под одной крышей?

– Привыкли, еще живой уголок рядом. Вы, наверное, на Васю наткнулись из отдела сантехники. Присаживайтесь. По какому делу?

– Мне нужен Игорь Святославович.

– Скоро будет.

В маленькой комнате стояли два шкафа. Через стеклянные дверцы просматривался непременный атрибут всех уважающих себя культурных учреждений – словарь Брокгауза и Ефрона. На стенке висело несколько гравюр, на одной из них был изображен Большой театр с четверкой лихих лошадей, на других, как грибы, застыли прогуливающиеся дамы в огромных шляпах и с крохотными собачонками.

– Мне нужна справка о Юлии Мироновой, она безработная актриса, вернее, была ею, – спохватилась Катя, – она отравилась газом, видимо, самоубийство.

– Сейчас посмотрю. – Девушка села к компьютеру, стоявшему на высоком столике в углу. – Так… так… вы знаете, в нашей картотеке ее нет. – Она искоса посмотрела на Катю: – А вы откуда?

– Из частного детективного агентства.

– А почему вы решили, что она обращалась к нам? Мы не единственная организация в Москве, которая занимается проблемами трудоустройства актеров.

– Она как-то упоминала ваш фонд в беседе со мной.

– Спросите у Игоря Святославовича, может быть, он знает.

Девушка, не обращая внимания на Катю, занялась своими делами. Она внимательно читала листы бумаги и складывала их в аккуратную стопку слева от себя.

– А вы только безработными актерами занимаетесь? – Влетевшая муха настойчиво кружила над Катей, пытаясь пристроиться у нее на кончике носа.

– Нет, что вы, у нас большая культурная программа, есть свой небольшой музей, мы устраиваем театральные вечера в зальчике на первом этаже. К нам своя публика ходит. Работает попечительский совет любителей театра. Его возглавляет известный театральный критик Переверзенцев.

– Интересно, – пробормотала Катя. Наконец муха села на край стола, и Катя изо всех сил хлопнула по ней сумкой.

Листы бумаги от резкого движения плавно опустились на пол, а девушка тихо вскрикнула.

– Что такое, Кира? – Мужчина вошел в комнату незаметно. При взгляде на него Катя почему-то подумала, что такими, наверное, были английские полковники, много лет жившие в Индии: породистое удлиненное лицо, напоминающее лошадиное, смуглая кожа, подтянутость…

– Я из детективного агентства "Белый гриф", по поводу Юлии Мироновой.

– Да, а кто она такая? – Мужчина остановился напротив Кати, засунув руки глубоко в карманы.

– Актриса, она отравилась газом, подозрение на самоубийство. Незадолго до смерти она заходила к вам дважды. Хотелось бы узнать, по какому вопросу.

– Не знаю, – мужчина задумчиво рассматривал Катю, как будто бы она была редким экземпляром бабочки. – Я не знаю ее, а ты, Кирочка, помнишь Миронову?

– Нет, – Кира опять погрузилась во вдохновенное печатанье, – не помню.

– Ну а к кому же она могла приходить? – растерялась Катя.

– У нас открытый театральный фонд, к нам постоянно приходят люди, обсуждают свои профессиональные проблемы. Возможно, она приходила, когда ни меня, ни Киры не было, а сидела одна из наших активисток или постоянных помощниц. Скорее всего, так и было. А как она выглядела? – Походка у мужчины была легкой и пружинистой.

– Вот, – Катя достала из сумки фотографию.

– Нет, я ее никогда раньше не видел, память у меня хорошая, и за это я могу ручаться, а ты, Кира? – Он передал фотографию девушке.

Кира нехотя открыла глаза и тут же закрыла снова.

– Не видела, а может, и видела, но теперь уже не помню, внешность стандартная, – объяснила она, – тип пшеничной блондинки, таких пруд пруди.

– Да… – Катя спрятала фотографию обратно в сумочку. Ее охватило раздражение на саму себя (узнай теперь, зачем здесь была Миронова и была ли вообще).

– А можно взять адреса ваших приходящих сотрудников?

– Конечно. Кира, дай адреса. Все? Больше ко мне у вас вопросов нет?

– Нет.

Закрывая дверь, Катя представила, как мужчина подошел к окну, а Кира, мгновенно погрузившись в гипнотический транс, снова отдалась безмолвному музицированию над белыми листами бумаги.

Игорь Святославович невольно нахмурился: зачем приходила эта девушка из детективного агентства? Юлия Миронова… Он помнил ее… Кира сказала, что они никогда не видели эту актрису, но Кира не скажет ничего лишнего, она вышколенная и преданная секретарша.

Он прошел в соседнюю комнату: вот его картотека, которой он отдавал столько сил и времени. Такой серьезной работой занимался мало кто из театральных организаций. Он старался собрать как можно больше данных об актерах, что-то вроде театральной биржи. Конечно, известные и знаменитые актеры на виду, они востребованы, их приглашают наперебой в разные театры, но талантливые дебютанты, безработные актеры… Столько драм и сломанных судеб! Он нашел фотографию Юлии Мироновой: красивая девушка, длинные светлые волосы, большие глаза, приятной формы рот… Сколько их было, похожих на нее, в этой картотеке: блондинок с широко распахнутыми глазами, блондинок, которые внезапно бесследно исчезали…

Настроение было препаршивое, хотелось что-нибудь выкинуть всем назло. Выйдя на улицу, Катя взглянула налево и обнаружила жирную красную стрелку, фривольно вильнувшую за угол. Над стрелкой красовалась надпись: "Одесса-МАМА". Причем слово "Одесса" было написано маленькими буквами, а "мама" крупными, словно кто-то кричал изо всех сил "мама", призывая на помощь. Свернув во двор, Катя обнаружила в его глубине что-то напоминающее старорежимный трактир или матросскую таверну, знакомую ей исключительно по романам и новеллам, прочитанным в юности.

Терять Кате было нечего, кроме сумочки, в которой лежал проездной билет и тридцатка мелочью, она вошла и с любопытством осмотрелась по сторонам. Бог знает откуда вылезли в Москве, как опята после летнего дождя, всевозможные ресторанчики, бары и кафе. Одни их названия могли составить последнюю страницу сборника анекдотов. Интерьеры старались оформлять в соответствии с хлесткими названиями. "Розовый фламинго" – означало, что на витрине будет непременно изображена эта грациозная птица и, конечно, розового цвета, а "Огни Тибета" подразумевали пагоду, горы в синеватой дымке и причудливые иероглифы. Вообще-то говоря, оформление ресторанов восточной кухни можно было предугадать заранее. Набор предметов, символизирующих Восток, был строго ограничен: во-первых, это дракон, который почему-то часто напоминал юркого морского конька; во-вторых женская фигура в кимоно; в-третьих – неизменная пагода; в-четвертых жирные иероглифы. Их можно было рисовать смело в любом порядке, поскольку людей, понимавших иероглифы, было ничтожно мало, и поэтому на вывесках могли, не опасаясь разоблачения, ехидно написать: "Отвали, моя черешня" вместо традиционного: "Добро пожаловать!" Иногда названия заведений для гурманов напоминали о возвышенном и прекрасном: "Актер", "Баркарола", "Маэстро", "Меценат", иногда они свидетельствовали о юморе их создателей: "Шуры-муры", "Шестнадцать тонн", "Свалка" – или манили экзотикой: "Ангеликос", "Санта-Фе", "Тамерлан".

Самым стильным было "Ностальжи". Этот ресторан пленял интерьерами, старинной мебелью, граммофоном, раскрывшим свою пасть, как удав, которому не дали кролика. Уже само название ресторана невольно рисовало в воображении атмосферу тридцатых годов: роскошных красавиц в длинных платьях, холеных мужчин в смокингах, парочки, увлеченно танцующие танго и чарльстон, горько-пряный аромат духов…

В "Одессе-маме" царила чарующая интимность. Половина стены напротив Кати была закрашена сине-бирюзовой краской. Внизу корявыми буквами было написано: "Море" и нарисована стрелка, указывающая вверх. Справа был изображен мужчина неопределенных лет, почему-то в шляпе и с большой трубкой во рту. Самым примечательным у мужчины были усы, старательно вырисованные, что придавало ему сходство с полевой мышью. Ноги, естественно, были босыми. Надпись на боковой стрелке гласила, что это – "Костя", а посудина, изображенная рядом, именовалась "шаландой". Это был тот самый знаменитый Костя, который привозил в Одессу "шаланды, полные кефали". Рыбы в шаланде видно не было, скорее всего, сегодня Костя остался без улова, об этом говорил и его несколько печально-задумчивый вид. Столы в зале тоже имели свои названия, на них было выведено: "Ланжерон", "Дерибасовская", "Фонтанка", а стойка носила имя "Дюк Ришелье".

Кате ударил в нос запах сладковатого пива и сушеной воблы. Около единственного окна она увидела пристроившегося на стуле уже знакомого Васю из филиала магазина итальянской сантехники, который многозначительно ей улыбнулся. Катя отвернулась и прошла к столику в противоположном конце зальчика. Через пять минут к ней подошла толстая официантка в переднике, расшитом креветками и морскими звездами. Она молча сунула Кате под нос меню и застыла в величественной позе – руки в боки. В сумке лежала тридцатка мелочью. Это Катя помнила твердо, как в школьные годы таблицу умножения. Пять худосочных креветок с листьями салата, конечно, никоим образом не могли удовлетворить Катин аппетит, но зато колорит "Одессы-мамы" был незабываем. Провожаемая насмешливым взглядом Васи, Катя вышла во двор, и ее обдал пьянящий аромат акации, росшей прямо у входа в ресторанчик, который Катя окрестила про себя "Привет из Одессы". "Теперь опять в "Саломею", вздохнула она, – надо переговорить с теми актерами, с кем еще не успела".

Анжелу Катя перехватила в театральном буфете. Она сидела за столиком и ела сосиски с кетчупом, рядом стоял стакан апельсинового сока.

– Вы ко мне? – Анжела испуганно вскинула на Катю глаза.

– Да. Элла Александровна вас предупредила?

– Конечно. – Глаза Анжелы были изумительной голубизны, казалось, таких больших голубых глаз не может быть, и тем не менее Анжела являлась их обладательницей. Белокурые волосы волнами спадали на плечи. На шее вилась тоненькая золотая цепочка. Руки, правда, были немного грубоваты и слишком крупны. Но лучистый взгляд Анжелы затмевал все ее мелкие недостатки.

– Простите, Анжела, вы приехали из провинции?

– Да, из Смоленска, точнее, из Вязьмы.

– А почему вы решили стать актрисой?

– С детства мечтала, а почему, и сама не знаю.

Да, конечно, сцена как символ другой жизни, которую хочется начать в новом месте и с новыми людьми. Театр – это значит "в Москву, в Москву", как в чеховских "Трех сестрах". Москва не ждет провинциалов, но они и не ищут ее внимания, они завоевывают город всеми возможными хитростями и уловками. Вечный миф об Одиссее, покинувшем Итаку. Почему-то считается, что человек, отчаливший от мест, где он рос, должен непременно испытывать по ним ностальгию. Это не так. Человеку всегда хочется чего-то большего: сломать скорлупу, в которую его заключили с рождения. Он с радостью и страхом вторгается в незнакомый мир. Он не может жить иначе. Возвращение Одиссея было предопределено в восьмом веке до нашей эры, но хочет ли кто-то вернуться обратно в мир, который стал ему безнадежно мал, сегодня, на пороге третьего тысячелетия? Ностальгия – это как сундук со старыми детскими вещами, ты перебираешь их, вспоминаешь себя, наивного ребенка, но ведь не приходит в голову мысль попытаться снова влезть в эти почти кукольные вещи. Что значит вернуться? Ведь все стало абсолютно другим воздух, запахи, дома, людские голоса, даже цветы уже не такие, какими они были много лет назад.

Одних жизнь в большом городе ломала, других фортуна гладила по голове. Девушки старались выйти замуж за столичных жителей, молодые люди – найти престижную работу. Все было просто и понятно и от этого очень грустно. Когда можешь просчитать все ходы заранее, из жизни уходит главное – чудо. Ты должен жить так, чтобы все-таки не знать, что откроется внезапно за новым поворотом дороги… Но Анжела внушала Кате необъяснимую симпатию. В ней сквозило какое-то простодушие, которое, возможно, являлось напускным, но не поддаться его обаянию было трудно.

– Скажите, вы в тот вечер обратили внимание на человека, которого убили, – что вам прежде всего бросилось в глаза?

– Наверное, какая-то странная улыбка.

– А в чем была ее странность? – Кате хотелось услышать это определение от Анжелы.

– Как сказать, будто это и не улыбка, а гримаса, и в то же время улыбка, спокойная такая. Мне так показалось. – Анжела помрачнела. – Это так… страшно!

– Почему?

– Он вроде испытывал и радость, и боль, но боль, ну… будто он был готов к ней.

– Анжела, – Катя задумалась, – а вы можете сказать, в каком порядке вы выходили на поклоны?

– Сейчас вспомню – сперва все актеры, потом еще раз мы вышли все. Потом мы с Артуром, затем минут пять не давали занавес, а напоследок я одна.

– Почему одна? Простите, Анжела, – спохватилась Катя, – я ничего не имею в виду, вам захотелось так?

– Мне, честно говоря, было все равно, но Артур сказал: "Сегодня ты заслужила аплодисменты больше, чем кто-либо из нас, иди".

– Вы вышли, но ведь никого в зале, кроме убитого, уже не было?

– Да, – Анжела с удивлением посмотрела на нее, – действительно, но ведь что-то случилось с занавесом и почти одновременно свет потух, возможно, поэтому зрители и разошлись.

– А обычно вы сколько раз выходите?

– Когда как: иногда два, иногда три, по-разному.

– Слушайте, Анжела, – Катя достала из сумки блокнот и вырвала оттуда лист, – нарисуйте, пожалуйста, кто где стоял.

– Вы думаете, я вспомню? Ну, постараюсь.

Анжела сосредоточенно чертила на бумаге:

– Вот, посмотрите. Здесь, значит, стояла я, вот здесь Рудик и Артур, нет, Артур стоял поодаль, Рита слева от меня, в двух шагах. Женя в глубине, а Лилия Георгиевна сзади меня. Кажется, так, хотя, конечно, никто не стоял на месте. Но какой-то момент, по-моему, все было именно так. Да, еще, вы знаете, это, конечно, мое ощущение, но мне показалось, что на поклоны никто не хотел выходить, я помню, что второй раз я с силой потянула за руку своего соседа.

– А кто это был?

– Рудик… Артур… Нет-нет, Рудик, да, Рудик.

– Мне он показался малосимпатичным. Нудный молодой человек, но это, Анжела, между нами.

– Да нет, что вы, он просто очень замкнутый, у него мать рано умерла, а так он очень симпатичный.

– Может быть, – пробормотала Катя, – правда, до этого надо докопаться. А как вам работается с Эллой Александровной, легко? – осторожно спросила Катя.

– Да, я ее очень люблю, она такая славная. Строгая, но справедливая. И красавица, несмотря на годы. Вокруг нее всегда столько поклонников. Даже молодым людям трудно устоять против ее чар. Я недавно слышала, как она с кем-то беседовала по телефону. "Ну что ты, мой мальчик, – говорила она, потерпи немного, я скоро подъеду к тебе, не переживай". – Внезапно Анжела замолчала. Она украдкой посмотрела на Катю и закусила нижнюю губу, как бы сожалея о вырвавшихся словах.

Кате стало неловко. "Значит, Гурдина имеет молодого любовника, которого скрывает ото всех. Что ж, в принципе, банальная ситуация". Катина собеседница сидела опустив голову. Пауза затягивалась.

– Анжела, а почему Рита не любит Артура?

Лицо Анжелы мгновенно помрачнело.

– Не знаю. – Голос Анжелы звучал раздраженно.

– Спасибо. – То хрупкое взаимопонимание, которое установилось между ними, было нарушено, и Катя испытала досаду.

Почему она так замкнулась? Вспомнив лицо Анжелы, Катя вдруг поняла, что таилось в глубине прекрасных голубых глаз Анжелы: страх, который она стремилась скрыть всеми способами.

Первое воспоминание детства Анжелы было связано с маленьким домом, стоявшим в глубине сада. Там она жила. Отдельно ото всех. Мать хотела таким образом отгородить ее от отца. Анжела подозревала, что отец ей не родной, он никого не любил, а когда выпивал, то становился просто невыносимым. Он избивал все, что попадалось ему под руку. Ее любимую кошку он швырнул так, что она исчезла, а потом пришла к ним через два дня и умерла возле сарая. С детства Анжела испытывала дикий страх перед людьми. Она старалась всем угодить, стать нужной и полезной. Тогда ее никогда не бросят. И она не останется одна. Анжеле хотелось уехать из дому и никого не видеть. Ни мать, ни отца. Крупные руки матери были в вечных синяках от побоев отца, а в глазах таилось странное выражение покорности и ненависти. Один раз мать ударила Анжелу. И девочка запомнила это. Больше она не подходила к матери и не пыталась приласкаться к ней. Мать не любила таких вещей.

Училась Анжела средне. И как только окончила школу, ни слова никому не говоря, собрала чемодан, взяла лежавшие на буфете деньги – остатки материнской зарплаты – и уехала. В Москву. Там много людей и можно найти того, кому станешь необходимой и полезной. Так будет лучше для нее.

В "Саломею" она попала почти случайно. Привел знакомый. Она играла старательно, ей было нетрудно вживаться в чужие образы. Ведь порой ей казалось, что своего у нее ничего нет – даже собственного лица…

От Лины Юрьевны Катя узнала, что Сандула заболел, а Артур находится где-то в театре.

– Посмотри в холле, – посоветовала ей Лина Юрьевна.

В холле Артур откровенно спал. Его лицо было удивительно безмятежно, словно он был мальчишкой, которого сморил сон где-нибудь на лесной лужайке в разгар лета. Катя не могла не признать, что он был как-то утонченно красив почти женской красотой. Но это было первое впечатление. Потом, приглядевшись, можно было отметить четко очерченный подбородок и сильные руки.

Катя задела ноги Артура и громко, как будто он был глухим, крикнула:

– Извините!

– Чего? – Артур лениво открыл один глаз.

– Я не помешала?

– Помешали, – спокойно ответил он, – конечно же, помешали, зачем спрашиваете?

"Такого не проймешь, – подумала Катя, – актер законченный".

– Вы случайно не видели в тот вечер чего-то подозрительного? – подавив невольный вздох, спросила Катя. Сам вопрос показался ей ужасно глупым.

– Видел. У половины зрителей по лицам скользили кровожадные улыбки, а двое незнакомцев в партере сжимали в руках серебряные кинжалы.

– Если вы не оставите ваши шутки, – вспыхнула Катя, – я пойду к Элле Александровне и пожалуюсь, что вы мешаете вести расследование.

– Ну хорошо, не буду. – Артур встал с кресла. – Только сформулируйте вопрос по-другому, а то это звучит у вас как-то по-дурацки. Вы бы еще спросили, не сказал ли мне убитый что-нибудь перед смертью.

Катя рассмеялась. В обаянии Артуру отказать было нельзя.

– Пойдемте в буфет, я вас угощу.

Артур заказал куриные ножки, панированные сыром, крабовый салат и коньяк.

– Вкусно?

– Угу. – Ножка курицы просто таяла во рту, а поджаристая корочка нежно хрустела на зубах.

– Подожди, поешь, потом будешь вопросы задавать.

Катя внезапно ощутила, что ее волосы растрепались, помада давно стерлась, а бежевый топ не очень идет к длинной фиолетовой юбке.

– Артур, вы… давно мечтали стать актером?

– С детства, – Артур наклонился вперед, – ты знаешь, с детства меня пленял запах театра – сладковато-кислый. Сладкий – от цветов и грима, кисловатый – от старинной одежды, которая долго лежала в каких-то сундуках, ее бережно вынимали перед каждым спектаклем, отряхивали, гладили руками, как будто это была величайшая драгоценность. Я даже помню наизусть многие спектакли, которые видел в детстве…

– Твои родители были актерами? – Коньяк приятно обжигал горло.

– Да, они умерли, – Артур внезапно помрачнел, – давай не будем об этом.

Они замолчали.

– А тебя-то как занесло в детективы?

– Да так, попутными ветрами, вообще-то я с детства мечтала о путешествиях в Амазонию, в Гималаи, хотела побывать в Египте, но ничего не вышло.

– Почему?

– Время наступило другое, все романтики вымерли, как мамонты.

Глаза у Артура были светло-голубыми, а руки – загорелыми.

– Ты где-то отдыхал? Так здорово загорел. – В голове у Кати уже слегка шумело.

– Отдыхал, – рассмеялся Артур, – на крыше. Я живу почти на чердаке, как Карлсон, вот там и загораю. Выношу шезлонг и валяюсь на солнце.

Они сидели в буфете одни, буфетчица уже многозначительно гремела посудой. Наверное, наступало время закрытия.

– Ну, я пойду, пора. – Катя поднялась, закидывая на плечо сумку.

– Подожди, ты сейчас домой?

Катя неопределенно пожала плечами.

– Давай немного пройдемся, раз ты никуда не торопишься.

Москва была окутана ленивой дремой. Небо слегка притушило свой блеск приближался вечер. Они плутали в переулках, прилегающих к Покровке, иногда присаживались на скамейки, потом поднимались и снова начинали кружить в бесконечном лабиринте домов и пустынных двориков.

– Ты о чем-то задумалась?

Катя остановилась под аркой. Неожиданно она почувствовала, что Артур прижал ее к себе и, резко нагнувшись, поцеловал. У Кати перехватило дыхание. Этот поцелуй был каким-то властным, почти грубым, и от этого внезапного ощущения мужской силы у нее чуть не подкосились ноги. Это было так необычно. Она отодвинулась от Артура и опустила голову, ей не хотелось встречаться с ним глазами.

– Не надо, Артур, – тихо попросила она, – ну, пожалуйста, не надо.

Всю оставшуюся дорогу они молчали. Расставшись с Катей в метро, Артур медленно пошел вдоль платформы. Он чувствовал необъяснимую досаду и смятение. "Как это, кажется, все неожиданно и некстати. Я должен пройти свой жизненный путь один. Но что же мне делать? Сейчас все мы в "Саломее" как прокаженные, общение с нами опасно".

Уже подходя к двери, Катя услышала телефонную трель. Торопясь, она повернула ключ, вбежала в квартиру и сорвала трубку с рычага.

– Алло!

– Это Оля, сестра Михаила Касьянникова, – раздался в трубке приглушенный голос.

– Что-нибудь нашли из бумаг или дискет?

– Нет, я собираюсь поехать на дачу, может быть, он оставил свои записи и материалы там. Он часто ездил туда, когда бывало свободное время.

– Оля, когда вы поедете на дачу?

– Завтра.

– Я с вами.

– Хорошо, в семь часов на третьей платформе Савеловского вокзала.

Электричка тащилась медленно, со всеми оста-новками. Народу в вагоне было мало. Оля сидела, уткнувшись в толстый любовный роман. Катя читала Гарднера, купленного на привокзальном лотке.

Дачи товарищества "Рассвет на Клязьме" находились примерно в пяти минутах ходьбы от платформы. Справа от них вырос глухой забор из красного кирпича.

– Недавно его еще не было, – Оля потянула Катю за рукав. – Нам не туда.

– А что там?

– Наверное, очередной новый русский строит дачку.

– Похоже.

Оля открыла калитку и остановилась около яблони.

– Сейчас найду ключи.

Катя посмотрела на дом. Он внушал ей смутное чувство тревоги. Что-то толкнуло ее вперед.

– Давайте обойдем его.

Они обошли дом. Никого. Кусты разросшейся сирени смотрели в окна. Катя встала на цыпочки и заглянула внутрь. В наступающих сумерках ей удалось рассмотреть очертания шкафа, печки, железных набалдашников кровати.

– Идите сюда, – позвала Оля уже с террасы. Внезапно девушка схватила Катю за руку.

– Что это? – Из-под двери комнаты торчал кусок трубы. – Ее здесь не было. – Оля машинально отступила назад.

Катя тихо нажала на дверь. Та со скрипом открылась.

– Стойте здесь, – шепотом сказала Катя, – я попробую пройти внутрь.

На цыпочках Катя сделала несколько шагов вперед. Перед ней предстала картина полного разгрома. Вещи валялись на полу, на массивном буфете, на стульях. Несколько осколков посуды блестели молочным светом. Стол был опрокинут, а длинный, узкий ящик стоял посреди комнаты.

– Оля, вы только не пугайтесь…

– Что там? – Оля стояла, прижавшись к стене. В ее глазах застыл испуг и растерянность.

– Кто-то побывал здесь до нас.

Оля протянула руку к выключателю. Вспыхнул свет.

– Ой, Боже мой! – Она стояла рядом с Катей, прижав руку к щеке. Какой кошмар! Воры? Да что у нас можно взять – килограмм крупы и банку сахара?

– Я думаю, что они искали нечто другое – бумаги Михаила. Нас опередили. – Катя нагнулась, увидев на полу старые номера журналов "Крестьянка" и "Сад-огород". Под одним из журналов лежал обрывок листа, на котором было написано "Веч. Вен.". Катя протянула его Оле:

– Это рука Михаила?

– Да, это писал он.

Катя спрятала обрывок в сумку.

– Я думаю, нам пора ехать.

Оля торопливо закрыла калитку и побежала вперед, увлекая за собой Катю.

– Быстрее, а то сейчас будет большой перерыв в электричках.

Утром следующего дня Катя позвонила в редакцию "Русских ведомостей", где работал в последнее время, незадолго до своей гибели, Михаил Касьянников, и договорилась встретиться с его непосредственным начальником – заведующим отделом культурной информации Владиленом Сергеевичем Кротовым.

Очутившись перед пожилым рыхлым человеком, погруженным в чтение каких-то лежавших перед ним бумаг, Катя растерялась. Получалось, что она отвлекала его от важной работы.

– Присаживайтесь, – кивнул он ей, не поднимая глаз.

Через пять минут Владилен Сергеевич вздохнул и внимательно посмотрел на нее:

– Слушаю вас.

– Я по вопросу о Михаиле Касьянникове.

– А какой может быть вопрос? – с едва уловимой иронией спросил он Катю. – Человека уже нет, царствие ему небесное.

– Просто нам необходимы некоторые факты, которые позволили бы установить истинные причины его гибели, – туманно ответила Катя, – и вы можете помочь в этом.

– Да?

– Скажите, пожалуйста, над чем он работал в последнее время, над каким материалом?

Опять послышался тяжелый вздох.

– Ну, какой материал. Честное слово, я пожалел, что взял его. Человек он, конечно, пронырливый, факты выдает с ходу, но за ним легкий душок тянулся, что он не всегда проверяет свою информацию. А в нашем деле это огромный минус. Жирный минус, – подчеркнул Катин собеседник. – Так можно ненароком и влиятельного человека задеть, потом хлопот не оберешься.

"Интересно, кого он имеет в виду, – мелькнуло в голове у Кати, Гурдину?"

– Это вы о ком?

Владилен Сергеевич посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Говорят, он передачу на телевидении готовил "Знакомые незнакомцы" об известных людях.

– Вот именно.

– А вы видели предварительный материал?

– Нет, он обещал представить его уже в готовом виде. Он выступал от нашей газеты, и поэтому я должен был согласовать материал с главредом. Касьянников говорил, что передача получится сенсационной. Что-то он откопал такое, – Владилен Сергеевич неопределенно взмахнул рукой.

– Понятно. А с кем из его коллег можно поговорить?

– С Лабухиным Вадиком. Он сейчас в редакции.

– До свидания.

– Всего хорошего.

Вадик Лабухин был немногословен.

– Да не знаю, свой материал он держал в секрете. Только говорил, что там будет "бомба".

– А может быть, он на что-то намекал, про-говаривался?

Вадик наморщил лоб:

– Да нет, не припомню. Он интриговал, говорил намеками. Но ничего конкретного вспомнить не могу.

Катя помолчала.

– Ну, все? – Лабухин переминался с ноги на ногу.

– Подождите, может быть, что-нибудь вспомните.

– Что-то вроде "никто не знает, на чем сидит… и они даже не подозревают, что опасность рядом…" А вот еще, – воскликнул журналист, задевая Катю локтем: – "Сенсация закопана глубоко и расцветет в нужный момент". Ну чем не сумасшедший?

– Он был расстроен в последнее время, не-адекватно реагировал?

– А кто из нас адекватно реагирует? Вы когда-нибудь работали журналистом?

– Не довелось.

– Ваше счастье.

– Вернемся к Михаилу. Каким он был ну… незадолго до смерти? Подавленным, агрессивным?

– Пожалуй, наоборот, расслабленным, довольным. Правда, это мое субъективное мнение, может, я ошибаюсь, – неуверенно протянул Вадик.

– Если что-то вспомните, позвоните по этому телефону. – И Катя сунула ему в руку свою визитку, еще пахнущую типографской краской.