Смерть под занавес

Глава 8

Лилия Георгиевна сидела напротив Кати с удивительно прямой спиной и нервно комкала в руках маленький кружевной платочек. Очевидно, она еще не до конца вышла из образа страдающей королевы, которую только что сыграла на репетиции.

– Я стояла с краю, потом Анжела выбежала вперед одна и закричала.

– Сначала она позвала Женю?

– Ну да, – актриса вскинула на Катю удивленные глаза, – да.

– А почему она не позвала всех?

– Она стояла ближе к нему, ну, потом он… – Лилия Георгиевна запнулась, – ну, наверное, самый надежный, что ли, несмотря на свое вечное балагурство. Станислав Робертович – старик, да его и не было. Артур с Рудиком – слишком молоды, чтобы правильно поступить в экстремальной ситуации. Поэтому вполне понятно, что она кинулась к Жене. А что, в этом есть что-то предосудительное? – Лилия Георгиевна неожиданно возвысила голос.

Катя внимательно посмотрела на нее. Несмотря на то, что Гурдина охарактеризовала Лилию Георгиевну как молчаливую и замкнутую женщину, сейчас она выглядела какой-то взвинченной и взволнованной. Изо всех сил Катина собеседница пыталась держать себя в руках, но удавалось ей это плохо.

– Как по-вашему, что случилось с занавесом?

– Обычная накладка, – устало махнула рукой актриса, – бывает.

Почему-то все старались уверить Катю, что это был рядовой случай в театральной жизни. Но, как выяснилось, ЭТО ВООБЩЕ СЛУЧИЛОСЬ ВПЕРВЫЕ! Дисциплина в "Саломее" была железной, театр работал четко, как единый слаженный механизм, и таких проколов у них еще не было. И то, что техническая поломка случилась именно в тот вечер, когда произошло убийство, доказывало только одно – случайным это быть не могло. Кто-то дал пусковой сигнал этому механизму.

– Скажите, а как вообще начинается спектакль?

– Не понимаю, – голос Лилии Георгиевны звучал чуть надменно, – о чем вы спрашиваете?

– Вы отступаете от текста?

– Конечно нет, мы стараемся строго следовать ему.

– И в тот вечер тоже?

Кате показалось, что актриса заколебалась, но это были лишь какие-то секунды.

– Да.

– Лилия Георгиевна, вы не москвичка?

И опять возникло непонятное напряжение, Катя чувствовала его просто физически.

– Нет. Я из Харькова.

– Спасибо. – Катя захлопнула блокнот, ручка вылетела из него и приземлилась на трюмо Лилии Георгиевны. Катя протянула руку, чтобы взять ее, и залюбовалась маленькой шкатулкой: нежно-алая роза с зелеными листочками.

– Какая красота! – невольно вырвалось у Кати.

– Да, – услышала она спокойный голос, – мне ее когда-то подарили.

В холле никого не было. Катя забралась в кресло поближе к окну, и тут в глубине зарослей вдруг обнаружила часы. Эти часы как две капли воды напоминали те, что были в доме Эллы Александровны: сельская идиллия и пастушка с жестким взглядом. Катя вспомнила Генриетту Алексеевну, хозяйку антикварного магазина, она что-то говорила об этих часах, но что – Катя уже не помнила, хотя, ах, да, что эти часы напоминают Гурдиной о детстве. НО О КАКОМ ДЕТСТВЕ? Значит, не было никакого казенного детдомовского детства… Зачем же ей было обманывать?!

Катя как ошпаренная выскочила из холла, едва не опрокинув высокие кадки, и со всех ног помчалась ловить такси, ей надо было еще раз попасть в этот магазин и хорошенько расспросить его хозяйку.

– Я не очень понимаю, чего вы хотите? – Генриетта Алексеевна сидела в малюсенькой подсобной комнатушке и точила карандаш, когда Катя буквально ворвалась к ней.

– …Эти часы пользуются повышенным спросом и поступают к нам небольшими партиями примерно раз в два-три месяца.

– Откуда? – чуть не кричала Катя.

Генриетта Алексеевна высоко подняла брови:

– Я уже вам в который раз говорю – из Франции, там когда-то их делали в большом количестве.

– Да? – глупо переспросила Катя. Она понимала, что сейчас ставит под сомнение наличие у себя каких-либо умственных способностей вообще. "Ну и работа, строишь из себя идиотку, лишь бы разговорить людей, а толку-то", вздохнула она. – Значит, они из Франции? – при этих словах Катя чуть отступила назад, опасаясь, что выведенная из себя Генриетта Алексеевна запустит в нее каким-нибудь тяжелым предметом, находящимся под рукой. Тем более что самым ближайшим к ней орудием возможной экзекуции было массивное пресс-папье. "Таким, точно, насмерть, – лихорадочно вертелось в голове у Кати, – упадешь и не поднимешься".

– У меня, возможно, плохо с русским языком. – Генриетта Алексеевна оставалась по-прежнему невозмутимой. – Позовите переводчика, я буду с вами разговаривать через него, а сейчас, будьте добры, покиньте служебное помещение.

Конечно, выхоленная владелица антикварной лавочки не могла даже подозревать, что Франция путала Кате все карты. Если бы она знала это, то, возможно, была бы к ней более снисходительна.

– Я ухожу. – Катя бочком развернулась к двери. – Скажите, – она почувствовала внезапное вдохновение, – а кто еще в последнее время покупал у вас такие часы? – В ответ Катя ожидала услышать любимую фразу всех конторских работников: "Справок не даем". Но, видно, так велико и по-человечески понятно было страстное желание Генриетты Алексеевны избавиться от улыбающейся идиотки и поскорее заняться своими делами, что та молча выдвинула ящик стола и так же молча протянула Кате бумагу.

– Мне вернуть ее вам? – робко спросила Катя.

В ответ раздалось лаконичное:

– Копия, оставьте себе.

Пятясь и все так же улыбаясь непонятно чему, Катя выплыла из комнаты и распрямилась только тогда, когда уперлась лбом в старинное зеркало, потемневшее по краям. При этом она увидела, как один из продавцов переглянулся с другим и, выразительно кивнув на нее, постучал пальцем по лбу.

Список представлял собой краткий отчет антикварного магазина "Старинный менуэт" о проданном за последний месяц.

Интересующие Катю часы нашлись в самом конце списка. За этот месяц было продано два экземпляра. Один – банку "СибнефтьУренгойкредит", а другой не кому-нибудь, а питейно-увеселительному заведению "Одесса-мама".

Задев головой акацию, Катя вошла в зал и направилась прямо к стойке "Дюк Ришелье". Посетителей в зале не было, барменша увлеченно отгадывала кроссворд из журнала "Отдохни". Призом за разгаданный кроссворд была путевка на двоих в Италию, поэтому женщина сосредоточенно мусолила во рту огрызок карандаша и морщила лоб, ничего не замечая вокруг.

– А? – Она уставилась на Катю, как на дружелюбного гуманоида, приветливо и вместе с тем настороженно. – Что хотите? Вот меню. – И барменша снова погрузилась в свое занятие.

– Простите, мне нужен директор.

– Гурий Захарович прямо по коридору, – она кивнула куда-то за собственную спину, – налево, пройдете поварское помещение и несколько метров вперед. На двери табличка: "Директор".

С трудом отыскав дорогу в клубах мутно-белого пара, окутавшего кухню, где что-то шипело, подпрыгивало и булькало, Катя, размягченная от жары, медленно прошествовала по узкому коридорчику и увидела дверь, где было от руки выведено: "Прошу пожаловать". Такое Катя видела впервые, обычно писалось: "Посторонним вход воспрещен" или "Без стука не входить".

Гурий Захарович оказался маленьким человеком с необыкновенно большими печальными глазами.

– Вы с жалобой?

– Нет, я…

– А благодарностей не надо, мы и так стараемся как можем, лучшая благодарность – это вы, наши посетители.

Комната находилась в подвале. В единственном маленьком окне было видно несколько камней и пучки чахлой зеленой травы.

– Я по другому вопросу…

– Слушаю, – мужчина наклонил голову.

– Вы покупали часы в антикварном магазине "Старинный менуэт?"

– Да, но я аккуратно заполняю налоговую декларацию, так что здесь все чисто. Вы, значит, из налоговой полиции, как я сразу не догадался!

– Нет, я просто хочу спросить, почему вы их купили?

– Захотелось вернуться в далекие времена…

Катя так и опустилась на первый попавшийся предмет, который оказался картонной коробкой, с треском осевшей на пол.

– Зачем же садиться на коробку, – удивился Гурий Захарович, – вот прекрасный стул, правда, он не совсем новый, поэтому вы придвиньтесь ближе к моему столу и одной рукой держитесь за него, а ногами упритесь в пол и сидите на здоровье.

– Спасибо, – пробормотала Катя. Она приняла по совету Гурия Захаровича позу человека, ждущего сигнала "старт" и готового немедленно бежать, отталкиваясь ногами от пола и руками от стола, но ей было уже все равно. Щеки у Кати пылали, она решительно ничего не замечала вокруг.

– Они напоминают вам о детстве? – с трудом прошептала Катя.

– Да, действительно, так, – директор "Одессы-мамы" очень удивился, откуда вы знаете?

– Я догадалась, – спохватилась Катя, – просто догадалась.

– Это время уже не вернешь, я так часто в детстве любовался ими.

– А откуда в-вы? – заикаясь спросила Катя.

– Из Гурзуфа. Такие часы изготавливал в маленькой мастерской под Алупкой замечательный мастер своего дела – обрусевший грек. Эти часы славились в наших краях. Многие приобретали их. Я давно уже в Москве, работал редактором журнала "Философские науки", а сейчас решил открыть свое дело, вот эту "Одессу-маму". Моя жена родом из Одессы, она-то и подсказала мне идею.

Катя сидела как в тумане.

– Значит, они не из Франции?

– Часы-то? Думаю, что нет. Грек был виртуозным мастером, возможно, что он когда-то видел французский вариант часов и решил повторить. Не хотите ли чаю?

Гурий Захарович протянул Кате стакан крепкого горячего чаю. Она, забывшись, протянула за стаканом руку, стул под ней тут же угрожающе зашатался, Катя чуть не опустилась на пол во второй раз, но успела вовремя ухватиться за край стола.

Лилия Георгиевна взглянула на часы: уже десять минут восьмого, пора уходить. Она часто задерживалась в театре, не желая возвращаться домой рано. Там ее никто не ждал. С тех пор как умерла ее дочь, домой не хотелось приходить ВООБЩЕ. Несмотря на то, что она переехала в другой район, воспоминания все равно неотвязно преследовали ее. Она вспомнила девушку из детективного агентства, которая была у нее сегодня. Зачем она приходила? Вела допрос, но как-то странно. И при чем здесь тот спектакль, после которого произошло убийство? И вдруг она все поняла и от неожиданности застыла на месте. Лилия Георгиевна даже не заметила, что карандаш для губ выпал из рук и покатился по полу. Боже, как же она раньше-то не догадалась об этом. Но она… ничего никому не скажет, потому что ей… страшно!

Катя чувствовала себя необыкновенно счастливой. Это была ее первая, пусть и маленькая, победа. Значит, теперь поле поисков постепенно сужается и они с Алексеем медленно приближаются к разгадке тайны "театрального убийцы". Кате хотелось петь, но делать это на улице было категорически нельзя. Даже простая улыбка заставляла озабоченных людей вздрагивать и хмуриться, что уж там говорить о песне?! Закидают тухлыми яйцами. Скажут: у нас забот по горло, а эта тут распелась, на нервы действует. Конечно, в наше суматошное и напряженное время, чтобы не возбуждать косых взглядов и кривотолков, лучше одеваться потемнее, опускать углы губ, морщить лоб словом, выглядеть так, будто у тебя сперли лотерейный выигрышный билет или никак не отправится к праотцам девяностолетняя двоюродная тетушка, которая завещала тебе квартиру на Тверской.

Катя позвонила Алексею и попросила его срочно приехать к ней домой.

– Молодец, ты просто молодец, – он возбужденно махнул рукой, – я уверен, что это поможет нам распутать дело с "Саломеей". Я похлопочу, чтобы тебе выписали срочную командировку в Крым. Думаю, что сегодня ты уже можешь смело паковать чемодан.

– Какой чемодан, Алексей, – откликнулась Катя, – мне хватит и дорожной сумки.

– Ну, давай, с богом, желаю удачи. Позвоню утром, а сейчас отдыхай.

Ночью Кате снилось, что она заплыла в море далеко-далеко, уже не видно берега, и вдруг чувствует какое-то странное препятствие. Она смотрит по сторонам и неожиданно понимает, что плывет не в волнах, а в голубых длинных лентах, которые видела в театре "Саломея". Она запутывается в них, кричит, но никого рядом нет, и ленты медленно-медленно смыкаются над ее головой.

Катя дико закричала и проснулась. Она зажгла свет и побрела в кухню. Там она сначала выпила холодной воды, а потом накапала в рюмку валерьянки. Ну и сон! Уже кошмары снятся, а что же будет дальше? Может, теперь каждую ночь к ней станет являться человек в черной маске и с голубым шарфиком на шее?

В агентстве Кате выписали командировку на пять дней. К морю она ехала с нетерпением. Алупка встретила ее щедрым солнцем и ярко-изумрудной зеленью. В южных городах есть свое особое очарование. Время в них кажется застывшим раз и навсегда. Блаженная лень охватывает все твое существо, ни о чем не хочется думать, лишь плыть, покачиваясь на волнах, и наслаждаться спокойным течением жизни. Днем на юге воздух мечтательно-пряный, как лимонный ликер, а вечером волнующе-таинственный, как темный бархат театрального занавеса. Кажется, что занавес вот-вот поднимется и ты станешь участником старого, но вновь и вновь затрагивающего самые сокровенные струны твоей души представления. А источником этой таинственности и мечтаний было море, заключавшее в себе все…

Катя остановилась в гостинице, находившейся в центре города. Она поставила дорожную сумку в угол, а в другую, поменьше, положила пляжные принадлежности. Затем надела светло-кремовый сарафан и, перехватив волосы черной резинкой, вышла из номера, предварительно посмотрев на наручные часы. Было два часа дня. Солнце палило настолько нещадно, что на улицах было почти безлюдно.

В городском архиве, куда направилась Катя, стояла тишина. Худенькая девушка с выступающими вперед кроличьими зубами выглянула из полураскрытой двери и поздоровалась.

– Мне хотелось бы получить справку о том, где проживала Гурдина Элла Александровна.

– Когда это было?

– Лет… тридцать-сорок назад.

– Вам срочно?

– Да. – Катя предусмотрительно протянула девушке большой пакет с коробкой конфет и упаковкой цейлонского чая. – Прошу вас.

Девушка взяла пакет и на секунду задумалась.

– Приходите завтра утром.

– Во сколько?

– В одиннадцать.

Возвращаться в гостиничный номер совсем не хотелось. Катя перекинула сумку через плечо и направилась на пляж.

Ночью она спала крепко, без сновидений, проснулась рано – около шести. Небо слабо розовело, и в воздухе была разлита утренняя свежесть. Катя поежилась, но уснуть ей больше не удалось.

Девушка с кроличьими зубами, увидев Катю, покачала головой:

– Знаете, я ничего не нашла. А вы уверены, что Элла Александровна Гурдина жила в Алупке?

– Да, – упавшим голосом сказала Катя, – уверена. Может быть, городские архивы хранятся еще и в другом месте?

– Нет, архив у нас один. Возможно, она вышла замуж и сменила фамилию?

– А… да… Я как-то не подумала…

– А как ее девичья фамилия?

– Не знаю. Что же делать?

– Если знать точно, сколько ей лет, можно просмотреть записи свидетельств о рождении.

– Хорошо, я выясню и сообщу вам.

Вечером Катя позвонила Алексею. Он попросил ее перезвонить через два часа. Когда она снова соединилась с Москвой, Алексей, откашлявшись, сказал:

– Сорок семь.

– Спасибо.

– Все нормально?

– Да.

Получив на руки справку, Катя растерялась. Оказалось, что фамилия Эллы была Краснянская и жила она на окраине города.

– А этот дом сохранился? – спросила Катя, щурясь от солнца, бьющего прямо в глаза.

– Скорее всего, нет, бо2льшая часть домов была снесена.

– Это далеко?

– Нет, пройдете по центральной улице пятнадцать минут и свернете направо, а там спросите.

– Я могу к вам обратиться еще раз, если возникнет необходимость?

– Пожалуйста, я работаю каждый день. С десяти до пяти. Обеденный перерыв с часу до двух.

Дом, где жила Элла Гурдина, не сохранился. На его месте возвышалась белая пятиэтажка. Справа стояли два ветхих деревянных домика, к которым Катя и направилась, невольно замедлив шаг.

В первом доме ей никто не открыл, очевидно, хозяев не было. Во втором сразу залаяла собака, и пожилая женщина в ярко-малиновой косынке на голове высунулась в окно.

– Вы к кому?

– К вам.

– Ищете комнату?

– Нет, я по другому вопросу.

Через минуту к ногам Кати подкатилась серо-белая собачонка, а женщина вышла на крыльцо.

– Марья Николаевна.

– Катя.

– Проходите на веранду.

Хозяйка тяжело опустилась на стул.

На круглом, слегка покосившемся столе стояла синяя ваза с фруктами.

– Вы здесь давно живете?

– Пятьдесят лет, даже больше. А что?

– Вы не помните жильцов дома, который стоял рядом с вашим? Ну, на месте пятиэтажки?

– Рядом? Помню. Краснянские жили. Мать с дочерью. Симпатичная такая девочка была, но очень уж своевольная. Делала, что хотела.

– А что сталось с матерью?

Женщина вздохнула.

– Умерла. Утонула. Девчонке тогда лет семнадцать было. Царствие ей небесное. Правда, непутевая женщина была, безалаберная. Не работала нигде толком. То цветами на набережной торговала в курортный сезон, то рыбой. И еще гульнуть любила. Мужа у нее не было. Да и девчонка непонятно от кого. Но так она женщиной незлой была, приветливой. Как же ее звали, дай Бог памяти. Кажется, Марионеллой или Лионеллой. Что-то такое нерусское, цыганское. А волосы были рыжие-рыжие. Девчонка вся в нее пошла.

– А с… девочкой что было после смерти матери?

– С девчонкой-то? Ничего. С одним мужиком закрутилась. А он женатый и старше ее раза в два. Скандал был. Она родила. Прожила года два или три и уехала. Насовсем. Никто и не знал куда. Худющая была, рыжая, а характер сорви-голова. Интересно, что с ней сталось? Вы ее разыскиваете?

– Да.

– Как-то одна девушка тоже о ней спрашивала. Давно, лет двадцать назад. Подруга ее, которая каждый год отдыхала здесь, дружила с… замялась хозяйка.

– Эллой?

– Да-да, Эллой. Тоже интересовалась, куда она делась. Но никто не знал. В одну ночь собралась и уехала.

– А как ребенка звали?

Женщина досадливо поморщилась:

– Откуда ж я помню? Такой пухленький мальчик.

– Светленький, темненький?

– Да кто их разберет, этих малышей. Времени столько прошло. Воды хотите?

– Попью. Жара такая.

– У нее много друзей было, подруг. Вот эта девочка приезжая, еще мальчик один с Эллой очень дружил, ходил по пятам, как собачонка. Их еще дразнили женихом и невестой. А она смеялась над ним. С мальчишкой какая-то трагедия произошла. Мать не то убили, не то покончила самоубийством. Актриса была. С театром летом гастролировала. Пила как сапожник. В общем, нашли всю в крови, с перерезанными венами. Ужас!

– Да… жуть!

– А какой город был тогда! Вы себе и не представляете! Столько отдыхающих, смех, веселье. Кто только к нам не приезжал: и театры, и цирк, и разные фокусники.

Женщина смотрела куда-то мимо Кати. Казалось, перед ее глазами оживала былая Алупка – шумный южный город.

Катя дипломатично кашлянула, чтобы переключить внимание женщины на себя.

– А соседи, могут ли они что-нибудь рассказать о Краснянских?

– Откуда? – решительно повела плечами женщина. – Они переехали сюда недавно, лет десять назад. Новички, никого не знают, ни с кем не общаются. Из Сибири.

– Спасибо, Марья Николаевна. Не провожайте. Дорогу я найду.

– Если хотите, приезжайте отдыхать. Я вам с удовольствием сдам комнату. Хотите – одна, хотите – с вашим молодым человеком. – И она подмигнула Кате.

– Спасибо. Кто знает, а может быть, и вправду приеду.

Последний день командировки Катя решила посвятить осмотру главной достопримечательности города – Алупкинского дворца.

С прогулочного катера, курсировавшего вдоль берега, видны были низкие домики и дворец, белой жемчужиной утопающий в зелени.

Северный фасад напоминал старинный английский замок. Окна-бойницы, сторожевые башни, длинная оборонительная стена.

Но южный фасад, открывавшийся с моря… Восток. Арабская мечеть. Громадный портал с нишей в два этажа. И в глубине ниши надпись – вязь на арабском языке: "И нет всемогущего, кроме Аллаха". К морю спускалась знаменитая "львиная терраса" – широкая лестница, украшенная тремя парами львов.

Парк, окружающий дворец, был разделен на Верхний и Нижний. В Нижнем, примыкавшем ко дворцу, преобладали прямые аллеи, подстриженные кустарники. В Верхнем царила дикая растительность, которой не касались человеческие руки. Солнце нагревало деревья. Они поражали воображение своими размерами и формами. То узловатые, то легкие, как корабельные паруса, то могучие и огромные, как застывшие навек исполины…

Тропа вилась между ними, убегая далеко вперед. Катя помнила, как она вышла непонятно куда и застыла в восхищении. Там росли гималайские кедры…

– Значит, сын, сын Гурдиной. Теперь понятно, почему она скрыла свое происхождение. Дотошные журналисты кинулись бы наводить разного рода справки и узнали бы об этом. Мать-одиночка с малышом на руках покидает город и очертя голову бросается в омут провинциальных театров. Но ведь она могла потом объявить, что у нее есть сын, почему же она этого не сделала? Алексей разговаривал как бы сам с собой, изредка вскидывая глаза на притихшую Катю.

– А я ее понимаю, может, она хотела уберечь сына от вечного клейма "театрального ребенка" при знаменитой маме. Посмотри, как настойчиво известные родители пропихивают своих чад куда только можно: в кино, на телевидение, в рекламу, – любой ценой, лишь бы родимый засветился. А потом делают при журналистах большие удивленные глаза: "А мы и не знали, что наш Петенька или Леночка собирались поступать в театральное училище, мы им ничем не помогали". И народ проглатывает эту лапшу, думая, какой способный ребенок у знаменитых родителей. Но чтобы не пропасть среди других сокурсников и коллег, надо обладать, как минимум, исключительно твердым характером. Ведь сколько таких детей спились, погибли, не реализовали себя, так и оставшись всего лишь сыном или дочерью при громком имени. Возможно, Гурдина предчувствовала это и не хотела, чтобы тень ее популярности ложилась на сына.

– А какой он, соседи не сказали – беленький, черненький, какие приметы?

– Неизвестно. Они уехали, когда ему было всего два года. А потом, после рождения сына, она стала жить очень обособленно, к ней мало кто ходил.

– А ее мать?

– Умерла, когда дочери было семнадцать лет.

– Я не думаю, что Гурдина скрыла, что у нее есть сын, только из-за того, что не хотела в дальнейшем травмировать его своей известностью. Ну, сама посуди, в то время еще никто не знал никакой Эллы Гурдиной. И она, получается, проявила такую завидную дальновидность… – Алексей покачал головой.

– Но ведь говорят, что по-настоящему одаренные творческие личности способны предвидеть многие события из своей жизни, обладают чем-то вроде ясновидения. – Катя сидела в кресле и любовалась издали новым покрывалом, которое она накинула на диван. Темно-бирюзовое с ярко-синими разводами. Как море в хорошую погоду.

– Нет, здесь что-то другое… И куда делся ее сын? – Алексей остановился напротив Кати. – Не думаешь ли ты, что это может быть Артур или Рудик? Мы не можем исключать полностью и такую версию.

– Но ни тот ни другой на нее не похож.

– Это ни о чем не говорит. Наоборот, поэтому наша задача усложняется. Нам предстоит разыскать ее сына, не обнаруживая этого факта.

– И фамилия у Гурдиной была другая. Почему?

– Может быть, она была замужем, а после развода решила оставить фамилию мужа.

– Возможно, – вяло откликнулась Катя. Всего два часа назад она прилетела в Москву, и ее сильно клонило в сон.

– Я смотрю, ты уже спишь. Давай отложим наш разговор. Главное, что тебе все-таки удалось выяснить очень важное обстоятельство: у Гурдиной есть сын, но этот факт она почему-то упорно ото всех скрывает. Начальство будет довольно твоим рвением.

– А "кубинец"? – так за глаза в агентстве называли Катиного начальника, Святослава Рубеновича, за его любовь к крепким сигарам.

– Думаю, обрадуется и он.

– Все равно Рубенович ко мне какую-то антипатию испытывает, – голос Кати звучал где-то вдалеке, а комната расплывалась перед глазами, плавно вытягиваясь в длину.

– Он просто очень требовательный и боится, что ты не справишься. Давай я помогу тебе дойти до дивана, а то упадешь на полдороге.

– Спасибо, – Катя нащупала его руку. Один ее глаз уже спал и упорно не хотел открываться, – мы с тобой сейчас живописная картина: я – слепая, а ты – мой поводырь.

Дверь за Алексеем тихо щелкнула, и Катя мгновенно провалилась в теплую темноту.

Утром она проснулась оттого, что кто-то настойчиво барабанил в ее дверь, причем, судя по всему, ногами.

– Сейчас, сейчас, арестовывать, что ли, идете? – запахивая на ходу халат, кричала Катя.

Открыв дверь, она онемела от неожиданности – перед ней стоял Артур, смущенно улыбаясь.

– Ты куда-то пропала, я не знал, что случилось…

– Командировка была. А как ты меня вычислил?

– Тайна.

– Ну, проходи. – В коридоре Катя мельком посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: сонное лицо, отекшие глаза и бледные губы. Правда, легкий загар красил ее, но при невыспавшейся физиономии он явно блек.

– Мы уж в театре решили, что тебя тоже убили. – Артур мешал ложечкой кофе и клал туда, по мнению Кати, уже пятую ложку сахара.

– Ну и как у вас там, обрадовались этому, – поинтересовалась Катя, вздохнули с облегчением, что никто к вам приставать больше не будет?

"Почему же Алексей не предупредил никого, что я уехала в служебную командировку, действительно, могли подумать что угодно", – мелькнуло у нее в голове.

– Пели и плясали по этому случаю, кто-то пустил слух, что Екатерина Муромцева отправилась в дебри Африки раскрывать убийство в племени толстогубых, надоело ей, мол, с актерами возиться, чего-то поколоритнее захотелось.

– Да уж куда колоритнее, – пробормотала Катя.

– Что? – светло-голубые глаза Артура выделялись на загорелом лице.

Его взгляд приводил Катю в непонятное волнение. Ей хотелось бежать от него и одновременно находиться рядом. Он и пугал ее и притягивал.

– Это я так. – Катя машинально теребила пояс халата и стояла, словно не решаясь сесть рядом с Артуром.

– Садись, – Артур махнул рукой, – а то мне неудобно сидеть при даме.

– Спасибо, – вспыхнула Катя.

– Ну и картина, – расхохотался Артур, – знаменитая сыщица косится на меня, как на тигра, боясь, что я что-то выкину.

– Ничего подобного, – Катя демонстративно придвинулась ближе к Артуру и почувствовала, что невольно краснеет.

– Ну а ты как? – она посмотрела на него украдкой. "Вдруг он – сын Гурдиной?" – подумалось ей.

– Работаю, тружусь, скучаю.

– Налить еще?

– Я не…

Резко зазвонил телефон. Катя подбежала и схватила трубку.

На том конце помолчали и дали отбой. "Что за шутки, и уже не в первый раз", – недоумевала Катя. Вернувшись на кухню, она посмотрела на Артура: "Интересно, правда ли, что его родители погибли?"

– Слушай, уже поздно, мне пора домой. – Катя шутливо вырвала свою сумочку из рук Артура и отбежала на несколько шагов. – Что скажут соседи, приличная девушка Катя Муромцева придет домой Бог знает во сколько!

– Ничего страшного, девочка уже выросла и имеет право задержаться. Артур обнял ее, и Катя уже в который раз почувствовала, как послушно размягчается тело в его руках, словно она становится податливой куклой.

– Пусти. – Катя провела рукой по щеке Артура и закрыла глаза.

Накрапывал дождь, и они забрели в какой-то подъезд. Спустя несколько минут сплошной серой завесой хлынул ливень.

– Смотри, какой странный дом, – Артур взбежал по лестнице на второй этаж, – по-видимому, всех выселили: квартиры пустые.

Катю сильно знобило. Она обхватила себя руками, пытаясь согреться, но зубы уже начинали выстукивать мелкую дробь. Она подняла голову:

– Ну, что там еще?

Артур не откликался. Катя поднялась наверх, но Артура нигде не было видно. Коридор был пуст. Двери сняты с петель, а квартиры зияли серыми дырами. Катя прошла по коридору вперед.

– Артур, – шепотом позвала она.

Кто-то подошел сзади и закрыл ей ладонями глаза. Катя вскрикнула.

– Что ты, глупенькая? – Артур взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы. – Что ты, моя девочка? – Темно-русые волосы Артура блестели от капелек дождя. – Ты вся дрожишь, замерзла?

Катя прижалась к нему.

– Пойдем, – Артур решительно взял ее за руку.

– Куда?

Он ничего не ответил, только крепче стиснул ее руку.

Хорошо было лежать рядом с Артуром, уткнувшись носом в его подмышку, и думать о чем-то своем. Катя приподнялась на локте и посмотрела на Артура. Его глаза были закрыты.

– Ты спишь? – шепотом спросила Катя.

– Нет.

– Я вспомнила, как в детстве ходила с отцом в лес за грибами. Осень, влажные листья, прелый мох и чистое небо. Тишина стояла волшебная.

– Да? – Артур повернулся к ней, глаза его блестели таинственным светом.

Катя глубоко вздохнула.

– Чего вздыхаешь?

– Так.

– Ты такая хрупкая и трогательная. Как девочка. Ты мне понравилась сразу, как только я тебя увидел. Я даже не поверил, что ты из детективного агентства.

– А у тебя была такая смешная приклеенная бородка, когда ты заглянул в кабинет Гурдиной. Взлохмаченные волосы.

– Мне кажется, я в тебя влюбился.

– Артур, а ты действительно меня любишь, это все не просто так?

Катя пытливо всматривалась в лицо Артура, словно хотела прочитать на нем ответ.

Он молча притянул ее к себе.

Алексей сидел за столом и нетерпеливо барабанил по нему пальцами. Многочисленные факты и нити никак не хотели складываться в цельную комбинацию, которая могла бы рассекретить то, что было скрыто мраком. Вчера Вячеслав Артемьевич дал ему распечатку одного дела, находившегося в числе первоочередных и важных. Но сотрудник, работавший над ним, тяжело заболел, ему пришлось уволиться из агентства, и все повисло в воздухе. Когда Алексей принимал дело из рук директора агентства, он посмотрел на него с вопросительным выражением, как бы прося пояснить, что требуется в данном случае сделать ему, Ярину Алексею Николаевичу.

– Просмотри внимательно, – кратко бросил ему шеф, – здесь есть над чем подумать. Дело малопонятное, никаких видимых улик нет. Возможно, тут орудует хорошо законспирированная банда, члены которой связаны круговой порукой. Если обрисовать вкратце, то получается такая картина. За последние три года в среде уважаемых академиков, видных искусствоведов, актеров, композиторов, ученых – словом, тех, кто причисляет себя к элите, раздельно произнес он, – участились случаи женитьбы на молоденьких девушках, появляющихся словно ниоткуда. Девушки, заметь, не москвички. Провинциалки. Может быть, это ничего не значащий факт, а может… Но есть обстоятельства, которые выглядят весьма подозрительными. Первое – "охота" на уважаемых старичков открывалась только в том случае, если они были не обремененными близкими родственниками. То есть хлопоты по дороге к алтарю оказывались почти сведенными к нулю. Второе – новоиспеченные мужья недолго наслаждались супружеским счастьем. Максимум полгода, год. Смерть была от разных причин, но… уголовное дело не пришьешь. То передозировка лекарств, то инфаркт, то, сам понимаешь, от чего, – Вячеслав Артемьевич бросил выразительный взгляд на Алексея, – то есть поводов придраться нет. Вдова стоит и хлопает ресницами. "Я хотела доставить удовольствие бедному Мишеньке, Коленьке и так далее, кто же знал, что так все получится". Короче, ситуация щекотливая. Потом – казалось бы, получила квартиру, наследство, так сиди и наслаждайся привалившим богатством, ан нет, почему-то вдовушки спешат быстро расстаться со всем этим и продают квартиры. Срочно. И исчезают в неизвестном направлении. Но самое страшное вот. – Шеф швырнул Алексею пачку фотографий. На них были изображены мертвые девушки с обезображенными лицами. – Это они. Удалось найти три трупа, а всего таких случаев четырнадцать. Где остальные?

– Понял, – откликнулся Алексей.

– В общем, изучи дело. Потом доложишь, что и как.

Вячеслав Артемьевич махнул рукой, как бы говоря, что время беседы истекло, и Алексей, поднявшись со стула, направился к выходу.

И вот сейчас, внимательно просматривая собранные материалы, листая записи разговоров со свидетелями, Алексей испытывал тягостное чувство недоумения. Слишком случайными выглядели все эти смерти. Если бы они не были собраны в одно дело, то на первый взгляд между ними не было ничего общего. И все же тут прослеживалась определенная логика…

Вечером Алексею позвонили из "Белого грифа" и сообщили, что произошло еще одно убийство из этой "серии". Умер академик Сакальский, крупный специалист в области термоядерной физики. По ошибке принял не то лекарство. Полгода назад он женился на молодой женщине. В агентство обратилась его сестра, которой скоропостижная смерть брата показалась подозрительной. Алексей быстро записал продиктованный ему телефон сестры Сакальского Татьяны Львовны Артюновой – и через десять минут связался с ней. Во время короткого телефонного разговора одно обстоятельство насторожило его: Татьяна Львовна сказала, что ее брат последние годы активно участвовал в работе театрального фонда "Мольер".

Утром Алексей позвонил Кате, и они договорились, что он заедет за ней через полчаса.

После того как Алексей кратко ознакомил Катю со своим новым делом, она отвернулась и, прикусив губу, выдавила:

– Ты думаешь, это как-то связано с моим рас-следованием?

– Нет, но, возможно, эти дела пересекаются, и, расследуя одно, можно прийти к разгадке другого. Так иногда и бывает. Ты знаешь, что меня поразило, когда я листал дело? Ну, как бы сказать… свидетели описывают этих вдовушек как-то одинаково: блондинки, большие глаза, полноватые губы и никаких особых примет, словно их всех в одном инкубаторе выращивали.

– А фотографии?

– Нет их, – вздохнул Алексей.

– Почему?

– Видимо, сбегая, с собой прихватывали, чтобы никто разыскать впоследствии не мог. До замужества ничем не занимались. Двое или трое из них поступали в театральные училища, но провалились. Между прочим, Сакальский участвовал в работе "Мольера", ну, там, где ты была, – в театральном фонде.

– Странные люди там работают, – Катя вспомнила секретаршу, которая, закрыв глаза, печатала так, словно играла на рояле, и директора фонда, поджарого, энергичного человека. И секретарша, и директор упорно отрицали, что видели Юлию Миронову.

Татьяна Львовна Артюнова принадлежала к числу тех бойких дамочек, возраст которых определить нелегко. С равным успехом ей можно было дать и сорок пять, и пятьдесят пять лет. Когда она говорила, ее губы вытягивались, и со стороны могло показаться, что она что-то терпеливо, по слогам втолковывает неразумному ребенку.

Квартира Татьяны Львовны была наполнена ароматом свежего хлеба, кофе и сладких цветочных духов. Алексей не любил такого назойливого запаха, но приходилось с ним мириться, как и выслушивать горестные восклицания Татьяны Львовны по поводу растяпистости и непрактичности ее брата, которые и привели к такому ужасному финалу.

– А как вы думаете, это серьезно – взять и жениться почти что на своей дочери?! Неужели они (под словом "они", видимо, подразумевалась вся худшая половина человечества, то есть мужчины) не понимают, что этим молоденьким акулам что-то от них нужно? Где мозги? Был светилом в науке, а в жизни… Как умерла Карина, жена, так и сдал мужик. Надо было мне переехать к нему жить, присмотреть за ним повнимательней. Думалось, что справится с горем, найдет забвение в своих симпозиумах и ученых советах, так нет. Берите конфеты. Чаю еще подлить?

Комната Татьяны Львовны выглядела так, словно хозяева завтра же готовились переехать на новое место и поэтому принялись спешно паковать вещи.

Коробки разного размера стояли по углам небольшой квадратной комнаты, сумки с одеждой лежали на диване, а под ногами Кати валялся какой-то кирпич, который при ближайшем рассмотрении оказался словарем новогреческого языка.

– Жарко, – Татьяна Львовна, протянув руку, сняла с полки большую салфетку и принялась медленно обмахиваться ею. – Анэля, – обратилась она к пушистой белоснежной болонке, бодро вбежавшей в комнату, – сядь на коврике, у меня люди.

Болонка, чья челка почти закрывала ей глаза, с любопытством посмотрела на Алексея и потрусила в единственный свободный от хлама угол.

– Значит, новая жена была э… не совсем приятной женщиной?

Татьяна Львовна в ответ так энергично затрясла головой, что казалось, она скатится с плеч наподобие перезревшей дыни. – Естественно, – процедила она сквозь зубы, – просто интриганка, вот и все.

– Она не москвичка? – вставила Катя.

– Нет – то ли Брянск, то ли Рязань.

– А как к ней относился Игорь Васильевич?

Она пожала плечами:

– Как глупый мальчишка. Я, скажу честно, не испытывала особого желания общаться с его новой супругой, как и она со мной. Я видела ее всего раза три. Жеманная, сильно накрашенная, с большими руками.

Портрет Колосовой Веры Николаевны, в замужестве Сакальской, рисовался густой сажей, без малейших проблесков жизнерадостных красок. Алексей почувствовал досаду на выжившего из ума академика, который женился на свистушке из провинции и поэтому угодил в переплет.

– Вы что-нибудь подозреваете? – Алексей дипломатично кашлянул в кулак.

– Да она его и убила, а теперь остается в шикарной трехкомнатной квартире, еще дача есть в сорока километрах от Москвы, хорошая, двухэтажная, с паровым отоплением. Я там каждый клочок земли возделывала. Мы ведь с Игорем выросли на ней. Старое товарищество, давали землю в тридцатые годы, кто попало там не селился, только интеллигенция. Наш папа был очень известным цирюльником, обслуживал таких людей… Рассказать – не поверите просто! А теперь что будет с дачей – не знаю. Я от своих прав не отступлюсь ни за что. Буду проходить суды до победного конца. Я… – Как бы в подтверждение своих слов Татьяна Львовна энергично взмахнула рукой, сжавшейся в маленький, но твердый кулак.

– Понимаю… А вообще, Игорь Васильевич интересовался женщинами, простите за нескромный вопрос? – Алексей посмотрел на Анэлю, которая лежала в углу.

– Ну как сказать, время от времени, не без этого, но все в рамках пристойности, никаких скандалов, так, легкие увлечения.

– Вы живете одна?

– Нет, с сыном. Очень способный мальчик, учится в МГИМО, будет переводчиком испанского языка. Знаете, сейчас финансисты и переводчики требуются везде, выгодная специальность. Теперь другое время, чистые гуманитарии не в цене. Вот я кем только ни работала в своей жизни, Татьяна Львовна едва заметно вздохнула, – а в последние годы вернулась к старой профессии – перевожу с греческого и преподаю на курсах, на жизнь хватает и ладно.

Маленькие черные глазки Татьяны Львовны смотрели на Алексея с выражением досады и грусти. Алексея охватила легкая печаль. Как он мечтал в юности стать историком, как он грезил еще с детства подвигами спартанцев и рыцарскими турнирами! И где та, почти неземная, тишина библиотек, в которых он любил бывать?

– Анэля, – резкий голос Татьяны Львовны вернул Алексея к действительности, – ты чего лезешь к гостю?

Тут Алексей обнаружил лохматое существо у себя на коленях. Болонка, уютно свернувшись калачиком, явно намеревалась вздремнуть на его брюках.

– Пусть лежит, – тихо сказал Алексей.

– А театральный фонд "Мольер"? – Катя протянула руку к Анэле и погладила ее.

– Мой брат любил разностороннюю деятельность, в том числе увлекался историей театра. Он, по-моему, и со своей будущей женой в этом "Мольере" познакомился.

– Что?! – хором воскликнули Алексей и Катя и переглянулись.

– Во всяком случае, одна моя знакомая забирала внука из живого уголка и видела, как Вера выходила из этого фонда. А Игорь в последнее время бывал там на всяких вечерах и заседаниях.

– А больше он вам ничего не рассказывал? – Катя сосредоточенно грызла большой палец, забыв о всяких правилах приличия.

– Да нет, в последнее время мы не так уж часто с ним общались. Не очень хотелось нарываться на эту…

– Понимаем. – Алексей встал. – А Вера Николаевна сейчас дома?

– Откуда я знаю, раньше все по магазинам бегала в первой половине дня, во второй – валялась на диване. Ничего не могу вам сказать.

– Спасибо, мы вам позвоним, если возникнет необходимость.

– Да… Анэля, не путайся под ногами, иди на место!

– Вы переезжаете? – Катя подобрала платье, чтобы не задевать коробки.

– Все ремонт не соберусь сделать, второй год уже…

Проблема была понятной и родной. Катя с ужасом представила, как ей тоже надо будет все паковать, где-то доставать картонные коробки.

Она чуть не упала в узком коридоре, заставленном угрожающими железками, напоминающими водосточные трубы. К счастью, Алексей предупредительно подхватил ее под локоть:

– Осторожно.

Облегченно вздохнув, они вышли на улицу, где только что прошел дождь и в воздухе была разлита летняя свежесть.

Вера Николаевна Сакальская упорно не хотела открывать. Катя с Алексеем дружно барабанили в дверь. В ответ – ни звука. Выглянула соседка. Ее лицо блестело от толстого слоя крема.

– Она с утра уехала.

– Куда? – поинтересовалась Катя.

– Не знаю, взяла большую сумку, – соседка разговаривала с ними через дверь, закрытую на цепочку.

– А она что-нибудь сказала? – Алексей отряхивал свои брюки, покрытые пылью.

– Да она высокомерная такая, никогда особенно и не разговаривала, цацу из себя строила. – На лестнице раздались шаги, и женщина быстро захлопнула дверь.

– Что-то здесь не так, – Алексей сел прямо на ступеньки лестницы и устало махнул рукой. – Нет, что-то здесь не так, – повторил он.

С утра было пасмурно. Катя решила прилечь на диван и разобраться со своими блокнотными записями, часто сделанными бессистемно и впопыхах. Прежде чем, вырвав листки, развесить их на стене (так Катя обычно делала, когда готовилась к экзаменам в университете), она принесла из кухни табуретку и, придвинув ее вплотную к шкафу, достала сверху рулон бумаги. Это была географическая карта мира, лежавшая здесь с незапамятных времен. Катя раскатала ее на полу и, сев на Африке, задумалась. Она любила карту мира, как своего самого лучшего и близкого друга. Часто, когда у нее было плохое настроение, она разворачивала карту и медленно рассматривала ее, скользя глазами по материкам и городам. В такие минуты ей казалось, что она находится не в московской квартире, а где-то там, в водах Индийского океана или в дебрях Амазонки.

– Театр "Саломея", – Катя легла на пол и прижалась щекой к карте, что я знаю о нем? Маленькая труппа, недружные актеры, хотя клянутся, что между ними нет никаких разногласий. Талантливый режиссер…

Что-то главное ускользало от Кати, но что? Московские театры, как в капле воды, отражали суматошное время. Старые придерживались классического репертуара, у них была своя публика, традиции, новые – стремились эпатировать, сделать шумную постановку, спекулируя на "голубой" тематике или запредельном сексе.

Но "Саломея"… Этот театр был похож на призрачный город, Фата-Моргану, которая иногда появлялась перед зрителями издали, переливаясь несуществующими огнями и блеском. Но когда к театру подходили ближе, он словно уходил под землю, его окутывала непроницаемая завеса молчания, недомолвок, а актеры мгновенно превращались в маленьких человечков, которые разбегались врассыпную при появлении чуждого им гостя. Театр жил по своим законам, невидимым постороннему взгляду. Катя вдруг вспомнила, как давно, еще в детстве, она однажды искала спрятанные от нее конфеты. Взрослые в доме – папа, мама, бабушка – знали, где они находятся, но в ответ на ее отчаянные расспросы отрицательно качали головами и заговорщицки переглядывались улыбаясь. Сейчас эта картина ожила перед ней… От нее явно что-то скрывали в театре, но скрывали ВСЕ! Поэтому нащупать крупицы правды в этих беседах и расспросах было трудно, почти невозможно!

И как гибель Мироновой и Касьянникова связана с убийством в партере?

Что же ей известно? Итак, Элла Гурдина родилась в Алупке, с малолетним сыном покинула город, судя по ее рассказам, скиталась по России. Перед тем как перебраться в Москву, работала в Твери. Гурдину называют диктатором, царицей, талантливым режиссером. Все это так. Но Катю с самого начала ее знакомства с Гурдиной не покидало ощущение, что эти слова не касаются ее сути, они слишком поверхностны – как скорлупа, которая не позволяет проникнуть в сердцевину. Никто не сказал о ней ничего такого, что высветило бы ее жизнь и поступки с иной стороны, показало бы Кате другую Гурдину. Можно было опять обратиться к Переверзенцеву или Мануйлиной, но Катя уже поняла, что они не скажут ничего, ни-че-го, они связаны негласной порукой молчания. Гурдина лгала, что у нее никого нет – ни родственников, ни детей. Правда, пока эта ложь не принадлежит к чему-то уголовно наказуемому. Она может выдвинуть разные мотивы и версии своего желания скрыть ото всех, что у нее есть сын. Катя вспомнила пророчески-страшные слова: "Единожды солгав, кто тебе поверит?"

Артур и Рудик, Рита и Анжела… Молодые актеры театра распадались на две масти – черную и белую. Это были как бы зеркальные двойники. Катя вспомнила, как в одной книге изображался трюк с картами – дама пик с помощью зеркала ложилась на даму бубен, антиподы становились единым целым. При мысли об Артуре Кате стало не по себе. Она чувствовала, что ее тянет к нему так, как не тянуло ни к кому и никогда в жизни.

Но кто же из них, кто – сын Гурдиной? Скорее Рудик – с его монотонным голосом и манерами мальчика-отличника. Обычно у известных родителей ужасно нудные и бесцветные дети. Как в старой поговорке: "На детях гениев природа отдыхает". "На Рудике она, по-моему, уснула", – решила Катя. И у обоих умерли родители. Ясно, что у одного из них – действительно, а у другого… Или это – роковое совпадение?

Рита и Анжела… Анжела ей нравилась больше, но и о ней она почти ничего не знала. Приехала из Вязьмы, с детства мечтала стать актрисой, но об этом мечтают многие девчонки, особенно в провинции. И все? Вся биография? Приехала, помыкалась и пришла в театр к Гурдиной. А по-моему, она ничего и не заканчивала! Катя взглянула на справку "Белого грифа", лежавшую перед ней на полу. Да, выступала в клубах и студенческом театре, потом – "Саломея". Катя вскочила и села, обхватив руками колени. Может быть, Гурдина знает, кто убийца, и покрывает его, боится за него? Может быть, это ее сын? Но разве стала бы она тогда обращаться в агентство? А почему бы и нет? Зная, что дело не будет раскрыто, решила соблюсти необходимую формальность.

Евгений Сандула – типичный позер, таких донжуанов, особенно во времена застоя, было хоть пруд пруди. Кате он показался недалеким и тщеславным. Пишет мемуары… для себя. Хотя вряд ли отдает себе в этом отчет. Наверное, думает, что читатели будут ломиться за его книгами в магазин "Библио-Глобус", как за очередным бестселлером Валентина Лаврова.

Но почему Анжела бросилась именно к Жене, почему?

Рубальский – "гасконец". Катя совершенно не могла представить его молодым, хоть убей, он оставался стариком, брюзжащим и самодовольным. Что нашла в нем Гурдина? После стольких лет пригласить этого старого дрючка в свой театр!

Лилия Георгиевна – мать, потерявшая дочь. Замкнутая и отстраненная. Когда она разговаривала с Катей, то была какой-то взвинченной. Правда, это, возможно, пресловутые "нервы".

Лина Юрьевна – верная помощница Гурдиной, которая не скажет ничего лишнего. Тень Гурдиной. Но часто такие преданные слуги и идут на все ради спокойствия своих хозяев. На все.

Солнце уже нагревало пол, так приятно было лежать и абсолютно ни о чем не думать, но усилием воли Катя вернулась опять к "Саломее" и неожиданно поймала себя на том, что уже давно перебирает актеров, как четки, пытаясь понять их…

И еще этот занавес, который дали слишком рано, но почему?

И вдруг Катя все поняла, как же раньше она не додумалась до этого? Кто-то знал о прибытии будущей жертвы в театр и решил предотвратить предстоящее свидание. А это значит, что убийца и тот, с кем хотел встретиться человек, убитый в партере, находятся сейчас здесь, в "Саломее", среди этих актеров, о которых она только что думала! Два противника на одном поле… Белый конь против черной королевы или белый король против черной ладьи. Вариантов много.

А улыбка на лице убитого означает, что он сначала воспринял все как невинный розыгрыш, театральную забаву. А когда понял, что с ним происходит, было уже слишком поздно.