Смерть швейцара

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Аристарха поместили в военный окружной госпиталь Первозванска. По настоянию Меняйленко ему предоставили отдельную генеральскую палату и вызвали из отпуска главного хирурга госпиталя — полковника Шевардина.

Впрочем, занимавшиеся раненым военные хирурги из отделения торакальной хирургии в один голос уверяли, что опасности для жизни нет и подобные меры излишни. Меняйленко, однако, никакие меры излишними не считал.

— Вы отдаете себе, надеюсь, отчет в том, что укокошить хотели не Собилло, а вас, девушка? — первым делом осведомился он в коридоре госпиталя, когда Ольгу чуть ли не силой вывели из палаты Аристарха и они с администратором остались вдвоем.

Ольга прижимала платочек к глазам и, честно говоря, мало что в тот момент соображала. Она лишь утвердительно кивала в такт словам администратора. На самом же деле ей казалось чудовищным предположение, что вся эта кровавая драма развернулась из-за ее скромной персоны.

Администратор, надо отдать ему должное, не стал слишком надрывать сердце девушки вопросами, хотя и предупредил ее, что это — только начало и на следующий день ею займутся всерьез.

— И допрашивать вас, Оленька, буду не я, поверьте, — говорил он, сердито насупливая брови, — а тот самый господин с майорскими погонами из Управления внутренних дел. Неверов, по-моему, его фамилия? Насколько я помню, в прошлый раз вы с ним общего языка не нашли. Он считает вас чуть ли не причиной всех здешних бед и уверен, что сиди вы дома в Москве, ему бы жилось намного спокойней.

В одном, правда, я с ним согласен, — Меняйленко запустил палец за воротник, чтобы чуть ослабить узел галстука. — Вы перешли дорогу какому-то весьма могущественному и очень опасному типу. — Тут он воткнулся в нее жестким колючим взглядом: — Скажите, этот ваш любовник, кавалер, как угодно его назовите, точно программистом был? Вы ничего не напутали?

— Я уже ничего не знаю, — едва слышно отвечала Ольга, придавая углам рта сходство с уныло обвисшими шнурками. — Сколько я его помню, он всегда за компьютером сидел, при этом говорил еще, что закон нарушать — это не его стиль.

— А вы, стало быть, такая легковерная, что с каждым его утверждением готовы были безропотно согласиться! — едко бросил Меняйленко. — Сколько же у нас в стране еще легковерных? — Администратор воздел к серому от пыли потолку госпитального коридора короткие руки в патетическом жесте. — Оттого у нас и процветают всякие ЭМЭМЭМы и общества с ограниченной ответственностью. Потому что все желают по исконной русской привычке на грош да пятаков купить. И вы, поди, тоже желали, а?

Тут администратор понял, что несколько перегнул палку, поскольку Ольга разразилась слезами. Из этой слезной бури доносились, правда, какие-то нечленораздельные звуки, но понять их смысл Меняйленко было не под силу. Лишь когда шквал стал затихать, Александр Тимофеевич разобрал отдельные слова, которые извергала из себя, сотрясаясь от незаслуженной обиды, Ольга.

— Какие пятаки? Какие гроши? Да он мне вообще денег не давал. Платил за квартиру — и то ладно. Я любила его, понимаете вы или нет, черствый человек? Да и выглядел он не больно процветающим — так, один пиджачишко, курточка кожаная — я бы ее из тысяч других узнала. — Тут Ольга едва не ляпнула, что видела Пашу в вагоне поезда на вокзале, но вовремя удержалась. Не хватало еще впутывать в это дело своего бывшего любовника.

— М-да, — произнес Меняйленко, оценивая в прямом смысле плачевное состояние девушки. — От вас, Оленька, сейчас вреда больше, чем пользы. Давайте-ка я лучше отвезу вас в Усольцево. Вы поспите, успокоитесь немного, а там видно будет — может, какая дельная мысль в голову и придет.

— А как же он? — указала девушка на дверь палаты, где лежал бледный, забинтованный Аристарх. — Я от него никуда не уеду. Ведь он мне жизнь спас... Я буду у его палаты всю ночь сидеть — или весь месяц, если понадобится!

— Не понадобится, — жестко сказал Меняйленко и, отодвинув на рукаве манжет, посмотрел на часы. — Во-первых, вы ему сейчас ничем помочь не можете, во-вторых, как вы уже, наверное, слышали, его жизнь вне опасности, а в-третьих, и самых главных, — тут администратор со значением Ольге подмигнул, — через час—полтора здесь будет мать его светлости — княгиня Анастасия Анатольевна Собилло. Женщина эта — при всех ее несомненных достоинствах — известна своим крутым нравом и сумасшедшей, прямо—таки болезненной любовью к сыну. — Администратор взял девушку за руку и заглянул ей в глаза. — Догадываетесь, чем это вам грозит? Разве она потерпит у изголовья больного присутствие женщины, ставшей причиной ранения ее разлюбезного сынка? Неужели вам хочется пережить еще одну неприятную сцену? А в том, что так оно и будет, я не сомневаюсь. Неизвестно еще, хватит ли у вас для этого сил. Да вы на себя в зеркало посмотрите... Уж и не знаю, кто выглядит сейчас краше — раненый или вы, моя дорогая.

Меняйленко уговаривал Ольгу с такой настойчивостью и привел ей в пользу этого такое количество веских аргументов, что она под конец сдалась и дала вывести себя из госпиталя и усадить в машину.

В последнюю минуту, правда, она попыталась оказать Александру Тимофеевичу слабое сопротивление и, схватившись за косяк двери, стала уверять администратора, что ей негде ночевать, и поскольку номер ее в Усольцеве полностью разрушен, она найдет себе место здесь, в приемном покое. Но Меняйленко сильной рукой не грубо, но решительно разжал ее пальцы и повел к дожидавшемуся на госпитальной дорожке сверкающему «Мерседесу», приговаривая, будто обращаясь к душевнобольной:

— Как же негде ночевать, Оленька? А номер князя на что? Я уже его на вас переоформил и за три дня вперед заплатил — неизвестно ведь, как все сложится в Управлении внутренних дел и на сколько они вас здесь задержат. А если вы всяких нежелательных разговоров опасаетесь, я дал команду тамошнему персоналу держать рот на замке и в душу к вам не лезть.

Когда Ольга снова вошла в номер Аристарха, ею овладело странное чувство. Вот сейчас откроется дверь и из соседней комнаты выйдет он, ее Листик — так и только так теперь Ольга называла Собилло, о существовании которого еще несколько дней назад даже и не подозревала. Здесь все напоминало о нем, а шелковый, с монограммой «А.С.» халат, небрежно брошенный на ручку кресла, все еще хранил, казалось, очертания его фигуры. И еще запах его тела — неповторимый и сложный. В нем смешивались ароматы дорогого табака с пряным запахом, одеколона и еще чего— то неуловимого, но вполне осязаемого Ольгой — чего она бы не спутала ни с каким другим запахом. Если бы потребовалось, она нашла бы Аристарха в абсолютной темноте именно по этому сложному многокомпонентному аромату, потому что он не мог принадлежать больше ни одному человеку на свете.

Теперь, правда, от Аристарха Викентьевича Собилло пахло, большей частью, всевозможными медикаментами, и его рана не давала Ольге покоя: в самом ли деле его жизнь вне опасности или врачи говорили это только для того, чтобы ее успокоить? Несколько раз она подходила к двери, чтобы, распахнув ее, бежать по коридору Усолыдевского дворца к выходу, а потом каким-нибудь способом добраться до военного госпиталя и узнать, как там обстоят дела с ее Листиком. Чего-то подобного, по-видимому, ожидал и Меняйленко. Не прошло и часа после водворения девушки в номере Собилло, как он постучал в ее дверь.

— Извините, Оленька, это опять я, — произнес администратор, когда девушка ему открыла. — Кажется, в госпитале я предлагал вам приехать сюда и поспать, но сейчас прихожу к выводу, что с этим успеется. Да и какой, к черту, теперь сон? Вряд ли вы сомкнете сегодня глаза, не так ли?

Ольга обреченно кивнула, соглашаясь с Меняйленко. Она впустила гостя в комнату, даже не удивившись, что тот не отправился ночевать домой, в Первозванск, а остался в Усольцеве.

Тот, будто отвечая на ее невысказанный вопрос, сказал:

— Меня, знаете ли, тоже бессонница мучает. Кроме того, после сегодняшнего покушения было бы странно оставлять вас одну без охраны. Ну и еще одно: завтра вам предстоит беседа с майором Неверовым. Он, уж поверьте моему слову, постарается устроить из допроса настоящий спектакль. А потому, прежде чем ехать в Управление внутренних дел, будет неплохо, если мы с вами предварительно проговорим кое-что. Вы, надеюсь, понимаете, что Неверову вовсе не обязательно знать об этом деле абсолютно все?

Меняйленко сплел короткие руки за спиной и прошел к кабинетному роялю, стоявшему у окна. Вид его открытой клавиатуры неожиданно разбудил дремавшие в душе администратора таланты и он ни с того, ни с сего взгромоздился вдруг на круглый стул и простер над бело-черным частоколом клавиш пухлые, поросшие черными волосиками пальцы. Он удивительно напоминал крупного жука, наколотого на булавку, и Ольга была вынуждена сделать над собой известное усилие, чтобы не рассмеяться. Однако стоило зазвучать музыке, и Ольга сразу же простила Меняйленко его забавный вид. Александр Тимофеевич мастерски исполнял на кабинетном «Стейнвее» Лунную сонату Бетховена. Но продолжалось это недолго.

Осторожно прикрыв крышку, Меняйленко прекратил музицировать и, крутанувшись на стуле, повернулся к Ольге лицом.

— Отчего же все-таки вас хотели убить? — загадочно спросил он.

— Да не знаю я — говорю вам, как на духу, Александр Тимофеевич, — привычно покачала головой Ольга и уселась на диван, обхватив себя за колени руками. Вопрос этот с некоторых пор стал вызывать у нее раздражение. Во-первых, потому, что она действительно не знала на него ответа, а во-вторых, ей слишком часто его задавали в последнее время — самые разные люди.

— Плохо вы отвечаете, плохо. Не подумавши и с раздражением, — совершенно спокойно заметил Меняйленко, оставив, наконец, в покое вертящийся стул. — Вы отказываетесь думать, а вам нужно именно сейчас напрячь все мозговые извилины и посмотреть на случившееся с иной стороны, возможно, под новым, непривычным ракурсом. Так как вы все-таки думаете, имеет к этому отношение Заславский или нет?

— Вы же умный человек, Александр Тимофеевич, и даже, по свидетельству осведомленных людей, работали в КГБ, — сказала Ольга, не без ехидства втыкая эту булавку в пухлую плоть администратора. — Зачем, — тут она повысила голос и еще раз повторила, — зачем ему меня убивать? Я же ничегошеньки о его делах не знала и не знаю. Даже если предположить, что мой прежний возлюбленный по имени Паша обладал какими-то компрометирующими сведениями о Заславском, которыми со мной делился, то какого черта антиквару нужно было ждать, когда я поеду в ваш Первозванск? Чтобы меня здесь прикончить? Он бы преспокойненько кокнул меня в Москве, где, как вы понимаете, сунуть концы в воду куда легче. Там даже не надо устраивать стрельбу посреди бела дня — достаточно случайного наезда, и журналистка Туманцева прекратила бы свое существование. В столице, заметьте, у меня не было бы таких высоких покровителей. — Тут Ольга отвесила Меняйленко короткий поклон.

Администратор обошел вокруг стола и уселся на стул в непосредственной близости от Ольги. Некоторое время он задумчиво мял подбородок, а после произнес:

— Не стану выяснять, откуда вы узнали о моей работе в органах. Хотя догадываюсь. Замечу только, что и в совковые времена существовали нормальные люди, понимавшие, что держава идет не тем путем. Впрочем, мы отвлеклись. Послушайте, вы все-таки журналистка, а не тетеха какая-нибудь. Сами-то вы что думаете? Неужели у вас ни одной мысли, ни одной версии в голове? Ведь на вас, по большому счету, было два покушения. Два! — вскричал Меняйленко, размахивая перед носом у Ольги сложенными латинской буквой «V» толстыми пальцами. — Просто убийцы вас в первый раз почему-то не тронули, а просто швырнули на обочину, как хлам, и все. Зато,

— Меняйленко вскочил со стула и забегал по комнате подобно бильярдному шару, который запустили по столу без всякой цели, — они через несколько часов после этого ухлопали Сенечку Кантакузена, а Сенечка — да будет вам известно, — перед носом у Ольги снова возник палец администратора, — был не лох какой-нибудь. У него и прикрытие солидное имелось, и все такое прочее. Получается, что его ухлопали только за то, что он имел глупость разговаривать с вами у своего же ларька. Вам, Оленька, все это не кажется странным?

— Кажется, — сказала она, с безнадежным видом поглядывая на администратора.

Видно было, что тот самым серьезным образом собирался не давать ей спать всю ночь. Впрочем, он честно сказал об этом с самого начала. Поэтому Ольга приготовилась к долгому разговору — она подошла к полированной панели бара, открыла ее и спросила голосом стюардессы на зарубежных авиалиниях:

— Что пить будем?

Александр Тимофеевич, привыкший, как видно, к аналогичным вопросам официанток в буфете своего «Аглицкого» клуба, отреагировал на слова девушки автоматически:

— Как обычно. «Колдстрим» и тоник. Только не сильно разбавленные.

Потом, спохватившись, он снова произнес:

— Господи, что я такое несу... Извините за рассеянность — все служба на уме.

— Вот я и хотела сделать все так, как заведено на вашей службе. Ведь я, по большому счету, сейчас тоже состою на службе безопасности Дворянского клуба? Верно?

Меняйленко хотел ответить уклончиво, но передумал.

— Верно, на службе, девочка. На ней, расчудесной. Но для вашей же пользы — кто, в противном случае, будет вас охранять? — Эту реплику он намеренно произнес с ударением на последней фразе, и Ольга замерла, осознав, до какой степени все эти дни в Первозванске она была близка к темному провалу небытия. — Итак, что же вы обо всем этом думаете?

— Я думаю, я просто уверена, что все дело в «Молодом человеке с молитвенно сложенными руками» Рогира ван дер Хоолта, — тихо сказала Ольга. — Знаю, что вы мне не поверите, но суть проблемы в этом.

— Вот как? — слегка удивился Меняйленко. — Так просто? Мне кажется, что вы переоцениваете этого господина.

— Это которого же из них? — поинтересовалась Ольга, довольно сноровисто смешивая Меняйленко коктейль. — Рогира ван дер Хоолта или «Человека с молитвенно сложенными руками»? Мне трудно поверить, что вы, зная о коллекции живописи князя Усольцева, могли запамятовать о главном шедевре этого собрания.

— Кто ж не знает о шедевре, — задумчиво протянул администратор. — В этом городе о нем говорят на каждом перекрестке вот уже лет семьдесят. Легенда, правда, в течение века видоизменилась — и теперь уже мало кто помнит подлинное имя мастера и название полотна. И как их только не называют — и «Юношей в зеленом» Рональда фон Хольца, и «Мужчиной, осеняющим себя крестным знамением» кисти Роджеро Хоолтини. Заметьте, — сказал администратор, принимая из рук Ольги коктейль, — это еще самые достойные названия. Есть и такие, которые звучат просто непечатно. К примеру, «Девушка, держащая в руках...»

— Достаточно, — оборвала Меняйленко Ольга.— Я все поняла. Не надо расшифровывать. Так вот, товарищ полковник, — так, кажется, вас называли в прежние годы? — кроме полотна Рогира ван дер Хоолта, иной причины, чтобы убивать Ауэрштадта и гнаться за мной, а потом обыскивать комнаты и у швейцара, и у меня, не было. И уж тем более у злоумышленников не было причины убивать местного авторитета Сенечку.

— Кстати, не успел ли Аристарх Викентьевич выяснить, какого цвета и какой марки была машина у Заславского? Вы столько времени провели на Главпочтамте, что к своей пресс-атташе княжне Базильчиковой он просто обязан был дозвониться, — сказал администратор, единым духом допивая коктейль и со стуком устанавливая высокий стакан на полированной столешнице.

— Вы что же, Александр Михайлович, принимаете Заславского за идиота? — осведомилась Ольга. Неожиданно ей показалось, что она, Ольга Туманцева, ничуть не глупее бывшего полковника КГБ и вполне в состоянии держать расследование под контролем сама. Ореол могущества над головой Меняйленко несколько поколебался, однако дружеское расположение к нему никуда не делось. От этого ей стало приятно. Если бы только Аристарху в госпитале было бы так же хорошо, как и ей...

— Это в каком же смысле? — мрачно спросил администратор, хотя, конечно, догадывался, откуда ветер дует.

— Да в самом простом, так сказать, в народном. Даже если допустить, что это он — убийца, в чем я, правда, сомневаюсь, есть ли смысл интересоваться маркой и цветом его автомобиля? Вы бы стали на его месте подставлять свою машину, если бы вам нужно было убрать такую дурынду, как я? — весело спросила девушка. — Вы грешите, Александр Тимофеевич, на Заславского — в самом деле, кому же еще, как не ему, по-вашему, по-кэгэбэшному,было спереть картину — ведь он, как-никак антиквар? Полагаете, наверное, что он за этим сюда и приехал? В этом, конечно, есть известный резон, но при одном-единственном условии — что картина очень дорогая, а пресловутый «Этюд 312» гроша ломаного не стоит. Давайте поставим вопрос так — стоило ли из-за жалкого этюда убивать Сенечку, обыскивать комнату Ауэрштадта и дважды пытаться пристрелить меня? Неужели все это проделали только для того, чтобы получить сувенир ценой в пару тысяч долларов? Так, по крайней мере, оценил «Этюд 312» — большей частью, из-за его древности — Константин Сергеевич, директор краеведческого музея. по-моему, не стоило.

— Ну, Оленька, вы даете, — с растяжкой произнес Меняйленко — видимо для того, чтобы у него было время обдумать сказанное девушкой. — по-вашему получается, что «Этюд 312» и картина Рогира ван дер Хоолта «Молодой человек с молитвенно сложенными руками» — одно и то же?

— Именно! — вскричала Ольга. — Именно! Вы же сами сто раз упоминали о ничтожестве супрематистского этюда! То, за чем гоняются эти неизвестные злодеи, стоит в тысячу раз больше! Даже моя шкура — уж на что она недорога — мне кажется, стоит больше тех двух тысяч баксов, о которых каркал директор музея.

— Скажите, а такая простая вещь, как соображение о длине и ширине этих картин, вам в голову не приходило? — спросил Александр Тимофеевич. — У вас, девушка, черт побери, хотя бы есть сравнительные размеры этих полотен? А то одно полотно окажется два метра в высоту, а другое в метр, что тогда прикажете делать?

— Очень даже приходило, — заявила Ольга со своего дивана, — ведь это, как вы изволили заметить, самое простое соображение. Да и что тут думать — Евлампий же мне все сказал. Картина Рогира ван дер Хоолта была 48 сантиметров на 50, а какого размера был «Этюд 312», вам, Александр Тимофеевич, знать лучше!

Меняйленко с минуту помолчал, будто пытаясь мысленно представить себе размеры картины, после чего, тщательно артикулируя каждое слово, спросил:

— Что ж, пусть весь сыр-бор разгорелся из-за картины, как утверждаете вы, предположим даже, что это Ван дер Хоолт собственной персоной — ваша-то роль здесь какая? В вас-то зачем стрелять? Какое вы, Оленька, ко всему этому имеете отношение?