Смерть в рассрочку

—22-

Заместитель председателя КГБ, непосредственный начальник Сиворонова Андрей Андреевич Скрипун не очень-то поверил в автомобильную катастрофу с машиной генерал-лейтенанта, хотя вроде бы не было повода для сомнений. Он знал, что его верный, надежный помощник был не дурак выпить, мог позволить себе это и в рабочее время, когда находился по делам вне конторы, нередко в таком состоянии менялся местами с водителем, чтобы продемонстрировать свое мастерство вождения. Все подтверждало, что именно так произошло и на этот раз. В смятой, искуроченной машине, рухнувшей с обрыва, за рулем находился генерал-лейтенант. Экспертиза показала, что он, его адъютант и охранник находились в состоянии изрядного опьянения, водитель, как ему и положено, не принял ни капли спиртного. Тщательное исследование тел, проведенное по просьбе Комитета лучшими патологоанатомами и другими специалистами, показало, что потерпевшим не делали уколов, их не пытались отравить, в крови и мозгу не было ничего, что дало бы повод предположить использование психотропных препаратов. Ничто не указывало на возможность насильственной смерти, закамуфлированной под автомобильную катастрофу. И все же Скрипун сомневался. Во-первых, потому что знал о редкостно развитом у Виктора Степановича чувстве самосохранения, которое просто не позволило бы ему влипнуть в банальное автопроисшествие, тем более со смертельным исходом. При этом, во-вторых, все было настолько ясно, без малейшей зацепки, способной вызвать сомнения в достоверности происшедшего, что невольно наводило на мысль: если это все-таки не катастрофа, то дело проделано высококлассными профессионалами. Такие нашлись бы в его конторе. Почему бы им не найтись и в другом месте? А раз появились сомнения, он обязан был проверить их основательность или, напротив, убедиться в их необоснованности.

Генерал-лейтенант Сиворонов давно заслужил право самостоятельно, без лишнего вмешательства и опеки начальства решать поставленные перед ним задачи. Однако он, как правило, вел запись своих телефонных переговоров. Было известно, что и в то утро он с кем-то говорил по телефону, после чего поспешно вышел. Но записи разговора не было. Беседа Андрея Андреевича с Фаиной Николаевной, о давней связи Сиворонова с которой Скрипун, разумеется, знал, ничего не прояснила. В тот день она не встречалась с Виктором Степановичем. Она опоздала на работу, о чем заранее предупредила по телефону своих сотрудников, потому что у нее были дела в городе. Проверка показала, что дела действительно были, и как раз во время исчезновения генерал-лейтенанта. Если бы ему было известно об отношениях Сиворонова с ее дочерью, тогда он, конечно, копнул бы глубже. Но, в конечном счете, докопался бы лишь до мошеннической проделки Сиворонова с местной наркомафией, которая, вероятно, с ним и расправилась. А Фаина Николаевна не хотела делиться этой неблаговидной информацией о любимом человеке с его начальником.

Не мог он не вспомнить и о генерал-майоре Ермолине, которого столь жестко шантажировал покойный. Но тот в это время был в Афганистане. Правда, выехал туда раньше, чем планировалось. Однако он вовсе не обязан был сообщать об этом ни Сиворонову, ни кому-нибудь другому из КГБ, поскольку согласия на сотрудничество не давал. И все же… В его отсутствие из советского посольства в Канаде был отозван его сын. Проверка показала, что сделано это было без вмешательства отца либо кого-то другого из ГРУ. Просто перед тем, как отправить его с повышением в должности в другую страну, он должен был поработать некоторое время в соответствующем отделе МИДа. «Ну, этот-то никуда от нас не денется, — подумал Андрей Андреевич. — Впрочем, как и его отец». Компромат на сына покойный Виктор Степанович подготовил основательно. Скрипуну было известно, что генерал-майор, вернувшись из Афганистана, тут же убыл в другую командировку. Информаторы из ГРУ пока не знали, куда и на какой срок. Но в свое время Сиворонов дал ему на размышление месяц. Из этого Ермолин и будет исходить, если не хочет отдать на заклание своего Максима. Он не может не понимать, что отзыв сына в Москву не меняет дела.

Пусть генерал-майор даже опоздает с возвращением, не беда. Чем больше будет думать, тем вернее придет к мысли о неотвратимости своего поражения. Когда вернется, надо будет прижать его, не откладывая. «А интересно было бы заменить им Сиворонова, — с усмешкой подумал вдруг Андрей Андреевич. — Замена полноценная, даже с наваром».

С Луи Лепитром у Ермолина все сладилось быстро. В пределах допустимого он откровенно поведал, в какую передрягу втянули его сына, и попросил уладить дело с лжесвидетелями, а в качестве гарантии дальнейшей безопасности достать доказательства связей КГБ с местными воротилами наркобизнеса. Тот сразу все понял, и оценил, что советской разведчик, который учитывал их прежние отношения, мог бы, угрожая шантажом, требовать, даже отдаленно не намекнул об этом, а просил хоть и о серьезной, но все же дружеской услуге. Однако Луи Лепитр тоже был профессионалом и спросил, зачем КГБ до такой степени необходим, в общем-то, рядовой дипломат.

— Им нужен я, — ответил Ермолин.

— Я готов помочь каждому, кто берется хоть чем-то навредить КГБ. Ты просто стимулируешь меня на выполнение моих обязанностей, — рассмеялся Луи, оценив откровенность своего бывшего друга. «Может быть, и не совсем бывшего», — мелькнула у него мысль.

Как заместитель министра внутренних дел он много знал о криминальном мире своей страны, включая боссов наркобизнеса. И этот мир хорошо знал его. Поэтому ему нетрудно было договориться. Мафия по своим каналам известила КГБ, что в интересах дальнейшего плодотворного сотрудничества необходимо дезавуировать ошибочные показания их людей, данные против советского дипломата Максима Ермолина. Боссы объясняли свое решение тем, что МВД страны стало что-то известно об этом деле. И они предпочитают поступиться малым, чтобы сохранить большое, то есть взаимовыгодные перспективные связи между ними и КГБ. Однако они обманули своего делового партнера. Чуть позже Лепитр собрал достаточно доказательств существования этих связей.

Когда Луи Лепитр сказал Ермолину о передаче мафией сообщения для КГБ об отзыве ложных свидетельских показаний своих людей, тот изменился в лице, мгновенно представив, какими это может обернуться неприятностями.

— Что-то не так, Мишель? — удивленно спросил Луи, называя Ермолина, как прежде, а не новым, наверняка вымышленным именем.

— Когда они передали сообщение? — уточнил Ермолин.

— Вчера. И я хотел скорей тебя порадовать.

— Спасибо. А «что-то не так» здесь в том, что они слишком поторопились. Наверное, очень уж ты их прижал, — заставил себя улыбнуться Ермолин. — Но тут моя вина. Я не предупредил тебя, что с этим дезавуированием следовало подождать до нужного момента.

Местные отцы наркомафии, не желая того, своей поспешностью раскрыли перед КГБ цель командировки Ермолина в Канаду.

Теперь, проанализирован ситуацию, замешанные в деле работники КГБ и прежде всего Андрей Андреевич Скрипун, пусть косвенно и бездоказательно, но тем не менее смогут связать ГРУ с гибелью Сиворонова. Ермолин поспешил в радиоцентр находившейся, как обычно, на территории посольства резидентуры, вызвал шифровальщика и отправил сообщение непосредственно на имя начальника ГРУ. Он изложил сложившееся положение дел и попросил позаботиться о безопасности Максима. Зная, что Иван Петрович Вашутин непременно выполнит его просьбу, он почувствовал облегчение.

Андрея Андреевича Скрипуна давно уже ничто не могло повергнуть в состояние шока. Но, ознакомившись с депешей канадской наркомафии, он испытал что-то близкое к этому состоянию. Хотя, вроде бы, и не имелось к тому оснований, первая его мысль была о том, что ГРУ пытается проследить связи КГБ с зарубежным наркобизнесом и, похоже, преуспевает в этом. Не зря же министерство внутренних дел Канады до такой степени заинтересовалось делами мафии, что возникла угроза раскрытия ее отношений с КГБ. И произошло это сразу после появления в стране генерал-майора Ермолина. Значит, у него остались там хорошие связи с тех пор, как он, будучи нелегалом, проработал в стране несколько лет.

Скрипун размышлял, исходя из худшего варианта. Если допустить, что генералу удастся собрать неоспоримые доказательства, а иные просто не проймут — о подключении КГБ к международному наркобизнесу, то ГРУ непременно передаст материалы в ЦК. Конечно, у КГБ там достаточно своих людей, чтобы попытаться если не замять, то спустить дело на тормозах. А если не удастся?.. Хорошо, что Горбачев не ладит с военными. Со времени своего прихода власти он ни разу не обсуждал с ними военно-политическую обстановку в мире. Без их ведома и согласия решил политическими методами уменьшить военную опасность для Советского Союза и в результате разрушил систему безопасности страны, на создание которой потребовались жизни и труд двух поколений. Его новаторские амбиции в любом деле явно не обеспечивались насыщенностью его интеллекта.

Сообразив, что его занесло не туда, зампред усмехнулся и вернулся к теме о своей личной безопасности. Если не удастся спустить дело на тормозах или распылить его на мелкие отдельные обвинения, тогда будет плохо, полетят головы. Особенно, если пригрозить Горбачеву, столь дорожившему своей репутацией миротворца, международным скандалом. А ГРУ пригрозить сумеет, не напрямую, конечно, а каким-нибудь обходным, но верным путем.

Скрипун не верил, что разведка Генштаба решится устроить вселенский скандал о сотрудничестве КГБ с заграничной наркомафией, подбросив прессе нужную информацию. Это было бы непатриотично. Там же собрались преимущественно патриоты. Но угроза таким скандалом была вполне возможна. А если все же решатся? Пусть не ГРУ, а этот Ермолин? Ведь, судя по всему, раньше других именно у него окажется информация. «Вот задал задачу, сволочь, — думал Андрей Андреевич. — Неужели осмелится в отместку за сына? Это было бы не только непатриотично, а просто непорядочно по отношению к стране». Ему как-то не приходило в голову, что верхом непорядочности по отношению к государству является сам факт обогащения руководителей службы государственной безопасности за счет продажи наркотиков, разрушающих здоровье народа. Не думал он и о том, что в случае отказа Ермолина от сотрудничества сам он без колебаний передал бы зарубежной прессе фальшивки, обвиняющие Максима в связях с наркодельцами. Лично Андрей Андреевич Скрипун не обременял себя порядочностью. Но это не мешало ему ждать и даже требовать порядочности от других.

Иван Петрович Вашутин был прав, назвав его злобным мужиком. Чем чаще Скрипун вспоминал Ермолина, тем больше его душу заполняла злоба. И надо же было ему, считавшему себя знатоком человеческой натуры, так ошибиться! Его корчило при воспоминании о том, как легкомысленно он хотел дать генерал-майору карт-бланш для проверки системы защиты их разветвленной мафиозной организации, доступ в которую был разрешен только проверенным людям. Если бы Ермолин принялся за расследование их весьма разнообразной деятельности, то далеко бы не продвинулся даже с помощью ГРУ. Но генерал не стал заниматься этим сложным и почти бесперспективным делом. Вместо того чтобы выкуривать противника из захваченного им здания, он решил нанести по нему мощный бомбовой удар. А ведь мог же он, многоопытный кэгэбист, ожидать от этого зубра разведки неординарных действий. Впрочем, может быть, все обстоит не так уж плохо, если обуздать фантазию. Пока нет оснований считать, что генерал располагает нужной информацией о наркодеятельности КГБ. В сущности, фактом можно считать лишь то, что Ермолин пресек шантаж, выведя из-под огня своего сына. Действительно, показания отечественных торговцев наркотиками без свидетельств людей канадской наркомафии превратились в ничто. Кому известно, что в этой организации могут заставить человека признать свое участие в распятии Христа. Таким образом, генерал одним ударом избавился от компромата на сына, и сам ушел из рук КГБ. Шантажировать его теперь было нечем. Они его явно недооценили. Напрасно Сиворонов раскрыл перед ним все козыри, надеясь припереть его к стенке. Ермолин побил эти козыри. Неожиданно выплыла подспудно зревшая мысль: «А не причастен ли генерал к смерти Сиворонова? Он больше, чем кто-либо другой имел основания испытывать ненависть к генерал-лейтенанту, взявшемуся хамски, нагло вербовать его будто несмышленыша, за что, быть может, и поплатился. Ведь организовать это вполне возможно и без личного присутствия. Хотя, какой смысл? Ермолина считают блестящим аналитиком. Живой Сиворонов никак не мог бы помешать ему сделать то, что он сделал. А мертвый становился обузой». Рассуждения его были логичны. И тем не менее прежнее сомнение Андрея Андреевича понемногу трансформировалось в подозрение. А с подозрением росла злость. Он давно уже отвык стойко переносить поражения, потому что отвык от поражений. И сейчас вовсе не намерен был смиренно принимать этот неожиданный, ошеломляющий удар, разваливший так хорошо подготовленную операцию.

«Генерал-майор Ермолин профессионал такого уровня, что для себя он вряд ли использует заповедь ординарных разведчиков „Меньше знаешь — дольше живешь“, — размышлял Скрипун. — Этот скорее считает наоборот, и правильно считает. А вот для его сына это правило было бы уместным. Он вполне мог допустить, что его сын окажется у нас. Значит, вряд ли рассказал ему о сфабрикованном против него компромате. Это-то и надо выяснить прежде всего. И, если я не ошибаюсь, можно будет сыграть даже не краплеными, а уже сброшенными картами. Тогда этот генерал-майор еще будет ходить у меня, как бычок на веревочке, сам не ведая того». Тщательно продумав осенившую его идею, Андрей Андреевич даже руки потер от злобного удовольствия. «Отомстить за оскорбление, это все-таки хорошее дело. И вообще месть — дело праведное».

На следующий день Максима Ермолина пригласили в КГБ. Сначала доброжелательно расспрашивали о работе советского посольства в Канаде. Потом перешли на личную жизнь сотрудников. А когда Максим отказался отвечать, попросили рассказать, как он сам проводил свободное время.

— Спросите у ваших людей, находящихся при посольстве, — ответил Максим, не понимая, чего они от него добиваются. — Наверное, их мнение будет для вас больше значить.

— Мы и спросили, — сказали ему. — И наши люди сообщили, что в личной жизни вы, Максим Анатольевич, вели себя недостойно, дискредитируя звание советского дипломата. Не утруждайте себя возражениями.

Перед ним веером рассыпали фотографии, которые генерал-лейтенант Сиворонов демонстрировал генерал-майору Ермолину. На сына они произвели куда большее впечатление, чем на отца. Он был просто ошеломлен и долго не мог прийти в себя.

Об этот тут же сообщили Скрипуну, и тот с удовлетворением принял это сообщение. То, что он всего лишь предполагал, можно было считать доказанным. Генерал-майор решил не просвещать сына относительно подготовленной против него акции. На этот раз правило «Меньше знаешь — дольше живешь» обернулось к Ермолину своей обратной стороной.

— Попугайте его, как следует, — распорядился зампред. — И когда он проникнется сознанием собственного ничтожества, тут же — второй раунд. Сделайте из него дерьмо, потом лепите, что надо.

Максиму пояснили, что эти снимки сделаны одним канадским тележурналистом. И если бы люди КГБ из советского посольства вовремя не перехватили его, снимки 'были бы не только продемонстрированы по телевидению, но и проданы газетам. Это вылилось бы в большой международный скандал. Подавленный Максим даже не подумал о том, что если они следили за тележурналистом, значит, следили и за ним. И могли бы при желании не допустить съемки.

— Теперь этими снимками располагаем только мы, — сказали ему. — Кроме нас, никто о них не знает. Но стоит ознакомить с ними ваше мидовское начальство, и вам придется навсегда распроститься с дипломатической карьерой. Нам известно, что вас считают талантливым дипломатом, и мы не хотели бы использовать эти материалы вам во вред.

— И что для этого должен сделать я? — спросил постепенно освобождающийся от шока Максим. — Мы могли бы договориться.

Максим понял, о чем дальше пойдет речь, но помня, с каким презрением и брезгливостью к этой организации в целом относится отец, сказал:

— Если вы хотите, чтобы я пополнил число ваших бесчисленных доносчиков, то мы не договоримся.

— Вот дела! — с наигранным удивлением воскликнул один из беседующих, обращаясь к двум своим коллегам. — Утопающему бросают канат, чтобы вытащить его из пучины, а он, захлебываясь, заявляет, что канат не продезинфицирован.

— Значит, вы не желаете помочь людям, которые помогли вам избежать мировой огласки ваших сексуальных похождений? — заговорил второй. — Отказываетесь сотрудничать с органами, призванными защищать интересы страны?

— Знаете, мне приходилось читать, как в периоды сталинских репрессий следователи из вашего же ведомства, не добившись от арестованных признания их несуществующей вины, заявляли: «Как коммунист вы должны это сделать, потому что это нужно для партии». И находились даже очень неглупые люди, которые подписывались под явной клеветой на самих себя.

— А где вы в нашем случае видите клевету?

— Разве шантаж лучше?.. Что касается защиты интересов страны, то защищать их является содержанием моей работы.

— Может быть, правильнее будет сказать в прошедшем времени? — спросил один из присутствующих.

— Что ж, пусть будет так, — заявил окончательно пришедший в себя Максим.

Когда Скрипуну доложили, что объект не только не проникся сознанием своего ничтожества, а успел оклематься и даже начинает показывать зубы, тот коротко приказал: «Добивайте».

Тон беседы сразу резко изменился, и Максим понял, что теперь за него берутся всерьез.

— Ну, хватит из себя целку строить. Тем более, после таких занимательных постельных курбетов, — насмешливо сказал старший в тройке, кивая на все еще лежавшие перед Максиме фотографии. — Хотя это можно объяснить чрезмерной половой потенцией. А чем ты объяснишь вот это, дипломат хренов?

Он сунул ему под нос свидетельские показания отечественных и канадских наркоторговцев, утверждающих, что именно Максим Ермолин, ответственный работник советского посольства в Канаде был связующим звеном между советской и канадской наркомафией. Прочитав документы, Максим обвел взглядом сидящих в кабинете людей и растерянно сказал:

— Но это же фальшивки.

Присутствующие засмеялись. Потом посыпались реплики.

— Другого ответа мы и не ждали. Нет, приятель, любая экспертиза признает подлинность этих документов. И любой суд отправит тебя лет на пятнадцать кормить вшей на нарах и чесать пятки паханам.

— С такой привлекательной внешностью любой активный педик захочет сделать его своей «девицей». Глядишь, еще передерутся.

— Вот, значит, как ты, сука продажная, защищал за рубежом интересы страны! Значит, вот какое «содержание твоей работы»!

— И знай, что за твои половые извращения с этой канадской прошмандовкой ты рискуешь не только своей карьерой, за эти дела и твоего папашу выметут из ГРУ поганой метлой. Да и мы еще поинтересуемся, не работали ли вы на пару.

— А если содержание этих, учти, подлинных документов действительно кем-то сфабриковано, то суду это надо еще убедительно доказать. Голословному отрицанию там грош цена. А кто будет доказывать? Ты? Каким образом? А нам доказывать какой интерес?

— Оказался ты, парень, в дерьме по самые уши, можно сказать, уже захлебываешься. И не мечтай выбраться.

— Без нашей помощи.

— А с какой стати нам ему помогать? Он ведь нам помогать не желает. Или желаешь?

— А если пожелаю? — глухо спросил Максим.

— Тогда другое дело, другой разговор. Тогда мы можем не дать ход этим документам.

— Следовательно, вы знаете, что это фальшивки?

— Ну, опять за рыбу деньги! Да откуда нам знать! Но мы люди рациональные и знаем, что в лагере или тюряге для нас ты ни малейшей ценности не представляешь. А находясь на свободе, можешь быть полезен: ты — нам, мы — тебе.

— Что от меня требуется? — спросил Максим.

— Оставьте нас вдвоем, — обратился старший к коллегам. И, когда те вышли, заговорил. — Только не вскакивай и не брызгай слюной от возмущения. Речь пойдет о твоем отце, генерал-майоре ГРУ Анатолии Павловиче Ермолине. Спокойно! — подняв руку, прикрикнул он, видя, как вскинулся Максим. — Упаси бог, его никто ни в чем не подозревал и не подозревает. Я не имею права раскрывать, зачем это нужно, но мы хотим как можно больше знать о твоем отце. А кто об отце может знать больше, чем его сын?

— Можете считать, что я уже достаточно запуган, и ко мне снова можно обращаться на «вы», — усмехнувшись, сказал Максим. — И, может быть, вы, наконец, скажете, как к вам обращаться?

«Что-то наш босс недомыслил с этим парнем, — с удивлением взглянув на Максима, подумал старший. — Интеллигент-то он интеллигент, но мужик крепкий».

— Хорошо, — улыбнулся он, — будем на «вы». Зовут меня Аркадий Степанович, фамилия Ульев, звание подполковник.

— Значит, вы, Аркадий Степанович, предлагаете мне доносить на своего отца?

— Информировать, — поправил подполковник. — Так уж и быть, возьму на себя ответственность и немного приоткрою завесу. Вы будете информировать нас для его же пользы.

Как ни отчаянно было положение Максима, он не мог удержаться от смеха.

— Ну, вот что! У тебя есть выбор, — снова сбиваясь на «ты», жестко заговорил Ульев. — Или до конца дней мотаться по лагерям и тюрьмам или оставаться на свободе, получать повышения по службе и сотрудничать с нами. А разболтаешь кому-нибудь, тогда за разглашение государственной тайны, сам понимаешь, по всей строгости советских законов…

— А тебе не кажется, что в этом отнюдь не богоугодном заведении само упоминание о законе кощунственно? — спросил Максим, интонацией выделив обращение «тебе».

— Ты, я вижу, опять оклемался, — с интересом глядя на собеседника, заметил Аркадий Степанович. — Хамить начинаешь. Так как, будем сотрудничать?

— Не будем, — ответил Максим.

— Ладно. Сейчас тебя отведут в камеру. Там будет время подумать. О работе не беспокойся, согласуем. Надеяться на то, что твое начальство тебя выручит, глупо. Ваша контора — это, можно сказать, наша вотчина. Сестре твоей — к тебе ведь приехала сестра из Новосибирска — сообщат, что ты срочно убыл в командировку. Насколько она окажется длительной, зависит исключительно от тебя самого. Как только захочешь вернуться из «командировки», сообщи коридорному.

Камера вовсе не так подействовала на Максима, как рассчитывал подполковник. Он не впал в истерику, не углубился в горькие раздумья о страшном повороте судьбы. Им не овладели ни уныние, ни отчаянье. Напротив, оказавшись здесь, он ощутил какую-то определенность, успокоился и стал размышлять.

Что-то во всей этой истории было не так. Допустим, они верят этим сфабрикованным доказательствам его причастности к организации контрабанды наркотиков. Это серьезное преступление. Однако КГБ согласен не давать делу ход, если он согласится доносить на отца. Но ведь они не могут не понимать, что он может давать им только ту информацию, которую сочтет нужным дать. Получается, что они слишком щедро готовы оплатить его согласие. Дальше. Что меняется, если они не верят этим официально зафиксированным властями фальшивкам? Они готовы помочь разоблачить «липу», но опять же за согласие сотрудничать и доносить на отца. По крайней мере один вывод очевиден: им не интересен и не нужен он, Максим; им интересен и нужен Анатолий Павлович Ермолин.

«Стоп, стоп, — остановил он себя. — Ведь отдав меня под суд, отцу нанесли бы страшный удар по психике и карьере. А когда его выбросят из разведки, разделаться с ним будет куда легче. Почему они предпочитают не делать этого, отказываются от безошибочно выигрышного хода. Да потому, что не так уж уверены в надежности этих обвинительных документов, как они пытались почти хором меня уверить. Это, пожалуй, можно считать вторым выводом. Плюс к нему — вполне вероятно, что фальшивки ими же и сфабрикованы». Он был бы больше уверен в своих выводах, если бы знал, что отец убыл именно в Канаду.

Зато теперь Максим знал другое — он знал, что надо делать. Разоблачить их ложь и доказать свою правду можно, только выйдя отсюда. Что ж, для этого стоит принять их предложение, но не сразу. Однако нельзя и перегибать в своем упорстве. Сперва он как-то упустил это, а сейчас вспомнил, что возможности КГБ безграничны. Здесь вполне могут обойтись без суда и следствия. Как говорят в народе, «сдох Максим, и хрен с ним». Будто специально для него выдумали. Ведь вызвали-то его не повесткой, а пришли на квартиру двое, может быть, специально дождавшись, когда Лена уйдет в академию, представились, показали удостоверения и пригласили для беседы о работе советского посольства в Канаде. Кто-то сообщил его начальству в МИД, что он консультирует КГБ по проблемам Канады. Кто? Из КГБ не звонили. Кто-то из МИДа сообщил Лене, что брат уехал в срочную командировку. Кто? Из МИДа никто не звонил. Ясно, что это проделки злоумышленников, чтобы не сразу начали искать пропавшего человека. Ему легче было бы рассчитать время и спланировать свое поведение, если бы знать, когда вернется отец. Но этого не знали и его тюремщики и потому спешили. Максима вызвали на четвертый день его пребывания в одиночной камере. В том же кабинете его встретила группа в прежнем составе.

— Что надумали? — спросил подполковник. Времени, по-моему, было достаточно. Если мало, добавим.

— Да вы, я вижу, не только ловец душ, но и повелитель времени, — насмешливо сказал Максим.

Троица удивленно переглянулась.

— Давайте не будем пикироваться, — с улыбкой предложил Ульев. — Я, конечно, глупо пошутил. Так что вы надумали?

— Надумал я в вашу пользу, — ответил Максим. — Но это вовсе не значит, что впредь вы можете мне хамить и «тыкать».

— Ну и клиент! — рассмеялся один из мужчин. — Его вынимают из петли, а он при этом требует, чтобы под ноги ему положили подушечку. Да что ты о себе воображаешь, дипломат хренов!

— О себе мне ничего воображать не надо, о себе я и так все знаю, — сказал Максим. — А вот о вас воображаю… По словарному запасу вам бы быть портным, а по воспитанию — сапожником. И если вы останетесь здесь, ваш начальник больше не услышит от меня ни слова.

У мужчины стали наливаться кровью лицо и шея. Он хотел что-то сказать, но подполковник резко остановил его.

— Хватит. Свободен.

— Я, наверное, тоже пойду? — спросил второй.

— Да, займитесь оба своими делами.

Когда они вышли, он обратился к Максиму:

— Конечно, моему коллеге далеко до дипломата, но ведь и с вами иметь дело… — он покачал головой.

— Вы полагаете, хуже, чем с вами?

— Да нет, пожалуй, — рассмеялся Ульев. — Но давайте уточним. Первое: вы надумали не в нашу, а в свою пользу. Согласны?

— Согласен.

— Второе: нужно официально оформить наши отношения.

Максим написал и подписал все, что предлагал подполковник. Тот внимательно все прочитал дважды.

— Что ж, можете идти, — сказал он и машинально протянул руку.

Но Максим не подал свою. Подполковник усмехнулся.

— Да… — протянул он. — В характере вам не откажешь. Но напоследок хочу предупредить. Упаси вас бог шутить с нами. Это может быть чревато гораздо большими последствиями, чем одиночная камера.

— Вот уж с вами-то я шутить не собираюсь, — твердо сказал Максим и, сообразив, что это звучит почти угрозой, добавил. — Для шуток у меня есть друзья.

…На работе отсутствие Максима не вызвало сколь ни будь заметного интереса. Был человек где-то по заданию начальства, теперь вернулся — дело обычное. Прозвучали лишь вежливые, не требующие ответа вопросы:

— Где пропадал?

— У тебя все в порядке?

— Где ты приобрел такую артистическую бледность?

На этот вопрос, поразмыслив, мог бы, наверное, ответить начальник отдела, которому сообщили, что Ермолин консультировал КГБ по Канаде. Но ему незачем было размышлять об этом — опасно. Он только спросил:

— Консультацией довольны? Что-то долго не отпускали.

— Потому и не отпускали, что довольны, — с улыбкой ответил Максим.

Он не заметил за собой слежки, но понимая, что она тем не менее может вестись, на работу отцу звонил только из автоматов. Ему советовали обратиться то к одному, то к другому, но никто не зная, куда убыл генерал-майор Ермолин и когда должен вернуться. Тогда Максим попросил устроить ему встречу с начальником ГРУ, о котором хоть и редко, но всегда доброжелательно и с уважением отзывался отец.

В назначенное время его проводили в большой по-современному оформленный кабинет делового человека, без бюстов, портретов на стенах и финтифлюшек на столе. Навстречу ему из большого кресла поднялся плотный лысый мужчина в гражданском костюме. Не таким представлял себе Максим начальника ГРУ Ватутина. Поздоровавшись и усадив посетителя напротив, мужчина опустился на свое место и улыбнулся.

— Прося о встрече с начальником ГРУ, вы, видимо, хотели говорить с Иваном Петровичем Вашутиным. Но он в отъезде. Я его первый заместитель, следовательно, в его отсутствие — начальник ГРУ. Зовут меня Александр Маркович. Слушаю вас, Максим Анатольевич.

Максим подробно поведал, что с ним произошло в КГБ, почти дословно передал разговоры с офицерами, рассказал о своих размышлениях и выводах, сделанных в камере. И под конец сказал:

— Если они не сами сфабриковали эти лжесвидетельства против меня, то во всяком случае были очень рады, заполучив их. Я не хочу, чтобы на мне висели преступления, которых я не совершал. И не желаю, чтобы меня шантажировали этими фальшивыми доказательствами, вынуждая доносить на отца. К вам я пришел потому, что, мне кажется, ГРУ не в пример МВД, судам и прокуратуре, достаточно мощная организация, чтобы не находиться под пятой у КГБ. Я хотел дождаться отца, но ни у кого не мог выяснить, когда он вернется. А дело не терпит отлагательства. Во всяком случае, я не намерен терпеть.

Заместитель начальника ГРУ, получивший шифровку Ермолина, отправленную на имя Вашутина, мог бы сразу решить все проблемы Максима. Но годы работы и службы в разведке так деформировали его психику, что любую ситуацию он оценивал прежде всего с точки зрения ее полезности для ГРУ. И сейчас он решил из этой истории получить кое-какой навар. А для этого лучше, если Максим пока не будет знать, что его отец превратил в ничто сфабрикованные в КГБ фальшивки. Если сообщить ему об этом, то дальнейшего разговора, на который рассчитывал Александр Маркович, по всей видимости, не будет. Но он может состояться, если Максим по-прежнему будет находиться под гнетом угрозы.

— А если все-таки немного потерпеть? — с отеческой улыбкой спросил Александр Маркович. — Почему бы вам, Максим Анатольевич, немножко не помочь нашему ведомству? Вы бы информировали нас, какие задания вам дают в КГБ. С нашей помощью выяснили бы, чего они хотят от вашего отца. Да и месть — не такое уж плохое чувство.

— Вы хотите, чтобы я стал вашим агентом в КГБ, — после некоторого, не прерываемого собеседником молчания сказал Максим. — И за это поможете мне выяснить, почему они, говоря языком детективов, пасут моего отца. Не слишком щедрая плата за мою предполагаемую роль агента-двойника, — усмехнутся он.

— Ну, зачем же так, — укоризненно произнес Александр Маркович. — Речь идет исключительно о вашем добровольном согласии. Я подумал, что вам и самому захочется, как говорят журналисты, вставить фитиль КГБ. Но на нет и суда нет. Давайте подождем возвращения Анатолия Павловича, и все спокойно обсудим.

— Вы можете сказать, где он сейчас?

— Не имею права.

— А когда вернется?

— Этого я не знаю.

— Могли бы вы, Александр Маркович, организовать встречу в ЦК с тем, кто курирует эти так называемые властные структуры?

— В Центральном Комитете партии, в его административном отделе есть сектор, который контролирует работу КГБ и ГРУ, — ответил Александр Маркович. — Я поговорю с начальником сектора. Пусть вас не смущает его скромная должность. Это могущественный и надежный человек. Можете ему довериться. Когда бы вы хотели встретиться с ним?

— Завтра можно?

— Сделаю все, что смогу. Вам позвонят. И все же, послушайтесь доброго совета. Повремените до приезда отца.

— Спасибо. Но я хочу сам разобраться и покончить с этим делом.

— Я считаю, что в ЦК вам лучше не говорить о визите в ГРУ, — пожимая на прощание руку Максиму. — Пусть считают, что мы в неведении. Просто вы позвонили мне по телефону и попросили устроить встречу.

— Хорошо, — сказал Максим.

… В ЦК его встретил седой высокий человек в великолепно сшитом сером костюме. Максим научился с одного взгляда определить руку первоклассного портного.

— Сидор Гаврилович приносит вам свои извинения, — сказал человек. — Ровно десять минут назад его вызвали по срочному делу «наверх», —поднял он глаза к потолку. — И принять вас поручено мне. Я его заместитель. Зовут меня Захарием Трофимовичем. Садитесь, и спокойно расскажите, что вас привело к нам.

Пока Максим рассказывал, сидящий напротив человек не произнес ни слова. А, выслушав, сказал:

— Сейчас вас проводят в соседний кабинет, и вы все рассказанное изложите на бумаге.

— Уже изложил. — Максим достал из кармана и положил на стол две странички машинописного текста.

Захар Трофимович внимательно прочитал их, словно сверяя рассказанное с написанным, и поднял голову.

— Вы еще к кому-нибудь обращались по этому поводу?

— Нет, — ответил Максим.

— Хорошо. Идите и спокойно работайте, Максим Анатольевич. Мы разберемся.

… Было начало второго ночи. Уставшая за день Лена давно уже спала. Максим тоже собрался ложиться. Выключив в гостиной телевизор, он направился в прихожую, чтобы закрыть на запоры дверь, и увидел троих только что вошедших парней. Несколько секунд Максим и они молча смотрели друг на друга. Потом один прыгнул и без замаха ударил Максима в лицо кастетом.

Видимо, сознание он потерял не надолго, потому что, когда очнулся на полу в гостиной, налетчики только приступили ж осмотру комнаты. Первая его мысль была о Лене. Но он сознавал, что ничем не сможет ей помочь. Пока проснется, услышав его крик о том, чтобы закрылась на ключ, пока встанет, будет поздно. Второй была мысль о лежавшем под бумагами в нижнем ящике отцовского стола его именном «Макарове». Максим недавно примерял его к руке и знал, что пистолет заряжен. Впрочем, заряжен он был всегда. Сейчас для него было самым важным делом на свете — попасть в отцовский кабинет. Подобрав незаметно ноги, он вскочил и бросился в коридор. Его догнали и сбили с ног уже в кабинете. Парни впервые заговорили:

— Ты гляди, какой прыткий фраер оказался.

— А чего он сюда рванул?

— Ценности спасать. Ха-ха…

— Видно, запереться хотел, — парень присел перед лежащим Максимом на корточки.

— Тебе ведь сказано было, фуфло, чтоб без шуток. Сказано ведь, а? А ты, баран, в ЦК попер. И что? Да то, что пришибем тебя здесь, а твою сеструху там. Но до того мы с ней еще немного покувыркаемся.

Он поднялся и неожиданно ударил Максима ногой в лицо. Словно по команде, на него набросились и те двое. Они били ногами в пах, по ребрам, почкам, печени, по голове.

Максим очнулся от далеких пронзительных криков, то смолкающих, то возникавших вновь, и понял, что это кричит Лена. Он дернулся, но тело пронзила такая острая, охватывающая все тело боль, будто его с размаха швырнули на широкую доску с торчавшими из нее ножами. Кровь заливала лицо. Казалось, боль сочится из каждой мышцы. Мокрый от крови и пота, он прополз полтора метра до отцовского стола и сумел открыть нижний ящик. Когда разбитые ударами каблуков пальцы сжали рукоять пистолета, Максим почувствовал или показалось, что боль становится не такой невыносимой, а вздрагивающие мышцы обретают силу.

Ему понадобилось пять минут, чтобы дотащить себя до спальни Лены. Дверь была распахнута. Он увидел распластанное на постели нагое тело сестры. Она уже не кричала. Один из парней держал ее голову, ладонью зажимая рот, другой сжимал ее руки, навалившись сверху, третий стоял на коленях у нее между ног со спущенными штанами. Судя по их довольным ухмылкам, они пошли уже по второму кругу.

Видимо, от отца он унаследовал твердость руки. Первая пуля вошла в живот того, что стоял на коленях, и швырнула его на спину. Вторая пробила череп стоявшему у изголовья. Третий, не спуская с Максима заполненных ужасом глаз, отпрянул от Лены и опустился перед кроватью на колени. «Ты что, ты что, — бомотал он. — Не надо, не надо. Нас заставили, заставили». Максим выстрелил ему в лицо.

Тут он услышал какой-то шум в прихожей и, продолжая стоять в дверях, обернулся. На него с выражением испуга и удивления смотрел один из подчиненных Ульина. Пуля попала ему в грудь. Видимо, он пришел проверить работу своих подручных. Когда он упал, за ним открылся еще один, тот, третий из кабинета подполковника. Пуля Максима разорвала ему горло. Свинец чекиста вошел Максиму в сердце.