Снежная полночь

Глава 2

Бэкс

Еще два дня назад я не понимал, что означает сожаление. Последние пять лет, изо дня в день, я убеждал себя, что у меня есть веские причины злиться, но, объективно говоря, несколько лет уже и вспомнить не могу, из-за чего на самом деле злюсь. Злюсь просто потому, что злюсь. Слова — это всего лишь слова, но когда они — последнее, что ты произнес, то становятся по-настоящему последними. И сейчас я уже не помню, о чем они были. Хотя, думаю, они были как-то связаны с желанием убежать от жизни, а может, с моим выбором жизненного пути или с отсутствием оного. Работа на фрилансе — организация местных концертов и помощь людям при переезде из квартир в дома и наоборот — в общем, мне хватало на ту жизнь, которую я вел.

Так что, полагаю, после всех наших разногласий, папа, в итоге, выиграл пятилетнее противостояние. Он умер и вышел победителем. Ему хотелось, чтобы я вместе с ним управлял этим проклятым магазином, и вот теперь этот магазин мой, и я вынужден им управлять. Это последнее, чего бы мне хотелось. Начнем с того, что я ничего не смыслю в ведении бизнеса. Могу составлять опись и проводить инвентаризацию, потому что занимался этим с двенадцати до шестнадцати лет, но все остальное для меня — темный лес. Придется нанять помощника и все такое. По крайней мере, в ближайшие пару недель город будет опустевшим, и какое-то время я никого не увижу.

Похоже, я сам себя сглазил. Ставлю чашку с кофе на стол в кладовке и направляюсь в торговый зал, чтобы увидеть в нем какого-нибудь блуждающего местного старика. Выглядываю из-за стеллажей, чтобы посмотреть, кто пришел, и слегка удивляюсь при виде симпатичной блондинки. Ее короткие волнистые волосы выбиваются из-под спортивной шапочки, а глаза большие и блестящие — возможно, от холода. Аккуратный маленький носик ярко-красного цвета, и я с трудом сдерживаю желание спросить, не родственница ли она оленю Рудольфу, но: «Мы не шутим, когда дело касается торговли», — так всегда говорил отец. — «Делу время, потехе час, и магазин точно не для потехи». (Примеч. Рудольф, красноносый северный олень — персонаж литературы и кинематографа, впервые появившийся в произведении Роберта Л. Мэя).

Первым, что она делает, это спрашивает про Уилла, и я вынужден в очередной раз озвучивать неприятную новость. Раз за разом сообщать людям о смерти отца сродни пытке. Этот чертов городишко настолько мал, что здесь каждому известно: мы с отцом не общались последние пять лет. И, уверен, все думают, это из-за того, что я бессердечный мудак. Коим я и являюсь.

Выслушав череду вопросов, ответы на которые повергли ее в шок, и увидев, как она разбила банку арахисового масла, мне захотелось узнать, почему эта девушка находится совсем одна в общежитии колледжа во время рождественских каникул, и почему у нее вид самого одинокого в мире человека.

— Я уберу, — говорю я, хватая рулон бумажных полотенец и веник. Выхожу из-за прилавка и опускаюсь на колени, изо всех сил стараясь не пялиться на девичьи ноги. Обтягивающие джинсы практически ничего не оставляют воображению. — Что ж, у меня отличная новость: масло осталось в банке.

— Осторожнее с осколками, — предупреждает Финли, присаживаясь рядом со мной и поднимая несколько самых крупных пальчиками в перчатках. Ее рука касается моей, и она, подняв взгляд, говорит: — Ой, извини.

Мне хочется сказать, что ей не за что извиняться. Она красива: длинные ресницы застенчиво трепещут в попытке избежать прямого зрительного контакта, из-за чего, естественно, я смотрю на нее дольше положенного. В итоге она замечает осколки в противоположной от нас стороне и, тряхнув головой, отворачивается, оставляя меня в легком шлейфе запаха ванили и каких-то цветов.

— Будь осторожнее. В данный момент судебные тяжбы мне не по карману, — в шутку говорю я, но девушка поворачивается и выпрямляется. Ее губы дрожат. — Прости, пожалуйста. Я бы не стала подавать на тебя в суд.

— Даже не знаю, можно ли тебе доверять, — вздыхаю я. — В том смысле, что… давай-ка поразмыслим минутку. — Я бросаю последний осколок в кучу уже собранных и поднимаюсь на ноги. — Ты остаешься совершенно одна в студенческом общежитии на все рождественские каникулы и приходишь сюда, чтобы запастись хлебом и арахисовым маслом в преддверии надвигающейся бури. — Я делаю шаг в ее сторону и теперь, когда она смотрит на меня, замечаю, что глаза у нее медового цвета. — На мой взгляд, ты не отличаешься здравомыслием. — Кажется, я и сам не вполне здоров, потому что это худшая из всех моих попыток склеить девчонку.

— Получается, если мне нравится быть одной и есть бутерброды с арахисовым маслом, то я непременно должна подать на тебя в суд? — шутливо спрашивает Финли.

— Именно это я и имел в виду. — Я скрещиваю руки на груди, пытаясь сдержаться и не смахнуть упавшую на ее розовый носик ресничку. — Ладно, хорошо, что ты пришла сейчас, потому что через пару минут я закрываюсь.

— Закрываешься? — Она делает пару шагов назад, к полкам, и берет еще одну банку арахисового масла. — Уилл никогда не закрывал магазин во время снегопадов.

Как бы мне ни хотелось объяснить ей, что я не такой, как Уилл, и именно по этой причине мы с ним пять лет не общались, но все же решаю избавить ее от подробностей.

— Это будет не просто снегопад, фея Динь-Динь. (Примеч. персонаж из произведений о Питере Пэне).

Прищурив глаза, девушка нервно теребит кончики своих волос и напоминает мне:

— Финли.

— Да, но выглядишь, как Динь. Не хватает зеленой юбки и волшебной палочки, а так — вылитая Динь-Динь.

На ее щеках появляются две маленькие ямочки.

— Ладно. Слабак.

Слабак?

— Слабак? Как это прозвище может подходить ко мне? Вулкан — вот самое подходящее.

— Ты закрываешь магазин, испугавшись небольшой метели, — говорит она.

— А кому придет в голову тащиться сюда во время снежной бури?

Долгую секунду она смотрит на меня, явно не зная, что ответить.

— Не мог бы ты посчитать стоимость моих покупок? — спрашивает она, выставив арахисовое масло на прилавок рядом со всем остальным. — И, пожалуйста, разбитую банку посчитай тоже.

Я прохожу мимо, слегка задевая ее плечом.

— Осторожно, не наступи на осколки.

— Конечно. Иначе, если наступлю, мне придется подать на тебя в суд.

— Именно. — Продолжая смотреть ей в глаза, я пробиваю на кассовом аппарате покупки. Ее присутствие вызывает у меня легкое очарование. — Итого девять долларов и двадцать центов.

Порывшись в сумке, она достает кошелек и перебирает карты, пока не находит нужную.

— Ты посчитал разбитую банку масла?

— Не помню, — говорю я, по-прежнему глядя на нее. Обычно я не такой наглый, но Финли — красотка, а поскольку в ближайшие дни мне предстоит видеть только серый и белый цвет, то можно себе позволить маленький лучик света.

— Бэкс, ты, кажется, хамишь, — говорит она, глядя на меня.

Я склоняю голову набок, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться над ее внезапным смущением.

— Думаю, это ты немного хамишь.

С тихим ворчанием она снова запускает руку в сумку и достает оттуда одну десятидолларовую и две купюры по доллару. Хлопнув ладонью, кладет их на прилавок со словами:

— Вот, этого должно хватить и за разбитую банку. Чек мне не нужен, — и, развернувшись, направляется к выходу.

— А пакет с маслом и хлебом ты взять не хочешь? — Я уже смеюсь — тихо, но смеюсь. Ее щеки становятся пунцовыми, когда она возвращается к прилавку, забирает пакет с покупками, а потом снова идет к двери.

— Эй!

Она не оборачивается, чтобы взглянуть на меня, но и не открывает дверь, чтобы выйти.

— Будь осторожна во время бури. — Я говорю это совершенно искренне, но после пятнадцати минут поддразниваний не уверен, что она воспримет мои слова именно так.

Тихим кротким голосом сказав мне «спасибо», Финли толкает дверь магазина. Я вижу, как она проходит за окном, обхватив себя руками. Неужели она действительно совсем одна в общежитии? Во время рождественских каникул оно похоже на заброшенный дом — такая там тишина. Я выглядываю из окна. Интересно же, куда она пойдет. И действительно, девушка проходит через кованые ворота на территорию общежития и толкает входную дверь. Это просто безумие.