Между светом и тьмой

— Сарама! Первая из мертвых! Мы всегда были и будем вечными врагами. Ты сделала слишком много зла. Но сейчас мы должны объединиться.

— Вражда наша вечна, это правда, Киноцефал. — Сарама усмехнулась. — Но зато ты — не вечен. И зачем же мне объединяться с тобой? Конечно, убить тебя мне не позволено, зато у меня есть слуги, готовые это сделать.

— И слуги твои бессильны. Твой враг сейчас не я. Подумай об этом.

Разговору мешали посторонние звуки: кричали люди по рации, радиоволны перебивали друг друга, гудели электромагнитные турбулентные излучения, и на всю эту какофонию накладывался отдаленный стрекот двух десятков вертолетов.

Сарама помолчала, прислушиваясь.

Когда к шуму прибавились хлопки выстрелов, — множество хлопков, — она невольно оскалилась и провыла в пространство:

— Где ты, Саб?

— Здесь.

— Тогда слушай меня: я буду рвать их на куски, я напущу на них всех моих тайных слуг, и все силы тьмы. А что будешь делать ты?

— Помогать тебе.

— Как?

— Ты уже догадалась, — как.

— Ещё нет… — прорычала Сарама. — Но я догадаюсь.


Черемошники

Бракин вошел во двор, но не успел пройти и нескольких шагов, как хозяйская дверь приоткрылась, из-за нее высунулось востроносое сморщенное лицо и голос Ежихи с ненавистью провизжал:

— Явился?

Бракин остановился. Рыжая тоже присела, склонив голову.

Ежиха в голос завизжала:

— А кто стёкла вставлять будет, а?

— Я и вставлю, — ответил Бракин.

Подождал, повернулся и пошел к себе.

— Чтоб сегодня же вставил! — крикнула Ежиха ему в спину и тут же спряталась за дверью.

Бракин кивнул, вошел, начал подниматься по лестнице.

— И чтоб мусор в огороде убрал! — донеслось до него.

Он нагнулся, внимательно осматривая ступени. Рыжая жалась к его ногам, ворчала. Шерсть у нее на загривке приподнялась.

— Ну-ну, не бойся, — сказал Бракин.

Поднялся к внутренней двери. Вся обивка была изрезана в клочья, полосы дерматина свисали вниз, грязно-желтая вата валялась кусками.

Дверь была приоткрыта.

Рыжая испуганно тявкнула, но Бракин не обратил на нее внимания. Он вошел и остановился на пороге.

В комнате был полный разгром. Гулял ветер в разбитое окно, снег лежал на подоконнике и на столе. В одном углу были содраны обои, кровать сдвинута с места, постель разорвана, словно изрезана.

Бракин поднял с пола табурет, присел, не раздеваясь.

— Ну, и что же тут было, Рыжик?

Собачка не ответила. Она подняла морду и внезапно тонко и жалобно завыла. Один глаз у неё совсем заплыл, запекся гнойной сукровицей.

Бракин вздохнул.

— Их было двое?

Рыжая на мгновение прервала вой, потом продолжила.

— Люди или овчарки?

Рыжая тихонько выла.

— Тьфу ты, черт! — не выдержал Бракин. — Ты что, разговаривать разучилась?

Рыжая перестала выть, покружилась, и легла, прижавшись к ногам Бракина.

Бракин посидел, потом встал, обошел комнату, выглянул в окно.

— Коротко говоря, они убежали.

Рыжая молчала.

— И бродят теперь неизвестно, где…

Бракин вздохнул, разбил ковшиком лед в ведре, налил в умывальник, снял шапку и перчатки, и поплескал в лицо ледяной водой.

— Ладно, — сказал он. — Надо окно вставить. Пойдешь в магазин со мной, или останешься здесь?

Рыжая немедленно вскочила.

— Ну, пошли, — вздохнул Бракин.

Когда он проходил мимо хозяйской двери, дверь снова приоткрылась на секунду и Ежиха издевательским голосом сказала:

— Да ты и стеклореза в руках сроду не держал! Чокнутый!

Бракин не ответил.


Стёкла за бутылку водки вставил Рупь-Пятнадцать. Он снова встретился на дороге, когда Бракин нёс, аккуратно держа перед собой, небольшую пачку оконных стекол.

— Могу помочь, — сказал Рупь-Пятнадцать.

— Помоги, — согласился Бракин.

— Сейчас за стеклорезом сбегаю… А рулетка у тебя есть? Ну, тогда и рулетку захвачу.

Пока резал стекло, рассказывал:

— Мои-то цыганята страху натерпелись. И то: родителей потерять, а потом еще это…

— Что — «это»? — рассеянно спросил Бракин; он сидел перед затопленной печью, накинув на плечи старый полушубок, который когда-то подарила ему Ежиха.

— А ты не слыхал? — удивился Рупь-Пятнадцать. — Они же всем табором после похорон в деревню поехали. И там у своей цыганской родни заночевали. Полный дом народу. А ночью кто-то в дом вошел, вытащил девку — её Рузанной звали, — и в лес унёс. Главное — дверь заднюю, со двора, так аккуратно высадил, что никто и не слыхал.

— Кто? — удивился Бракин.

Рупь-Пятнадцать пожал плечами:

— Следы человечьи вроде. А силища как у медведя.

— А собаки? Собаки почему не лаяли? — внезапно спросил Бракин.

— Дык в том-то и дело! — оживился Рупь-Пятнадцать. — Собак был полон двор, и ни одна не помешала, не пикнула даже.

— Собаки-то живые?

— А как же. Живехоньки. Только, Алёшка говорит, их сначала придушить хотели, да потом оставили. Решили с нечистой силой не связываться.

— А девушку эту, Рузанну, — нашли?

— Как же! Найди-кось её теперь! Поди, на кусочки порезана и в сугробе закопана.

Рупь-Пятнадцать аккуратно отставил отрезанную полосу стекла и добавил:

— Вот как бывает!

Бракин покачался на табуретке, задумчиво теребя себя за ус.

Потом вдруг спросил:

— Слушай, а у Алешки тоже ведь молоденькая сестра есть?

— Есть. Наташкой звать. А что?

— Она на эту Рузанну похожа?

— Кто ж их знает! — засмеялся Рупь-Пятнадцать. — Раньше они для меня все на одно лицо были. Это только сейчас я их, цыган, различать стал. — И снова спросил: — А что?

— Ничего. Так.

И Бракин, нахохлившись, протянул озябшие руки к печи.

Потом обернулся:

— Хотя… Есть к тебе еще одно дело.

— Дык это мы запросто! — ответил Рупь-Пятнадцать, примерявший стекло. — Еще бутылка — и сделаем. А чего делать-то?

Бракин внимательно посмотрел на него.

— Потом скажу, когда стёкла вставишь, — сказал он.

Загрузка...