Соблазн на всю ночь

Глава 10

Последующие недели Федра перенесла стоически старательно скрывая от всех бурлящие в ней нетерпение и боль. Когда ночью ее начинали одолевать навязчивые видения, она просыпалась, смачивала лицо водой и прочитывала главу из «Пути пилигрима». Она старалась не думать о Тристане Толботе и той встрече, которая так и не состоялась.

Мать теперь чуть ли не каждый день приходила к Федре в комнату, гладила дочь по руке и убеждала ее, словно маленького ребенка, что не стоит расстраиваться из-за таких пустяков, что лорд Эйвонклифф просто недостоин ее внимания. Но Федре это служило плохим утешением.

Утром того дня, когда должен был состояться благотворительный бал у леди Кертон, Федра проснулась от сильной боли в животе. С той роковой ночи, проведенной с Тристаном, прошло ровно три недели. Только начинало светать, когда Федра выбралась из кровати и прошла к умывальнику. Именно этого она и ожидала — на салфетке, которой она промокнула у себя между ног, ярко алело пятно. Это было свидетельством того, что она не забеременела. Упав на колени, Федра зарыдала.

Она так и знала. Она знала с самого начала, что так и будет! Ей следовало бы благодарить Бога за то, что он спас ее. И спас он ее от собственной глупости. От последствий ее порочной страсти. Но Федру это вовсе не радовало. Она восприняла такое положение дел как трагедию. Маленькую трагедию, которая тем не менее была способна снова разбить ей сердце.

Да, она хотела ребенка. Она хотела иметь ребенка от Тристана.

Федра много думала об этом, хотя и знала, что это невозможно. Это было далекой, неосуществимой мечтой, это было лишь надеждой, которая теплилась где-то в самом дальнем уголке сознания. Если бы у нее появился ребенок, она бы ничего не сказала Тристану. Она бы воспитала его одна. Федра была уверена, что у нее хватило бы на это сил. Скандал, упреки и причитания ее матери, разочарование Стефана, упущенный шанс Фиби — она все это пережила бы. Федра глубоко вздохнула. Для нее существовала только одна возможность стать счастливой — держать на руках своего собственного ребенка.

Конечно, со стороны это, вероятно, выглядело бы неправильным, ее бы непременно стали называть эгоистичной, думающей только о собственных удовольствиях, но ей были бы безразличны подобные обвинения. Она устала быть хорошей, устала оправдывать чужие надежды, устала думать только о долге. Но шанса стать другой у нее так и не появилось. И сейчас она не должна была плакать, ей следовало выспаться, чтобы на ее лице не осталось следов бессонной ночи и тревоги.

Зоуи очень серьезно отнеслась к своему обещанию в этом сезоне брать Федру с собой на все балы и приемы. И теперь почти каждый день в дом Нортемптонов доставляли все новые платья, цвет которых варьировался от небесно-голубого до темно-изумрудного. Им без конца приносили различные приглашения, которые удавалось получить Зоуи, что для нее с ее умением ладить с людьми и находить к ним подход было совсем не трудно.

Когда наконец сезон открылся, Федра стала появляться в свете. Но танцевала она мало, ни с кем не флиртовала. Встречаясь с братом, она все чаще и чаше замечала тревогу в его лице и немой вопрос в глазах. Как она могла его успокоить и обнадежить? Что могла ему сказать? То, что она кругом искала Тристана и не находила? Под руководством Зоуи, которая, как ни странно, оказалась весьма жестким и решительным человеком, Федра смогла избавиться от некоторых своих комплексов. Например, теперь она начала носить декольте и лишь изредка прикрывалась веером. Она уже не смущалась так сильно под пристальным взглядом мужчин, как прежде.

В какой-то степени Федра освоилась с мыслью, что ее чувственность не является грехом, а ее страстность и темперамент не имеют никакого отношения к пороку. Но разумеется, ее мало радовало понимание того, что она увлеклась негодяем. Человеком, который не умел держать свое слово и мог обмануть с легкостью необыкновенной. Она, конечно же, не была исключением в списке его жертв.

Время от времени в мрачные размышления Федры о собственной жизни вклинивались мысли о Милли. Теперь Федра уже почти не надеялась когда-нибудь снова увидеть мать Присс. Скорее всего девочке придется расти, не зная ни материнской ласки, ни нежности отца. Федра надеялась лишь на то, что ей позволят принять деятельное участие в жизни племянницы. В глубине души Федра понимала, что она борется не только за счастье Присс. Она продолжала вести сражение, которое уже давно было проиграно ею. Но Федра никак не могла примириться ни со своей потерей, ни с потерей Присциллы.

Но как ни странно, в Федре все еще жила надежда на то, что Милли найдет Тристан. Она пообещала ему, что не будет предпринимать никаких самостоятельных шагов в течение месяца. Таково было условие их сделки. Тристан не хотел с ней видеться и разговаривать, он не хотел больше флиртовать с ней, но скорее всего — Федра была даже уверена в этом какое-то время — он искал Милли. И у него было гораздо больше шансов найти ее. Но когда прошло уже три недели с момента их последней встречи, эта надежда начала постепенно таять в сердце Федры, оставляя после себя лишь все нарастающее раздражение.

Наконец пришел день, на который был назначен бал у лорда и леди Блейн. Перед балом Зоуи намеревалась отправиться вместе с Федрой на Бонд-стрит и сделать кое-какие покупки.

Когда они добрались до магазинов на Бонд-стрит, Зоуи сразу же повеселела. Она выбрала для Федры элегантную соломенную шляпку с широкой голубой лентой, цвет которой в точности совпадал с цветом глаз Федры. Они также купили несколько пар обуви и посетили модистку, которая привнесла последние штрихи в платье Федры и пообещала доставить его в дом Нортемптонов после полудня.

Они уже вышли из магазина, как вдруг увидели идущего им навстречу Тристана. Его голова была слегка запрокинута, он громко смеялся, а его глаза светились радостью. На руке у него висели две коробки с покупками, а за другую руку его держала красивая темноволосая женщина лет тридцати пяти. Она заглядывала ему в лицо восхищенными глазами, ловила каждое его слово и улыбалась.

— Дьявол, — пробормотала Зоуи. Потом она подняла руку и весело помахала ею. — Эйвонклифф! Эй, Эйвонклифф! Как поживаете?

Именно в это мгновение Тристан их увидел. Его голова дернулась, он резко выпрямился, и Федра почувствовала, как с него в одно мгновение слетела уверенность. Казалось, он не знал, что делать. Но выбора ему не оставалось, поэтому он улыбнулся и направился к Зоуи и Федре. В его глазах мгновенно потух свет, а шедшая рядом с ним женщина плотно сжала губы и слегка побледнела.

— Доброе утро, мисс Армстронг, — сказал он, поклонившись. — Леди Федра. Как поживаете?

— Хорошо поживаю, — ответила Федра, ощутив вдруг укол ревности.

— Знакомы ли вы, леди, с моим другом, миссис Неббетт? — спросил Тристан. — Супруг миссис Неббетт работает на моего отца.

— Неужели? — Зоуи слегка насмешливо улыбнулась. — Полагаю, мистеру Неббетту не слишком нравится ходить по магазинам?

— У мистера Неббетта много работы, — сообщила леди. — Сегодня мне потребовалась помощь, и Эйвонклифф любезно предложил мне свои услуги.

— Я с удовольствием помогу красивой леди в таком простом деле. — Тристан улыбнулся. — Ради этого можно отложить все другие дела — такой позиции я всегда придерживался в жизни.

Зоуи окинула его взглядом с ног до головы.

— Да, мы слышали, Эйвонклифф, что вы теперь работаете, — заметила она. — Кажется, мир просто сошел с ума.

Продолжая крепко держать Тристана за руку, миссис Неббетт нахмурилась:

— Лорд Эйвонклифф теперь помощник министра в министерстве иностранных дел. — Она бросила на Тристана взгляд преданной собаки, черные кудри на ее висках запрыгали, словно пружины. — Это очень важное назначение. Лорд Эйвонклифф будет иметь дело с самыми важными государственными секретами.

Глаза Зоуи широко распахнулись.

— А я-то представляла, что он будет выгребать золу из камина и точить карандаши.

Тристан засмеялся.

— Мне придется немного позаниматься государственными делами, пока мой отец болеет, — сказал он. — И сопровождать миссис Неббетт по магазинам — тоже важное государственное дело, к тому же приятное.

— В конце концов, каждый государственный муж имеет свою сферу интересов. — Зоуи изобразила улыбку.

Неожиданно к Тристану подбежал одетый в красный камзол слуга. На его сморщенном и темном, как печеное яблоко, лице застыл испуг. Он торопливо поклонился лорду Эйвонклиффу и бросил извиняющийся взгляд на женщин.

— Прошу простить меня, милорд, — сказал он. — Пембертон попросил меня как можно скорее разыскать вас и сказать, что на Кавендиш-сквер ваше присутствие требуется незамедлительно. Дело крайне неотложное — так он сказал.

— Что ж, долг призывает! — звонко проговорила Зоуи, помахала рукой Тристану и взяла Федру под руку. Затем она обернулась к миссис Неббетт: — В «Уотсонсе» сейчас распродажа жаккардовых костюмов и пальто. Это всего в двух шагах отсюда. Вы не должны это пропустить, миссис Неббетт.

— Жаккардовые костюмы и пальто?

— Да, они великолепны. — Взгляд Зоуи сделался искренним и доброжелательным. — Моя тетя говорит, что в них выглядишь намного моложе.

На несколько мгновений миссис Неббетт потеряла дар речи. Она так и продолжала стоять с открытым ртом, когда Зоуи и Федра отошли от нее.

— Зоуи, это ужасно грубо, — прошептала Федра, когда они уже удалились на значительное расстояние.

Глаза Зоуи сузились.

— Послушай меня, — горячо проговорила она. — Я знаю, что ты любишь его. И это его рук дело, а не твоих. Он первый поцеловал тебя, он начал. А ты не принадлежишь к разряду тех женщин, которые с легкостью относятся к мужским поцелуям. Даже если у тебя не может быть ребенка, даже если ты бесплодна, ты все же заслуживаешь чуть лучшего к себе отношения, чем вот такое внезапное исчезновение.

Но Федра считала, что она и в самом деле не заслуживает лучшего. Если она сделала то, что сделала, то как к ней можно было относиться иначе?

— Зоуи, — мягко проговорила Федра, — чего ты, собственно говоря, добиваешься?

— Я добиваюсь того, Фе, чтобы ты пошла к нему и сказала, что ты его любишь.

— Я должна сказать ему это прямо сейчас?

— Нет, не сейчас, — ответила нетерпеливо Зоуи. — Ты должна придумать, как это сказать. Но сначала, Фе, ты должна его наказать. Ты должна заставить его страдать. Разбить ему сердце. Мужчина будет любить только ту женщину, ради которой он многое перенес.

— Но каким образом я должна это сделать? — спросила Федра.

Зоуи положила руку ей на плечо.

— Помучай его, — прошептала она Федре на ухо. — Ты кошка, моя дорогая. А он мышка. Он должен попасться тебе в когти.

Помучить Тристана? Но Федра понятия не имела, как приступить к этому делу.

Какие претензии она может предъявить Тристану Толботу? Никаких. Единственное, о чем она может спросить его, так это о том, как идут поиски Милли. И идут ли они вообще.

Передав миссис Неббетт на попечение лакея отца Тристан незамедлительно отправился на Кавендиш-сквер. Он сразу же понял, почему вдруг потребовалось его присутствие. Сейчас, разумеется, ему было не до миссис Неббетт и той информации, которую эта женщина могла ему предоставить. Отец — вот единственное, что волновало его в данную минуту.

Вбежав в главную гостиную, Тристан обнаружил там рыдающую экономку миссис Уайт в объятиях Пембертона. Дворецкий и сам выглядел бледным и потрясенным.

— Вы пришли, сэр, — проговорил он взволнованным голосом и вышел Тристану навстречу. — Слава Богу! Я сразу же послал за вами Симпкина.

— Насколько он плох, Пем?

— Он очень плох, сэр. — Пембертон шаркающей торопливой походкой направился к лестнице. — Его сиятельство спрашивал про вас все утро, — продолжал дворецкий. — А теперь с ним доктор Глокнер.

Тристан внезапно ощутил пустоту в груди. Ему стало холодно и слегка зазнобило.

— Но вчера он был бодр как никогда и много шутил. Что же, черт возьми, случилось?

— Доктор Глокнер говорит, что такое часто случается со смертельно больными, — объяснил Пембертон. — Им выпадает один прекрасный день, а потом… — Он беспомощно взмахнул рукой.

Тристан кивнул и толкнул массивную дубовую дверь, ведущую в спальню отца. В течение последнего месяца он проделывал это дважды или даже трижды в день. Никогда в жизни он не проводил так много времени в обществе отца. Обычно тот всегда был занят исполнением своего долга — он всю жизнь преданно служил монархии.

Даже и теперь это каждодневное общение с сыном рассматривалось лордом Хокстоном лишь как служение, исполнение священного долга перед Короной. Тристан хорошо понимал это. Он смотрел на пепельно-серое лицо отца и испытывал странные, смешанные чувства. Ни о чем жалеть сейчас не стоило, и ложных иллюзий не нужно было питать. Тристан чувствовал себя обязанным помочь отцу перед лицом его кончины — это был его сыновний долг. Но к его решимости осуществить это намерение примешивалась еще и печаль. И избавиться от этой печали не представлялось возможным.

Он наклонился над кроватью и взял в свои ладони руку отца. Она была холодной и сухой. Тристан бросил взгляд на врача, и тот деликатно отступил в глубь комнаты.

— Осталось недолго, милорд, — послышался быстрый шепот Глокнера за спиной Тристана.

Проигнорировав это замечание, Тристан пододвинул кресло к кровати и сел в него, чувствуя себя, возможно, впервые в жизни, совершенно бессильным. Сегодня он встретил Федру, и в его сердце снова всколыхнулась боль. Эта боль в груди заставила его увидеть правду, которую он так старательно прятал от самого себя. И вот сейчас ему предстояло пережить еще одну потерю…

Пембертон взял за руку врача, тихо вывел его из комнаты и беззвучно закрыл дверь.

Да, врач, несомненно, прав, с горечью отметил про себя Тристан. Неожиданно в горле лорда Хокстона тихо забулькало. Как будто он силился что-то сказать, но уже не мог, и из его глотки вылетали лишь клокочущие гортанные звуки — свидетельства приближающейся смерти. По спине Тристана пробежал холодок. Да, ему случалось видеть смерть. Хрипы, стоны, судороги — так человеческое тело покидала душа. И тело как будто сопротивлялось, оно не хотело расставаться со своим живительным наполнением. Как будто оно знало, чем для него обернется это расставание. Тристану случалось видеть целое поле, усеянное умирающими. Эти люди еще не стали трупами, но уже и не были живыми, судьба уже вынесла приговор. И все это огромное человеческое море еще шевелилось, стонало, хрипело, истекало кровью, прощалось с жизнью. Он уже никогда не сможет забыть эти ощущения.

И правда состояла в том, что войны происходили по вине таких людей, как лорд Хокстон. Но почему-то Тристан радовался тому, что его отец умирал своей смертью в собственной кровати. Лицо лорда Хокстона сделалось восковым, на нем уже не отражались никакие эмоции морщины на лбу и под глазами как будто разгладились. Был ли он еще жив или уже умер?

Тристан накрыл руку отца ладонью, слегка сжал ее.

— Я здесь, сэр, — тихо проговорил он. — Если я вам нужен, я здесь.

К его удивлению, глаза отца вдруг открылись, несфокусированный, невидящий взгляд устремился к потолку.

— Тристан…

Тристан с нежностью пожал его руку.

— Вам больно, сэр? — спросил он. — Хотите, я дам вам опия?

— Нет. — Его губы шевельнулись и сложились в насмешливую улыбку. — Только скажи… — с трудом выговорил он через несколько секунд, — какие… новости?

Работа… И снова работа. Даже сейчас, на смертном одре, лорда Хокстона беспокоила только работа. Всегда одно и то же. Лишь однажды отец сделал небольшое исключение и поговорил с ним о… Федре. Но с тех пор, казалось, прошла целая вечность. Тристан начал разговор с отцом в том ключе, в каком начинал всегда весь последний месяц.

— Я обедал с Джеймсом Ридлером прошлым вечером, как и было запланировано, — снова заговорил Тристан. — Теперь у меня есть приглашение в бордель Востриковой. Как назвал это Ридлер — приглашение снять пробу. Если мне это понравится, то меня могут угостить чем-то более ценным и разнообразным. Я…

— Нет. Ты не должен… идти… туда. — Лорд Хокстон говорил с большим трудом, делал остановки после каждого слова, его дыхание снова и снова пресекалось. — Что… еще…

Тристан неохотно продолжил:

— Сегодняшнее утро я провел с миссис Неббетт, как ты и хотел. В прошлом месяце финансы ее мужа претерпели заметное изменение. Он сказал ей, что выиграл крупную сумму в карты в «Уайтсе». Я установил, что Неббетт приносил домой секретную дипломатическую корреспонденцию и, теперь это совершенно очевидно, делился информацией с Востриковой.

— Коррес… — прошептал лорд Хокстон. Его веки опустились. Потом снова слегка приподнялись. — Какого… характера?

— В самом деле, сэр, это может подождать. — «Черт возьми!» — выругался про себя Тристан. Даже свой последний вздох его отец собирался посвятить Англии.

— Какого… характера? — прохрипел Хокстон.

Тристан закрыл глаза и сглотнул.

— Это письма из Уайтхолла, адресованные нашему человеку в Варшаве. По крайней мере именно такой вывод можно сделать на основании найденных у него в столе записей, — сказал он. — Русские пытаются заручиться поддержкой англичан и хотят видеть их на своей стороне, если война все-таки начнется.

— Чертов… негодяй… хитрец… — По телу Хокстона пробежала дрожь. — Я доверял… Неббетту…

Теперь наконец Тристан понял, почему отец вовлек его в это дело. Хокстон, с присущим ему безошибочным чутьем, догадался, что в кругу самых близких его соратников завелся предатель. Поэтому ему нужен был человек, не имеющий контактов ни с кем из его помощников и которому можно было бы полностью довериться. Лордом Хокстоном руководил трезвый и холодный расчет, и он, Тристан, стал лишь орудием отца в его политический борьбе. Орудием мести. Тристан пошел на это не потому, что хотел заработать деньги, а лишь потому, что считал своим долгом выполнить просьбу отца. И Хокстон знал это.

Отец снова попытался заговорить, но вместо слов слышалось лишь глухое клокотанье.

— Не нужно, сэр. — Тристан чуть сильнее сжал руку отца. — В этом нет необходимости. Вы должны немного отдохнуть.

Хокстон с усилием судорожно втянул в себя воздух.

— Ты… остановишь это, — прошептал он. — Обещай… остановить ее… Всех их… Обещай.

— Да, сэр. — Тристан склонил голову. — Я сделаю все, что в моих силах.

Услышав это, лорд Хокстон мгновенно расслабился, его рука выскользнула из ладоней Тристана.

Снова послышались булькающие хрипы в горле. Но глаза лорда Хокстона все еще оставались приоткрыты. Было видно, как под одеялом напряглись его ноги. Казалось, они, да и вся фигура отца, были отлиты из свинца. Его сердце тоже было из свинца. Вздохнув, Тристан вышел в коридор и снова пригласил зайти в комнату Пембертона и врача. Пембертон сразу принялся развязывать тесемки ночной рубашки на груди лорда Хокстона, а Глокнер достал стетоскоп.

Приставив деревянную трубочку к груди лорда Хокстона, Глокнер замер и стал слушать сердце.

— Бьется, но очень слабо, — сообщил он. — Он не дотянет до утра. Прошу прощения, милорд.

Тристан снова опустился в кресло. Он останется с отцом до самого конца.

Где-то в середине ночи в горле лорда Хокстона снова началось клокотанье, но теперь оно стало громче и резче. Когда ему измерили пульс, то оказалось, что он сделался необычайно быстрым и едва прослушивался. Потом появились перебои. В три часа сердце лорда Хокстона остановилось. Хотя Тристан ожидал этого и знал, что так и должно было все произойти, его внезапно накрыла волна отчаяния. Он испытал шок. Вскочив с кресла, он наклонился к кровати и мысленно стал молиться, чтобы Господь отсрочил час смерти его отца.

— Ну же, дыши, прошу тебя, — шептал он. — Еще немного… Еще хотя бы раз… Прошу тебя.

Тристан не мог отпустить отца вот так. Они так и не стали близкими людьми, хотя он, Тристан, добивался всю жизнь именно этого. Именно этой близости, признания, любви отца. И вот он ушел, не оставив больше сыну ни единого шанса. Отчаяние Тристана было безмерным, что-либо изменить уже не представлялось возможным. Лорд Хокстон перестал дышать.

— Мне очень жаль. — Доктор положил свою тяжелую ладонь Тристану на плечо. Пембертон достал из кармана носовой платок, вытер глаза и тихо, деликатно вздохнул.

Тристан подошел к изголовью кровати, опустил отцу веки, аккуратно завязал тесемки на его груди. Затем, обернувшись к дворецкому, сказал:

— Теперь мне нужно идти. Но ты, Пембертон, должен сделать ради него еще одну вещь.

— Да, милорд. Только прикажите.

Тристан окинул взглядом Пембертона, потом доктора.

— Не пускайте никого в дом, — сказал Тристан. — И не сообщайте пока никому о его смерти. Даже людям из министерства иностранных дел. Просто говорите, что лорд Хокстон очень плохо себя чувствует и никого не может принять. Поверьте мне, лорд Хокстон именно это попросил бы вас сделать.

— Хорошо, как прикажете, милорд, — не слишком уверенно проговорил дворецкий.

Тристан положил руку на плечо Пембертона.

— У меня есть одно дело, которое отец просил меня закончить, Пембертон, — тихо сказал он. — Но мне нужно на это немного времени. Все пойдет быстрее и проще, если о смерти отца пока никто не будет знать.

— Да, милорд. — На этот раз в голосе Пембертона послышалось больше уверенности. — Я только вызову человека из похоронного бюро. И мы приготовим все в главной гостиной, чтобы потом поставить там гроб вашего отца.

— Спасибо, Пембертон, — сказал Тристан, отметив про себя, что дворецкий смотрел на него с большим почтением, чем прежде.

И неожиданно Тристан понял, чем это объяснялось. Теперь слуги, дом, дела отца — все это бремя ложилось на его плечи. Теперь он, Тристан, нес за все это ответственность. Прежде он никогда не думал об этом и никогда этого не хотел. Но сначала он должен выполнить миссию, возложенную на него отцом. Сейчас это было главным. Пусть лорд Хокстон покоится с миром, там, на небесах, будут знать, что его сын выполнил последнюю волю отца.

Сейчас это было главным. Именно на взаимных обязательствах строится фундамент семьи, и именно это имеет первостепенное значение.

Агнес разузнала, что Тристан Толбот живет в небольшом одноэтажном особняке. Вход в него был втиснут между букинистическим магазином и посудной лавкой, торговавшей старинным фарфором. В другое время Федра обязательно заглянула бы в книжный магазин, но сейчас, одетая в мужской костюм, с мужской шляпой на голове и с тростью в руке, она слишком сильно волновалась и ее мысли были сосредоточены совсем на другом. Подойдя к двери Тристана, она быстро огляделась вокруг и с силой постучала дверным молоточком.

«Раз взялась за это, доделывай до конца», — сказала она себе. Ей казалось, что это вторжение могло выглядеть странно со стороны.

Но бежать было уже слишком поздно… За дверью послышались тяжелые шаги — кто-то спускался по лестнице. Наконец дверь распахнулась, и перед Федрой предстало настоящее чудовище — огромный мужчина, заполнявший собой чуть ли не весь дверной проем, с низким лбом и обильной растительностью на голове, что придавало ему звероподобный вид.

Федра узнала его сразу. Она видела этого человека в «Колесе фортуны». Хотя там, в игорном доме, все плавало в густых клубах дыма, тусклый свет не позволял ничего как следует разглядеть и она пребывала в состоянии, близком к шоку, Федра была уверена, что не ошибается. У стоящего напротив нее человека были такие широкие плечи, крепкие руки, узкий лоб и выдающиеся вперед надбровные дуги, что его нельзя было ни скем спутать. Немного придя в себя, Федра протянула ему свою карточку.

— Мистер Хейден-Уэрт желает видеть лорда Эйвонклиффа, — проговорила она несвойственным ей низким голосом.

Когда Федра стала снимать перчатки, чудовище скосило глаза на ее карточку и стало неторопливо водить большим пальцем по буквам.

— Хозяин еще в постели, — бесстрастным голосом сообщило оно.

Федра решительно протиснулась мимо слуги в дом.

— Но уже скоро полдень, не правда ли? — сухо заметила она и вручила чудовищу свою шляпу и трость. — Будьте так любезны, поднимите его. Мое дело не терпит отлагательства.

Взгляд слуги сделался еще более свирепым, как показалось Федре. Быстро оглядевшись по сторонам, она пришла к выводу, что здесь, в этом доме, не часто принимают гостей. Хотя в коридоре и холле все выглядело прилично, тут стоял и красивый столик красного дерева с китайской вазой, а стены украшали изящные канделябры, Федра нигде не заметила подноса для визитных карточек. Чудовище по-прежнему держало в руках карточку Тони.

Наконец слуга предложил ей последовать за ним по лестнице и провел ее в узкую гостиную, стены которой были увешаны раскрашенными вручную гравюрами, в основном сценами охоты. Здесь также стояли два книжных шкафа, плотно набитые книгами. Немного потоптавшись перед дверью, слуга исчез.

Федра с пристальным вниманием осмотрела комнату, с удовольствием втянула в себя пахнущий книгами воздух, в котором ощущался еще запах табака и какой-то экзотической пряности. Этот сладковатый запах показался Федре необыкновенно приятным и подействовал на нее возбуждающе. Вдоль одной стены стоял длинный узкий диван, обтянутый черной кожей. Напротив него — письменный стол. Слегка выцветший турецкий ковер укрывал пол, а между окнами, выходящими на Лонг-Акр, стоял невысокий пузатый комод в стиле короля Якова I.

Федра обратила внимание на то, что в комнате было довольно много безделушек и экзотических предметов интерьера: серебряное персидское блюдо, украшенное разноцветным орнаментом, на стене поблескивал устрашающего вида ятаган, ближе к окну — старинный телескоп, егодеревянные части были отполированы руками до блеска, а медные кольца позеленели от времени. С первого взгляда становилось понятно, что эта комната принадлежала мужчине, и, надо сказать, Федре она сразу понравилась.

В нетерпении она поднялась с дивана и подошла к книжным шкафам, быстро пробежала глазами по корешкам книг. История, философия, старые журналы и несколько случайных романов. Чтобы как-то успокоиться, Федра взяла в руки один из романов.

— Не понимаю, кого вы собирались одурачить, прибегнув к такому маскараду? — послышался грубый голос за ее спиной.

От неожиданности Федра выронила из рук книгу.

— О чем таком вы говорите?

В этой узкой комнате Тристан вдруг стал казаться выше ростом, шире в плечах и раздраженнее, чем обычно. С легкой черной тенью щетины на подбородке и сверкающими черными глазами он походил на дьявола. На нем была свободная рубашка с завернутыми до локтя рукавами, открывающая его мускулистые, покрытые темными волосами руки. Спутанные волосы и слегка помятое лицо заставляли думать, что он только что поднялся с постели.

Его взгляд устремился на нее.

— Что все это означает, Фе?

— Вы опоздали, Толбот. — Она продолжала говорить низким голосом.

— Опоздал? — Он принялся разворачивать рукава рубашки. — Куда я опоздал?

— К чаю, — бросила она, возвращаясь к дивану. — Вы опоздали на три недели.

В комнату вернулся слуга Тристана, он принес красный шелковый халат.

— Аглоу, ступай, мне нужно поговорить. — Тристан взял у него халат и облачился в него. Слуга послушно кивнул своей большой головой и исчез. Через несколько мгновений где-то вдалеке послышался скрип лестницы и тяжелые шаги.

Тристан снова перевел свой пылающий взор на Федру.

— Прошу прощения, Федра, — сказал он, и его голос слегка задрожал от сдерживаемой ярости. — Но я не привык встречать леди в мятых рубашках с закатанными рукавами.

Глаза Федры скользнули по красному халату.

— Я видела вас и в менее официальном костюме, Толбот, — проговорила она. — Или вы уже забыли об этом?

— Я ничего не забыл, — бросил он. — Но у вас должна быть веская причина для того, чтобы вот так нагрянуть ко мне.

Его слова укололи ее, Федра почувствовала себя униженной. Она-то, разумеется, надеялась на другой прием. Но как бы то ни было, Федра смело встретила его взгляд.

— О-о, — сказала она, — у меня более чем веская причина.

Неожиданно на его лице отразилась смесь самых разных эмоций. Радость? Испуг? Он быстро подошел к ней и схватил ее за руку.

— Фе, Господи… Боже мой…

Та горячность, с которой Тристан произнес эти слова, поразила ее до глубины души. Она перехватила его быстрый взгляд, скользнувший по ее животу, и все сразу поняла.

— О-о, — прошептала она, хмурясь. — Тристан, нет. Не это.

Он внимательно посмотрел на нее, его взгляд был каким-то умоляющим и слегка настороженным. Но чего он желал? О чем мог умолять ее?

— Три недели, ты говоришь. — Он по-прежнему смотрел ей в глаза. Внезапно он как-то обмяк, выражение его лица смягчилось. — Но… — он на мгновение замялся, — но это слишком маленький срок, ты пока не можешь знать…

Он отошел к окну и стал смотреть на улицу. Федра последовала за ним.

— Послушай, — сказала она, — я точно это знаю. Тебе не нужно волноваться.

— Но как я могу не волноваться? — Тристан повернулся к ней, его глаза полыхали, как два угля. — Я действительно волнуюсь за тебя, Федра. — Он снова бросил на нее пылающий взгляд. — Я не такой негодяй, каким меня все считают.

— А меня сейчас занимает ребенок, который уже существует, а не тот, которого никогда не может быть. — Она положила ладонь ему на руку, красный шелк заструился под ее пальцами. — Тристан… у меня… у меня не может быть детей. Я бесплодна. Ну, по крайней мере так считает доктор. Так что не забивай себе голову несуществующими проблемами.

Он снова посмотрел на нее взглядом, проникающим в самое ее сердце.

— Бесплодна? — эхом повторил он. — Но откуда ты знаешь это?

Федра посмотрела на дверь, за которой несколько минут назад исчез слуга.

— Это длинная история, — ответила она. — Однажды я заболела, простыла, и у меня была лихорадка, после чего возникли осложнения. Вот и все, никаких секретов. Теперь ты знаешь…

— Но, как я понимаю, это еще не все, — твердо проговорил он. — Но если ты не носишь моего ребенка, то тебе лучше уйти.

— Я просто поражаюсь тому, как быстро ты превратился в тирана, указывающего другим, как им себя вести, — проговорила Федра, убирая руку. — В то время как сам ты… Целых три недели ты не давал мне о себе знать. Ты просто исчез, хотя обещал держать меня в курсе всего происходящего.

Он принялся шагать по комнате.

— О нет! — В его голосе послышалось предупреждение. — Ты не сможешь во всем этом обвинить меня.

— Значит, ты всегда так ведешь себя? Это твой стиль? — бросила Федра. — Сначала ты набрасываешься на женщину, подчиняешь ее своей воле, а потом начинаешь диктовать свои условия и заключаешь такую сделку, какая выгодна тебе одному.

Он резко повернулся, подол его халата на мгновение надулся куполом.

— Я не диктовал никаких условий, и никакой сделки мы с тобой не заключали, — стиснув зубы, проговорил он и ткнул пальцем в направлении Федры. — Я ничего тебе не обещал. И поверь мне, Фе, если бы ты была подчинена моей воле, то сейчас ты уже давно лежала бы на этом самом диване.

— Сейчас не время предаваться пустым фантазиям, — возразила она. — Разве не ты говорил мне, что мы будем вместе искать Милли?

— Нет, моя дорогая, это сказала ты. — Он стоял перед ней, высокий, стройный и сердитый, что так шло ему. Его губы были плотно сжаты, отчего он казался неумолимым и глухим ко всяческим возражениям. — Послушай, Федра, возможно, я и в самом деле негодяй, но я никогда не даю женщинам обещаний, которые не могу выполнить.

Она отвернулась.

— Тристан, ты поклялся…

— Нет, я только сказал, что постараюсь выяснить, что с ней случилось, — прервал он Федру, а затем рывком повернул ее к себе. — И еще я попросил тебя не вмешиваться в это опасное дело. Неужели это так трудно понять? Ты мне не доверяешь?

— Я не знаю, сэр. — Она выпрямилась и приняла официальный вид. Прикоснулась рукой к своей щеке. — Вы ведь в последнее время так заняты с миссис Неббетт. Возможно, у вас просто нет времени заниматься другими делами.

— Все не так, Фе. Я провел с миссис Неббетт лишь утро, пытаясь получить у нее нужную мне информацию. — Его голос резко взвился вверх, и последние звуки были больше похожи на крик. — А последнюю ночь я провел в молитвах рядом с постелью моего умирающего отца. И мне совсем не нужны твои указания, Фе, как мне лучше выполнять мою работу.

— Тристан, я…

— В этом деле твоя помощь мне не нужна, — еще громче произнес он. — Я не собираюсь играть в эти детские игры с переодеваниями, которые могут закончиться гораздо трагичнее, чем ты можешь себе вообразить. Если ты не остановишься, то в следующий раз из реки могут выловить твое тело с перерезанным горлом. Ты меня понимаешь, Фе? Ты хорошо меня понимаешь? — Он с силой дернул ее за руку, чтобы придать вес своим словам. Но кажется, это было уже излишним, ее лицо почти моментально покрылось смертельной бледностью.

Она подняла руку и прикоснулась ко лбу, почувствовав, как жесткая челка парика, который Агнес позаимствовала у Дженни, чиркнула по коже. Все вдруг показалось ей таким нелепым, таким глупым… И таким незначительным.

— Прошу прощения, — с трудом выдавила из себя Федра. — Твой отец… он… он умер?

— Он умер, — без всякой интонации и без признаков каких-либо эмоций ответил Тристан.

Федра подняла голову и увидела, что глаза Тристана подозрительно заблестели. Она не ожидала этого и поэтому была удивлена.

— О Господи! — Она положила ладони на лацканы его халата. — О, прости, пожалуйста, Тристан, я не знала. Мне очень жаль.

В комнате на мгновение воцарилась мертвая тишина.

— Об этом не знает никто, — наконец выдохнул он.

— Никто?

— Только врач и дворецкий. — Тристан положил ладони Федре на плечи. — Пока об этом не должен никто знать. Ни одна живая душа. Так нужно для дела.

Она шагнула назад, ей сразу же захотелось задать вопрос: «Почему?» Но застывшая в его глазах боль заставила Федру промолчать.

— Мне очень жаль, — снова повторила она. — Вероятно, ты очень любил его. И он тебя.

Тристан затряс головой. Снова посмотрел ей в глаза.

— Думаю, я совсем не любил его, — сказал он. — И отец отвечал мне тем же.

— Но, Тристан, это ведь не может быть правдой. — Она прижала ладони к его небритым щекам. — Его смерть заставляет тебя страдать, я вижу это. Люди часто не показывают своих чувств, но это не значит, что они их не испытывают. Мы все просто слишком боимся обнажиться, боимся, что нам причинят боль, что нас оттолкнут, если узнают нас настоящих. Твой отец, вероятно, был не из тех, кто открыто демонстрирует свои привязанности. А потом, я не понимаю, как он мог не любить тебя. Как можно не любить тебя…

— Фе! — Он провел рукой по своим густым всклокоченным волосам. — Фе, ты глупо поступила, придя сюда.

— Нет, — уверенно проговорила она. — Вовсе нет.

Федра вдруг приподнялась на цыпочки и быстро прижалась губами к его губам. Все это выглядело так естественно и казалось совершенно необходимым сейчас. Может быть, она пришла только ради этого?

Но сейчас в этом поцелуе ощущалась страсть, он пробуждал темные силы, дремавшие в них обоих, вызывал к жизни глубоко скрытые животные инстинкты. Его губы ласкали ее рот, прижимались к ее губам, отпускали их на мгновение, чтобы затем снова наброситься на них.

Но внезапно Тристан остановился и отшатнулся от Федры.

— Уходи, — глухо проговорил он. — Я начну искать твою Милли. И даю слово, я поставлю тебя в известность обо всем, что мне удастся узнать. Иди домой, Фе.

Она снова быстро прижалась губами к углу его рта.

— Ты действительно этого хочешь? — Федра опустила глаза. — Мне кажется, что нет.

— Возвращайся домой, дорогая, — выдохнул он. — Я очень устал и пребываю в плохом настроении. Я сейчас сам не свой, Фе.

Она открыла глаза и взглянула ему в лицо. Оно и в самом деле выглядело очень напряженным, а в глазах Тристана угадывалась боль.

Повинуясь своему инстинкту, Федра снова положила ладони ему на грудь и поцеловала Тристана в губы. Затем обвила его шею руками. Теперь это был поцелуй-сострадание, поцелуй, которым она хотела приободрить его. Сегодня Тристан был серьезен и сдержан и никак не мог справиться с охватившим его отчаянием. Когда он провел кончиком языка по ее губам, Федра слегка приоткрыла рот. Но внезапно внутри его что-то лопнуло, что-то разорвалось, и его охватило пламя, стоило лишь его языку погрузиться в теплую податливую плоть. Это возбуждение мгновенно передалось Федре, и по ее венам потек жар. Она почувствовала его и в Тристане. Ее тело сразу же сделалось беспомощным, мягким, колени слегка задрожали. Они оба знали, что это должно было случиться и это было неизбежно.

Его ресницы все еще были влажными от слез, лицо выглядело напряженным, похожим на маску, оно все еще хранило следы недавнего горя. Федра прижалась к Тристану, открыла рот, она жаждала дать ему все, что только он мог захотеть от нее. Его губы скользили по ее губам, его небритые щеки царапали ее кожу. Он обнимал ее, и Федра все сильнее прижималась к Тристану, с наслаждением вдыхая его запах. Запах мускуса, мыла и теплой кожи. Она испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение и, как ни странно, чувство покоя. Федра ощущала себя на удивление спокойно рядом с Тристаном.

— Федра, — прошептал он.

Она чувствовала себя совсем слабой, абсолютно лишенной воли, она была не в силах оторваться от его губ. Ее сердце рвалось ему навстречу, ее тело больше не принадлежало ей одной, оно как будто слилось с телом Тристана и стало с ним одним целым. Федра снова поцеловала его, и на этот раз гораздо смелее, ее руки безостановочно скользили по красному шелку. Она гладила его по плечам и спине, она давала ему утешение, успокаивала, примиряла его с самим собой.

Он с благодарностью принимал эти ласки, наслаждался ими, а его язык продолжал исследовать теплую, мягкую глубину ее рта. Федра слышала, как громко и взволнованно билось ее сердце. О да, она знала, что сейчас должно было произойти, и хотела этого. Федра чувствовала уверенность, по крайней мере в эту самую минуту, что так и должно было быть, это должно было непременно случиться.

Они стояли у дивана, и Тристан, продолжая целовать Федру, снял с ее плеч пальто. Потом за пальто на ковер последовал и шарф. У Федры закружилась голова, и она, отступая назад, задела рукой стопку журналов, которые каскадом обрушились на пол.

Не думая о том, что она делала, Федра стала расстегивать пуговицы на его брюках. Неожиданно в ее голове всплыла строчка из давно прочитанного стихотворения: «И даже в смерти есть жизнь».

В течение последних трех недель она ощущала себя живой. Федра даже не могла вспомнить, когда в последний раз она чувствовала себя вот такой, способной в полной мере наслаждаться жизнью. Обычно ей всегда казалось, что она сторонний наблюдатель, только смотрящий издалека на жизнь других людей и не испытывающий желания присоединиться к их празднику. Но сейчас и для нее стало доступным и возможным то, что для других было естественным и даже обыденным.

Вскоре к пальто и шарфу на полу присоединилась жилетка. Брюки ее были расстегнуты и теперь опустились на бедра. Федра подняла ногу, и брючина соскользнула вниз. Она прижала колено к бедру Тристана, и он слегка пошатнулся. Чтобы не упасть, он, продолжая целовать Федру, оперся рукой о стол. Серебряное персидское блюдо сначала покачнулось, а потом вместе с ворохом бумаг, гусиных перьев и чернильниц соскользнуло к ногам Федры и Тристана.

Тристан приподнял Федру и посадил ее на край стола не обращая ни малейшего внимания на происходящее за окном. Поверхность стола по сравнению с ее разгоряченным телом показалась Федре очень холодной. Тристан в это время быстро снял брюки, а затем панталоны.

Федра с удивлением посмотрела на него, при дневном освещении его мужское достоинство производило более сильное впечатление, чем ночью. Не зная, как себя сейчас вести, она протянула руку и осторожно, словно сомневаясь, прикоснулась пальцами к горячей шелковистой поверхности. Он закрыл глаза и застонал. Приободренная этим, она стала действовать смелее, ее рука решительно заскользила вверх и затем снова вниз.

Тристан не смог долго выдерживать эту пытку, он развел ноги Федры в стороны, поспешно и грубо вошел в нее. Запрокинул голову.

— Прости, Фе, — стиснув зубы, выдохнул он. — О Господи…

— Ничего, не извиняйся. — Ее губы на мгновение коснулись его щеки.

Он начал двигаться в ней, и каждый последующий толчок был сильнее и яростнее предыдущего. Деревянный стол и все, что было на нем, закачалось, задвигалось. Казалось, задрожали даже гравюры на стене. Федра прижалась к Тристану, словно он был единственной точкой опоры в этом бушующем океане эмоций, а он продолжал самозабвенно целовать ее.

— Прости, Фе, прости…

Потом последовал последний толчок, и из горла Тристана вырвался низкий и какой-то нечеловеческий крик. Через несколько мгновений все было закончено.

— Фе, — тихо простонал он. — Господи, скажи, Фе, ты хотела этого?

— Я хотела этого, — прошептала она, уткнувшись носом в его влажную шею.

Ничего не говоря, Тристан взял ее на руки, отнес в спальню и опустил на кровать.

Какое-то время они оба молча лежали с закрытыми глазами.

— Мне хочется ощутить… предел… — сказала наконец она. — Как если бы я не была больше сама собой… Я не знаю, как тебе это объяснить. Потому что я не понимаю себя.

Что-то темное поднялось вдруг в груди Тристана.

— Ты хочешь оказаться полностью в моей власти? Почувствовать, что я могу сделать с тобой все, что захочу. Быть послушной игрушкой в моих руках. Да? Этого ты хочешь?

— Да. — С ее губ сорвался испуганный и возбужденный шепот. — Я хочу, чтобы ты…

— Думаю, я знаю, чего ты хочешь, — проговорил он.

Федра облегченно вздохнула.

— Я… порочная и хочу того, чего не должна хотеть, — снова горячо зашептала она. — Но ведь это будет наш секрет, Тристан. Да? Об этом никто не узнает.

— Ты не порочная, — проговорил он. — Ты очень чувственная женщина, Фе, но ты не доверяешь своим ощущениям. Ты отрицаешь себя. Тебе просто нужен хороший любовник, сильный, который будет тебя вести. В этом нет ничего страшного и тем более плохого, если это делать осторожно и… любя.

Она смущенно посмотрела на него.

— Фе, придет время, и ты сможешь лучше понимать собственные потребности и желания, — сказал он. — Если ты только захочешь, я дам тебе все это… Но если ты только захочешь.

Она ничего на это не ответила, и Тристан поднялся с кровати и прошел к стоявшему у окна комоду. Через минуту он вернулся и, положив моток мягкой веревки Федре на живот, снова лег рядом с ней.

— Что это? — спросила она, не взглянув на то, что лежало на ее животе.

— Веревка из кинбаку, особого волокна, которую я привез с Дальнего Востока. — Он взял в руку один растрепанный конец веревки и стал водить им по ее соску. — Эта веревка нежна, как шелк. Ее используют для получения интимных удовольствий.

Лицо Федры вспыхнуло.

— Странно, что у тебя как раз под рукой оказалась такая вещь, — быстро проговорила она. — Ты даже более порочен, чем Зоуи могла представить себе.

Он рассмеялся. Тристан не собирался признаваться в том, что, купив эту веревку на Дальнем Востоке, он так ни разу и не воспользовался ею. Ему хотелось, чтобы Федра думала, что он и в самом деле порочен как смертный грех. Это возбуждало его и придавало остроты их утехам.

Федра намотала один конец веревки себе на запястье и с интересом стала рассматривать тонкое плетение.

— И как это используется?

— Кажется, у тебя появилась идея, моя сладкая? — промурлыкал Тристан. — Я могу просто привязать твои руки к кровати и взять тебя.

— О Господи, — внезапно охрипшим голосом пробормотала она.

— Или я могу привязать твои ноги…

— О-о… — выдохнула она.

— Или я могу обвязать этой веревкой твои груди, а затем концы обмотать вокруг запястий, — предложил он. — И тогда моя шаловливая девочка будет лежать смирно. Хочешь, попробуем?

— Да. — Ее глаза широко раскрылись, и в них появилось желание. — Мне нравятся все твои предложения.

«Господи Боже мой!» — воскликнул он про себя. Но ведь это он принес веревку и предложил воспользоваться ею, так что теперь придется идти до самого конца.

— Ляг, — скомандовал он.

На ее лице промелькнула улыбка.

— Кажется, ты уже превращаешься в тирана, — пробормотала она.

— Должен признать, моя дорогая, — бросил он, — меня очень возбуждает мысль, что ты станешь повиноваться мне.

Тристан протянул концы веревки от ее шеи к рукам, обмотал запястья, пропустил веревку по ладоням между большими пальцами и всеми остальными пальцами и закрепил эти импровизированные наручникина спинке кровати. Затем он сел на пятки и стал любоваться представшей перед его взором картиной.

Что ж, не так уж плохо для новичка, усмехнулся он про себя.

Федра подергала за веревку, и ее глаза расширились.

— О-о, — тихо и немного испуганно выдохнула она, увидев, что ее грудь приподнимается.

Тристан снова окинул взглядом тело Федры и мгновенно ощутил в себе животный голод. Он боялся сидящего в нем зверя и боялся того, что в дальнейшем этот зверь будет постоянно требовать от него именно такого способа удовлетворения. Распростертая под ним Федра, готовая подчиниться любому его желанию… О, это было больше, чем он мог вынести. Тристан почувствовал, что к его голове прилила кровь и все вокруг начало медленно вращаться. Он наклонился к ней и поцеловал ее в губы. У него в мозгу промелькнула мысль, что Федре приходилось долго скрывать свои желания, она не могла никому довериться. Но он хорошо понимал ее, даже, возможно, лучше, чем она сама себя.

Продолжая целовать ее, Тристан прислушивался к своим ощущениям. По его телу бежали горячие волны. Его разум отключался, он начинал впадать в какое-то неистовство, состояние, близкое к помешательству. Зачем в его жизни были другие женщины? Эта бесконечная череда женщин, из чьих постелей он вставал с веселым равнодушием, совершенно ничего не чувствуя. Иногда он не мог вспомнить их имен, а иногда не мог понять, что могло его привлечь в них.

Но с Федрой все было по-другому, он хотел заставить ее тоже потерять разум. Он сделает так, что она снова и снова будет хотеть его и уже никуда не сможет от него деться. Тристан припал ртом к ее губам, рукой развел ее ноги в стороны и нащупал пальцами ее горячую плоть. Его тело вздрогнуло, в висках запульсировала кровь. Чтобы хотя бы немного унять собственное нетерпение, он на мгновение закрыл глаза, опустился чуть ниже, положил руку на ее бедро.

Осторожно, не торопясь, он ввел в нее два пальца и заглянул в ее затуманившиеся глаза. Ее мышцы обхватили его пальцы и стали втягивать их внутрь, все глубже и глубже. Тристану хотелось немедленно войти в нее и грубо взять ее. Но вместо этогоон неторопливо целовал ее ласкал языком.

— Я сделаю с тобой все, что мне захочется, Фе, — прошептал он. — И ты не сможешь уже убежать от меня. Но я остановлюсь, если ты попросишь меня об этом.

«Ты не сможешь убежать…»

— Знаешь ли ты, Фе, как ты прекрасна? — Взгляд его черных цыганских глаз пронзал ее насквозь и заставлял волноваться. — Можешь ли ты понять, как сильно я хочу тебя? У меня такое ощущение, что, кроме тебя, у меня никого никогда и не было. Мне кажется, я ни с кем и не занимался любовью, кроме тебя.

Он на мгновение закрыл глаза. Ему нравилось оттягивать момент соития, предвкушать его. Наконец Тристан обрушился на Федру, вошел в нее грубо, бесцеремонно, уже безо всяких прелюдий.

Он начал ритмично двигаться, мышцы на его руках и животе напряглись. Он занимался любовью так, словно танцевал, его движения были полны необыкновенной грации. Этот мужчина умел жить насыщенной жизнью, он умел наслаждаться и брать то, что ему предлагали обстоятельства. Все, что делал Тристан, было наполнено первозданной красотой…