Собрание палийских джатак

Джатака о Лосаке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 41 Losaka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Кто друга наставлений не приемлет..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – повёл рассказ об одном тхере по имени Лосака Тисса. Если вы спросите: "Кто же такой этот Лосака Тисса?" – то знайте, что Лосака, сын рыбака, жившего в царстве Косалы, был погубителем собственного рода, а также он был монахом, которому никто не хотел давать подаяния. Ибо тотчас же по скончании его прежнего существования он возродился в лоне рыбачки, жившей в рыбацкой деревне царства Косалы. Кроме семьи рыбачки, в деревне жили и другие семьи – всего тысяча, – тоже принадлежавшие к рыбацкому роду. В тот самый день, когда рыбачка зачала Лосаку, все жители деревни, с сетями в руках, отправились на рыбную ловлю: кто на реку, кто – на пруд, кто – ещё куда-нибудь, но ни один не поймал даже самой маленькой рыбки. Так с того дня и повелось, и дела у рыбаков шли всё хуже и хуже.

Ещё до того, как Лосака был зачат в лоне рыбачки, деревня семь раз горела, и семь раз её постигала кара правителя, так что жители её со временем обнищали. И стали они тогда рассуждать: "Прежде всё было хороню, ныне же становится всё хуже и хуже. Не иначе как появился среди нас кто-то, приносящий несчастье. Давайте разделимся". И стали они жить порознь: пять сотен семей вели своё хозяйство, пять сотен – своё. И вот та половина, в которую вошли родители Лосаки, бедствовала, у другой же половины дела пошли на лад. И решили тогда поделить пополам каждую из половин, и поступали так много раз, покуда не выделилась изо всех одна семья. Тут стало ясно, что она и есть источник несчастий; тогда всех, кто принадлежал к этой семье, побили и выгнали вон.

Мать Лосаки – а изгнали именно её семью – с трудом зарабатывала себе на пропитание; когда же приспел срок, благополучно разрешилась в укромном месте. Надобно сказать, что существо, возродившееся в последний раз, не может быть уничтожено, ибо в сердце его пылает огонь грядущего арахатства, подобно тому как пылает огонь укрытого на дне кувшина светильника, невидимого и неугасимого. Так вот, мать Лосаки заботилась о младенце, покуда он не научился ходить, а потом сунула ему в руку чашу для подаяний и, послав его собирать милостыню, сама убежала прочь. С тех пор младенец рос один, питаясь подаянием. Спал, где придётся, не мылся, не холил своё тело, словом, жил подобно отпрыску грязных демонов-пишача, питающихся сырым мясом. Прошло семь лет, младенец подрос и теперь кормился рисом, который подбирал по зёрнышку, будто ворона, у ворот одного из домов, на том месте, где обычно мыли котлы, выбрасывая из них остатки пищи.

Однажды тхера Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, отправился за подаянием и, встретив на пути в Саваттхи этого мальчика, подумал: "Из какой он деревни? Всем видом своим он рождает в сердце великое сострадание". Питая к ребёнку неподдельную нежность, Сарипутта окликнул его:

"Эй, подойди-ка сюда". Мальчик подошёл к тхере и почтительно его приветствовал. "Из какой ты деревни и где твои мать с отцом?" – спросил тхера, на что мальчик ответил: "Мои мать с отцом, почтенный, бросили меня и сбежали, сказав, что утомились от забот обо мне". "А не хотел бы ты принять монашество?" – спросил тогда тхера. "Почтенный, – ответил мальчик, – я бы очень хотел, но кто возьмёт в монахи такого бродягу, как я?" "Я возьму", – ответил тхера. "Что ж, – обрадовался мальчик, – возьми!" Тхера накормил его вкусной пищей, отвёл в монастырь и сам искупал. Так мальчик стал монахом.

К старости Лосака стал известен как "тхера Лосака Тисса", но он не достиг высшей мудрости, и доставалось ему немногое. Ибо, как ни велико было подаяние, он ни разу не смог набить живот и лишь кое-как поддерживал своё существование. Потому что стоило положить ложку рисовой каши в его чашу для подаяний, как начинало казаться, будто чаша полна до краёв, и люди, думая: "У этого чаша полна", – уносили рис и раздавали его другим просящим подаяние. Ещё говорят, что, когда в чашу Лосаки клали рис, рис тотчас же исчезал. Точно так же было у Лосаки и с другой пищей. Даже когда со временем он развил в себе внутреннее зрение и способность к сосредоточению и обрёл высший плод арахатства, ему всё равно доставалось немногое.

И вот, когда наконец запас созедателей, поддерживавших в Лосаке жизненные силы, иссяк и настал день его полного и окончательного Исхода, Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, зная об этом, стал думать: "Ныне – день великой ниббаны тхеры Лосаки Тиссы, и мне надлежит позаботиться о том, чтобы ему сполна досталась пища, в которой он нуждается". Решив так, Сарипутта вместе с Лосакой отправился в Саваттхи, где было много жителей, но сколько ни протягивал руку за подаянием, из-за Лосаки никто ничем его не оделял, разве что почтительными приветствиями. Тогда тхера сказал: "Ступай, почтенный, посиди в зале собраний", – и отправил Лосаку обратно в монастырь, а сам, быстро наполнив свою чашу подаяниями, повелел доставить её и передать Лосаке; посыльные же, взяв у Сарипутты чашу, не донесли её до Лосаки, а по дороге сами всё съели. Когда Сарипутта возвратился в монастырь, тхера Лосака Тисса вышел его приветствовать, и Сарипутта спросил: "Ну что, почтенный, досталась тебе еда?", на что Лосака ответил: "Ещё достанется, высокочтимый". Сарипутта с беспокойством осведомился, который час, и, узнав, что время для трапезы уже миновало, отвёл тхеру Лосаку в залу собраний и, наказав: "Побудь-ка здесь, почтенный", сам отправился во дворец правителя Косалы. Правитель приказал взять у тхеры чашу для подаяний, но, зная, что не время сейчас монахам есть горячую пищу, распорядился наполнить её до краев сластями четырёх видов. Сарипутта принёс чашу в монастырь и сказал Лосаке: "Вот, почтенный Тисса, отведай-ка этого мёда, и сладкого масла, перетопленного с обычным, и патоки!" Но Лосака постыдился есть при великом Сарипутте, тогда Сарипутта сказал ему: "Что же ты, почтенный Тисса, садись и ешь, а я буду стоять рядом и держать чашу. Ибо стоит мне выпустить сию чашу из рук, как в ней ничего не останется!" И почтенный тхера Лосака Тисса принялся есть, в то время как Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, стоял рядом и держал чашу с пищей! И благодаря духовной силе и благородству великого тхеры пища не пропадала, и Лосака Тисса ел, сколько хотел, и наелся досыта. В тот же день он ушёл в ниббану и так свершился Исход, после которого уже не наступает возвращение в сансару! Сам Всепробуждённый был при том, когда тело ушедшего в ниббану Лосаки предавали огню. Пепел и кости собрали и изготовили священную усыпальницу.

Вскоре после этого монахи, сидя как-то в собрании, рассуждали: "Этот тхера Лосака, почтенные, не отличался святостью, и ему доставалась самая малость! Как же, не накопив святой заслуги и вечно нуждаясь, он сумел обрести благородную дхамму архатства?" В это время в залу собраний вошёл Учитель и спросил бхиккху: "О чём это вы, братия, здесь толкуете?" – и те рассказали ему, о чём вели речь. "Братия, – молвил тогда Учитель, – этот ушедший в ниббану бхиккху сам был повинен в том, что ему достаналась лишь малость, и сам достиг архатства! Ибо от того, что прежде мешал другим получать, он и сам получал самую малость, а благодаря тому, что, впрягшись в йогу, он сосредоточенно размышлял над непостоянством, страданием и бесконечностью, которые являются сутью вещей, обрёл он затем благородный плод архатства". И, поясняя сказанное, Учитель поведал монахам о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена Всесветлого Будды Кассапы жил в одном селении некий бхиккху. Ему, безупречному в своей монашеской жизни, исполненному нравственных совершенств и способному к глубокому внутреннему сосредоточению и размышлению при посредстве йоги, покровительствовал некий землевладелец. И вот однажды в деревню, где жил этот землевладелец, явился ни разу там не бывавший тхера. Он порвал узы мирской скверны и достиг архатства, но со своими товарищами держался как с ровней. Землевладелец поглядел, как тхера ходит, стоит, сидит и лежит, очистился духом и, пребывая в блаженстве, взял у него чашу для подаяний, повёл в дом и со всем почтением пригласил сесть за трапезу. Потолковав немного с хозяином о дхамме, тхера поднялся, собираясь уйти, тогда хозяин, сложив почтительно руки, стал его упрашивать: "Почтенный, остановись в монастыре, который неподалёку от моего дома; я хотел бы вечером повидаться с тобой". Тхера отправился в указанный монастырь, приветствовал настоятеля и, испросив его дозволения, смиренно сел в сторонке. Настоятель встретил его весьма дружелюбно и спросил: "Получил ли ты, почтенный, какое-нибудь подаяние, сыт ли?" "Да, сыт", – ответил тхера. "Где же тебе подали?" – вновь спросил настоятель. "Да неподалёку от вас – в доме одного землевладельца", – молвил тхера и попросил отвести его в келью. Когда же его отвели туда, он отставил в сторону чашу для сбора подаяний, откинул монашескую накидку и, приняв позу лотоса, погрузился в блаженство сосредоточенного размышления о плодах, даруемых благородным Восьмеричным Путём.

Землевладелец же, как только наступил вечер, захватил с собой цветочные гирлянды и светильники, заправленные маслом, и отправился в монастырь. Там он почтительно приветствовал настоятеля и спросил: "Скажи, уважаемый, не поселился ли в вашем монастыре один тхера?" "Да, поселился", – ответил настоятель. "Где же он?" – вновь спросил землевладелец. "Да вон в той келье", – ответил настоятель. Тогда землевладелец вошёл в келью к тхере, почтительно его приветствовал и, смиренно усевшись в сторонке, стал внимать речам тхеры, пустившегося в рассуждения о дхамме. Когда же настала ночная прохлада, землевладелец возложил подношение перед ступою и священным дереном бо и возжёг светильники, после же, с согласия тхеры и настоятеля, пригласил их обоих его навестить и удалился.

А надобно сказать, что настоятель был тем самым монахом, которому покровительствовал землевладелец. И вот, когда землевладелец ушёл, настоятель стал размышлять: "Мой покровитель охладел ко мне. А если этот новый бхиккху пожелает остаться в нашем монастыре, то он совсем перестанет мною интересоваться". И, по недомыслию своему и на своё же несчастье, настоятель решил: "Придумаю какой-нибудь способ отвадить бхиккху от монастыря". И вот, когда тхера пришёл оказать подобающие почести настоятелю, тот не захотел даже с ним разговаривать. Тхера, достигший архатства, без труда определил намерения настоятеля и, помыслив: "Настоятель не ведает, что я не помеха ни в дружбе его с семейством землевладельца, ни в монастыре", вернулся к себе в келью и погрузился в блаженство сосредоточенного размышления о плодах, приносимых благородным Восьмеричным Путём.

На следующий день настоятель, едва коснувшись пальцами будильного гонга и легонько постучав ногтем в дверь кельи, где находился тхера, отправился в дом своего покровители. Принимая из рук настоятеля чашу для подаянии и предлагая ему занять почётное место, хозяин осведомился: "А где же тот тхера, что прибыл недавно, почтенный?" "Не знаю, – ответил настоятель, – куда подевался твой друг: я бил в будильный гонг, громко стучал в дверь его кельи, но не смог добудиться. Должно быть, вчера он объелся у тебя в доме и всю ночь маялся животом. Ты, верно, сейчас умиляешься тому, что тхера до сих нор изволит почивать, – что ж, умиляйся этому и впредь". Тем временем тхера, достигший архатства, как только пришло время отправляться за подаянием, искупался, накинул монашескую накидку, взял чашу для подаяний и, взмыв в небеса, перенёсся куда-то в другое место. Землевладелец же накормил настоятеля рисовой кашей, обильно сдобренной топлёным маслом, мёдом и патокой, потом взял у него чашу для подаяний и, посыпав рис толчёными ароматными специями и хорошенько перемешав его, наполнил до краёв чашу и, подавая её настоятелю, молвил: "Почтенный, тот тхера, должно быть, ещё не отдохнул после долгого пути, так ты, уж будь добр, снеси ему это". Не выказав недовольства, настоятель взял чашу и пошёл в монастырь, размышляя по дороге: "Если бхиккху отведает такой отменной рисовой каши, то потом никакими силами не выгонишь его вон. Если отдать кому-нибудь эту кашу, поступок мой скоро обнаружится; если выплеснуть её в воду – на поверхности появятся жирные пятна; бросить на землю – увидят вороны и налетят стаей. Куда же всё-таки деть её?" Размышляя так, настоятель набрёл на место, где выжигали древесный уголь; раскидал землю, выплеснул кашу, а сверху набросал углей и пошёл в монастырь. Не найдя там тхеры, настоятель подумал: "Конечно же, этот достигший архатства бхиккху узнал мои мысли и ушёл прочь. О, горе мне: в угоду чреву своему я свершил недостойное".

И впал настоятель с той самой поры в великое уныние, стал будто дух, обернувшийся человеком. Вскорости истёк срок его тогдашнего существования, и он обрёл новое рождение в чистилище, где и очищался в кипящей воде много сотен тысяч лет. Продолжая очищаться, в течение пятисот следующих существований он рождался яккхой, который только раз за всё это время мог наесться досыта, набив своё брюхо отбросами. В следующие же пятьсот рождений он был псом, и ему тоже всего раз было дозволено набить своё брюхо помоями, всё же остальное время он никогда не наедался досыта. Очередное своё рождение настоятель обрёл в царстве Косалы, в бедной деревенской семье, которая после появления его на свет впала в ещё большую нищету. Ни разу не удалось ему наполнить живот свой чуть выше пупка хотя бы жидкой рисовой кашицей. Нарекли его Миттавиндака, что значит "Ищущий дружбы".

Не в силах более терпеть мучения, преследовавшие их после рождения сына, мать и отец Миттавиндаки стали колотить его, а после и вовсе выгнали из дому, сказав: "Ступай прочь, источник зла!" Лишившись крова, стал Миттавиндака скитаться, покуда не попал в Бенарес. А там в это время как раз жил бодхисаттва, известный всему миру наставник, у которого было до пяти сотен юных брахманов-учеников. Так уж повелось у бенаресцев, что они помогали отпрыскам бедных семей, и тем дозволено было бесплатно учиться. Миттавиндаку определили в ученики к бодхисаттве, чтобы он учился добру, но мальчик был груб, непослушен, вечно затевал драки с другими учениками. Когда же бодхисаттва ему выговаривал, не внимал его наставлениям, и из-за него уменьшились доходы бодхисаттвы от наставничества. И вот, рассорившись с остальными учениками и не желая внимать наставленьям, Миттавиндака сбежал от бодхисаттвы и вновь стал бродяжничать, пока не занесло его в одну отдалённую деревушку, где он нанялся на работу, тем и жил. Вскоре он женился, взял в жёны нищенку, и она родила ему двух детей. Жители деревни, полагая, что Миттавиндака способен растолковать им, какое учение истинно, а какое ложно, платили ему как наставнику и дали хижину на краю деревни, где он и поселился. Но после этого жителей этой глухой деревушки семь раз постигала кара правителя, семь раз горели дома, и семь раз высыхали пруды, откуда они брали воду. И поняли люди: прежде, покуда не было Миттавиндаки, не случалось несчастий; теперь же день ото дня становится всё хуже и хуже. Миттавиндаку побили и со всем семейством выгнали из деревни. Забрав чад своих и домочадцев, Миттавиндака отправился куда глаза глядят и в конце концов поселился в лесу, где хозяйничали демоны. Демоны убили детей и жену Миттавиндаки, сожрали их, а сам он убежал и снова стал скитаться, покуда не забрёл в одну прибрежную деревню, называемую Гамбхира. И забрёл он туда в тот самый день, когда из деревни должно было отплыть за море торговое судно, нанялся на то судно и отплыл вместе с ним. Семь дней плыло судно, а на седьмой день вдруг остановилось посреди моря, будто на скалу натолкнулось. Принялись тогда все, кто был на судне, тянуть жребий, чтобы узнать, кто приносит несчастье, и семь раз падал жребий на Миттавиндаку. Сунули тогда в руки Миттавиндаке связку бамбуковых прутьев, раскачали его и бросили в море. И только бросили его в море, как судно тот же час сдвинулось с места.

Миттавиндака же, ухватясь за связку бамбуковых прутьев, отдался на волю волн. Из-за того, что во времена Всепробуждённого Будды Кассапы Миттавиндака был монахом, следовал нравственным заветам и потому обладал, хотя и незрелым, плодом святой заслуги, он, странствуя по морю, наткнулся на волшебный дворец, весь прозрачный, где обитали четыре дочери неба, и прожил в этом дворце Миттавиндака семь дней, вкушая блаженство. Отправляясь терпеть семидневное страдание, дочери неба наказали Миттавиндаке: "Оставайся здесь, покуда мы не вернёмся", – но только они отбыли, как Миттавиндака вновь уцепился за свою связку бамбуковых прутьев и отправился дальше. Странствуя по морю, он наткнулся на волшебный дворец, весь из серебра, где обитали восемь дочерей неба, пожил там и поплыл дальше. Приплыл во дворец из самоцветов, где обитали шестнадцать дочерей неба, пожил там, затем пожил ещё в золотом дворце, где обитали тридцать две дочери неба. Не слушая их советов, отправился дальше и плыл, покуда не увидел раскинувшийся на одном из островов город яккхов и бродившую там по берегу яккхини в обличье козы. Не ведая, что перед ним яккхини, Миттавиндака подумал: "Полакомлюсь-ка я козьим мясом", и ухватил яккхини за ногу. Тогда яккхини схватила Миттавиндаку, подняла в воздух и изо всей своей яккхической силы швырнула в пространство. И была эта сила столь велика, что Миттавиндака перелетел через море и вновь оказался в Бенаресе; упал он в заросли терновника, который рос по краям рва, окружавшего городские стены Бенареса, и покатился вниз по силону. Катился до тех пор, покуда не растянулся на земле. А надобно сказать, что в ту пору во рве прятались похитители царских коз, и пастухи, решив во что бы то ни стало изловить мошенников, подкарауливали их, укрывшись неподалёку.

Миттавиндака же, поднявшись с земли, увидел пасущихся коз и подумал: "Коза, которую я ухватил на острове за ногу, бросила меня сюда; ухвачу-ка я и сейчас какую-нибудь козу за ногу. Может быть, она забросит меня снова в море, в волшебный дворец к дочерям неба?" И, не ведая, что творит, Миттавиндака ухватил одну из коз за ногу, отчего та принялась громко блеять. Со всех сторон сбежались пастухи, вопя: "Так вот он, тот вор, который так долго кормился царскими козами!"; и они схватили Миттавиндаку, избили его и, связав, потащили к царю. А в это самое время бодхисаттва в сопровождении всех пятисот своих юных учеников как раз выходил из города, направляясь к реке для омовения. Увидев Миттавиндаку и узнав его, он спросил у пастухов: "Любезные, да ведь он живёт у нас, куда же вы его тащите?" "Почтенный, – отвечали пастухи, – он ворует коз, он вот и сейчас собирался уворовать одну, ухватив её за ноги. За это мы и изловили его". "Лучше отдайте его нам в прислужники, – сказал тогда бодхисаттва, – пусть живёт под нашим присмотром". "Ладно, почтенный", – согласились пастухи и, отпустив Миттавиндаку, пошли своей дорогой. Тут бодхисаттва обратился к Миттавиндаке: "Где это ты пропадал столько времени?" И Миттавиндака поведал бодхисаттве о том, что с ним произошло. "Вот, – сказал тогда бодхисаттва, – кто не внимает наставленьям друзей, неизменно терпит великие муки". И, поясняя сказанное, он спел такую гатху:

Кто друга наставлений не приемлет,

Словам работы дружеской не внемлет,

Тому, как Миттавиндаке, страданья

Терпеть – кто будет слушать оправданья?

С истечением же отпущенного им срока и наставник и Миттавиндака перешли в иные рождения в согласии с накопленными заслугами".

Учитель повторил: "Этот Лосака, монахи, сам был повинен в том, что ему доставалось лишь малое, и сам достиг архатства!" И, закончив наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Миттавиндакой был тогда тхера Лосака Тисса, известным же всему миру наставником – я сам".